Как выжить в море, если ты - цветок?

Донкихот Хоминг никогда не был таким, как другие Тенрьюбито. С самого детства, когда его братья издевались над своими рабами, Хоминг отворачивался, не в силах наблюдать за тем, как несчастные рабы корчатся от боли. Он никогда не причинял своим слугам вред намеренно, разве что только иногда, - из-за своей неловкости, но это он предпочитал не учитывать. Не мог терпеть и обычную забаву Мариджои - арену рабов. Отец водил его в огромный Колизей каждую неделю и заставлял смотреть, не отворачиваясь, как люди боролись за свою жизнь против монструозных зверей и таких же отчаявшихся людей. Мальчику говорили, что он должен смотреть, чтобы понять, что он - элита, а не такой же пресмыкающийся мерзкий урод, как рабы. Отец всегда говорил, что возлагает на Хоминга самые большие надежды, и Хоминг молча смотрел на чужие мучения, чувствуя подкатывающую к горлу тошноту и одобрительное похлопывание по плечу. Его братьев звали Мьёсгард и Актарион. И Хоминг был уверен - даже среди Тенрьюбито они были одними из самых ужасных людей, которые только могли существовать в этом мире. Они меняли слуг чаще, чем перчатки. Хоминг, к своему сожалению, как-то увидел изуродованное тело одного из шутов Актариона. Подросток не мог отвести взгляда от чёрных, пустых провалов глазниц и иссечённого чем-то тонким молодого лица. А его братья всего лишь сожалели об испачканных кровью белоснежных коврах комнат, пока Хоминг наблюдал за чужой смертью. Однажды, братья, играючи, застрелили любимого преподавателя музыки Хоминга, и в ответ на все его возмущения, просто отмахнулись. "Мы не нищие, ты всегда сможешь купить другого раба", - вот, что они сказали тогда. Он тихо ненавидел всю свою семью, пока они воспринимали его пацифизм и отказ от рабов как затянувшийся подростковый бунт и были уверены, что это скоро пройдёт. Это не прошло. Даже к двадцати годам Хоминга всё ещё тошнило даже от одного вида крови, но теперь он уже не был тем бессловесным ребенком, который, словно призрак, тихо сносил мучения днём и рыдал по ночам. Теперь Тенрьюбито считали его если не безнадежным идиотом, то хотя бы просто чудаковатым дурачком. Отец всё больше морщился, завидев его за столом во время приемов пищи, а братья недоумевали и пытались подарить ему рабов. Хоминг вёл почти отшельнический способ жизни. Он не посещал праздники, которые другие Тенрьюбито устраивали по любому поводу, распустил всю обслугу своего небольшого особняка, который потребовал построить на территории их семьи, да и убранство его дома, честно говоря, оставляло желать лучшего, по сравнению с жилищами других представителей Небесных Драконов. Его падение с небес не заставило себя долго ждать. На самом деле, он уже несколько лет раздумывал над тем, чтобы самому покинуть Мариджою. Ему хотелось помогать людям по всему миру, но ещё больше ему хотелось избавиться от жуткой атмосферы земель Тенрьюбито, где, казалось мужчине, даже воздух был насквозь пропитан кровью и отчаянием. Тот судьбоносный день, когда он встретил Нори, Хоминг не забыл бы никогда и ни за что. Нори была его нежным лучиком света даже в самые темные времена, она всегда поддерживала мужа и никогда не говорила слова против, только кротко улыбалась. Должно быть, она была предначертана ему самой Судьбой, так что влюблённость в нее с первого взгляда была совсем неудивительна. Они встретились вечером, сразу после ужина, где отец в очередной раз вывел Хоминга из себя. Идя быстрым шагом по мраморному коридору, мужчина увидел, как его дядя, игнорируя семенящую за ним прислугу, буквально тащил за собой пытающуюся вырваться из его крепкой хватки девушку. - Пустите! Отпустите же! Я не рабыня, взгляните, на мне нет клейма! - девушка стащила с плеча тоненькую футболочку, пытаясь что-то доказать. Дядя не ответил ничего, продолжая тащить красавицу вперёд. Хоминг, как Тенрьюбито, молчать, когда чего-то хочется, был не приучен. - Дядюшка! Сколько лет, сколько зим, - разулыбался мужчина, стоило только необычной парочке достичь его. От лицемерия, принятого у Небесных Драконов, тошнило, а от улыбки до ушей болели щёки, но Хоминг заставлял себя быть как можно более дипломатичным, чтобы не разорвать чужие лица, заплывшие жиром, на куски. - Драгоценный племянник! - воскликнул собеседник, расплываясь в такой же фальшивой улыбке. - Как ты вырос! - Ах, как жаль, что мы так редко видимся, - с притворным сожалением покачал головой Хоминг, - но я очень рад, что вы соизволили явиться на мой день рождения. А это, я так понимаю, мой подарок? - мужчина требовательно указал на замершую от страха девушку. На лице родственника Хоминг явно мог увидеть мыслительные процессы. При этом шестерёнки в голове у него, кажется, заржавели давно и очень прочно. Стояли так они несколько минут, даже запыхавшаяся свита успела догнать дядю, а он всё усиленно размышлял. - Да, забирай, - мужчина скривился, отпустил руку девушки и толкнул её в сторону Хоминга. Толчок был достаточно сильным, чтобы она не удержалась на ногах. Упав на колени перед Хомингом, девушка вскрикнула от боли. Она подняла на него свои ясные голубые глаза, и мужчине показалось, что он тонет. Эта рабыня была самой прекрасной из всех, кого он когда-либо видел, и Хоминг заранее извинялся перед всем мирозданием за то, что он должен был сейчас сделать. - О, а тебя, я смотрю, она сразу слушается, - пробасил дядя, мерзко усмехнувшись, - сделай одолжение, вбей ей хорошие манеры. - С радостью, дядюшка, - Хоминг наотмашь ударил девушку по щеке. Она ахнула и сразу же закрыла пострадавшее место руками. - Как ты посмела ослушаться Тенрьюбито? - мужчина наклонился к ней ближе и цепко ухватил за подбородок, приподнимая её глаза на уровень своих. - Я не рабыня, с чего я должна… - злость застилала лазурь её глаз, когда девушка начала говорить. Хоминг ударил её по другой щеке. - Мне плевать, будь ты хоть трижды королевой своего захолустного острова, - скривился мужчина, - для нас ты не более чем пыль под ногами, дрянь, - он отпустил девушку, для верности презрительно поджав губы. - Ха-ха, племянничек, - дядя захлопал в ладоши, - ты был невероятен! А я знал, что твой отец мне врал, не мог из моего родственника вырасти такой слюнтяй, каким он тебя описывал. - Спасибо за такой интересный подарок, дядя, - Хоминг улыбнулся ему, - будьте уверены, я сделаю из неё достойную Тенрьюбито рабыню. - Ну тогда прощай, драгоценнейший племянник, - родственник одобряюще похлопал его по плечу, и направился дальше по коридору. - Надеюсь мы с вами ещё увидимся, - крикнул ему уже вслед Хоминг. Подождав, пока вся чужая свита скроется за углом, Хоминг оглядел коридор и подхватил на руки содрогающуюся в рыданиях девушку. Он даже не помнит, о чём говорил с ней - то ли оправдывался, то ли пытался успокоить, то ли всё вместе. Девушка действительно формально не была рабыней: клеймо ей попросту не успели поставить. Родной отец продал её пиратам, а они уже переправили на аукцион. Там её заприметил один из Тенрьюбито, который в обход торгов и приобрёл её. Хоминг забылся неспокойным сном ближе к утру. Ему снились какие-то невнятные кошмары: кто-то, крича, указывал на него, и на Хоминга обрушивалась огромная волна бумаг, а попытки убежать заканчивались в одинаковых, как под копирку, комнатах, устланных испачканными кровью белоснежными коврами. Он проснулся от громкого звона, и чуть было не свалился с кровати. Наспех осмотревшись, мужчина понял, что это его новая драгоценность что-то уронила. - Простите, пожалуйста, я не нарочно, - девушка упала на колени перед ним. - Всё в порядке, не извиняйся, - Хоминг взглянул на часы, которые показывали половину третьего дня, - всё равно уже пора вставать. Мужчина осторожно помог ей встать, и увидел, что девушка упала точь в точь на осколки разбитой чашки. Он недовольно цокнул языком, и не-рабыня испуганно сжалась. Хоминг недоумевал. - Хорошо, - вздохнул он, потирая переносицу, - у тебя есть имя? Девушка что-то промямлила. Из её слов Хоминг сумел вычленить только внятное: "Нори". - Тебя зовут Нори? - переспросил он, - хм, необычное имя… Нори отчаянно закивала. Хоминг ещё раз вздохнул. Пусть даже девушка и была невероятно красива, что уже значительно умаляло остальные недостатки, предчувствие подсказывало ему, что проблем с её устройством в Мариджое не оберёшься. Всё случилось ровно так, как он и думал. Для начала, оформить документы на Нори значило огромное количество времени, проведённого с отцом, ведь только действующий глава рода имел право на получение документов, которые поднимали статус рабов. Вот Хомингу только и оставалось, что льстить и всячески угождать отцу, чтобы повысить положение Нори в обществе с “безымянной рабыни” до “любимой наложницы”. Рабы у Тенрьюбито были по умолчанию общественного пользования, а вот наложницы и наложники - уже дело сугубо личного характера. А если уж так приспичило заполучить в свои руки чужого любимца - плати отступные, да и то только в том случае, если хозяин захочет расстаться со своим наложником. Небесные Драконы хоть и были созданиями возвышенными, но всё же нечто человеческое, а именно, жажда обогатиться, была им далеко не чужда. Но даже успешное получение Нори статуса наложницы через месяц после рождения первенца, Хоминга не остановило. Он намеревался поднять её до жены. Это вообще было неслыханной дерзостью, поэтому отец, только заслышав об этом, запретил ему даже подходить к своему особняку, пока сын не позабудет свою глупую, дрянную, и порочащую саму суть Небесного Дракона, идею. Всё дело было в том, что Тенрьюбито обычно сочетались браком исключительно друг с другом. Некоторые не брезгливые, конечно, могли выбрать для себя детей Тенрьюбито и наложниц, но это были жутко единичные случаи, поскольку даже седьмой сын-племянника-тестя-свата-тёщи-чьей-то левой пятки всё ещё был Тенрьюбито, а значит права имел буквально на всё, что мог себе вообразить. Это уже было тревожным звоночком, поэтому Хоминг решил отправиться и к братьям, чтобы те помогли добиться от отца нужных документов, но Мьёсгард и Актарион дружно встретили его комбинацией из врождённой твердолобости и непонимания. У обоих было по гарему, причём о количестве и видовом разнообразии существ в нём Хомингу приходилось только догадываться, ведь желание слушать перепалки братьев с их вечными попытками перещеголять друг друга, мужчина потерял ещё где-то в далёком детстве. Так что поддержки от братьев в столь деликатном вопросе Хоминг не дождался. Зато получил огромный ушат недопонимания, ведь оба его родственника, на удивление, сошлись мнениями: они считали, что жена - это обязательные ссоры и обиды, вот то ли дело - гарем наложниц, которые и слова сказать против не могут, да и менять можно часто, надоест русалка - возьмёшь длиннорукую, надоест длиннорукая, возьмёшь трёхглазую, и далее по списку. Зато их с Нори первенца братья обожали. Не проходило и дня, чтобы Актарион или Мьёсгард не заглянули к ним в особняк посюсюкаться с маленьким Дофламинго. Подарками родственники их буквально заваливали, да так, что уже две комнаты, отведённые под детские игрушки, были забиты битком, до самого потолка. Но игрушки-игрушками, а вот подаренные рабы уже были проблемой. Бесполезных ездовых и боевых рабов Хоминг либо не принимал вообще, либо распускал в ту же секунду, как братья покидали его дом. Против нянь и кормилиц запротестовала уже Нори, которая в свои-то шестнадцать лет была готова рвать на куски за своё выстраданное в тяжёлых родах дитя, так что их пришлось разогнать тоже. Отец, который посетил их резиденцию в первый раз в жизни, когда Дофламинго исполнился год, наблюдал за ребёнком и его матерью с явными нотками презрения во взгляде. Собственно, и пришёл он только после недели восторженных визгов Мьёсгарда о том, что ребёнок брата назвал его по имени. На самом деле, Хоминг бы скорее принял невнятное детское: “Мвёгалт” за обычный лепет, но его брат после этого был на седьмом небе от счастья, и для очередных подарков пришлось выделять вот уже восьмую комнату. Так что Хоминг уже всерьёз подумывал о приобретении склада где-то на Гранд Лайн, чтобы больше никогда в жизни не видеть присылаемых родственниками уродских игрушек. Всё равно Доффи полюбились всего две из них: пугающий клоун, который выпрыгивал из музыкальной шкатулки, когда заканчивался её завод; и довольно кровавая сцена расправы Тенрьюбито с рабом: стоило нажать на кнопочку, и фигурки на подставке начинали двигаться - Небесный Дракон пронзал стоящего перед ним на коленях раба длинным мечом под аккомпанемент отвратительных хлюпающих звуков и торжествующего смеха. Актарион, подаривший эту мерзость, мог подолгу сидеть и жать на кнопку, а Дофламинго - смеяться вместе с игрушкой и хлопать в ладоши. Ну, зато отец остался доволен их первенцем и торжественно пообещал официально даровать ему фамилию рода Донкихот. Это уже был огромный плюс, и Хоминг на волне своего триумфа даже как-то подзабыл о новом статусе для Нори. Неофициально, конечно, он уже называл её своей женой, но ему всё ещё приходилось оставлять её дома, когда он ходил на какие-либо мероприятия, или прятать от редких гостей. Но Нори, казалось, всё в её существовании устраивало. Точнее, открытого недовольства она не выказывала ни разу. Она вела тихую и размеренную жизнь, готовила, убиралась, возилась с ребёнком, изредка выходила прогуляться в сад, который Хоминг приказал разбить специально для неё, иногда даже заказывала простые платья и недорогие украшения. Вот косметику не любила, но и без того была писаной красавицей. Братья даже несколько раз пытались перекупить её в свои гаремы, но Хоминг твёрдо стоял на своём, ведь Нори уже была его, с ним она уже была счастлива, так что продавать он девушку был не намерен. В следующем году на свет появился Росинант. Уже подросший Доффи совсем не понимал, почему взрослые так носятся с этим странным орущим кульком на руках, а поэтому с высоты своих двухлетних знаний постоянно пытался привлечь внимание родителей обратно. Нори это, конечно же, заметила, и помногу с ним разговаривала, тихо-тихо, укачивая Росинанта в украшенной золотом и дорогими камнями колыбельке. А вот Хоминг не мог преодолеть своё отвращение к сыну, когда тот проявлял характер. Дофламинго до ужаса напоминал ему младших братьев - такой же норовистый, наглый, желающий всего и побольше. Увидев усталость Нори, Хоминг даже пошёл на невиданный для себя поступок и приобрёл рабыню. Женщину лет сорока из племени минков, которые всегда славились верностью своим хозяевам. Он дал ей чёткие указания: следить за Дофламинго, к матери его подпускать только в крайнем случае, помогать Нори с Росинантом, а сам вновь отбыл к отцу, выбивать статус для матери своих детей. Ведь где это видано: даровать одному из богатейших родов Мариджои сразу двух наследников главной ветви, и не получить взамен ничего. Но пока, всё, чего добился Хоминг, были только сундуки с драгоценностями, тонны косметики и шёлковых платьев по последней моде каждого из морей. Принимать Нори в род Донкихот отец категорически отказывался, хотя Росинант ему, вроде как, тоже пришёлся по душе и должен был получить их фамилию. Вот так и получалось: пока Хоминг носился по балам и званым вечерам в доме отца, в его собственном особняке медленно чахла Нори. Дофламинго рос в атмосфере полной вседозволенности под молчаливым присмотром няньки, а на редких встречах с матерью, где она пыталась вразумить непутёвого сынка, только вежливо кивал головой, стараясь её не расстраивать. Но стоило ему только покинуть материнскую комнату, и всё начиналось по новой. Росинант подростал, восхищаясь братом и отцом, который после достижения им трёх лет, хотя бы стал чаще появляться дома. Хоминг видел в своём младшем сыне самого себя, а потому практически запретил кому-либо кроме жены и Дофламинго с ним контактировать. Для всех посетителей снаружи (а особенно для Мьёсгарда и Актариона) Росинант был: простужен, занят чтением, уехал к дальней тётушке на другой конец острова (для слишком настойчивых, которые приезжали к тётке, он уже отбывал домой), отравился немытым яблоком, и так по кругу. Когда Дофламинго исполнилось семь лет, Хоминг заявил о своём желании взять Нори в жёны. Причём не тихонько, где-то за семейным ужином, а на огромном приёме в честь основания Мариджои, на вопрос о том, долго ли один из самых завидных холостяков Святой Земли будет оставаться таковым, очень прозрачно намекнул всем собравшимся, что имеет намерение жениться на своей наложнице, которая произвела на свет уже двух здоровых наследников. Несколько знатных дам тут же упали в обморок. Довольный фурором Хоминг отсалютовал бокалом шампанского разъярённому отцу, и решил добить всех фразой: “А знаете, ведь мой отец уже одобрил нашу свадьбу”, - после чего за сердце стали хвататься не только дамы, но и весьма почтенные джентльмены. Но этой выходкой Хоминг всё же добился исполнения своего давнего желания. Прибыв в особняк уже далеко за полночь, он первым же делом пришёл к Нори и сообщил ей о том, что их свадьба состоится через месяц, а чип ей вживят уже завтра. При этом своими радостными возгласами мужчина перебудил сыновей, которые от услышанных новостей о свадьбе пришли в дикий восторг. Уложить их спать обратно Нори так и не смогла. И всё было бы восхитительно, если бы не семья Донкихот. И отец, и братья внезапно начали обсуждать плюсы жизни вне Мариджои. Доходило до абсурда: братья притаскивали на приёмы пищи своих наложниц и требовали, чтобы они рассказали о своём жизненном пути. Причём рассказы всех были, словно под копирку, дескать, в Нижнем мире всё так прекрасно, что аж облака из сахарной ваты, деревья из шоколада, а ещё дожди из денег. Как бы ни было Хомингу прискорбно это осознавать, но он повёлся, как распоследний идиот. И это он себя считал великим мастером интриг! Эксплуатируя его детскую мечту покинуть Мариджою, родственники понемногу вытурили мужчину из Святой Земли. Теперь Хомингу оставалось только сожалеть о том, как он вовремя не заметил облегчения за притворной яростью на лицах своих соотечественников во время его спуска. Особняк оказался недолгим. Убегая от внезапно обрушившегося на их головы гнева людей, Хоминг успел прихватить с собой только семейную реликвию в виде драгоценного пистоля и пару сотен белли, но и это оказалось бесполезным. Все в ближайшем городе шарахались от них, словно от тяжелобольных, о продаже продуктов даже и речи не шло. Их гнали отовсюду, но самым страшным для Хоминга было то, что его семья его возненавидела. Нори помногу плакала, хоть и старалась при сыновьях улыбаться, но наедине высказывала мужу всё, что она о нём думает. Дофламинго, пусть и наверняка не знал об ухудшении в отношениях родителей, смотрел на отца ровно тем же взглядом, что и его мать. Они осуждали, не понимали, и даже ненавидели его. Росинант сохранял нейтралитет, что было, в общем-то неудивительно. Младший сын, которому только-только исполнилось шесть лет, ещё не обладал должной проницательностью, а поэтому безгранично любил всю свою семью независимо от обстоятельств. Но даже в голубых глазах Росинанта мужчина иногда замечал промелькнувшее недоумение. Учитывая всё это, Хоминг, скрепя сердце, позвонил в Мариджою, умолял забрать Нори и детей, но ему ответили, что могут принять их исключительно на позиции, соответствующие их статусу, то есть, как и полагает поступить со всеми людьми из Нижнего мира, взять в рабство. А потом погасло и его единственное солнце. Нори, и без того прикованная к постели из-за ослабшего во время вторых родов здоровья, подхватила какую-то жуткую болячку и скоропостижно скончалась. Тогда Хоминг, не проронив ни слова, откопал где-то в куче мусора рядом с домом заступ, и побрёл через реку, вглубь вполне миловидного лесочка. Он копал, копал, думая о том, как в последние секунды жизни Нори улыбалась ему и детям, и считал, что, возможно, даже в рабстве в Мариджое, ей бы пришлось лучше, чем в этой лачуге с ним. Увязавшегося за ним Дофламинго Хоминг заметил далеко не сразу. Только после того, как сын оттолкнул его от могилы, отобрал заступ и принялся копать сам. И всё молча. Мужчина понял, как сильно дрожали его руки тогда, когда устало опустился на землю. Тошнота стояла в горле. Одна только мысль, что в мёртвое, спокойное лицо Нори придётся смотреть ещё раз, казалась ужасно крамольной. Хоминг выл, уткнувшись в свои колени, понимая, что упустил своё единственное сокровище. Но Нори смогла удивить его ещё раз, представ перед ними вполне живой и даже почти невредимой. Уставшей, да, но не мёртвой. Она живо вела беседу с сыновьями, но у Хоминга было недостаточно сил, чтобы вслушаться в их разговор. Ему хотелось только упасть на колени перед женой и попытаться оправдать себя в её лазурных глазах. Но когда девушка отослала сыновей и начала говорить с ним, все чувства Хоминга разбились о толстенную стену её упрямства. Теперь она заботилась о сыновьях с такой яростью, что даже, кажется, адмирал Дозора, не выдержал бы такого напора. И Хоминг не верил своим глазам. Это была Нори, его Нори, но она совершенно изменилась! Та жена, которую он знал до этого, была слишком тихой и робкой, боялась сказать ему слово поперёк, но эта была настоящей фурией. Она кричала на него без единого зазрения совести, но все её слова были теми, о которых Хоминг даже боялся думать. И к его огромному сожалению, все они были правдой. Ошарашеный новым характером Нори, которая оказалась Магнолией, мужчина больше не протестовал. Даже когда его согнали вместо узкого матраса на кучу тряпья. Он впервые в жизни испытал страх перед своей женой. Нори, родная Нори, смотрела на него теперь с презрением. Когда следующим утром девушка стала собираться на рынок, Хоминг, пытаясь оправдаться, отдал ей семейную реликвию, даже те несколько сотен белли. Взгляд Магнолии был сродни холодному ведру воды, вылитому на голову. Дофламинго от неё не отставал. А когда жена приказала ему следить за детьми, Хоминг уже знал, что не справится с этим заданием. Если для Росинанта он ещё был кое-каким авторитетом, то для Дофламинго, который чуть хвостиком, как щенок, не вилял при виде этой новой Нори, его репутация валялась где-то снаружи, такая же бесполезная, как и те горы мусора. Особенно после того, как старший увидел своими глазами, какую драгоценность прятал отец. Всё случилось ровно так, как Хоминг предсказывал - стоило только мужчине отвернуться, а детей уже и след простыл. Так что оставалось только надеяться, что эта новая Нори встретится с детьми и их не придётся искать в городе. Жена с детьми вернулись ближе к вечеру, уже когда Хоминг был готов лезть на стены от скуки. Но пришли они не одни - на руках у Нори была молоденькая девица без сознания. Хорошенькая, светловолосая, чем-то даже похожа на Магнолию, но, естественно, своей красотой не годилась и в подмётки его жене. Девицу уложили на край матраса, который дети, по указке матери перетащили к самой стене, в угол. - Фух, - выдохнула Нори, отпустив свою ношу, - наконец-то донесла. Эх, вспомнить бы ещё, в каком из рюкзаков хна, - рассуждала она вслух. - Нори, кто это? - взволнованно спросил Хоминг. Не то чтобы он теперь пугался каждого человека, но лишняя предосторожность бы не помешала. - Ни малейшего понятия, - пожала плечами девушка, уже роясь в рюкзаках, - меня зовут Магнолия кстати, попрошу без сокращений, Хомочка. В ответ на молчаливое недоумение Хоминга, Нори подняла голову от поисков и серьёзно заявила: - Будешь называть меня Нори, значит я тебя буду звать Хомочкой. Или Хомкой, в честь семечек, как повезёт. Хоминг хотел было спросить об этих семечках, но девушка уже вернулась к обыскиванию рюкзаков и на вопросы отвечать явно была не намерена. Спустя несколько минут девушка всё же нашла, что хотела, и подскочила с небольшой коробочкой вместе к зеркалу. Открыла, окинула задумчивым взглядом комнату, пробормотала: “Не хватит”. Потом обмотала какой-то тряпкой, висящей на трельяже, руку, и принялась выламывать один из осколков бокового зеркала, который каким-то чудом ещё оставался в оправе. Осколок жалобно хрупнул, и остался на ладони Нори. И этим-то куском стекла девушка принялась перепиливать, иначе не скажешь, свои волосы. - Нори… ты… - Хоминг растерянно смотрел на то, как её восхитительные светлые пряди падали на пол, - что ты делаешь? - Иначе не хватит краски для волос, Хомка - ответила она, как само собой разумеющееся, - а в таком случае нас могут узнать в следующем городе, в который мы отправимся. Никто, как я понимаю, в этом помещении, не хочет быть сожжён или застрелен из лука? Дети замотали головами, и Хомингу тоже пришлось признать, что слова Магнолии имели в себе зерно рациональности. Спустя где-то полчаса невнятных ругательств себе под нос, Нори закончила, и теперь на её голове красовался короткий ёжик блондинистых волос. - Ну вот, уже другое дело, - довольно осмотрела результат своих трудов девушка, - так, теперь краска! Она взяла в руки ту самую коробочку, которую искала, зачерпнула что-то мерзко зелёное, и начала втирать себе в волосы. Через пару минут она начала заметно рыжеть, и Хоминг не смог сдержать удивлённого вздоха. - Мама, тебе очень идёт! - восхитился Росинант, - а мы тоже теперь будем рыжими? - Конечно, сынок, я сейчас и вас покрашу, - девушка ласково ответила сыну. - Ну и что, что узнают, я не стану рыжиться! - надулся Дофламинго. - Станешь, мелочь, и это не обсуждается, - твёрдо возразила ему Нори, - это вопрос не только твоей безопасности, а всей семьи! Она нанесла странную, но приятно пахнущую смесь, и на головы детей. - Роси, выглядишь как мохоголовый, ха-ха! - воскликнул Доффи, заливисто хохоча. - Да ты же сам такой же, - осадила его Нори, - на себя бы поглядел. - Да! Мама правильно сказала! - Росинант спрятался за Магнолией и показал брату язык. - Ты тоже мохоголовый, бе! - Хомочка, принеси воды, будь добр, - Нори вручила Хомингу кувшин с надтреснутым горлышком. Она теперь помыкала им направо и налево. Не то чтобы мужчина был особо против, ведь пока что эта новая Нори не приняла ни одного неправильного или сомнительного решения. Детей она любила, да и о нём всё же, хоть как-то, криво-косо, но заботилась. Поэтому мужчина без лишних споров набрал в кувшин дождевой воды из старой деревянной бочки, что стояла снаружи их хижины, и быстро вернулся обратно. Уже успевшие порыжеть за его отсутствие сыновья носились друг за другом по узкому пространству дома, пытаясь поймать, но так и не ловили. - Благодарю, - сказала Нори, принимая кувшин из его рук. Она вышла наружу и склонилась перед более-менее незамусоренным пятачком. Промыла волосы, умылась, набрала ещё воды и окликнула сыновей. Хоминг вышел вслед за ними и залюбовался. Короткие рыжие волосы его жены в закатном солнце горели огнём, создавая иллюзию пламенного ореола над её головой. И дети теперь тоже были ярко-огненными рыжиками, что очень хорошо соответствовало их неуёмной энергии. Теперь они были похожи на сказочных духов жара - маленьких ящериц саламандр. Нори же была, скорее, схожа с огромной змеёй. Спокойная, возвышенная над миром, но ради детей готова откусить голову. - Хома, мы же тебя ещё не покрасили, - всплеснула руками Нори, громко сетуя, - а ну-ка давай сюда! Вот такой подставы Хоминг уже точно не ожидал, как и того, что спустя десять минут будет послушно сидеть на низкой табуреточке, пока Магнолия будет старательно вырисовывать у него на лице чем-то непонятным веснушки. Сыновья, уже неузнаваемые, сопели на матрасе рядом с незнакомкой. - Фьюх, всё! - шёпотом восторжествовала Нори. Хоминг взглянул на себя в зеркало. В лунном свете он стал абсолютным незнакомцем для самого себя. Волосы ему тоже подрезали, так что теперь они, пусть и не были, настолько короткими, как у Нори, но всё равно стали значительно короче, чем раньше. Рыжий, весь в веснушках. Жена умудрилась ему даже шрамик под глазом пририсовать углём, кажется. В общем, с ним самим у него оставалось совсем немного сходства. Как сообщила Нори, даже незначительные детали могут совершенно поменять чужое восприятие. Хоминг всмотрелся в лицо всё ещё стоявшей рядом, перед ним, Магнолии. Её лицо было непозволительно близко. Мужчина, не в силах больше сдерживать себя, потянулся, чтобы поцеловать свою жену, но та практически сразу отстранилась. - Эй! Никаких поцелуев! - зашипела она. А потом презрительно хмыкнула, отвернулась, и начала устраиваться на самом краю матраса, который ей любезно оставили сыновья. Хоминг ясно понимал, что простить такого человека как он - сложно. Но он собирался приложить все усилия, чтобы только Нори вновь смотрела на него как прежде.