Жди меня, я вернусь

Бесчисленные огоньки, загоравшиеся в Сеуле поздним вечером, заглушали собой мягкий свет от далеких звезд. Прохладный, совсем легкий ветерок щекотал покрасневшие щеки — было очевидно, что на горло колючему холоду наступала весна. Неторопливые удары подошв об асфальт эхом разлетались по округе и путались в ветвях деревьев, аккуратно высаженных вдоль дорожки. Протяжный звук догоняли два мальчишеских голоса. Один — надтреснутый, на грани истерики: — Я почти ничего о тебе не знаю, понимаешь? Ты скрываешь от меня всю свою жизнь, свою семью — да ты, блять, всё от меня скрываешь! Второй — приглушенный, ровный: — Хани, я не хочу скрывать что-то от тебя. Я и не скрываю, я… я рассказываю всё, что могу рассказать. Эти два голоса не могли находиться рядом друг с другом. Они должны были отскочить и разлететься как можно дальше. Они были слишком разными, слишком несочетающимися. — Хватит врать. Ты мне не доверяешь, и я это вижу. Мне больно, как ты не понимаешь?! И он не лгал. Ему правда было больно. Тупая боль пустила в нем корни и тихой сапой сводила с ума. Она уродливо переплеталась с тем теплым, родным — с тем, что в банальных романах называют «любовь». Переплеталась намертво и пускала острые шипы, протыкая все вокруг и пуская корн. В его глазах застыли слезы, готовые сорваться вниз. Его мелко трясло от всего, что переполняло хрупкое сердце и разрывало его на куски. Джисон в отчаянии заглядывал в темно-карие глаза, в которых привык находить нежность, безопасную и знакомую. Привык находить дом. Он искал. Но в по-кошачьи вытянутых глазах его встречала лишь корка льда. Глухая, непрозрачная. Холодная, безразлично отбрасывавшая все тепло, которое он по привычке пытался отдать Юнми, надеясь получить в ответ хоть что-то, что позволит ему облегченно выдохнуть и сказать себе: «все хорошо, тебе просто кажется». Юнми мерно шел вперед, сложив руки в просторные карманы пуховика. Когда они оба молчали, а гробовую тишину в парке нарушали только подошвы их кед, становилось откровенно страшно. — Мне очень жаль, — негромко заговорил он. — Пожалуйста, не думай, что я не доверяю тебе… Пластиковый стакан с кофе вылетел из рук Джисона, падая оземь и оставляя коричневые капли на светлых джинсах. — Не думать?! — голос дрожал от гнева и обиды. — Ты говоришь мне не думать о том, что я знаю?! Слушай, может, я и псих, но даже не пытайся внушить мне, что это твое поведение — это признак доверия, ясно? Я знаю, что такое доверие. Выучил за семнадцать лет. И я тебе доверяю, — слезы соскользнули с ресниц, падая на красные от глухой злости щеки. — А ты мне — нет. Зачем ты удерживаешь меня рядом? К чему все эти красивые слова про любовь? Надежда умирает последней, да? Так убей ее. В ушах у Хана раздался тихий щелчок, будто сигнал для смены сцены в плохом фильме. Юнми вдруг дернулся и грубо толкнул его — тот едва не упал, сходя с дорожки на сырую землю. — Знаешь, — старший шагнул чуть назад, загораживая собой уже пройденную часть дороги, — ты прав. Сердце пропустило удар. — Я тебе не доверяю, — стальным тоном продолжал Юнми, сжав пальцы в кулаки. — И никогда не доверял. Я не люблю тебя. По вздымавшейся куртке было видно, что он часто и глубоко дышит. Зрачки сузились, как у хищника. В этот момент Джисон поверил, что этот человек способен на все. У Хана звенело в ушах от обиды, от ярости, от чувства ужасной несправедливости, от чувства, что его предали — подходил каждый из этих вариантов, но особенно ярко выделялся один, которого раньше не было никогда. Страх. Сейчас он по-настоящему боялся Юнми. Вспомнился пистолет, который был у него с собой в одну из их встреч, вспомнились его травмы и ранения, все недосказанности. Всё. Он опасен. Но Джисон по-прежнему любит его. — Юнми, ты… — безжизненно произнёс Хан, протягивая руку к старшему. — Что ты несешь? Юнми, родной… Тот небрежно оттолкнул его руку. Джисона трясло. Трясло еще сильнее, когда он заглядывал в эти обезумевшие глаза. Это был не тот Юнми, которого он знал. Это было чудовище, скрывающееся за любимыми чертами. — Не «родной» я тебе. Ты мне не нужен, — бросил старший. Слова вонзились ножом в сердце. — Уходи. Сейчас. — Юнми… — голос сорвался на шепот. Слезы застилали глаза. — Ты оглох?! Уходи! — выкрикнул он, делая шаг в сторону младшего, и тот отшатнулся в ужасе. С уст Джисона сквозь слезы слетело два коротких слова: — Ненавижу тебя. Парень сделал шаг назад, попятился, а затем на негнущихся ногах пошел прочь. Сперва медленно, как замороженный, с каждой секундой набирая скорость и едва не переходя на бег. И небо упало ему на плечи. Воздух вокруг стал совсем ледяным. Колючий ветер срывал с щек слезы, унося их куда-то вдаль. В глубине грудной клетки погибала, изрезанная, очень важная его часть. Погибал он сам. *** Когда Джисон и Минхо вернулись домой, было далеко за полночь. Сынмин, приехавший, чтобы забрать слегка пьяного Хенджина, любезно согласился подкинуть и их двоих. Хан упустил момент, когда вместо «к Минхо» стал говорить «домой». Тогда чем для него была та светлая-светлая квартира с зайчиком на полке и глянцевым потолком? Тоже домом. Но сейчас его сердце принадлежало вечно темным комнатам с букетами из гиацинтов — вернее, оно принадлежало хозяину квартиры, но разве это не означало одно и то же? Первым, что бросилось ему в глаза — то есть, в ноги, — был рыжий кот, выруливший из гардеробной прямо ко входной двери. — Мистер? — в замешательстве вымолвил Джисон, снимая обувь и одновременно оборачиваясь к старшему. Тот тепло улыбнулся одним уголком губ: — Хенджин сделал мне строгий выговор за то, что я удерживаю тебя в заложниках и не пускаю к ко-отику, — он спародировал манеру Хвана, растягивая гласные. — Поэтому вечером я попросил его привезти красавчика сюда. На лице Хана невольно тоже засветилась усталая улыбка. Он поднял довольно мурчащего кота на руки: — Спасибо тебе. — За Мистера? — усмехнулся Минхо, привычно открывая дверь гардеробной, чтобы оставить там стопку вещей, в которых они были на приёме — чистых и, кажется, выглаженных. — За все. Хранитель замер. Его рука застыла на полпути к полке. — В смысле… — младший неловко перетаптывался в дверном проеме, поглаживая голову кота, — ты меня спасаешь. Рискуешь собой ради меня. Это ведь важно. И вообще… — Мне не трудно, — кратко прервал его Минхо, разворачиваясь к нему с другой стопкой одежды в руках. Должно быть, это была очередная пижама для Хана. — Птенчик, я тоже люблю задушевные разговоры по ночам и с удовольствием поболтаю с тобой, как Белла с Эдвардом, но чуть позже. Он протянул младшему серо-белую стопку, и тот вдруг заметил, какой уставший у хранителя взгляд. — Я не ошибусь, если скажу, что ты хочешь пойти в душ? — тот без издевки вскинул бровь. — Надень потом вот это. И правда, Хану было просто необходимо смыть с себя прошедший день. Ему казалось, что кровь, его и чужая, въелась под кожу, проникая все глубже и отправляясь вперед по венам. Парень неловко улыбнулся: — Что-то я часто стал носить твою одежду, — пробормотал он, перехватывая Мистера одной рукой и второй забирая стопку у старшего. Тот пожал плечами: — Можешь привезти свою, — и вернулся в гардеробную, оставив младшего с дурацким румянцем на щеках.       Как только на плечи Хана тонкими струйками полилась теплая вода, ему будто стало легче дышать. Будто вместе с проточной водой в сливное отверстие уходили все демоны, прочно прицепившиеся к нему за вечер и вгрызавшиеся острыми зубами в ребра. Его по-прежнему терзали мысли о коммуне и ее отщепенцах, о Минхо и о его… новой жизни? Продолжении жизни? Оживании? Мысли о Минхо. Только если минутами ранее Джисон тонул в них, захлебываясь и тщетно барахтаясь, то теперь они просто медленно заполняли его разум, как вода в ванне. Неторопливо, но неизбежно. Когда-нибудь достигнет бортиков и выльется на пол, проникая между квадратами кафеля. Хан обнял колени руками, уткнувшись в них носом. Так теплее. Раздался короткий стук, от которого парень вздрогнул, и через секунду в ванную комнату проник прохладный воздух, а с ним и бархатный голос хранителя: — Джисон, ты будешь ужинать? Или… как верно назвать этот прием пищи? Ранний завтрак? Сквозь полупрозрачную штору был виден лишь его темный расплывчатый силуэт. Сейчас Минхо остановился в дверях. — Нет, — Хан мотнул головой, уставившись на коленные чашечки. — Я не голоден. — Может, заварить тебе чай? — не унимался хранитель. — Не утверждаю, что улун решит все проблемы, но ты хотя бы сможешь уснуть. В твоем состоянии это необходимо. — С моим состоянием все в порядке, — пробурчал Джисон. Послышался тяжелый вздох. Щелкнула, закрываясь, дверь. — Можешь врать себе, — произнёс Минхо, опускаясь на пол около ванны, — но мне не получится. — Ах да, — обыденно протянул Хан, — ты же хранитель. Это твоя работа, и прочее, прочее, прочее. Это мы уже проходили. Парень прикрыл глаза и откинул голову назад, на глянцевый бортик ванны. Тяжело. — Джисон? — из-за шторы протянулась рука хранителя и осторожно легла на его макушку. — Я тебя не понимаю. Хан зажмурился, чтобы не заплакать в который раз за день. Очень тяжело. Сделав короткий вдох, парень произнес без остановки, пока не передумал: — Ты переживаешь за меня? Переживал сегодня, когда на нас напали? Не прошло и секунды, а он уже пожалел о том, что сказал — даже закусил щеку изнутри, но было уже поздно. Осталось только не развалиться на части, выслушивая очередную лекцию про «если ты умрешь, меня уволят, бла-бла-бла…». И не растечься в лужицу, пока пальцы Минхо перебирали пряди мокрых волос. Еще пару мгновений спустя Хан готов был начать оправдываться, извиняться за неуместный вопрос, но тот ответил: — Очень. Сердце ёкнуло, но разум тут же его успокоил. — Потому что это твоя работа, — мрачно добавил младший. — Потому что ты мне дорог, — несколько резко поправил Минхо, убирая руку. — Давай закроем тему с работой, ладно? О как. «Ты мне дорог». Значит, он дорог Минхо. Значит… значит, Минхо что-то чувствует? Что-то, кроме делового интереса? Да ведь? Джисон отчетливо слышал раздражение, засквозившее в голосе хранителя, когда его упрекнули работой. Но почему его это взбесило? Давно ясно, что Минхо легко поддерживает его, принимает каждую его истерику и каждую слезинку, помогает исцелиться от каждой раны, но едва ли пускает в собственную душу. Его чувства — темный лес. Единственное, что Хану позволили знать — это то, что сквер напротив университета Ёнсе связан с чем-то ужасно болезненным для хранителя. Всё. Больше ничего. Пустота. Он не брался утверждать, почему старший так скрывает все свои переживания — лишь догадывался. Почему-то Джисону казалось, что там, в душе Минхо, в этом спутанном ворохе похоронено столько боли, что лезть туда означало вскрыть старую рану — особенно если учесть, что он вспоминает свою жизнь. К откровениям хранитель точно не был готов. Еще рано. Если попытаться вытянуть из Минхо еще что-то, особенно когда он и так напряжен, то высок риск получить холодный ответ. Защитную реакцию, сродни шипению, которое издает раненое животное, боясь подпустить к себе ветеринара. — Верни руку, — расстроенно протянул Джисон, чуть сдвигая штору вправо, чтобы видеть хранителя. Старший пялился в пол, рассеянно поправляя воротник толстовки. Можно было бы подумать, что он просто сонный, если бы не застывшие, как на восковой фигуре, черты лица. Хан кожей чувствовал, что хранитель был натянут, как струна, однако после слов Джисона на точеном лице появилась теплая улыбка: — Тебе бы пойти спать, — негромко ответил он, все-таки возвращая кисть на голову Хана. Рукав черного худи намок, соприкоснувшись с бортиком ванны, но Минхо не обратил на это никакого внимания. Улыбка послышалась даже в его голосе. — Иначе уснёшь в воде, и я понесу тебя, мокрого и голого, в спальню на руках. Это, наверное, угроза? Слишком заманчиво для угрозы. — Ладно-ладно, — закатив глаза, Джисон выпрямился и вперил в хранителя выжидающий взгляд. — Выйди, если тебе так не хочется видеть меня мокрого и голого. Минхо вскинул бровь: — Я этого не говорил, — в серебристых глазах сверкнуло что-то, от чего по спине пошли мурашки. Стушевавшись, младший резко задернул штору: — Пока не уйдешь, я не вылезу, — щеки позорно пылали огнем. Джисон плеснул на лицо воды, но стало лишь хуже. Слух уловил беззлобную усмешку: — Включил кипяток и пытаешься им охладиться? Сразу за этой фразой последовал громкий хлопок — Хан готов был поклясться, что старший специально так бахнул дверью. Осторожно выходя из ванны, он заметил свое отражение в слегка запотевшем зеркале на стене: с розовым от смущения лицом и растрепанными влажными волосами он ежился от холода, кутаясь в большое полотенце. На плече виднелся крохотный бледный шрам — единственное, что осталось от пули. Почти что отметка о боевом крещении. Если, конечно, «съежиться за дверью авто, а потом с ровного места получить пулю в плечо» вообще считается боевым крещением. Джисон то и дело настороженно оглядывался на дверь. Будто хранитель просто обманул его и вот-вот ворвется в комнату, ехидно посмеиваясь. Но боялся ли он этого? Нет. Каждый раз, когда Хан представлял себе этот момент, по телу поднималась теплая волна дрожи. Тревожная, но очень теплая, даже… приятная. Кажется, бояться — это немного другое. *** Пока хранитель принимал душ, Джисон хотел было уйти спать — глаза с трудом открывались, недвусмысленно сообщая, что нужно делать — но ноги сами принесли его в гостиную. Помнится, вечером Минхо нагло закрыл дверь в эту комнату прямо у него перед носом. Ну и пусть. Теперь парень, на всякий случай оглянувшись на ванную, аккуратно повернул ручку и шагнул в темное помещение. Сердце дрогнуло, как если бы он собрался грабить банк. Левая рука нащупала на холодной стене выключатель. Мгновение — и глянцевый кафель, просторный диван у стены, черный кухонный гарнитур и письменный стол с полками, заваленные какими-то бумажками, утонули в теплом свете ламп. Взгляд зацепился за красно-белый букет, возвышавшийся над небольшим круглым столиком у дивана. Те самые гиацинты, что привлекли его внимание сегодня, на один шрам ранее. Голосом, который Джисон так сильно любил когда-то, глубокими царапинами остались высечены в памяти слова: «Белые — это «я буду молиться за тебя». Вообще-то есть разные версии, мне больше нравится «я подарю тебе свою жизнь». Хотя, наверное, обе хороши. Желтый гиацинт символизирует ревность. Пурпурные дарят, когда хотят попросить прощения. Алые — чтобы выразить сожаление. Кто-то говорит, что гиацинты в целом траурные цветы, что они выражают горе и скорбь, но я с этим чертовски не согласен. Только взгляни, Хани, — Юнми осторожно приподнял пальцем один из крохотных цветков, — у них такие изогнутые лепестки, много-много лепестков. Они сами как живые. Кто вообще додумался тащить их на кладбище?..» Джисон прикрыл за собой дверь, оставляя лишь тонкий просвет. Его нервировала мысль о том, что Минхо, наверное, не просто так не пускал его сюда, но было два «но». Первое — тогда Хан и не пытался заходить в гостиную, лишь бросил беглый взгляд. Второе — если он ненароком уснет здесь, зарывшись носом в очередной черный плед с тонким флером сандала, хранитель хотя бы будет знать, где его искать. Убирая мокрые волосы со лба, парень протянул руку к гиацинтам. На гладких лепестках красиво блестели капельки воды — как и на стеклянной вазе. Кое-кто совсем недавно заботливо сменил воду. Едва кончики пальцев коснулись небольшого алого цветка, в сознании вновь всплыли пять минут, повторявшиеся в голове по кругу, как скрипучая карусель:       — …это пиздец. В ушах зашумело. — Что? Я не понимаю… — голос Джисона предательски дрожал. Как и его руки, как и он сам. — Объясни мне! Синеволосый пугающе сочувственно глядел прямо младшему в глаза, как будто искал возможность не продолжать. Тот же внимательно разглядывал лицо Чана, ища ответ в напряженных чертах. Вздохнув, Чан заговорил: — Я ни в коем случае не виню тебя, — он потянулся в карман за сигаретами. — Не факт, что ты вообще мог повлиять на это, все-таки чувство было сильным, случай очень редкий… — осторожно, подбирая слова, заговорил он, но Хан перебил его: — Давай без лишних фраз, ладно? Я хочу знать, что с Минхо. Чан бросил короткий взгляд на Чанбина и произнес, будто выпустил из легких яд: — Он достиг точки невозврата. Если у него забилось сердце — это значит, что пути назад больше нет. Понимаешь? В единственных настоящих карих глазах в комнате заблестели тяжелые слезы: — Что это значит?! — парень переводил ошеломленный взгляд то на Чана, то на Чанбина. — Он умрет? Минхо умрет, да?! Джисон продолжал задавать вопросы, как если бы ничего не понимал, но, честно говоря, всё он понимал. Просто не хотел верить. Это был торг. Он торговался со всем миром, который прямо сейчас для него затухал: и этот светлый номер, и огоньки за окном. Всё погружалось во тьму. Повисло болезненное молчание. Хранители переглядывались между собой, так серо, что это одновременно злило и обессиливало. — Джисон, — неожиданно ласковым тоном обратился к нему Чанбин, подходя сбоку, — ты ни в чем не виноват. Глава коммуны положил руку ему на плечо, словно поддерживал друга, но Хан дернулся, стряхивая с себя кисть: — Да плевать мне, в чем я виноват! — в отчаянии воскликнул он. — Минхо умрет или нет?! Чан закатил глаза: — Достал, — чиркнула зажигалка, и на серое лицо пролился теплый свет от тлеющей сигареты. — Он умрет. Все, точка. Сухой, резкий голос. Холодные и короткие слова. Что ж, слова, которые нас убивают — самые простые. — Иногда не все идет так, как хочется, ясно?! — мужчина раздраженно поморщился, выплевывая слова, как горькое лекарство. — Смирись с… — Чан! — грозно шикнул на него Чанбин, и началась молчаливая перестрелка взглядами. Слезы текли по бледным щекам горячим ручьем, падая на ключицы и затекая в воротник футболки. Нет. Он не умрет. Ни за что. — Должен же быть какой-то выход! — в отчаянии возразил Хан. — Этого не может быть, это просто невозможно, он не может… — повторял он едва слышно, как сумасшедшую мантру. Должно быть, он выглядел совсем жалко, потому что Чанбин все-таки положил тяжелую ладонь ему на плечо: — Вообще-то были случаи, когда выбирались даже… такие, как Минхо. Не все потеряно. Не опускай руки, слышишь? — он ободряюще приобнял парня за плечи. До смешного оптимистично. Послышались неторопливые шаги в коридоре. — Правда? — всхлипнул младший. Где-то в глубине души загорелась слабая надежда, и он вцепился в нее, как в спасательный круг. — Что я должен делать? — Быть рядом с ним. Я не знаю, что такого между вами произошло, что его убивает ненависть, но, Джисон, сейчас я не вижу ни намека на нее. Хан поднял на Чанбина покрасневшие глаза. — Я не углублялся в эту тему, но кое-что знаю, — глава коммуны кивнул в подтверждение своих слов. — Послушай, это все очень сложно. Сейчас для Минхо ненависть — как токсин. Пока в его душе есть хотя бы крупица этого чувства, пусть даже он ее не замечает, он будет гаснуть. Может, осталось совсем немного, и он, как у вас говорят, пойдет на поправку, — он приободряюще улыбнулся раз за разом всхлипывающему Джисону, чуть сжимая его плечо, как бы выражая уверенность в сказанном. — Сейчас главное — не сдаваться. Пообещай мне, что не оставишь его. Пожалуйста. Не оставишь? Младший решительно помотал головой, вытирая лицо запястьем: — Ни за что. Глубоко вздохнув, Чан отошел от них к распахнутому окну, как бы отгораживаясь оконной рамой от этого диалога. — Хорошо, — Чанбин удовлетворенно похлопал его по плечу, как бы ставя точку. — А сейчас беги к Минхо. Ты должен быть с ним. Как робот, Хан ответил: — Я должен быть с ним. Это было последним, что он сказал перед тем, как почти выбежать из номера. Он то и дело вытирал с щек слезы, у него уже болела голова от постоянного плача, но теперь в сердце зародилось то, что заставляло его забыть о любой боли. Надежда. Ему так ее не хватало. Минхо будет жить. Он непременно выживет. И они будут вместе. Тонкие лепестки тихо зашелестели, возвращая в реальность. У него снова тряслись руки. Джисон помотал головой, будто это помогло бы ему стряхнуть мысли, но стоило зафиксировать взгляд в одной точке, как диалог из отеля включался снова. Минхо стал тем, кто бережно взял в руки его сердце и растопил острые ледышки, так больно царапавшие его. Он заставил Джисона вновь почувствовать себя живым, а теперь над ним самим дамокловым мечом нависла смерть. И виновен в этом был сам Джисон. Только он и никто другой. Только он мог — только он обязан был все исправить. Использовать свой последний шанс спасти Минхо. Спасти свою любовь. Он искренне надеялся на лучшее, но ужасно боялся худшего. Вытерев рукавом кофты вновь намокшие глаза, Хан заставил себя отвернуться от гиацинтов и переключить внимание на узкий стеллаж, заваленный бумагами. Ему срочно нужно отвлечься. На самом верху толстой разноцветной стопки прямо на уровне глаз лежал белый листок с каким-то витиеватым текстом и пафосными узорами на полях. Парень машинально взял его в руки и принялся читать, лишь бы заглушить навязчивые мысли. Печатная надпись вверху листа гласила:

Отдел по урегулированию кризисных состояний

Хранителю третьего ранга господину Ли Минхо «У них еще и ранги есть?» — промелькнуло в голове у Хана, прежде чем он продолжил читать документ: Господин Ли Минхо, мы получили Ваш отчет о работе с подопечным 19300021. По состоянию на пятнадцатое февраля психологическое состояние подопечного соответствует категории 2. В контроле Отдела по урегулированию кризисных состояний он более не нуждается, однако по-прежнему требует Вашего пристального внимания. Благодарим за Ваш труд. Желаем плодотворной работы на благо Службы и баланса. Второй секретарь Отдела по урегулированию кризисных состояний Ким Т. 15 февраля, 2022 год от начала третьего отсчета Джисон осторожно отложил листок обратно на полку, предварительно проверив, не помял ли он ничего. Ему выпала возможность взглянуть на работу службы изнутри — пусть одним глазком, пусть это просто документы, но он уже испытывал перед этими бумажками благоговейный ужас. Это было нечто неизвестное, почти мистическое, но — страшнее всего — абсолютно реальное. Значит, совсем недавно Хан находился под контролем какого-то отдела кризисных состояний? У него было кризисное состояние? Ну да, я же в петлю полез. Что вообще означают ранги хранителей и категории подопечных? Почему Джисон все еще нуждался в пристальном внимании? Ладно, это не так сложно. Подопечные, которые едва не сыграли в ящик по собственной воле, по умолчанию должны быть под наблюдением службы. Хан не мнил себя гением, но на такое умозаключение его интеллекта хватало. Да и сейчас ему бы не помешало пристальное внимание. Его жизнь превратилась в полную противоположность жизни нормального выпускника университета, он убил человека, в него стреляли, его любимый человек в опасности. В конце концов, ему в спину дышат призраки прошлого — воспоминания о Юнми, которые уже покрылись пылью в закромах его сознания, теперь постоянно маячат то тут, то там, яркие, словно все случилось вчера, и от этого лишь больнее. Он… — Блять, Соён, — безжизненно протянул Джисон, запрокинув голову назад. …он потерял друга. Сил на истерики уже не было. Парень лишь равнодушно наблюдал за тем, как в памяти проясняются эпизоды, которые еще пару часов назад были скрыты густым туманом. Может, это собственная психика защищала его — мол, столько страшных воспоминаний враз он не выдержит, поэтому события этого вечера всплывали в памяти поочередно. А может, постарался Минхо. Но теперь Хан вспомнил все. И полный ужаса взгляд Соён, когда она увидела людей Сонхёка. И то, как она без раздумий пошла в бой. И кровавый цветок, распускавшийся на корсете ее платья, пока Джисон пытался дозвониться до гребаной «скорой». И веселые искорки в ее глазах за считанные секунды до смерти. И отвратительный звон в ушах, когда Хан, осторожно уложив ее тело на заднем сиденье, вышел из машины. Вышел, чтобы защитить Минхо. Что теперь чувствует ее младшая сестра? Что подумал ее муж, когда узнал, что Соён погибла из-за школьного друга-неудачника? Это я должен был погибнуть. На ее месте должен был быть я. Сколько еще невинных людей окажутся в могиле из-за меня? Парень крепко зажмурился. Прелестно, я снова приближаюсь к попытке суицида. Хан Джисон, я приказываю вам немедленно успокоиться. Он рывком схватил с полки еще один такой же листок и начал пристально разглядывать текст:

Отдел по надзору за исполнением служебных обязанностей и обеспечению безопасности

Хранителю третьего ранга господину Ли Минхо Господин Ли, мы рассмотрели Вашу жалобу об ошибочном внесении подопечного 19300021 в Книгу бракованных. По результатам рассмотрения жалобы ревизорами Отдела было выявлено отсутствие оснований для внесения записи. Запись о подопечном 19300021 была исключена из Книги бракованных. Приносим Вам свои глубочайшие извинения за доставленные неудобства. Желаем плодотворной работы на благо Службы и баланса. Секретарь Отдела по надзору за исполнением служебных обязанностей и обеспечению безопасности Чон С. 17 февраля, 2022 год от начала третьего отсчета Хан в недоумении вскинул бровь. Он уже успел побыть в какой-то таинственной Книге бракованных? Ах, да. Феликс предупреждал его — поэтому Джисон и согласился сотрудничать с коммуной. Он не до конца верил, что за ним действительно открыли охоту, думал, что белобрысый просто не смог придумать, как еще уговорить его поехать в злополучный отель. Оказалось, чудо-водитель не врал. А еще, оказалось, Минхо тоже был в курсе. И даже направил в отдел-с-длинным-названием жалобу. Хана исключили из Книги бракованных только из-за этой жалобы? Это не дело рук коммуны? — Я подал жалобу, а Чанбин позаботился, чтобы ее удовлетворили. Джисон подскочил и бросил листок обратно на полку, оборачиваясь ко входу в комнату. Минхо, расслабленно прислонившийся к стене у дверного проема, улыбнулся уголком губ: — Он был на другой полке. — Извини, я… — парень переложил документ на верную полку, чувствуя, как лицо стремительно заливается краской от стыда. — Я не должен был сюда заходить, я… — А теперь ты взял не ту бумажку. Руки затряслись. Взгляд бегал по стеллажу в судорожных попытках найти нужный листок, но теперь подходящим казался каждый из них. Всё. Он запутался. Я опять все испортил. Мало того, что зашел, куда не надо было, посмотрел, что не должен был, теперь еще и документы перепутал. — Минхо, п-прости меня, — выговорил Хан, поднимая испуганные глаза на хранителя, наблюдавшего за его паникой, наклонив голову, будто с насмешливым интересом. Но стоило их взглядам пересечься, как насмешку с лица старшего мигом сдуло: — Эй, что… — его глаза расширились, — боже мой, Джисон, я же шучу, — хранитель за пару шагов оказался рядом с младшим и осторожно положил руку на его плечо, пока тот, замерев, уставился на хранителя, — это просто шутка. Юмор такой. Прости, вышло неудачно. Совсем неудачно, — он говорил торопливо и как-то слишком аккуратно, будто боялся, что у Хана вот-вот крыша совсем съедет. Нервно сглотнув, Минхо продолжил уже медленнее: — Послушай, ты можешь заходить в любые комнаты в этой квартире, трогать и перекладывать любые вещи, ясно? Смотри, — он чуть помахал перед глазами младшего свободной рукой и, взяв с одной из полок листок, крупным движением переложил его на другую. — Видишь, теперь все на своих местах. Ничего страшного. Ты ничего не испортил. Все хорошо. И правда. Из-за такой мелочи запаниковал. Как глупо. — Прости, — прошептал Хан. Он понуро склонил голову, и тут же на кончик подбородка легли пальцы Минхо, заставляя взглянуть на него: — Птенчик, ты в порядке? — серебристые глаза, казалось, просверлили в его черепе сквозное отверстие, прежде чем хранитель с досадой покачал головой, убирая руки от парня: — Господи, какой идиотский вопрос. Конечно, ты не в порядке. А Джисон не мог отвести от него поплывший взгляд. Ему было ужасно стыдно за истерики из-за сущих мелочей, стыдно за то, что каждый раз Минхо вынужден приводить его в чувство. На него давили одновременно все негативные чувства, какие только существуют на этой планете. И даже так он мог бы вполне убедительно играть человека, у которого все в порядке. Мог бы, если бы не эти до одури красивые черты. Если бы не пылающие ожоги, оставшиеся на его лице после касаний хранителя. Если бы не чертов аромат сандала. В комнате стало жарко. Он рассеянно сделал шаг назад и попытался принять нормальный вид: — Все хорошо. Правда. Меня слишком часто складывает пополам из-за ерунды. Хранитель нахмурился: — Ерунды? Джисон, в последний раз — то, что с тобой происходит — не ерунда. И ты это знаешь. Если ты еще раз осмелишься окрестить этот пиздец ерундой, клянусь тебе, я свяжусь с твоими родителями и перескажу им события последней недели в мельчайших подробностях. Потом сам будешь мамочку с папочкой успокаивать, я даже удачи пожелаю. Ясно? — получив в ответ короткий кивок, он продолжил: — И давай я уже налью тебе чай, ладно? Не знаю, окажут ли чудотворный эффект эти травы, но я слышал, что горячее питье действует на людей успокаивающе. Дал бы тебе чего-то покрепче, но вам вредно. Старший, еще раз мимолетно обведя замороженного Джисона взглядом для проверки, ушел на кухню — вернее, к соседней стене гостиной, где располагался кухонный гарнитур и вся необходимая техника. Плавными движениями он достал из шкафа две черных кружки и какое-то приспособление для заварки, а затем, бросив короткий взгляд на младшего, поставил на тумбу небольшую желтую коробку. Крепкие плечи прорисовывались под тонкой тканью футболки. Каждый жест был точным, нечеловечески выверенным. Идеальным. Хан был словно на иголках. По сравнению с Минхо он казался себе страшно неуклюжим, просто тюфяком. Плюхнувшись на кресло около заваленного бумагами письменного стола, он несколько раз открывал рот, чтобы заговорить, но сразу же закрывал, не решаясь. После четвертой его тщетной попытки хранитель негромко засмеялся: — Еще минута — и ты взорвешься от любопытства, — усмехнулся он, наполняя чайник водой из-под крана и открывая вид на свою широкую спину. Джисон было ошалело выпучил на него глаза, но тут же вспомнил, с кем имеет дело. Никак не могу привыкнуть, что он может читать мои мысли. — Да, могу, — самодовольно отозвался Минхо. — Этот индюк еще и не такое может. Стоп. Второй раз за несколько минут щеки вспыхнули красным. Теперь от возмущения. — Ты вообще все время за мной следишь?! — выпалил он, невольно вцепившись в края кресла. — Вас в службе учили такому понятию, как, ну, например, «личное пространство»?! Комнату заполнил ненавязчивый шум чайника. Обернувшись к парню, Минхо обыденно пожал плечами: — Это моя работа. — Ну да, еще бы, — закатив глаза, бросил Хан. — Вообще-то, — хранитель вскинул бровь, открывая объемную коробку с чаем, — я редко заглядываю к тебе в голову. Только ради твоей же безопасности. Например, если ты снова решишь заявиться к спортсмену с тупым ножом, — на этих словах он бросил многозначительный взор на Хана, сконфуженно вжимавшегося в кресло. — Но, птенчик, если ты скажешь больше не лезть в твои мысли, я послушаюсь. Не буду отсвечивать, пока сам не позовешь. Черт, — он дергано бросил на столешницу коробку, которую все это время безуспешно пытался освободить от пленки, и открыл один из ящиков. — Подожди, — Джисон нахмурился в недоумении, — то есть если я попрошу тебя не читать каждую мою мысль, ты так и сделаешь? Хранитель сосредоточенно пытался проткнуть пленку ножом. — А я до этого как-то не так сказал? Тц… — тихо зашипев, он ушел — нет, убежал к умывальнику, подставив одну ладонь под другую. На пленке остались две капли крови. Блять. Регенерация. У него плохая регенерация. Сердце ёкнуло. — Ты поранился?! — он вскочил и в считанные мгновения оказался рядом со старшим, методично смывавшим кровь с ладони. Порез приличный. Не просто царапина. — Все в порядке. — Где пластыри? — дрожащим голосом произнёс парень, беспокойно топчась около него. — Где аптечка? Минхо, это нужно срочно перевязать! Он шагнул в сторону выхода, готовый искать хоть что-то, отдаленно похожее на аптечку, но старший схватил его за запястье: — Не торопись, — он поднял в воздух раненую руку, демонстрируя порез. — Все нормально. Я же не человек. Поврежденная кожа затягивалась на глазах, как и положено. Миллиметр за миллиметром, как молния на одежде. Как и должно быть у каждого хранителя. Джисон, замерев, уставился на его ладонь. Значит, все хорошо? Минхо будет жить? Даже с бьющимся сердцем? Да ведь?.. — Эй… — непонимающе позвал его старший, осторожно потягивая за запястье на себя. — А? — Хан часто поморгал, чтобы прийти в себя. — А… Извини, — он рассеянно мотнул головой, отводя глаза. — Я испугался. Извини еще раз. Долгую секунду Минхо, прищурившись, вглядывался в его лицо, а затем уголки его губ приподнялись в мягкой улыбке: — Ты испугался за меня? Неловкий кивок. — Боже мой, птенчик… Губы Минхо бережно коснулись лба Джисона. Прикрытые глаза. Мгновение, длившееся целую вечность. Алые щеки и дрожащие руки. Жарко. Очень жарко. — Ну что? — негромкий голос выдернул в реальность, и парень, открыв глаза, увидел, как хранитель уже берет в руки скипевший чайник. — Будешь меня расспрашивать о документах, которых успел начитаться, или я буду дальше слушать этот гам из вопросов в твоей голове? Теперь уже, вообще-то, не из вопросов. И ты это знаешь. — Кхм… — Хан потупил взгляд, изо всех сил пытаясь справиться со смущением. — Ладно. Оперевшись на руки, он уселся на столешницу около кружек, из которых торчали небольшие перфорированные цилиндры для чая. Джисон никогда таких не видел. — Ну, для начала: что за ранги у хранителей? Было ужасно некомфортно выдавливать из себя какие-то обыденные фразы и — тем более — фразы на заумные темы, и при этом делать вид, что это не Хан только что улетел в астрал на пару секунд. Его губы отчаянно желали не выговаривать бессмысленные слова, а целовать человека напротив. Все его тело влекло к Минхо. Только к Минхо. — Все просто, — непринуждённо начал хранитель, разливая кипяток по кружкам. — В службе есть три ранга. Первый — высший. У меня третий. Его запястье мимолетно скользнуло по бедру Хана. Черт. Пальцы до побеления стиснули гладкий край столешницы за спиной. Держись, только держись. — …этот ранг присваивается рядовым хранителям. Простым. Таких процентов девяносто, — продолжил Минхо, ставя чайник на место. — Наша единственная работа — заботиться о балбесах, которых нам доверяют на попечение. Ну и, конечно, гора бумажной работы. Отчеты обыкновенные, срочные отчеты в любой внештатной ситуации, — он вернулся к Джисону и сделал крупный глоток из огромной кружки, — например, если подопечный ранен. Или мертв. Или решил поболтать ножками, цепляясь шеей за петлю, — многозначительно взглянув на Хана, хранитель оперся поясницей на столешницу. — А какого ранга… — младший тоже хотел взять кружку, но пальцы обожгло разогретым стеклом. — Блин! Сердце хранителя кольнуло. Черт возьми, Джисон совершенно точно почувствовал этот укол в его сердце. — Осторожнее, — Минхо нахмурился. — Сильно обжегся? Серебристые глаза пристально наблюдали за тем, как Хан болезненно потирает подушечки пальцев. Мне ведь не могло показаться? Между нами настолько сильная связь, или у меня просто глюки? Он торопливо качнул головой: — Нет, всё нормально, — через несколько секунд от легкой боли не осталось и следа. — Я подожду. Так какого ранга Чан? Еще раз обведя младшего взглядом, как бы для проверки, Минхо ответил: — Первого. Но сначала про второй, раз уж мы с конца начали. У них тоже есть подопечные, отчеты и прочее, но они имеют доступ к документам Службы. В смысле, видеть документы могут все, но менять — только они. Ко второму рангу относятся все секретари и ревизоры, еще кто-то — короче, все должности, от которых веет офисом и принтерами, — видя, как Хан задумался, он добавил: — Ты, наверное, в этих бумажках видел, кто отправляет их? Секретарь такого-то отдела, например. — А что за документы Службы? Тайна за семью печатями? Хранитель пожал плечами: — Их много. Книга бракованных, например. Еще есть система списков подопечных, нуждающихся в помощи — кстати, оттуда мне тебя и дали, сказали «сделай с ним что-нибудь, у меня нет времени», — он отпил еще чаю. — Но святая святых — это Книга хранителей. Сюда вносят сведения обо всех хранителях Службы: имя, дату поступления в штат, причину смерти, ранг, адрес, все нарушения с начала работы. Самое важное — в ней содержатся данные о жизни каждого из нас. Поэтому к ней даже близко не подпускают никого ниже первого ранга. Чтобы никто не узнал лишнего. — С ума сойти, — выдохнул младший. Он осторожно попробовал чай на температуру и чуть скривился — все еще было горячо. — А первый ранг — это кто? Полубоги? Минхо, наблюдавший за ним, улыбнулся: — Почти. Это отдел кадров. Хан поперхнулся: — Отдел кадров?! — М-гм, — поджал губы старший. — Они самые. Только у них есть допуск к нашему чудо-оружию — я имею в виду законный допуск. Только они вправе убить хранителя, если он нарушает регламент. Соответственно, только они могут видеть данные о каждом сотруднике и вносить изменения в Книгу. Видишь ли, в чем дело: когда мы поступаем на Службу, то выпиваем какую-то дрянь, которая стирает память. Якобы. Но на самом деле, мне об этом поведал Чан, стирать память невыгодно — так теряется много информации. Сыворотки, стирающие память, иногда дают людям. Нашим дают что-то другое, и на воспоминания лишь ставится прочный блок. Сам по себе он держится прекрасно, но стоит хранителю узнать что-то о своей жизни, как блок начинает исчезать. А дальше нытье, встречи с родными и близкими, слезы-вздохи и прочая чушь. Начальству это не нужно. Поэтому, само собой, никому информацию о жизни, несмотря на любые мольбы, не сообщают. За исключением одного «но», — Минхо выразительно взвел бровь. — Когда нужно провести проверку хранителя, у которого ты был подопечным, на предмет… Как бы сказать… открытия. Открытия тайны Службы. Такие преступления у нас не прощают никогда, срока давности нет. Поэтому в целях расследования хранителю дают кое-что вспомнить о жизни, а специальные ребята из отдела кадров в это время просматривают его воспоминания. Ищут момент, когда его хранитель открылся перед ним или еще как-то сболтнул о нас. Все происходит под полным контролем хранителей, каждая мысль. После этого, как бы сказать, просмотра хранителю снова ставят блок на память. От этих слов Джисону стало как-то не по себе. Вряд ли грустно, совершенно точно он не испытывал гнев. Ему просто было не по себе. — Постой, — он в недоумении мотнул головой. — Они заставляют хранителей ненадолго вспомнить о, возможно, самых важных и теплых моментах их жизни, все это мусолят в интересах какого-то там расследования, а потом снова заставляют об этом забыть? Старший ответил обыденным кивком: — Вроде того. — Но это же… жестоко, разве нет? Задумавшись, Минхо склонил голову набок: — Следовать правилам в принципе жестоко. Иногда встаешь перед выбором: эмоции или правила. Чувства или порядок. Сердце или все остальное. Если каждый будет выбирать свое сердце, начнется хаос. Поэтому нарушителей наказывают. В вашем обществе ведь все точно так же, не находишь? — А что выбираешь ты? На мгновение хранитель замер, а затем повернулся к Джисону с веселыми искорками в глазах: — Я уже нарушил половину правил Службы, — он поставил полупустую кружку на столешницу. — Знаешь, давай съездим кое-куда, — сказал он, протягивая Хану руку. — Зачем? — в недоумении нахмурился младший, все же принимая помощь и спрыгивая на пол. Губы Минхо растянулись в улыбке: — Просто подышать свежим воздухом. — Неправда, — тот не смог сдержать смущение, чувствуя на себе этот ехидный взгляд. — Ага, — без колебаний согласился тот и направился к выходу из комнаты: — Переоденься во что-нибудь потеплее. Стоп. — Подожди, а на чем мы поедем? — окликнул его Хан, пока тот уже перебирал вещи в гардеробной. — Твоя машина же… — Ни слова о ней! — предостерегающе раздалось из-за стены. — Я видел на парковке твою. На ней и поедем. Если хочешь, даже за руль пущу. Джисон беззлобно закатил глаза. Спасибо, что разрешил мне вести мою машину. — Не за что, — непринужденно ответил хранитель. Вот индюк. Поставив обе кружки в умывальник — слишком часто приходилось собирать по полу осколки посуды, которую Мистер любезно спихнул лапой со стола, — Хан хотел было тоже взять в гардеробе одежду, но его взгляд привлек любопытный ярко-красный лист бумаги на стеллаже. Недолго думая — а еще пока хранитель не вернулся — он взял документ в руки:

Отдел по надзору за исполнением служебных обязанностей и обеспечению безопасности

Хранителю третьего ранга господину Ли Минхо

Предупреждение о подозрении в нарушении служебных обязанностей

Господин Ли, вынуждены сообщить Вам, что в отношении Вас поступил донос о нарушении служебных обязанностей, а именно: Нарушение тайны Службы перед подопечным (параграф 1 книги 4 Великой Книги Службы) Отдел принимает во внимание тяжесть данного нарушения, а также предусмотренную Великой Книгой Службы строгую санкцию за его совершение — прекращение контракта между Душой и Службой. В связи с этим по данному доносу будет проведена тщательная проверка. Желаем плодотворной работы на благо Службы и баланса. Секретарь Отдела по надзору за исполнением служебных обязанностей и обеспечению безопасности Чон С. 18 февраля, 2022 год от начала третьего отсчета Последние строки перемешались в одну мутную кашу. Глаза вцепились и судорожно перечитывали слова, выделенные из общего текста белым цветом: Нарушение тайны Службы перед подопечным (параграф 1 книги 4 Великой Книги Службы) Кто-то сдал Минхо. Служба знает. Они, блять, знают. Да, здесь сказано про какую-то проверку, но Джисон прекрасно знал, что усердно искать не придется: пришлют какого-нибудь серьезного дядю в костюме, он устроит допрос им обоим, прочитает мысли, и вуаля — исчерпывающие доказательства готовы. А дальше, наверное, торжественно зачитают приговор — а может, и этого не будет. Просто пуля в сердце и тонкая струйка дыма. Был хранитель — и нет его. Трясущиеся руки убрали документ обратно на полку. Окей. Надо мыслить логически. В отделе кадров ведь есть свои, да? Чан, Ли Ёнсу. Они же не последние фигуры в Службе, они смогут все решить? В конце концов, Чанбин тоже нарушил главное правило, но с ним все в порядке. Не все потеряно. Выход есть. Джисон повторял про себя эти слова, как мантру, пытаясь унять дрожь в руках. Он просто не имеет права показываться Минхо в таком состоянии. Только не снова. — Джисон, ты живой? — донеслось из коридора. Надо идти. — А? Я сейчас, — тут же откликнулся парень, отбрасывая волосы со лба, и поторопился к хранителю. *** — На-адо же, теперь у меня тоже есть личный водитель, — довольно протянул Минхо, как только водительская дверь с хлопком закрылась. Взгляд Хана скользнул по его точеному профилю, красиво выделявшемуся в полутемном салоне машины. По кадыку, выступавшему на бледной шее. По полам его черного пальто, ниспадавшим на кожаное сиденье. Нереальный. Сглотнув, Джисон поправил ворот водолазки: — Нам бы сначала в дерево не въехать, — проговорил он, заводя машину. Двигатель ненавязчиво затарахтел. На лице хранителя мелькнула легкая улыбка: — Теперь на нас с тобой все заживает, как на собаках. Не погибнем. Я знал, что ты веришь в мои навыки вождения. Проверяя зеркало заднего вида, настраивая маршрут и выезжая с парковочного места под равномерное пиликанье, Хан краем глаза видел, как старший наблюдает за каждым его движением. В серебряных глазах не было ни капли осуждения, никакой тревоги. Это была скорее… заинтересованность. Искреннее любопытство. В любой другой момент Джисон бы просто покраснел. Но сейчас, под этим взглядом, он не просто краснел — он чувствовал себя школьником, впервые севшим за руль и путавшим педали газа и тормоза. Собственные руки едва его слушались, а взгляд бегал то по приборной панели, то по лобовому стеклу. Черт возьми, хватит так на меня пялиться. Он сбился со счету, сколько раз он прокашливался и оттягивал от шеи и так не тугой воротник кофты, словно это из-за него было так тяжело дышать и в жар бросало. Когда авто вывернуло с подземной парковки на оживленную улицу, Хан приоткрыл окно: — Душно как-то, — пробормотал он, пытаясь не ловить взгляд хранителя. Я не врезался в забор — уже успех. Старший закинул ногу на ногу и перевел взор на быстро меняющийся ночной вид за лобовым стеклом. Отвернулся ли он специально, чтобы не смущать Хана, или нет, но младший был очень ему благодарен. За окном яркой лентой проплывали огоньки баров и кафе, фары других машин, высокие фонари. Мелькали цветные наряды людей, выбравшихся ночью отдохнуть. Отдаленно доносилась ритмичная музыка. Нормальная жизнь. Она была так близко и одновременно недосягаемо далеко. Теперь «нормально» было последним словом, относящимся к жизни Хана. У него не осталось ничего от студента дизайнерского факультета, мечтавшего то найти хорошую работу и похвастаться ей перед отчимом, то свести счеты с жизнью. Этот человек остался где-то позади. Зато теперь у него был Минхо. Готов ли был Джисон обменять все на него? По правде говоря, у него не было выбора. Но если бы и был… — Здесь так отчетливо пахнет цитрусом, — задумчиво сказал Минхо. — От тебя обычно такой же аромат. Он говорил так спокойно, что младший со своей паникой выглядел еще комичнее. У Минхо голос был ровный и низкий, с какой-то усталой хрипотцой. Такой невыносимый, что его можно было собирать во флаконы и наносить на кожу вместо афродизиака. — Это парфюм, — ответил Хан, плавно останавливаясь на светофоре. Отлично, на красный тоже не проехал. Так держать. — Мне нравится. Щеки вспыхнули огнем. Обязательно говорить это, когда я за рулем?! Он закусил губу. — А от тебя всегда веет чем-то сандаловым, — голос глупо подрагивал, как у неуверенного в себе подростка перед первым свиданием. — От моей одежды теперь тоже. — Не любишь этот запах? — Чего? — вышел нелепый писк. — Нет, п-почему… Что, блять, за вопросы такие? Люблю. Слишком люблю. Только вот я от него разваливаюсь, как карточный домик. — Он очень приятный, — выдохнул Джисон, неосознанно стиснув пальцами руль. — Такой… т-такой… не знаю. Сексуальный. Загорелся зеленый. Едем. Осторожно. — Сексуальный? Дыхание перехватило. К этому слову, произнесенному этим голосом, он не был готов от слова совсем. — В смысле… — он запнулся, — сам по себе он горьковатый, но на человеке… То есть… ну, когда аромат раскрывается… — сердце бешено колотилось где-то в глотке, — я имею в виду, сандал часто называют сексуальным. Его постоянно используют в парфюме с эротическим подтекстом, — выпалил Хан, снова чувствуя на себе заинтересованный взгляд. От нехватки воздуха он начал дышать ртом. Звук сбивчивых вдохов в замкнутом пространстве раздавался абсурдно громко. Поворот направо, теперь прямо… Из уст Минхо слово «сексуальный» звучало до невозможного естественно, и это… пугало. Джисона ужасно пугало то, что с ним происходило из-за этого. Он отчаянно пытался концентрироваться на дороге, пытался не замечать, как воздух в машине заискрил… — Птенчик, все нормально? — старший осторожно дотронулся до его руки, пальцы которой побелели от напряжения, и Хан чертыхнулся, случайно нажав на газ сильнее, чем должен был. Обоих на мгновение прибило к спинке. Почему когда я беру его за руку, он спокоен, как мертвый удав, а я чуть не умер? — Д-да, — выдавил младший, выравнивая ход, пока в них никто не въехал. — Прости. Все хорошо. Минхо не убирал руку с его ладони. Сомневался. — Если тебе тяжело, могу повести я, — снова этот голос, полный волнения. Сначала хранитель довел его до дрожи в коленках и срывающегося голоса, а сейчас едва ли не обнимал одной простой фразой. Помотав головой — отчасти чтобы разогнать муть перед глазами — Хан попытался сделать нормальное лицо: — Нет, я правда в порядке, — он, как и сам Минхо сегодня вечером, развернул ладонь, переплетая их пальцы. — Точно? — Слушай, мы уже приехали. Хочешь припарковать машину за меня? Кажется, мне становится легче. Сине-белая полоска на прямоугольном экране, показывавшая маршрут на карте, обрывалась через несколько сотен метров, завершаясь белой круглой точкой. По правой стороне авто, за корявыми ветвями деревьев, виднелось сверкающее колесо обозрения и еще какие-то фэнтезийные механизмы, переливавшиеся всеми цветами радуги. — Подожди, — Хан нахмурился, сбавляя скорость перед поворотом на парковку, — ты хотел сводить меня в парк аттракционов? Покататься на карусели? Поесть мороженое? Старший негромко засмеялся: — Если тебе нравятся карусели, розовые эскимо и колеса обозрения, мы пройдемся по каждому из этих пунктов по порядку. Хотя я бы начал с третьего. За небольшим поворотом скрывалась переполненная машинами парковка, по которой туда-сюда сновали веселые люди со сладкой ватой в руках и смешными шляпами на головах. Джисон не смог сдержать теплую улыбку, глядя на искреннее счастье хотя бы в чьих-то глазах. — Не выйдет. Я боюсь высоты, — ответил он, вглядываясь вперед в поисках свободных мест. — Значит, эскимо и карусели? Еще есть американские горки, но туда длинная очередь. Хан заметил, как кто-то собрался выезжать с парковочного слота, и остановился рядом, мысленно благодаря небеса. — У меня жизнь покруче любых американских горок, — мрачно усмехнулся он, аккуратно ставя авто между двумя черными внедорожниками. — Какой следующий пункт после променада по аттракционам? — Следущий пункт — просто иди за мной. Стих двигатель, плавно щелкнули клавиши ремней безопасности, и Джисон вышел на свежий воздух. Нос защекотали ароматы уличной еды и каких-то неизвестных сладостей, из парка доносились крики людей с экстремальных горок и качелей. Руки сами собой потянулись к краям бежевой куртки, чтобы посильнее запахнуть ее, но Хан остановил себя, почувствовав, как по щекам скользит едва прохладный ветер. Эта ночь была намного теплее, чем предыдущие. Будто специально для них двоих. С хлопком закрылась пассажирская дверь. Заблокировав замки, младший вопросительно взглянул на Минхо, поправлявшего длинное пальто: — Куда держим путь? — парень заметил, что хранитель взял какой-то бумажный пакет, но вопросов задавать не стал. Тот повернулся к нему с веселым прищуром: — Говорю же, просто иди за мной, — Минхо протянул ему свободную руку и, как только Хан робко дал свою ладонь, потянул к широким цветным воротам. Под подошвами ботинок хрустели случайно брошенные кусочки попкорна. Мимо проходили группки смеющихся подростков, делающих фото на ходу. Хранитель вел Джисона через толпу, закрывая собой от толкающихся людей — старший явно не торопился, но постоянно оборачивался на него с каким-то волнением в глазах. Что-то изменилось. В этом водовороте из пестрых пуховиков и вспышек камер на телефоне Хан отчетливо чувствовал, что что-то было по-другому. И когда он поймал себя расплывающимся в улыбке какому-то ребенку, который помахал ему желтым воздушным шариком, он резко понял, что. Паника. Если бы пару недель назад Джисон оказался в таком месте, он бы сразу начал задыхаться. Возможно, упал бы в обморок. Теперь ему комфортно. Может, потому что он за несколько дней испытал вещи гораздо хуже, чем толпа перевозбужденных людей. А может, причиной тому был Минхо, крепко державший его за руку. Он постоянно чуть приотпускал ладонь младшего и перехватывал покрепче. Еще плотнее. Еще ближе, хотя ближе уже некуда. Они обошли длинную, волнистую, как змея, очередь на высоченное колесо обозрения. Конструкции сверкали полосками белых огоньков. Одни парочки и друзья заходили внутрь прозрачных кабинок, другие — выходили, восторженно обмениваясь впечатлениями. В памяти мигом всплыли их с Юнми моменты. Только не сейчас. Умоляю, только не сейчас. Джисон помотал головой, отгоняя болезненные воспоминания. Хотелось каждой клеткой находиться не в кабинке на колесе обозрения пять лет назад, а здесь и сейчас, шагать по земле вслед за Минхо. Запечатлеть для себя каждую секунду, чтобы не забыть. Теперь, когда он понимал, что у хранителя забилось сердце и когда-нибудь все это закончится, жажда прочувствовать каждое мгновение с ним ощущалась особенно остро. Хан поймал себя завороженным тем, как слегка приподнимались на ветру пряди волос Минхо. Как напрягалась его челюсть каждый раз, когда он сглатывал. Пожалуйста, не оставляй меня. Вдруг хранитель остановился, едва не запнувшись, и обернулся к нему: — Джисон, я здесь, — неожиданно серьезным тоном произнёс он, и по спине у Хана пробежал холодок от того, что он увидел в светлых глазах. Боль. Не испуг, не волнение, не гнев. Это невозможно было спутать ни с чем. Она молнией сверкнула в серебристых радужках и тут же исчезла, когда старший тепло улыбнулся Джисону, потянув за руку: — Пойдём. Замерзнешь. А тот не мог прогнать из головы этот жуткий момент. Краткую вспышку, будто… будто маска на мгновение сползла, приоткрывая зияющую пропасть из боли, кроющуюся под дней. Лишь на секунду — Минхо сразу же поправил ее, чтобы не портить красивую картинку. От мысли об этом становилось не по себе. Вокруг становилось всё меньше людей и все больше деревьев. Они шли в небольшую горку, куда вела небольшая асфальтовая дорожка с фонарями по краям от витиеватого низкого забора. Джисон заметил, что здесь свет был совершенно другим, более желтым. От него веяло уютом. На фоне ночного неба, простиравшегося над парком, фонари выглядели совсем сказочно. Как в диснеевских фильмах, которые Хан без конца смотрел в детстве. На тропинке было совсем свободно, лишь впереди них неторопливо шагала парочка, укутываясь в красный плед. Обернувшись, младший увидел еще одних влюбленных. Пара минут — и они оказались на вершине холма, открывшего вид на центр Сеула со всеми переплетениями дорог и морем огоньков. Это была будто другая планета, отдельная от шумного парка развлечений с гремящей музыкой и адреналином, ощущавшимся на коже. Здесь весь мир притих, чтобы люди могли слышать чувства друг друга. — Красиво, да? — голос Минхо вернул в реальность. Хранитель глядел на него с какой-то нежностью — такой, что Хан снова покраснел, опуская взгляд на собственные ботинки: — Очень. Еще пара секунд — и Джисон понял, что здесь были только парочки. Они располагались ближе к краю холма, поодаль одна от другой, чтобы не нарушать романтичную, почти интимную атмосферу, царившую в этом месте. Вся обстановка, от приглушенного теплого света до завораживающего пейзажа, идеально подходила для свидания. Сердце подпрыгнуло. Он специально привел меня в место для свиданий, или это случайность? Минхо замедлил шаг под стать всему, что их окружало в этом месте. Здесь бежать, куда-то торопиться было просто непозволительно. Вскоре они подошли к одному из свободных мест — условно, потому что никаких специальных мест не было. Хранитель просто выбрал кусочек, на котором они могли быть достаточно далеко от каждого из забредших сюда посетителей. — Ты как-то обмолвился, что тебе нравится смотреть на звезды, — произнес Минхо, останавливаясь у края холма с ровной землей и доставая из пакета сложенный плед, пока Джисон пораженно наблюдал за ним. — И мне показалось, здесь мило. Эти слова звучали совсем обыденно, словно хранитель специально говорил их с пренебрежением — мол, ничего особенного. Даже глаза на Хана не поднимал, уставившись на толстое покрывало, которое он раскладывал на земле. — «Мило»? — переспросил младший, удивленно подняв брови. — Минхо, это… — Располагайтесь, Хан Джисон, — тот аккуратно присел на плед и похлопал по месту рядом с собой, — отсюда вид получше. Чувствуя, как уголки подмерзших губ сами собой растягиваются в улыбке, парень опустился около хранителя. Мягко. И тепло. Его тянуло прислониться к плечу Минхо, но он заставил себя сохранить между ними небольшое расстояние, насколько позволяла ширина пледа — из вежливости. — Кажется, ты остановился на «Минхо, это», — шутливо напомнил тот, глядя на подопечного с доброй усмешкой в глазах, и вдруг нахмурился: — Ты бы еще на другой конец парка ушел, — в то же мгновение он обнял Хана вокруг талии и бесцеремонно притянул к себе — парень неуклюже упал набок, почти к нему на колени: — Эй! — возмутился он, с алыми щеками поднимаясь обратно в сидячее положение, но не отодвигаясь дальше от Минхо. — Эй, — хранитель непринужденно пожал плечами. Он глядел на младшего с беззлобной, но абсолютно уверенной ухмылкой, будто с вызовом. — Так что дальше? «Минхо, это», а потом? Боже мой, да не смотри так на меня, сейчас дыру взглядом прожжешь, — подняв руку ладонью вверх, он легонько провел костяшками пальцев по щеке Хана, отправляя по телу волну мелкой дрожи. Их взгляды встретились и надолго, слишком надолго задержались друг в друге. Один ужасно смущенный, но влюбленный, нет, хуже — околдованный. Второй — спокойный, ровный, как океан в штиль, но искрящийся чем-то таким, от чего у Джисона дыхание перехватывало. Подул едва ощутимый ветер, приподнявший углы покрывала. — Минхо, это просто невероятно, — выдохнул младший, отводя — отдирая взор от Минхо. Тот приобнял его одной рукой, прислоняя к себе боком — так, что теперь Хан тоже оказался лицом к захватывающему дух виду, опустив голову ему на плечо. — Я рад, что тебе нравится, — вполголоса, чтобы не говорить слишком громко прямо в ухо, ответил старший. — Смотри, — он указал рукой в небо, на одну из ярких звезд в бесконечной россыпи, — Смотри, вот там Близнецы, повернись немного — и будет Большая медведица — ее можно узнать по «ковшу». А во-он там, — он немного сдвинул руку, — Лебедь. Видишь? Джисон внимательно следил за его жестами, мысленно рисуя на небе линии, постепенно складывавшиеся в созвездия, как из учебника. Даже странно, как в огромном городе было так хорошо видно звездное небо. Наверное, все дело в магии этого места — оно было и правда волшебным. Особенно, когда прямо рядом Минхо рассказывал что-то про космос. Вообще-то Хана не очень интересовали звезды сами по себе. Он любил не столько звёзды, сколько слушать о звездах от Юнми. А потом ненавидел. А теперь, похоже, снова любил — влюблялся с каждой секундой, глядя, как Минхо с детским восторгом во взрослых глазах описывает каждое созвездие на бескрайнем небе. — Лебедь больше похож на крест, — заметил Джисон, поудобнее устраиваясь на его плече. Нежная улыбка проглядывалась даже в его голосе, но он ничего не мог с этим поделать. Как вообще можно скрыть любовь? — Да, — хранитель кивнул. — Раньше его так и называли — Северный крест. Но проще всего его узнать по треугольнику — видишь, три самые яркие звёзды? Альтаир, — его рука с вытянутым указательным пальцем поднялась наверх, туда, где на небе мерцала крупная белая точка. — Денеб, — рука сдвинулась направо и вверх. — И Вега, — направо и вниз. — Увидел? Хан ответил молчаливым кивком. Вся вселенная остановилась для них. Для того, чтобы один хранитель прочитал человеку лекцию про звезды, потому что думает, что человек их любит. А один человек эту лекцию внимательно выслушает, потому что знает, что его хранитель очень любит звезды. Это был их момент. Их — и ничей больше. Ровный, мягкий тембр голоса старшего действовал магически — Джисон наконец-то смог не обращать внимание ни на что, кроме него. Он наконец-то успокоился. Внезапно в стройный рассказ вторгся посторонний звук. Сердце. Сердце Минхо забилось чаще. Младший чувствовал это, даже прислонив голову к его плечу. Оно не просто билось. Оно грозилось вырваться из груди. Черт возьми… Прежде, чем Хан успел подумать, его ладонь прижалась к груди хранителя — туда, откуда доносился остервенелый стук из-под ребер. На его руку тут же легла ладонь Минхо: — Джисон… — неуверенно, глухо начал он, прикрыв глаза. Не знал, что сказать. — Между нами связь, — голос младшего снова дрожал. Теперь от страха. Снова. Ненадолго меня отпустило. — Да. — И она усиливается. — Да. — У тебя забилось сердце, — дрожь ухудшилась. — Верно. — В основе связи лежит ненависть, и ты ненавидишь меня все сильнее. Признайся. — Нет, — резко ответил хранитель. Он взял Джисона за плечи и отодвинул от себя, чтобы взглянуть ему прямо в широко распахнутые глаза: — Тебе сказал это Чан, так ведь? — ни во взоре, ни в тоне не осталось ни крупицы мечтательной расслабленности. — Можешь не отвечать, — он мотнул головой, видя, как Хан задумался. — Это версия Службы. Естественно, им выгоднее думать так, — красивые губы скривились на мгновение, выдавая раздражение. — Но это неправда. Даже не ошибка. Это ложь, ясно? Я правда вспоминаю свою жизнь. Постепенно, не всю. Но тебя я помню, каждую деталь, каждое слово. Ты занимал в моей жизни невероятно важное место, но птенчик, Джисон, я ни одной секунды тебя не ненавидел, слышишь? Ни при жизни, ни сейчас, — у Минхо закончился воздух, и он опустил глаза, неровно дыша. Его голос тоже подрагивал, как и пальцы, державшие плечи младшего. — Тогда… — прошептал Хан тихо, боясь спугнуть, — тогда что это? Что за чувство? Хранитель сделал медленный выдох и поднял голову. В сверкающих глазах стояли слёзы. — Все это время я любил тебя. Мир помутнел. Джисон чувствовал лишь, как теплая ладонь осторожно ложится на его шею, а затем — как губы Минхо накрывают его пересохшие губы в поцелуе. Чувствовал, как сразу же отвечает, зарываясь пальцами в мягкие волосы на затылке хранителя. Чувствовал дрожь, пронизывавшую его тело все больше с каждым нежным движением. Чувствовал, как мысли в голове спутываются в один большой комок и исчезают, оставляя такой странный, но такой приятный вакуум. Чувствовал, слышал, как в унисон бьются два сердца: одно живое, другое — ожившее. Чувствовал, как в воздухе вдруг повеяло весной. Медленно, словно заставляя себя, Минхо отстранился от него: — Я люблю тебя, Хани. Всегда любил. Хани. Впервые за пять лет по телу Джисона от этого слова разлилась волна ласкового тепла. Стоп. Картинка перед глазами резко прояснилась. — Хани?! — медленно, по слогам переспросил парень, сощурив глаза, пристально вглядываясь в любимое лицо напротив. Господи, какой я идиот. Эти черты. Этот голос. Гиацинты. Аромат весны. Звёзды. Как можно было так долго не замечать этого?.. Трясущиеся губы скривились от резко захлестнувшей боли: — Давно не виделись, Юнми, — Джисон с отвращением выплюнул это слово, словно сплевывал яд. Это и есть яд. Глаза старшего округлились. На щеках блестели влажные дорожки от слез. — Хани, п-послушай… — он протянул руку к подопечному, но тот грубо ударил по ней: — Не смей называть меня так, — процедил Джисон сквозь зубы, сжав побелевшие пальцы в кулаки. — Пять лет моей жизни были сущим адом. Из-за тебя, — ледяным, бурлящим гневом тоном продолжал он. — Я хотел умереть. Из-за тебя. Когда ночами я рыдал в подушку, мне так нравилось представлять, как ты сдохнешь где-нибудь в темной подворотне. Как тебя собьют с ног и изранят, и никто не придет к тебе на помощь. А теперь ты имеешь наглость возвращаться ко мне? — парень поднялся на ноги, не отводя стальной взгляд от хранителя. — Нет, Юнми. Не выйдет. Я тебя ненавижу. Хан выжидающе вглядывался в человека напротив, ожидая глупого смешка и уверений «это все одна большая шутка», «это просто розыгрыш, я просто хранитель, просто Ли Минхо». Он бы без колебаний поверил в любое идиотское оправдание, он бы сразу кинулся к старшему в объятия — ему нужен был лишь один маленький повод. Всего один. Но его не было. Пустота. Каждый сантиметр ледяного воздуха между ними теперь сквозил презрением. Внезапно для самого себя Хан дернул уголком губ, выпуская застоявшийся воздух, и тяжелыми шагами направился прочь из этого Ада. Прочь. Прочь отсюда.