Жди меня, я вернусь

      — Посмотри. Джисон провел пальцами по верхней части уха, которая еще совсем недавно была украшена кровоточащей раной. Была. Следя за непонимающим взглядом Минхо, он выставил чуть вперед руки, совсем без синяков и прочих прелестей его новой жизни. Без разбитых костяшек, которые хранитель так заботливо перематывал. Старший протянул было ладонь, чтобы коснуться абсолютно целой кожи на кистях Хана, но тот резко отдернул руки, чуть не ударив столик локтями. Хранитель виновато поджал губы и сложил собственные руки за спину. — Все зажило, — заключил он скорее сам для себя. Хан и без него все знал. — Да, зажило, — младший медленно кивнул, выжидающе глядя на него. — Это твоих рук дело? Минхо недоуменно нахмурился: — Что ты имеешь в виду? Я не Гарри Поттер, чтобы раны заживлять, — видя шок в распахнутых глазах Джисона, он пояснил: — Повышенная регенерация присуща только хранителям. На нас все заживает, как на собаках. Но, Джисон, я даже при желании не смогу применить эту способность на тебя. Хан сглотнул и присел на темную плитку на полу, уставившись на хранителя: — Тогда как ты объяснишь это? — он поднял вверх предплечье с совершенно ровной, без лиловых пятен, кожей. Он пытался убедить себя, что ответ на его вопрос будет какой угодно, кроме «я не знаю». — Я не знаю, — выдохнул Минхо, опускаясь на пол рядом с ним. — Слушай, птенчик, если бы я мог вот так залечивать твои ранки, стал бы я устраивать этот спектакль с перевязкой в машине? Думаешь, мне просто хотелось тебя потрогать? Хан опустил взгляд. Не «думаю», а «надеюсь». — Не-а, — хранитель покачал головой. — Брось эти сопли. Он что, мстит? После этих слов взор автоматически соскользнул с собственных коленей на зажившие предплечья. По спине прошел неприятный холодок. Джисон отвернулся в противоположную от Минхо сторону: — Тогда какого черта все зажило-то? Я вампир? Хранитель? — он неосознанно повысил голос. — Юнмин убил меня, и теперь я тоже в этой… Фраза оборвалась, будто дыхание перекрыли. Хан, сглотнув, напряженно поджал пересохшие губы. Хранитель молчал. Секунду спустя младший, не оборачиваясь, заговорил совсем тихо: — Минхо, мне страшно. Его слова звучали через силу, словно ему было неимоверно трудно заставить себя произнести эту фразу. Трудно обнажить слабость перед хранителем. Впрочем, так оно и было. На талию осторожно легли руки Минхо. Первая реакция – спокойствие, разлившееся по мышцам. Тепло, надежное и расслабляющее, уносящее куда-то вдаль от всех проблем, от Коммуны, от ее игр… Мгновение спустя – ужас. Джисон, вздрогнув, схватил запястья хранителя и скинул их с себя, разворачиваясь к нему лицом и отодвигаясь чуть дальше – незначительно, но старший все понял. Глаза автоматически опустились куда-то в пол. Даже подсознание понимало: один беглый взгляд глаза в глаза – и он опять натворит глупостей. Хан услышал собственный стальной голос: — Не надо. — Прости, — в привычно бархатном голосе белой нитью сквозила непонятная грусть. — Насчет регенерации, — хранитель в мгновение поправил интонацию на стандартную спокойную, и Джисон осмелился взглянуть на него – сразу встретился с непроницаемым взором серебристых глаз. — Мы со всем разберёмся. У меня скоро разовьется аллергия на фразу «мы со всем разберёмся». Хан утомленно запрокинул голову на покатый край ванны: — Мне то же самое сказал Чан про мое волшебное зрение, — он краем глаза заметил, как хранитель завис взглядом на его шее. — И что в итоге? Минхо прокашлялся: — Птенчик, прошло от силы несколько дней. Это дело не быстрое… — За эти «от силы несколько дней», — раздраженно перебил его младший, — на меня успела выйти Коммуна, мне угрожали расправой, а еще я убил человека. Сколько еще дерьма произойдет до того момента, когда я узнаю, что, блять, со мной происходит?! Прикрыв глаза, Джисон, глубоко вдохнул и покачал головой: — Ты появился – и вся жизнь пошла через задницу. Мне надоело постоянно бояться за себя, реветь, общаться с убийцами. Минхо, я так больше не могу. Эхо, отразившись от стен, копьями воткнулось в его собственные уши, а затем наступила тишина. Звенящая, как колокол в церкви из фильма ужасов. Ты и сам убийца. Хан нервно сглотнул – казалось, этот звук сейчас прошелся по всему зданию. — Джисон. Парень болезненно зажмурил глаза, услышав собственное имя из его уст. — Посмотри на меня. Тон, не терпящий возражений. Младший, подняв голову, послушно обратил взор на хранителя. В сердце тут же кольнуло от того, с каким… волнением? Напряжением? Нет, с чем-то неизвестным Минхо сверлил его взглядом. Бледное лицо словно повзрослело на несколько лет. — Дай мне руку. Парень протянул ладонь хранителю, и тот аккуратно обхватил ее своими двумя, согревая холодную кисть теплом своего тела. — Ты находишься в моей квартире, — не отпуская ладонь, начал Минхо. — Дверь закрыта на замок. Здесь только ты и я. Больше никто не зайдет. Не проберется. Не ворвется. Голос обволакивал, как густой дым. Как дурман, который так и манил утонуть в нем. — Я тоже тебе ничего не сделаю – я должен тебя защищать, — ласковым тоном продолжал хранитель. — Ты в безопасности. По крайней мере, пока ты здесь и пока я рядом – точно. От последних слов по спине прошла приятная волна мурашек. «Пока я рядом». Не встречая сопротивления, хранитель взял вторую руку Хана и, мягко притянув его к себе, заключил в объятия – сантиметр за сантиметром, давая шанс оттолкнуть. Разум упорно требовал отстраниться, держать дистанцию, твердил, что уже совсем скоро Джисон снова пожалеет об этом – тщетно. Тревожный голос сознания всухую проиграл сандаловому аромату. Глаза младшего сами собой закрылись, когда щеки коснулась хлопковая ткань футболки. Локоть неприятно шаркнул по ванне. Хан попытался выгнуть руку, но лишь сильнее царапал кожу – видно, сама судьба намекала обнять хранителя в ответ. Почувствовать подушечками пальцев напряженные мышцы на спине. Он и сам не заметил, как эти самые мышцы стали ассоциироваться со спокойствием. С гарантом безопасности. Кто он такой, чтобы не подчиниться судьбе? — Я не знаю, что ждёт тебя впереди, — произнёс Минхо, ненавязчиво зарываясь пальцами в темные волосы младшего. В груди раздалась приятная вибрация. — Никто не знает. У нас… — он запнулся, — у тебя есть только настоящее. Только здесь и сейчас. И я очень советую ценить его. Надо же, какие речи ты умеешь задвигать. Джисон мрачно усмехнулся: — Говоришь, как ребенок. Надо думать о будущем. Хранитель резко схватил его за плечи и отстранил от себя: — Его может и не быть. Повисла тишина. Густая, почти осязаемая, как черная резина. И мерзкая. Кошачьи глаза метали ледяные ножи в глаза напротив, ошалело распахнутые. Хан завис с открытым ртом, не найдя, что ответить. Ему будто зачитали смертный приговор. Но самым неприятным было то, что Минхо, мать его, был прав. — Внушение прошло успешно? — прежним стальным тоном прервал молчание старший, выдергивая Джисона в жестокую реальность. Тот молча кивнул. — Отлично. Минхо поднялся на ноги, непроницаемо глядя на парня сверху вниз: — Можешь лечь спать, где хочешь. Спокойной ночи. Хлопок дверью. Тишина. ***       «Спокойной ночи» не получилось. Джисон уже битый час ворочался на широкой кровати в гостевой спальне, пытаясь уснуть, но выходило только еще больше ворочаться. Это идиотское состояние, когда как бы ты ни лег, тебе будет неудобно. Потому что мысли не затыкаются – шикаешь на них, умоляешь замолчать хотя бы на несколько часов, пытаешься не обращать внимания - все без толку. Хана это состояние одолевало редко. В последние полгода. Ему надоело каждую ночь часами реветь в подушку, писать с опечатками сотни и сотни слезливых размышлений заметки (все тот же «дневник», только чуть затянувшийся) и безвольно наблюдать, как на обратной стороне век вырисовывается он и зовёт его, поманивает рукой, да еще так смотрит преданно, что сердце в комок сжимается. И болит. И болит. Юнми снился ему каждую ночь. И каждую гребаную ночь Джисон просыпался с опухшими глазами и нежеланием жить. Ему был омерзителен один вид Юнми, эти орехово-карие глаза с янтарными прожилками, согревающие одним коротким игривым взглядом, эти мило растрепанные темные волосы, в которые Хан так любил зарываться пальцами, эти изящные губы… омерзителен. Потому что Джисон каждый раз, видя его, расклеивался. Разваливался. Душа трескалась, солеными каплями падая на подушку. В эти моменты он был себе противен. А значит, отвратитителен был и сам Юнми. “У тебя же никто не умер,” — говорили друзья. Да, не умер. Вот только от этого не легче. Один из психологов сказал Хану, что психика человека переживает расставание с любимым так же, как его смерть. Психике плевать, что это за утрата. Это утрата. Это безжалостно вырванный раскаленными щипцами кусок души. Это рваные края, истекающие кровью и затягивающиеся уродливыми рубцами, которые уже никогда не заживут – лишь перекроются новыми, менее глубокими. Была ли это скорбь? Если не она, то что-то очень и очень похожее. Как-то раз Джисон услышал одну фразу: «Скорбь пускает корни там, где раньше была любовь». Если психике по барабану, скорбеть по живым или по мертвым, то лучше бы он сдох. Так решил для себя Джисон. Решил второпях, когда полгода назад вместе с образом Юнми перед закрытыми глазами к нему стала приходить адская боль в сердце, будто его кололи ножом – вонзали, доставали и снова вонзали, и так – пока он с горем пополам не засыпал. Тогда он принял и еще одно решение – не оставлять себе сил вообще на какие-либо мысли перед сном. Он работал до упора, а если работы не было, смотрел фильмы. Какие угодно, лишь бы сон пришел к нему сам. Он часто сваливался в сон прямо за ноутбуком, но даже отпечатки клавиш на помятом лице и тарабарщина в текстовом файле были куда лучше, чем агония каждую ночь. Полгода его ничего не беспокоило – если не считать депрессии, социальной тревожности и суицидальных настроений. Его сон был крепким и чистым. Вплоть до сегодняшнего дня. Из головы не лезли навязчивые мысли. О жизни, о Коммуне, о хранителях. Каким будет следующий приказ Коммуны? Он будет – это факт. Заказ на Сон Юнмина вполне мог быть проверкой, и Джисон, к сожалению, ее прошел. Тоненький голосок совести все еще пищал “Убийца! Ты убийца!”, но Хан упорно отпинывал его куда подальше. Волновало ли его произошедшее днем? Да, еще как. Винил ли он себя за это? Несомненно. Чувство вины подсказывало, что ему нужно было лечь в сырую землю вместо ни в чем не повинного Юнмина. Это гаденькое чувство чуть заглушал тот факт, что спортсмен был отнюдь не белым и пушистым – от одного воспоминания о его сальных прикосновениях Хана пробирала липкая дрожь. Поможет ли чувство вины возродить Юнмина? Нет. Есть ли смысл думать об этом именно сейчас, в постели, когда дело давно сделано, а труп цели уже остыл? Нет. Джисон беззвучно усмехнулся. Рассуждаю, как Минхо. Что происходит между ними? Хороший вопрос. Что-то точно происходит. Он не мог сказать ничего внятного о том, что творится в голове хранителя – тот был просто темным лесом. Зато мог уверенно и с гордостью заключить, что с ним самим происходит какой-то пиздец. Когда Минхо обнимает его, просто касается, когда он смотрит так пристально из-под пушистых ресниц, Джисон улетает куда-то далеко и… не безвозвратно, но… просто далеко. Куда-то, откуда возвращаться не хочется. А сегодня, в спальне хранителя… Бог мой. От одной мысли об этом в тонкую ткань пижамных штанов уперся эрегированный половой орган. Отлично, у меня встает на Ли Минхо. Джисон медленно выдохнул, унимая взлетевшее сердцебиение. И эрекцию. Да, у него встает на Минхо. А еще он его боится. И не доверяет ему. И ненавидит. Все сразу. Месиво. Как только хранитель оказывается перед ним, глаза снова видят Юнми. Казалось, за эти годы мозг должен затерять его образ в закромах памяти, но нет. Он помнил все, вплоть до крохотного шрама на скуле. Хан хочет быть ближе к нему. Он этого жаждет. Но его это пугает – и то, что с ним происходит, стоит сильным рукам Минхо коснуться его, и сама тяга к нему, схожая с ломкой. Он был похож на наркомана – ему было хреново, и поэтому он делал то, от чего ему было на мгновение чуть лучше, но потом – еще хуже. Это была стремящаяся вниз спираль, конец которой был понятен далеко заранее. И все же слезать с нее – ого, какой лексикон наркомана – было выше его сил. Минхо постоянно давал ему какую-то хрупкую надежду, но тут же с размаху разбивал ее. За каждым добрым словом следовало десять колких, за каждыми объятиями – резкое похолодание, за каждым актом помощи – напоминание, что он просто делает свою работу. Пальцы стиснули черную простыню. Да, он просто делает свою работу. Вот только Джисон никак не мог отучить себя растворяться в нем всякий раз, когда его руки обвиваются вокруг талии. Работа, не работа – ему становилось абсолютно плевать, потому что сердце переходило во взлетный режим, и на секунду весь ужас, переполнявший реальный мир, исчезал. Он взлетал куда-то высоко, и чем выше – тем больнее было падать спустя пару секунд, когда настигало горькое осознание, что все это тепло – лишь должностные обязанности. Способ успокоить подопечного. Привести его в чувство. И прочие холодные, как лед, бесчувственные формулировки. Черт возьми, да Джисон был даже на секунду рад, что убил Сон Юнмина, потому что именно тогда он получил от Минхо столько заботы, сколько, кажется, не получит больше никогда. И вновь – способ успокоить подопечного. Привести его в чувство. А ведь Минхо тоже глубоко несчастен. По-своему. Осталось там, в его жизни, что-то важное – настолько важное, что это заставило его пойти в службу и постоянно приводит в сквер перед университетом Ёнсе. Вряд ли у него хватает сил на хоть какое-то тепло по отношению к Хану – левому человеку, с которым его связывают лишь служебный долг да сверхэмоциональный Хенджин. Хан все время плачет, а Минхо выполняет свою работу. Ему бы со своими тараканами справиться, а Джисон еще других подкидывает. Нет, он не обязан разбираться с хаосом в голове подопечного. На глаза навернулись слезы. Это не помешает Хану спасти себя самостоятельно. Хватит с него страданий. Не могу больше здесь находиться. Он, глубоко вдохнув, слез с кровати – максимально тихо, чтобы не создавать лишнего шума. И вопросов от Минхо. Захватил со стеклянного столика телефон – там уже мерцали уведомления о каких-то новых сообщениях – и беззвучно вышел в коридор. Надо забрать одежду из ванной – в квартире тепло, наверняка она уже высохла. Джисон зашагал вперед по коридору, осторожно ступая с пятки на носок. Дверь в спальню Минхо была открыта. Он не поворачивался в ту сторону – не хотел даже краем глаза видеть спящего хранителя. Наверняка во сне он такой же до одури красивый, особенно без напряженного взгляда и нахмуренных бровей. Умиротворенный. Если Хан увидит его таким, то уйти точно не сможет. Обострившийся в ночной тишине слух уловил какой-то звук – не шаги, но что-то еще. Джисон остановился напротив дверного проема. Похоже, звук из спальни. Он нервно поджал губы, все еще не осмеливаясь повернуть голову. Минхо разговаривал во сне. Тихо и слабо, не своим голосом. Пришлось вслушаться, чтобы разобрать, что он говорил. — Джисон… Джисон, прости меня… Джисон… — словно в бреду, повторял он снова и снова. В груди неприятно кольнуло. Хан, прикрыв глаза, медленно выдохнул. Лучше бы я прошел мимо. Ноги против воли повели его к кровати хранителя. Вот он прошел сквозь дверной проем, перешагнул брошенную на пол футболку, обогнул кровать и оказался прямо за спиной Минхо. Хранитель, ссутулившись, обнимал руками подушку и продолжал бормотать имя Хана. Ребра прорисовывались при каждом рваном вдохе, волосы прилипли к влажной от холодного пота шее. Парень завис с открытым ртом, не в силах вымолвить и слово. Никогда его таким не видел. Уязвимым. Почти беззащитным. Его долг – оберегать Джисона, но кто будет оберегать его самого? — Джисон, мне так жаль… — снова раздался едва слышный голос. Мне показалось, или я услышал мольбу? Мышцы на его спине напряглись, красиво подсвечиваемые мягким светом из окна. За что он извинялся? На ум приходило только одно. Сложив запястье на руле, Минхо уткнулся в них лбом, как будто уснул. Но он совершенно точно не спал. Только… Только пальцы до побеления сжались в кулаки. Только тихие-тихие всхлипы прокатывались по салону авто. — Ли Минхо, ты никчемный, —прошептал он еле слышно. Джисон и не думал винить его за это. Черт, это было бы абсурдно: сделать все, чтобы Минхо не смог выполнить заказ за него, а потом бросаться обвинениями. Похоже, хранитель видел эту ситуацию немного иначе. Младший, опустившись на колени перед кроватью, несмело протянул к нему руку. Когда кончики пальцев коснулись плеча, хранитель крупно вздрогнул, и Джисон тут же отдернул кисть. Но тот все так же спал. — Прости меня… — промямлил Минхо, стиснув пальцами гладкую наволочку. Что, если он извиняется за что-то другое? Стиснув зубы, Хан дотронулся до него во второй раз, уже увереннее. Осторожно положил ладонь на сильное плечо, в напряжении сжавшееся под самым подбородком. Невесомо провел вниз по руке, до локтя. Мышцы медленно расслаблялись прямо под его ладонью. — Ты ни в чем не виноват, Минхо, — прошептал Джисон, бережно поглаживая его плечо. Кажется, хранитель успокаивался. Нервная дрожь стихала. — Ни в чем, слышишь? Он ошеломленно слушал, как говорит это. Слова сами слетали с уст, минуя фильтр интеллекта. — Джисон, вернись… — раздался тихий шепот. Сердце ёкнуло. — Я никуда не уходил. Я с тобой, — ответил Хан, слушая постепенно возвращавшееся в норму дыхание хранителя. Рука скользнула на ключицы, выступавшие чуть сильнее с каждым вдохом. Чуть притормозила на рельефных шрамах прямо под ними. Внезапно Минхо схватил его кисть. Не сильно, но Джисон издал какой-то испуганный звук и тут же зажал рот рукой, опасаясь разбудить старшего. Твою же мать. Он осторожно заглянул в лицо хранителя – все еще спит. Больше не сжимает губы, и складка между бровей разгладилась. Теперь он выглядел совсем молодым, едва ли старше Хана. Джисон ощущал каждый его вдох, каждое движение испещренной рубцами грудной клетки, и у него самого в груди ярким светом растекалось какое-то неизвестное тепло, умолявшее прилечь рядом и никогда, никогда не отходить от Минхо. Пальцы хранителя на его кисти расслабились и просто прижали ее к груди – туда, где когда-то билось сердце, а сейчас – тишина. В этой тишине таилось много, слишком много. Почему-то Хану казалось, что именно сейчас маска угрюмого работника, прибитая к лицу Минхо, наконец-то сползала, открывая иную его сторону. Чувствительную. Человеческую. Как только остатки сна покинут его, крепления на маске вновь затянутся, но в эти самые минуты в глубине души Хана зарождалось что-то очень теплое. Уголки губ младшего приподнялись в слабой улыбке, и с ресниц сорвалась и покатилась вниз по щеке единственная слеза. Он, опираясь рукой на кровать с противоположной стороны от Минхо, склонился к нему, чтобы оставить на скуле легкий поцелуй. — Джисон… — совсем чужим, надтреснутым голосом выдохнул старший, и Хан до боли закусил внутреннюю сторону щеки. Я отомщу всем чудовищам, которые когда-то причиняли ему боль. Всем, кто превращал его звезды в пыль. Я приду ко всем, кто превратил его жизнь в кошмар, и стану кошмаром для них. “Смогу ли я повторить это утром, когда опять наткнусь на холод и безразличие?” — проснулся голос разума. Похожее на эйфорию чувство, пустившее было корни в его сердце, улетело в пропасть. Он последний раз провел рукой по щеке Минхо и направился в ванную за одеждой, а затем – на выход из квартиры. Я больше не могу здесь находиться. А еще нужно покормить Мистера. ***       — Зеленый? — Джисон недовольно нахмурился. — Он никогда не играет зелеными игрушками, ты же знаешь. — Возьми любую, — послышался в телефоне мягкий женский голос. — Ты лучше меня знаком с этим ленивым комком шерсти. Парень беззвучно усмехнулся. — Ага. В трубке раздались короткие гудки, и он убрал устройство в карман светлых джинсов. «Ленивый комок шерсти». Нельзя было придумать лучшего описания для его кота. Люциферу было не меньше пятнадцати лет, и он не очень любил напрягать мускулатуру – то ли из-за старости, то ли из-за лишнего веса. Но ему нравилось размеренно катать по полу игрушки. Главное, не зеленые – на них он шипел. Сначала Хан удивлялся этой его реакции, но со временем решил списать это на возрастные особенности. “Нужно уважать старость,” - говорил он себе всякий раз, когда бровь сама собой ползла вверх при взгляде на очередную выходку Люцика – так называли почтенного кота в его семье. В небольшом магазине зоотоваров приятно пахло кормом для попугаев, которые болтали где-то на верхних полках, и немного – сахарной ватой. Ее продавали прямо около входа. Еще веяло легким ароматом лета – тем самым, который почувствуешь, если выйдешь на солнцепек. Аромат тепла. Джисон выбирал очередную игрушку для Люцифера. Очередную, потому что все предыдущие он где-то затерял – какие-то, наверное, покоились под несдвигаемым черным диваном, другие… Даже задумываться не хотелось, где другие. Проще было купить новую. Он не мог выбрать между красным мячиком и серой плюшевой мышью. Мячики Люцифер любил больше, но больше было и шансов, что уже скоро эта игрушка отправится туда же, куда и предыдущие. Плюшевая мышь… отличный вариант, но мама опять будет ворчать, что Джисон устраивает дома живодёрню – мол, мышь слишком похожа на настоящую, и ей не по себе, когда Люцик таскает ее в зубах. Решено. Убрав назад прилипавшие ко лбу розовые волосы – покрасился пару месяцев назад, в честь выпускного года старшей школы - Хан снял с полки упаковку с мячиком. Чуткий слух уловил какое-то шебуршание справа. Он заинтересованно обернулся на звук, и глаза сами собой расширились. О. Боже. Мой. Около полки с собачьим кормом стоял, похоже, самый красивый человек в его жизни. Джисон прожил семнадцать лет, проживет еще, дай бог, несколько раз по столько же, а такого больше не встретит. Молодой парень, на вид едва ли старше Хана, вертел в руках небольшую желтую упаковку. Взгляд моментально зацепился за фарфоровую кожу, за идеальный, будто нарисованный, угол нижней челюсти (“Офигенный,” - пронеслось в голове), за крохотную серьгу-кольцо в левом ухе, за… за то, как он задумчиво прикусил губу, читая состав корма. Незнакомец повернулся к нему – попробуй не повернись, если на тебя пялятся целую вечность – и сердце пропустило удар, когда темные глаза чуть сощурились в теплой улыбке: — Я могу чем-то помочь? Господи, помоги мне… У него и голос такой же офигенный. Низковатый, но не старый, и… и мягкий такой, как зефирка, когда ее поджаришь на костре. — Нет… да. Не совсем. Что ты несёшь? Джисон на секунду прикрыл глаза, чтобы унять панику. — Я Джисон, — он, приняв уверенный вид, протянул парню руку с переводной татуировкой в виде маленького дракона на запястье. Лицо подправил, а рука трясется. Взгляд парня задержался на драконе, и уголки губ поползли еще вверх. — Юнми, — пожав руку, ответил он. Юнми. Юн-ми… его имя можно произносить вместо молитвы. Все войны вмиг прекратятся. Блин, он увидел дракончика и подумал, что я инфантильный?! Джисон, рукопожатие затянулось. Смущенно кашлянув, Хан отпустил руку и убрал обе кисти за спину, чтобы Юнми не видел, как они дрожат. Да у тебя лицо красное, как спелый томат. — У тебя котенок, да? — склонив голову вправо, спросил новый знакомый. Кажется, неловкость, уже ощущавшаяся кожей, нисколько его не смущала. Даже забавила. Хан кивнул. — Кот. Люцифер. Вот, покупаю ему игрушку… Все остальные он где-то спрятал, — он издал самый неловкий смешок в мире, и щеки еще больше залились краской. Юнми весело улыбнулся ему, прислонившись плечом к полке: — Они такие милые, да? — в карих глазах на секунду блеснул детский восторг. — Я тоже всегда хотел завести котика. Рыжего такого, пушистого. Но Сонхёк запрещает. Взор погрустнел. “Ты сам, как котик,” — невольно подумал Джисон, глядя на его до безумия аккуратные черты лица, и тут же, застеснявшись своих мыслей, отвел глаза. — Кто такой Сонхек? Это был вопрос, призванный помочь ему расслабиться. Успокоиться. Не помогло: под заинтересованным взглядом Юнми он складывался, как шезлонг. — Он… — собеседник замолк на мгновение, — дядя. Сонхек – мой дядя. Новый знакомый как-то дергано поправил серый бомбер. Занервничал. Оно и понятно. Если он живет с дядей, то родители либо все время в разъездах, либо… Наверное, лучше не развивать эту тему. — Значит, он собачник? — в попытке сгладить неловкость улыбнулся Хан. — Что за порода? — он кивнул на пачку корма в руках Юнми. — Стаффорд, — поспешно, будто отмахиваясь, ответил он. — Дядя любит бойцовских собак. Он так внимательно изучал лицо Джисона, что по коже пошли мурашки. “Хватит вести себя, как первогодка,” — решительно сказал Хан сам себе и смело взглянул в карие глаза напротив. — Знаешь, ты можешь приходить ко мне. Вернее, к Люциферу. Он ленивый, но очень ласковый. Тебе точно обрадуется. На нечеловечески красивом лице Юнми засияло что-то среднее между шоком и благодарностью: — Правда? — он по-детски приоткрыл рот. Если бы не остатки самоконтроля, Хан бы уже растекся в розовую лужу. — Ага, — он уверенно кивнул. — И я тоже буду рад. Чего? К лицу снова прилила кровь. В душе Джисон наивно надеялся, что Юнми не услышал последнюю фразу, но он явно услышал: уголки губ дернулись вверх. Интерес это был или издевка – большой вопрос, но Хан готов был смотреть на эти губы вечность и даже чуть дольше. — Я с удовольствием приду, — ответил бархатный голос. Боже… боже-боже-боже… Я что, сплю? Повисла тишина. Почему? Джисон просто открывал и закрывал рот, но от шока как онемел. А этот словно раздевал его глазами – настолько пронзительным был его взгляд, пока он терпеливо ждал, когда Хан вернётся на Землю. А может, так казалось только самому Хану, внутри которого бушевал сущий апокалипсис. — Т-тогда… Обменяемся телефонами? — наконец заговорил он. Голос предательски дрожал. Впрочем, Юнми, наверное, уже понял, что парень напротив него немного нервничает. — Конечно, — Юнми так издевательски спокойно кивнул. — Набирай мой… Руки вспотели. Хан трясущимися большими пальцами печатал номер, через раз попадая по нужным клавишам, промахиваясь и стирая по три раза, а потом и вовсе чуть не выронил телефон. “Юнми (красавчик из магазина)”. Сохранить контакт. Джисон позвонил на новый контакт и, как только пошли гудки, сбросил. Теперь у Юнми был его номер. Его телефон успел издать первые пару нот мелодии звонка, и он достал устройство из кармана. Увидев пропущенный, он изобразил вежливую улыбку. Я. Получил. Номер. Этого. Аполлона. Как-то раз Джисон читал порнушную книгу про студентку и богача, любившего БДСМ, и заметил одну идиотскую закономерность: каждые несколько страниц главная героиня общалась со своей внутренней богиней. Если у Хана есть внутренняя богиня, то она сейчас в истерике наматывает круги. Может, его внутренняя богиня – это сердце, которое в этот самый момент очень старалось раскрошить грудную клетку. Они вместе рассчитались на кассе за покупки. Взгляд Джисона все время съезжал с чего угодно на Юнми, будто его притягивало магнитом, и каждый раз парень зависал на несколько секунд. И кассир это заметил. Заметили все, включая самого Юнми. Он шагнул чуть ближе к Хану, двигаясь к выходу, и тот жутко неуместно отскочил в сторону. Вместе вышли из магазина. — Черт… — едва слышно прошептал Юнми, когда позади хлопнула входная дверь. Пешеходная улица кишела людьми. Вернее, это было ее обычное состояние – ближе к вечеру сюда сходились все, чья задница жаждала приключений после рабочего дня. Джисон недоуменно обернулся к новому знакомому, и его мир на секунду стал черно-белым. Тот словно прилип спиной к двери и немигающим взглядом пялился на толпу, нервно втягивая приоткрытым ртом воздух. Шея была напряжена до предела. Он судорожно оттягивал от горла воротник белой футболки, будто ткань его душила. Он был напуган. Ужасно напуган. Хан сглотнул. — Юнми, ты в порядке? — он заглянул в стеклянные глаза парня, несмело задевая его плечо. Тот тряхнул головой – блестящие темные волосы повторили траекторию движения – и попытался принять прежний вид. Не вышло. Маска спокойствия тут же растрескалась. Во взгляде все еще была паника, а грудь все еще слишком сильно поднималась при каждой попытке вдоха. — Все нормально, — неестественно пробормотал Юнми. Карие глаза продолжали в ужасе наблюдать за людьми на улице, напоминавшими быстрое течение. Даже по тому, как ты это сказал, можно понять, что нихуя не нормально. Кажется, я догадался. — У тебя социальная тревожность, — Джисон будто задал вопрос, но говорил с однозначно утвердительной интонацией. Ответа не последовало. Мгновение – и Юнми снова оказался внутри магазина, в крепких объятиях розоволосого парня. Джисон действовал автоматически. Он скорее наблюдал, как его тело управляет само собой. Ему было неловко, стыдно, страшно, но тело точно знало, что в этот момент Юнми необходимы его объятия. Знало, что его нельзя оставлять таким. Напуганным. Беспомощным. Теплые руки нерешительно опустились на спину Хана, и он чуть не выгнулся в пояснице. По телу прокатилась волна мурашек. — Давай подождем немного, пока толпа рассосется, — куда-то в плечо проговорил Джисон, слыша бешеное сердцебиение своего нового знакомого. — Нет, — ответил он как-то слишком резко. — Пойдем сейчас. Он помедлил немного, не прекращая объятий. Хан терпеливо ждал. — Не хочу, чтобы ты из-за меня задержался. Только тогда Юнми опустил руки и взглянул прямо в глаза Джисону. В суженных зрачках черным по белому читалась благодарность. ***       Хан завалился домой, чуть пошатываясь от сонливости, а дальше все как на перемотке: повключал везде свет, положил корм в миску рыжего засранца и чудесным образом оказался с разбитыми кулаками, ударяющим по одному и тому же месту на кухонной стене. Парень не отвлекался ни на что – просто бил, бил и бил, чтобы заглушить невыносимый хор мыслей. На светлых обоях оставались пятнышки крови, а на костяшках – ссадины. Джисон бездумно глядел на них, а когда они через несколько секунд затягивались – издавал раздраженный рык и продолжал боксировать со стеной. Ненавижу. Ненавижу все. В глубине души он жалел, что уехал. По дороге домой он несколько раз разворачивал машину, хотел вернуться к хранителю, не оставлять его одного таким. Но он не мог не уйти. Прекрасно понимал, что пожалел бы об этом с первыми лучами солнца, с первыми же словами Минхо после пробуждения. Что бы он сказал Хану? «Лицо попроще»? «Заткнись и поехали к Чану»? Или, может, сразу «исчезни из моей квартиры»? Холодная стена получила очередной удар. Нет. Если бы Хан, как и хотела та его часть, что не подчиняется разуму, остался с хранителем и лег рядом, если бы прижался к нему и так уснул… эти слова убили бы его. Он бы сделал солнышко на эмоциональных качелях. Еще удар. Кожа болела, и Хан от этого бил еще сильнее – физическая боль хоть немного перекрикивала бурю внутри. Джисон знал, что принял правильное решение. Вернее, знал его мозг. А вот сердцу было плевать. Говорят, даже верное решение может первое время причинять боль. Сколько должно пройти времени, чтобы это стихло? Сколько ударов по стене? Теперь он безуспешно пытался заткнуть – вернее, усыпить – голос чувств, сражаясь с кирпичной кладкой, прикрытой обоями. Постоянно хватался за сердце, грозящееся разорваться на мелкие кусочки. Вытирал редкие слезы рукавом кофты и невольно принюхивался к запаху. Одежда наскаозь пропиталась сандаловым ароматом. — А есть ли теперь в моей жизни хоть что-то, от чего не больно? — мрачно усмехнулся Джисон перед тем, как со всей силы впечатать кулак в стену. Именно таким, пьяным от боли, застал Джисона телефонный звонок, от которого высокий стол пугающе задребезжал. Он провел пальцем по экрану снизу вверх, отключая вибрацию. Отложил телефон. На том проводе сбросили вызов и тут же набрали снова. Какому хрену и какого хрена от меня надо среди ночи? Хан, поморщившись, не глядя нажал на зеленую кнопку и поднес устройство к уху: — Че тебе… — начал было он наезжать на непрошенного собеседника, но из трубки в ухо ударил взволнованный голос: — Ты у Минхо? Брови сами собой поползли вверх. Парень опустился на высокий стул, оперевшись локтем на стеклянную столешницу. — Хен… — Хан прокашлялся, — Хенджин? — удивленно переспросил он, встряхивая разбитый кулак. Как будто на нем что-то осталось. — Он самый, — усмехнулся собеседник. Голос потеплел. — Ты вообще не смотришь, кому отвечаешь? Джисон ответил кратким «м-гм», опираясь лбом на руку. Спорить с другом не было никакого желания. Тот вздохнул, и на мгновение промелькнуло в этом вздохе раздражение: — Еще раз, — начал он, — ты у Минхо? Или опять нашел приключения на свою красивую задницу? Хан невольно улыбнулся. Да, красивую. — Я был у Минхо, сейчас дома, — после короткой паузы добавил: — Задница цела и невредима. Из трубки тут же послышался полный ужаса вскрик Хенджина: — О ужас! — театрально воскликнул он. — Мне поговорить с хёном об этом? Изо рта вырвался смешок. На фоне была слышна негромкая музыка. На клуб было не похоже – слишком тихо; на какую-нибудь тусовочную улицу – тоже, иначе было бы много голосов пятничных тусовщиков. Видимо, блондин опять где-то разъезжал. Он хотя бы иногда спит по ночам, или играет в Деймона Сальваторе? Беззлобно закатив глаза, Джисон откинул со лба волосы: — Иди нахрен. Вернее… — он замялся, — Приезжай, — уже не так весело. — Пожалуйста. К концу фразы тон стал совсем бесцветным. — Та-ак, — голос резко посерьезнел; Хенджин даже выключил музыку в машине, — это ты чихнул, или мой друг сердечный научился просить внимания, — он перешел на заговорщицкий шепот, — словами через рот? Что случилось? — Я убил человека, — безэмоционально произнёс Хан, вырисовывая пальцем какие-то узоры на столешнице. Старший ответил до абсурда обыденно: — Это-то понятно, — встретив неловкую тишину на другом конце провода, он уточнил чуть тише: — В смысле… Хён всех на уши поднял. Я думал, ты знаешь. Ах да, точно. В памяти Джисона вдруг всплыл телефонный разговор Минхо и Хенджина, который он случайно услышал сквозь сон. — Есть ведь что-то еще? — продолжил блондин. — Да, есть что-то еще, — Хан кивнул, пародируя его интонацию. — Просто приезжай, если не занят. — Я почти здесь. Жди. Короткие гудки. Джисон в мгновение ока сорвался с места и подбежал к окну, выходившему на въезд на придомовую территорию. В ярком свете фонарей было видно, как с оживленной дороги сворачивал знакомый злобно глядящий автомобиль. Устало запрокинув голову, парень задернул штору и протянул: — Слишком быстро ты пригнал, Джинни. Интуиция – вернее, элементарная логика – подсказывала, что блондин и так собирался заявиться к Хану если не в квартиру, то в дом точно. Более того, он думал, что Джисон сейчас греет задницу в гостях у Минхо, а значит… значит, хотел прийти сюда в отсутствие хозяина. Явно не друга навестить. С какого момента моя квартира стала похожа на проходной двор? Несколько минут спустя дверь открылась, и в коридор, освещенный только лампой из гостиной, шагнул его великолепие Хван Хенджин. Он замер, бегло сканируя Джисона глазами, и выдал: — Живой и без стекла в ноге. Уже хорошо. Тот лениво прислонился спиной к стене напротив двери, скрестив руки на груди. — Думал, я опять побегу вешаться? — Хан, едва сдерживая улыбку, вскинул бровь. — Не дождешься. Хенджин негромко засмеялся, вышагивая из идеально белых кроссовок: — И я тебя люблю, дорогой. Он замешкался на секунду, снимая куртку, а затем приподнял подбородок, как будто внезапно что-то понял: — Ты ждешь, что я объясню, какого черта ехал к тебе без приглашения. Он всегда был таким догадливым? — Ага. — Это был не вопрос, — Хван кашлянул и продолжил: — Хён попросил немного приукрасить твою квартиру. Блондин каким-то образом достал из-за спины пышный букет из белых цветов, и у Джисона в горле вдруг пересохло. — Чувствую, ты сейчас заворчишь “откуда у тебя ключи-и, какого хре-ена”, — забавно передразнил его интонацию Хенджин, — А я отвечу: приехал за ними к Минхо, пока ты принимал ванну. Может, уже возьмешь их? — он выжидающе зыркнул на друга, кивая на цветы, но тот его не слушал. Не слышал. Хан как заколдованный пялился на букет. Рука не поднималась дотронуться до изящных лепестков. ***       — Хани, я… я не знал, какие тебе нравятся. Но слышал, что белые гиацинты на языке цветов означают «я буду молиться за тебя». По-моему, более подходящих просто не найти, — усеянные пластырями и полузажившими порезами бледные руки протянули белоснежный букет в светло-желтой обертке. Маленькие цветки с шестью лепестками складывались в высокие соцветия, обрамленные аккуратными зелеными листьями. От гиацинтов исходил слабый, но очень приятный аромат — Джисон почувствовал его, едва взяв букет в руки. Он так и не понял, так пахли сами цветы, или они уже успели пропитаться по-весеннему свежим парфюмом Юнми. Хан все время шутил, что рядом с ним всегда май. Или, как минимум, апрель. — Они чудесные, — выдохнул Джисон, подняв блестящие от слез глаза на того, кто приносил в его жизнь вечную весну – даже сегодня, четырнадцатого февраля, среди сырого промозглого ветра и оголенных, словно высоковольтные провода, ветвей деревьев. Юнми одним до невозможности нежным взглядом из-под густых ресниц разбирал его по деталькам, как конструктор, и собирал снова, во что-то совершенно новое. — Прямо как ты. Он протянул руку к щеке Хана, покрасневшего от смущения, и сердце ушло в пятки. *** — Попал в самую точку, — мрачно выдохнул брюнет, сглатывая внезапно подступившие слезы. Хенджин беззаботно улыбнулся, сверкнув хайлайтером на скулах, когда вместе с букетом проходил мимо остолбеневшего Джисона в гостиную: — На языке цветов эти штучки означают «я за вас молюсь» или типа того, — он достал из навесного шкафа черную стеклянную вазу. — Их впору дарить каждому подопечному. Иногда вы такие приколы выкидываете, что остаётся только молиться. Хенджин быстро налил в вазу воду из-под крана и опустил туда букет. Это когда ты успел так освоиться на моей кухне?! Брюнет не смог сдержать грустную улыбку: — Все хранители знают язык цветов? Может, вы и вальс танцуете? — он аккуратно взял изрядно потяжелевшую вазу в руки и понес ее на журнальный столик напротив дивана. Обоняние моментально уловило знакомый аромат весны. Конечно, это был обычный запах свежих цветов, но сердце все равно жалобно завыло. Хан медленно выдохнул, прикрыв глаза. Попытался отогнать болезненно светлые воспоминания. Не вышло. — Эй, не издевайся, — хохотнул блондин. — Я про эти белые гиацинты вообще загуглил, пока к тебе ехал. Все вопросы к Минхо. Кто знает, какие у него еще средневековые замашки. Опустив букет на стеклянную столешницу, Джисон вернулся к блондину – тот уже удобно уселся прямо на высокий кухонный стол. — Значит, это он выбирал цветы? — устраиваясь на стуле рядом, уточнил Хан. Только не реви, только не снова. Опять сглотнул. — Да, — блондин уверенно кивнул. В его руках неизвестно откуда уже была красная жестяная банка с газировкой. Значит, этот непробиваемый индюк решил меня порадовать? Или, может, просто еще раз напомнил, какой я проблемный и глупый? — Он раз сто повторил, что нужны “белые гиацинты, Джинни, только белые гиацинты!” - Хенджин театрально замахал руками, сделав комично низкий голос – пародировал Минхо. Что ж, спасибо, Ли Минхо. Хан не мог понять, вызвал ли этот подарок у него полет бабочек в животе или распылил на них дихлофос. Прямо сейчас бабочки лежали плашмя, счастливо подергивая крылышками, а их хозяин очень старался не пустить слезу. — Но хватит о хёне, — голос блондина вдруг стал серьезным. — Ты ведь для чего-то меня позвал? — он выгнул аккуратно нарисованную бровь, заглядывая в мокрые глаза друга. Тот кивнул. Хенджин развернулся так, что теперь его длинные ноги в голубых узких джинсах свисали со стола в сторону Джисона, и, отпив немного газировки, произнёс: — Я весь внимание, — он по-ребячески заболтал ногами в воздухе. Брюнет искусственно усмехнулся, отклонившись на спинку стула: — Даже не знаю, с чего начать. Как дела у вас с Сынмином? — Ч… — блондин подавился колой, которая изо рта выплеснулась прямо на белоснежную рубашку, — чего? Откуда ты знаешь? — Он приезжал за тобой в СНУ. Ни за что не поверю, что он просто устроился к тебе личным водителем. В глубине души Хан был доволен, что тоже умеет красиво подлавливать людей и вызывать у них вот такую реакцию. Не одному же ему страдать, верно? — А, это… — прокашлявшись, начал Хенджин. — За день до этого, вечером, я, скажем так, нехорошо себя чувствовал. Очень нехорошо. “Сколько же ты ошибок сделал в словосочетании «нервный срыв»,” - пронеслось в голове у Джисона. Он все время говорит не держать в себе чувства, а сам?.. — И решил позвонить Сынмину – ради бога, не спрашивай, почему, — Хван предостерегающе поднял руку. — Он приехал. И тем же вечером я выпил. Много. С утра, естественно, за руль мне было нельзя, поэтому Сынмин меня отвез. Вот и вся история. Блондин так ровно и так обыденно рассказал это, будто специально составил историю и репетировал ее, как стишок на детский утренник. — Стоп-стоп-стоп, — Хан замотал головой, — а между «Сынмин приехал» и «утром» что-то происходило, или ты от алкоголя совсем ничего не помнишь? Сидеть-то не больно? Худые щеки Хенджина вспыхнули, он вонзил возмущенный взгляд в лицо друга: — Иди-ка ты нахрен! — увидев, как тот опешил, он смягчился: — Ничего не было. Мы весь вечер разговаривали, а потом я просто уснул. “Опустим тот факт, что я все это время лежал головой на коленях у Сынмина,” - про себя добавил Хван. — Ты тоже считаешь меня шлюхой, да? Внутри что-то упало от этого голоса. Через него, как через сито, сыпалось какое-то смиренное разочарование. Джисон сначала нахмурился, сбитый с толку этим вопросом, а спустя секунду понял. Тон тут же сменился на аккуратный: — Нет, Джинни, ни в коем случае, просто… ты ведь всегда был сторонником секса на первом свидании, — он тщательно подбирал слова. — Хотя бы на втором… — Я был сторонником?! — хохотнул блондин. — О нет. Просто секс был единственным способом удержать около себя понравившегося человека, хотя бы, блять, на пару недель, - он сделал большой глоток газировки и резко смял пальцами пустую банку. — Джинни… — ошарашенно прошептал Хан, неосознанно отклонившись назад. Банка со свистом улетела через плечо в мусорное ведро. — Хани, — в глазах блеснул гнев, граничащий с отчаянием: Хенджин прекрасно знал, что Джисон скривится, услышав это слово, но специально произнёс его. — Ты всегда получал гребаные тонны любви: от этого своего Юнми, от меня, теперь от Минхо – и мне плевать, что ты сейчас начнёшь отнекиваться, ясно? Ты, мать твою, окружен любовью, и тебе поставляют ее грузовыми вагонами просто так, за то, что ты вообще существуешь и ходишь ногами по земле. Брюнет застыл, глядя в угрожающе сузившиеся зрачки Хвана. Тот вцепился трясущимися пальцами в край стола: — У меня никогда не было такой роскоши, Джисон. Ни-ко-гда. Мне хренова туча лет, но я все это время заслуживал блядские проявления любви, будто зарплату. Помог не вздёрнуться – получил пару добрых слов. Потрахался – получай несколько объятий и столько же теплых взглядов. У тебя проблемы? Тебе плохо? Ты хочешь просто побыть рядом? Уволен, возвращай пропускную карту… Уверенный голос, гасший с каждым новым словом, дрогнул, и Хенджин опустил голову. — Я хранитель, но… этот серый камень, который называют сердцем, чувствует все по-человечески, — блекло продолжил он, глубоко дыша. — Мне, как и всем вам, необходима любовь. Ни один суд присяжных в мире не признает меня шлюхой за то, что я просто пытаюсь заслужить крохи любви. Все тело Хана стремилось к блондину, каждая нервная клетка подсказывала, что именно сейчас он обязан обнять Хенджина – обязан был уже очень давно. Но он не мог сдвинуться с места. — Сынмин другой, — раздался совсем тихий голос. — Он просто… просто приехал ко мне, когда я нуждался в нем больше всего на свете, понимаешь? Он был со мной - просто был со мной, ничего не требуя взамен. Не смей, — блондин коротко всхлипнул, — загонять его под одну гребенку с теми мудаками. Не смей, ясно?! — речь вконец скатилась в писк. Следующим, что услышал Хан, были тихие-тихие всхлипы друга. Не выдержал. — Джинни… — он наконец-то вскочил со стула и крепко обнял окончательно расклеившегося блондина. — Я никогда не считал тебя шлюхой. Ни-ко-гда, — он беззлобно передразнил интонацию, обнимая широкие вздрагивающие плечи. — И, пожалуйста, прости меня за то, что я черствый сухарь. Я не специально. Правда. Хенджин усмехнулся в грудь другу. Он расслабленно сложил вытянутые руки ему на плечи: — Что-то меня опять сорвало. Извини. Из легких сам собой вырвался утомленный вздох. Едва проявил слабость – и уже извиняется за нее. Хан без слов закатил глаза, покрепче прижимая Хенджина к себе. Выдавливать из него еще эмоции, выводить на еще более тяжелые разговоры – нужно ли было это делать? Нет. Это только навредит. Хван ясно дал понять, что не готов и дальше изливать ему душу. — Знаешь, кто настоящая шлюха? — Джисон попытался мягко перевести тему – не факт, что получится, но попробовать стоило. Хенджин издал тихое “м-м?”, все еще скрывая лицо в его худи. Скорее всего, просто не хотел, чтобы друг видел его с заплаканными глазами. — Минхо. Блондин моментально отстранился: — А вот тут притормози, — его строгий взгляд вонзился в зрачки Хана, недвусмысленно сообщая, что тот сморозил что-то не то. И опять Хан Джисон не прав. Недоуменно вскинув брови, тот воззрился на друга в ожидании пояснений. — Ты пронюхал, что он спал за деньги, — кивнул Хенджин и тут же махнул рукой в сторону стула: — Может, сядешь уже? Мне некомфортно. Да, их лица были непозволительно близко. Слишком близко для лучших друзей. На секунду в кухне воцарилось неловкое молчание. Мгновение спустя оба рассмеялись: — Повинуюсь, принцесса Хван, — сквозь смех произнёс Джисон, опускаясь обратно на сиденье и подняв на него ноги, чтобы обхватить колени руками. Блондин расслабленно оперся на руки, поставленные за спиной: — Премного благодарен, — шутливо улыбнулся он. — Так вот, ты пронюхал, что Минхо зарабатывал телом – это похвально. Браво, Шерлок Холмс, — он одобрительно взвел бровь. — Но у тебя устаревшая информация. — Подожди-ка, — Хан вскочил с места и быстро оказался у холодильника, доставая оттуда светло-серую банку энергетика. За его торопливыми движениями с немым вопросом в серебристых глазах следил Хенджин, поворачивавший голову вслед за другом. Джисон на ходу вскрыл банку – та с приятным шипением поддалась – и, сделав небольшой глоток, запрыгнул на стол прямо справа от блондина: — Вот теперь говори. — Что ты… — Чувствую, будет фееричная история, — брюнет пожал плечами. — Под такую нужен попкорн. Его у меня нет, поэтому вот, — он слегка приподнял руку с банкой. Хенджин устало помотал головой: — Ты псих. Так вот, — повторил он с нажимом, — Хён оставил эту деятельность. Совсем. — О как, — Джисон недоверчиво скривил лицо. — Оправдываешь его? — Ни капли. Сначала это было ему очень выгодно, сам посуди: Минхо глушил свою неизвестную боль – он явно тебе о ней говорил – беспорядочными половыми связями, а потом понял, что из этого можно извлекать немалые деньги. На него западали очень небедные люди. Просили немного, платили щедро. Вот и втянулся, — блондин поднял одну ногу на стол и повернулся к Хану лицом, оперевшись спиной на стенку холодильника. Классическая история классической проститутки. Почему на душе так гадко становится?.. — Даже на слезливую историю не тянет, — бросил Джисон резче, чем требовалось. Хенджин поднял ладонь, мол, “подожди”: — Это было вступление. Сейчас расскажу основное действие. На стул, который пару минут назад занимал брюнет, со звучным “мяу” запрыгнул Мистер. Хан мрачно усмехнулся: — Слушаю очень внимательно. — Давай оставим сарказм, — с ноткой раздражения в голосе отрезал Хван и продолжил уже мягче: — Я с самого начала говорил хёну, что секс ради чего-то, а не по прихоти, только отнимает энергию. Уйму энергии. Он отравляет душу. Мне ли не знать, — на бледном лице мелькнула печальная полуулыбка. — Минхо не верил. Убеждал себя, что все еще получает удовольствие. Помнишь, он оставался у тебя дома на ночь? — дождавшись от друга кивка, он заговорил дальше: — Тогда ему снова написал один из клиентов. Хён долго думал, но все же поехал. Он приперся в мою квартиру после, мать его, очередных потрахушек с какой-то богатой сволочью. Напряжение в груди росло в геометрической прогрессии, оформляясь в мерзкий ком в горле. Губы сжались в нитку. Джисон толком не мог объяснить себе, что его так бесило. Он очень старался внушить собственному разуму, что его перекосило из-за обычного отвращения: впускать в дом мальчика по вызову было последним пунктом в списке его желаний. Но если разум еще шел на компромисс, то сердце стояло на своем. — Хан Джисон, ты с нами? — перед глазами туда-сюда помахала узкая ладонь Хенджина, рывком возвращая в реальность. Брюнет ограничился кратким “м-гм”, и старший нахмурился, но говорить об этом ничего не стал. — После… после заказа, по пути обратно, Минхо позвонил мне, — изменившимся, почти что успокаивающим голосом продолжил Хван. — Джисон, он был в истерике. Внутри больно кольнуло. Чего? — И с чего бы? — Хан склонил голову набок, устремив взгляд в глаза другу. — Его настигла импотенция? — Джисон, твою мать! — то ли засмеялся, то ли возмутился блондин, с хлопком ударив по бедрам ладонями. — К твоему сведению, это только ваша проблема. У хранителей с этим все в порядке. — Буду знать, — закатив глаза, огрызнулся младший и отпил еще энергетика. Все это начинало его порядком доводить. Хенджин не обратил внимание на колкость: — Мне кажется, эта сфера просто выпила его до дна. Те, кто может годами работать в проституции и вывозит все это только на своих силах… — он закусил губу, — послушай, это страшные люди. Реально страшные. Минхо не из таких. Он не оттуда. От отвращения… нет, от чего-то другого на глаза так не вовремя навернулись слезы. — Блять, аж тошно, — Джисон отвернулся в сторону, поморщившись. — Как рьяно ты пытаешься его обелить. Зачем ты это делаешь, Хенджин?! Напускное спокойствие дало трещину, которая стремительно поползла во все стороны зияющими дырами. Слезы стали слишком тяжелыми и грозились, выбравшись из уголков глаз, покатиться вниз по припухлым щекам. — Знаешь, что? — абсолютно ровным тоном заговорил блондин. — Меня больше интересует, почему это так сильно бьет по тебе. — Это не бьет по мне. Ты сам знаешь, что бьет. Еще как бьет. Джисон изо всех сил старался говорить нормально. Не выдавать, что он вот-вот разревется, не давать понять, что одна соленая слеза уже где-то у подбородка. Но слишком уж голос дрожал – мелко, но дрожал. — Давай кое-что сделаем. Сбоку вдруг протянулась стройная рука Хенджина, легла на щеку и силой развернула Хана лицом к нему. Тот хотел было вернуться в прежнее положение, но его, неприятно схватив за плечи, удержали на месте. — Я уже видел, что ты плачешь, можешь не прятаться, — беззлобно улыбнулся ему блондин. — Сейчас, умоляю тебя, делай, что я говорю. Несколько секунд длилась их безмолвная и неподвижная битва, где единственным оружием был взгляд. Внимательный и уверенный, острый, словно сверло, взор Хенджина победил всухую. Хан напряженно стиснул зубы, выдыхая кипящие в нем гнев и сильное желание врезать другу, и вопросительно взвел одну бровь. Ему было уже все равно, что он каждые пару секунд всхлипывает, а лицо стало мокрым от слез. — Вот и молодец, — Хван одобрительно кивнул, отпуская его плечи и возвращаясь спиной на стенку холодильника. — Теперь закрой глаза. Брюнет подчинился. — Представь Минхо… Его и представлять не надо было. Образ хранителя сам возник перед глазами, как только сомкнулись веки. — Птенчик, ты спишь? — раздался прямо около уха тихий, чертовски притягательный шепот, отправивший по всему телу томительную волну мурашек. Джисон нехотя открыл глаза, чтобы увидеть сразу справа от себя того, кто заново научил его любить жизнь. Хранитель опирался на локоть, что-то листая на экране телефона. “Боже, он даже дышит идеально,” - вспышкой промелькнула мысль в голове у парня, и он тут же прикусил обратную сторону щеки. На божественно красивое лицо спадали растрепанные темные пряди – Хан готов был вечно смотреть на Минхо по утрам, когда он не успел сделать идеальную укладку и состроить пафосное выражение лица. Именно по утрам он был таким… приземленным. Близким. Родным. Его торс прикрывало лишь черное одеяло – черное, как и все в его квартире. Джисон уже начал привыкать. Но к обнаженным подтянутым плечам, рельефной спине, сводящим с ума выступающим ключицам он не привыкнет никогда. Каждый раз до конца своей жизни будет заглядываться на его тело глазами-сердечками. А Минхо каждый раз будет беззастенчиво отбрасывать одеяло, чтобы совсем добить младшего. Хранитель заметил, что Джисон проснулся. Уголки безжалостно мягких губ поползли вверх, и он медленно, растягивая удовольствие, склонился к лицу парня, уже зардевшемуся за жалких пару секунд. Мир остановился, когда их губы соприкоснулись, а матрас слева чуть прогнулся под весом Минхо. Хранитель осторожно, но уверенно вышибал из головы Хана все мысли, даже зачатки мыслей, оставляя лишь бесконечные разряды молний и какой-то бессвязный бред, и тепло, тепло, обжигающей волной распространяющееся по венам и уносящее куда-то очень далеко – туда, куда голосу разума точно не добраться. Джисон зарылся пальцами в волосы на затылке. Кожей почувствовал жесткие длинные прядки… Стоп. — Хенджин, какого черта?! — взревел Хан, дергано отталкивая друга от себя – тому пришлось упереться рукой в холодильник, чтобы не потерять равновесие. По всему телу била крупная дрожь. Глаза едва видели что-то из-за плотной пелены слез, но одно младший увидел точно – как Хван рукавом рубашки вытирал губы. На его собственных губах все еще оставался этот вкус. Чужой, абсолютно инородный, который Джисон даже не заметил, с головой поглощенный фантазиями о Минхо. Гребаный идиот. Он соскочил со стола и отошел на пару шагов, чтобы оказаться за пределами досягаемости Хенджина. Дыхание напрочь сбилось от паники, или от возмущения – в нем кипела масса отрицательных эмоций. — Ты больной?! — трясущимся голосом выдавил брюнет, судорожно вытирая губы – вернее, растирая их в попытке избавиться от этого ощущения. Старший растерянно глядел на него своими серебристыми глазами, не сдвигаясь с места. — Джисон, послушай… — он все же решился слезть на пол, но друг попятился еще дальше, уставившись на него совершенно диким взором: — Ч-что я должен послушать? Что еще мне сделать? Пре… представить Минхо и переспать с т-тобой?! — между истеричными всхлипами выпалил он. — Черт-тов извращенец… Хенджин вдруг в два шага преодолел все расстояние между ними и, прежде чем младший успел хоть что-то отразить, схватил его за воротник худи: — Включи свою болванку хоть раз в жизни, — прорычал он, едва не касаясь ровным носом лица Джисона. Кожу окатило его горячим дыханием. — Ты представил Минхо и так отреагировал на него, — он грубо встряхнул Хана, когда тот попытался вывернуться. — Я… — Тихо! — прикрикнул блондин, коротко дернув его на себя. — Джисон, ты вообще не догоняешь?! Ты, блять, влюбился! Младший завис. Чего?.. “Извините, что прерываю ваши сексуальные утехи,” — раздался в голове нарочито размеренный голос хранителя, — “но утром тебя хочет видеть Чан. Он что-то узнал о твоем волшебном зрении.”