Save me from my thoughts

Эта неделя пока они находились вместе безумно сблизила их. Первые три дня Тюя буквально жил у Осаму, уходя домой только в полночь — когда засыпал Дадзай. А приходил, скажем так, с первыми петухами и ложился подле него, дабы создать ощущение своего присутствия. Он обнимал Осаму за худой бок и прятал свою голову в его груди, зарываясь носом в большую футболку и втягивая приятный аромат. Когда тот просыпался, они ещё час лежали в тёплой и уютной кровати, разбавляя тишину поцелуями в нос, что чаще делал Осаму, не в силах удержаться. Они вылезали из-под одеяла и шли делать завтрак, точнее — Тюя шёл делать завтрак. И заваривать кофе. Яичница с беконом, помидорами и шпинатом, бутерброды с сыром и маслом. Для Осаму это было в новинку, ведь в Японии он такое никода не ел. — Что это? — он изогнул свою бровь, спрашивая и кивая на аккуратные бутерброды, которые лежали в тарелке с позолотой по краям. — Ты никогда не ел бутерброды? — Ел, конечно, но не такие. — попробовав кусочек, он распахнул свои глаза в удивлении. — Ммм, вкусно! — Тюя зашёлся в смехе с этого чудика. — Как можно было это никогда не пробовать? — сказал он голосом, дрожащим от смеха. — Эээ, в Японии такое не едят. — Ясно почему ты такой дрыщ, — и снова смех. — Моя мама с тётей родом из Франции. Он невольно вспомнил те времена, когда маленьким просыпался по утрам от аромата молотого кофе, потрескивания бекона в сковородке и звуков воды. Слезал со своей кровати и голенькими ножками в пижаме бежал по холодной плитке на кухню. Потирая свои сонные голубые глазки, он жалобно смотрел на свою маму с просьбой взять его на ручки и крепко-крепко прижать к себе. Она поднимала к себе на руки это маленькое рыжее чудо с растрёпанными длинными кудрями, оглаживала по макушке и оставляла свой нежный поцелуй на щеке. Тюя крепко сжимал её за шею и каждый раз как в новый восхищался ароматом её цветочных духов. Красивыми и длинными прямыми волосами, забранными в пучок с заколкой, красным кимоно с журавлями... Она носила кимоно не только дома, а ещё и на работу, ведь работала дизайнером. Видимо, Тюе именно от неё передался потярающий вкус в выборе одежды и довольно своеобразный стиль. Тюя, потягивая свой кофе, наблюдал за голодным, как собака, Осаму, который ест яичницу вприкуску с бутербродами и громко сюрпает кофе из чёрной матовой кружки... Дадзай сейчас очень милый и сонный. Бинты на его руках уже износились и стали немного грязными, голову тоже следовало бы помыть. Он ел очень небрежно, пытался насадить на вилку круглую и скользкую помидорку черри, что не получалось и по кухне разносился отборный мат. Тюя хихикал и продолжал дальше пялить на него. Он уже успел отметить кучу интересных привычек Осаму: он любит целовать Тюю в нос, утренние обнимашки, и как Мори — чёрный горький кофе. Всегда ходит в тапочках и у него есть безумно милые ямочки, которые можно увидеть изредка. Предпочитает фаст-фуд и любит смотреть шоу «Семейство Кардашьян». Тюя тоже его просто обожает, если честно, особенно маленьких Кайли и Кендалл, но признаться кому-либо раньше боялся. Также он любит грызть свои губы до крови, но Тюя пообещал себе его отучить. Внезапно пришло осознание что он не курит уже четыре дня, — с того момента как находится с Осаму. Блять, вот вроде и хочется прямо сейчас затянуться сигареткой, а вроде и не хочется делать это при Осаму... — Не против, если я закурю? — Та куфри себе на здофрофье! — от этих слов чуть еда не выпала из его рта. — Почему бы тебе шутом не работать? Отлично получается. — у Тюи уже губы болят от постоянной улыбки. — Ой, пофёл нахуй. — С удовольствием, Осаму, с удовольствием. — с этими словами он отправился рыться в своей сумке и искать долгожданную коричневую пачку с ароматом шоколада. Тонкая сигарета тлеет в пальцах юноши, разносясь ароматом табака и шоколада по кухне. Тюя сильно затягивается, прикрывая дрожащие веки и уходит в себя, опрокинув назад голову и выдувая белые сгустки дыма. Дадзай таращится на него, потягивая свой кофе. Ему безумной нравятся подрагивающий кадык Тюи и виднеющиеся из-под футболки с большим горлом ключицы. Делая последнюю затяжку, он тушит сигарету в тарелке, ставит правую руку на локоть, придерживая ладонью под подбородок и улыбается. Его взгляд расслаблен и спокоен. Он смотрит внутрь Осаму, что дарит тепло. Рассматривает его заветшалые бинты, и понимает, что пора бы их уже сменить, но вслух решает не озвучивать. Встаёт и идёт мыть посуду. Чьи-то руки обвивают талию сзади, крепко сжимая и притягивая. Осаму трётся своим пахом об Тюю, дыша в его шею и кусает, за что к нему резко оборачиваются и брызгают в лицо холодными каплями. — Охуел с утра пораньше приставать? — сказано с наигранной злостью, дабы эта шпала совсем не теряла приличия. На самом деле, Тюе всё очень нравится, но ведь нужно построить суку, как же без этого. — Ай-яй, хо-о-олодно! — Тебе полезно! — снова брызгает водой Накахара и отбегает от несущейся на него мумии. Начались водные бои. Осаму, не церемонясь, набирает целые ладошки воды и плескает в Тюю, иногда промахиваясь и попадая на бедные шторы. — Ло-о-ох! — подбегает Тюя сзади и хватает того за шею холодными руками. Осаму вскрикивает и бежит снова набирать воду в свои огроменные ладони, дабы отомстить этой рыжей Тюйке. Оба мокрые, запыхавшиеся, они сидят на полу кухни. Кафель, шторы и стены — мокрые, как и они сами. Бинты на теле Осаму стали мерзко слезать и висели мокрыми сосульками. — Ужас, их нужно сменить, — поморщился от самого себя Осаму. — Поможешь? — Я? — удивлённо изогнул бровь Тюя. Ещё недавно кто-то убежал от него из-за этого всего, а тут так легко предлагает экскурсию по своему телу? — А хули нет-то? — всё ещё тяжело дыша и не стесняясь в выражениях, подтвердил Осаму. — Тогда тащи свои бинты, небось ещё и саркофаг притащишь. — Ага, а ещё у меня скоробеи живут под кроватью. Но ни саркофага, ни скоробеев увидеть Тюе не удалось. Лишь новая пачка бинтов и ножницы. Резко запахло больницей и чистотой. Они сидят в комнате Осаму; Тюя, согнув одну ногу в колене, рассматривает ножницы в своих руках, Осаму стягивает свою футболку и разрешающе смотрит на сидящего рядом Тюю, который явно завис. — Ты обычно делаешь это ножницами? Сам? — Да, — он берёт Тюю за руку, в которой он сжал ножницы и направляет к плечу. — Не бойся. Резкий звук ножниц, и кусок с узлом падает на кровать. Ловкие пальцы начинают аккуратно, не торопясь разматывать бинты: странгуляционная борозда, продольные и круглые, как от сигарет, следы ожогов на груди. Накахара смотрит с сочувствием. Он боится снова его спугнуть или сделать больно; ниже плечей, на тыльной стороне рук — продольные и поперечные шрамы от порезов, выпуклые и белые, а больше всего их на запястьях — старые и заросшие, но вдруг Тюя замечает совсем новые, бордовые, и нанесённые будто неделю назад... Он не может прекратить делать это. Тюя нежно оглаживает их, снимает все бинты с Осаму, берёт его за руки и садится ещё ближе к нему, заглядывая в карие глаза, которые пытаются не смотреть на Тюю, дабы не увидеть в нём отвращение. — Ты всё ещё прекрасен для меня, и будешь таким, не смотря ни на что, Осаму, — он оглаживает его по щеке и разворачивает, заглядывая в шоколадные, с золотыми нитями глаза, оглаживает покусанные губы, придвигается и целует. Оглаживает шею, ключицы, грудь, зарывается в густые волосы ладонью и отводит его голову назад, расплетая их губы, долго целуя в шею и оставляя россыпь сиреневых пятен, которые, к сожалению, под бинтами никто не увидит. От надрывистых вздохов выступ гортани подрагивает, и Тюя с нескрываемым удовольствием прикусывает его, садясь на колени Осаму и обвивая руками его шею. — Мне... — тяжёлое дыхание из-за нахлынувшего возбуждения не даёт сказать. — Мне нужно помыться... Поцелуй в губы и следом томительное ожидание Осаму из душа, что сильно давит в пах и требует разрядки. Тюя, весь красный, переворачивается на бок к стене и запускает руку в боксеры, под тугую резинку, как вдруг в комнату заходит Осаму и, заметив это, ухмыляется и сочувствует одновременно. Он оставил Тюю совсем одного, перед этим лишь дав возбудиться. — Тю-ю-я, — тянет он нежно, заметив, как тот чертыхнулся и совсем вдавился в стену, вытащив и спрятав руки перед собой, пряча голову от смущения. — Извини, что заставил тебя терпеть, я всё исправлю, — всё так же легко и сладко, словно певуче, успокаивает Осаму и в одних шортах с полотенцем на голове садится подле Тюи. Он такой милый... И слова не проронил, весь напряжённый, и наверняка испытывает ненужный стыд. Заметив его раскрасневшиеся от стыда и смущения уши, Осаму заводит за них его огненно-рыжие локоны, ложится рядом, опираясь на локоть, перебирает волосы и ласково, словно кошка играет с мышкой, шепчет на ухо: — Будь добр, повернись, тебе нечего стесняться, — его голос подрагивает, а в трусах снова давит, хотя в душе он уже помог сам себе рукой. Он не торопит. Спустя несколько минут к нему разворачивается милое личико, с едва видной россыпью веснушек, слезинками у глаз и бордовыми щёчками. — Ты просто прекрасен. — Осаму ставит свою руку по другую сторону от Тюи, нависая над ним и целуя сначала в глаза, потом в носик, бордовые и нежные щёчки, спускаясь ниже к губам и сплетая их в поцелуе. От нахлынувших эмоций в уголках глаз Тюи появились еле заметные капельки слёз, а в голову ударила кровь, разливаясь теплом и возбуждением под кожей. Заметив это, Дадзай просто не смог удержаться и кончиком языка слизал солёные слёзы с вдруг распахнувшихся в удивлении глаз. Вишнёвые губы почти прошептали просьбу так больше не делать, но их остановили другие — целуя требовательно и заставляя проглотить комок стыда. Длинные пальцы Дадзая скользнули под футболку Рыжика, очерчивая и царапая его рёбра, требуя стонов и изнываний. Пальцы оглаживают гладкую и ровную грудь, от чего на ней появляется россыпь мурашек, аккуратно щипают за вставшие соски, немного царапая; в поцелуе они проглатывают стоны друг друга. Руки Тюи, что стали подрагивать от нетерпения, скользнули к резинке трусов. — Я сам, — остановил хриплый от желания голос Дадзая, а его коленка надавила на пах Тюи. — Быстрее, — не раскрывая глаз, бормочет Тюя, весь красный от смущения. А когда чужая, прохладная рука залазит в трусы и оглаживает давно изнывающий и вставший член, он накрывает ладонью глаза, надавливая, а другой рукой впивается в скомканную простынь. Чужие руки двигаются нежно, будто невесомая тюль, временами сжимая у основания и ведя вверх, размазывая естественную смазку и ускоряя ритм. Грудь рыжика выгнута вверх, а сам он хрипит, закрыв рот рукой , что сжимала простынь. Но вдруг Дадзай останавливается и вытаскивает руку из белья Тюи, хватая его за запястье руки, коей он накрыл свои глаза. — Смотри мне в глаза, иначе я останавлюсь, — взгяд лукавых глаз полон серьёзности, а уголки губ растянуты от умиления, зубами он кусает руку, закрывающую рот Тюи. — я хочу слышать как ты стонешь моё имя, Тюя. Взгяды встречаются — они желанно и требовательно целуют друг друга. Накахара приподнимается на локтях, выгибаясь и облизывая опухшие губы, из которых доносится множество вдохов и выдохов. Рука Дадзая снова надрачивает Тюе, только уже более быстро, очерчивая вокруг ствола и обводя головку большим пальцем. Карие глаза, не моргая, смотрят в голубизну других. Колени Тюи напряглись и сдавили с боков Дадзая, голова со стоном откинулась назад, а чужие губы укусили за кадык, целуя в шею и скулы. — Быстрее... Дадзай, п-прошу... — рука на члене сделала резкое движение и Тюя с громким стоном рухнул на постель, тяжело дыша. Дадзай, поцеловав того в губы, завалился рядом, запуская мокрую руку от чужой спермы в свои боксеры, и, сделав три резких движения, со стоном кончил. Тюя, повернувшись к Дадзаю на бок и нежно посмеиваясь, зашептал на ухо: — Пойдём вместе в душ, — горячее дыхание опалило кожу уха и Тюя укусил того за мочку, обнимая за бок и закидывая ногу на Дадзая. В это мгновение Гипнос наложил на них свои чары, и оба погрузилась в долгий и крепкий сон. Теперь все невзгоды нипочём, ведь у каждого появился личный островок комфорта, где можно забыться и быть просто самим собой.