Долгое прощание

      Судно подбрасывало на волнах. Шум воды и постоянная качка вызывали мысли о смерти. Квазимодо, плохо переносивший дорогу, лежал, привязанный к кровати, его уже не рвало, время от времени священник подносил к потрескавшимся губам своего воспитанника глиняную фляжку с водой. Из-за штиля, а теперь и лёгкого шторма, путь, который должен был занять три дня, растянулся на неделю. Бывший архидьякон сидел за привинченным столом в абсолютной темноте. Он не стал зажигать огня, при такой качке это было бы неразумно. Осеннее море с резко налетавшим пронзительным ветром легко поддавалось волнению. Клода мучила бессонница, для его ослабевшего организма она могла стать той соломинкой, что переломит хребет верблюду.       В то страшное утро в начале июля, когда Квазимодо выломал дверь в его келье, священник почти умер. Он ещё месяц пребывал на зыбкой грани между жизнью и смертью, лечившие его монахи не были уверены, что он выкарабкается. Один Квазимодо свято верил в мэтра, всякий раз, стоило Клоду на мгновение открыть глаза, он видел у своего ложа грузную фигуру воспитанника. Звонарь оставил свои обязанности, полностью сосредоточившись на выхаживании приёмного отца. Не было сиделки преданнее и внимательнее, чем этот несуразный юноша. Он смиренно просил врачей писать ему предписания простой латынью, и те из сострадания выполняли его просьбу. Архидьякона держали в его келье. Братия роптала: слишком очевидным было для всех желание Клода Фролло совершить грех самоубийства прямо в святой обители.       Слухи дошли и до его покровителя, епископа Парижского. Луи де Бомон ценил архидьякона, но и его давно тревожила репутация чернокнижника, которая закрепилась за мрачным священником. На второй неделе специальным распоряжением епископа Клод Фролло был освобождён от занимаемой должности архидьякона Жозасского и второго викария. Списавшись с деканом медицинского факультета в Монпелье, епископ интересовался, возможно ли устроить Клода Фролло одним из преподавателей. Декан ответил отказом, все места были заняты, к тому же мэтр Фролло был известен своими безрассудными симпатиями к итальянской медицине. В связи с этим почтенный глава медиков университета Монпелье вопрошал, не лучше ли отправить бывшего архидьякона в Салернскую медицинскую школу. Декан сообщал, что к нему ещё весной обратились оттуда с просьбой подыскать преподавателя для чтения курса по аптечному искусству и свойству трав. И, если того желает монсеньёр, то он с радостью порекомендует мэтра Фролло. Епископ желал. Отправлять Клода в заточение в провинциальный монастырь было слишком жестоко, там с подорванным здоровьем несчастный не протянул бы и пару лет. В Салерно, насколько было известно Луи де Бомону, мягкий приморский климат и благоприятная атмосфера, возможно, там действительно было бы лучше всего оказаться такому сломленному человеку. Произошёл обмен письмами и участь бывшего архидьякона была предрешена. Епископ размышлял над тем, что может ожидать их всех после смерти короля, и находил мало поводов для оптимизма. Возможно, Фролло окажется счастливее многих — покинув Отечество в такой смутный период.       Поэтому, когда в начале августа Клод окончательно пришёл в себя и уже выходил при помощи Квазимодо греться на солнышке позднего лета, за него уже всё решили. Он спокойно воспринял известие о собственной отставке, только попросил своего преемника дать ему время разобраться с текущими делами. Посещение епископского дворца, которое Клод смог осуществить при помощи верного Квазимодо, также не принесло новых огорчений. Салернской школой он интересовался давно, пусть времена её блеска и славы остались в прошлом, но всё равно это было старейшее и почтеннейшее учебное заведение. Другое дело, что в душе Клода выгорели все желания, поэтому заверения епископа в том, что дорога и обустройство будут щедро оплачены, не вызвали никакого отклика.       — Мне потребуется помощь моего воспитанника, — тихо произнёс священник, кивая в сторону несуразного Квазимодо.       Луи де Бомон перевёл взгляд на горбуна, затем отвернулся - несчастный урод!       — Да, разумеется, — благосклонно произнёс епископ.       В душе прелата встревожила безучастность бывшего архидьякона, его равнодушие граничило с отрешённостью. Что же могло послужить причиной подобных роковых перемен в некогда живом и сильном человеке? Сейчас Клод Фролло напоминал старика. Совершенно лысый, с бесцветным взглядом карих глаз, а его чрезмерная худоба выглядела крайне нездорово. Епископу внезапно стало холодно, как будто не дышали зноем зашторенные окна, будто до визита священника он выпил кувшин ледяного вина. Холод этот был иным, пронзающим грудь роковым предчувствием. Луи де Бомон знал, что он больше не увидит этого человека, того, кого считал почти другом и к которому успел привыкнуть за годы совместной работы. Вот почему при прощании он особенно мягким голосом пожелал счастливого пути. Бывший архидьякон как-то криво усмехнулся и вышел, опираясь на руку горбуна. «Словно оживший мертвец», — с внутренним содроганием подумал епископ, после ухода Клода Фролло ему захотелось окропить свой кабинет святой водой.       Клод вызвал к себе младшего брата, Жеан явился на зов неохотно. Маленький разбойник, даже во время болезни брата не интересовавшийся его состоянием, добившийся фактического отчисления из колледжа, явился как всегда наглый и оборванный. Священник с полным безразличием смотрел на того, кого безмерно любил и баловал в прошлом. Хорошенькое лицо с блудливыми глазами выражало лишь скуку. Клод отрывал его от игры и от прелестей любезной Изабо, а это, учитывая прошлую несдержанность брата — просто свинство. Не будь Жеан настолько хорошим братом, то он бы не преминул съязвить по поводу внешнего вида Клода. Вместо этого школяр развалился на стуле и вопросительно посмотрел на старшего брата. Бывший архидьякон бросил ему кошель и протянул какие-то бумаги. С ловкостью кошки школяр подхватил в полёте кошелёк, он оказался приятно тяжёлым, тут же юноша заглянул внутрь и присвистнул.       — С чего такая щедрость? — он стиснул золото обеими руками.       — Это моя последняя милость, — ответил Клод Фролло, затем постучал пальцем по бумагам. — Здесь документы, подтверждающие твои права на наше ленное владение, я всё выправил у лучшего юриста, можешь не беспокоиться. Земля и мельница полностью выкуплены, остаток средств я только что передал тебе.       — Премного благодарен, — Жеан подскочил и отвесил шутливый поклон. — Как вовремя ты встал с постели, а то, знаешь ли, твоему несчастному брату приходилось терпеть жуткие лишения.       На мгновение в лице Жеана промелькнуло то самое по-детски плутовское выражение лица, которое так любил архидьякон. Клод улыбнулся с затаённой горечью, он повторно постучал по бумагам.       — Если не можешь взять сейчас, то я передам их на хранение мэтру Тибо, не ректору, его брату, — священник тяжело вздохнул и с какой-то обречённостью посмотрел на румяного школяра. — Ты себя губишь.       — Ну и что с того? — егозец внезапно сделал колесо в тесной келье священника и, чуть не упав, залился радостным смехом. — Жизнь одна, Клод, когда ты это поймёшь? Хотя тебе уже поздно.       Лицо священника вновь приняло суровое выражение, он притянул бумаги к себе. Жеан поправлял сбившееся платье, в мыслях он уже рисовал весёлую попойку и славную партию в кости.       — Мы с Квазимодо покинем Францию, — послышался голос старшего брата.       Жеан с удивлением посмотрел на него.       — Зачем? — спросил школяр, искренне недоумевая.       — Требуется забвение, — ответил Клод. — Мы выезжаем в Марсель на следующей неделе, если желаешь проводить, то приходи девятого числа к утрене.       — Разумеется, — Жеан подбежал к брату и хлопнул его по плечу. — Жди меня девятого.       После чего несносный школяр подобно вихрю вылетел из кельи. В день отъезда он так и не появился, Клод не был удивлён, но испытал последний запоздалый приступ тоски. Куда пропал тот милый мальчик, такой невинный и добрый? Возможно, не надо было забирать его из зачумлённого дома. Не следовало давать обеты и тем самым отрекаться от жизни. Клод мог бы завести семью, родить собственных детей и не позволить неосторожной страсти сгубить себя. А Жеан? Ему лучше было не вырастать, чем становиться тем, кем он был: юный забулдыга и мошенник. Бросив последний исполненный нечеловеческой тоски взгляд на подворье монастыря и стены родного собора, Клод Фролло скрылся в неудобной закрытой карете. Квазимодо сидел рядом, горбун словно съёжился, когда священник присмотрелся к нему, он понял, что его воспитанник молится. Дорога до Марселля была долгой, священник почти всё время спал, он пытался ухватить нить того прекрасного сна, который посетил его под воздействием зелья. Ему требовалось вновь увидеть свою красавицу такой, какой она привиделась в тот вечер, нежной, любящей. Но сны заводили его в тупик, они туманили разум, высасывая из души последние крохи радости и не принося утешения взамен. Клоду казалось, что он дышит по чужой указке, и что однажды его неглубокое дыхание оборвётся навсегда. Мысль была утешительной. Но продолжалась утомительная дорога, менялись города и монастыри, в которых они останавливались на ночлег, а дыхание всё не обрывалось. Квазимодо ухаживал за ним как за ребёнком, будь его воля, он бы носил исхудавшего господина на руках. Клод неохотно ел, мало пил и смотрел немигающим взглядом в окно кареты. Чёрная горечь поглотила его думы, но он знал: где-то в этой темноте таится невообразимо прекрасное воспоминание о юной красавице, которая радостно плясала на Соборной площади.       Он смог сбросить с себя дремоту только оказавшись на борту корабля, который должен был домчать их до Салерно. Квазимодо не переносил качки, его рвало и он с позеленевшим лицом только и мог, что лежать привязанным к постели. Они поменялись местами, теперь уже Клод помогал своему воспитаннику, он поил его водой и заставлял проглотить хотя бы пару ложек серой корабельной каши, чтобы несчастного не рвало желчью. Квазимодо стонал и ревел, его единственный видимый глаз помутился. Не зная, как облегчить его страдания, священник однажды положил руку на рыжую макушку. Горбун замер и с благодарностью посмотрел на хозяина. Клод гладил его по голове, как в далёком детстве, когда, преодолев сопротивление в горле, мальчик заставлял себя повторить за учителем пару слов. Всякий раз, как Квазимодо становилось совсем плохо, Клод присаживался к нему на постель и ласково гладил его по голове, однажды он заметил, как слеза скатилась из глаза его приёмыша. Да, всё как в далёком прошлом, когда грозный горбун был мал и слаб, а его воспитатель молод и полон надежд. Как легко меняются обстоятельства!