***
Гаврила был недоволен ночным подъёмом, однако энергично накрыл на стол незваным гостям. Я пригласил их в дом, потому что у меня было ощущение, что прогонять их будет чревато. Нет, я не испугался мечтателей-студентов, тут другое. Мне вдруг захотелось сблизиться с носителями того хаоса, который на нас надвигается, который захлестнёт всю Россию, а может и всю Европу, а может и весь Божий мир. – Да уж, неплохо ты свою хатку обустроил, высасывая соки с простых людей, – заявил, войдя, Мстиславский, оглядывая оценивающим взглядом моё убранство. Вот ведь чёрт, у самого-то хоромы наверняка моим в сравнение не идут! Мы расположились за столом по разные стороны друг от друга. Воцарилось молчание: я смотрел на гостей, выжидая, когда они объяснят смысл своего прихода, а они, видимо, наслаждались эффектом, который они на меня произвели. – Так что же это был за фокус с денежными карточками? – наконец начал Отрепьев, – услышал план нашего приятеля и сразу кинулся его спонсировать? Настолько ты отчаялся? – Пусть так, – сразу же ответил я. По первой фразе Отрепьева я сразу понял, что у них есть для меня денежное предложение. Я не был уверен в том, что его приму, но непременно хотел его выслушать. – А что, мало? – Ну, конечно пять тысяч это довольно большая сумма, но это ещё не всё, – включился в диалог Мстиславский. – У нас есть к тебе дело несколько иного характера... Ты ведь имеешь квартиру в Петрограде? – Допустим, даже две. Что с того? – я был абсолютно спокоен, старался не выдавать своей заинтересованности. – Заложи её одному подлому процентщику, – продолжил Мстиславский. – Есть тут некто Самойлов Павел Николаевич, зарабатывает на жизнь по большому счёту тем, что даёт деньги под проценты; к нему часто захаживают, чтобы взять некоторую сумму, и закладывают всякую бижутерию. Конечно, многие из его окружения не одобряют такой способ заработка, считает его нечестным и даже преступным, а он пытается себя оправдать, мол делает это во благо, помогает нуждающимся и т.д., а залог берёт лишь условно, и что если должник не сможет в срок вернуть свой долг, он все равно отдаст ему его залог. Так вот и посмотрим, что он сделает с человеком, который возьмёт у него ну, скажем, десять тысяч рублей и не вернёт, заложив квартиру. А как посмотрим, объявим об этом случае общественности. – Понял, вы хотите дискредитировать одного процентщика, – заключил я, – но зачем? Просто показать, какие эти процентщики на самом деле злые и неприятные? – Да, но и не только, – ответил уже Отрепьев. – Самойлов этот, помимо всего прочего – член партии кадетов, и в петербургских кругах весьма влиятельная персона. Нас беспокоит не то, что общественность теряет доверие к царской власти и обращается к альтернативам, а то, что альтернативы эти ничтожны. Кадеты хотят сменить власть одной буржуазии на власть другой буржуазии, вот и вся их демократия. Поэтому, уронив авторитет Самойлова, мы уроним авторитет кадетов. Кроме того, когда мы обличим его, он резко падёт в глазах госпожи Казаковой, чего так жаждет наш друг Иван Фёдорович... – Это тут не при чём! – с жаром отрезал Мстиславский. У меня, как и у Отрепьева, эта реакция вызвала улыбку. – Вот как, то есть у него насчёт этого Самойлова свои интересы? – спросил я, обращаясь к Отрепьеву. – Ещё как! – воскликнул он. – Ведь ты помнишь, мы вчера в трактире общались насчёт его дамы сердца? – Ну хватит! И хватит так пошло выражаться! – взмолился Мстиславский. – Ну? Конечно, помню, и что же с ней? – спросил я, игнорируя недовольного Ивана Фёдоровича. – Так вот... – продолжил повествующий, – Катерина Казакова является курсисткой, а наш друг познакомился с ней, будучи ещё учащимся в академии. Естественно, она его всегда воспринимала как мальчика и лишь умилялась, когда он выражал к ней чувства, и больше ничего. Он был ужасно зол, когда она сблизилась с Самойловым, её однокурсником, а на прошлой неделе она присылает письмо: "сегодня мне сделали предложение женитьбы, я согласилась. Прошу вас, оставьте вашу чушь про какие-то чувства и живите дальше. Никогда не ваша, Катя." В тот день Ваня метался туда-сюда по комнате, думая, как бы этого гада уничтожить, а главное – зачем; и что самое интересное, придумал довольно-таки неплохо, как ты знаешь. Я же тебе всерьёз предложил этот план, а значит я его одобрил. – Вот видишь, – я вошёл во вкус, – вчера ты говорил, что любовь мешает вашей деятельности, а она, как оказалось, её даже катализирует. – Это да, – шутливо ответил Отрепьев, – ну, нет правил без исключений. – Мы отвлеклись... – вновь привлёк к себе внимание Мстиславский. – Ну что, ты согласен помочь нам, Оболенский?.. Михаил Иванович, кажется? – Верно, – подтвердил я. – Ну, меня, как человека православного, тоже не устраивает, что кто-то наживается ростовщичеством. Конечно, я пойду на это дело, но что именно от меня требуется? Мстиславский и Отрепьев на пару стали мне объяснять мою роль, которую проектировали неделю.***
Хорошо выспавшись, я отправился по указанному адресу на Александровский проспект; был, должно быть, час пополудни. Я намеренно не совершал туалета, поэтому выглядел особенно небрежно, и надел такого же вида пальто – это было необходимо для моей роли. Оказавшись в нужном доме, я поднялся на нужный этаж и позвонил в нужную дверь. Мне открыл молодой человек с длинными тёмными волосами, щетиной, в модной по их меркам жилетке. – Добрый день, вы – Самойлов Павел Олегович? – спросил я у него. – Почти, – ответил он, оглядывая меня. – Павел Николаевич. Вы хотите оформить сделку? Да? Проходите. Я прошёл внутрь его просторной, довольно хорошо обустроенной квартиры. Он сел за стол, взяв бумагу, и пригласил меня сесть в кресло рядом. – Давайте устроим всё быстро, потому что мне пора идти. Как ваше полное имя? – Трофимов Родион Даниилович, – быстро ответил я. – Для чего хотите взять деньги? – Для успеха в судебном разбирательстве. Видите ли, я уже второй год пытаюсь отсудить у своего брата принадлежащее мне по наследству имущество... – Ну, в общем ясно. Сколько денег вам необходимо? – Десять тысяч рублей. Он поднял на меня свои маленькие глаза. – Десять тысяч? Что ж, у меня, конечно, есть такая сумма, но я не привык давать в долг такое количество... – Я понимаю! – заторопился я, несколько волнуясь. – Вот, я поэтому хочу вам заложить свою квартиру на Ждановской набережной. Второй этаж, четыре комнаты, водопровод, электричество. – Хм... Так, допустим. Покажите ваши документы. Я показал ему документацию, заготовленную той же ночью при помощи Отрепьева и Мстиславского. В комнату вошла девушка в чёрном платье нового вида. – Пашенька, тебе пора на заседание, – проговорила она, беззвучно здороваясь со мной. Я точно так же беззвучно ответил ей. – Да, да, понимаю... – он засуетился. – Дооформишь сделку за меня, хорошо? Получив утвердительный кивок, он встал и, попрощавшись, выбежал из квартиры. Его место заняла девушка, принявшаяся дописывать информацию в бланк. Я смотрел на неё не отрываясь. Она была ещё совсем молодая, можно было бы даже сказать юная; невероятная красавица с правильным лицом, большими серыми глазами, её густые русые волосы дотягивались до лопаток. Свежее тело её было хорошо сложено, её... – Почему вы на меня так странно смотрите? – улыбаясь, но в то же время строго спросила она меня. Этот вопрос вернул меня в реальность. – Я... Извините. Вы часто занимаетесь такой работой? – Ну, иногда приходится, – ответила она, – а вообще я занимаюсь политической деятельностью, пытаюсь утвердить суфражизм на русской земле. – Суфражизм?.. – я бросился в воспоминания. – Да, я читал об этом в последних газетах. Движение за предоставление избирательных прав женщинам. – Женское движение, позвольте вас поправить. Движение женщин за права женщин, и не только избирательных. Право иметь в собственности имущество, право открывать и развивать своё предприятие и так далее. – Хорошее дело, – заключил я. – Чем больше людей вовлечено в производство, тем лучше для общества. Особенно хорошо, когда умные и энергичные барышни, вроде вас, могут реализовать не только свою невероятную красоту, но и предпринимательские способности, способности к наукам и прочие. – Спасибо... – она улыбнулась, слегка даже покраснев. – Приятно слышать, что эта проблема популярна, и у нас есть единомышленники. Тут я на мгновение задумался: соответствует ли кокетничанье с почти замужней девушкой образу человека, который от безысходности закладывает своё жилище? И всё же, она так меня заинтересовала, что я не мог оторваться. Да, я очень понял Мстиславского: уродливый процентщик её явно не достоин. – Так значит вы социалистка? – спросил я у неё. – Ну... Раньше меня очень интересовал социализм, но меня смущает и даже пугает радикализм социалистов. Всё-таки я считаю, что человеческая жизнь это самое дорогое, и нельзя подвергать человека опасности, даже ради великой цели. В связи с этим я порвала своё общение с многими людьми. И не жалею. Сейчас у меня много новых друзей и жених, разделяющие мои взгляды, и я довольна своей жизнью. Даже, я говорю это с уверенностью, счастлива. Единственное, чего бы мне хотелось сверх этого – чтобы все женщины в нашей стране были так же счастливы, а значит так же свободны.***
Мы общались с ней ещё несколько часов. Обсуждали политику, обсуждали текущее положение дел на фронте, прошлись по бытовым вещам. За эти несколько часов показала себя как умную, начитанную и действительно зрелую личность. Погружённый в думы о женщине, свойственные разве что подросткам, я направлялся в свою квартиру на Ждановской, где до поры я должен был теперь проживать. Там меня уже находились наши друзья, ожидали моего отчёта о начале операции. – Ну, как всё прошло? – спросил сразу же Мстиславский. В отличие от своего спокойного товарища, он исходил всю квартиру из стороны в сторону. – Всё прошло успешно, – спокойным голосом ответил я, вынув из пальто карточки на десять тысяч рублей и положив их на стол. – И Катеньку твою, к слову, застал. Она мне сделку оформляла. Он прямо-таки застыл, от чего я опять усмехнулся. – А, – всё как бы понял Отрепьев, – теперь в общем-то ясно, чего ты так задержался. Ну, как тебе её персона? Очаровала? – Да, – я ответил честно. – Сознаюсь, давно я такого чувства не испытывал. И женщин я таких давно не встречал. – А таких сегодня больше, чем раньше, – ответил Отрепьев, – хотя для Ванюши она одна единственная, одна на миллиарды. – Ну, я его понимаю! – снова честно признался я. – А Самойлов этот конечно тот ещё. Как у Шекспира: "Влюбилась в то, на что нельзя смотреть"¹. – Вот! вот и я такого же мнения! – разошёлся Мстиславский, – недостойнейший, мерзкий, подлый; поэтому нам надо его устранить. – А про политику ты с ней успел поболтать, Михаил Иваныч? – вновь вернулся к персоне Катерины Отрепьев, – суфражизм обсудили? – Конечно, с этого и начали. – Ну да, конечно. Любит она пихать везде свою пресловутую борьбу за буржуазные права. – Полностью согласен! – Мстиславский был на каком-то неясном взводе, – понавыдумывали себе небылиц и следуют им, как слепые! – Странно, – удивился я, – я-то думал, социалисты поддерживают женское движение. – Мне кажется, – усмехнулся Иван Фёдорович, – что мы поддерживаем женщин больше, чем они сами себя. Что даёт им право участвовать в демократических выборов, если выборы на самом деле не могут быть демократическими? На демократических выборах всегда побеждает единственный кандидат – капитал. – Всё верно говоришь, братец, – одобрил его Отрепьев, – допускаешь лишь одну ошибку: в разговорах с ней ты поддерживал этот её суфражизм. – Ну, тут другое! – оправдывался влюблённый, – просто... просто суфражизм включает в себя не только политические, но и социальные аспекты... Например, справедливое отношение к женщине как к существу, мыслящему не хуже, а иной раз лучше, чем мужчина, и поэтому... – А по-моему ты просто боялся, что она воспримет твоё мнение в штыке, примет его, как обиду, и навсегда тебя покинет, – сказал Отрепьев и подумал про себя я. – Что ж, бережёного Бог бережёт, как говорят, а вот она тебя оставила даже и при том, что ты абсолютно во всём с ней соглашался. Мстиславский выдохнул. Мне даже как-то стало его жаль.