***
Я стоял посреди этого ада несколько часов. Кровь уже высохла на одежде. Два тела, находящиеся по разные стороны, приступали к разложению, наполняя комнату трупной вонью. С каждой минутой надежда на то, что придёт Самойлов со своими людьми и всё это исправит улетучивалась и превратилось совсем в ничто, когда начало светать. "Так, – рассуждал я в горячке, – квартира не моя. Он ведь переписал её на себя, точно? И даже если выяснят, что она когда-то принадлежала мне, это никак меня не выдаст. Ни вчера вечером, ни сегодня утром меня никто здесь не увидит, на меня ничего не сможет указать. Верно?" По необходимости я был вынужден принять это как план. Всё, что от меня требовалось – выйти вон из квартиры как можно скорее, никому на глаза не попавшись. Ну, думаю, не так уж это и сложно. Нет нужды даже заморачиваться с предметами, которые могут указать на недавнее моё пребывание здесь, ведь до недавних событий эта квартира была моя. Да, я не буду это отрицать, если меня спросят. Но третьего дня я переписал её на Самойлова и с тех пор меня там не было. Вот и всё! – Охх!.. Я услышал, как на пол повалилось тело. Это была женщина лет сорока, в заснеженном тулупе и сапогах, видно, что только с улицы. Похоже, что Самойлов, когда убегал, даже не закрыл за собой входную дверь; эту женщину, видимо, это заинтересовало, и она пробралась внутрь, посмотреть, что тут происходит. Ну, и от зрелища шестнадцатилетней девочки с распоротым чревом и повешенного доктора очевидно упала в обморок. Это то, что я сообразил в первую секунду, и похоже всё действительно было так. Первое, что я сделал – закрыл входную дверь на все замки. Итак, теперь у меня есть свидетель. Человек, который видел меня здесь. Теперь у меня есть два варианта: либо я сейчас же иду в полицейскую контору и докладываю обо всём, что здесь произошло, в мельчайших подробностях, и меня, скорее всего, арестовывают, либо... Чёрт, а ведь в первом-то план Самойлова и состоял! Чтобы я пришёл к полицейским, взял всю вину на себя, и когда меня бы посадили/сослали/повесили, он бы вернулся с чистыми руками. Ну конечно! у него блестящая репутация, и если я начну его в чём-то обвинять, местные полицейские ни одному моему слову не поверят. Вот, кто по истине его люди... Нет, не бывать этому. Он не уйдёт от ответственности. Но в таком случае у меня оставался только один вариант – убить эту женщину. Конечно, нельзя было исключать и того, что, очнувшись, она не вспомнит меня, как это часто бывает; но полагаться на это – безумие. Мне было необходимо быть уверенным в том, что эта женщина никому ничего обо мне не расскажет. Возник вопрос: как её убить? Когда следователи прибудут, они легко определят, что труп свежий; значит убийца был на месте совсем недавно. Если Самойлова заметили на Московском или Балтийском вокзале, – или куда он там побежал, – ночью, то будет ясно, что убийца не он, и что вообще он, таким образом, может быть к этому не причастен. Соответственно, лучше всего было инсценировать несчастный случай: она вошла, увидела, что здесь творится, и упала на пол, и от падения умерла – ну, собственно, почти это же и произошло, так что это почти даже и правда. Ну, всё было ясно, кроме одного: как убить её так, чтобы это выглядело как несчастный случай? Не могла же она пробить себе голову при падении, это было бы подозрительно. Тут мой взгляд упал на операционную: шприцы, скальпели, зонды. Ну да, ведь могло быть и так: когда доктор потерпел неудачу, он начал судорожно пытаться исправить положение, и несколько скальпелей случайно уронил на пол. Потом он повесился, а женщина, войдя, упала прямо на эти скальпели, они вошли в её чрево и она истекла кровью. Да, звучит правдоподобно. Я аккуратно разложил на полу скальпели, поднял эту женщину (благо была она небольшая) и скинул животом на них. К сожалению, скальпели приняли тело плашмя и не поразили живота. Я повторил это ещё несколько раз – безрезультатно. Тогда я решил собственноручно вонзить ей в живот скальпели и бросить её на пол. Это вышло успешно, через некоторое время из-под её тела начала выливаться кровь. Когда её вылилось достаточно много, я ощупал её пульс – она была мертва. Я переоделся, забрав с собой свою грязную одежду, и быстро покинул квартиру, дом, двор.***
Всё! Я убийца! Я теперь даже хуже Мстиславского и Отрепьева и их компании. Они только мечтают об убийствах, а я их уже совершаю! Я перешёл черту, я не стану вновь праведным, чистым. Меня повесят, нет, меня точно повесят. И правильно сделают, ведь я убийца. Однако, помыслив о повешении, я вспомнил доктора Герценштубе, висящего на трубе, и мне стало совсем уж не по себе. Я шёл обо всём докладывать своим социалистам. Когда я пришёл к себе в усадьбу, жизнь там уже кипела. Был там и Мстиславский, и Отрепьев, и Шигалёв, и дед, и Александра, и ещё три человека, которых я вам, читатели, не представлял. Войдя, я сразу же попросил присутствующих, за исключением первых двух перечисленных, удалиться. Они были несколько недовольны, потому что их беседа им казалась очень важной и увлекательной. – Да ладно вам, товарищи, – успокоил их Шигалёв. – Нам ещё жить и жить, успеем всё обсудить, Александра испишет ещё не одну тетрадь. Давайте переместимся в наш трактир, раз того так требует хозяин этого прекрасного места. Настроение Шигалёва меня даже как-то взбодрило. Я поблагодарил его и присел за стол. Убедившись, что все покинули двор, я рассказал нашим с вами двум друзьям всё, что успело произойти, начиная со вчерашнего вечера. По мере моего повествования на их лицах сменяли друг друга удивление, заинтересованность, страх, а когда я им признался в убийстве, они на меня посмотрели с уважением, даже с каким-то восхищением, что меня только расстроило. Во время своего рассказа я задумался: а ведь с той самой минуты прошло уже часа три, а я ни разу, ни на секунду не задумался о Боге, о покаянии. Всё, что меня занимало – страх перед прошедшим и страх перед наказанием. Я чувствовал, как у меня поднимается температура и начинает кружиться голова. – Так значит он сбежал? – начал рассуждение Отрепьев. – Ну, вряд ли он мог покинуть страну, скажем, уехав в Финляндию – не так-то это просто, даже для него; а если он где-то в стране, то его уже ищут. Дело времени. – Нам нужно срочно написать в газете, что Самойлов бежал! – напирал Мстиславский. – Когда станет известно, что он в розыске, надо будет непременно указать об этом в наибольшем количестве мест! – Кто это к нам едет? – поинтересовался Отрепьев, приглядываясь к окну, – чёрт, жандармерия! Я испытал невыразимый страх, услышав одно только это слово. К горлу подкатил ком. – Прячьтесь... быстро... Молодые люди скрылись в глубине усадьбы, в одной из её комнат. Ко крыльцу подошёл человек, и я, выждав минуту, открыл ему дверь. Это был средневысокий мужчина лет тридцати пяти в форменной шинели, большеглазый, всё время носящий какую-то хитрую ухмылку. – Михаил Иванович? Разрешите представиться: младший унтер-офицер Ржевский, Константин Родионович. Пригласите внутрь? Я разместил гостя за столом, попросил Гаврилу налить ему чаю. Он же не отрывал от меня взгляд, разглядывая. – Мы хотели отправить вам повестку... – начал он, поблагодарив Гаврилу и взяв чашку. – Однако я всё же решил к вам приехать сам. Надеюсь, вы мне простите мою страсть заглядывать в гости. – Почему я вам понадобился?.. – осторожно поинтересовался я. – Сразу к делу? Ну, как скажете. Вам фамилия Самойлов о чём-нибудь говорит? В моих глазах потемнело, я чуть не потерял сознание. Ещё как говорит. – Да... я ему третьего дня квартиру продал, на Ждановской улице... – Продали? – переспросил Ржевский, – а мне известно, что вы ему её заложили, причём под другим именем. Что это за фокус? – Скучно было. – А, конечно, понимаю. Все по-разному со скукой в наше время справляются. Хорошо ещё, что вы убивать не начали, от скуки-то, – он усмехнулся. Я потёр лоб от пота. – Что с вами? – забеспокоился Ржевский. – Вы нездоровы? – Я... Да, так. Температура поднялась. Сезонное... – А! Ну, вы лечитесь, не запускайте! – Так что же там Самойлов? – я старался держаться максимально непринуждённо. – Сегодня в его квартире (в той самой, о которой вы только что упомянули) нашли три трупа. Можете себе представить? – Ужас... Как же это вышло? – Там открылась подпольная операционная. Вот как раз некий доктор Герценштрубе убил на столе пациентку, его нашли повешенным. – А третья? – спросил я в нетерпении. – Третья? А откуда вам известно, что это женщина? – непринуждённо спросил Ржевский, не отрывая от меня своих больших глаз, отхлебнув из чашки. – Я имел в виду... третья жертва... – А, вот как! А знаете, сложно сказать, жертва это или просто несчастная женщина. Кажется, будто бы она умерла случайно, упав на скальпели в той самой операционной. – Кажется? – Она была одета в тулуп, довольно плотный. Как вам кажется, способен ли скальпель нанести несовместимые с жизнью раны, если на него просто упадёт женщина в толстом тулупчике? "И правда" – подумал я, даже слегка усмехнувшись. – Так значит, это было убийство? – Скорее всего, это всё-таки был несчастный случай. Дело в том, что при осмотре её тела мы нашли большую шишку на затылке, свежую, с кровоподтёками. Вскрытие показало, что умерла она от кровоизлияния в мозг. Скорее всего, она действительно испытала падучую от увиденного – женская впечатлительность, тем более уж возраст как никак. Вот только упала она, очевидно, на спину, а лежала на животе, на скальпелях. Значит кто-то, не знающий о том, что она мертва, убил её и замаскировал под несчастный случай несколько другого вида. Какая ирония, правда? – Ржевский вновь улыбнулся и отпил из чашки. Я был подавлен. Напрасное убийство... С другой стороны, выходит, что я не убивал, так? – Вот только человек, который её убил... – продолжал он, – этот человек не имеет отношения к организации операционной. – Почему?.. – Ну, посмотрите сами! Какой толк организатору подпольной операционной скрывать простое убийство там, где уже и так находится жертва его выходок? Или он бы замаскировал все свои преступления, или оставил бы уж как есть. – Может это этот Герценштубе и убил? – предположил я. – Интересная мысль. Нет, это невозможно, он повесился несколькими часами ранее, – Ржевский дотянулся до печенья, начал его кусать. – Кстати, здорово вы поправили меня. Я-то его назвал Герценштрубе, а вы совершенно точно заметили, вторая "р" тут лишняя. Я замялся. – Да... Ну, знакомая фамилия. Возможно я у него лечился... – А! Понял вас, – он широко улыбнулся. – Самойлов был задержан часом ранее на станции Выборг. – Правда? – переспросил я, быть может, слишком заинтересованно. – Точно так, он арестован. Он рассказал нам, что вы, Михаил Иванович, проживали на квартире вплоть до вчерашнего вечера и непременно вчера находились там, Самойлов видел вас, когда забирал свои вещи перед деловой поездкой в Финляндию. – Врёт. –...а ещё он сказал, что во время вашего отсутствия в вашей усадьбе, то есть вот в этой самой усадьбе, где мы с вами сейчас находимся, собирается марксистский кружок Отрепьева. Скажите по секрету: они и сейчас здесь? Я привстал, наклонившись к нему. – Здесь никогда никого не было и не будет... Он ухмыльнулся, затем допил содержимое кружки и встал из-за стола. – Пусть так. Мы продолжим расследование, продолжим допрос Самойлова. Пока я вас, Михаил Иванович, просто прошу не покидать Петроград. Если вы решите уехать, мы это заметим, и это не сыграет вам на руку. – Он попрощался со мной, с Гаврилой, бросил многозначительный взгляд в коридор, куда ушли несколько минут назад Отрепьев с Мстиславским, и ушёл.***
Мне было очевидно одно: ещё немного, ещё хоть капля и я сойду с ума. Я и теперь совершаю поступки, о которых какой-то месяц назад боялся и помыслить. Я точно знал, что мне нужно сделать, к кому прийти, чтобы сохранить себя, чтобы сохранить свой рассудок или то, что от него осталось. – Катя, к вам можно? – Войдите... Казакова сидела в кресле, укутавшись в своё пышное чёрное платье. По её лицу было видно, что несколько часов назад она плакала, но слёзы закончились и она стала просто сидеть. Думаю, она ждала меня. Я прошёл внутрь и сел напротив неё. – Не представляю, как вы расстроены, – начал я, – быть, может, вы даже сердитесь на меня, ведь ваш жених обвиняет меня и... Мне не к кому больше пойти, я очень не хочу, чтобы это повлияло на нашу с вами дружбу. Она смотрела в сторону, молчаливо подпирая подбородок ладонью. Наконец она приблизилась ко мне, положив свои руки на мои. – Михаил... Я хочу, чтобы вы знали: я на вашей стороне. Я не верю ни единому слову, что он сказал о вас за этот день. Она избегала прямого взгляда на меня, с каждым мгновением всё больше краснея. – Вы даже не можете представить себе, насколько я рад это слышать. Без вашей поддержки я бы не пережил, право. Я безумно вам благодарен просто за то, что вы есть. Вы меня спасаете. Моё сердце билось сильнее, чем когда я совершал убийство (признаться, тогда я был непростительно спокоен). Это меня радовало. Это значило, что я не совсем ещё потерян, что я не только могу разрушать, убивать. Я всё ещё жив для человеческих чувств, я жив для любви, жив для счастья! – У меня тоже нет никого ближе вас, – пролепетала она. – Я тоже нуждаюсь в вашей поддержке, в вашем утешении. Прошу вас, останьтесь со мной сегодня. Я не переживу, если вы меня оставите одну. Конечно. Я бы тоже, наверное, не смог бы дойти до дома. Я остался.