The path of destinies

      Айзава одернул атласные лацканы фрака, слегка потянул прихваченный под самым воротником рубашки галстук и критично оглядел себя в зеркало.       Нервировало. Этот неудобный костюм, который стягивал так, что дышать было невозможно. Этот бал, учиненный матушкой, якобы чтобы привести его в чувство после пережитого траура по ушедшему из жизни отцу, но он-то знал — она просто хотела скорее сосватать его на ком-то из дочерей соседствующих высокопоставленных семей. Их поместью нужен был новый хозяин. И чья-то заботливая рука.       «Ты же знаешь, Шота, я уже не в том возрасте», — печально говорила она, качая головой, и названный от удивления кашлял, поперхнувшись в очередной раз послеобеденным чаем. Никому в здравом уме не пришло бы в голову говорить про нее «не в том возрасте», эта прекрасная женщина могла запросто посоперничать с кем-то из молодых девиц на званых приемах. А с её манерами и умением держать себя в обществе — и вовсе дать фору всем придворным фавориткам.       Но обстоятельства, увы, складывались так, что она была несущей траур по своему безвременно почившему мужу вдовой, а он — свободным 23-летним наследником имения и семейного дела, переданного ему отцом вместе со всеми обязательствами как перед работниками, так и перед домашними. И отдуваться приходилось ему.       — Что ж, — мысленно кивнул он своему отражению и поправил выбившуюся из низкого хвоста прядь волос, — в конце концов, сегодня от меня никто не требует скоропостижного решения о женитьбе. Это просто бал. И не больше.       Их гостиная сверкала сотнями свечей, отраженными в расставленных на столах бокалах и зеркальных рамах напротив. Гости все прибывали, и с десяток молоденьких девушек в воздушных нарядах уже топтались в нерешительности возле своих отцов и старших братьев, заламывая руки в белоснежных перчатках. Шота не стремился выходить в зал — кавалеров хватало и без него. Хотя он понимал: рано или поздно ему придется принять участие в общем веселье и пригласить кого-то на танец, иначе это будет воспринято неуважением со стороны хозяина дома. А теперь он был именно им.       Лениво облокотившись о балконную балюстраду, молодой человек окидывал взглядом танцующих, подбирая самую неподходящую кандидатуру, чтобы у матушки даже мысли не было, что они могут быть отличной парой. Не в этот раз.       — Дружище, почему ты здесь? — на его плечо опустилась знакомая ладонь, и он невесомо улыбнулся, признавая в подошедшем своего лучшего друга.       — Прячусь, — без тени уловки признался он.       — Серьезно? — Ямада свесился с балкона, чтобы попасть-таки в его поле видимости, и его светлая челка упала ему на глаза. — От кого?       — От обязательств, по всей видимости, — вздохнул он. — Матушка решила найти мне невесту.       — Бери Каяму, — мысленно кивнул своим мыслям блондин, и Айзава крякнул от души на такое предложение. А он-то еще сочувствия ожидал, наивный. — Я бы взял.       — Я в тебе не сомневаюсь. Почему ты до сих пор не предложил ей встречаться?       — Эй, я вообще-то слишком молод для этого, — авторитетно заявил он, облокачиваясь о перила. — А как же веселье? Для чего еще молодость, если не для него?       Шота окинул скептическим взглядом этого денди и сокрушительно покачал головой. Как они только сдружились? Он — сдержанный, меланхоличный, с детства предпочитающий общество книг и лошадей из их конюшни шумным компаниям погодок, и этот парень — завсегдатай всех балов, кутила и повеса, который только чудом уходил от дуэлей и скандалов с очередной замеченной с ним девицей. Впрочем, это не отменяло его цепкого ума и умения говорить вовремя правильные слова. Наверное, именно поэтому они сходились снова и снова: и пока Хизаши делился своими похождениями и путешествиями, Шота раскрывал ему подробности новых фантастических миров, почерпнутых из книг фамильной библиотеки, а так же новостями реального мира.       — Возможно, ты и прав, — его взгляд перестал блуждать по танцующим и, наконец, остановился на выбранной жертве, осветив лицо хитрой улыбкой. — Пойдем. Следующий танец должен быть моим.       Это был самый странный выбор из всех возможных.       Это понимали присутствующие. Это понимал он. Это понимала хозяйка дома, с укоризной наблюдая, как её сын приглашает на танец малышку Эми. Возможно, Шота поступал несправедливо по отношению к ней, зная, как глубоко и беспросветно влюблена в него девушка, но он точно знал, что этот союз матушка не допустит. Даже если бы Эми была последней незамужней кандидатурой в их землях. Слишком она была… эксцентричная и взбалмошная, попирая как своим внешним видом, так и поведением все допустимые правила этикета. Такой, пока она не повзрослеет, хозяйство не доверят — даром, что 17 лет, а все еще ребенок ребенком. И все-таки она была счастлива, что из всех присутствующих статный брюнет выбрал именно её. И девушка кружилась в своем не под стать возрасту ярко-зеленом платье с особенным рвением и удовольствием, пока скрипки рассыпались на звенящие аккорды.       Когда танец завершился, был объявлен короткий перерыв и гости отправились к ожидавшим их бокалам с выпивкой и легким закускам. Оркестр в это время тоже поднялся с места, совершая некоторую рокировку в составе и выкатывая на передний план заждавшийся своей очереди рояль. О, он подслушал, как про это говорили: на бал пригласили выступать известного музыканта из столицы, который совсем недавно заявил о своем мастерстве, а уже был у всех на слуху, меняя приглашения как перчатки. Заполучить его в свои апартаменты значило очень много для хозяев дома, сразу же добавляя им несколько очков в глазах общественности, и матушка очень гордилась тем, что благодаря её связям он сегодня мог выступать у нее. Надеясь тем самым сделать своего сына еще более привлекательным кандидатом в женихи.       Но молодому Айзаве не было до этого никакого дела. Музыкант, факир, пусть хоть слон, ходящий по канату — он пока не собирался связывать себя с кем-либо узами и в своем намерении был непоколебим как скала. Поэтому и заинтересованности в приглашенном пианисте не выражал никакой.       До тех пор, пока не услышал первые аккорды, выходившие из-под его рук.       Он начал один, без какого-либо вступления. Просто музыка разлилась по залу, и звучавшие до этого голоса стали на октаву ниже, прислушиваясь к ней. Скрипки подключились погодя, дополняя и обволакивая основную мелодию — и вот она уже наполняла воздух, чаруя и завлекая в вырванные из сердца инструмента звуки, которые все ускоряли и ускоряли свой бег. В них было все: и родные зеленые нивы, единой волной колышущиеся под ветром, и заходящее за горизонт солнце, приносящее с собой не грусть от завершения очередного дня, а надежды на день грядущий, и щемящее сердце одиночество, и бесконечная любовь ко всему окружающему миру, к самой жизни, что не имеет ни конца, ни начала. Вечное колесо Сансары.       Шота неожиданно замолчал. Еще секунду назад он лениво болтал за бокалом вина со своим другом и вот уже выглядывал из-за спин гостей, чтобы посмотреть, кто тот человек, что вмиг лишил его дара речи и заставил сердце биться сильнее чем в раже охотничьей погони.       Это был статный блондин в белоснежном костюме-тройке. Он возвышался над инструментом и играл с такой горячностью и страстью, точно никого вокруг больше не существовало. Только он и музыка. Его длинные изящные пальцы взмывали над клавишами и почти бесшумно ложились обратно, заставляя и рояль, и сердце покоренного им слушателя одновременно петь от счастья и обливаться слезами.       Словно завороженный Гамельнским крысоловом, Шота пробрался ближе и остановился, опираясь плечом о колонну, не в силах оторвать взгляда и насытиться этими звуками. И только когда руки мужчины замерли и он поднял голову, случайно и молниеносно вычленяя его из толпы, поспешно отвел глаза. Чарующая тишина длилась еще мгновение, а затем разбилась о восхищенные аплодисменты гостей, наперебой требующих сыграть что-то еще. Когда музыкант закончил принимать слова поздравлений и хвалебные отзывы и, готовясь продолжить свое представление, снова скользнул взглядом к колонне, там уже никого не было.       — Вам так не понравилась моя игра? — он нашел его позже на веранде, выходящей в вечерний сад. Здесь было тихо, в отличие от основной залы, где в это время гости вовсю отплясывали под мазурку. Брюнет едва заметно вздрогнул от неожиданности, но головы к своему гостю не повернул, позволяя незримо окунуться теперь не только в музыку, рождавшуюся под его пальцами, но и в приятный, окутывающий волнами баритон.       — Жаль, я очень старался, чтобы вам угодить, — он встал рядом, опираясь своими талантливыми руками о резные перила, и Шота все-таки не удержался, чтобы не скользнуть по ним взглядом, исподтишка рассматривая музыканта вблизи. Тонкие пальцы, узкие запястья, которые он запросто мог бы обхватить своими ладонями, оливковая кожа, сияющая на фоне белоснежного одеяния, убранные в хвост золотистые пряди, обрамлявшие по-аристократически худое лицо. Он легко мог быть графом, принцем, самим королевским советником — все в нем так и дышало грацией и изяществом — но он был простым музыкантом, и эта простота очаровывала. А еще он оказался значительно выше его и определенно — старше. Впрочем, возможно, морщинки вокруг глаз были вызваны его привычкой щуриться в улыбке, кому или чему бы она ни была обращена. Вот и сейчас он улыбался, подставив лицо лучам заходящего солнца, заставляя вспомнить снова те льющиеся по гостиной звуки, наполненные вечерним светом.       — Напротив, пожалуй, мне слишком понравилось.       — Простите? — в заинтересованности склонил тот голову.       Молодой господин тихо усмехнулся себе под нос — он сам давался диву той откровенности, что позволял себе сейчас, плененный как самим светловолосым пианистом, так и его музыкой.       — Настолько, что я не хотел бы делиться ею ни с кем, — пробарабанил он несколько раз пальцами по ограде, а затем поймал все-таки взгляд голубых глаз, чтобы убедиться, что его порыв был понят верно. Потребовалось всего несколько секунд, за которые удивленно вскинутые брови сменились осознанием на красивом лице, и мужчина загадочно улыбнулся.       — Пожалуй, я мог бы провести для вас частный концерт. Но не сегодня, — он скользнул ближе к хозяину дома, и изящные пальцы пианиста нашли чужие на балюстраде, заметно сжимая их, вызывая в взгляде темных глаз смесь волнения, возмущения и смущения одновременно. — Ведь вам завтра рано вставать.       — Что? — брюнет даже растерялся от неожиданности такого заявления. И, воспользовавшись этим замешательством, блондин склонился к нему и шепнул на ухо, обдавая его теплым дыханием. — Просыпайся. Шота.       — Просыпайся, Шота, — Тошинори мягко будил его, толкаясь носом в висок точно ластящийся кот. — Тебе завтра рано вставать. Пойдем в постель.       На заднем плане гудел телевизор с мелькающими под фортепьянную мелодию титрами, под головой было мягко и тепло, а изящные длинные пальцы заботливо перебирали его волосы.       — А бал уже окончен?       — Бал? — пальцы на мгновение замерли, и мужчина медленно повернулся на спину, осознавая, наконец, текущую реальность и принадлежащие ей колени, мягкую улыбку и убранные в нарочито небрежный хвост отросшие золотистые пряди. — Давно. Ты проспал большую часть фильма. Но не переживай: мистер Дарси все-таки добился своего.       Шота закрыл уставшие глаза — сон, значит, это был просто сон, сплетенный из кусочков реальности и разворачиваемой на экране киноистории. Но отчего он был такой детальный и яркий, словно забытое некогда воспоминание.       — Тоши?       — Ммм…       — А ты умеешь играть на фортепьяно?       — Нет. Как-то не до того было, знаешь, — он пропустил меж пальцев темную прядь и притянул её к губам. — Возможно, в другой жизни?       Брюнет чему-то улыбнулся и, не глядя, нашел чужую руку, обхватывая ладонью за изящное запястье и прижимаясь к ней щекой.       — Возможно.