Жизнь в черном

      Самое любимое время для Санджи — когда задание выполнено, и в ванной ждут прохладные струи душа. Или невероятно обжигающие, чтобы от пара невозможно было увидеть дальше вытянутой руки. И махровое полотенце, толстое, мягкое, только после стирки. А на кровати свежее постельное белье.       Обычно ребята работали поодиночке, поэтому вопрос о том, кто займет душ, не возникал. Все-таки у них разные комнаты, как-никак. Но если уж Зоро с Санджи приходило в голову коротать время вместе, в душ первым нырял Винсмок. Пока ленивый Ророноа будет медленно скидывать с себя одежду, пока проверит ранения, пока разомнется, кок будет вдоволь нежиться под долгожданными струями воды. А потом уже пойдет отмокать мечник, и пусть там сидит, сколько душе угодно. Правда, порой Винсмоку кажется, что тот просто засыпает в душе.       Если первым шел Ророноа, для Санджи это оборачивалось пыткой. Момент, когда старпом выходил из ванной, взъерошивая мокрый ежик волос, — блондин мог видеть. То, что видеть не хотел. Порой он желал добыть особый, волшебный ластик, который позволил бы ему стереть свой личный кошмар с чужой кожи.       В этот раз Зоро пошел в душ первый.       Винсмок долго не оборачивался, старательно делая вид, что сильно занят. Спиной он чувствовал, что Ророноа уже вышел и стоит, опершись о косяк, буравит его затылок. В глубине души даже он готов к предстоящему недовольству. Просто ждет.       Санджи встает, удивленно дергает бровью, будто только заметил любовника, и подходит к нему. Откладывать смысла нет, это уже их традиция. Проводит пальцами по груди, размазывает редкие капли по распаренной коже и чувствует, как быстро стучит чужое сердце. А потом не выдерживает и недовольно цокает, останавливая ладонь на бугристой неровности, отвратительного белесого цвета с редкими фиолетовыми прожилками. Зоро смиренно накрывает его ладонь своей, смотрит прямо в глаза и осторожно заправляет выбившуюся прядь светлых волос за ухо.       – Мне нравятся эти шрамы.       Санджи остается лишь обиженно поджать губы.       – А мне нет.       Они уже заводили этот разговор. Тысячу раз. Честно говоря, Санджи злился на Зоро всякий раз, как только мог видеть его оголенную грудь — она вся пестрела ссадинами, порезами и глубокими ранами, каждая из которых делала Винсмоку больно. Неужели он не понимает, что это не просто прихоть влюбленного мальчишки? Ему на самом деле страшно.       Потому что однажды очередной шрам может стать последним. Завершающим аккордом, после которого только беспросветная тьма.       Зоро всегда, стоило только сказать пару слов, начинал раздраженно воротить носом и недовольно кривить губы. Он не видел в этом ничего страшного, раны только закаляли его, делали сильнее. Эти раны — напоминание о былой слабости. Напоминание того, сколько еще он должен добиться, чтобы защитить то, что ему дорого. Например, эту беспокойную завитушку.       – Шрамы украшают мужчину.       – Только не такие.       Глубокие, неровные, болезненные. От каждого из них тянет мертвой кожей и холодом. Это как зарубки на календаре — каждый штрих отмеряет время. Время до конца. Даже если у них в союзниках Трафальгар Ди Ватер Ло, гениальный медик, что он может сделать, когда очередной шрам разделит Ророноа надвое?       Пальцы двигались, словно во сне, от ключицы к слабому узлу полотенца на бедрах. Вся кожа словно волнами покрыта и впадинами, ни дать ни взять морское дно. Вот ладонь натыкается на него, ночной кошмар Санджи; кошмар, разделивший тогда его жизнь на до и после.       Это был самый старый, самый большой и самый безобразный шрам. Шрам, полученный во время скандала с Дракулем. Невероятно, но самую страшную рану, после которой встал вопрос, а выживет ли Зоро вообще, мечнику нанес его собственный учитель. Он пересекал все тело, от плеча до паха; зашит на скорую руку отвратительными грубыми нитками. Даже Ло потом не смог исправить положения; Ророноа не позволил.       И тогда был один из немногих случаев, когда Луффи наорал на Михоука и поссорился с самим Охотником. В груди жгло. Винсмока съедало беспокойство.       – Зоро, пообещай мне…       – Конечно.       Он всегда задабривал его поцелуями. Как и теперь. Все равно его ничто не может остановить, такова уж натура хищника. А Санджи? Санджи остается только молиться.       Молиться ради этого восхитительного лжеца.