Quiproquo

Доктор Крейн не поскупился на моё лечение. Вместо мятных леденцов, шоколадных конфет и холодного лимонада меня потчевали антидепрессантами, снотворным и уколами. Не скажу, что боюсь уколов: скорее наоборот, на удивление медсестёр я всегда любила наблюдать, как тонкая игла входит под кожу, впрыскивая жидкость или крадя кровь. Но эти уколы были иными: вместо кофе в постель при пробуждении мне кололи кофеин прямо в вены, а после добивали амобарбиталом. Уже с утра, еще не отойдя ото сна, я ощущала себя пьяненькой. Все выписанные лекарства я лично проверила в Интернете, страдая здоровой подозрительностью. Все выглядело вполне компетентно и безобидно. Завтраки проходили поздно — вся семья вела ночной образ жизни, как совы или вампиры; и когда нормальные люди обедали, мы только сонно зевали, сбивая дремоту кофеином. Со мной активно разговаривали, задавали вопросы, что-то обсуждали, а я набивала рот поплотнее, чтобы узаконить молчание. Однажды дядюшка предложил съездить на могилку родителей, но я истово замотала головой — тема больше не поднималась. В отличие от Крейна. Доктор знал на какую тему надавить побольнее, чтобы вывести на эмоции. И ему это удалось. Поначалу сеансы проходили уныло и размеренно. Доктор Крейн вытягивал из меня по слову, по предложению, по абзацу. А я только удивлялась его выдержке — я бы точно рано или поздно психанула, развернулась и ушла. Но не этот человек, ничто не выдавало в нем раздражения, как, собственно, и восторга. Большую часть времени мы «говорили» о Пугале. Ну как говорили. Доктор Крейн спрашивал, а я строчила мемуары о своих метафизических страданиях на голых, предназначенных для откровений листах. Серьезно, это не показания, а настоящие рукописи. Осталось только обернуть шелковой лентой и отнести в издательство. Доктор Крейн все внимательно читал, изучал с таким же раздражающим терпением, что-то помечая красной ручкой, точно был моим редактором. Иногда он удивленно вскидывал брови и усмехался, но очень быстро поправлял мимику. Я писала правду — насколько можно понять, что такое правда в наркотическом угаре, — как очнулась в незнакомой квартире, как меня принудительно кормили, травили газом, лечили, наш тонкий способ коммуникации с Пугалом, тихо-мирная жизнь, разговоры, которые слышала от Бобеля и Мобеля. Некоторые субъективные рассуждения о Пугале. Но эти «беседы» разбавлялись неприятной, порой слишком острой для меня специей. Доктор Крейн очень медленно, но глубоко копал в мою душу совершенно невинными вопросами, с которых я искусно срывалась молчанием или односложными письменными ответами. Пока он абсолютно неожиданно не спросил меня своим холодным ровным тоном: — Вы видели лица тех, кто стрелял в машину ваших родителей? — Я не хочу об этом говорить, — категорично отрезала я. Меня даже не пришлось упрашивать — оно вырвалось машинально, как и «Пугало» в наш день знакомства. — Охотно верю. — Доктор Крейн снова что-то пометил в моем деле. — Впервые вы открыто отказались говорить вместо привычного молчания. Это тема определённо для вас табу. Я надеялась, что доктор Крейн смекнет, как и дядя с кузиной, что тема, действительно, — табу. Но каждый раз он возвращался к ней, надрывая коросту с раны в ожидании, когда выступит кровь. — О чем вы говорили с родителями перед их смертью? — Что вы испытывали, прячась под задним сидением, пока их кровь стекала по сиденью прямо на вас? — Вы злитесь, что убили их, а не вашего дядю? — Вы были на их могиле? Последний вопрос-капля переполнил бокал накопленной злости. У меня задрожали и похолодели руки, кровь так резко и сильно хлынула к лицу, что я почувствовала, как сильно горят щеки и уши, а сердце гулко ухает совой. У меня застучали зубы, сквозь которые рвались слова, и, в конце концов, они преодолели клетку: — Нет, не была, как и не подходила к их гробу. Я хочу помнить их живыми, а не продырявленными в машине или разукрашенными в гробу. Считайте это моим эгоизмом. Мне плевать. Плевать, что все думают вокруг со своим мнением, что я должна рыдать двадцать четыре часа в сутки, падать в обморок при их упоминании. Не вставать с постели. Мое горе касается только меня, я не участница ток-шоу, чтобы моим душевным состоянием развлекались, обсуждали или диагностировали меня. Я ненавижу, когда меня диагностируют. Я не собираюсь ни с кем это обсуждать. Ни с дядей, ни с вами. Вас наняли, чтобы подготовить меня к суду и собрать показания. Ни более. Надеюсь, мы поняли друг друга? Такой бенефис не ожидала от себя я, зато Мистер Меня-ничего-не-удивит только шумно выдохнул, постукивая ручкой по спинке дивана, и нарочито печально покачал головой. — Я и не думал вас осуждать или анализировать. Мне как человеку все равно, но как врач я обязан вас диагностировать — нравится вам это или нет. Что до вашей утраты. Не думаю, что существует методичка, описывающая, как человек должен правильно испытывать утрату. Вы имеете право на свои эмоции — так, как их испытываете. Стадия отрицания у всех длится по-разному. Я уже не говорю о таком явлении, как депрессия с улыбкой. Не хотите плакать, не заставляйте себя. Я сидела ни мертва, ни жива. Очень боялась, что он расскажет дяде или кузине, что я заговорила. У меня горло сжималось от страха, тревоги и непривычки. Стоило бы попросить воды, но я терпела весь оставшийся сеанс, с ужасом ожидая его окончания. Но мои страхи не оправдались. Ни в этот день, ни в другой, судя по всему, доктор Крейн не рассказал о моем горячем монологе. Никаких радостных поздравлений от кузины, никаких новых допытывающихся вопросов от дяди. А я даже не знала, как выразить благодарность доктору Крейну за это маленькое соучастие. Вскоре мемуары о моем заточении были собраны и изучены, всё — кроме событий о моем побеге, о котором я якобы плохо помнила. Я может и сумасшедшая, но недостаточно, чтобы сознаться в возможном убийстве. Да и так ли важно, как я выбралась? Доктор Крейн принес свежие листы — чистые, готовые к новой исповеди, к которой не была готова я. — Что ж, мисс Фальконе, вы большая молодец. Но теперь давайте перепишем ваши показания более лаконичным, понятным полиции и суду языком. Я продиктую. Я не стала припираться и пожала плечами. Удобно села за стол, представила, что макаю перо в чернильницу, и приготовилась слушать, внимать и писать, как настоящая стенографистка. Скрестив руки за спиной, доктор Крейн, важный и сосредоточенный, кружил вокруг стола. Он говорил ровным, уверенным, немного монотонным тоном, точно читал лекцию студентам. Не спеша, но немедленно. И правда, как настоящий профессиональный лектор. Я послушно отпечатывала слова на бумаге. Аккуратным, ровным почерком, удобным для чтения, чтобы не оставлять повода для двойственной трактовки непонятных слов. Вот только… Показания были странными. Акцентированными. Что-то среднее между правдой и ложью. Даже не знаю, что ближе: полуправда или полуложь. Все показания сводились к Сальваторе Марони, и почти не упоминали Пугало. Пугало буквально свёлся к второстепенной роли наравне с Бобелем и Мобелем. — Доктор Крейн, — осторожно прервала его. Удивительно, но я не испытывала конфуза или дискомфорта, говоря с ним. Слова сами знали, когда должны быть произнесены. — Да? — А вам не кажутся эти показания не совсем верными? — В каком плане? — почти удивленно спросил доктор Крейн, остановившись за моей спиной. — В этих показаниях почти ничего не упоминается о Пугале, — ответила я, вертя ручку меж пальцев. Я чуть обернулась и подняла взгляд. Доктор Крейн держался за спинку стула. — Моя дорогая, Пугало не так важен, — выразительно произнёс он, давя на меня пристальным взглядом. — Кого вы хотите призвать к ответу: исполнителя или заказчика? Пугало — пистолет в руках вашего истинного врага. Да и есть ли Пугало на самом деле? Это не человек, это — маска, которую мог надеть любой. Вы помните о Бобеле и Мобеле, о которых вы упоминали? — Да, черные человечки, — уверенно кивнула я. — За их черными масками, — продолжал доктор иронично, — были наверняка разные люди, которые сменяли друг друга. Может, каждый день, а, может, каждые три дня. Но вы всегда видели их в качестве двух персон, потому что так легче воспринимать реальность. Так задайте себе вопрос, могли ли маску Пугало надевать разные люди? Могли… еще как. — Это мог быть любой из ваших надзирателей, они могли меняться. Просто для эффекта запугивания, ведь кто-то должен был взять на себя роль злодея. Я не совсем была согласна с такой точкой зрения. Если бы это были разные люди, они и вели бы себя по-разному. Пугало был однородным. Цельным. Я вернулась к рукописям, но кое-что запоздало смутило меня. Я снова обернулась к доктору Крейну, который так и стоял «над душой», и пристально вгляделась в него, подозрительно сощурив глаза. Мне показалось, или он обратился ко мне «моя дорогая»? Да нет, явно, показалось. Крейн продолжил диктовку, но на этот раз стоя за моей спиной, следя за текстом и его «правильностью». Признаюсь честно: мне было не по себе. Многих напрягает во время работы чье-то присутствие за спиной. Доктор Крейн напрягал сам по себе, а его голос звучал так близко, что я нервничала и отвлекалась, несколько раз делая помарки и кусая нижнюю губу. И знаете что? Он заставил меня переписать «испачканный лист». А когда я была на сто и один процент уверена в чистоте текста, его рука материализовалась из-за моего плеча, потянулась к листу, и Крейн постучал пальцем по слову, приговаривая мне в затылок «ошибка в слове». У меня мурашки заплясали по взмокшей шее от его дыхания. Господи, беру свои слова обратно, надеюсь, он никогда не станет преподавателем — бедные студенты! Такого бы точно ненавидели единогласно всем потоком. Можно подумать из-за одной ошибки мои показания не примут в суде! Это же не госэкзамен по английскому языку! Я несколько раз переписывала текст и тряслась еще сильнее, боясь снова сделать помарку или опечатку. И сделала. У меня ручка просто проехалась с одного конца в другой, как только я услышала, что Бобель и Мобель в открытую обсуждали, как участвовали в расстреле моих родителей. Вот что-что, а такого точно не было! И я собиралась побороться за честь черных человечков! С открытым от возмущения ртом я снова обернулась к доктору Крейну, вспыхнув: — Но разве это не ложь? Доктор Крейн медленно снял очки и покровительственно положил руку на мое плечо, пока я во все глаза смотрела в его глаза — ничем не прикрытые, ясные как небо, — и то и дело переводила взгляд на его губы, отгоняя мысли, что я не должна думать, каковы они на вкус, если провести по ним языком. — Моя дорогая, поверьте, я знаю, как озвучить мысль корректнее, чтобы судья в неё поверил. Abusus non tollit usum — Mendax in uno, mendax in omnibus, — бесстрастно парировала я. Доктор Крейн на мгновение опешил и удивленно спросил: — Вы знаете латынь? — Училась два года на юридическом, пока не ушла в академический отпуск. — И почему ушли? — спросил он, покачивая очки в руке. — Не хочу быть адвокатом дьявола, — ответила уверенно, не разрывая зрительного контакта. — А чего вы хотите? — спросил доктор Крейн, наклонившись ниже. Вас, — едва не выпалила я, но вовремя перешла на беззвучный режим. Я скосила взгляд на его руку — все еще на моем плече, — шумно сглотнула, представив, как эти руки могли бы наказывать нерадивую студентку юридического факультета за неправильные ударения в латинских выражениях, и сбросила с себя наваждение вожделения. Нельзя! Витта, фу! И что это за — «моя дорогая»? Я пыталась вспомнить, упоминала ли, как обращался ко мне Пугало. Возможно, это совпадение, и всем так и хочется обозначить меня «дорогой», зная, сколько за меня платят/могут заплатить. А может, доктор Крейн вычитал это в моих мемуарах: и стал использовать обращение подсознательно, или намеренно «тролля» меня. Рука доктора легонько прошлась по плечу и исчезла, чистый лист бумаги приземлился как пёрышко на стол, и я вымученно закатила глаза. Снова переписывать. Лучше бы меня отшлёпали.

***

Последнее место, в котором я ожидала оказаться после похищения, — это вилла Сальваторе Марони. Спросите, как же, Витта, тебя угораздило попасть в логово несостоявшегося похитителя? Все очень просто. День Рождения вышеупомянутого криминального субъекта. На мое естественное недоумение: «Что мы забыли на Дне Рождения врага», выраженное удивленно поднятыми бровями и перекошенным ртом, София очень доходчиво объяснила, что первыми на важные праздники всегда приглашают врагов. Логично же? Очень! Я подошла к делу ответственно и продумала лук до мелочей. Платье — черная, не совсем обтягивающая кожа, — подол которого доставал до самого пола. Его особенность заключалась в том, что горловина была выполнена в виде жилистой мужской руки, сжимающей горло. Для полноты образа я нанесла кроваво-красную помаду на губы и выкрасила несколько прядей в платиновый цвет. Буду выглядеть так, будто поседела от нескончаемых пыток, искусав губы в кровь. Экстравагантненько и абъюзненько. Я рассудила: на меня и так все будут пялиться, как на жертву похищения, насилия и сплетен, так почему не подлить масла в огонь, увеличив градус недоумения. Ни дядя, ни кузина препятствовать моему выбору не стали. Оценили они его так же, как и большинство моих «чудачеств» — многозначительным взглядом и тяжелым вздохом. Ну а что? Не нравится? Могу не идти! Дядя с кузиной выглядели строже. София выбрала изумрудное платье без выреза и декольте. Каштановые волосы собраны в ракушку, только несколько прядей спадали на тяжёлые скулы. На дяде безупречно выглаженный костюм в полоску, стилизованные затемненные очки, предназначенные для официальных встреч. Седые волосы выглядели так идеально, будто их специально обесцвечивали лучшие колористы. Как я и предполагала, реакция публики стоила потраченных времени и сил: ради этих открытых от изумления ртов, недоумевающих взглядов, деликатных покашливаний и попыток отвести от меня взгляд, как будто вовсе не я буду следующим объектом обсуждения, когда отойду на достаточное расстояние, чтобы не слышать сплетен. Я испытывала некое мазохистское удовольствие, находясь в центре внимания. Как там было? Не можешь изменить ситуацию, измени свое отношение к ней? Именно. Можете сплетничать обо мне, я позволяю, и даже направляю вас в нужное русло. Вечер выглядел так, словно праздновали день рождения не прожженного бандита, а известного режиссёра. Не вся публика отличалась криминальным следом. Было и много известных светских лиц, представителей закона и просто неприлично богатых ублюдков. Играл живой оркестр — незатейливую и неотвлекающую мелодию. Алкоголь всех видов и выдержек. Фуршетный стол — мечта гурмана. Но мне кусок в горло не лез. На Софию снова свалилась обязанность моего дилера коммуникабельности и агента социальности. Она не отходила от меня, представляла некоторым гостям, выслушивала пожелания и комментарии, и отвечала на вопросы. Доктор Крейн оказался прав. Нет необходимости поддерживать беседу. Человек, задавая вопрос, заранее знает нужный ответ. А если вы ответите на него вразрез ожиданиям, только огорчите или разозлите собеседника. Кто бы ни спрашивал меня о Бэтмене, он заранее знал ответ. Ответ, составленный из фантазий, заблуждений, теорий и сплетен. В одном варианте Бэтмен нёс меня по воздуху, спасая от стаи летучих мышей; в другом спас из горящего здания; а в третьем и вовсе обезвредил террористическую группировку, в которой меня удерживали, каждую неделю отрезая по пальцу. Интересно, как я умудрилась отрастить их обратно? Слышала, на месте, где он спас меня, действительно, недалеко был пожар в квартире. Но полиция только устанавливала связь. Надеюсь, меня не заставят ехать на место следственных действий. Я попыталась представить уморительную картину, где я верхом на спине Бэтмена лечу домой, выставив вперёд руку, и кричу: «Вперёд, мой мрачный пони». Естественно я не удержалась от смешка, который не утаился ни от кузины, ни от наших собеседников, поглядывающих на меня со смесью нестабильной, — с опаской, отвращением и интересом. Жаль, я плохо помнила о событиях моего спасения, — спасибо газу Пугала. Что-то очень фрагментарное, не факт, что достоверное. Кажется, Бэтмен что-то говорил мне, пытаясь выяснить, куда меня отвезти в больницу или полицию. Может, меня и правда доставили на бэтмобиле. Помню только ощущение движения — быстрое и стремительное. София толкнула меня локтем в бок, привлекая внимание, и кивком головы указала на вход в приемную залу. — Смотри, Готэмский Принц вылез из своего склепа, редкое явление. Пойдём поздороваемся. Вот и конец минуте моего триумфального явления — затмил его Брюс Уэйн. В щегольском смокинге, весь вылизанный и выхолощенный, в компании двух роскошных барышень, идущих с ним под руку: одна блондинка, другая брюнетка. Звучит почти как анекдот. Но мистер Уэйн, явно, посчитал это оригинальной идеей. София силком уволокла меня в их сторону. На ней уже была надета обворожительная улыбка, которую я безуспешно пыталась скопировать. — Мистер Уэйн, какой сюрприз, — протянула София, машинально подавая ручку для поцелуя, которого быстро дождалась. — София, — учтиво кивнул мистер Уэйн. Я вымученно закатила глаза, начинается позерский этикет а-ля мы тут все бандиты или около того, но будем строить из себя аристократов. — Знакомьтесь, мистер Уэйн, моя младшая кузина Виттория, — представила меня София. Настала моя очередь подавать лапу ручку, а мистер Уэйну отпечатывать на ней легкий поцелуй. Он сдержанно улыбнулся и заговорил тактичным, в меру трагичным тоном: — Очень приятно, Виттория. Слышал, ваш дядя перевернул весь город вверх дном, пока искал вас. У меня дернулись уголки губ, и я поскорее выдала нервный тик за смущенную улыбку. — Да, но не поверите, совершенно случайно её нашёл Бэтмен! — едва не перейдя на шепот, торжественно заявила София, будто это была страшная тайна. — Вам повезло, вы видели самого Бэтмена. Редкое явление. Особенно для семьи Фальконе, — почти так же восхищенно прокомментировал Брюс Уэйн, пока балансирующие на его локтях дамы, до этого скучая, обратились вслух. Ага, а Бэтмен видел мою грудь. Тоже редкое явление. Совершенно неожиданно София пустилась рассказывать историю о моем спасении с такими ошеломляющими подробностями, которые не были известны ни мне, ни полиции, ни тем более всем искусным готэмским сплетникам. Сборник лучших слухов. Бэтмен успел и морду бандитам набить, и террористическую ячейку ликвидировать, и достать меня из горящего здания, и полетать со мной в небе. Брюс Уэйн терпеливо все слушал, вежливо улыбался, иногда покачивал головой, выражая удивление и восхищение, но при этом часто иронично поглядывал на меня, как бы сдерживая смешок. Зато его спутницы, открыв рот, слушали кузину в запой. — Мы бы, конечно, и сами нашли Витту рано или поздно. Но что поделать, Бэтмен так Бэтмен, надеюсь, он не затребует с нас плату за услугу. Мы ему ничем не обязаны. Он же вроде играет в благородность. Хотя более чем уверена, что это обычный силовой наемник в пафосном бронекостюме, — горячо продолжала София, поправляя прядь за ухо. — Но всем нравится сказка с надеждой на справедливость и спасение. — Думаю, не только Виттория, но и весь город имеет право надеяться на спасение, — заключил мистер Уэйн. Они проплыли мимо нас, а я заценила задницу готэмского принца по десятибалльной шкале. Что ж, определенно восемь баллов. Вскоре настал самый неприятный момент, меня как агнца, которому предстояло быть заколотым, повели к имениннику выразить поздравления с приближением естественной смерти еще на один год. Сальваторе Марони был невысоким, приземистым, нескладным мужчиной средних лет. Младше дяди. В отличие от Кармайна седина еще не взяла его смольные волосы, а годы не отразились глубокими бороздами на смуглом лице. Но далеко неправильный и неправедный образ жизни не могли скрыть даже лучшие косметологи и уколы молодости. Сали Марони выглядел как типичный директор фабрики, обросший животом, годами и плешью. Когда дядя очень формально, но при этом «от всего сердца» поздравил своего закадычного врага, пожав руку, внимание шустрых круглых глаз Марони переключилось на меня. — Виттория, — радостно обратился Марони лично ко мне, — рад видеть вас в добром здравии. Мы все с замиранием сердца следили за вашими поисками. Он горячо приложил руку к сердцу, придав голосу трагичности, точно артист на сцене. Если верить дядюшке, передо мной стоял больной готэмский ублюдок. Заказчик. Любитель переломанных обдолбанных девушек. Интересно, что мне должны были сломать? Ноги, руки? Слышала, Марони прикрывает порноиндустрию. А там, что только не снимают. Снафф-видео с реальными изнасилованиями и убийствами на камеру. И я вполне могла стать его участницей. Меня так сильно затошнило от этой мысли, что казалось, если я простою рядом с этим человеком лишнюю минуту, его дорогостоящее шампанское окажется на его лице, а не в моем желудке. А я ему ещё и в лицо улыбаться должна. Таков жестокий мир мафии: вчера ты получил от врага пулю в спину, сегодня жмёшь ему руку, а завтра закапываешь его труп. И сейчас Марони жал мою руку, пока не дотронулся до неё своими липкими губами, желая приятного вечера. Так, это уже перебор. Нужно выдержать и не вытереть руку сразу о платье. Хотя нет, платье жалко. Срочно в уборную, отмываться мылом и антисептиком! Я бочком отошла ближе к Софии, которая на улыбку сына Марони сдержанно кивнула ему в ответ. Жаль, у меня в клатче не было волшебной кнопки, выпускающей галлюциногенный газ. Отличный бы вышел подарок — страх с наилучшими пожеланиями от Витты Фальконе! Интересно, если Марони заказчик и на вечере присутствуют его люди, может ли быть так, что здесь находится и Пугало? Меня так резко прошило этой мыслью, что я едва не подвернула ногу на высоких каблуках. Совершенно не контролируя приступ паники на грани нездорового ажиотажа, я озиралась вокруг, всматриваясь в знакомые, не очень и абсолютно незнакомые лица. А ведь Пугало и правда может присутствовать на вечере. Следить за мной украдкой или открыто, пока я ничего не подозреваю… А что, если меня незаметно снова отравят газом в отместку? Нет, исключено. Ты же убила Пугало, глупая, забыла? Наконец, я нашла уборную, яростно отмыла руки от всех любезных лобзаний, молясь, что когда-нибудь эта позёрская традиция уйдет на дно как Титаник. Хотя я была бы не против целуй мою ручку при встрече доктор Крейн. Очень не против. Я даже взглянула на ладонь, попытавшись представить ощущение от его губ. Но перед глазами всплыл образ Пугало, а на тыльной стороне ладони отпечатолось ощущение соприкосновения с холщевой маской — зашитых губ. Я тряхнула головой, сбивая наваждение. Посмотрела в своё отражение: лоб блестел от пота, а тональный крем на носу шелушился как шпатлёвка. Вид у меня был потерянный и испуганный, а кожаная рука продолжала с удовольствием сжимать шею. Я поправила макияж, попыталась улыбнуться отражению, уверив, что мне очень весело и вечер проходит приятно, и выплыла обратно в люди. В коридоре стояли Брюс Уэйн и новая дамочка — на этот раз шатенка. Затворник затворником, а бабник, видимо, еще тот. Не удивлюсь, если в ежедневнике у него расписаны свидания на год вперёд. Они о чем-то шептались, но не интимно и игриво, а недовольно, почти злобно.  — Селина, что ты здесь делаешь? Я же просил не вмешиваться, — шептал Брюс Уэйн, придерживая «подругу» под локоть, чтобы она не сбежала. — А что, меня не могли пригласить на вечеринку? — парировала сквозь зубы женщина. — Не на эту, — чуть громче ответил Брюс, и тут же осекся. Приметил меня и весь мигом подобрался, прочистив горло. Его собеседница обернулась, заметила меня и расплылась в широкой улыбке. — О, Витта, вот ты где! — бойко воскликнула она, словно моя старая знакомая. — А я тебя потеряла! Она стремительно засеменила в мою сторону, цокая каблуками, подхватила меня под локоть и зашагала в противоположную от мистера Уэйна сторону. Я на мгновение обернулась — Брюс глядел нам вслед, но останавливать не стал, довольным назвать его было сложно, но кажется он смирился с потерей. Я перевела взгляд на потерявшую меня «подругу». Уж такую бы подругу я точно запомнила! Она была невероятно красива и грациозна. Идеальна, как произведение искусства. А я всегда испытывала слабость к красивым вещам и людям. Кто-то не знает, кто он: би, гей или гетеро, а я была эстетоманом! Кофейная кожа, большие зеленые глаза, закрученные в лёгкие волны эбеновые локоны, спадающие на плечи. Черное элегантное платье с открытым правым плечом сидело так идеально, словно его шили на самой женщине. Я так ей залюбовалась, что не заметила, как она утащила меня в спальное крыло виллы, где стояла охрана. — Мальчики, — заискивающим тоном начала женщина, — моей подруге, Виттории Фальконе, нехорошо, перебрала шампанского, или Марони продешевил на королевских креветках, кто знает. Все гостевые туалеты заняты, вы не против если мы воспользуемся туалетом в этом крыле? Не хотелось бы, чтобы племянницу Римлянина стошнило на ковёр, по которому ходил сам Юлий Цезарь. Охранники шутку явно не заценили, переглянулись, что-то сообщили по рации, но нас пропустили. Вид у меня точно оставлял желать лучшего. И я просто позволила утащить себя в спальное крыло. Вот только женщина повела меня не в уборную — мимо неё мы гордо прощеголяли, — а в одну из спальных комнат. Наглая незнакомка прикрыла дверь ногой, наконец-то отпустила меня и по-хозяйски, точно пришла в свою комнату, подошла к зеркалу, поправив прическу. — Прощу прощеница, — сладко протянула она, подкрашивая губы чужой помадой, — за это маленькое похищенице. Мужчины бывают просто невыносимы. Спасибо, что не сдала меня. Мистер Уэйн бывает не по годам занудливым и мешает веселью. Я не представляла, как тип, пришедший сразу с двумя девушками, кардинально отличающимися цветом волос, может быть занудливым. Но что я могла знать о Брюсе Уэйне. — Читала новости в газете о твоем похищении и блистательном возвращении, — продолжала женщина, открывая ящички комода, а за ними шкатулки. Незнакомка надела серёжки, несколько колец, приложила к груди амулет с нескромным изумрудным камнем, покрутилась у зеркала. Я бы могла спросить, что она творит, зачитать нотации о том, что вваливаться в чужую комнату и вешать на себя чужие украшения — не комильифо. Но что-то мне подсказывало, что…как к ней обращался Брюс — Селина? Так вот, что Селина меня не послушает. А тем временем Селина не просто облачалась в украшения, стоимостью явно не уступающие дому, а складывала их в черный бархатный мешочек. Я так вытаращилась, что, взглянув на меня, женщина заливисто захохотала, запрокинув голову, спрятала мешочек, прикрепив его к специальному ремешку на бедре, и внезапно появившимися на длинных черных перчатках когтями выцарапала на зеркале сердечко. — Женщина-кошка? — От шока вопрос вырвался сам собой. — Мур-р-р, — ответила Кошка, подмигнула мне, закрыла мою «свалившуюся» челюсть и опустила украшение на голове в виде ободка, ставшее маской. — Но как же, вас же, что же … — бессвязно затараторила я, беспомощно жестикулируя. — Не переживай, котёнок, скоро Марони будет не до побрякушек его жены, — успокоила меня Селина, беспечно пожав плечами. — Буду ждать новостей с первой полосы газет. Она элегантно перебрала в воздухе когтями, точно помахала мне на прощание, и исчезла за трепещущими от ветра занавесками. Я медленно подошла к окну. Открытому. Никого. Что ж, самое время сматываться и делать вид, что ничего не произошло. Подумаешь, на моих глазах слегка ограбили Марони. Свидетельницей по еще одному делу я проходить не собиралась! Или стоп, Селина недвусмысленно дала понять охранникам мою личность. Спасибо-спасибо. И почему криминал так и тянется в мою жизнь? Может хоть один день пройти без похищений, убийств, ограблений и пыток? А чего ты хотела, ты же Фальконе! Я быстрым, широким шагом, насколько позволяло платье, валила с места преступления, попутно ощупывая себя. С правого предплечья, за которое меня вела Женщина-кошка, пропал серебряный браслет, инкрустированный маленькими бриллиантами. Ловкая чертовка! Ладно, мне совсем не жалко! Если она сдаст его в ломбард и накормит сотню кошек Вискасом, я не против, правда! Охрана проводила меня подозрительным взглядом, окликнула, спросив, где моя подружка. Мальчики, я типа не разговариваю. Не спрашивайте меня ни о чем! Надеюсь, мне не придется отчитываться об этом эксцессе на следующем сеансе с доктором Крейном. Здравствуйте, Виттория, как прошел ваш день? Здравствуйте, я провела в спальню к Сальваторе Марони воровку, известную в Готэме, как Женщина-кошка. А еще, кажется, она подружка Брюса Уэйна. Как думаете, как мой день? Я вернулась в зал, мимо меня плыл официант, и я, не останавливаясь, подхватила с подноса бокал мартини, сделав несколько нервных глотков. Пыталась нащупать взглядом дядю или племянницу в толпе, но вместо этого нашла нескольких мужчин, облаченных в полицейскую форму. Черт возьми! Охрана быстро сработала! Уже доложили, вызвали? Может, мне стоит сбежать? Хотя бы в туалет. Запереться и не выходить до скончания жизни?! Оркестр смолк. Гости вместе с ним. Напряженная атмосфера повисла вместе с молчанием. Я схватила еще один бокал со стола, переменно делая глотки то с одного, то с другого бокала. Я никому ничего не скажу. Я не говорю. Ничего не вижу, не слышу. Как буддийская мартышка. Полицейские, возглавляемые Джеймсом Гордоном, подошли к Сали Марони. Гордон протянул Марони бумагу, при виде которой мафиози поморщился, а после не веря уставился на Гордона, который проговорил бесстрастным, официальным тоном: — Сальваторе Винсент Марони, вы подозреваетесь в организации убийства Альберто и Джесики Фальконе, а также в похищении Виттории Фальконе. Вы имеете право хранить молчание. Всё, что вы скажете, может и будет использовано против вас в суде. Ваш адвокат может присутствовать при допросе. Если вы не можете оплатить услуги адвоката, он будет предоставлен вам государством. Вы понимаете свои права? Я подавилась и шумно закашляла — так громко, что приличное количество гостей отвлеклось от Марони и обернулось ко мне. Вот и вернулось внимание к моей скромной персоне. Ошеломленные, заинтригованные взгляды. Злобный взгляд Сали Марони. И я, невинно улыбающаяся, с двумя бокалами — мартини и шампанского. Рядом раздался хлопок. Кто-то вскрикнул от неожиданности. Нет, не выстрел. Пулей вылетела пробка из бутылки шампанского, откуда радостный дядя наливал себе и Софии игристого вина. И они, безмолвно поздравив друг друга, звонко чокнулись хрусталем. Вот тебе и подарочек, мистер Марони, с днем рождения.