Save me from my thoughts

Как известно, небо состоит из множества оттенков и цветов, создающихся каждую секунду и совершенно неповторимых. Каждый новый цвет словно снежинка с определённым узором, как набор ДНК – никогда не знаешь, какой ген из множества унаследуешь. Как цвет глаз, кажется, меняющийся от эмоций человека и так пленящий собой. Иногда становится страшно от осознания, что ты не сможешь запечатлеть все оттенки и цвета закатного неба, так быстро сменяющих свою цветовую палитру. И ты переживаешь за каждую исчезнутую полосу неба, каждый луч, преодолевший долгое расстояние от солнца и принявший свой цвет. Именно это заботит Тюю по вечерам, именно об этой упущенной возможности – запечатлеть все цвета неба он жалеет. Именно эти мысли пожирают его и без того беспокойное сознание, давно оставленное на произвол судьбы тлеть в и без того маленькой студии с высокими потолками и лепниной интересного узора, наверное, годов 80-х. Он сидит, поджав ноги на прохладном полу и смотрит на пустой листок, так трудно прикреплённый слабыми пальцами к деревянному планшету тупыми кнопками. Ему всегда очень трудно понять, какая именно эмоция сейчас сидит у него на душе. С чего начать? Точка, линия, лёгкий мазок?.. Он, Тюя Накахара, ученик третьего курса академии художеств сейчас сидит и не может даже и линии провести по шершавому листу. Он чувствует себя ничтожеством, все голоса в его голове твердят: «Посмотри, где ты сейчас?! Чего ты добился в свои 20 лет? У тебя даже нет твёрдой почвы под ногами!», они никак не умолкают, сыпля соль на рану всё больше и больше. Но стоит ему начать с мазка в углу картины, как перед глазами проносится обилие красок, вдохновение затыкает эти мерзкие мысли, говоря: «Хватит. Я достаточно настрадался. Хоть я и ничтожен, пусть! Но мои картины великолепны и неповторимы!». Мазок за мазком, линия за линией выстраивают общую картину прекрасного закатного неба. Всё новые и новые неповторимые цвета появляются лучами солнца, проглядывающего из-за кучевых туч. Он больше не слышит свои мысли. Только лист, кисть, темпера и он. Когда Тюя понимает, что его клонит в сон, что он почти закончил – вышел из некого транса, и может насладиться верхушками елей, так красиво контрастируюших на закате, солнце, предупреждающее о приходе ночи и словно обещающее завтрашний новый день, который, может быть будет лучше. По рукам пробегают мурашки от красоты, и не верится, что такое ничтожество может создавать прекрасное. Тюя бережно промывает кисть от краски в воде, кладя её в чехол и оставляет сохнуть своё творение на мольберте. Ноги ужасно затекли, но это чувство настолько привычное и приевшееся коленным суставам, что уже не доставляет неприятных ощущений. Он разминает спину, хрустит костяшками пальцев и ждёт, когда темнота в глазах уйдёт. Спокойно выходит на холодный балкон, перед этим накинув на себя меховую жилетку, приобретённую на какой-то распродаже за сущие копейки, но так пропахнувшую родным ароматом табака. С хрустом защёлкивает дверь, открывает окно и достаёт пачку сигарет из жилетки. Тюя разбирался в марках сигарет не хуже, чем в живописи и был их ценителем. Его пачка «Chapman brown» уже заканчивалась. Он придерживает сигарету пальцами одной руки, другой беря зажигалку из угла балкона и поджигая конец, томно втягивая дым и затягиваясь. Первые секунды всегда пленительны и отдают лёгкой дрожью в теле, потом перерастая в наслаждение и успокоение мыслей. Сладковатый привкус шоколада на губах, приятный аромат – то, что Тюя действительно ценил. Ему не нравились резкие и горькие сигареты, после которых хочется почистить зубы, он был гурманом. После выкуритой сигареты он ещё пять минут тупит в окно, ощущая прохладу улицы и закрывая его. Так не хочется возвращаться к себе и своим доставучим мыслям. Так хочется растянуть минуты наслаждения, но увы. Он заходит обратно в залу, снимая и кидая свою жилетку с сигаретами в кармане на кровать. Его студия находилась на пятом этаже довольно старого, но в хорошем состоянии дома кирпичной кладки, красно-коричневого цвета. При входе в дверь под номером «55» — первое, что бросается в глаза – темнота. В любое время суток шторы в доме плотно закрыты и не пропускают солнечный свет. Перед дверю лежит коврик с надписью «Welcome!», а справа от двери комод с крючками для верхней одежды и подставка под обувь. На крючках висит всего одно чёрное пальто и рядом шляпа с объёмными полами. На подстваке мирно стоит обувь, давно потрёпаная жизнью, но такая удобная и не натирающая мозолей, что Тюя давно отогнал от себя мысль покупать новую. Всë таки Мартинсы нынче стоят дорого. Слева от двери, чуть поодаль, находится ванная комната, выложеная коричнево-белой плиткой с жёлтыми цветами по середине, а на полу коричневый кафель. Сам коридор обклеен бежевыми обоями с квадратиками, которые при свете поблёскивают. Прямо по коридору находится кухня без двери: сам гантитур находится слева, нижний ярус ярко-бирюзового цвета, верхний ярус – с висящими ящиками – белый. Чуть поодаль от кухонного ганитура тоже белый, в серую крапинку гудящий холодильник маленького размера, точно высотой с рост Тюи, завешеный магнитиками из шоколадок «Alpen Gold». Справа стоит кухонный стол с белой скатертью с кругами от кофе и кислыми зелёными яблоками в миске. Две стены кухни обклеены в бирюзовые обои, остальные две в белые, с имитацией кирпича. На полу, во всей квартире кроме ванной комнаты положен ламинат тёмного коричневого цвета. Выходя с кухни, слева располагается зала-спальня, но, из-за отсутствия гостей, давно превратившаяся в мастерскую художника-затворника: пастельно-зелёные обои, тускло обрамляющие стены, местами порваные и завешанные набросками и очерками частей тела: зарисовки ступней, кистей рук, домов в перспективе и черепов. Справа от двери стоит кровать с голубым покрывалом, неприятно поскрипывающая от малейшего движения, но такая удобная и просторная. Чуть дальше от кровати находится балконная дверь и подоконник с кучей кактусов, замёрзших от холода с окна, зато на горшочках которых каллиграфическим почерком написаны имена: «Кактус-Акутагава» стит впритык к «Кактусу-Атсуши», это любимые писатели Тюи. Балкон довольно просторный, но уже насквозь почернелый от холода и сырости. На нём нет ничего, кроме маленького деревянного красного кресла с протёртой сидушкой, пепельницы с кучей окурков в углу и красивой зажигалки жёлтого цвета с изображением Эйфелевой башни. Напротив кровати расположился мольберт с недавним творением, табуретка с тюбиками красок, кусками бумаги, которые Тюя использовал в качестве палитры и стакан с разноцветной жидкостью, давно уже не менявшейся. Левее, в самом углу стоял письменный стол, закиданный бумагой. Тюя уже как месяц не садился за него и работал на кровати, чтобы беспорядок не хотелось разобрать и вновь погрузиться в воспоминания на набросках, таких нежных и одновременно дарящих боль утраты. Такое простое, и одновременно с некой изюминкой убранство царило в его студии. Зайдя, можно было почувствовать запах краски, мускатного ореха и корицы, а по утрам кофейный аромат. Одиночество. Рефлексия и постоянные мысли обо всём, сопровождающиеся наплывом вдохновения в час ночи: маленький мир Тюи, держащийся на тонких нитях рассудка. Уже пять минуть Тюя стоял посреди спальни, размышляя обо всём: на сколько поставить будильник? Какое расписание завтра в академии? Что съесть на завтрак? А сколько вообще времени? Он возит руками по покрывалу, ищет телефон – его нигде нет. —Может на кухне оставил? Тюя спокойным, мерным шагом, переступая через порожки дверей- идёт на кухню, и по инерции нащупывает телефон у раковины. При лёгком нажатии кнопки включения телефон показывает три-ноль-семь утра, а может и ночи? Для Тюи эти понятия давно уже стали одними целым. Он решает не мучить себя и пойти спать, хоть отдыхать ему только три часа, а то меньше. Будильник стоит ровно на шесть ноль-ноль, чтобы успеть сходить в душ, выпить кофе с чем-нибудь съестным и потупить минут десять в пустоту. Идеально. Он идёт к кровати, ложится, закрывает свои лазурно-голубые очи и мгновенно проваливается в мир фантазий, где он – счастливый принц, с чудесными родителями, которые никогда не умирали. Он… Засыпает. Эти воспоминания ложатся бальзамом на душу, словно, и не происходило восемь лет назад того ужаса, что пришлось ему перенести. Но об этом не сейчас. Сейчас Тюя мерно дышит. Наступило ЕГО время. Время, когда он может почувствовать себя самым обычным ребёнком. 6:00, утро. Ох уж этот ужаснейший звук будильника. Тюя просто ненавидит его. Ненавидит просыпаться в этой комнате, не любит вылезать из-под тёплого одеяла, где так спокойно и хорошо. Умываться холодной, ещё не прогревшейся водой и чистить зубы. Он ненавидит смотреть на себя по утрам в зеркало над раковиной и видеть эти синяки под голубыми глазами, огненно-оранжевые, нерасчёсанные и запутанные волосы, будто ночью по нему прошёлся ураган. Он видит лишь худощавого пацана с выпирающими ключицами, ненавистным ростом в сто шестдесят и свою бледную кожу, со слегка заметной россыпью веснушек и выпирающими венами по бокам острых скул. Ох уж эти сухие губы, потрескавшиеся и обгрызанные из-за постоянного волнения, довольно густые и непослушные брови, рыжие ресницы. После чистки зубов он умывается прохладной водой, неприятно поморщившись, и, взявшись за чёрную пластмассовую расчётку, буквально выдирая колтуны из своих волос: сзади длинные по лопатки немного вьющиеся кудрями, а на макушке и по бокам «каскад» шевелюры. Приведя себя в более-менее, по его мнению, опрятный вид, Тюя идёт на кухню и варит кофе в турке, как всегда задумавшись и упустив момент его закипания. —Ссука… Опять вытирать. Тюя ненавидел мерзкую, холодную тряпку, приспособленную специально для таких дел. Он наливает себе кофе в большую, чёрную глянцевую кружку и идёт на балкон. Натягивает кое-как жилетку, открывает старое, деревянное окно на распашку и садится в красное кресло, закуривая и наслаждаясь кофе, сигаретой и холодом из окна. В такие моменты ему хорошо. Хо-ро-шооо…