Quiproquo

«Бог может простить нам грехи наши, но нервная система — никогда». Интересно, покайся я перед изношенной нервной системой, получила бы я индульгенцию, как католичка из сокровищницы заслуг Христа? Вряд ли нервная система меня когда-нибудь простит. Как еще объяснить девять кругов ада, через которые я прохожу теперь не только каждую ночь, но и каждый ясный день. Пугало в постели я бы стерпела, но не Пугало среди прохожих. Даже в конюшне, я переодически оглядывалась и приглядывалась к углам, не померещится ли снова вместо обычного холщевого мешка — маска, пока надо мной ржали кони в стойлах. Я изучала весь периметр особняка дяди от ворот до ворот, помечая в телефоне в заметках особо важные пути, места нахождения камер, делала фотографии, чтобы после передать полную картину Кошке по номеру, который она успела мне припрятать в карман на клочке бумаги. Когда я обходила проезжую для конных прогулок аллею, навстречу мне медленно гарцевала сестра. София натянула поводья, остановившись рядом, и взглянула на меня подозрительно из-за козырька каски — солнце светилось вокруг её черной копны как нимб над ликом святого. — В чем дело, сестрица? Заинтересовалась конным спортом? Я щурилась, проклиная себя, что не додумалась надеть солнцезащитные очки. Вместо ответа вычурно и картинно выставила руки, согнув в локтях, и сделала несколько широких шагов, демонстрируя праздный променад. София проводила меня пытливым, цепким взглядом, поправила бархатный воротник синего редингота и, пришпорив серовласого коня, пустилась рысью в противоположную сторону. Мой молчаливый секрет, видимо, остался между мной и Виктором. Повезло, кажется, даже преступники умеют держать слово, когда выгода благородства стоит на их стороне. Когда Кошка сбежала, я так и не решилась спуститься сама, села на пролет пожарной лестницы и свесила ноги через его железные прутья, смотря в глухую кирпичную стену. Виктор нашел меня не сразу, он молча поднялся и, глядя на меня сверху вниз, спросил абсолютно беззлобно: — И что это был за непредвидимый спонтанный кросс? — Я же сумасшедшая, у нас все непредвиденно и спонтанно, — довольно дерзко ответила я, пожав плечами. Виктор даже не удивился, что я разговариваю. Только облокотился о перила лестницы. — И зачем ты сбежала? — Мне показалось, что я увидела Пугало, и я побежала за ним. — И зачем нужно было бежать за своим похитителем? Хотела надрать ему задницу? — откровенно потешался надо мной телохранитель. Я задумчиво промычала и дала ответ на все вопросы: — Я же сумасшедшая. Виктор тяжко вздохнул и посмотрел куда-то вверх, точно жалуясь на меня спрятанному за пепельными облаками небу. — Давай так, ты не говоришь дяде о том, что я чуть не упустил тебя, а я не выдаю твой молчаливый секрет о способностях к болтушкам. — Угу. Виктор протянул руку, и я, ухватившись за неё, поднялась на ноги. Но высвободиться не успела — Зсасз так сильно сжал её, что у меня чуть косточки не захрустели, и я, прошипев, нагнулась, пытаясь уменьшить болевое ощущение, пока мой телохранитель, нравоучительно качая перед моим лицом пальцем, предупредил дружелюбным тоном: — И усеки, ещё одна такая выходка с пробегом, я просто подстрелю твою правую лодыжку, а дяде скажу, что это дело рук людей Марони. — С-справедливо, — шипя, заметила я, пытаясь вырвать руку. — И количество упражнений на тренировках увеличится в два раза. — Не очень справедливо, — облегченно выдохнула я, потирая освобожденную руку. Да, я решилась на первую ставку. Подгадала момент, когда дома отсутствовали и дядя, и кузина, удостоверившись наверняка, что они не вернутся этой ночью. Заранее переслала Селине составленную карту всего периметра и дома, с помеченными камерами наблюдения. Все относительно доступные входы и выходы, слепые зоны и посты охраны. В кабинете охраны вставила заранее приготовленный диск со снятой неделю назад записью кабинета дяди. Где-то в закромах совесть подгрызала во мне корочку сомнения, но нездоровое любопытство, жажда запретного знания и сладкий плод контроля над ситуацией — они оказались намного сильнее совести и сомнения. Я отправила Селине сообщение, в какой промежуток времени ей стоит проникнуть в кабинет дяди. С часу до трех часов ночи. Обычно охрана делает обход в двенадцать, а после частенько засыпает и встает только если реагируют датчики системы безопасности. Их я естественно обрубила в кабинете, как только заменила онлайн запись на офлайн. С одиннадцати вечера я просидела на подоконнике в своей комнате, вглядываясь в тени сада. С двенадцати — пыталась состредоточиться на сериях «Винченцо», не думая о ловкой воровке, перепрыгивающей увитые колючей проволокой высокие ворота. В час не выдержала — на цыпочках вышла из комнаты, тихонько прикрыла дверь и прошла к кабинету дяди, прислушиваясь к шорохам. Зашла внутрь и спряталась за диваном, смешавшись с пылью как хамелеон. Так я просидела около часу. С затекшими ногами и ноющей спиной. Пока наконец не услышала легкую возню. Я осторожно выглянула из-за дивана и прищурилась. Постепенно зрение привыкло к темноте. Сквозняк играл по занавескам, то раздувая их по комнате, то вдувая в открытый балкон. Кожаное кресло чуть отодвинуто в сторону. Черная тень вспорхнула на кресло, размяла кисти рук и аккуратно сняла со стены картину Спящая Венера, за которой таились куда более ценные в глазах дяди и воровки сокровища. Кошка — нет сомнений, это она — ввела комбинацию цифр, щелкнул электронный замок, и прозвучал насмешливый мелодичный голос, заставивший меня вздрогнуть: — Можешь не прятаться, котёнок, я тебя слышу. В отличие от Селины я не обладала той элегантностью, с которой она проникла через балкон. Не с первой попытки, пыхтя и скрепя, вылезла из-за дивана, собрав на шелковых пижамных штанах пыль. Я не успела заметить, что забрала Кошка, — она уже захлопнула дверцу сейфа и, развернувшись, скинула с плеча рюкзак, швырнув его мне. — Увлекательного тебе чтения на ночь. — И элегантно согнула пальчики, сверкнувшие сталью ногтей на прощание. Я расстегнула рюкзак, в котором лежала папка — увы, неувесистая в три тома, как я ожидала, но папка! С ума сойти! То есть меня не обманули? То есть здесь реально все-грязные-тайны моего психиатра? Вот так просто?! Я не успела ни спросить, ни удивиться — Селина растаяла, как мираж. А я, закинув рюкзак на плечо, вышла из кабинета и вернулась в свою камеру комнату. Тихонько закрыла дверь. Снова вытащила папку и положила её аккуратно, как историческую ценность, на кровать. Долго кружила стервятником вокруг кровати, смакуя запах гнилой плоти тайны. Нет, я не могла решиться открыть первую страницу. Вела себя тривиально и глупо, под стать влюбленной школьнице, укравшей со стенда отличников фото объекта воздыхания. Я то открывала папку, то молниеносно закрывала. Приоткрывала чуть-чуть, цепляясь за случайные слова и снова закрывала, спрыгивая с кровати. Притопывала тапком, скрестив руки, и искоса поглядывала на чертову-папку-чтоб-её! Так прошёл час. Что я только не вытворяла лишь бы не читать: дула на неё, лежала рядом, прижимала к груди, ворочалась рядом и вместе с нею. Постукивала пальцами по ламинированной черной обложке. Прикидывала варианты всех параллельных вселенных, на какие была способна моя фантазия о жизни доктора Стрэнджа Крейна. А может в ней ничего и нет? И Селина разыграла меня? И все предложения состоят из «Глупая, глупая Фальконе, не заключай сделок с бродячими кошками, дружащими с летучими мышами». Да сколько можно?! В конце концов, прочтешь ты чертово досье или нет? Не вылетят же из него летучие мыши или вороны, стоит открыть первую страницу! Нет, не вылетят! Все! Закрыла правый глаз, медленно потянула обложку. Открыла. Мир не схлопнулся! Аллилуйя! Да начнем же познавать доктора Джонатана Крейна! Но только одним глазком! Который, правда, пришлось вскоре открыть. И не ради удобства чтения, нет. Просто у меня глаза расширялись, а брови ползли вверх по мере чтения. Определенно, Джонатан Крейн хорошо поработал, чтобы замести следы одиозного прошлого. Но не так просто вымести осколи разбитой жизни — мелкие, назаметные стёклышки все равно останутся в ворсинках ковра, да поры до времени, пока о них кто-то не уколется. И этой кровоточащей ступней выпала доля стать мне. Я перечитывала несколько страниц по кругу. Всю ночь. Остановила это безумие из кругов чтения, только когда лунный свет сдал пост свету солнечному. Чтобы осмыслить и переварить как тяжелый ужин прочитанную информацию мне понадобится не один день. Как и способность смотреть в глаза доктору Крейну. За познание тайны придётся нести ответственность, а главное — разыгрывать биографическое невежество. Джонатан Крейн Дата рождения: 13.06.1991 Место рождения: Олбани, штат Джорджия. В Готэм переехал с семьёй в 1997 году. Место фактического проживания: Готэм, далее указан адрес. Места работы: Лечебница для душевнобольных Аркхем, глава терапевтического отделения для особо опасных преступников, в 2019 году выдана лицензия судебного психиатра. Информация о родителях. Мать. Дебра Крейн. Домохозяйка. Умерла в 1999 году. Причина: неизвестна. Отец. Джеральд Крейн. Химик, ученый-токсиколог. Работал в научной лаборатории исследовательского готэмского института. Арестован в 2004 году по обвинению в незаконных опытах, в том числе над собственным сыном. Умер в 2006 году в Блэкгейте, покончив с собой. По наводке соседей на странное поведение Джеральда в доме Крейнов была обнаружена лаборатория. А в запертом подвале найден отравленный нейротоксинами и наркотиками тринадцатилетний Джонатан Крейн. После ареста отца Джонатан Крейн был помещен в окружную психиатрическую клинику. Судя по всему история болезни была тщательно подчищена — никакой подробной информации, только факт поступления и дата выписки — ровно через год. После лечения в клинике отдан под опеку бабушки по линии матери, работавшей в административном персонале местной католической церкви. Снова никаких подробностей. Кроме копии протокола органов опеки на жалобу от самого Джонатана Крейна на жестокое обращение и попытку проведения обряда экзорцизма. Кажется, у бабки были сверхрелигиозные способы воспитания, не удивлюсь, если она его и святой водой каждый день перед школой отпаивала. Но проверка не обнаружила никаких видимых признаков насилия, а условия содержания посчитала «приемлемыми», что бы это ни значило. Табель успеваемости в школе — идеальный. Даже подробные баллы по сдаче экзаменов прилагались в качестве приложения. И фото с выпуска. Необычно. Что-то в нем и есть от моего Джонатана, но что-то — нет, совершенно незнакомое, еще только зарождающееся, расцветающее. Нескладный, симпатичный молодой человек, немного сутулый, совсем худой, как будто затравленный и уставший от самого себя. На его осунувшемся лице глаза казались почти кукольными, будто вставленными руками кукольника. На голове сумасбродный бардак, который явно вычесывали не щеткой, а пальцами. Таких в школе обычно коронуют званием фрика, присуждая им соответствующие клички и особенное расположение, что длится изо дня в день. Изо дня в день, изо дня в день. Бабушка скончалась в 2009 году — видимо, в честь выпускного — от сердечного приступа. К листу с информацией скрепкой прикреплено фото тела Лукреции Крейн. Не знаю, как выглядит человек, переживший сердечный приступ, честно, не знаю, но что-то мне подсказывало, что не с таким застывшим предсмертным ужасом на лице: её черты лица буквально исказило, будто слеплено оно — лицо — было из воска, подтаявшего на медленном огне. Прилагался и адрес квартиры. В Нэрроуз. Я вбила его в телефоне и похолодела, обнаружив, что находился он неподалеку от места, куда меня привозили на очную ставку с полицией. Этопростосовпадение этопростосовпадение мало ли квартир в Нэрроуз, успокойся. Что дальше? Поступление в государственный готэмский университет на факультет психологии: идеальные результаты экзаменов обеспечили бюджетное место. Снова блестящие результаты. Получил докторскую степень и по началу работал преподавателем в университете — бедные студенты, сочувствую, — пока в досье следующей строчкой не появился гриф: уволен по собственному желанию. Казалось бы, информация должна была прерваться на этой графе, но нет, информатор Селины был искусен и смог найти даже причину «собственного желания». Неоднократные скандалы. Его лекции имели слишком экстраординарный характер: пистолет на лекции, чья пуля размозжила вазу в качестве какого-то психологического эксперимента и демонстрации реакции психики. Паук — конечно же, не ядовитый, ну что вы, к чему паника, — посаженный на студентку с арахнофобией во время пересдачи. Тебя он посадит в гроб, вот увидишь, страдалица латентной клаустрофобией. Ушёл работать в Аркхем, быстро построил карьеру; в месте, полном боли и ужаса, он явно почувствовал себя как рыба в воде. Стал заведующим отделения. И помимо этого, получил лицензию судебного психиатра. Банальной, но кисловатой вишенкой на торте досье оканчивалось предложением, вызвавшим у меня нервный хохот: «Подозревается в коррумпированных связях с семьей Фальконе». Да что уж подозревается, состоит как в брачных узах с этими связями, господа. — Мисс Фальконе, — прозвучал тянуче-певучий голос служанки из-за двери, вероятно, последовавший после проигнорированного стука. — Вы не забыли, через полтора часа у вас сеанс психотерапии с доктором Джонатаном Крейном. Забыла. Еще как забыла. Я перевернулась на бок, недовольно уставившись на настенные часы. 9:30. У меня сеанс через полтора часа, а я мало того, что не спала, так еще и не ела толком, да и не особо хотела. Вялым криком попросила служанку принести мне в комнату только чай и немного сахарных печеньев. Мне кусок в горло не лез. Только мутило, и неизвестно от чего больше: от отсутствия здорового сна или упорного копания в биографических фактах, суливших мне психологическое несварение с повышенным уровнем тревоги. Я насилу засунула в себя две печеньки, почти залпом запив их чаем. Кое-как привела себя в порядок, вылила на свое пепельно-мертвецкое личико половину тональника, попытавшись придать себе «свежий вид дамы, склоннной к обмороку, но готовой к важным беседам». Мне было так душно, что не глядя на погоду я натянула легкие голубые джинсы-бананы и тонкую рубашку, которую узлом завязала под грудью, открыв упругий живот с сережкой пирсинга, сделанным по глупости в шестнадцать лет. Перед выходом быстро нанесла подаренные Джонатаном духи, аромат хоть и тяжеловат для поздней весны, но пускай доктор знает, что подарок в маленькой красной коробочке я оценила. На прошлом сеансе, ровно через сеанс после моих квазиэротических эксперемнетов, я едва не утратила способность к речи, даже при докторе Крейне, увидев содержимое неожиданного подарка — духи Armani Si. А на мой немой недоумевающий вопрос Джонатан ответил, насмешливо глядя мне в глаза: — Вы кажется, просили у Пугало духи от Армани. — А вы откуда знаете? — дрожащим голосом спросила я, буквально выталкивая из себя пугливые слова. — Из списка. — Короткая, насыщенная пауза, и снова этот уверенно-саркастичный тон. — Который вам предъявил Харви Дент. — А, ну да. Было дело. Очень мило с вашей стороны. — Я только быстро промямлила несвязанные предложения, закрыла коробочку и пришибленная вышла с сеанса. Это странно, нет? Мы почти как парочка делаем друг другу подарки. Он подарил мне статуэтку. Я подарила ему рубашку. Он подарил мне духи. Снова моя очередь? Жаль, я не могу подарить Джонатану свою девственность, наверное, это было бы жутко романтично. Мне было бы страшно перед первым разом, а если доктор Крейн — Пугало, он явно словил бы оргазм не столько от секса, сколько от моего испуга при виде крови. Ха-ха. Возможно, я слишком утрирую. Это же классика сапожника без сапог. Ортопеды хромают, окулисты в очках, а психиатры немножко психи. Или не немножко. Кто-то переживает неприятный опыт, не может помочь себе и идет помогать другим. Сублимация. Может, доктор Крейн стал психиатром, чтобы помогать людям, а не самоутверждаться за счёт пациентов, проводить на них опыты и повышать эго, демонстрируя власть над слабыми. А ещё внушать страх. Конечно, нет. Ведь доктор Крейн хочет помогать людям. Как помогает мне. Посмотри на свое улыбчивое цветущее отражение в окне автомобиля на грани обморока, что даже Виктор предлагает окно полностью открыть, воздуха свежего запустить, а то, мисс Фальконе, вы что-то бледная, дышите, дышите, только не сбегайте в окно, хорошо? И это после пяти слоев тонального крема бронзового оттенка. Дезориентированная я ввалилась в кабинет Крейна без стука: дверь оказалась открытой, а самого Джонатана я не сразу обнаружила на диване. Он спал. Очки лежали на столе, одна рука трагично была закинута на лоб, а другая вместе с ногой немного свешивалась с дивана. Я приблизилась и облокотилась о спинку дивана, стараясь не шуметь даже дыханием. Как же хотелось упасть на диван и крепко уснуть. Можно даже с краешку, рядом с Джонатаном. Пока меня не спихнут на пол. Может, сказывалась бессонная солидарность, а может мои упрямые нездоровые чувства, но мне не хотелось его будить. Пускай спит. Мало ли, вдруг один из пациентов — из отделения для особо опасных преступников — устроил долгий ночной перфоманс из жонглирования санитарскими кишками в честь полнолуния. (Да, как-то так я представляла ночи в отделении для особо опасных преступников). Если задуматься, наверняка я вполне безобидная и беспроблемная пациентка на фоне среднестатистического архемца. Молодец, молодец, горжусь собой. Невольно я залюбовалась Крейном. Он выглядел довольно молодо, но морщины оставили уже глубокие шрамы на лбу. Я чуть перегнулась через спинку, опершись одной рукой, а другой поправила его волосы, слегка дотронувшись до лба. Джонатан открыл глаза — я одёрнула руку, резко выпрямившись. Доктор, точно не сразу проснувшись и осознав, где он, шумно выдохнул, помутненно взглянул на меня, затем лениво поднял руку и перевел взгляд на наручные часы. — Давно вы пришли? — спросил он чуть охрипшим ото сна голосом. Я издала отрицательный звук, качнув головой, и широким шагом направилась к креслу для психологических экзекуций, — где на меня не должны сажать пауков. Только сейчас до меня начинало доходить, что я натворила: я выпотрошила наизнанку прошлое человека, который потрошит наизнанку меня. Как теперь не иронизировать про себя: «Доктор Крейн, а вы уверены, что компетентны спасти меня от госпитализации, когда не смогли спасти от госпитализации себя?». Нет, если я посмею такое выдать, он, будучи Пугалом, либо снова прыснет в меня из-под рукава отравляющим газом, либо за руку, нежно нашептывая, какая я умница, отведет в отделение к своим подопытным пациентам. Но сейчас Джонатан только протирал глаза, морщил лоб и пытался изгнать Морфея, как беса, из своего сознания. — Ну как ваше самочувствие? Пугало не снился? — абсолютно серьезным тоном спросил доктор Крейн, шаря рукой по столу в поисках очков. Поджав по-ребячески губы, я подхватила очки со стола и протянула их доктору — наши пальцы мимолетно соприкоснулись, как искры голых проводов, — может, я и не могу иронизировать над доктором Крейном, зато доктор Крейн может иронизировать надо мной абсолютно легально. Снова издала странный отрицательный звук, сглатывая пустой комок тошноты. Приняв сидячее положение, Крейн надел очки, открыл мой хоррор-эротический дневник, который я на полном серьезе принесла ему на прошлом сеансе, и поднял на меня подозрительный взгляд. — Вы себя хорошо чувствуете? — Отличненько, — наигранно-возбужденно заверила я, растянув пластилиновую улыбку. — Что ж. — Последний штрих из формального кашля в кулак, чтобы сбить сухость в горле после сна. — Виттория, вы не против, если сегодня мы оставим ваши сексуальные фантазии с Пугалом и уделим внимание другим снам. Он так спокойно произнес «сексуальные фантазии с Пугалом», как будто говорил: «Давайте оставим ваши жалобы на головную боль». Неужели мои эротоманские записки его нисколько не впечатлили? А ведь я старалась: без пошлости, штампов, максимально точно и корректно, насколько вообще корректно писать и, буду честна, присочинять эротические сны со своим похитителем. Давай признаемся, если он Пугало, встает у него как раз на твои страхи, а не на сексуальные фантазии. — Я ознакомился с дневником ваших сновидений и заметил частое упоминание крови, — продолжил Джонатан, листая мемуары снов Виттории Фальконе. — Вы явно пробуждаетесь с характерными признаками ночного кошмара. Что именно вас пугает в крови? Её цвет? Ощущение на коже? Кровь своя? Или, наоборот, чужая? Судорожно сглотнула припорошенный песком сгусток слюны, попытавшись смягчить горло — тщетно. Смотреть старалась куда-то на переносицу — читала, что так собеседнику визуально кажется, что вы смотрите ему в глаза. Если я посмотрю ему в глаза, то увижу почти своего ровесника с чертовым бардаком на голове, который на момент фото наверняка оставили после очередного сеанса буллинга где-нибудь за школьным двором. А мне так хочется распутать эти пряди, аккуратно до боли вычесать их расчёской, прямо сейчас. — Как бы сказать… Не то, что бы я боялась вида крови… — Неуверенная пауза и быстрый взгляд прямо в глаза — когда-то уставшие и почти сломленные многие годы назад. Как он закалил их — безумием? — То есть это не тот случай, когда хочется вскрикнуть, отвернуться или сбежать при виде крови, своей и чужой. Или бутафорской в фильмах. Нет. — Хорошо, вы помните свое первое воспоминание, связанное с кровью? Немного помедлив, я неуверенно ответила: — Кажется, разбитая коленка. Я навернулась на ступенях, чуть кубарем не покатилась и сильно разбила коленку. Не помню, что ощущала, но помню, что меня долго не могли успокоить. — Это не страх, моя дорогая. Это банальный испуг. Предтеча страха. Я говорю о вашем первом искреннем страхе, — выразительно выделил Джонатан, тоном заставив посмотреть ему прямо в глаза. — Когда бешено заколотилось ваше сердце. Ладони похолодели и покрылись холодным потом. По спине пробежали мурашки. Живот скрутило в спазме, а лёгкие сжались вместе с горлом. Я выдохнула глупый испуг, чтобы вдохнуть глубинный страх. Страх, который потоком ровных, умеренно-спокойных слов поступал из уст доктора в мои легкие через каждый вдох. Точно организм выстраивал декорации эмоций и чувств: сердце забилось быстрее, ладони покрывались холодной испариной, а по спине — от копчика к макушке — рванули иголками мурашки. Я смотрела на доктора Крейна, но не видела его — только искаженное смертью лицо старухи и изнуренное жизнью лицо подростка, они сливались и воссоединялись, пока фокус не сместился в прошлое, в понурое предутреннее детство, где пятилетнюю Витторию Фальконе разбудил шум. Я оказалась в слабом маленьком теле, вздрогнувшем в теплой постели от внезапного и громкого пробуждения. Мои крохотные трясущиеся еще от испуга — не страха — ноги медленно свесились с кровати и нашарили теплые тапочки в форме заячьих голов — ванильно-умилительной расчлененке. Мои вспотевшие заледеневшие ладошки приоткрыли дверь, а навостренные ушки прислушались к возне, ударам и вскрикам, нет, уже крикам. Грохот, не похожий на грозу. Небеса шумели не так вульгарно как особняк семьи Фальконе. Как кадры нарезанной пленки: вот я — несмышлёная девочка — еще у двери своей комнаты, держусь за позолоченную круглую ручку. А вот я — любопытная девчонка — спускаюсь аккуратно по лестнице в холл. Может, снова боюсь разбить коленку и переставляю чинно ножкой за ножкой по ступеньке? А вот я — трясущий ребенок, свидетельница насильственного акта — стою на третьей нижней ступеньке и смотрю, как мужские тела врезаются, вгрызаются, переворачивают, пинают, душат друг друга. Одно тело я идентифицирую как отца, второе — незнакомый мужчина, чье лицо не важно ни в пять лет, ни двадцать один год. Этот кто-то мощным выпадом швыряет моего отца в зеркало на стене, но не рассчитав вес сам падает на одно колено, успев опереться на правую руку, пока голова наклоняется вниз. Он почему-то резко поднимает ко мне разбитое лицо, по которому устьем течет кровь из разбитой головы. Наверное, я тогда вскрикнула. Потом я уже не кричала. Когда из его головы вылетел кровавый каскад, прямехонько изо лба, чуть выше глаз, и мужчина замертво распластался на полу, я уже не кричала, ни будучи ребенком, ни будучи взрослой девушкой. Я только смотрела как из дыры в его голове выходит вместо мыслей кровь, подступая к ступеням. Из второй нижней ступени, куда врезалась пуля, шел легкий дымок, как от потушенной сигареты. По моим ногам прошла вибрации выстрела, может, я и кричала, но очевидна была оглушена выстрелом. Второе тело — тело отца — переступило мертвое тело, не брезгуя шлепать по крови. Возможно, ложные воспоминания увеличили её объемы с пятен пролитого чая до луж проливного дождя. Отец с пистолетом в руке приближался ко мне как к следующей жертве, а я стояла маленькой фарфоровой статуэткой с пепельно-белым от страха лицом, в мокрой от мочи пижаме и смотрела на него во все глаза. Свободной, но грязной от крови рукой, он подхватил меня и прижал мою голову рукой, в которой все еще держал пистолет, к своему крепкому плечу. Все что я помню после — истерика, слезы и сопли, которые размазывала по лицу. Где-то в пролете между первым и вторым этажом. Я вырывалась, как вырывается ребенок похищенный злым цыганом. Не знаю, почему никто не сбежался на мой вопль, наверное, вся охрана была убита, а мать как обычно спала под слоновой дозой ксанакса. — Так бывает, Витта, некоторым людям не место на этой земле, и наша задача помочь им уйти как можно скорее, — говорил голос отца в моей голове, пока фантом из прошлого ставил меня брыкающуюся девочку на ноги. — Но ты не бог, чтобы решать кому жить, а кому умереть, — заверещала я тонким визгливым голосом, размазывая слюни и сопли по подбородку. — Я бог, Витта. Когда я держу пистолет в руке, и когда сам нахожусь под дулом, — я бог. — Гневно и напористо отец вдалбливал мне в голову каждое слово, как мгновением до этого вдалбливал свинец в голову мертвеца. — И тебе не страшно? — хныча и закикаясь спросила я все тем же надрывным голосом, почти уже осипшим от криков. — Мне всегда страшно, — проскрежетал отец, сжимая мое правое плечо, говоря как со взрослой, на равных, стоя на одном колене. — Бояться — это нормально. — Но мы ненормальные! Ненормальные!!! Нормальные люди так не поступают!!! Топот детских ножек перебил стук сердца — так топают дети, требуя купить дорогую игрушку, — а детский капризно-гневный вопль перерос в злобный взрослый крик. Я резко умолкла, вынырнула из вязкого болота воспоминаний, ослепленная тусклым освещением кабинета и напуганная собственным откровением. Доктор Крейн не шевелился. При небрежном взгляде могло показаться, что его беспристрастное лицо не изменилось, но я слишком хорошо и слишком тщательно изучила каждую черту его лица, каждый вздох и движение пальцев за все сеансы, чтобы знать: в этих шире обычного открытых глазах, в пропавшей голубизне за расширенным зрачком и в подрагивающих уголках губ прятался чистейший экстаз. Он получил то, что упорно, медленно и терпеливо тянул из меня канатом слов все это время. Джонатан шумно выдохнул, как если бы не дышал все минуты моего повествования, и проговорил уже восстановившимся бодрым голосом: — Да, это несомненно страх. — Так говорят дегустаторы о подлиности вина столетней выдержки. — Ваша мать принимала ксанакс? Любопытно, это все, что его заинтересовало из моей исповеди, которой я поделилась в обмен за то, что без спроса копалась в фотографиях его мертвой бабки и затравленного Джонатана-подростка. Которого когда-то как тебя Пугало травил нейротоксинами собственный отец. — Кажется, женщины в нашей семье спят крепко только под транквилизаторами и крышкой гроба. Улыбка Крейна нервно натянулась, но он явно контролировал себя, чтобы не показать, что оценил мой неуместный по отношению к покойной матери черный юмор. — Почему вы сравнили своего отца с богом? — Крейн отбросил мемуары снов на стол и расслабленно откинулся на спинку дивана, фирменным жестом закинув руку. — Как и все грешники, наша семья очень религиозна. Особенно что касается индульгенции. Знаете, все эти ритуалы: поставил свечку, покаялся перед святым отцом, перевел кругленькую сумму на благотворительность и пуф — можешь грешить дальше без страха попасть в ад. — Я слишком эмоционально наклонилась вперед, растопырив пальцы в виде взрыва — меня качнуло в сторону, а вместе со мной качнулись и две сахарные печеньки с чаем. — Меня как раз активно таскали в воскресную школу для катехизации перед предстоящим крещением. Видимо, прошла раньше времени, вместо вина и хлеба — реальные кровь и плоть. — Вы ранее отказывались говорить о своих родителях, — как бы намекая на мою неожиданную открытость, к чему-то пытался подвести меня Джонатан. — Вы спросили, я ответила, — резче чем следовало ответила я, натянув рукава рубашки — черт бы побрал так легко вырядиться, теперь меня знобило. — Хорошо, Виттория, а теперь припомните, когда последний раз вы видели чужую кровь? Может, я и была готова воскресить минуты, проведенные под сиденьем машины отца, но Крейн ждал иного: — Вы упоминали, что пырнули Пугало. Припоминаете? — Куском кафеля, — промямлила я, стушевавшись. — Что по-вашему объединяет эти события? Я резко отвела взгляд, задрожали губы, а вместе с ними и коленки. — Когда вы поняли, что острый предмет вошёл в его плоть, и вы увидели кровь Пугала на своих руках, что вы почувствовали? — продолжал Крейн, медленно и размеренно, смакуя как мед, каждое слово: — Что именно заключал в себе страх крови? Страх за последствия? Страх ответственности за чужую жизнь? Вам было страшно от ощущения крови или от осознания, что вы способны на это — убить человека, совсем как ваш отец шестнадцать лет назад, когда вы впервые столкнулись с насильственной смертью буквально у своих ног? Вы ассоциируете убийство Пугала как надлом вашего морального компаса? Я судорожно сглотнула и облизнула пересохшие губы. Крейн смотрел на меня в упор, не моргая, этими кристальными, как стекло, глазами, об которые впору порезаться. Они могли выпустить кровь. Метафорическую. — Все происходило так сумбурно, я тогда ничего толком не осознавала, просто бежала. Бежала от всего. Даже боли толком не ощутила, когда подвернула лодыжку. А потом те парни, они меня окружили, затащили в переулок. Меня могли изнасиловать, а я даже сопротивления не оказала. Может, беспомощность? — Больше похоже на ступор, — поправил меня Крейн. — Оказавшись прижатой к стене этими подонками, на грани изнасилования, вы осознавали свою уязвимость? — Это покажется странным. Но я ничего не чувствовала. У меня такое часто бывает. Как будто все происходящее происходит не со мной. И даже мысли порой будто не мои. Вы правы, такое тихое, смиренное безразличие. Непринятие реальности. Я вытерла взмокший лоб рукавом рубашки. Спину тянуло сквозняком от контраста взмокшей кожи. Во рту явственно ощущался привкус подслащенной желчи. Кажется, сейчас самое время отпроситься с сеанса, иначе выворачивать будет уже не мою душу. — Вы по-прежнему настаиваите на существовании Пугала? На этот раз я издала утвердительный звук, близкий к «угу», и вся вытянулась струной, — странно, но при полном напряжении тела было легче контролировать лихорадку; меня знобило как при гриппе, в глазах плыли черные круги, а внизу живота мочевой пузырь как-то нехорошо заныл. Сейчас я подумала, что толком не помнила, когда последний раз вообще посещала уборную и нормально ела — мои внутренние часы сломались, сбились, потерялись. Мне даже показалось, что разговор с Крейном, чей серый костюм сливался с диваном и интерьером, просто — поверхностный сон на грани бреда. — Это не защитная реакция, — выдохнула я через силу сквозь зубы, сжав кулаки на коленках. — Пугало — человек. Просто поймите: в суде я скажу все, что от меня потребуется, можете не переживать. Но моя правда останется при мне: Пугало существует. Но мне все равно, найдут его, посадят или нет. Пугало не причина, а следствие. И я не бог, чтобы решать кому жить, а кому умирать. — Интересное замечание, — хмыкнул Джонатан, закинув ногу на ногу. — Допустим, вы переоценили свои смертоносные способности, Пугало жив и существует, и ваша встреча все-таки произошла, ваши действия? Выпрыгну из машины и побегу за ним вслед, — ни разу не иронизируя, подумала я, не просто подумала, а уже успела реализовать на практике. Интересно, он меня сейчас испытывает? Что хочет услышать? Что, если он Пугало, то в безопасности от моей вендетты? А вдруг он хочет мне открыться? Исключено, сумасшедшая, у тебя даже доказательств нет, что он Пугало, кроме того, что его поехавший отец специализировался на нейротоксинах, а тебя преследуют эротические ассоциативные сны. Мое молчание затянулось, я просто физически не могла заставить себя ответить. Вместо того, чтобы оставить меня в покое и прочитать мои измученные мысли, Крейн перелистнул медицинскую карту на последние страницы и достал что-то из файла — лист А4 — и протянул мне. По инерции я вздрогнула, когда передо мной легло изображение Пугала, сотворенное моей же рукой. — На нем была эта маска, я правильно вас помню? Вместо ответа по старинке киваю — как в первый день сеанса. — Хорошо, тогда держите. — Джонатан перегнулся через стол и напористо всучил мне изображение, которое я положила на коленки, обтянутые голубым трикотажем. — Ваше домашние задание — создать маску Пугала. — Вы хотите… — Я хочу, чтобы вы сами сделали маску Пугала, как на вашем изображении, и принесли её на следующий сеанс. Я судорожно сглотнула, разгладила края изображения и внимательно посмотрела на щели маски. Удивительно, это я настолько способная художница, что умудрилась передать выражение глаз, или мое сознание так сильно плывет, что изображение оживает в руках, придавая эффект блеска глазам? Меж графитовых швов маски, сквозь серые поры показался алый мазок, который я растерла пальцев, испачкав лист. — В чем дело, Виттория? Вы напуганы? Мы просто проведем гештальт-терапию, это безопасно, — уверил меня доктор Крейн, а я подумала, что это так же безопасно, как пауки на плечах студентки с арахнофобией. — Не понимаю, с чего вы это взяли, что я напугана, — совсем тихо ответила я, мою речь окончательно повело, и я прикусила язык. Я даже голову поднять не могла, только медленно сложила лист трясущимися пальцами в несколько варварских слоев — так, чтобы выступающая кровь не прошла сквозь бумагу, — и спрятала изображение в переднем кармане джинсов. — Вы находились месяц в заточении. Разве не логично бояться повторного похищения? Мести выжившего похитителя? Вы боитесь обвалов стен и крови, но не боитесь изнасилования и угрозы похищения? Гиперфиксация на иррациональном не способна подавить страхи рациональные, признайте это, моя дорогая, и вы встанете на путь исцеления. Я задумалась, хотя думать мне хотелось меньше всего. Только лечь. На самом деле я могла принять горизонтальное положение даже в кресле, но Крейн держал меня взглядом, точно привязанными веревками, не позволяя двигаться. — Человек страдает не столько от того, что происходит, сколько от того, как он оценивает то, что происходит, — продолжал доктор Крейн, чей голос звучал глухо и отдаленно. Я вытерла лицо ладонями, с меня текло точно я сидела под дождем — неужели Крейн не видит, что мне плохо? Посмотрела на руки и увидела на пальцах кровь. Вздрогнула. Провела еще раз по лбу, вискам и скулам. Собирая пот, я собирала кровь, все больше и больше крови. Резко вскочила, но ослабевшие ноги недолго продержали меня в вертикальном положении, и я полетела — вниз, куда-то вбок, в невесомость, успев только подумать: «Как бы не удариться виском». Наверное, я даже отключилась на мгновение. Когда открыла глаза, то уже лежала на диване, а Крейн сидел рядом, щупая мой пульс на запястье. — Ваш пульс зашкаливает. Сколько таблеток флуоксетина вы приняли за сутки? Я тяжело дышала, не могла произнести ни звука, только то открывала, то закрывала глаза. Мне оттянули веко, свет медицинского фонарика пронзил как луч винтовки, глаза заслезились, затрепетали веки. Я конвульсивно дернулась, закрыла глаза. Почувствовала на лбу прикосновение руки, прохладной и сильной, совсем как у Пугала. Снова распахнула глаза, Джонатан хотел подняться, чуть отняв руку от моего лица, но я прижала его ладонь крепче и просипела: — Нет, не уходите, мне с вами спокойнее. — Мне нужно измерить вам давление. У вас был кратковременный обморок. Возможно, у вас передозировка лекарствами. — Мне просто плохо из-за бессонницы, — беспомощно призналась я, силясь не закрыть чертовы наливающиеся свинцом веки. — Я почти не сплю, а если сплю — меня мучают кошмары. Крейн оперся рукой рядом с моей головой, другую все также держа на моем раскаленном лбу. — Почему вы не сказали мне сразу? Я каждый сеанс спрашиваю о вашем самочувствии. Я бы выписал вам другие препараты. — Я побоялась, что вы закроете меня в Аркхеме в корпусе с блекджеком и шлюхами, — простонала я слабым голосом. Крейн посмотрел на меня с таким недоумением. Даже не знаю, что его удивило: может, наличие блэкджека и шлюх в Аркхеме, о которых он не знал? — С чего мне закрывать вас в Аркхеме, моя дорогая? — беззлобно усмехнулся Джонатан, нежно убрав с моего взмокшего лба прилипшую прядку. Я беспомощно поджала губы, промолчав. А Крейн тяжело выдохнул — и я почувствовала его теплое дыхание на своем лице. — Вы же понимаете, что пока не пройдет судебный процесс, никому не выгодна ваша госпитализация? Очень! Очень ободряюще! Спасибо, добрый доктор Крейн! Теперь мне намного легче и спокойнее. И я выразила уровень своего облегчения стоном на грани плача. — Если только Харви Денту, — задумчиво закончил мысль Крейн, и если бы у меня были силы, клянусь всеми просмотренными дорамами, я бы вдарила ему в челюсть, вот так снизу, лежа на диване, и списала бы все на неуклюжесть. Крейн все-таки поднялся, несмотря на то, что я пыталась удержать его за рукав, чтобы принести, но не аппарат для давления, а шприц и ампулу. Я напряглась, припомнив напутствие дяди ничего не принимать из рук Крейна. — Не волнуйтесь, это безобидная глюкоза, — прочитав испуг на моем лице, поспешил успокоить доктор, натягивая резиновые перчатки. — Вам нужно немного поднять уровень сахара, если не хотите еще раз потерять сознание. Вот убедитесь сами. Он протянул мне ампулу. Я сощурила глаза, фокусируясь на названии. Вроде и правда глюкоза. Только этикетка еще не ничего не подтверждает. С другой стороны, у меня все равно нет сил сопротивляться, нравится мне или нет, но, как однажды сказал Крейн, в кабинете хорошая звукоизоляция, и кричать Виктору, чтобы тот спас меня от глюкозы, — бесполезно. Джонатан расстегнул пуговицы моих манжетов, закатал рукав до правого предплечья, растёр кожу медицинским спиртом. Я старалась смотреть в потолок, не фиксируясь на ощущениях. Но ничего не выходило. Стоило почувствовать латекс его перчаток, прохладную вату и иглу входящую в вену, как у меня потяжелело внизу живота, а кожу от копчика до макушки прошило дозой мурашек. Если в прошлый раз реакцию организма я списала на последствия эротического сна, то сейчас вынуждена была признать: доктор Крейн довел меня до безумных медицинских кинков. На этот раз он не стал спрашивать, боюсь ли я игл, когда прилепил к месту укола пластырь и согнул мою руку. Успев нащупать на запястье учащенный пульс, Джонатан внимательно посмотрел мне в глаза и чуть сощурился. Я быстро отвела взгляд и сжала ноги. Ох, доктор Крейн, если бы вы провели обследование у меня в трусах, вам бы стало понятно, что доводите вы меня не до панических атак, а до панических оргазмов. А может, и все вместе. Кажется, одно другому не мешает. — Почему страх? — хрипло спросила я. Крейн удивлённо выгнул бровь. Прочистив горло и удобнее пристроив голову на подлокотнике, я пояснила: — Я делала запрос в готэмский университет. Вы защищали докторскую на тему психологии страха. Почему вас так привлекает эта тема? — Разве вы накопали на меня недостаточно информации, чтобы самой ответить на этот вопрос? Подобным провокационным вопросом он будто пытался понять, насколько глубоко я капнула. Нет уж, доктор Крейн, я не сознаюсь, что рылась в вашем прошлом. По мне может не всегда скажешь, но с инстинктом самосохранения я периодически дружу. — Вы не злитесь? — Я бы разочаровался не сделай вы этого. В конце концов вы Фальконе, — безразлично пожал плечами Крейн, опуская мой рукав к запястью. — Теперь я разочарована в себе. — Вам настолько претит быть Фальконе? — изогнув бровь и вложив пуговицу вместо моей шеи в петлю, спросил Джонатан. — А может это не я, а Фальконе не хотят, чтобы я была их частью, — более бодро парировала я. Крейн усмехнулся. Я быстро перехватила его руку обеими ладонями, нагло и крепко вцепившись не только в своего психиатра, но и в вопрос. — Вы соскочили с темы. Почему вы посвятили карьеру психологии страха? — Кажется, прозвучала я достаточно грозно и настойчиво, чтобы не увиливать. — Страхи подобны линиям судьбы на ладонях. — Крейн взял мою ладонь и перевернул её лицевой стороной вверх. — Страхи оставляют глубокие, но не всегда видимые обществу шрамы. — Невесомо и нежно провел указательным пальцем точно хиромант вдоль линии судьбы. — Но эти шрамы вы чувствуете гораздо сильнее видимых. — И вы хиромант, читающий судьбы по страхам? — Именно, — уверенно подтвердил Джонатан, дойдя до кончиков моих пальцев и сорвавшись с них вниз. — Прошлое, настоящее и даже будущее. — И что вы успели прочесть в моей судьбе? С моими страхами доживают хотя бы до тридцати? — Разве вы ходите на сеансы для того, чтобы слушать о себе неприятную правду? — Крейн сомкнул мои пальцы в кулак и положил его на мою грудь, оставив свою ладонь поверх моей. — Но могу я знать хотя бы свой диагноз? Я не только ваша пациентка, но и клиентка — вам хорошо платят, разве я не права? Я сумасшедшая? — А вы считаете себя сумасшедшей? — полушепотом спросил Джонатан, наклонившись над моим лицом. — Не знаю, но я на себя лично не жалуюсь. Его острая ухмылка снова дрогнула, а ладонь с эффектом успокоительного тыльной стороной ладони прошлась вдоль скулы. — Знаете, Виттория, на проблему психических заболеваний можно смотреть с разных точек зрения. Вы привыкли считать, что устоявшиеся правила, нормы и догмы истинны и правильны, но если рассмотреть общество в целом, можно определить тревожные признаки шизофрении у всего мира, который считает себя нормальным. И стоит появиться элементам, которые не согласны с их картиной мира, которые думают и видят мир иначе, как их изгоняют, не принимают, обрекая на одиночество. Депрессию. Безумие. Их объявляют безумным только потому, что они нормальны. Они не вписываются в систему легализованной ненормальности. Вы чувствуете себя лишней в своей семье, чужой, не такой, белой вороной, для вашей семьи вы возможно действительно безумны. Но безумны ли вы для себя — вопрос иной. Вы… Но доктор Крейн не успел закончить мысль. Я резко поддалась вперед и обняла Джонатана. Сначала делаем, а думаем потом. Честно, я испугалась собственной фамильярности. Но вместо того, чтобы отпрянуть и извиниться — положила голову ему на плечо, вдохнув его аромат. Не знаю, кого я обнимала больше: Джонатана Крейна или мальчишку, над которым измывался отец, травя экспериментальными наркотиками. Совсем как меня травил Пугало. Возможно, я обнимала себя? Такое бывает, когда встречаешь похожего человека и чувствуешь нежность, которую желал бы почувствовать по отношению к себе. Мне хотелось взглянуть внутрь Джонатана, найти того тринадцатилетнего мальчишку и сказать, что я понимаю его. Что все будет хорошо. Этот мир, и правда, ненормален, а мы, белые вороны, не обязаны вписываться в легализованную шизофрению и терять себя. Душевные раны, как физические, тоже заживают, что бы не говорили пессимистичные лирики, и забываются, как и все плохое. Не нужно шрамов из страхов. Не нужно строить карту своей судьбы по следам кошмаров. Не нужно озлобляться на этот мир. Но тот мальчишка уже слишком далеко, возможно, давно похороненный за заросшим кладбищем давно прожитых лет. Все что от него осталось — кристально чистые голубые глаза, будто вставленные рукой кукольника. Джонатан передо мной выстроенный на фундаменте того ребенка взрослый и возможно опасный человек, не нуждающийся в жалости. Человек, к которому я испытываю нездоровую тягу по фрейдийской системе: мы боимся того, чего желаем. — Спасибо, вы так добры ко мне. Ко мне семья никогда так не относилась хорошо, — выдохнула я ему в шею. Не сразу, но Джонатан приобнял меня в ответ. Растерянно как-то. Медленно и неуверенно опускаясь вниз, к обнаженному участку, к замерзшей от сквозняков пояснице. А я повела рукой от его лопаток к теплой шее. К затылку. Запустила руку в волосы, отсчитала несколько ударов сердца и совершила второй безумный поступок за эти месяцы. Который возможно также спасет мне жизнь. Я дернула его за волосы и быстро вскочила. Джонатан дернулся, дотронулся до затылка, пытаясь понять, что произошло, а я уже пятились к двери, зажимая руки за спиной и быстро тараторя: — Мне уже намного лучше, и кажется уже пора. Не хочу, чтобы Виктор снова вскрыл вам дверь. До свидания. Спасибо за укол. Правда, так хорошо, как будто десять чашек кофе бахнула. Честное, неверное, я вскочила на адреналине, вряд ли помогла глюкоза — если это вообще была глюкоза, а не антидот от нейротоксина. Крейн поднялся следом, напряженный и насупленный, он выглядел так, будто собирался наброситься на меня. Благо дверь в этот раз не была закрыта… не закрыл же? Нет, проспал ритуал, я опустила ручку, и дверь открылась, а я вывалилась из кабинета, подскочив к стоящему у стены Виктору и, схватив его за рукав, поволокла к лифту. Нет, это не укол глюкозой, это адреналин ударил в голову, и на его энтузиазме мне предстояло дойти до машины. Крейн вышел в коридор. Я буквально чувствовала его взгляд в спину и крепко взяла Виктора под руку. Если что, всуну эти несчастные три выдернутых волоска ему в карман. — Крейн тебе что-то сделал? Мне разобраться? — насторожившись, спросил Виктор. Я отрицательно качнула головой, молясь, чтобы лифт приехал быстрее. Господи, только бы Крейн не пришел. Пускай вернется в кабинет. Не иди за нами! Не иди! — Я утром не завтракала, меня сильно тошнит. Хочу скорее домой. Можешь нарушить парочку правил дорожного движения. Я не против. Виктор трагично вздохнул, вероятно, в душе мечтая, чтобы я сказала «нарушить парочку правил уголовного закона». Наконец-то лифт приехал. Мы вошли в кабину, и я сама яростно потыкала на кнопку первого этажа. Подняла взгляд. Крейн так и стоял в коридоре — остановился он где-то по середине, не решившись нас все-таки нагнать. Его яростный взгляд ясно говорил, что он понял, что я сделала, а главное — для чего. Я похолодела, опустила взгляд, и двери закрылись. Что ж, надеюсь, я не обеспечила себе путевку в корпус с блэкджеком и шлюхами. Я просто сумасшедшая. А сумасшедшим полезно вести себя соответствующе.

***

Небо — нефтяное пятно. Мазутное, тяжелое и бескрайнее. Кажется, его огнеопасные капли могут сорваться вниз, прямо на мою макушку. Осторожно и медленно я пробиралась по крыше особняка. В карманах толстовки как обычно — перцовый баллончик и электрошокер. Не уверена, что успею даже запустить руку в карман, если мне понадобится самооборона от Темного рыцаря. Такой как он скорее просто пнет меня ногой, а я отлечу в другой конец крыши, как в сюрреалистическом мультике. «Рация», которую мне всучила Селина неделей ранее, заработала ночью, когда я пыталась следить за сюжетом недавно начатой дорамы. По правде говоря, первой мыслью было выкинуть её в окно. Второй — позвать на помощь охрану. А третьей — прицепить экшн-камеру на голову и подняться на крышу. Поднялась в итоге я без экшн-камеры. Я вглядывалась в ночь, а ночь вглядывалась в меня. Глазами летучей мыши. Грозная тень застыла недалеко от дымохода. Его плащ реял вместо дыма. Я замерла, не решаясь подойти ближе. Шумно сглотнула, сжала и разжала пальцы — ладони ледяные и потные. На всякий случай сразу сунула их в карманы и, ссутулившись, пошла навстречу правосудию. Если честно я понятия не имела, что делать и как общаться. Возможно, стоило поздороваться. Селина знает, что я разговариваю, наверняка, Бэтмен тоже в курсе моей маленькой тайны, и я неуверенно осипшим голосом буркнула: — Здрасьте. Обычно так здороваются с продавцами в минимаркетах, а не с ряженным в бронекостюм человеком, страдающим нездоровым чувством повышенной справедливости. — Ты знаешь, зачем я здесь? Я вздрогнула от неестественно-механического голоса. Совсем как у Пугала. Да что ж у всех за фетиш такой скрывать лица и голоса? Я вгляделась в лицо, нет, в маску. Все-таки меня хорошо тогда накрыло наркотиками Пугала. Сейчас Бэтмен не казался таким жутким, скорее устрашающим. Нижняя часть лица открыта — легкая щетина, тяжелые острые скулы, губы тонкие. Маска черная, с двумя торчащими ушами-рогами-антеннами, не знаю, как правильно их назвать. — Селина сказала, что вы хотели задать вопрос. — Показания, которые ты дала полиции, принадлежат тебе или Кармайну Фальконе? Ох, а этот парень не из тех, кто уделяет время прелюдиям в беседе. Пуля сразу в лоб. Что ж, надиктовывал мне их Крейн, но согласовывал он их наверняка с моим дядей. — Вы, конечно, меня извините. Не поймите меня неправильно, то есть…ой, минутку. — Говорить мне было и так сложно — чудо-укол доброго доктора и адекватный обед хоть и помогли немного, но не восстановили мои коммуникативные функции, — а уж говорить с БЭТМЕНОМ тем более. Я собралась и с духом, и с мыслями и чисто по инерции высунула руку, жестикулируя. — Почему вы считаете, что я отвечу на вопрос правдиво? Я ведь могу соврать. Или точнее почему я должна вам доверять. Я очень благодарна вам за спасение. Но разве вы не преследуете цель очистить город от таких как мой дядя. И если вы не заметили, то я Фальконе, что автоматически делает нас, если не врагами, то хотя бы настороженными по отношению друг к другу собеседниками. — Дети не должны платить за грехи родителей, — лаконично, зато пафосно ответил Бэтмен на мою тираду и сделал шаг вперед, выходя из тени. Я инстинктивно отступила и сунула руку обратно в карман, больно ударившись пальцем о баллончик. — Ты знаешь, кто организовал убийство твоих родителей? — Марони? — полуспросила-полуответила. — Я не хотел тебе говорить, но Селина сказала, что ты выдержишь правду. Я сжалась и втянула шею, а Бэтмен остановился рядом, я слышала, как шелестит его плащ по ветру. — Твоих родителей убили люди Освальда Кобблпота. — Что? — опешила я и, глотая слова, не с первой попытки выдавила из себя: — П-пингвина? Но как… Почему. Он же сотрудничает с Кармайном. Дядя и полиция уверены, что это Марони. Это лишено логики. — Всё не так однозначно, как ты думаешь. Марони бесспорно преступник, но сейчас его пытаются подставить. Это сложная коррумпированная схема, в которой замешены все: полиция, суд, психиатрическая лечебница, а крутится она вокруг наркотиков. Твой отец держал на Пингвина компроматы, которые помешали бы ему баллотироваться в мэры, и периодически угрожал ему, не спуская с крючка. Через Айсберг Лаундж проходят наркотики, которые контролирует твоя семья. Я задам вопрос еще раз. Показания против Сальваторе Марони принадлежат тебе или Кармайну Фальконе? Поток информации смешался смерчем, снося ветхими домами все мои мысли, страхи и чувства. Он так дезориентировал меня, что я непроизвольно выпалила: — Показания диктовал доктор Крейн. Я испугалась, произнеся фамилию Джонатана и, встрепенувшись, тут же подобралась, посмотрев в глаза Бэтмена. Он спросил непреклонным тоном: — Джонатан Крейн? Судебный психиатр, сидящий на кормушке у мафии? — Я не знаю, наверное, дядя платит ему за мою психотерапию, — невнятно объяснилась я, только сейчас осознав всю серьезность и ужас плотно связанной преступной системы. Я не хотела показывать все карты, не хотела говорить, что знала о Крейне. Но… Если Селина нашла столько информации, что мешает Бэтмену владеть еще большей информацией? — Либо твой дядя идиот и Пингвин предал Фальконе, либо в вашей семье идет внутренняя чистка. Я закрыла глаза, жалея, что согласилась на этот разговор. Мне было так хорошо ничего не знать, смотреть сериалы, мечтать о докторе Крейне, гадать о его личности. А не вмешиваться в его прошлое и настоящее своей семьи. — Если в вашей семье идет чистка, ты выгодна до тех пор, пока им удобна. Понимаешь, что это значит? Не давай показания против Сальваторе Марони. Когда назначат официально дату первого слушания, сделай все, чтобы его перенесли. Выиграй время. Я доведу расследование до конца и призову к ответу всех виновных. Я зачесала растрепавшиеся по ветру волосы назад и спросила неожиданно для самой себя: — А что поможет довести расследование до конца? — Доступ к нижнему уровню клуба Айсберг Лауджа. — Которого у вас нет даже при наличии бронекостюма? Шутку никто не оценил. Бэтмен продолжал нависать надо мной предгрозовым небом. — А моя фамилия в качестве пропуска подойдет? — Возможно. — Хорошо, давайте тогда заключим сделку. Я оттяну как смогу судебный процесс и помогу проникнуть на нижний уровень клуба, а вы, если выяснится, что Кармайн не имеет отношения к убийству моих родителей и во всем виноват Пингвин, оставите мою семью в покое. Хотя бы на время. — Это невозможно, — непоколебимо отрезал Темный Рыцарь. — В этом городе каждый второй преступник. Если не будет дяди, в городе начнется хаос и война за власть и ресурсы. Даже я это понимаю. Вы не можете пересажать всех бандитов. Лучше один проверенный и надёжный преступник, которого знаешь, чем непредсказуемый новый психопат. Бэтмен с моей точкой зрения явно не был согласен. Как же тяжело иметь дело с утопическими идеалистами. Можно подумать, Готэм станет Эдемом — исчезни Кармайн Фальконе. Я настойчиво протянула руку для скрепления сделки. Бэтмен долго смотрел на мою протянутую руку, но в отличие от Селины, в конце концов, пожал её, ничего не ответив.