Пар в субботу было мало — всего две, и Арсений с нетерпением ждал их окончания. Снегопада не было, облаков почти тоже, поэтому к концу второй пары парень любовался тем, как сверкает на холодном мартовском солнце выпавший снег. На душе почему-то с самого утра было неспокойно, но Арс гнал от себя эти неприятные предчувствия. В конце концов, как такая замечательная суббота могла быть плохой, если после пар в актовом зале была очередная репетиция спектакля в театральном кружке, где он играл далеко не последнюю роль?
Но Арсений ждал начала репетиции не только потому, что жить не мог без театра. В кружок по иронии судьбы записался очаровательный первокурсник с какого-то там программистского факультета, который оказался его родственной душой. Арс был готов боготворить его, его милые кудряшки, бездонные зелёные глаза, забавную родинку на кончике носа, обворожительную улыбку, которую он почти никогда не показывал. Каждый раз, когда Попов бросал мимолётный взгляд на свои фиолетовые ногти, он вспоминал, как его буквально прошибло током при их первой встрече в осеннем семестре. Это чувство было ни с чем не сравнить. Оно было таким ярким, таким желанным, что Арсений был готов прямо в актовом зале сгрести паренька в объятья и никогда не отпускать. Но разум подсказал, что сначала надо было хотя бы познакомиться. Не зря он ждал двадцать один год, так что всё надо было провернуть в лучшем виде.
Знакомство их не было гладким, ведь тот парень, впервые войдя в актовый зал и почувствовав, что соулмейт где-то рядом, начал испуганно озираться, словно… не хотел этой встречи? Арс заметил его сразу и дурные мысли от себя сразу же прогнал. Ну как можно не хотеть встретить того, кого тебе выбрали где-то свыше? Тот первокурсник понял, что его родственная душа — это Арсений только в момент знакомства. Парни пожали друг другу руки, а их ногти окрасились в фиолетовый цвет. Только почему-то вместо того чтобы радостно броситься к соулмейту в объятья под восхищённые крики романтичных студенток, любящих такие любовные истории, парнишка, которого звали Валерием, быстро убежал. Попов недоумевал, но догонять не бросился. Знал, что Валера вернётся в театральный кружок.
Да, не лучшее знакомство получилось, но потом первокурсник всё же вернулся с извинениями, стыдливо краснея, и они всё равно стали общаться. Арс чувствовал себя самым счастливым человеком на земле. Он полюбил Валеру с первого взгляда и чем больше узнавал его, тем сильнее становились его чувства.
Валерчик — как Арсений любил его называть — был ему где-то по плечо. Он не был маленьким, просто Попов был слишком высоким и сильно выделялся на фоне остальных студентов театрального кружка. Арс радостно отрывал от земли своего соулмейта при каждой встрече, хотя Валера просил этого не делать. Но Арсений не слушал — он был слишком влюблён и явно перебарщивал с демонстрацией своих чувств. Он не видел в своей родственной душе недостатков. Не видел он и того, что сам Валерий вообще не в восторге от всего, что связано с его соулмейтом. Попов исправно таскал для любимого человека различного рода сладости, которые сам любил, совершенно не замечая протестов: Валера оказался аллергиком и сладкое есть категорически отказывался при всём желании. А тут ещё и не самый приятный соулмейт с мешком соблазнов, который каждый раз оправдывался, что просто не мог не поделиться с любимым самым любимым.
Где-то под конец декабря Валера внезапно оттаял. Он сам стал проявлять знаки внимания, неуверенно касаться родственной души, перестал вырываться, когда Арсений его обнимал. Арсу эта перемена нравилась. Именно об этом он когда-то и мечтал. И путь к принятию ставших голубыми около трёх лет ногтей не был тернистым. Какая разница, какого пола соулмейт, если с ним будет хорошо? И Попову с Валеркой рядом было не просто хорошо. Было охрененно. Они прекрасно взаимодействовали в постановках, что было неудивительно, ведь они
чувствовали друг друга.
В ту субботу Попов принёс в универ цифровой фотоаппарат. Он сам на него заработал, чем страшно гордился, поэтому своей первой моделью решил сделать именно Валеру. Тот никогда к фотографии особой любви не питал, но ведь не откажет же! Друзей у Арсения было достаточно, среди них точно были те, кто был бы не прочь попозировать. Но нет, фотоаппарат был особенным, Валера был особенным, и поэтому Арсу было
крайне важно, чтобы именно соулмейт был первым, кто окажется в его объективе. Парень буквально считал минуты до конца пары и, со звонком покидав вещи в рюкзак, помчался к месту встречи в холле, ведь до начала репетиции было полтора часа.
Валера опаздывал, хотя обычно приходил как раз к началу перерыва. Но Арс не волновался, он копался в инструкции к фотокамере и не замечал, как летело время. Было интересно, непонятно, но мотивация была колоссальная. Поделиться радостью с самым близким человеком на свете. Сделать его фото на память. А потом ещё… и ещё… множество фотографий счастливых моментов их связанных навеки жизней.
— Привет, — отвлёк парня хмурый голос Валерия. — Прости, опоздал.
— Валерка! — воскликнул Арсений и, положив фотоаппарат на скамейку, закружил соулмейта в импровизированном танце, невзирая на все протесты. — Главное, что ты пришёл. И у нас даже есть время до репетиции.
— Время на что?
— Смотри, что купил, — Попов с детским восторгом показал Валере новенький фотоаппарат. — Я просто обязан первые снимки посвятить тебе!
— Арс, давай без этого, — тот энтузиазм не разделял. Да и вообще был мрачным и… измученным? Впрочем, Арсений измученности не заметил. — Здорово, конечно, но не люблю я фоткаться. Говорил же тебе.
— Да нормально будет! — стал заверять его Арсений, снова игнорируя недовольство родственной души. — Встань к цветочкам. И лицо сделай повеселее.
Валера послушно встал у большой вазы с цветами и скривил самую недовольную мину на свете, чем всё равно вызвал поток умиления и восторгов у Арса. Благо, от длительной фотосессии бедного Валерия спасла преподавательница, которая курировала их театральный кружок. Она увидела своих студентов в холле и погнала их готовиться. Попов не был расстроен. Несколько снимков хмурого Валеры он успел сделать. Лучшие он планировал распечатать и повесить на стену в своей комнате. Или купить фоторамки и расставить эти фотографии по всему дому.
Репетиция прошла отлично. Арсений блистал на сцене во всех смыслах. Он буквально начинал светиться от счастья, стоило его родственной душе попасть в поле его зрения. Наверное, его излучающей счастье улыбкой можно было осветить целый зал. А вот Валера был удручён, глядел исподлобья и всё чаще сидел, склонив голову, чтобы его лицо частично перекрывала кудрявая чёлка. Только вот Арс был слишком счастлив, чтобы это заметить. Впрочем, как и всегда. Он так сильно любил, что ничего не видел вокруг.
Студенты вышли на улицу около пяти вечера. Солнце начинало клониться к закату, красиво подсвечивая заснеженные деревья. Арс буквально застыл на месте, любуясь природой. Он это очень любил. Валера был рядом — Попов крепко держал парня за плечо и буквально заставлял любоваться вместе с ним. Хотя на улице было довольно прохладно, и любоваться пейзажами родного Омска в виде нескольких деревьев и домов на другой стороне улицы особо не хотелось. Но Арсений видел только прекрасную сказку уходящей зимы. Нежную, романтичную, обязательно со счастливым концом. Он во всём умел находить что-то хорошее и безумно красивое.
— Валерчик, знаешь что… — проговорил парень, широко улыбаясь. — Люблю я тебя, Валер. Очень сильно люблю.
— Хватит! — вдруг взвизгнул Валерий и вырвался из капкана. — Арс, хватит!
Он отскочил на несколько шагов, чтобы снова не стать жертвой объятий. Руки Валеры исходили мелкой дрожью, а сам он тяжело дышал, то и дело прикусывая обветренную нижнюю губу, чтобы успокоиться.
— Чего такое? — непонимающе захлопал глазами Арсений. В таком состоянии он свою родственную душу видел впервые. — Замёрз что ли? Так пойдём куда-нибудь…
— Я не могу… не могу так больше! — голос парня сорвался на крик. — Арс, я больше не могу себя ломать! Я думал, что смогу. Я знаю, как сильно ты меня любишь, но не могу. Я не могу просто позволять себя любить.
— Валер, ну ты чего… — Попов не понимал, о чём вообще его соулмейт говорит. Ведь всё же было так хорошо. И при чём здесь «ломать себя»? В его картину идеального мира рядом с любимой родственной душой всё происходящее никак не вписывалось.
— Не приближайся! — Валера выставил вперёд руку. В уголках глаз выступили слёзы. — Я всю жизнь ненавидел себя за эти голубые ногти. И я надеялся, что никогда тебя не встречу.
— Что ты… говоришь? — слышать такое Арсению было больно. Он даже отступил на шаг назад, словно это могло спасти его от осознания.
— Я никогда не хотел любить мужчину. Никогда, Арс! Но девчонки меня сторонились из-за голубых ногтей. Парни стебали. Я поклялся… я решил, что лучше всю жизнь проведу один, если мы никогда не встретимся… Но мы встретились, Арс. И я… Я, правда, пытался почувствовать к тебе что-то… но не могу я так больше!
Парень резко сорвался с места и побежал прямиком через дорогу, игнорируя резко тормозящие машины. Арсений до конца не понимал, что случилось, но словно вышел из транса и рванул за соулмейтом, продолжая раздражать водителей, ставших невольными свидетелями развязки этой сцены. Валера скрылся в подъезде многоэтажки, что была прямо напротив корпуса их института, и Арс незамедлительно последовал туда же, хоть немного и отстал из-за машин на дороге. К горлу внезапно подступила тошнота, а ногти будто опустили в раскалённый металл. Парень с ужасом заметил, как они постепенно начали чернеть. Он понимал, что если побежит по лестнице, то просто не успеет, поэтому, чертыхаясь, отчаянно молотил по кнопке лифта, которого как назло на первом этаже не оказалось. Секунда. Пять секунд.
— Да где тебя носит, ебучий лифт?! — прокричал Попов, пиная ногой стену под кнопкой. Двери лифта тут же раскрылись. — Сука, хоть бы успеть… хоть бы успеть… — бормотал он, исступлённо нажимая кнопку двенадцатого этажа. Ногти болели всё больше, а приступы тошноты не только участились, но стали сильнее.
Арсений вышел на крышу, когда Валера стоял на краю и безнадёжно пялился в сторону двери, которую Арс только что прошёл, а слёзы катились по его щекам. Сердце Арсения пропустило удар. Парень не знал, что делать. Он надеялся, что сможет как-то заговорить соулмейта и осторожно приблизиться к нему, чтобы не дать упасть. Арс видел такое в фильмах, там такое работало, и герои просто плакали потом в обнимку, сидя на крыше. Говорить мешала тошнота. Мешали и пылающие ногти, становившиеся всё более чёрными.
— Валера, пожалуйста… — только и смог прошептать Попов, делая шаг в сторону парня.
— Не подходи! — рыдая, закричал Валерий и сделал маленький шаг ближе к краю. — Арс, не смей. Ты всё время решал за меня. Хватит.
— Но мы могли бы просто поговорить, — выдавил Арсений, еле сдерживая рвотные позывы. — Мы и сейчас…
— Ты бы не услышал. Ты никогда меня не слышал, а просто душил своей любовью. Ты даже не спросил, надо ли это мне.
— Валерка… — у Попова подкосились ноги, и он рухнул на колени, прижимая руку ко рту. Сдерживаться было всё труднее. — Валерчик мой, не надо… Отойди от края. Это же… не выход.
— Я не могу больше, Арс, — с отчаянием в голосе проговорил парень. В его зелёных глазах была пустота. — Ты бы даже не заметил, что мне плохо, что что-то не так, если бы я тебе не сказал.
— Блядь… — прошипел Арсений и закашлялся. На душе было не просто страшно, но ещё и адски тоскливо. — Ты мог просто разорвать связь. Отказаться от меня. Найти кого-нибудь. Валер. Да я готов всю жизнь ходить с серыми ногтями, если тебе будет хорошо.
— Нет, Арс… — Валера обречённо смотрел своему соулмейту в глаза, дрожа от рыданий. — Ты не сможешь. И я не смогу. Я уже не могу…
Парень настолько резко скрылся из поля зрения Арса, что тот даже ничего не успел сделать. Он чувствовал шум в ушах, свист ветра буквально оглушал, а тошнота только усиливалась. Арсений, скрючившись от внезапной боли, распластался по крыше и потерял сознание. Последнее, что он почувствовал, было отчаяние. И конец. Действительно конец.
***
— Меня нашли на крыше в снегу и луже блевотины, — вздохнул Арсений, смотря на пустую чашку в своих руках таким же пустым взглядом. — Но очнулся я уже в больнице. Услышал, как врач с кем-то говорит по телефону. А потом пришли два поли… а нет, тогда ж ещё милиционера.
— Они думали, что ты виноват? — Антон впервые открыл рот за последние полчаса. Рассказ начальника потряс его до глубины души. Он и представить не мог, что Арсений мог когда-то быть
таким одержимым.
— А я и виноват, — лицо мужчины снова скривилось в безысходной гримасе, словно он вернулся на ту крышу. Он аккуратно поставил чашку на тумбочку и впервые посмотрел подчинённому в глаза. Тот дёрнулся. Взгляд был наполнен отчаянием и искренним раскаянием, но всё же поражал своей пронзительностью и тяжестью. — Я был настолько уверен, что если нашёл родственную душу, то это джекпот… что упустил самое главное. Да, на меня не стали заводить дело. В крови Валеры нашли что-то и радостно закончили расследование, решив, что я пытался его спасти. Я… хоть и пытался… но если бы не я… — Арсений спрятал лицо в ладонях, беззвучно плача. Шаст не знал, как утешить начальника. Впервые он был таким искренним, впервые не прятался, впервые показал, что тоже может быть уязвимым. Случай на корпоративе Антон в расчёт не брал — пьяные слова и действия нельзя было считать за добровольность. А уж уязвимость во время приступа — так и вообще само собой разумеющееся. Тут же было совсем другое.
— Возможно, ты перебарщивал, да, — осторожно проговорил Шастун и коснулся его подрагивавшего плеча, — но ведь были миллионы способов этого всего избежать. Если он так не хотел быть с соулмейтом-парнем, то почему сразу не сбежал, как только вы встретились? Он ведь мог просто больше не приходить в ваш корпус. Но вместо этого ломал себя, надеясь, что что-то поменяется?
— Не нужно оправдывать меня через обвинение Валеры. Он не сможет тебе ответить. И знаешь… — Арс резко распрямил спину и уставился в потолок. — Я хотел последовать за ним сразу. И сделал бы это, если бы из-за связи душ не потерял сознание. А потом год ещё лежал в психушке. Когда выпустили… я первым же делом бросился на ту крышу. Но её заперли. Из института документы сам забрал… хотя там учиться оставалось всего ничего. Отучился потом на электронщика. Валера это очень любил. Наверное, даже больше, чем театр. А я понял, что не могу стать актёром. И вернуться на сцену тоже не могу.
— Бляяяя… — разочарованно протянул Антон и хлопнул себя по лбу. — Извини. Те билеты в театр на новый год… я не знал просто.
— Всё в порядке, — мужчина доброжелательно улыбнулся. — Театр я любить не перестал. Просто уже не видел себя на сцене. Мы с Серёгой с удовольствием сходили… Ну, точнее, я с удовольствием, а он — чтобы я фигни не натворил. Тоже думает, что раз театр, то меня обязательно накроет. Антон… спасибо, что выслушал. Мне полегчало. Правда.
— Может… ещё кофе?
— Нет, спасибо. Пожалуй… мне пора. Поможешь мне добраться до такси?
— И речи быть не может! — возмутился Шаст, заставив начальника удивлённо захлопать глазами. — Сегодня ты никуда не поедешь. Да, тот самый момент позади, но кто-то же должен присматривать за тобой до конца дня. Да мало ли что. Если конечно… ты живёшь не один, то тогда да, поводов задерживать тебя у меня нет.
— Один, но…
— Тем более! — перебил его программист, а рука с зелёными ногтями снова оказалась на плече. — Сегодня ты останешься у меня.
Арсений пытался возразить, но под тяжёлым взглядом Антона быстро присмирел. Видимо, он до сих пор чувствовал себя не очень хорошо и домой просился только из вежливости. Они неплохо провели вечер за просмотром какой-то очень тупой, но почему-то адски смешной комедии, а наутро начальник всё-таки уехал, разрешив Антону на работу не выходить. Шасту это было на руку, ведь ночью он снова спал плохо. Только в этот раз вместо размытого силуэта на той самой крыше он видел перепуганного до смерти Попова. Попова, умолявшего его не прыгать. Попова, которого хотелось обнять, и с которым хотелось уйти вместе с этой чёртовой крыши, но ноги не слушались.
***
— Вы хотите сказать, что у вашего начальника годовщина потери родственной души совпадает с вашей… аномалией? — задумчиво спросил доктор. Антон кивнул. Конечно, он рассказал далеко не всё, но основную суть выдать пришлось.
— Вы что-то поняли? — поинтересовался Шаст, глядя, как врач что-то усиленно ищет в компьютере.
— Рано пока говорить, Антон Андреевич. Я бы предпочёл услышать больше о ваших взаимоотношениях после того дня, чтобы точно убедиться.
Антон поморщился. Память услужливо подбрасывала воспоминания одно за другим, но делиться ими всеми совсем не хотелось. Это было слишком личное, слишком сокровенное. Слишком причиняющее боль. Шаст закусил губу, пытаясь придумать, как соскочить с неудобной темы, но и не скатываться в обман. Обман ему здесь будет только во вред.
