Кратко о тату

      Последним штрихом, царапающим сердце, были колокольчики. С чего Фэн Синь решил, что они ему нравятся, Му Цин не мог понять очень долгое время, пока в сердцах не позвонил Се Ляню высказать недоумение интеллектуальными способностями их общего друга. И лучше бы не звонил. Тогда бы не было такого всепоглощающего чувства стыда за свою необразованность и низкое происхождение. Язык цветов, твою мать! Как Фэн Синю вообще могло прийти на ум что-то подобное — парню было неизвестно. И думать над этим совершенно не хотелось. Но теперь, когда очередной доставщик приносил в его студию свежие цветы, мастер обязательно смотрел в интернете их значение. И иногда задерживал очередной сеанс на пару минут, чтобы было хоть немного времени сойти румянцу с предательски тонкой и светлой кожи. От слишком понимающих взглядов своего администратора он отмахивался не очень правдоподобными оправданиями об аллергии и неугомонных придурках. И почти ведь не лгал. Неугомонный придурок по версии Му Цина в его жизни как раз таки существовал, и в последнее время занял там чуть ли не центральную позицию. Му Цин не знал, с какого этапа жизни у Фэн Синя началось это пагубное падение и зависимость от другого человека своего же пола, но для себя точно мог назвать этот момент. Когда в первый раз они столкнулись на общей паре по физической культуре в университете. — Эй, — сидящего на лавочке и безуспешно пытающегося слиться со стеной парня, слушающего музыку в единственном работающем наушнике, накрыла тень. — Можешь мне помочь? — Помоги себе сам, — открывать глаза, чтобы рассмотреть очередного придурка, который решил докопаться до него из-за какой-то новой мелочи, не было никакого желания. Третья неделя первого курса, а уже всё предельно понятно. Как бы ни были люди обезображены интеллектом — внутренний инстинкт искать непохожую на них добычу не подавить. — Окей, — коротко и ясно, будто больше не требовалось ничего. Половицы слегка скрипнули, выдавая желание просящего уйти. Му Цин, уже набравший в уме стройную череду оскорблений и едкого сарказма, расположившегося в строгой очереди на то, чтобы сорваться с обветренных и искусанных губ, всё же заинтересованно приоткрыл один глаз. И почему-то внутри стянулся до ноющей боли узел, выбивая дыхание. Длинные волосы, тёмные от влаги на висках; расплавленное золото радужки, гармонично сочетающееся с жёлтой лентой, зажатой в левом кулаке; слегка нахмуренные и сведённые брови над тонкой переносицей — всё это высеклось в склонной к запоминанию всяких неважных мелочей голове бесповоротно. — Ладно, — еле выдавив из глотки. — Чего хотел? — Сможешь завязать? — кисть с обвившей длинные пальцы широкой лентой оказалась у самого лица сидящего. — Вчера на тренировке руку повредил. Не выходит затянуть. И действительно, правая рука парня была туго замотана эластичными бинтами от середины предплечья и почти до самых кончиков пальцев. — И какого хера ты тогда сегодня пришел на пару? — для Му Цина сейчас исчезло практически всё: шум упражняющихся однокурсников, стук инвентаря, брошенного на поверхность спортзала, злобные вопли возмущённых такой небрежностью тренеров — остался только незнакомый парень и лента. — Решил показать какой крутой? — Нет. Не люблю нарушать дисциплину, — на смугловатой коже виска слегка проступила венка. Му Цина будто обожгло лёгкое недовольство и сожаление в направленном на него взгляде. Кривая усмешка исказила тонкие, почти прозрачные до бледности губы. — Какой хороший мальчик. Родители должны гордиться таким сыном, — он взвыл внутри от самого себя, но не смог удержаться от привычной порции яда, рефлекторно выплюнутого в собеседника. Трудно избавиться от привычек, въевшихся в нервы и кости, даже если перед тобой самый… неважно. — Эй! Наньян! Ты что там делаешь? — резкий хлопок по плечу не дал помрачневшему парню ответить на незаслуженную колкость. — Пойдем. Не трать время на это ничтожество. Иначе попадешь в одну с ним когорту. — Когорту? — парень непонимающе посмотрел на своего одногруппника, выкроившего время, чтобы во время пробежки подскочить к ним, разбивая молчаливое напряжение, возникшее между говорившими. Му Цин вскочил стремительно, молча, без какого-либо предупреждения и словесного выпада впечатал узкий кулак прямо в противно ухмыляющуюся физиономию, посмевшую открыть свой поганый рот. В душе распустились тёплые цветы удовлетворения, когда кисть отозвалась тупой болью на соприкосновение с клацнувшей челюстью. И тут же завяли под растерянный выдох присутствующего при их внезапной стычке Наньяна. Му Цин, сжимая дрожащий кулак, не смел повернуть головы, чтобы посмотреть, какое теперь выражение лица у того, кто так внезапно вторгся в его личное пространство, заставляя душу метаться в непонятной тональности. — Ты — бешеный ублюдок! — парень уже приготовился к тому, что ответ последует незамедлительно. Это было естественно. Больше, чем на один удар, ему не хватало сил, так что дальнейший сценарий был известен вдоль и поперёк: его снова изобьют прямо здесь или в раздевалке, подальше от людских глаз, а затем он будет пару дней отлёживаться дома и, когда снова явится на учебу, будет ходить в старом не по сезону тёплом колючем свитере с высоким горлом и длинными рукавами, скрывающими отвратительные кровоподтёки на нежной коже. Му Цин прикрыл глаза. Пять, десять, тридцать секунд в ожидании удара под аккомпанемент всё нарастающих воплей. Удара, которого так и не последовало. — Пойдём, — рука, накрывшая его ноющие костяшки, была такой горячей, что практически сожгла покровы до сухожилий. Му Цин не знал, что из этого оказалось больнее — травмированная кисть или неожиданная доброта, которую он совершенно не заслужил. В тот день он впервые почувствовал себя в безопасности, но ещё раньше — бесповоротно влюбился. Не взаимно. Наверное не взаимно. Охуеть, как он хотел, чтобы это было не взаимно. Му Цин продержался в университете три курса, постоянно выгрызая себе место под солнцем своим умом, перфекционизмом и волей. Но не смог справится с потерей любимой матери, сгоревшей от давно убивающей её онкологии. Его траур был настолько затяжным и вырывающим из измученного парня последние ростки адекватности, что распугал практически всех его знакомых и приятелей. Фэн Синя он оттолкнул от себя сам. В горячечном бреду, залитый алкоголем настолько, что в его не слишком здоровом организме кровь среди промилле уже не определялась, он разорвал все шаткие дружеские отношения с этим человеком, настолько доведя его до бешенства, что разбитая скула ныла несколько месяцев. Постоянные драки, склоки, неприязнь к себе и жизни заставили его забрать документы и уйти в никуда во имя саморазрушения и агонии. И уже в этот период Му Цин встретил Се Ляня, который чудом смог его отогреть и снова вернуть в социум. Они никогда не занимались сексом, но Му Цин научился спать, когда его обнимали, медленно перебирая отросшие и не слишком ухоженные волосы. Бросил курить, потому что пепельницы так часто кончали жизнь самоубийством, попадая в неловкие руки его приятеля, а курить в консервные банки и бутылки было чем-то неправильным и мерзким. День, когда Се Лянь, насквозь продрогший от холодного сырого ветра, принёс Му Цину набор для живописи, купленный на последние деньги, стал для того вторым днём рождения. И теперь он принимал подарки от двух единственно близких ему людей только шестого декабря, хотя родился где-то в начале мая. Спустя пару лет судьба занесла его администратором в тату-салон, и там Му Цин нашёл свое призвание. Постепенно, методом проб и ошибок, смог освоить мастерство и начал совершенно новую жизнь, практически отринув старую. За исключением Се Ляня, влюбившегося в этого обмудка Хуа Чэна. Му Цин был безмерно рад, что его лучший друг наконец-то обрёл семью, но горькое послевкусие после столкновения с его избранником всё равно изнуряло. Ему потребовалось много времени, чтобы перестать с непомерной подозрительностью относится к «Сань Лану» и найти в себе силы довериться этому дьяволу во плоти хоть на йоту. Мастер всегда считал себя крайне бесчувственным человеком, разделяя своё сердце только на три любимых вещи: работу, животных и лучшего друга. Больше ничего не занимало места в этом невероятно маленьком, по представлениям Му Цина, органе. Пока на пороге его небольшого кабинетика не появился Фэн Синь. Парень всегда считал, что судьба крайне предвзято распоряжалась его жизнью, принося непомерные потрясения и удовольствия в неё в первые снегопады, укрывающие уставший город. Бывший однокурсник, держащий за руку ослепительно красивую женщину, пришёл именно в один из таких дней. Когда Му Цин составлял запись, то фамилия и имя дамочки, возжелавшей не самую интересную тату на запястье, ему ничего не сказало. Очередная барышня, считающая себя верхом конгениальности и вкуса, при бабках, которыми срочно нужно было оплатить аренду студии. Такие проекты парень ненавидел всей душой, но в провальный месяц, стиснув зубы, брался. Квартира и еда хотя бы раз в день слишком важны, чтобы терять их из-за своей гордости. — Надеюсь, расходники у тебя одноразовые, — слегка курносый носик был незамедлительно брезгливо сморщен. — Не хотелось бы что-нибудь мерзкое подцепить. Правда ведь, дорогой? А Му Цину было в этот момент настолько глубоко плевать на мерзкий и наигранный щебет девушки, чтобы вспылить на её подлые инсинуации. Во внутреннем мире падали возведённые небоскребы равнодушия, взметая пыль и обломки, эхом отдающиеся в голове. — Му Цин? — Фэн Синь, судя по его тону, был удивлён не меньше. Его пассия, всю неделю выносящая ему мозг о совместном походе к тату-мастеру, ни разу не удосужилась назвать этого мастера по имени. Естественно. Зачем запоминать такие мелочи, если её ногти и губы стоили в два десятка раз дороже, чем полтинник, который запросил за свою работу этот недоучка. Если бы не подружки, которые остались в восторге от хмурого красавчика, то ноги бы её не было здесь. — Простите, что не предупредил — сегодня сеанса не будет. Пробки выбило, — Му Цин так и не смог посмотреть на удивлённого мужчину, обращаясь к девушке. — Машинок на аккумуляторах у меня нет. И наплевать, что за его спиной сиял экран старенького стационарного компьютера и под потолком горела лампочка, освещая помещение. Пусть поскорее сваливают и никогда больше не появляются в его жизни. — Да пошёл ты, — она была в ярости, противно исказившей правильные черты лица. — Пойдём отсюда, Фэн Синь! Я ему устрою такую антирекламу, что даже бесплатно к этому уроду больше никто не придёт. — Иди, — её сопровождающий не двинулся с места, вырывая из длинных ногтей рукав пальто, за который они успели зацепиться. Что было дальше Му Цин помнил плохо. Какие-то слова, оскорбления, вопросы, бьющий в голову адреналин, даже вроде короткая драка. И перемазанное в выплеснутом в ходе конфликта пигменте лицо, слишком близко оказавшееся напротив него, пылающего от злости. Крупные руки, пальцами переплетённые с длинными волосами на затылке, чтобы не было возможности отстраниться или отвернуться, дополнили глубокий поцелуй, длящийся половину потерянной жизни. — Прекрати выебываться и убегать, — и, неожиданно для самого себя, Му Цин подчинился. Он не прекратил быть невыносимым, едким, нетерпимым и дёрганым до предела. Заливающим свой потрепанный организм литрами кофеина и бессонными ночами горбатящийся над авторскими эскизами. Только в его малюсеньком сердце появилось пара лишних квадратных сантиметров, которые раньше он не хотел замечать. И там вольготно расположился Фэн Синь. А потом ещё эти блядские колокольчики. — Потерпи немного, — спина под иглами жужжащей машинки непроизвольно сокращалась, несмотря на общую видимую расслабленность сидящего перед Му Цином парня. — Сам же захотел. — Я расслаблен, — лёгкое поглаживание на секунду приостановившегося Му Цина действовало на Фэн Синя ничуть не больше, чем кошачья мята на тигра. — Это само. — Конечно-конечно, просто кто-то в душе блядская диснеевская принцесска, — мастер тихо хмыкнул, любуясь изящными линиями, постепенно приобретающими целостность законченного рисунка на задней поверхности шеи от линии роста волос и до середины лопаток. Место и дизайн татуировки он выбрал сам, получив одобрение после непродолжительных криков, в очередной раз заставивших его соседей по лестничной клетке сидеть тихо, как мышки. С Фэн Синем было одновременно легко и невозможно. Или с ним самим было именно так, но привычка Му Цина перекидывать говно на чужой вентилятор раньше, чем самому его отведать, сыграла в этом решающую роль. Он так ни разу и не сказал «да» на все вопросы партнера о том, кто они друг другу и что будет ждать их дальше. Каким бы ты ни был защищенным в душе от всех обстоятельств жизни, грех трусости подкосит твои ноги в любых обстоятельствах. — Тсссс, — Фэн Синь шипел сквозь стиснутые зубы, сидя верхом на жесткой поверхности и опираясь грудью на спинку стула. За короткое объятие и поцелуй в затылок от Му Цина, завершившего свою работу, можно было потерпеть и не такое. И пусть этот несносный желчный человек обязательно скажет что-то колкое, но розовые щёки и кончики ушей всё равно будут бесстыдно выдавать своего хозяина, счастливо сверкающего глазами. В этом году снег выпал неожиданно рано. Ноябрьские улицы покрылись белым, оглашаясь визгом тормозов и металлическим звуком бьющихся друг об друга машин. Воздух, пронизанный холодом, мешался с теплом, вылетающим из хлопающих дверей домов, криками детворы и ароматами тёплых напитков, об которые так приятно греть замерзшие руки. И этот снегопад был первым за много лет, когда Му Цин оказался один. — Как не вовремя, — пунш в стакане давно остыл, теперь больше забирая тепло из вечно мерзнущих ладоней, чем отдавая, но парень продолжал держать его в руках. Сегодня была годовщина смерти его матери и он опять целый день провёл на кладбище, тихо разговаривая с единственной любимой им когда-то женщиной. Белые лилии чужеродно смотрелись на припорошенной земле, создавая впечатление призрачности и сливаясь со снегом. Некоторые потери невозможно пережить, даже несмотря на прошедшее время. Чем ближе была эта печальная дата, расколовшая его жизнь на до и после, тем сильнее Му Цин чувствовал, как срывает его крышу. Фэн Синь уехал в командировку на неделю и почти не звонил, загруженный работой и обменом опытом с коллегами. Се Лянь заболел и теперь коротал время на больничной койке под неусыпным взором своего личного демона. Больше же никого не было, кто мог хоть как-то помочь и спасти его. — Мам, почему мы всегда одиноки? — в измученном разуме не осталось места для других вопросов. — Даже ты не можешь ответить… Когда конечности совершенно потеряли чувствительность, а цветы скрылись под снежной шапкой, успевшей осесть на их хрупкие лепестки и волосы парня, Му Цин всё же покинул место встреч и скорби. Идти в пустую квартиру именно сегодня было невыносимо. Хотелось напиться и умереть. Желательно, не приходя в сознание, замёрзнуть в канаве, где ему самое место. Сегодня он не планировал открывать салон, но лучше уж тут, чем где-то ещё. Невыносимо быть одному, невыносимо быть в толпе. И даже нельзя обнять кого-то, чтобы украсть кусочек тепла. Раньше это был Се Лянь, который бросал все свои дела, подработки, Хуа Чэна и прочих ублюдков, бывших до него, и был рядом, что-то рассказывая или же понимающе молча. С ним было легче. С Фэн Синем было проще. И без них двоих было никак. Прихваченная по дороге бутылка виски уже была наполовину пустой, когда сумерки начали постепенно проникать через панорамное окно в небольшую студию. Включать общий свет не хотелось, поэтому Му Цин не стал совершать лишних телодвижений и включил лампочку над кушеткой, ставшей местом, где он бросил свои бренные кости. Последний раз он пил крепкие спиртные напитки ещё до встречи с Се Лянем, так что забыл, насколько коварными они могут быть, особенно на пустой желудок. Он и так не слишком любил есть, а когда пару дней назад уехал Фэн Синь, почти насильно впихивающий в него приготовленную им еду, то начал периодически забывать о ней. Так толком не согревшиеся нечувствительные пальцы прошлись по любимым инструментам, разложенным в идеальном порядке на рабочей поверхности. Пигменты были выстроены по градиенту и маркам, радуя глаз стройным переходом цвета. Му Цин пьяно усмехнулся: сапожник без сапог. На его теле не было ни единой татуировки, хоть он своими руками создал сотни. Иногда бешено хотелось что-то неопределенное, но ни единый эскиз, даже нарисованный лично им, не смог удостоиться чести воплощения. — … потому что я самый дерьмовый мудила, который только коптит небо, — Му Цин уже давно потерял мысль, которую озвучивал куда-то в пустоту, но незаметно для себя продолжал поглаживать инструменты. Мысли путались и множились, углубляя пьяную депрессию до опухших от слёз глаз, пронизанных розовой сеткой сосудов. Му Цин осколком трезвого сознания понимал, что завтра проклянёт себя за слабость и самоуничижение. Возможно даже подумает о ритуальном самоубийстве, чтобы очистить рудименты чести и совести, которые удалось сохранить невероятным чудом. Но это только завтра… Утро встретило его ударом в нос холодным кафелем и едким вкусом крови во рту, смешанной с до жути неприятным привкусом. Телефон разрядился, а в полумраке и из-за далекой от статичности картинки в мутных глазах невозможно было рассмотреть циферблат настенных часов. Желудок предательски скрутило, намекая на то, что, если в ближайшие минуты не будет хотя бы четырёх точек опоры для передвижения, то чистюле Му Цину придётся кроме крови давиться ещё и содержимым желудка. И действительно, едва добравшись до санузла, мастера несколько раз вывернуло жалкими остатками алкоголя и слизи, не успевшими усвоиться истощённым организмом. Весь рот горел огнём и болел до зубовного скрежета даже после пары глотков воды, жадно выхлебанных прямо из-под крана. Новые рвотные спазмы, спровоцированные слишком быстрым поглощением жидкости, снова отключили Му Цина от реальности на пару десятков минут, пока парень не почувствовал, что больше из его организма исторгаться нечему. Разве только что можно попробовать выплюнуть внутренности, но вряд ли это хоть сколько-то сможет облегчить боль. Затылок пульсировал, рот остро горел, а виски при каждом движении прошивало болью. — Твою мать, — если бы можно было как-то сдавить черепную коробку, чтобы больше не ощущать весь спектр дискомфорта и отравленности организма, то Му Цин бы не раздумывал ни секунды. В небольшом зеркале над раковиной отразилось лицо, пребывающее в крайне непотребном состоянии: розовые раздражённые солью слез белки глаз под опухшими веками, тёмные мешки под глазами, в которых можно было топить котят, стремительно опухающий нос, разбитый при падении и залитые медленно сочащейся по ним кровью губы и подбородок. — Пиздец, — такого не было с ним никогда. Му Цин включил ледяную воду и набрал трясущимися руками пригоршню воды, безжалостно выплёскивая на себя. Кожу обожгло холодом, частично отвлекая чувства от общего отвратного состояния организма. Кровь, смешанная с водой, закапала на несвежую рубашку, оставляя разводы. Потом будет проще её выбросить, чем отстирать, но это сейчас заботило парня даже меньше, чем зачем паукам восемь лапок. Пальцы свело, но он продолжал умываться. Боясь нового повторения рвоты, последнюю порцию холодной воды от набрал в рот медленно и просто прополоскал его, не решаясь проглатывать. Сплюнув её обратно, Му Цин завис, пытаясь осознать увиденное. Вода была точно такой же, как и от умывания — красновато-розовой. Пусть он ещё был пьян, но не настолько, чтобы не испытать волнение. Резко распахнув рот, он постарался рассмотреть в зеркале явный источник кровотечения и… завис. — Блять! — бульварная брань была фишкой Фэн Синя, но сейчас не могло быть подобрано иных слов, чтобы выразить отношение к увиденному. На слегка бледном, обложенным светлым налетом от алкогольного обезвоживания языке чёрными трещинами горело слово «Yes». Травмированные вкусовые сосочки и слизистая слегка сочились красными капельками, постепенно сливающимися в более крупные и ощутимые. Му Цин с ужасом осознал, почему ему мерещился вкус крови и боль. Точнее не мерещился, а вполне явственно ощущался. Просто эти сигналы организма не могли правильно интерпретироваться дезориентированным разумом. Парень громко застонал, делая шаг назад и сползая вниз по стене, путаясь пальцами в распущенных волосах, чуть ли не выдирая их от осознания глубины океана собственной ничтожности, глупости и мелочности. Почему именно так? Почему именно это идиотское «да» на чужом языке? Как теперь это показать Фэн Синю? Последняя мысль оказалась для него настолько невыносимой, что Му Цин чуть не заорал от злости на себя и отчаяния, пришедшего следом за ней. Язык — это тебе не кусок кожи на плече, который ты можешь измучить лазером и с грехом пополам убрать следы от партаков, сделанных по глупости. Это навсегда. Это… Злые слёзы разъели остатки зрения и осмысленности. Му Цин просто тупо подтянул к себе колени и уткнулся в них лбом, крупно и беззвучно вздрагивая от ненависти к себе. Сколько прошло времени и как так получилось, что его уставшее тело смогло пощадить не до конца трезвый разум, отрубившийся на одном из витков спирали самоуничижения, мастер так и не понял. Очнуться из забытия ему помогли тёплые руки и встревоженный голос Се Ляня, доносившийся до него словно через несколько слоев ваты. — …поднимайся, поднимайся! — несопротивляющееся тело бесцеремонно поставили на ноги, резко встряхивая. Слишком крепкая хватка и встревоженный голос друга заставили Му Цина приложить усилие и всё же приоткрыть глаза. Место его дислокации не поменялось, но теперь его крепко держал в вертикальном положении Хуа Чэн, а рядом с полотенцем хлопотал Се Лянь, глядящий на него со смесью тревоги и облегчения. — Стоять можешь? — Му Цину показалось, что он мучительно долго кивал в ответ на вопрос Хуа Чэна. — Тогда пошли отсюда. Заблюёшь мне тачку — оплатишь химчистку. Поездка оказалась отвратительной. Организм крутило и болтало, словно на палубе корабля в десятибалльный шторм. Му Цин с мелочным сожалением подумал, что был бы не прочь блевануть на сиденья, если бы было чем. Но на действительно невероятную удачу этого одноглазого ублюдка в желудке парня не осталось ничего, чем бы он мог поделиться с обивкой задних сидений. — Потерпи немного, — Се Лянь помог ему выбраться из машины и дойти до дверей квартиры, от которой у него был свой комплект ключей, так и не взятый Му Цином обратно после того, как они разъехались. Парню хотелось громко и горько смеяться. Опять жизненный цикл замкнулся. Один калека тянет другого, сам еле передвигаясь от болезни и усталости. Происходящее напомнило мастеру те отвратительные времена, когда они только познакомились и пытались притереться друг к другу травмами и углами характеров так, чтобы не поранить другого. И если бы не прожигающий спину взгляд Хуа Чэна, то Му Цин обязательно бы поцеловал Се Ляня, иногда в прошлом позволяющего ему такую вольность. А так оставалось только рухнуть на диванчик, занимающий почти треть небольшого пространства и схватиться за ноющую голову. — Сань Лан, завари, пожалуйста, нам чаю, — Се Лянь, закашлявшись, опустился рядом с лежащим парнем на краешек спального места. — Заварка в шкафчике над раковиной. — Хорошо, гэгэ. Чудеса тактичности, совершенно несвойственной этому человеку, вызвали у Му Цина короткий смешок. — Как ты? — оставшись наедине, Се Лянь привычным движением погладил друга по голове, успокаивая. — Ты напугал меня. Я пятнадцать часов не мог дозвониться. — Телефон… — Разрядился. Я знаю, — Се Лянь мягко перебирал пряди, задумчиво рассматривая его. — То же я сказал и Фэн Синю. Он тоже будет через пару часов, как только прилетит. Му Цин, слегка расслабившийся под прикосновениями, задеревенел. — У этого придурка командировка! Как он может все бросить и прилететь! — попытка вскочить была мягко, но настойчиво остановлена. — Прости, мы с ним не должны были оставлять тебя, — тихо и предельно искренне, чтобы дошло и стёрло часть беспокойства измученной души. — Больше такого не повториться. — Конечно не повторится, гэгэ, — Хуа Чен вошёл и мягко поставил на маленький столик три кружки ароматного зелёного чая. — Если ещё раз тебе придётся больным носиться и разыскивать его по всему городу, то я лично оторву ему то, чем он думает. И вряд ли это будет голова. Обычно язвительный до крайности Му Цин промолчал, испытывая редкое, а от этого такое острое чувство стыда, впрочем, не мешающее ему показать Хуа Чэну согнутую в локте руку, гордо увенчанную разогнутым средним пальцем. Когда через несколько часов в квартиру ворвался раскрасневшийся и злой, как тысяча демонов, Фэн Синь, Му Цин уже намного больше напоминал человека, почти окончательно протрезвев и наслушавшись огромного вороха пошлых и не очень шуток о своей обновке. Негодование и волнение захлестнули прибывшего и вылились в небольшое, но фееричное выяснение отношений, закончившееся не менее бурным примирением. Сидя под боком у поостывшего Фэн Синя, слушая ехидство Хуа Чэна и смех Се Ляня, Му Цин не заметил, как за окнами снова начался снегопад, который отныне больше не был властен над его судьбой и развеявшимся прахом одиночеством.