***
Известие о пропаже цыганки принёс Квазимодо, Клод кинулся в её келью и обнаружил, что та пуста. Горбун с ума сходил от тревоги, он умолял священника разрешить ему обыскать ближайшую к собору территорию. Архидьякон сурово велел ему утихнуть. Он растерянно сел на оставленное ложе, тревога и ужас поднимались со дна души. Что могло случиться с этой неразумной? Архидьякон даже заподозрил кого-то из братии в помощи девушке или в её укрывательстве. Но, опустив взгляд на свой пояс, священник обнаружил там ранее не замеченное отсутствие ключа от Красных врат. Тогда, припомнив поведение девушки прошлой ночью, он смог сделать правильные выводы. Квазимодо вздрогнул, когда увидел, что священник залился безудержным смехом. Он смеялся совсем не по-господски, а как-то разнузданно, словно простой обыватель, услышавший сальную историю. Клод бил себя по коленям и хохотал, запрокинув голову, в какой-то момент у него на глазах появились слёзы. Постепенно смех затих, уступая место обычной сдержанности, только сейчас архидьякон заметил перепуганного Квазимодо. — Она ушла, — медленно проговорил священник. — В монастыре сотня монахов и никто не мог ей помешать, — последний полузадушенный смешок. — Она нас обманула. Звонарь попятился к выходу, Клод остановил его жестом. — Никому ничего не говори, — велел он веско. — Искать её тоже не нужно. Звонарь покорно склонил голову. Весь оставшийся день Клод ждал новостей о том, что несносная девчонка была схвачена или ещё как-то себя обнаружила. Но ничего подобного, после утренней службы ему передали найденный в замочной скважине ключ, архидьякон рассеянно поблагодарил. К вечеру священник объявил, что у колдуньи обнаружились признаки опасной болезни, он велел всем держаться подальше от того крыла, в котором находилась её келья. Перепуганные каноники скрылись по своим кельям в надежде, что это не чума. Приходил слуга из дома де Гонделорье, передал кошель с золотом и письмо с благодарностью, Феб быстро шёл на поправку, мадам Алоиза просила священника обвенчать её дочь и капитана. Архидьякон велел передать, что проведёт церемонию завтра, пусть подготовятся. Ночью они с Квазимодо изготовили чучело, напоминающее очертаниями и весом цыганку, Клод лично замотал его в несколько простыней и зашил в саван. Для всех цыганка Эсмеральда умрёт от неизвестной заразной болезни, «тело» оставили лежать на постели. Закончив с приготовлениями, Клод отпустил звонаря, а сам задержался в келье. Ещё подготавливая куклу к роли мёртвой цыганки, он заметил завалившуюся между кроватью и стеной зелёную ладанку. Сейчас, оставшись один, Клод извлек её и рассматривал, не решаясь открыть. Его в очередной раз поразило, как легко девушка умела отринуть то, что в прошлом страстно любила. Первый раз он поразился этому, когда умерла несчастная Джали, тогда после короткого и бурного горя девушка довольно спокойно отнеслась к тому, что козочку забрали и где-то похоронили. И теперь ладанка, ведь этой вещью она дорожила как великой ценностью, из-за неё почти отказала капитану. Но, убегая в спешке, девушка оставляет эту некогда дорогую вещь. С горькой усмешкой священник раскрыл ладанку, из неё выпал самый маленький и симпатичный розовый башмачок, который ему доводилось видеть.***
На следующий день Клод до обеда провёл обряд венчания капитана и Флёр-де-Лис, девушка выглядела прелестно, Феб смотрел на неё глазами, полными обожания. Он горячо благодарил священника за лечение и помощь, капитан не связал свою болезнь с тем вечером, когда в последний раз встречал архидьякона. «Блаженны те, кто короток умом», — вздохнул про себя Клод Фролло, последний раз благословив пару, он покинул этот дом, как надеялся, навсегда. В три часа после полудня к нему пришёл прокурор Шармолю в сопровождении востроносого писаря. Архидьякон проводил обоих в келью, где содержалась Эсмеральда. По дороге он как бы невзначай проронил, что болезнь считается очень заразной, и, дабы вредоносные миазмы от трупа не попали в носы судейских, им следует прикрыться платками. Шармолю и его помощник выглядели встревоженными, они даже зайти в келью не захотели, ограничившись тем, что увидели лежащий на постели силуэт обманки. Довольно скоро прокурор попросил архидьякона увести их. — Боюсь, я даже сестёр из Отель-Дьё не смогу пригласить дабы они обмыли тело, — произнёс священник, провожая Шармолю и писаря. — Да, конечно, — прокурор нервно чихнул. — Что это? Мэтр, как вы думаете, не мог ли я успеть подхватить ту же самую хворь? — спросил он в сильной тревоге, страшно побледневший писарь отшатнулся от него. — Пустое, мэтр Жак, — спокойно произнёс архидьякон, открывая дверь в свою келью-кабинет, куда привёл обоих судейских. — Сейчас я вам дам средство, способствующее укреплению жизненных сил и приведению их в равновесие, — заметив, как дёрнулся писарь, священник добавил. — Конечно же, вам тоже. Пока составлялся протокол последнего осмотра тела цыганки, по настоянию Шармолю писец внёс формулировку: «Тщательным образом изучив тело, я подтверждаю, что оно принадлежало цыганке Эсмеральде, судимой за колдовство и убийство капитана королевских стрелков». Архидьякон разлил по крошечным фиалам родниковую воду с парой капель камфорного масла. После составления протокола Клод Фролло поставил свою размашистую подпись. Затем он вручил прокурору и писцу фиалы с лекарством, наказав пить его перед сном, по десять капель на ложку мёда, после принятия средства следовало прочесть десять раз Аве Мария и воздерживаться от телесных сношений на протяжении всего курса лечения. Клод знал, как на людей действуют заковыристые и пышные предписания медиков, чем большим они были окутаны туманом, тем твёрже была вера больного. Прокурор и писарь горячо поблагодарили архидьякона, Шармолю многозначительно поинтересовался, когда ему удобнее прийти для духовной беседы. Клод ответил, что на время лечения беседы будут только отвлекать. Прокурор вздохнул и, поправив на тыквообразной голове шаперон, вышел вон. Вынос тела, несмотря на тайну, которую предписал хранить архидьякон, стал известен горожанам. Многие шептались, что ведьма не смогла долго прожить в святом месте, вот и отдала Богу душу. «Говорят, тело её раздулось и пошло волдырями, которые, лопаясь, брызгали гноем», — делилась сплетнями госпожа Ударда Мюнье с соседкой. «Я слышала, что маленькая ведьма сначала сожрала своего козла, а затем в одну ночь превратилась в старуху», — на другом конце Ситэ перешёптывались кумушки. «Туда ей и дорога, ведьме!» — ворчала старуха Фалурдель в светской беседе с красоткой Изабо-ла-Тьери. Тело должен был закопать Квазимодо на другом берегу Сены за оградой кладбища Невинных. Конкретное место держалось в тайне, чтобы никто не вздумал наведаться туда и осквернить могилу с целью разжиться костями ведьмы. На самом деле после того, как Шармолю осмотрел имитацию, архидьякон быстро разобрал её, простыни и саван он сжёг в своей алхимической печи. Квазимодо и правда куда-то отплыл с мыса Террен в компании архидьякона и белого свёртка, напоминающего тело. Но оба провели остаток дня и часть ночи в доме на улице Тиршап, сидя в темноте, дабы не привлечь взглядов соседей. Мистификация вполне удалась. Гудула чуть не взвыла от радости, когда Мари принесла ей вести о смерти цыганской саранчи. — Подохла, значит? — переспрашивала она в радостном возбуждении. — Да, не перенесла нахождения в святой обители, — Мари сияла, ей было приятно увидеть в страшном лице вретишницы на мгновение промелькнувшее выражение, которое было присуще Пакете в дни детства. Затворница истово крестилась, она улыбалась своими почерневшими губами. — Ну, спасибо, сестрица, порадовала ты меня! — воскликнула Пакета. — Можешь приводить нотариуса, я составлю завещание! Мари покинула кузину крайне довольная, ну наконец-то! По дороге добрая женщина даже мысленно поблагодарила цыганку, у которой хватило совести так вовремя помереть. Гудула, оставшись одна, неистовыми поцелуями осыпала своё единственное сокровище — потемневший от грязи крошечный башмачок. Слава Господу, крошка Агнесса отомщена, затворнице уже не было необходимости дальше влачить своё существование. Теперь можно спокойно умереть.***
Через два дня в сумерках к решётке башни Роланда подошла чья-то фигура в чёрном. Вретишница лежала на своём каменном ложе, покой, снизошедший в душу после известия о смерти цыганки, привнёс в её жизнь ленивое настроение. Ей хотелось как можно меньше шевелиться, замолчали те демоны, что терзали женщину на протяжении шестнадцати лет. Архидьякон, а это действительно был он, находился в сомнениях, стоило ли раскрыть всё вретишнице. Клод со свой стороны сделал всё возможное, чтобы помочь цыганке. Её больше не ищут, она может спокойно сбежать из города и затеряться где-нибудь на просторах королевства. И, хотя отсутствие девушки продолжало терзать его, он в определённой мере смирился с тем, что придётся её отпустить. Сейчас священник готовился открыть ящик Пандоры, способный вновь опрокинуть его во времена помешательства. — Сестра Гудула, — позвал он её. — Кто вы? — раздался тихий голос. — Священник. Клода поразила схожесть двух сцен: его визит к цыганке в темницу и посещение Крысиной норы. Женщина заворчала, но поднялась и медленно подошла к решётке. Вглядевшись в того, кто перед ней находился, Гудула хмыкнула. — Не вышло по-вашему? — спросила она, издевательски растягивая слова. — О чём это вы? — холодно поинтересовался архидьякон. — О той маленькой дряни, с которой вы путались, — она жёстко засмеялась. Клод отметил сходство двух женщин, пусть сестра Гудула была немолода и изуродована горем, а цыганка юна и прекрасна, они были сильно между собой схожи. В какой-то момент он даже заметил ту самую гримаску, которая не раз возникала на личике Эсмеральды: смесь презрения и пренебрежения. — Какие злые слова, я боюсь, вы можете о них пожалеть, — произнёс он, открывая кошелёк. Гудула уже собралась ответить, но вместо этого она потрясённо замолчала. Священник показал ей крошечный детский башмачок, который мирно лежал на его широкой ладони. Вретишница судорожно схватила его, молниеносно сличила со своим и воззрилась на священника. — Откуда у вас эта вещь? — её большие глаза смотрели на него требовательно, слова вырывались дрожащими слогами. — Тише, — он огляделся по сторонам. — Этот башмачок и записку к нему… — священник передал женщине кусочек пергамента, та лихорадочно выхватила его и пробежалась глазами. Улица была пустынной. Клод сглотнул, затем, исполнившись уверенности, продолжил. — Эта вещь принадлежала цыганке Эсмеральде, это была единственная память о её родителях. В детстве она была похищена цыганами… Страшный крик был исторгнут из иссохшей груди затворницы. — Значит, моё дитя второй раз умерло! О, горе мне, несчастной! Как зло я ругала мою бедную девочку! — Тише, сестра Гудула, — возвысил голос священник, опасаясь, что неистовое горе привлечёт внимание любопытных горожан. — Она жива! Слышите, жива! Гудула оборвала себя на полукрике, зажав руками рот. — Ты будешь гореть в аду, дьявольский священник, если солжёшь страдающей матери, — произнесла она, отнимая руки от губ. — Я буду гореть в аду, но по другим причинам, — он смахнул пот, выступивший на лбу. — Ваша дочь скрывается где-то во Дворе чудес, я разыграл её смерть от болезни, чтобы её больше не преследовало правосудие. Девушка сбежала из собора несколько дней назад, у меня есть подозрения, где она может быть. — Жива?! — со страстной надеждой спросила вретишница. — О, дорогой отец Клод, умоляю вас, приведите мне дочь, найдите её! Мою малютку, мою девочку. — Я не смогу это сделать, ваша дочь имеет все основания не доверять мне, — он приблизился к решётке. — Отдайте мне оба башмачка и ждите вестей, я постараюсь устроить вашу встречу как можно скорее. Гудула поцеловала башмачки, с бесконечной нежностью посмотрела на них и порывисто передала священнику. — Найдите мою дочь и я буду до конца своих дней молиться за вас. — Благодарю, боюсь, мне это не поможет, — он спрятал крохотные башмачки в кошель и отошёл от Крысиной норы.***
У Пьера Гренгуара выдались суматошные деньки. На следующий день после появления Эсмеральды, он, понукаемый ею, отправился на поиски капитана Шатопера. «Будь я проклят, если знаю где его искать!» — в сильном огорчении подумал поэт. Для начала он направил свои стопы к Пти-Шатле, где из расспросов сержантов узнал, что капитан занемог. — Значит, он у себя? — осторожно поинтересовался Пьер. — Нам откуда знать? — грубовато ответил ему старший сержант. — А не подскажете ли вы мне, милостивые мессиры, — учтиво произнёс поэт, — где квартирует славный капитан? — Пошёл прочь! — довольно грубо прогнал поэта старший сержант. Гренгуару не надо было дважды повторять слова, исполненные угрозы. Он отошёл и задумался, к счастью, мимо него прошёлся рослый белокурый юноша, в котором поэт узнал младшего брата архидьякона Жозасского. — Простите, — нагнал школяра Гренгуар. — По вашему лицу и платью я могу узнать в вас натуру, исполненную редких достоинств! — Неужели? — озорное выражение появилось на хорошенькой мордочке юного школяра. — А вы одеты как папский легат, — насмешливо произнёс Жеан, кивая на красно-жёлтое одеяние Гренгуара. — Вы мне, право, льстите, — поэт смешался под глумливым взглядом младшего Фролло. — Меньше всего я бы хотел быть приближён к святейшему престолу, — затем он понизил голос. — Признаться по чести, я поэт и пишу сейчас записку против епископа Парижского, который своими возмутительными мельницами смущает покой порядочных горожан. — Занятно, — Жеан прищурился. — И как же вы собираетесь распространить это в высшей степени полезное сочинение? Обратитесь в писцовую лавку? — Писцы? Фи, мой юный друг, — скривился поэт. — Я собираюсь обратиться в типографию при Сорбонне, за печатным словом будущее! Уходит в прошлое красноречие соборов, пришла пора печатных прессов! — За это стоит выпить, — с надеждой произнёс Жеан Фролло. — Пожалуй, — Гренгуар неуверенно взвесил в руке тощий кошелёк. — Пойдёмте в какой-нибудь славный кабачок, побеседуем о поэзии, о вере. — Последнее без меня, — усмехнулся школяр. — После того, как мой братец архидьякон поднял на меня братоубийственную десницу, я видеть его не могу! — Да, как вам будет угодно, — они пошли вниз по улице, миновали мясной рынок и оказались неподалёку от моста Сен-Мишель. Здесь Жеан показал пальцем на ближайшую обшарпанную дверь, куда поэт вошёл с опаской. Пил только школяр, делал он это жадно, как человек, промучившийся жаждой несколько томительных часов на солнце. С каждой выпитой кружкой вина Жеан становился веселее и разговорчивее. Заметив это, поэт решился задать вопросы о капитане. — Шатопер? Да, эта скотина почивает на перинах в доме своей невесты. Чем больше он её компрометирует, тем больше вероятность жениться на этой золотой деве, — Жеан хохотнул. — Со стороны капитан было редкой удачей свалиться именно там. — Ах, вот значит что, — поэт с тревогой заглянул в свой кошелёк, вроде бы хватало. — А где находится дом невесты капитана? — Да напротив того мавзолея, в котором замуровал себя мой братец! — воскликнул школяр. — Дом с большим балконом… Постойте, фамилия такая ещё потешная, что-то вроде «Лавро-крюков»! Да, точно, — он со счастливой улыбкой хлопнул себя по лбу. — Гонделорье! — Благодарю вас, милейший Жеан, — Пьер резво подскочил, высыпал на липкую столешницу пригоршню меди, в которой встречалась незначительная примесь серебра, и до того, как школяр успел возразить, Гренгуар выскочил за дверь. Дорога до Соборной площади прошла быстро, Гренгуар с благоговением посмотрел на величественный собор и нашёл его чертовски уродливым. Сейчас, когда поэт увлёкся архитектурой и с большим вниманием относился к тем письменам, что были начертаны древними зодчими, он подумал, что собору не хватает цельности и законченности. Он был похож на того уродливого звонаря, который приходится воспитанником архидьякону, такой же несуразный, телесно разобщённый и без определённого характера. Но на долгие рассуждения не было времени, поэт поспешил перейти площадь и, найдя глазами дом с балконом, направился прямо к нему. У ворот стоял лакей в нарядной ливрее. — Какой-то праздник, приятель? — поинтересовался Гренгуар, рассматривая нависший балкон. — Господа женятся, — ответил малый с широкой улыбкой, он узнал того странного фигляра, который любил показывать трюк с кошкой и стулом. — Да? И кто женится? — Наша барышня выходит замуж за капитана королевских стрелков Феба де Шатопера, сейчас их архидьякон Жозасский венчает, — важно ответил лакей. Гренгуар присвистнул, опоздала цыганка, её дичь попала в чужие сети! Задав ещё пару вопросов, Пьер поспешил убраться, чтобы не встретиться ненароком со своим бывшим другом. Эсмеральда его предупредила, что священник может попытаться искать её, этого следовало избегать. Возвращаясь обратно, поэт раздумывал, как рассказать девушке о женитьбе капитана и о том, что всю наличность он оставил в кабаке, спаивая брата архидьякона. Эх, гореть им всем в адовом огне! Архидьякону за его поползновения на цыганку. Эсмеральде из-за того, что она язычница. Ну а Пьер окажется на большой раскалённой сковородке за пристрастие к поэтическому слогу и нелюбовь к епископу. Утешив себя этой мыслью, Гренгуар уже бодрее зашагал, он не увидел, как из дома де Гонделорье выходил архидьякон, но тот заметил его. На мгновение Клод Фролло задумался, стоит ли последовать за бывшим учеником, затем отвернулся, нужно было встретить прокурора Шармолю и отдать распоряжения по лже-погребению цыганки.***
В этот день и последующие Гренгуар пережил много неприятных мгновений, обязан этому счастью он был всецело разгневанной Эсмеральде. Девушка впала в настоящее отчаяние, когда он сообщил о браке капитана. — Нет, нет! Ты всё не так понял, в том доме живёт его сестра, — её дивные глаза заволокли слёзы, руки болезненно сцепились между собой. — Нет, я уточнил, — поэт на всякий случай отступил к выходу. — Твой капитан был болен, а потом обвенчался со своей невестой. Обряд проводил отец Клод, — тихо добавил он и с любопытством посмотрел на свою «жену». Девушка вспыхнула как маков цвет, она сердито смахнула слёзы. — Проклятый священник, он будет гореть в адовом огне за всё, что сделал с моей жизнью, — её слова были вдохновенны, Гренгуар залюбовался ею. Маленькая, очень стройная и прямая, она была похожа на разгневанную нимфу. Девушка прикусила губку, затем перевела свои прекрасные глаза на поэта. — Приведи ко мне нашего баро, — велела ему девушка. — Можешь вместе с Клопеном, мне есть, что сказать. — Может быть, пока не стоит их беспокоить? — спросил он с опаской: что ещё задумала эта девчонка? — А чего ждать? — поинтересовалась цыганка, присаживаясь за стол. — Меня, наверное, ищут, пусть помогут мне покинуть город, я в долгу не останусь. — Неужели у тебя есть сбережения, моя прекрасная дама? — поинтересовался поэт. — Глупостей не говори, — зло оборвала его девушка. — Моё единственное богатство — это моё лицо. Я отдамся любому, кто поможет мне уйти из этого города! — её тонкие ноздри трепетали. — Я и так опозорена, цыгане не примут меня. — Что случилось? — упавшим голосом поинтересовался поэт. — Это был священник? — Что? — она на мгновение оторвалась от горьких мыслей и посмотрела на него. — Нет! Но из всех мужчин на свете я никогда не выберу его! — Подожди, пока никто не знает, что ты вернулась, веди себя тихо, и я придумаю, как тебе покинуть Париж. Пьер сам поразился смелости своих речей, всегдашний циник покинул поэта, уступив место другому, пока ещё неизвестному Гренгуару. Его так поразило её возвращение, что разом воскресли те мечты, которые он подавил силой воли. Она была прекрасна как мечта, в ней уже не было былой дикости, но осталась бесконечная прелесть. — Ты? — на её лице показалась гримаска. — Да что ты можешь? — Согласен, не много, — он вздохнул. — Но я бы мог выдать тебя за свою жену, собственно, мы и являемся в какой-то степени супругами. Я добуду тебе платье горожанки, ты прикроешь лицо чепцом и косынкой, мы выйдем за Сен-Антуанские ворота и направимся на Юг, или на Север, или в любом направлении, — он говорил с большим воодушевлением. Эсмеральда следила за ним со злой усмешкой. Вот пустобрех! Может быть и правда ему довериться? Всё же не хотелось ей греть постель ни цыганскому герцогу, ни королю Алтынному, ни любому другому, который заплатит достаточно дорого. Пусть Пьер попробует, а если не получится, то она знает, что делать. Эсмеральда ушла в свою спальню и по привычке закрыла за собой дверь, никаких авансов поэту она делать не собиралась.