***
Прошло несколько дней; в Петрограде действительно появились войска, среди демонстрантов с каждым днём всё больше раненных и убитых. Днём восстания Петроградского гарнизона было назначено 27 февраля, временем – шесть часов пополуночи, когда штабс-капитан Лашкевич, начальник команды Кирпичникова, будет проводить смотр. Я это знал достоверно, потому что Отрепьев пускал меня в штаб-квартиру коалиции, и я присутствовал при обсуждениях и прениях. Сюда вошли и Шигалёв, и дед, и Александра, и многие другие члены марксистского кружка; а также многие соратники Самойлова. Как первые уживались с последними сказать сложно, хотя, стоит сказать, наша спецоперация по дискредитации упомянутого дала свои плоды, и правые революционеры, то есть кадеты и октябристы, перестали воспринимать Самойлова. Они, кстати, приняли меня довольно радушно, с видимой целью убедить меня пополнить их ряды. За день до назначенной даты я вышел на улицу, по направлению к штаб-квартире. Мне не терпелось сообщить коалиции радостную новость, от которой они, я был уверен, будут просто в восторге. Конечно, возможно, не стоило выходить по такому мелкому поводу, когда в городе сплошные беспорядки, однако дело мне казалось безмерно важным. Прежде, чем пойти туда, я решил посетить тот самый кабак, где познакомился с Мстиславским и Отрепьевым: пусть где это всё началось, там и закончится. Я наверное стал совсем старым, раз меня трогает такой символизм. Но в кабаке том негде было даже стоять: он был забит грязными, раненными людьми; ясно, их только что разогнала армия, но они планируют вернуться на улицы. Какой-то низкорослый мужчина лет сорока пяти, с высоким, почти писклявым голосом, влезши на стол, горланил: – Граждане, ну что за балаган! Скажите мне, нет, вот скажите мне: где же это видано, чтобы удачное восстание, удачная революция происходила без вожака, без конкретного лидера? Вспомните революцию во Франции 1789 года: не было лидеров, и закончилась она якобинским террором, а потом – Наполеоном! Или, вот, возьмём к примеру прусское восстание 1848 года: оно закончилось реакцией! Да и наша прошлая революция, граждане, что значимого она принесла? Ничего! А всё почему? А потому что без лидера нет организации, без лидера – всё ни к чёрту! Толпа его неодобрительно освистала. – И что нам теперь, по домам расходиться? – Лидеры! Пугачёв, Спартак – хороши лидеры? – Вот-вот! Нечего нам вместо одной тирании другую предлагать. Он ещё пытался что-то проговорить в свою защиту, но его стянули, буквально стащили из-за стола, после чего началось веселье. Люди – многие, кстати, пьяные – вдруг начали активно двигаться, подниматься, запевая «Рабочую Марсельезу»Отречёмся от старого мира...
Кто-то случайно ударил другого по лицу; тот, не желая разбираться, ответил тем же, однако попал не в нужного человека, и тот, третий, тоже включился в драку.Отряхнём его прах с наших ног...
Драка захватила ещё нескольких человек поблизости, она начинала приобретать массовый характер.Нам враждебны златые кумиры...
Те люди, у которых при себе оказалось оружие, сделали несколько предупредительных выстрелов; толпа дерущихся расступилась по углам.Ненавистен нам царский чертог...
Как только люди с оружием отвлеклись, дерущие снова хотели возобновить драку, но, видимо проанализировав ситуацию со стороны, вдруг вспомнили: – Айда на улицу! Царский режим мочить, а не друг друга! Я, поскольку находился недалеко от выхода, стремительно покинул помещение, чтобы меня вся эта орда не задавила. Когда же они все наконец вышли, я вошёл обратно: несколько людей, всё же, осталось, в том числе и тот, который кричал о лидерстве. Он был озадачен и возмущён. – Мне эти революционеры... – начал он вдруг, подумав, что раз я вернулся, значит непременно с целью обсудить с ним все волнующие его вопросы. – Вы знаете, ведь один такой мою дочь околдовал и увёз в свой мир. Она ведь такая молодая... Но что там, он ведь революционер! Это как наши жёны, матери, бабушки любили военных, так и нынешнее поколение теперь без ума от тех, кто "против режима". Мир сошёл с ума! Ну, ладно, раз дочь так решила, значит нужно понять, почему. Стал я изучать всех этих Бакуниных, всех этих Лениных, вот последний мне показался наиболее серьёзным. И он пишет про диктатуру, про твёрдое руководство, и я как-то воспринял это за чистую правду, а они тут... – А у меня вот всё наоборот, – ответил я ему от нечего делать. – Моя возлюбленная всю дорогу отвергала одного революционера, вот прямо-таки ни на шаг к себе не подпускала. А других, нереволюционеров, "либералов и идеалистов" – подпускала. Так вот он от этого сошёл с ума и застрелил её. На его лице появился ужас. Я всегда любил наблюдать за реакцией людей, которые думают, что они самые несчастные на планете, на действительно печальные судьбы других людей. Его лицо меня улыбнуло, и я решил продолжить. – А её жених отнял у меня за долги квартиру и стал делать там аборты; однажды эта процедура закончилась смертью шестнадцатилетней девочки. Доктор, который её оперировал, повесился сразу после в этой же квартире. Мужчина уже не на шутку побледнел. Он отвёл от меня взгляд, схватил свою сумку и пошёл прочь. – Подождите! – крикнул я ему вслед. – Я хочу, чтобы вы знали: революция, как вы то пророчествуете, действительно не случится. Вы абсолютно правы. Он оглянулся на меня с недоумением, после чего пошёл, а я бы сказал – побежал из заведения, как будто опасаясь, что я пойду за ним. Это меня очень позабавило, даже рассмешило. Простившись с этим роковым для меня местом, я пошёл на свою последнюю встречу со своими старыми и новыми друзьями.***
Когда я пришёл на штаб-квартиру, я не застал там ни одного представителя левых взглядов: все они ушли куда-то по своим внутренним важным делам. Это меня огорчило, ведь новость, которую я собирался рассказать коалиции, они услышат не из моих уст, и я их, возможно, больше никогда и не увижу. И всё же, ждать их было нельзя. Я начал докладывать перед кадетами, которые находились там. – Господа! Доношу до вашего сведения, что запланированного вами мятежа Петроградского гарнизона не состоится. Войска подавят восстание. Все присутствующие резко на меня оглянулись. Это была моя вторая любимая реакция: я обожаю смотреть на лицо человека, у которого все дела в миг выходят из-под контроля. – Как же? Почему, основываясь на чём вы так говорите? – спросил меня один особо активный по имени Владимир Лебедев – Основываясь на том, – отвечал я ему с улыбкой, – что весь ваш план в мельчайших его подробностях известен одному такому младшему унтер-офицеру Ржевскому; этой же ночью он арестует вашего Кирпичникова. – Как же так? Откуда жандармы могут знать наш план? Кто допустил утечку? Я сел прямо напротив него, заглядывая в его невинно-напуганные глаза. – Как же кто? Я. Я рассказал ему всё, что вы тут наговорили. Напуганные кадеты напугано переглянулись. Вид у них был крайне мрачный. – Вы хоть понимаете, что вы натворили? – спросил у меня другой. – Вы ведь не просто предотвратили восстание, вы обрекли сотни, тысячи петроградцев на смерть! Ведь если царское правительство мобилизует Петроградский гарнизон для ликвидации народных волнений, это будет кровавое побоище! Вы этого хотите? – А почему бы и нет? – ответил я. – Я не то чтобы поддерживаю нашего царя, но ведь он же по своей сути ничем от нас не отличается, верно? Да, его цель – сохранить и укрепить свою власть, но неужели природа цели как-то определяет отсутствие у него права пользоваться различными, пусть и не самыми гуманными методами? Скажу вам более: жертвы, их число не должно трогать наше сердце; ведь вы же когда читаете, скажем, про революцию во Франции, вы ведь не испытываете жалость к этим тысячам гильотинированным? Нет, ну вот и сейчас вас не должны заботить расстрелянные. На деле же... – Да что вы несёте! – воскликнул Лебедев. – Что за бред сумасшедшего, психопата! Разве можно так рассуждать. Он резко встал, подошел к старому деревянному шкафу и достал из-под простыней новенький браунинг. – О, и тут он! – усмехнулся я, – революционерам их что, при рождении дают? – Не паясничайте! Сейчас вы возьмёте этот пистолет и сейчас же, сию минуту пойдёте и убьёте этого... Раевского! – Ржевского, вы хотели сказать, – поправил его я. – Ну ничего себе! Спасибо большое за оказанную честь, но я всё же воздержусь. – Нет такого! Возьмите. Если вы не остановите этого Ржевского – он с какой-то злобой сделал акцент на фамилии, – то кровь, которая прольётся завтра, будет на ваших руках. Что ж, ничего и не добавишь. Я взял браунинг, положил в пальто и вышел. Было уже довольно темно; народу на улицах было меньше. Конечно, у меня и в мыслях не было убить или как-то иначе помешать Ржевскому помешать Кирпичникову настроить Гарнизон против царя. Мне хотелось увидеть обещанное мне побоище.***
По пути домой со мной произошёл небольшой инцидент. Была уже наверное полночь, людей на улице совсем почти не было. Я остановился и присел на скамейку. Вдруг слышу:...За то, что эти руки, эти пальцы Не знали плуга, были слишком тонки...¹
Это молодой парень, студент с наглым лицом, читал своей спутнице, молодой курсистке; на их плечах были повязаны красные ленточки. В девушке я смутно, под светом фонаря, разглядел черты, напомнившие мне сегодняшнего трактирного мужичка. Это меня умилило, я встал и подошёл к ним. – Вам чего? – спросил у меня чтец, остановившись. Не знаю, что на меня нашло, хотя скорее всего причина просто в том, что он всем своим видом напрашивался; я резко ударил его в живот, от чего он согнулся. – Что... Что ты творишь, урод? – спросил он, превозмогая от боли. – Извини... – ответил я. Девушка заботливо обхватила его талию, и они молча пошли дальше. Девушка очевидно боялась меня, поэтому пыталась торопить своего спутника, сочувствуя его боли. А меня... Меня как-то взбесило, до дрожи взбесило то, что он не принял моих извинений. Просто проигнорировал. Я зашагал им навстречу. – Я извинился! – кричу. – Я сказал "извини"! – и, едва я оказался в метре от него, я достал браунинг и выстрелил несколько раз ему в спину. Девушка отскочила назад и заорала, рыдая. На шум выстрела и на её крик сбежались полицейские, повязали меня и отправили в участок.***
Меня поместили в следственный изолятор ближайшего полицейского участка, который здесь называли "гробянкой". Меня удивило, как много в "гробянке" было места: видимо, всех задержанных сегодня уже разместили в "Крестах". И тем не менее, я был не один, со мной рядом находился небрежного вида бездомный, пьяный; и совсем ещё молодой парень, едва ли совершеннолетний, очевидно выдернутый из большой драки. –...да ладно? А ну, прочти что-нибудь из Шекспира. В оригинале! – пытал он увлечённо бездомного. Тот, как ни в чём не бывало, начал выразительно читать:Farewell, thou art too dear for my possessing, And like enough thou knowst thy estimate; The charter of thy worth gives thee releasing; My bonds in thee are all determinate.²
Смотритель объяснил мне, в чём дело: этот бездомный как-то заявил, что он всю свою жизнь провёл в театрах, и что ему известна наизусть вся мировая драма и вся лирика; и этот паренёк, очевидно, от скуки уже третий час проверяет его знания. Где-то через полчаса, как меня сюда поместили, в участок зашёл Ржевский. Ему, стало быть, сообщили, что я задержан, и он, бросив все дела, отправился меня навестить. – Что же это вы, а, Михаил Иванович? – спросил он, упоённо слушая шекспировские сонеты. – Скучно вам опять? – А вы... Вы почему не в казарме? Почему вы не предотвращаете заговор? – А я и не думал об этом, – он подмигнул мне. – Вы верно думали, что я требовал у вас информацию о дальнейших действиях революционных элементов, чтобы их все предотвратить, а виновных – посадить? Нет. Я хотел лишь узнать, насколько их желания, их намерения серьёзны, насколько они в ладах с реальностью. Вы показали мне, что революция действительно возможна, так зачем же мне ей мешать? Сейчас нам, служащим, необходимо сделать выбор: оставаться умирать с царём или жить в обновлённой России; вы помогли мне сделать мой выбор. Да здравствует революция! Он усмехнулся, одарил аплодисментами бездомного полиглота начал покидать "гробянку". В последний момент остановился и бросил мне через плечо: – И кстати, господин Оболенский, вы ведь и сами-то, как я вижу, определились, с кем быть, что чувствовать и как поступать, а? Ну, стало быть, свидимся ещё. Через некоторое время к нам заглянул смотритель: – Тарасов, на выход! За тобой отец пришёл. Это позвали молодого парня. Он засобирался выходить, но остановился. – Прочти мне напоследок что-нибудь из Горького, – попросил он, обращаясь к бездомному. – Это лучший наш современный драматург! – воскликнул бездомный. – Я у него особенно хорошо помню из пьесы «На дне»: "Когда я пьян... мне все нравится. Н-да... Он - молится? Прекрасно! Человек может верить и не верить... это его дело! Человек - свободен... он за все платит сам: за веру, за неверие, за любовь, за ум - человек за все платит сам, и потому он - свободен!.. Человек - вот правда! Что такое человек?.. Это не ты, не я, не они... нет! - это ты, я, они, старик, Наполеон, Магомет... в одном! Понимаешь? Это - огромно! В этом - все начала и концы... Всё - в человеке, всё для человека! Существует только человек, все же остальное - дело его рук и его мозга! Че-ло-век! Это - великолепно! Это звучит... гордо!"