***
Смотритель «Сада» хмуро встретил Клода, выяснилось, что он и несколько садовников самостоятельно следили за делянкой ценного растения. — Ваш труд благословенен, — торжественно провозгласил Клод на латыни, затем осенил смотрителя крестным знамением и смиренно произнёс. — Увы, видимо, я тут совсем не к месту и вы прекрасно справляетесь со всем сами. — Но… — смотритель растерянно разинул рот. — Если вам потребуется моя помощь, то можете найти меня в Школе или в общежитии, — Клод уже направился к выходу из этих садов Семирамиды. — Мы посылали туда за вами, но вы так и не явились, — толстенький смотритель пытался не отстать от высокого священника. — Как же так! — он сокрушённо покачал лысой головой, после чего накинул на голову капюшон. — Я со всем разберусь. После короткого энергичного прощания священник поспешил выйти за ворота «Сада», оставив его смотрителя и наблюдающих из-за кустов садовников в полном недоумении. Сегодня Клод решил пойти на берег в одиночестве, но, к его неудовольствию, подходя к морю, он увидел высокую фигуру Изабеллы, рядом с ней стояла Аннунциата, поодаль маячили лакеи возле кареты. Его заметили, иначе он бы предпочёл повернуть обратно. Почему эта женщина не печётся о своей репутации? Мало ли кто захочет обвинить графиню в блуде со священником! Аннунциата низко поклонилась ему, затем отошла к лакеям, Изабелла, как всегда, сдержанно улыбалась. — Часто бываете здесь, дом Клаудио? — спросила она, щуря большие глаза на солнце. Она смотрела сквозь прозрачную вуаль и Клоду показалось, что взгляд её приобрёл особую глубину из-за этого. — Вы что-то хотели? — он постарался скрыть смятение за резкостью тона. Она отрицательно помотала головой. — Нет, погода прекрасная, решила прогуляться, — женщина посмотрела на море. — Вам не хочется знать, о чём шепчут волны? — Мадам, — ему не нравилось, что это место посетил кто-то ещё. — Волны — это волны, их шум мне напоминает площадь перед собором Нотр-Дам в Париже. Никакого шёпота я не слышу. Она задумчиво провела по щеке рукой в перчатке. — Почему вы здесь, дом Клаудио? — Вы сами мне разрешили приходить сюда, — он искоса посмотрел на её напряжённые плечи. Изабелла улыбнулась одними губами, глаза её продолжали всматриваться вдаль. — Вы правы, в этом что-то есть, смотреть так, — голос прозвучал совсем тихо. — Пытаться разглядеть незримое. Тут она повернула к нему лицо и пристально заглянула в глаза. — Что вы оставили на Родине, преподобный отец? Он отвёл взгляд, но уловил носом чувственные духи. Странно, он ведь видел, на что способна эта женщина, Клод не единожды присутствовал при тех операциях, которые она проводила. Даже соизволил посетить пару лекций и нашёл совсем немного вещей, к которым бы мог придраться, что было уже показательным. И всё равно, находясь рядом с ней, он видел в первую очередь женщину, ещё молодую и привлекательную. Ведь это так легко, протянуть руку и коснуться её лба, красиво очерченных губ, провести пальцами по нежному подбородку. В небе пронзительно закричала чайка и он очнулся от сладкого морока, вызванного красотой рядом стоящей женщины. — Я оставил там своё сердце, мадам, — он отошёл от неё. — Была женщина, очень молодая, немного старше Бланш, я любил её со всем отмеренным мне Творцом пылом. Слепая страсть толкнула меня на пару преступных действий, в итоге она не смогла меня полюбить и я отпустил её. Знаете, есть птицы, которые не могут жить в клетке? Но даже среди них встречаются те, которые проникаются к доброму хозяину привязанностью и остаются с ним, радуя его песней. Это не про меня, она отдала свою судьбу другому мужчине, более молодому и красивому. — Судьбу? Не сердце? — Изабелла не мигая смотрела на него, он чувствовал этот пристальный взгляд, но не желал отвечать. — Значит, вы не до конца утратили надежду. Женщина пошла прочь от него, высоко неся голову, но, отойдя на несколько шагов, остановилась и произнесла: — Надежда сгубила больше жизней, чем чума. Слепая надежда заставляет человека остановить свою жизнь, ожидая, что оправдаются горячие упования. Это неправильно, вам лучше смириться, — она пошла дальше, оставляя на сером песке следы, для женщины такого роста у неё были маленькие ступни.***
На следующий день Клод отменил две лекции, попросив поменяться с ним фра Бенвенуто, а сам направился к зданию городской магистратуры. Его появление совершенно не порадовало Дарио, но выбора у того не было, глубоко в душе он мечтал о посрамлении надменного священника. Клод Фролло умел вызывать в сердцах людей искренние чувства, в случае с магистратом — это была стойкая неприязнь. Желая скоротать время, Дарио опять выслал из кабинета своего многострадального секретаря. — Вы действительно полагаете, что убийцей является родная мать детей? — он постарался вложить в свой голос весь запас иронии. — Не вижу других претендентов, — ответил Клод, который успел занять свой пост у окна. — Что вы там с таким интересом рассматриваете? — не удержался от вопроса магистрат. — Море, — Клод повернулся к нему и приблизился к столу. — Лючия ди Карено была влюблена в своего пасынка. Возможно, она вообразила себе, что это Бернардо разлучил их. Во имя своей неправедной любви эта женщина решилась на страшное преступление — она устранила других претендентов на наследство, лишь бы её драгоценный Галиссио был в будущем обеспечен. Мне неведомо, что творилось в этой заблудшей душе, но смею предположить, что она не совсем озлобилась. Убийство после крещения говорит в её пользу, она хотела позаботиться о загробном существовании своих детей. Но одновременно эта женщина не стремилась к ним привязываться, даже её кормилица знала о детях больше, чем родная мать. Вы ведь припоминаете, что произошло на первом допросе? — Клод потарабанил пальцами по подлокотникам. Дарио, которого раздражала его снисходительная манера говорить и нервировала привычка дробно бить пальцами по деревянной поверхности, насупился. Что ещё? Он помнил только то, что требовалось помнить, откуда ему знать, какой момент пришёл на ум священнику. — Она не поправила меня, когда я нарочно назвал малыша Пьетро похожим на Анджело, — ответил священник, но, заметив вопрос в глазах своего собеседника, со вздохом пояснил. — Мария, няня, ясно охарактеризовала Пьетро как похожего на Бернардо. Эта женщина помнила о детях больше, чем родная мать. Магистрат был готов вцепиться в свои волосы и завыть, этот адский священник порой сводил его с ума! Ну кто в своём уме станет запоминать такую малозначительную деталь, как внешность умерших и истлевших младенцев! Шум за дверью отвлёк обоих, вскоре она распахнулась, пропуская взволнованного секретаря, за ним с решительным видом шла сухая строгого вида женщина. Это была Мария — няня жены купца Бернардо. Служанка поклонилась сначала Клоду, затем магистрату; сердитый секретарь занял место у окна и, достав перо, приготовился записывать. Мария осталась стоять прямая и несгибаемая, как одна из башен собора Нотр-Дам. — Я пришла признаться в злодейском умерщвлении детей моей госпожи Лючии ди Карено, — отчеканила женщина. — Вы хотите сказать, что повинны в страшном преступлении детоубийства? — задал вопрос Дарио, который, тем не менее, бросил лукавый взгляд на Клода. — Да, — ответила она и это слово, произнесённое отрывисто, было подобно тяжёлому камню, который метнули в пустую бочку. — Рассказывайте не таясь все обстоятельства дела, — произнёс Дарио. Мария поведала, что промышляла колдовством, и чисто из злобы на молодую и красивую госпожу решила похитить её счастье. Говорила она деловито, как втыкала им спящим иглу в «дышащий» родничок — этому способу она научилась ещё в детстве от матери, которая так избавлялась от лишних ртов. Госпожа, ничего не зная, безмерно доверяла ей. — Это страшное злодеяние, — произнёс побелевшими губами Дарио. — Духовный суд тебя приговорит к сожжению на костре и, возможно, к пытке. — Пусть, — сурово оборвала его служанка. — Мне они снятся, все пять, такие маленькие, — тут её голос дрогнул. — Господь желает, чтобы я покаялась и понесла заслуженное наказание, возможно, после этого мне будет даровано прощение. Клод с жадностью смотрел на суровые черты лица этой женщины, он восхищался её хладнокровием и жертвенностью. Дарио, как ожидалось, ничего не понял, магистрат сделал распоряжение передать Марию в ведомство духовного суда и выпустить из тюрьмы Галиссио ди Карено. Служанка вышла, гордо подняв голову, наверное, так первые христианские мученицы шли на арену, где их ждали голодные звери. — А вы полагали, что убийцей окажется мать, — поддел Клода Дарио. — Errare humanum est sed stultum est in errore perseverare, — невозмутимо ответил священник. — Неужели не нашлось ничего из Писания? — магистрат не думал сдаваться. — Чем вас Цицерон не устраивает? — Клод одарил его холодным взглядом. — Мне нужно идти, пойду заглушу терзания от совершённой ошибки долгой прогулкой по вашему бугорчатому городу. — Холмы составляют главную прелесть Салерно, — оскорбился магистрат. — Разве Париж так же не стоит на холмах? — Они не столь круты и непродуманы, — священник коротко попрощался с магистратом, принял почтительный поклон от секретаря и важно выплыл из кабинета. Дарио некоторое время смотрел ему вслед, от всей души желая, чтобы священник скатился с холма к самому морю. От картины, как Клод пробивает лысиной крепостную стену, магистрату стало особенно хорошо.***
Суд над Марией прошёл быстро, она не отпиралась, призналась в колдовстве и зловредительстве. Против неё свидетельствовала Карина, которая утверждала, что Мария не раз обещала извести девушку. Судья по духовным делам отправил женщину на пытку, чтобы на всякий случай закрепить её показания. Ведь всем известно, что самые искренние признательные показания могла выбить только пытка. Марии было достаточно одного поднятия на дыбе, чтобы полностью подтвердить всё ранее сказанное. На суде от семьи купца присутствовал только Галиссио, который в какой-то момент выглядел даже расстроенным. Бернардо сказался больным, его молодая супруга тоже слегла от последних новостей. К ним наведались на дом, чтобы собрать свидетельские показания, Лючия отзывалась о своей няне как о хорошей и преданной женщине, почему та решилась на такое страшное преступление — госпожа ди Карено не знала. Когда зачитывали свидетельские показания жены купца, на красных воспалённых глазах убийцы выступили слёзы. Под конец показаний Мария уже рыдала в голос, прикрывая костлявой рукой раскрытый в крике рот. Пришлось прервать заседание и увести обвиняемую. На оглашении приговора она вела себя примерно. По случаю необычных обстоятельств этого дела, начиная от чудесного вмешательство святого Христофора, заканчивая мужественным поведением убийцы, председательствовал сам второй викарий Маттео Векьо, настоятель монастыря Сан-Антонио и главный помощник апостольского администратора. Марию приговорили к сожжению на площади перед собором святого Матфея, женщина стояла, гордо подняв подбородок. В толпе, которая пришла поглазеть на ведьму, шептались, что слишком много чести для детоубийцы быть сожжённой напротив святого места. «Папа Григорий подавится дымом», — пустил кто-то шутку по рядам. Клод, присутствовавший в толпе, подумал, что это было второе нелепое и неправое судилище, которое ему доводилось видеть. Донна Лючия ушла в монастырь сразу же после казни своей няни, как она объяснила удручённому супругу, чтобы замаливать свои многочисленные грехи. Галиссио и Карина обвенчались летом, дом не следовало оставлять без хозяйки. Клод потерял интерес к их семейству, хотя он всё же совершил нечто для себя не свойственное, когда решил встретиться с готовящейся к постригу донной Лючией. С особого разрешения матушки настоятельницы ему это удалось. Молодая женщина походила на тень, её сильно исхудавшее лицо утратило ту прелесть, которым отличалось ещё пару месяцев назад. Одежда на ней висела, пропал округлый живот, в исхудавших руках она сжимала небольшой молитвенник. Женщина, казалось, не удивилась приходу Клода и только попросила исповедовать её. Под предлогом исповеди священник велел сопровождавшей монахине встать достаточно далеко, чтобы не подслушивать. — Почему вы позволили Марии принять на себя всю вину? — спросил он, глядя на лицо с заострившимися чертами. — Она умолила меня, я хотела идти признаваться к магистрату или рассказать обо всём Бернардо. Но вместо этого доверилась Марии, мы долго плакали, после чего она уговорила меня принесли её в жертву. «Ты уйдёшь в монастырь, голубка, и будешь молить о прощении, а мы с твоими детками будем упрашивать Пречистую деву помочь тебе». Так она сказала, — женщина прикусила нижнюю губу. — Мария единственная меня понимала, она знала, как сильно я люблю Галиссио! Я даже пошла замуж за его отца, лишь бы быть к нему ближе. И детей я убивала, потому что вспомнила рассказы няни о её детстве. Я не хотела рожать их, ведь каждый делал моё тело слабее и уродливее, — она сверкнула взглядом разъярённой тигрицы. — Неудивительно, что Галиссио меня разлюбил и начал засматриваться на эту вертихвостку! Мне ведь всего двадцать лет, а между тем у меня испортились зубы, округлилась талия и волосы выпадали целыми горстями. Я не любила этих детей, но мне было их жаль. Всё, что я могла сделать — это убрать их после крещения. Маленькие жадные кровопийцы, — она прикусила костяшки пальцев на руке. — Они истерзали меня, как и их боров-отец! А Галиссио всегда так мило ко мне относился, — тут она открыла маленький молитвенник, который держала в левой руке. — Смотрите, дом Клаудио. Клод нагнулся и увидел засушенную лилию, которая притаилась между пергаментными страницами. — Это знак его любви ко мне, — женщина улыбнулась совершенно безумной улыбкой, последнее сходство с девицей де Гонделорье исчезло. Он ушёл от неё с тяжёлым сердцем, верный Квазимодо ждал его у врат монастыря. Они вместе направились к городским воротам, а оттуда дошли до любимого места на побережье. Они долго любовались на волны, при этом Клод думал о несчастной заблудшей душе, чья извращённая страсть породила столько бед. Неужели и он настолько же слеп в своем неослабевающем желании обладать Эсмеральдой? Девушка не любила его и боялась, но он только сильнее привязывался к ней. У Лючии была лилия, а у него тот прекрасный августовский полдень два года назад, когда вся его жизнь оборвалась оглушительной и беспощадной любовью. Клод встал на колени и принялся молиться, Квазимодо после короткого раздумья последовал его примеру. Горбун молился за красавицу-цыганку, чтобы всё с нею было благополучно, большего звонарю для счастья не требовалось.