***
Галиссио, который вернулся из поездки, отвечал на вопросы неохотно, Дарио вызвал его к себе в магистратуру. Молодой человек явился в одиночестве, он был как всегда чисто выбрит и серьёзен. На вопросы Дарио отвечал спокойно, никак не выдавая своих чувств. Детей он видел во время крещения и похорон, в этом он не отличался от мужской прислуги. — Как вы отнеслись к тому, что ваш отец женился на вашей невесте? — задал прямой вопрос Дарио, Клод при этом помалкивал, стоя у окна. — Я не был обижен, если вы об этом, — ответил Галиссио. — Матушка стала утешением и радостью для батюшки. — Но ведь она могла стать вашей женой, на её приданое вы бы могли открыть собственную лавку, — не сдавался магистрат. — И тут такое несчастье. — Брак моего отца не был несчастьем, — возразил молодой человек, прямо глядя на магистрата. — К тому же я не был влюблён в матушку, мы виделись только однажды до её брака с моим отцом. Это случилось на празднике выноса мощей апостола Матфея, я тогда совершил глупый и дерзкий поступок. — Какой же? — тёмные глаза Дарио прищурились. — Я подарил ей цветок лилии, — ответил Дарио. — Мы с ребятами поспорили, хватит ли у меня смелости, я безрассудно согласился. Подарил и забыл об этом, но в день, когда… — он рассеянно потрогал смоляные кудри. — Когда я с отцом вошёл в дом Ферро для встречи по поводу помолвки… — он замолчал, словно не решаясь продолжить разговор. Клод медленно переместился ближе к столу магистрата, Дарио это не сильно порадовало, чтобы скрыть досаду, он велел Галиссио продолжать. — Лючия вышла с той самой лилией в руках, цветок был сплющен и засушен, но вполне узнаваем, — он сглотнул. — Весь вечер мне было неловко, а по возвращении домой я категорически отказался жениться на ней. — Но почему? — воскликнул Дарио, писец усерднее заскрипел пером. — Причин было несколько, — молодой человек поднял глаза на магистрата. — К тому времени Карина, которая служила в доме моего отца, призналась мне в любви и я чувствовал к ней самую горячую любовь. Клод презрительно поморщился, его задевало то, как местные спокойно разбрасываются словами о любви. — Другой причиной стал страх, — Галиссио посмотрел на Клода. — С того праздника прошёл почти год, а она всё ещё хранила этот цветок. Я не мог бы объяснить, в чём именно дело, но мне не хотелось иметь такую жену. Отец гневался, но он отходчивый и, дабы не нарушать договорённостей, ведь речь шла о хорошем приданом, сам решил жениться на ней. После брака матушка вела себя образцово, никогда даже не смотрела в мою сторону. Мы с Кариной скоро собираемся пожениться, отец обещал выделить мне средства на открытие лавки. — Это очень хорошо, но ведь гораздо приятнее получить не часть от богатства родителя, а всё полностью, — произнёс магистрат. — О чём это вы? — недоумение, написанное на лице Галиссио, по мнению Клода говорило в его пользу. — О том, что вы в злостном сговоре со своей сожительницей убивали детей своего отца, рождённых в законном браке, — продолжил Дарио, его взгляд стал особенно колючим. — Это гнусная ложь! — Галиссио подскочил на ноги и с бешенством посмотрел на магистрата. — Стража! — возвысил голос Дарио, тут же в кабинет вбежали два вооружённых сержанта. — Посадить его под стражу до выяснения всех обстоятельств, — затем он обратился к купеческому сыну. — Как только мы выясним правду, вас либо отпустят, либо будут судить как убийцу. — Ублюдки! — вскричал молодой человек, вырываясь из цепких рук стражников. — Не советую сопротивляться, — с затаённой угрозой произнёс магистрат. Галиссио, клокоча от злобы, дал себя увести, затем Дарио велел писцу выйти. Как только дверь за ним закрылась, магистрат обратился к Клоду. — Надеюсь, я не пожалею о том, что последовал вашему совету. — Не сомневайтесь, дело затягивается и осложняется, арестом этого человека вы немного ускорите его, — Клод вновь подошёл к окну и продолжил, не поворачиваясь. — Крепитесь, вам предстоит пережить бурю. — О, я не сомневаюсь, — усмехнулся Дарио. — Вы сегодня будете у Изабеллы? — Нет, — священник смотрел в окно. Магистратура располагалась на холме и с верхних этажей был виден кусок моря. — Я сегодня молюсь. Дарио пожал плечами и попрощался со странным священником. Перспектива провести этот вечер в компании весёлых и беззаботных людей выглядела заманчиво, но именно сегодня была горькая година. Ровно год назад, в ночь на 29 марта, один парижский священник перешёл невидимую черту, отделявшую его страсть от преступления. Сейчас, пока он шёл к собору св. Николая, чтобы забрать Квазимодо, ему на ум пришло, что, пожалуй, он прекрасно мог бы понять убийцу, ведь сам таковым являлся. И его любовь толкнула на подлость и преступление. Весь остаток дня до глубокой ночи они с верным Квазимодо провели на берегу. Позади них в небольшом отдалении находился нарядный весенний Салерно, в котором под покровом веселья кипели тёмные страсти. Перед ними же раскинулось Тирренское море, чьи древние волны могли бы поведать много удивительного. Когда окончательно стемнело, священник разделся, передал Квазимодо свою одежду и шагнул к холодным волнам. Несчастный горбун хотя и был предупреждён, все равно молился только об одном, чтобы его безрассудный господин вернулся живым. Клод с остервенением прорезал упругие волны, он боролся с сопротивлением воды, из-за солёных брызг немного щипало глаза. Он пытался уплыть от терзавших душу воспоминаний о прекрасной и недоступной женщине, о загубленной чистой жизни. Прощения он не искал, ибо подобное не прощается, но сегодня ему хотелось получить забвение.***
В это время на расстоянии многих миль от солнечной Италии, в Реймсе не спала Агнесса Гренгуар. Её супруг проводил время внизу в компании приятеля из Парижа, некого здоровяка по имени Мишель Жиборн. Тот приехал в Реймс по поручению своей супруги Лиенарды, которая велела ему помолиться в соборе Рейсмкой Богоматери, дабы Пречистая Дева даровала им детишек. За полгода брака хохотушка Лиенарда так и не забеременела, и это её расстраивало. Эсмеральда встретила приятеля Гренгуара радушно, Пакета, которая сильно хворала, не смогла выйти к гостю. За обильным ужином и вином Мишель Жиборн стал особенно разговорчив, пока поэт расспрашивал его об общих знакомых, Эсмеральда хранила задумчивое молчание. Наконец она не выдержала. — Скажите, говорят, в Соборе Нотр-Дам служит архидьяконом святой человек, почему вы к нему не обратитесь за помощью? Гренгуар посмотрел на неё с ужасом: зачем она ворошит уснувшее осиное гнездо воспоминаний? — О ком это вы? — недоуменно поднял брови Мишель. — Сейчас там архидьяконом служит фламандец Кристоф ван дер Моллен, но до святого ему как мне до Папы. А до него и вовсе был настоящий чернокнижник Клод Фролло. Да ты же знаешь его, — обратился он к побледневшему Гренгуару. — Столько раз похвалялся, что он твой учитель. — Пьер никогда не рассказывал о своём учителе, — с очаровательной улыбкой произнесла Эсмеральда. — Что же с ним стало? — Да кто его знает? — махнул рукой Мишель Жиборн. — Одни говорят, помер, будто бы Квазимодо — это его уродливый воспитанник, оказался чёртом и утащил архидьякона в преисподнюю. От младшего брата архидьякона, Жеана Фролло, я слышал, будто священник и звонарь отбыли в другие земли. Ох, и не дурак выпить этот Жеан! Неизвестно, каким чудом он ещё не пошёл по миру с такой неупиваемой глоткой и несчастливой рукой, он ведь ещё и в кости играет! Эсмеральда продолжала улыбаться, хотя сердце её бешено колотилось. Неужели умер? Весь этот год она полагала, что священник так и живёт под сводами мрачного собора. И почему-то эта мысль всегда утешала, особенно когда Эсмеральду одолевали огорчения, а их было немало! Пакета всё время хворала, на лекарства и медиков уходило много средств. Кроме того, как выяснилось, Пьер купил дом на улице Телье, чья крыша текла, а деревянные балки прогнили. Деньги неумолимо таяли, благо архиепископ Реймсский давал поэту скромные заказы — это позволяло им продержаться на плаву. Но что хуже всего, она не могла забеременеть! Месяц за месяцем продолжали приходить регулы, Эсмеральда знала, что Богоматерь Реймсская так же глуха как и Парижская, иначе она бы давно вняла горячим молитвам бывшей цыганки. Но во всех этих бедах её почему-то грела и поддерживала мысль, что есть на свете человек, которому не всё равно. Возможно, он единственный, кто по-настоящему её любил. Феб, совершив насилие над ней, спокойно женился на своей богатой невесте, Пьер, получив её тело, быстро успокоился, предпочитая растрачивать пыл в бесконечных сочинениях. Был ещё горбун, но он для девушки не был вполне человеком, скорее, приложением к священнику. Эсмеральда попрощалась с Мишелем Жиборном и поднялась к себе, по дороге она заглянула к Пакете, которая мирно спала. В спальне Агнесса встала на колени и принялась неистово молиться, она просила Богоматерь даровать ей долгожданное дитя, а потом принялась просить за Клода. Чем больше проходило времени, тем меньше в её душе оставалось злости на него. Поначалу ненависть или то, что она за таковую принимала, ещё терзала сердце, наполняя его радостью всякий раз, как красавица отдавалась Пьеру. Она торжествовала, злорадствовала, что смогла победить ненавистного попа, оставить его ни с чем. Но мало-помалу горечь пропала, Эсмеральда всё чаще вспоминала какие-то неуместные мелочи: как он взял её за руки на крыше собора, когда Джали запрыгнула на балюстраду, как страстно целовал в вечер побега и тот бесстыдно-упоительный сон, в котором они были вместе. Ласки Пьера — вялые, эгоистичные, не могли сравниться с тем огнём, что она пережила во сне. Девушка долго гнала от себя неправильные мысли, сопротивлялась и возмущалась. Но сейчас она была готова признать истину, что доведись ей вернуться на год назад, Эсмеральда сделала бы другой выбор.