Жди меня, я вернусь

— Тихо! — прикрикнул блондин, коротко дернув его на себя. — Джисон, ты вообще не догоняешь?! Ты, блять, влюбился! Младший завис. Чего?.. “Извините, что прерываю ваши сексуальные утехи,” — раздался в голове нарочито размеренный голос хранителя, — “но утром тебя хочет видеть Чан. Он кое-что узнал о твоем волшебном зрении.” Внутри что-то с грохотом упало. Минхо, это не то, о чем ты подумал… “Успокойся, мне плевать. Оставлю вашу маленькую тайну между вами,” — перебил он. — “Сладких снов.” Он говорил спокойно, но Хан точно услышал это. Что-то, до боли напоминающее раздражение и одновременно совершенно противоположное ему. Что-то, от чего в голове будто с силой ударили в набат. Сейчас ему точно не показалось. Твою же мать. — Ты здесь? — перед глазами туда-сюда помахала широкая ладонь Хенджина. Джисон вдруг заметил, что их губы снова почти соприкасаются, и тут же отвернул голову вправо: — Ни в кого я не влюбился. И Минхо я не представлял. Он прикусил губу, чувствуя, как неверящий взгляд блондина прожигает сквозную дыру где-то в районе его глаз. — Просто ты офигенно целуешься, вот и всё. Секунда напряженного молчания – и оба прыснули от смеха. — Ладно-ладно, храни свои секреты, — Хенджин отпустил его воротник, делая шаг назад. Тот сразу же принялся нервно поправлять кофту, вытирать слезы – попытка отвлечься от ярко-красных щек и бешеного стука в грудной клетке. Блондин усмехнулся: — Да не переживай ты так. Я все понимаю. Джисон, вскинув бровь, вперил в него тот самый взгляд, какой можно встретить у смертельно больного, когда ему в который раз говорят, что он скоро умрет. Да, Джинни, я тоже все понимаю. Просто не хочу, чтобы боль захлестнула меня заранее. Он опустил голову, в нитку сжимая дрожащие губы. — Оставить тебя одного? — Хенджин приблизился к нему и осторожно дотронулся до поникших плеч: — Джисон, я знаю, что тебе тяжело довериться кому-то после Юнми. Но поверь мне, — он несильно надавил на плечи пальцами, заглядывая в тусклые глаза, — Минхо абсолютно другой. Он заслуживает твоего доверия больше, чем кто-либо еще. Может, больше, чем ты сам. Хан зажмурился, пытаясь на мгновение исчезнуть из этого мира, где есть Хенджин, Минхо, где есть бесконечная тяжесть на душе и идиотские чувства. И это я тоже понимаю. Вот только попробуй объяснить это сердцу. Оно уже устало сжиматься в комок каждый чертов раз, когда разум снова швыряет ему эпизоды, о которых я хотел бы забыть навсегда. — Дай мне номер Чана, — собрав по телу остатки спокойствия и открыв глаза, произнёс Джисон. — Пожалуйста. Брови блондина поползли наверх: — Зачем? Незаметно для Хана его худощавые кисти, лежавшие на плечах, съехали на руки и как будто успокаивающе прижали их к туловищу, давая призрачное ощущение безопасности. Джисон неопределенно мотнул головой: — Чтобы он больше не использовал вас с Минхо в качестве почтовых сов. Сразу за фразой последовал негромкий смех Хенджина: — Ладно, убедил, — он ловко достал из кармана джинсов телефон и, несколько раз коснувшись экрана, развернул его к Хану: — Записывай. Тот неприязненно поморщился: — На кой черт ты яркость на максимум ставишь?! — Ничего страшного, взбодришься. Джисон задержал глаза на номере телефона, переписывая его себе в контакты, и взгляд соскользнул чуть выше. Парень не смог сдержать смешок: — «Старая перечница»? Губы того растянулись в улыбке, то ли стыдливой, то ли очень-очень довольной: — Ага. Вечно понтуется своей древностью. Когда Хенджин так улыбался, у него появлялись едва заметные ямочки на щеках. В этом лице о том самом холодном принце напоминала разве что фарфоровая кожа. — Это я помню, — усмехнулся Хан, записывая в названии контакта лаконичное «Чан» и нажимая на кнопку «сохранить». «Старую перечницу» он мне точно не простит. — Спасибо, — Джисон кивнул, блокируя экран, и блондин наигранно вздохнул: — «Спасибо, а теперь вали отсюда», я понял, — он на ходу затолкал устройство обратно в задний карман, шагая в коридор. Хан, следуя за ним, беззлобно закатил глаза: — Ты бы телефон туда не клал. Об твой тощий зад точно сломается, — он помолчал немного, чтобы увидеть неподдельное возмущение на лице друга, согнувшегося пополам, чтобы завязать шнурки на ботинках, и продолжил чуть раньше, чем он прошипел “Не завидуй”: — И я тебя не выгоняю. Хочешь – оставайся на ночь, только Сынмина предупреди, — он подмигнул блондину. — Это ты Минхо предупреди, — выпрямляясь, Хван откинул назад светлые пряди и вдруг поморщился недовольно, задержав ладонь на волосах. — Сухие, как солома… Надо бы слезать с блонда. Джисон оперся спиной на стену: — Перестань уже так шутить. Мы оба прекрасно понимаем, что я для него не имею никакого значения. В сердце больно кольнуло от собственных слов. Как неприятно произносить правду. Губы Хвана изогнулись в кривой мрачноватой улыбке: — А ты дай ему немного тепла, — бросил он, перешагивая порог квартиры. Дверь с хлопком закрылась за ним. И опять – тишина. Хан сполз вниз по стене, издав протяжный усталый звук. “Дай ему немного тепла”. Четыре коротких слова эхом повторялись в опустевшем сознании. Он закрыл глаза, будто верил, что сомкнув веки, сможет угомонить мысли. Запрокинул голову, уперевшись затылком в холодную стену. В ответ на тепло я получу ледяное молчание. В жизни Джисона оставалось все меньше вещей, которые он мог бы назвать определенными. Или хотя бы не мог назвать неопределенными. Судьба схватила его за шкирку и закинула в кипящий котел, где непонятно было вообще ничего – котел с хранителями, убийствами, шантажом и Минхо. Минхо. Пожалуй, кое-что все же было в его жизни определенным. Хан совершенно точно знал, что влюбился. До сих пор у него не хватало смелости, чтобы признаться в этом самому себе, но Хенджин сделал все за него. Почему он боялся признать, что Минхо стал для него чем-то очень важным? Потому что боялся, что хранитель отвергнет его? Да. Нет. И да, и нет. Боятся всегда неизвестного, а это он знал наверняка. Отвержение вызывало скорее не ужас, а смиренную печаль. Страшнее, гораздо страшнее было другое. Трепет. Трепет, мелкой рябью начинавшийся в душе каждый раз, когда Минхо смотрел на него, и нараставший с каждой их встречей, с каждым вскользь брошенным взглядом серебристых глаз. Это было похоже на легкий, совсем слабый ветер, то самое первое теплое дуновение весной – оно едва касается кожи, скорее случайно задевает, но после колючего холода, долго и безжалостно хлеставшего по щекам, оно отправляет по измученному телу волну приятной дрожи. Джисон испытывал этот необъяснимый трепет дважды в жизни. Второй – прямо сейчас, и он отдал бы все, чтобы его не чувствовать. Первый – пять лет назад, и тогда он отдал бы все, чтобы больше никогда его не чувствовать. — Хватит лирики, — скомандовал сам себе Хан, помотав головой и открывая список контактов в телефоне. Ему было решительно плевать, что это звучало неубедительно даже для него. Он быстро нашел номер Чана и нажал на бело-синюю кнопку вызова. — Бан Кристофер Чан, Сеульский Национальный университет, — раздался в трубке сонный голос. — Привет. В смысле… Доброй ночи. Это Джисон, — негромко ответил парень, закусив внутреннюю сторону щеки. — Господи… — послышался вздох, а затем какое-то шуршание и шаги. — И какого лешего тебе нужно от меня в три часа ночи? — сказал он уже чуть громче и гораздо бодрее. Хан готов был поклясться – если бы он сейчас стоял прямо перед ним, то уже получил бы поставленный удар в нос. За то, что чуть не разбудил Чонина. — Что ты хотел рассказать мне утром? — выпалил он единым потоком. — Это не телефонный разговор. Парень нахмурился, вставая на ноги: — Чего? Что за конспирация? Из трубки донесся мрачный смешок: — Мои звонки слишком часто прослушивали, чтобы вот так беспечно трепаться обо всем подряд через динамик телефона. Ляг в кровать, поспи немного, утром все объясню, — он разговаривал с Джисоном, как взрослый с плачущим ребенком – успокаивающе, но до омерзения снисходительно. От этого тона кровь в венах закипала. — Я хочу знать прямо сейчас, — понизив голос, вкрадчиво произнёс Хан. Повисла тишина. Спустя долгую секунду парень пожалел, что пытался надавить на Чана. Кто он такой вообще? Откуда столько наглости? Еще через секунду на том конце еле слышно скрипнула закрывающаяся дверь, а затем подал голос хранитель: — Приезжай. Один. Адрес скину в сообщении. Почему-то его интонация резко стала пугающе серьезной. Настолько, что от лица кровь отошла. — Снова конспирация? — Хан пытался шутить, но голос предательски подрагивал. Чан низко усмехнулся: — Нет. Просто так удобнее. *** Каждый из ударов подошвы о черный кафель в холле отправлял эхо, отлетавшее от стен и в конечном счете бившее по слуху Джисона. Он наскоро собрался и, игнорируя скоростные ограничения, приехал по указанному адресу. Почему-то все – от интонации Чана до заявления, что по телефону такое обсуждать нельзя – укрепляло в нем уверенность, что уже скоро он опять будет остервенело бить кулаком по стене. Или свернется калачиком на полу от страха. Или полезет в петлю… Хотя какой в этом смысл? Резко выдохнув, Хан постучал по двери. Она тут же отворилась, как будто его ждали прямо у порога, и в проеме показалась массивная фигура Чана. Он, в одних домашних штанах, сделал пару шагов вглубь квартиры, приглашая гостя войти: — Сильно не шуми, Чонин спит, — негромко сказал он, сонно навалившись плечом на стену. Его черты лица, словно высеченные из камня, в слабом свете бросались в глаза особенно сильно. Хан невольно задержал взгляд на его обнаженном торсе и татуировках, мелкими узорами покрывавших руки до самых плеч. Вот тебе и профессор в университете. Хранитель закатил глаза: — Сейчас оденусь, необязательно так пялиться, — он отошел еще чуть дальше в темноту, а затем скрылся в какой-то комнате. — Буду благодарен, — усмехнулся парень. Снимая обувь и наспех надетую куртку, Джисон успел разглядеть на полу слева от входа бежевый рюкзак с какой-то нашивкой, а рядом с ним - белые кроссовки. Наверняка их обладатель сейчас мирно спит где-то в глубине квартиры, и его не тревожит ничего, кроме погоды на завтра и предстоящего семестра – прямо как Хана пару недель назад. Скучал ли он по этим временем? Да. Хотел бы он вернуться назад и изменить свои решения? Тогда в его жизни не было бы Минхо. Когда Хан, глядя в зеркало, поправлял смявшееся худи, к нему вернулся Чан – слава богу, уже в какой-то черной футболке: — Пойдем, — он рукой позвал идти следом и направился в открытый проем, располагавшийся совсем недалеко от входной двери. Желтоватый свет из этой комнаты был единственным, что разбавляло тьму в просторной квартире. Видимо, это был зал – судя по широкому дивану, креслам и круглому столику посреди комнаты, на котором одиноко покоились кружка недопитого кофе и книга с торчащей между страниц ручкой. Чан аккуратно опустился на одно из кресел и жестом пригласил Джисона сесть в противоположное: — Извини за беспорядок, — он кивнул на кофе с книгой, — кое-кто готовился к экзаменам и уснул за учебником. На его по-мужски жестком лице промелькнула нежность, но тут же исчезла, оставив обычное непроницаемое выражение: — Раз уж тебе не терпится узнать, то слушай, — начал он и сразу нахмурился, вперив леденящий взгляд куда-то в черты лица парня, который нервно вжался в кресло. Светло-серые глаза сощурились. Стоп. — Чан, у тебя же были темные глаза, — дергано сцепив пальцы в замок, неуверенно произнёс Хан. — Это линзы, — хранитель качнул головой. — Чтобы у Чонина вопросов не возникало. А-а. На плечи опустилось что-то невидимое, но очень тяжелое, и придавило Джисона к кремовому кожаному сиденью. Вдруг синеволосый, уперевшись руками в колени, встал с кресла: — У тебя был глаз подбит, я помню. Сейчас все чисто. Спасибо, мы не знали. — Да, — уверенно подтвердил Хан, наблюдая за тем, как старший подходит к какому-то шкафу у стены и достаёт что-то из ящика. — И тебя это не беспокоит? По телу пробежал неприятный холодок. — А должно? Хранитель протянул ему какую-то плоскую шелестящую упаковку и вернулся в кресло. Внутри бумаги было что-то твердое. Не задумываясь, Джисон надорвал упаковку, и сердце упало вниз, когда он увидел, что было внутри. Бритвенное лезвие выпало из дрожащих рук и приземлилось на колени. — Ч-что ты… — запинаясь, пролепетал парень, в ужасе глядя на Чана. В момент вспомнились отчеты, лежавшие на его столе в университете.

«Отдел по надзору за исполнением служебных обязанностей и обеспечению безопасности».

Или, если по-человечески, отдел кадров. Теперь Чан вызывает его к себе одного и дает лезвие. Это об этом говорил Феликс, когда заявлял, что о нем узнали в службе? Чан божился, что, хоть он и сам из отдела кадров, но ему можно доверять – якобы он заинтересованное лицо и вообще ему любопытно узнать, что произошло с Джисоном. Что ж, не соврал. Пока он не узнал, что Хан за зверь такой, служба его не трогала. Зато теперь узнал. Задача выполнена, гештальт закрыт. Расходный материал можно отправить в утиль. Ха, иронично. Служба и Коммуна находились по разные стороны пропасти под названием «мораль» (и то очень условно), и Джисон был уверен, что он сам стоит на том куске земли, где была служба. Оказалось, он – в пропасти. Синеволосый до абсурдного расслабленно сидел в кресле, опираясь на высокую спинку и сложив ногу на ногу, будто это не он сейчас заставит обычного человека вскрыть вены, а лучше – чтобы наверняка – сонную артерию. Вот уже второй раз за два дня над ним повис дамоклов меч. И в этот раз нить оборвется. Потому что все бракованные должны быть умерщвлены. Бракованный человек – это ошибка, сбой, уродство, и он должен быть уничтожен. — Не паникуй, убивать не буду, — разрезал свинцовый воздух спокойный голос Чана. — Просто сделай небольшой надрез на ладони. Чего? Парень завис с открытым ртом. — Он т-тут же з-заживет, — запинаясь, выпалил Хан, не сводивший перепуганного взгляда со старшего. — Мне нужно это увидеть. На кой черт? Джисон, сделав глубокий вдох и выдох – не помогло – со второй попытки взял в трясущиеся руки упаковку и осторожно вынул оттуда металлическое лезвие. Взял его за край, поднес к руке, повернутой ладонью вверх. Коснулся бледной кожи и надавил. На руке выступили мелкие капли крови. Нажав на лезвие чуть сильнее, Хан, как зачарованный, провел им вверх, к пальцам, и кровь медленно потекла по коже к запястью… Он вдруг почувствовал, как на его горле смыкаются стальные тиски ненависти. Оказывается, он до стука в висках ненавидел себя за новую особенность, и прямо сейчас что-то внутри него настоятельно просило – нет, требовало добраться до какого-нибудь кровеносного сосуда покрупнее и как следует надавить на него лезвием. — Остановись! — раздался строгий, но встревоженный голос Чана. Джисон как против воли подчинился и сложил окровавленное лезвие на упаковку, оставленную на столе. — Джисон, я просил сделать небольшой надрез, а не вспороть себе руку! Парень протянул ладонь к хранителю, не обращая никакого внимания на то, что кровь посекундно капала на стеклянную поверхность стола, и тот наклонился, чтобы лучше видеть порез. Рана на глазах затянулась, не оставив от себя и следа. Как если бы эти красные капли взялись из ниоткуда. Чан тяжело вздохнул. Джисон тут же бросил на него взгляд, отчаянно пытаясь найти в белых радужках хоть какую-то подсказку, малейший намек на то, что с ним происходит. Прямо как больной, в тревожном ожидании заглядывающий в лицо врача в попытках угадать диагноз. — Блокируй сознание. Хан вздрогнул: — Зачем? — Для твоей же безопасности. Если это то, о чем я думаю, то Минхо лучше об этом не знать. Конечности прошибло мелкой дрожью. Парень послушно прикрыл глаза, стараясь возвести в сознании тонкий, но чрезвычайно крепкий барьер между ним и ярким желтоватым огоньком – именно так выглядела для него связь с Минхо. Тот не сопротивлялся – наверное, спал, – поэтому барьер вырос почти что сам собой. Как только воображаемая стена уперлась в воображаемый потолок, Джисон ощутил в районе ребер противный укол. Вот тебе и доверие. Специально скрываюсь от Минхо. — Я тоже тебе ничего не сделаю – я должен тебя защищать, — ласковым тоном продолжал хранитель. — Ты в безопасности. По крайней мере, пока ты здесь и пока я рядом – точно. Хан нервно сглотнул, чувствуя, как в горле нарастает ком из вины и сожаления. — Получилось? — спросил Чан, когда тот, подняв тяжелые веки, чуть тряхнул головой. Младший кивнул. — Да. Вроде. — Хорошо, — Чан снова откинулся на спинку кресла, внимательно глядя на собеседника. — Я до последнего сомневался, но сейчас почти уверен. — В чем? — тот напряженно нахмурился. Он не заметил, как залез в кресло с ногами, прижав колени к груди. — Знаешь, чем опасны бракованные? — Ну… — Джисон задумался, — они видят, как умирают хранители? — Верно. Но это не все, — старший замолк, чтобы вдохнуть еще воздуха. — Главная их опасность в другом. Видишь ли, бракованные, будучи детьми смертного и хранителя, перенимают часть способностей хранителей. Совсем небольшую. Руки, обнимавшие колени, невольно напряглись: — Какую? — Они могут устанавливать связь с обычными смертными. При их жизни это обычно никак не проявляется, и, честно говоря, я с самого начала подумал об этом, но отбросил эту версию, потому что у тебя были другие… симптомы, — уголок его губ дернулся вверх. — А потом додумался спросить у одного из старших коллег. Да, есть кто-то еще древнее меня, — усмехнулся он, видя шокированный взгляд Джисона. Чем дольше он говорил, тем сильнее Хан стискивал зубы и тем громче в его голове раздавался тревожный звон колокола. — Он рассказал мне, что происходит, когда умирает бракованный. Вернее, когда он становится хранителем. Если он при жизни установил связь с человеком и не разорвал ее, человек начинает видеть больше, чем должен. В комнате вдруг стало ужасно холодно. Кожа покрылась мурашками. — А еще, — размеренно продолжал синеволосый, — этот человек обретает способность к ускоренной регенерации. Прямо как у тебя сейчас, — Чан кратко кивнул на зажившую руку, кровь с которой впиталась в край рукава. — Понимаешь, к чему я веду? Да. А не хотелось бы. Хан молча опустил голову. — Как возникает эта связь? — Вот поэтому я и просил тебя заблокировать сознание, — Чан кивнул, как бы говоря «хороший вопрос», и, поднявшись с кресла, подошел к высокому окну, задернутому плотной шторой. — Я тоже в первую очередь подумал об этом. Чтобы появилась связь, о которой я говорю, необходима эмоция. Сильная. Однозначно сильнее тех, которые мы испытываем каждый день. Поэтому это явление редкое. Можно сказать, мифическое. Он распахнул окно и закурил длинную сигарету. В голове у Джисона проскользнула мысль, что Чан выглядел спокойным, как удав – мертвый удав – в моменты, когда он сам едва удерживал себя от истерики, но кое-что выдавало хранителя с головой – каждый раз в такие моменты он хватался за сигареты. В его системе координат курение было синонимом трясущихся рук и срывающегося голоса. Эти дымящиеся свертки с никотином и табаком помогали сохранять образ непробиваемой машины без единой эмоции, но они же были тем, что разбивало этот образ в щепки. Он тоже когда-то был человеком. Чан устало оперся спиной о стену и, выдохнув на улицу сигаретный дым, продолжил: — Тот коллега, с которым я говорил, принимал Минхо в службу. Представляешь, какой джек-пот? — он блекло усмехнулся. — Я бы и не заикнулся, но он сам заговорил о нем. Обмолвился, что совсем недавно к нему попал один мальчик, после которого ему пришлось взять день отдыха, чтобы… — Чан кашлянул, — оправиться. Он был весь израненный – кто-то зверски зарезал его – и с потухшими глазами, — синеволосый сделал еще затяжку. — Мальчик зачем-то рвался обратно к смертным. Зачем – не объяснил. Когда он освобождал этого мальчика от воспоминаний, как и полагается перед поступлением на службу, то увидел яркую вспышку. Алую и очень сильную. Мальчик был доверху, как стеклянный сосуд, наполнен какой-то эмоцией – видимо, это была жажда мести, – и это так впечатлило моего коллегу, что тот до сих пор рассказывает это, как байку – мол, никогда еще в истории службы не встречалось человека, в котором было столько злобы. С каждым следующим словом тяжесть в груди нарастала. — Не верится? Меня бы тоже ничего не смутило, я бы даже решил, что это легенда, — продолжал хранитель, вдыхая никотин, выдыхая дым в окно и повторяя цикл заново. — Но коллега назвал имя. Ли Минхо. Сердце ёкнуло. Он хочет мне отомстить? Но за что? Чан немного помахал сигаретой за окном и опустил ее в пепельницу из черного стекла, стоявшую на подоконнике. — Я не знаю, что ты натворил при его жизни и почему он так хочет тебе отомстить – и, если честно, я не горю желанием разбираться в ссорах тинейджеров, — произнёс он, возвращаясь в кресло и опираясь локтями на колени, — но Минхо вспоминает. Он уже помнит какие-то моменты из своей жизни, и даже не сомневайся, что скоро вспомнит и тебя. Хан съежился в кресле, неосознанно стараясь исчезнуть где-то внутри кожаной обивки. — И… — дыхание вдруг перехватило, — и что мне делать? — Спасаться. В твоем случае – либо скрываться от него, либо, более реально – разорвать связь. Пока она не исчезнет, Минхо продолжит все вспоминать. Не думаю, что он будет рад возиться с бывшим… обидчиком? Врагом? В общем, это не так важно. Важно то, что жить тебе останется недолго. Он никогда не церемонится с мудаками. Джисона передернуло: — Ты меня сейчас мудаком назвал? — он неприязненно взглянул на Чана. Нет, его это слово не оскорбило – просто нужно было срочно отвлечься на что-то менее важное и менее давящее на горло. Хотя бы на мгновение. Старший пожал плечом: — Для Минхо ты мудак и есть. Вернее, будешь. И… Джисон, еще кое-что, — он почесал затылок. Еще один жест, выдающий нервозность. Хан закусил губу. — Да? — тихо ответил он, уже ожидая худшего. Синеволосый молчал, поджав губы. Подбирал слова. С каждой секундой звенящей, как в хорошем триллере, воздух вокруг сгущался от нарастающей тревоги, отзывавшейся в грудной клетке частыми короткими ударами. Ну? Я в опасности? Я мудак? Я мудак в опасности? Что еще? Человек, которого я люблю, захочет убить меня, а я даже не знаю, за что. Хуже быть уже не может. — Джисон, я могу ошибаться, — осторожно, будто боясь сказать что-то не то, начал хранитель, — но мне кажется, что между вами с Минхо что-то есть. Поправь меня, если я не прав. — Не прав, — тут же жестко отрезал Хан. Не «между нами», а «у меня». Тот смиренно вздохнул, небрежно убирая волосы назад, словно знал, что брюнет ответит именно так: — Хорошо. Все равно послушай. Дело в том, что эта регенерация у тебя – это просто часть способностей Минхо. Он невольно отдает тебе ту защиту, которая дана хранителям. День за днем, капля за каплей. Эта защита – единственное, что позволяет мертвому телу функционировать. Сейчас я разговариваю с тобой, даже, вон, кожа относительно розовая, — Чан для наглядности приподнял руки в воздухе, — но вообще-то я труп, которому просто навешали тюнинга и сделали его похожим на живое тело. Отними защиту – и реальность постепенно вылезет наружу. Понимаешь? Я сказал, что хуже быть не может? Вранье. Может. Слова застряли в горле плотной пробкой. Джисон несколько раз поджимал губы, пытался выдавить из себя какие-то звуки, но был не в силах произнести эти слова вслух. Он не мог их озвучить. Не хотел. Слова рвались наружу солеными слезами, но Хан не позволял им сорваться с ресниц. Чан терпеливо ждал. Весь его вид говорил, что он понимал, что сейчас испытывает парень напротив него. Тут и понимать ничего не надо было. Кажется, от Хана клубами серо-черного дыма исходил тот вал чувств, которые в этот самый момент разрывали его на части. Он собрал – соскреб – по телу жалкие остатки моральных сил, чтобы наконец выпустить то, что душило его: — Он умрет. Только эти два хриплых слова слетели с пересохших губ и растворились в прохладном воздухе, Джисона согнуло напополам от подступавшей истерики, колючей проволокой сдавившей ребра. — Да, если ты не разорвешь связь. Низкий голос Чана звучал как под водой. — Как мне это сделать? Хан в последние дни постоянно плакал. Наверное, отец застыдил бы его за это. Странно, но стоило ему произнести два самых тяжелых слова в его жизни, как глаза в мгновение высохли. Соён часто называла это сухой болью. Иногда тебя раздражают собственные слезы – это ведь так глупо и по-детски. До одного-единственного момента. Он называется «сухая боль». Когда тебе плохо, тебя разрывает изнутри, но ты не можешь проронить ни слезинки – кажется, ты весь высох и вот-вот рассыпешься, как песчаная скульптура, и этот песок уже царапает тебе легкие – тогда ты понимаешь, что лучше бы ты рыдал, валяясь на полу. Сейчас Хан чувствовал сухую боль. — Варианта два, — тон хранителя заметно смягчился, в нем даже зазвучали нотки сочувствия, — первый – уйти. В смысле, уйти из мира смертных. — Умереть, — бесцветно поправил его Джисон. — Называй вещи своими именами. Сейчас он сидел неподвижно, тупо уставившись на свои колени. Казалось, даже не моргал. Его просто мелко трясло. Он мог назвать любую неприятную правду – ему было уже все равно, потому что худшее он уже произнёс. — Хорошо, — нехотя выговорил Чан, — умереть. Второй – устранить эмоцию, которая вызвала связь. Парень саркастично усмехнулся: — И как я должен это сделать? Извиниться? Притащить ему шоколадку в знак примирения? Или… — Давай-ка умерим сарказм, — понизив голос, прервал его синеволосый. Тот опешил от этой спокойной, но однозначно угрожающей интонации. — Джисон, я понимаю, что тебе тяжело, — продолжил хранитель размеренно, — но когда тебе дают инструкцию под названием «как спасти любимого и самому не сдохнуть», заткнись и слушай. Ферштейн? — он вскинул бровь, вопросительно глядя на замершего собеседника. Хан сглотнув, пару раз покивал головой. Поглощенный эмоциями, он совсем забыл, с кем разговаривает. Субординация, мать ее. — Так-то лучше, — Чан как по волшебству вернул мягкий голос. — Так вот, нужно устранить то чувство, что связывает вас с Минхо. Любым способом. Пока он будет вспоминать тебя и… то, что с тобой связано, ты должен будешь сделать все, чтобы новые положительные эмоции стали для него важнее, чем старые болезненные. Понимаешь, о чем я? — Да, — Джисон опустил взгляд. — Подружиться с ним во имя спасения. Мир, дружба, жвачка. Или не только подружиться. Хранитель одобрительно кивнул: — Как вариант. *** Хан монотонно давил на газ – так же монотонно, как уходило под колеса дорожное покрытие. Дорога была свободной, и парень был за это благодарен всем, кто сейчас спал дома, а не тревожил город шуршанием колес. Если бы его кто-то подрезал – он бы точно достал из бардачка пистолет, который ему дал Чан «на всякий случай», и протестировал бы его на чьем-нибудь черепе. Сердце колотилось, как сломанная игрушка. Он не был разбит, нет, скорее наоборот – полон решимости сделать все возможное и невозможное, чтобы спасти Минхо. И, желательно, себя. Но. И он, и Чан прекрасно понимали, что от Хана зависит не все. Совсем не все. Что, если он не в силах исправить то, что, сам того не ведая, натворил еще при жизни хранителя? Что, если Крис ошибся, и дело совсем в другом? Оставалось только надеяться на лучшее. Но сейчас кое-что волновало его сильнее. “Джисон, вернись… не уходи…” “Где ты…” Снова. Слабый, почти плачущий голос вдребезги расшибал тот барьер, который совсем недавно возвел в сознании Хан. Каждое полушепотом сказанное слово оставляло в нем зияющую дыру, пробираясь в самую душу, и отрывало от нее по кусочку. Было больно. Перед глазами раз за разом возникал спящий Минхо, его напряженные руки, его пальцы, стискивавшие простыню, его бледные губы и сжатая челюсть. “Я буду ждать…” Невыносимо. Джисон едва не зажмуривал глаза, как только видел его. Едва не зажимал уши, слыша в голове его шепот. Но в этом не было смысла: картинка не пропадет, а голос не затихнет. Только повысится шанс случайно уехать на тротуар. Поэтому он держался. И чем четче становилась эта картинка, тем сильнее становилась хватка на руле и тем правее уходила стрелка спидометра. Минуты тянулись целую вечность. Казалось, пока Джисон доедет, уже наступит рассвет. Он долетел до нужного дома, в считанные минуты оказался на том самом этаже, не думая ни о чем, кроме одного. Я должен быть с ним. Снова звонок в дверь. Как часто Джисон стал заявляться к кому-то домой среди ночи. Прошло секунд десять. Сначала за дверью послышались аккуратные шаги, звякнул замок, а затем дверь открылась, и в темном проеме показалась стройная фигура. — Съездил домой, но понял, что у меня кровать удобнее? — раздался негромкий сипловатый ото сна голос. Родной голос. Едва отошел от кошмара, но уже язвит. Язвит, но на лице такая беззлобная насмешка – он почти все время смотрел на Хана именно так, как на глуповатого, но очень милого зверька, взволнованно глядящего прямо в глаза. И только сейчас Джисон почувствовал в этом взгляде нечто совсем другое. Теплое. Нежное. — Тебе снится что-то страшное, — ответил Хан, все еще стоя на входе. Он не должен заходить без приглашения. — Откуда ты… — начал было Минхо, нахмурившись, но осекся и сделал шаг в сторону, пропуская брюнета в квартиру: — Заходи. Не прогонять же тебя. Хан послушался. Прошел в полутемную прихожую мимо хранителя, пристально наблюдающего за каждым его движением. У старшего глаза слипались, он сонно навалился на закрытую дверь в какую-то из комнат, сложив руки на груди. Джисону даже на секунду стыдно стало, что он разбудил его. — Что планируете делать, товарищ хранитель снов? — взглядом изучая лицо младшего, ехидно спросил Минхо. — Со мной будете спать, чтобы ни один ужасный кошмар не посмел подкрасться? Джисон чуть улыбнулся, вскинув бровь: — А что, если да? Тот с каким-то хитрым прищуром склонил голову набок, не говоря ни слова. Под его внимательным взором становилось очень некомфортно. Парень сделал короткий вдох, чтобы начать говорить, но Минхо вдруг выпрямился и, закрыв входную дверь, немного отошел вглубь коридора: — Квартира в твоем распоряжении. Что где находится, ты знаешь, а если забудешь – открывай двери и представляй, что ты Лара Крофт. Если вдруг решишь переодеться – гардероб здесь, — он указал рукой на вторую дверь справа. — Чувствуйте себя, как дома, — торжественно заключил он, поклонившись, как в театре. — И спокойной ночи. Договорив последние слова, он развернулся и ушел в свою спальню, оставляя младшего одного в темном коридоре – только одинокий светильник около двери помогал ориентироваться. По правде говоря, Хан из всех комнат запомнил только расположение ванной и спальни. Больше ведь и не нужно, да? Он сам усмехнулся своим мыслям. — Над чем ты там хихикаешь? — донесся сонный голос хранителя из дальней комнаты. Да так, ни над чем. А ведь любая из их встреч может стать их концом. Хотя… каким концом? У них даже начала не было. Любая из встреч может стать последними часами жизни для Хана, если он не успеет ничего сделать. Любой день может стать последним для Минхо, если Хан не успеет ничего сделать. Прямо сейчас он физически ощущал, как на тело давит груз внезапно свалившейся на него ответственности. И чувства вины. И отчаяния. Какое-то ассорти неудачника. Не хочу тебя терять. На глаза тут же навернулись слезы. Не сейчас. Джисон на секунду прижал к глазам руки, закрытые рукавами, и первым делом заглянул в гардероб. Как только Хан осторожно толкнул черную гладкую дверь, в нос ударил уже наизусть выученный аромат. Он прикрыл глаза, глубоко вдыхая густой воздух, и чуть не сполз вниз по стене, когда сандаловый парфюм заполнил его легкие и отправился по артериям. К черту сигареты, когда есть это. В этой небольшой комнатке все вплоть до дверной ручки пропиталось его ароматом. Джисон поймал себя на мысли, что очень хотел бы остаться жить именно здесь, среди глянцевых полок и идеально выглаженной одежды, тусклого света и сандала. Не растекайся. Парень взял с полки какую-то черную футболку и надел ее вместо окровавленного худи. Взглянул на себя в зеркало и не смог сдержать разочарованного вздоха: из отражения на него смотрел совершенно вымотанный человек с темными кругами под глазами и растрепанными волосами. Плечи устало опущены и почему-то не выпрямляются. Слишком много нервных потрясений за последние дни. Слишком. Стоп. Сквозь собственный выдох Джисон уловил звук, от которого сердце ёкнуло. Опять. Минхо опять разговаривает во сне. Кошмары настигают его, как только он засыпает. Сколько ночей он провел, терзаемый жуткими видениями? Как долго он обо всем молчал, держа весь яд в себе? Ни секунды не думая, Хан вышел в коридор и аккуратно зашагал к спальне хранителя. Он, затаив дыхание, слушал, как измученный голос произносит уже осевшие в подсознании фразы: — Не оставляй меня… Джисон, где ты?.. Брюнет вошел в комнату, зажав рот рукой – боялся случайно вдохнуть слишком громко и разбудить Минхо. Остановился в нерешительности, наблюдая за старшим. Он снова весь сжался, снова схватился за ткань постельного белья. Снова сбивчиво дышал. Снова уязвимый. Сглотнув и до боли закусив щеку изнутри, Хан опустился на кровать с другой стороны от хранителя – медленно, чтобы не потревожить. За что ты извиняешься? Несколько часов назад он подумал бы, что Минхо извиняется за то, что позволил ему пойти на задание в одиночку. Но теперь он знал об их связи. Хранитель был переполнен жаждой за что-то отомстить Джисону, ненавидел его, но… но во сне так жалобно звал его каждую гребаную ночь. — Что же с тобой такое, Минхо? — одними губами произнёс парень, бесшумно забираясь под одеяло. Руки нещадно тряслись. Он одновременно слышал все слишком громко и не слышал ничего из-за истеричного стука в грудной клетке. Старший слегка вытянул руку, лежавшую на простыне, к Хану, будто… будто пытался прикоснуться к нему. Тот едва не подскочил. — Джи… сон… — совсем слабо прошептал старший. Черт возьми… Парень, опираясь на руки, бесшумно, насколько мог, сполз вниз – так, что его голова теперь была на уровне груди хранителя – и подобрался поближе к нему. А ведь он давно говорил, что испытывает необъяснимую грусть, когда проходит по скверу у Ёнсе. Наверняка кошмары мучали его уже тогда. Хан мелко дрожал от волнения. Что, если прямо сейчас Минхо подскочит и ударит его? Что, если назовет больным? Выгонит? Вдруг он замер на секунду, вслушиваясь в незаметно воцарившуюся в темной спальне тишину. Он успокоился. Хранитель больше ничего не говорил. Просто глубоко дышал, как любой спящий… человек. Это придало Джисону немного смелости. Он протянул руку к Минхо – медленно, как будто иначе это небольшое движение непременно разбудит старшего. Невесомо задевая кожу, кисть скользнула по плечу Минхо вниз, к ребрам, а затем – к талии, и, наконец, легла на спину, аккуратно обнимая. Хоть бы не оттолкнул… Парень ощутил привкус железа во рту. От страха он прокусил щеку до крови. Не сильно, но сейчас это почему-то его взбесило. Вдруг хранитель зашевелился, и Хан чуть было не отпрянул, как на его спину легла ладонь и крепко прижала к обнаженному испещренному шрамами торсу. Брюнет перестал дышать. — Значит, я был прав, — раздался над ухом мягкий шепот, и по всему позвоночнику прошел легкий разряд тока. Джисон словно окаменел. Завис, крепко закрыв глаза. Рука Минхо перебралась на шею, согревая – нет, сжигая дотла своим теплом. Хан почувствовал, как прижимается щекой к его плечу. Контроль над своим телом он оставил где-то позади, на пороге спальни. Ему было страшно. Безумно. Какой-то иррациональный ужас. Но еще больше он хотел быть еще ближе к хранителю, прижаться еще сильнее и никогда не отпускать. Больше никогда не слышать, как собственные воспоминания разъедают его изнутри, как сильнодействующий яд. Хан понятия не имел, что это за воспоминания, но одно знал точно – Минхо больше не будет противостоять им в одиночестве. Ни за что. Старший просунул вторую руку под туловищем Джисона и обнял его еще чуть крепче, бережно обхватив талию. Его подбородок опустился на макушку парня. Горячие слезы медленно стекали по щекам, оставляя обожженные дорожки, на ключицы Минхо, на простыню. Хан заставлял себя глубоко дышать, чтобы не вздрагивать – как это всегда бывает, когда плачешь. Кончики пальцев несмело изучали рельеф мышц на спине старшего. Это был их момент. Их и ничей больше. Никто на этом свете не посмел бы их потревожить в эту самую минуту, в этой самой комнате. Джисон медленно растворялся в руках хранителя, растекался в бледно-розовую лужицу в его нежных объятиях. Только в этих руках он чувствовал себя по-настоящему в безопасности. Чувствовал себя дома. Он любил. — Не отпускай меня, — тихо всхлипнул он, задевая губами ребра. Минхо с шумом втянул носом воздух, поднявшаяся грудная клетка прижалась к щеке младшего. Его пальцы едва ощутимо сжали волосы на затылке Хана. Еще всхлип. Хранитель, услышав его, замер на мгновение. Успокаивающе погладил по бледной шее – как всегда. Секунда - и родные губы мягко коснулись макушки Джисона: — Спи давай, птенчик. На языке Минхо это означало “ни за что”.