The path of destinies

      Легкое движение воздуха, не больше чем сквозняк по каменному полу. Чуть слышная поступь, мягко растворяющаяся в дыхании старого замка. Яги узнает его по ритму сердца. Тук-тук-тук. Стучит спокойно, размеренно — ни у кого больше при виде его нет такого выверенного биения. Словно это он — хозяин ситуации.       Подкрадывается ближе.       Он считает себя первоклассным охотником на вампиров, думает, что проник в его покои благодаря своим почти нечеловеческим умениям, не представляя, что шел по пути из хлебных крошек, оставленных специально для него. Тошинори ждал его. Ждал снова и снова с той самой встречи, когда молодой мужчина застал его врасплох, подобравшись так близко, как никто еще не мог. Когда он почувствовал холодную сталь в груди и горячую ладонь на своем горле. Услышал его течение жизни, запах его крови — соблазнительно манящий, сладкий словно нектар. Когда захотел сделать его своим: подкупить, убедить, подчинить, сломать, разбить на куски и собрать заново. Он был бы прекрасен в руках вечности. Со своими волосами цвета вороного крыла и алебастровой кожей, с тугими канатами мышц и непозволительно хрупкой талией. Он бы идеально смотрелся нагой на его постели — каждый сантиметр тела, вырванного из контекста времени, для которого ход часов больше не имеет никакого значения.       Шорох не громче кошачьих шагов замолкает позади, языки пламени в камине взмывают выше, облизывая каменистый свод. Четырехсотлетнему графу не нужен огонь, он уже давно не чувствует тепла. Очаг сегодня разожжен для него — чтобы его гостю было чуточку комфортнее. Но он об этом даже не догадывается.       — Добро пожаловать, — произносит Яги чуть слышно и исчезает ровно за мгновение до удара, пока лезвие кинжала проходится по спинке кресла, разрезая алый бархат. Какая досада — такие уже пару столетий не делают.       — Это было близко, — хозяин замка проводит пальцем по своей шее, и тонкая красная нить тянется следом за ногтем, срываясь вниз алой каплей. Он хотел бы дать ему свою кровь, но тому не нужно так мало. Ему нужна вся.       — Я убью тебя, — шипит сквозь зубы юноша и стремительно надвигается, занося лезвие.       Сколько раз они это проходили? Святая вода, крест, даже серебряные колья — все это безусловно приносило некоторый дискомфорт, но было недостаточным, чтобы убить его. Неужели этот дерзкий юнец еще не понял этого? Не может оставить своих надежд и тщетных попыток? А ведь они могли бы проводить время намного интереснее.       — За что на этот раз? — Яги легко уворачивается, это не стоит и доли усилий, ему даже нет нужды прибегать к своей темной силе. Он не сражается с ним, он вальсирует, только и поджидая момента, чтобы ухватить за осиную талию и прижаться непозволительно близко, вдыхая аромат его кожи, довольствуясь тем, как, наконец, срывается сердце в чечетку. — Я убиваю не больше, чем требуется для пропитания. Тебя все еще это не устраивает?       Мальчишка — нет, для своих лет он, конечно, уже мужчина, но для него все равно остаётся дьявольски прекрасным мальчишкой, его главным искушением — не теряется, пользуется так учтиво предоставленной возможностью, и остро заточенный нож вонзается в бедро. Это могло бы быть больно, но Тошинори уже давно не чувствует ничего: ни любви, ни страха, ни радости, ни боли, только неутолимую жажду. И одиночество.       Резкий разворот, и все ещё покоящийся в ладони кинжал оставляет кровавый след на заостренной скуле.       — Ты уничтожил мою деревню, мою семью! — темные глаза тлеют негасимой ненавистью, и ночной гость так поглощен ею, что не замечает, как вампир мимолетно касается холодными пальцами его щеки.       «Мой мальчик, я дам тебе новую. Я дам тебе все, что ты захочешь», — Тошинори смотрит на него с пониманием, даже с нежностью, но тот не замечает этого.       — Был молод, горяч, поддался порыву, — снисходительно признает он свою вину и мягко отстраняется, извлекая лезвие и отбрасывая в сторону — то входит в стену точно в согретое масло, напоминая, что он все еще силен, хоть и не молод. И если бы хотел, мог бы в мгновение ока одолеть наглеца. — Я рад, что тебя миновала эта участь. Вина? — он наполняет бокал и протягивает его с таким непосредственным видом, точно они не гибель десятков людей обсуждают, а планы на вечер. Впрочем, в его случае одно другое не исключает.       — Ты издеваешься? — бокал выбит из рук, и винное пятно рубинового цвета расползается по полу, вызывая стойкие ассоциации у обоих. Только если охотнику чудятся останки своих друзей и родных, Яги видит в этом самого мужчину, распластанного под ним, со следами клыков, пронзающих манящую шею, и с горящим взглядом, в котором читается мольба, страстное желание жить. И о, он позволит ему это, но только рядом с ним.       Какое досадное обстоятельство. Он может получить любого. Одного взгляда достаточно, чтобы они сами шли в его руки, жаждали стать его любовником, слугой, закуской к обеду. Но он хочет только его. Он хочет… чувствовать. Впервые за бесконечное количество лет он хочет знать, что кто-то рядом с ним по своей воле — не безмозглая марионетка, выполняющая каждую его прихоть, готовая отдать себя и свою жизнь по одному его слову, а кто-то, имеющий собственные желания, одним из которых было бы — остаться с ним навсегда. И это все усложняет. Потому что ему ничего не стоит сломать его прямо сейчас, подчинить своей воле, сделать своей игрушкой, несмышленой зверушкой. Но граф хочет другого. Этой страсти, пылкости, обращенной только на него, той неумолимой жажды, с которой он смотрит уже сейчас, набрасываясь на него в отчаянном порыве, еще не понимающий, что попал в ловушку, что клетка давно захлопнулась и выход отсюда только один — или в смерть, или в жизнь после смерти.       Удар получается достаточно жестким, и Яги видит, как мутнеет взгляд мужчины, пока он прижимает его за запястья к каменному полу. Бьется под пальцами пульс загнанного зверя, все больше понимающего, что в этой схватке хищник однозначного не он, дрожит на укрытой высоким воротом шее напряженная жилка, стелется по воздуху сладковатый аромат из кровоточащей под разметавшимися волосами раны. Так и манит попробовать ее на вкус, но он знает, что соблазн слишком велик. Что если он вкусит хоть мгновение его жизни, то уже не остановится, пока не выпьет всю до последней капли. Поэтому все, что он может себе сейчас позволить — склониться и провести языком по влажной коже, едва царапая ее клыками. Это быстро приводит в сознание, даря восхитительную реакцию.       — Смотрю, у тебя от меня мурашки по коже?       Юнец слегка робеет, но не подает вида. С усилием сбрасывает с себя и, покачиваясь, вскакивает на ноги, нащупывая на ремне оставшееся у него оружие и судорожно хватаясь ладонью за шею. Страх во взгляде сменяется облегчением, а после — недоумением, невысказанным вопросом: «он же мог его сейчас убить, так почему?!»       Когда-нибудь он узнает ответ на свой вопрос. Но сегодня им точно поговорить не удастся — а жаль, Яги так подготовился к этому визиту, даже раздобыл вино из некогда личных кладовых. Отличной выдержки — он такой с сомнением может похвастаться. И все-таки он уже признал: ему важны желания этого человека. Поэтому он поднимается, расправляет складки своего плаща и, чуть склонив голову на бок, приглашает жестом на их следующий танец.       — Продолжим?       У них определенно разные цели: Айзава хочет убить его. А он хочет подарить ему вечность. И однажды кому-то придется уступить. Но сегодня, так и быть, он готов поиграть еще немного по чужим правилам.