***
На сеанс я вооружилась всем необходимым: списками, которые мы составляли с доктором Квинз…простите, Квинн, острым лезвием в браслете, перцовым баллончиком в кармане джинсовки, получасовыми дыхательными упражнениями и уверенной улыбкой. В качестве наряда я выбрала незатейливое черное мини-платье с белой оборкой у горла — в последние годы такие стали пиком моды и часто светились в молодежных сериалах. Привычный ритуал: пытаешься перебороть укачивание в машине, проходишь металлодетектор на входе в Архкэм, сдаешь все звенящее, получаешь все звеняще неопасное обратно, поднимаешься на лифте на второй этаж, получаешь подбадривающее похлопывание от Виктора по спине с фразой «Если что, кричите» и заходишь в кабинет. Сидевший за столом Доктор Крейн поднял на меня взгляд и небрежно бросил: — А, мисс Фальконе, это вы. На пять минут раньше. Так не терпится начать гештальт-терапию? Я мудро промолчала, пройдя за свой терапевтический диванчик, на котором однажды уже теряла сознание. Джонатан поднялся, закрыл дверь на ключ и опустился напротив в кресло. — Ко мне даже приезжали с обыском люди вашего дяди. Я закатила глаза. — Я в кое-то веки решила добраться до дома самостоятельно, а дядя поднял шум. Ничего страшного не произошло. — То есть покушение на вас во время официальной речи у мэрии для вас один из пунктов плотного графика? — Доктор Крейн открыл карту — кладезь психических порушений Виттории Фальконе — и откровенно усмехнулся, наконец поймав мой взгляд. — Я же Фальконе. — Я открыла сумку, достала списки — несколько тетрадных листов, а также маску Пугала. Наконец-то завершенную, совершенную. — Мою сестру стабильно раз в год пытаются убить. На дяде шрамов больше, чем родинок. А моих родителей расстреляли в их же машине. Так что — да. Крейн протянул руку. Я отдала ему маску. Он расправил её, критично осмотрел, насадил на руку, хорошенько встряхнул. Оценил так, как ювелир оценивает принесенное в ломбард золото. — Я уже подумал, что вы обвините Пугало в нападении на вас, — начал он издалека, но я не повелась. — С чего бы еще людям вашего дяди приезжать ко мне. Я играла в молчанку. В любимую, сладкую, приятную молчанку. — Можете начинать. — Он положил маску на колено и откинулся на спинку кресла. Расправив складки платья, я поднялась. Совсем как студентка, готовившая доклад. Джонатан смотрел пронизывающе. Выжидающе. Безжалостно. Взгляд колючий. Дотронься — уколет. — Итак, — начала теперь я издалека, прочистив горло. Затем расправила листы, на которых мы с Харли старательно выводили причины моей симпатии к таким социопатам, как Пугало и Крейн, не важно были они одним целым или двумя отдельными больными разумами. — Причины почему мне нравится Пугало, — торжественно зачитала я и вздернула подбородок, — у Пугало отличные литературные вкусы. Он подыскивал мне идеальные книги, и мы общались через закладки и примечания в тексте. Еще Пугало заботливый: когда он отравил меня газом, он терпеливо лечил меня, возвращая к жизни. Когда я разыграла передозировку, он тоже ринулся спасать меня, даже несмотря на то, что я могла увидеть его лицо. Моя бы семья вряд ли спасла меня, скорее стояла бы и смотрела, как весело я умираю. Пугало благодаря своим экспериментам помог мне побороть страх перед насекомыми, теперь я назло всей семье могу завести коллекцию пауков и выпускать их ночью на охоту. Еще у Пугало сексуальные руки, иногда меня посещают очень горячие мысли о том, что эти руки могли или еще могут сделать со мной. А еще Пугало загадочный. Совсем как кинозлодей, на которых частенько ведутся невротические девчонки вроде меня. — Я убрала первый лист под другие страницы. Мой голос звучал нарочито весело и непринужденно. — Причины почему мне нравится доктор Крейн, — улыбка невольно дрогнула, но я быстро взяла себя в руки. Черт возьми, а ведь мои руки были ледяными. — Доктор Крейн многогранный, интеллигентный мужчина. С ним интересно разговаривать, и он находит способы коммуникации, даже когда я молчу. Доктор Крейн очень заботливый и чуткий, он поддерживал меня на протяжении всех месяцев, и хоть я знаю, что дядя платит ему за это баснословные преступные деньги, он все равно мог вкладываться в мою душу, психику и тело не настолько искренне. Еще доктор Крейн чертовски красивый, он выглядит как произведение искусства. Его глаза как замерзшее озеро, в котором я хотела бы утонуть, разбив весь лёд. У него чувственные губы, которые я не могу не представлять на своем теле. Сексуальные руки, точь-в-точь как у Пугало. К слову, переходя к Пугало, — голос совсем нехорошо, нервозно завибрировал, я убрала второй лист. Остался третий. Пустой. Харли посоветовала на этот вопрос ответить экспромтом. Первое, что взбредет в голову, минуя правду: — Причины почему я думаю, что доктор Крейн это Пугало: всему виной мое паучье чутье. Все. Боги, всемогущие боги всех народов, религий и сект, как же сильно колотилось сердце — его стук отдавался не только в ушах, но даже в горле. Мне казалось, если я посмотрю Крейну в глаза, то точно упаду в обморок от переизбытка чувств. Когда Харли готовила меня к публичной казни, все казалось более простым, но выпалить все это, вот так… Учитывая, что слова были искренними… Все же я взяла себя в руки и посмотрела на Джонатана. Не знаю, сколько прошло времени, пока я читала доклад, но он не изменился в лице, смотрел будто сквозь меня, стуча ручкой по подлокотнику кресла. На его колене лежала маска Пугала. — Всё? — отзеркалил он мою концовку. — Всё, — подтвердила я, разведя руками, мол, а что еще вы ожидали? Он глубоко вздохнул, убрал ручку и подхватил с коленки маску. — На Пугало была эта маска, я правильно вас понимаю? Кивнула. — Очень хорошо. На долю секунду мне показалось, что его лицо исказилось маниакальной улыбкой. Совсем на секундочку. Почти на грани галлюцинации. Крейн снял очки, зачесал назад волосы и — какого черта здесь происходит — надел на себя маску Пугала, сотворенную моими руками! Руками, пальцами, которые сейчас отказывались гнуться. Внутри все нехорошо похолодело, скрутившись в змеиный клубок. Меня точно парализовало. Я только и могла, что во все глаза смотреть, как он обходит стеклянный столик и медленно подходит ко мне. Весь гонор, вся самоуверенность, вся прыть покинули мое тело. На каком-то последнем всплеске адреналина мелькнула мысль броситься к двери, затарабанить со всей силой, чтобы Виктор выбил её. Я даже попятилась к выходу, отступая от Крейна-Пугала. Он выразительно молчал. До тех пор, пока я не столкнулась с дверью, а он не замер холщовой уродливой маской прямо напротив моего лица. В его льдисто-голубых глазах сверкала откровенная усмешка. — В чем дело, моя дорогая? — Его голос из-за ткани был приглушен. Не искажен, как у Пугала, но приглушен. — Разве не вы желали увидеть Пугало всем сердцем? Не вы ли грезили, как эти руки ласкают вас? - Тыльной стороной ладони он погладил меня по щеке, и я попыталась отстраниться от его прикосновения. — Что же вы молчите? У вас ступор? Вы все-таки боитесь? Страх бежит по вашим венам, поднимается от пяток к макушке, от низа живота к сердцу, ударяя в голову, как крепкий алкоголь? — Я отвернулась, но Крейн перехватил меня за подбородок и повернул к себе. В его глазах читались превосходство, контроль и любопытство. — У вас есть уникальная возможность закрыть гештальт. А вы так и продолжите стоять и молчать? — Он вжал меня в дверь сильнее, тяжело вздымающаяся грудь упиралась в его грудь. Крейн сильно надавил большим пальцем на подбородок, не прерывая зрительного контакта. — Вам страшно? Или наоборот приятно? — Короткий, откровенно циничный смешок. — Не отвечайте, ваше тело ответит красноречивее ваших слов. Я не успела ни то что возразить — просто вдохнуть, когда вторая его рука скользнула под подол платья. Я словно оцепенела, не попыталась даже свести ноги, его пальцы прошлись по мягкому шелку белья, зацепили его край и проникли под ткань. Меня затрясло. Я, прижатая к двери, думала только об одном: если закричать со всей силы, услышит ли Виктор? Нет, вместо крика я смотрела в глаза, видимые за щелками маски, также внимательно следящими за мной. — Как влажно, — цинично усмехнулся Крейн, тяжело выдохнув в маску. — Я ведь ещё ничего не сделал, нельзя же быть такой чувствительной. Я держалась только за счёт его тела, прижатого к моему, и своей руки, вцепившейся в ткань пиджака. Его пальцы кружили только по внешним половым губам, средним легонько скользя по разрезу, не трогая малые губы. Краска хлынула к лицу — никогда бы не подумала, что на собственной шкуре пойму значение фразы «сгореть со стыда». — Итак мне стоит выйти и дать вам поласкать себя на моем диване или вы предпочтете, чтобы это сделал я? — Он спросил это совершенно серьёзно, конечно, с намеком на сарказм, но серьёзно. Как если бармен поинтересовался, что я предпочту отвертку или кровавую мери. Я бы и хотела извлечь как ноту хоть слово, но горло сжалось с такой силой, что я не могла сглотнуть, пока его голубые глаза горели как озеро Коцит. — Итак? — Мне стыдно, — очень тихо призналась я. Пот склеил кожу с синтетической тканью, вызывая неприятный холод. — Стыдно? — по слогам переспросил Джонатан, точно впервые слышал это слово. — Не замечал за вами подобной черты. Рассказывать мне о том, как вы мастурбировали на Пугало вам не было стыдно? А кончить от моих пальцев — стыдно? Я вся горела от его слов, чуть ли не заскулила, когда его палец задел клитор. Тяжело втянула воздух, продолжая трястись в его тисках. Интересно, можно ли потерять сознание от перевозбуждения? Зажмурила глаза до боли. — Не слышу вашего ответа. — Вы… — всхлипнула я, а затем выдохнула севшим голосом. — Я хочу, чтобы это сделали вы. Агх! Черт возьми! Он сразу ввёл в меня один палец, так резко и неожиданно, что я вытянулась струной на цыпочках и вцепилась в его плечи. Он откровенно трахал меня, в тишине звучали лишь влажные хлюпающие звуки — насколько же у меня там было мокро! И продолжал смотреть мне в глаза, крепко держа за подбородок. Я откинула голову и ударилась макушкой. Почувствовала, как второй палец медленно присоединяется к первому. У меня была такая сильная тяжесть внизу живота, каменная, что готова была покаяться: если не кончу, на этот раз точно сойду с ума. Его пальцы сильно сжали клитор, и я невольно вскрикнула, но осеклась, стиснув зубы. — Я же говорил, что здесь хорошая звукоизоляция, можешь кричать, — как-то тяжело и приглушенно прошептал Джонатан. Маска сильно заглушала его голос, наверняка, ему было сложно дышать — этот момент я не учла, не ожидая, что он наденет её, еще и в таких целях. Я провела рукой от плеча к шее, зацепила край мешка и, не встретив сопротивления, стянула с Крейна маску. Она повисла за петлю на шее. Джонатан был забавно взлохмаченный, на лице блестел пот, приклеивший волосы ко лбу. Он закинул мою правую ногу себе на бедро и ввёл пальцы ещё глубже, до самого края нижней фаланги. Меня всю трясло, я не то простонала, не то жалобно проскулила, прижавшись горячей щекой к его мокрой щеке. В какой-то момент осознала, что он перестал двигать пальцами, и это я сама насаживаю себя на них. Быстро, сильно, отчаянно. Это какое-то безумие. Крейн тяжело дышит мне в шею, проводит языком под ухом. Прикусывает мочку, скользит языком по ушной раковине. Я сжимаюсь вокруг его пальцев. Кончаю, бесконечно кончаю, у меня между ног взрывается сверхновая, раскидывая галактику по всему телу — от пяток до макушки. Он не выходит из меня сразу, ждет до самых последних спазмов, мажет губами по щеке в сторону губ, и я не выдерживаю, наконец сама целую его, развязно, сразу с языком, пытаясь в отместку протолкнуться в его рот. Его пальцы медленно покидают меня, как и руки. Я не удерживаюсь на ногах. Крейн вскидывает ладонь, и я — моё подсознание, вероятно, решает, что он использует газ, — прикрываюсь руками, сползая на пол. Доктор Крейн, само воплощение власти и контроля, стоит надо мной, смотрит с неким научным интересом, чуть наклонив голову, на его блестящем от пота лице играет довольная ухмылка. А я… а я не могу пошевелиться, лежу на полу. Может, он все-таки использовал на мне газ, а я просто не заметила? Не могла же я настолько обессилить от переизбытка чувств? — Какой чудесный вид. Вы так красиво кончаете, мисс Фальконе. — Джонатан демонстративно облизал пальцы, которыми трахал меня всего несколько секунд назад, и, присев рядом, провел рукой по гусиной коже вдоль руки. — Вы буквально оцепенели от страха. У меня горло сжалось, точно его обхватило лассо, губы слились и пересохли, а в голове было так пусто, что я не могли собрать мысли, выпавшие яблоками из корзины. Крейн аккуратно пропустил руки под мою спину и колени и взял меня на руки. Так непривычно ощущать себя в его руках, помнится я давно воображала каково это, когда твоя голова расслабленно лежит на его плече, а его руки держат тебя под коленками. Он бережно положил меня на диван, навис сверху, снова запустил руки под подол платья и медленно стянул и так уже приспущенные трусики, чтобы положить к себе в карман. Я сгибаю ногу и намерено коленкой задеваю его пах — у него стоит. Он отходит к столу, — слышу копошение — и возвращается с пластиной таблеток и стаканом воды. Хмурюсь. А он уже присаживается рядом и заставляет меня привстать. Замечаю за его спиной часы — до конца сеанса осталось всего пять минут. Он достает пилюлю и прикладывает к моим губам — теми сами пальцами, что были во мне. Я приоткрываю рот и языком подцепляю таблетку, попутно чувствуя свой вкус на кончиках его пальцев. — Отдохните, вы пережили сильный оргазм. Ласкающе, словно прощаясь, он погладил мои ноги, остановившись у задранного подола, скользнул по плечу, убрал прядку волос за ухо, провел пальцами по виску, будто дуло пистолета, примеряющееся к точному выстрелу, и поцеловал в висок. — На следующей неделе, Виттория, вам предстоит отправиться на опознание Пугала. — Последние слова, которые я услышала, прежде чем поперхнуться водой.***
Не знаю, что дал мне добрый доктор Крейн, доведя сначала до полуобморочного оргазма, но домой я вернулась как шелковая. В машине проспала все сорок минут пути, даже музыку по радио не слышала. А в поместье зашла бодрая и добрая Виттория Фальконе, которую не смутило наличие людей в полицейской форме. Я улыбалась всем. Я добродушно приветствовала всех. Однако дядюшка не разделял моего оптимистичного настроения. Ограбление, Витта, меня ограбили. Сообщил чертовски злой Кармайн Фальконе, а я с прилипшей улыбкой на лице посочувствовала утрате не известно чего известно благодаря кому. Кармайн озвучил детективу свой довод: «Это все Марони». Это все из-за Марони — превратилось в фамильный мем. В любой непонятной ситуации вини Сали Марони. Но я то знала, чьи кошачьи лапы и с чьей помощью орудовали в дядюшкином сейфе. Полиции это знать необязательно. Вернувшись в комнату, я упала на кровать. Провела руками по бокам, груди, шее, лицу, впитывая новые ощущения. Странно, но все происходящее, казалось, произошло как будто не со мной. Я пыталась воспроизвести чувства, слова, страх, восторг, но по груди таяла, подобно мороженному, приятная пустота. Когда мои руки добрались до бедер, я не ощутила одной части гардероба. Точно. Я перевернулась на живот, подтянула сумку, откуда достала не только телефон, но и новую визитную карточку. «На случай, если вы, мисс Фальконе, снова заблудитесь на улице из-за издержек богачей». Кажется, так гласили слова доктора Крейна, когда он на прощание вложил в мои мягкие ладони визитную карточку стального цвета. Я вбила номер телефона, долго думала, как бы подписать: Джонатан? Доктор Крейн? Доктор Зануда? Пугало? Стрёмный док? Свет очей моих? Выбрал пал на то, что я знала наверняка: «Мой». Пальцы сами собой застрочили сообщение. «У вас мои трусики». Ни здравствуйте. Ни «Это Витта Фальконе, ваша любимая проблемная***
Никогда не будите Фальконе, когда они сладко спят. Это чревато трагикомедией с уклоном в постапокалипсис. Почти полночи я провела за чтением «Определенно голодна» Челси Саммерс — вкусного, острого, пикантного романа, от которого у меня текли слюнки. Писательница ловко описывала гастрономические изыски, как бараньей, так и человеческой вырезки. Больше всего меня привлеки эти отрывки, которые я пометила красным фломастером: «Любовь — это её собственный антоним, такой же острый, как тесак, которым расчленяют туши, только еще более опасный». «Мы же, цивилизованные люди, не можем пожить без того, чтобы не съесть кого-то. Даже наш язык пол каннибализма. мы не просто побеждаем в соревнованиях — мы уничтожаем своих противников, по сути, убиваем их, пожираем. Когда мы восторгаемся ребенком, то утверждаем, что так и съели бы его. Занимаясь сексом, мы покусываем наших партнеров, лижем их вульвы, заглатываем члены. Мы ликуем на этом пиршестве плоти». «Какая женщина не мечтала после акта безудержной страсти повернуться к лежащему в изнеможении возлюбленному и оторвать ему голову. Кровать, несмотря на то что является символом покоя и мира, на самом деле место раздора. Покажите мне человека, мирно лежащего в постели, который хотя бы раз не мечтал о внезапной смерти того, кто лежит рядом, и я покажу вам лжеца. Самые близкие люди для нас — те, о чей внезапной и моментальной кончине мы молимся по ночам». Тогда, положив закладку в книжку, я впервые задумалась: «А что, и правда, такое любовь?». Я могла сказать, что люблю красивые вещи определенного бренда, люблю китайскую кухню, люблю осенние дождливые вечера, предназначенные для сезонной депрессии. Но… Я не только не говорила, но и не думала никогда ни о ком в таком ключе, как «любить». Чего греха таить, я не могла описать точно, что именно испытывала к родителям. Ведь их, в отличие от брендового платья или ужина, я не выбирала. Они были со мной с самого начала, и я не могла отделить себя от их железного плотного кольца. Пока смерть не разлучила нас. Я их любила? Мне было грустно и тоскливо от их потери. Как бывает тоскливо при смерти любимого персонажа в сериале. Но моя жизнь с их уходом не закончилась. Ведь все люди рано или поздно умрут. Смерть — это часть жизненного цикла. Зачем раздувать трагедию из того, что входит в рудиментарный список «родиться, ежедневно потреблять пищу, выпускать из себя отходы, иногда трахаться, а затем умереть». Еще никому не удавалось преодолеть смерть, так почему же все обязательно требуют от тебя во время похорон лить слезы и вопить о несправедливой судьбе, унесшей жизни близких? Тогда могла ли я сказать, что люблю Джонатана, Пугала по отдельности или как единый образ? Я определенно желала его, как сумку от Valentino. И не хотела, чтобы к нему притрагивались или просто дышали рядом кроме меня. Мне претила мысль о его смерти, прямо сейчас, по прихоти дяди, пока я не одержу победу в нашем акте метафорического каннибализма. И что уж греха таить, если задуматься, возможно, я могла бы согласиться с героиней книги, что из мужского мяса может выйти пикантный деликатес. С точки зрения этики для многих неэтично есть и коров. Желание слиться, поглотить, съесть — это и есть любовь, которой посвятили тысячи, миллионы, а быть может, и триллионы песен, фильмов и книг? Я бы и могла об этом подумать утром. Несколько дольше. Если бы меня не схватили за лодыжки и не потащили с кровати. Я упрямо вцепилась в прутья кровати, а за моей спиной раздался раздражающе бодрый голос Виктора Зсаса: — Мисс Фальконе, вы говорили быть с вами жёстче, если начнёте филонить! — Не говорила я такого! Я вообще ничего не говорила! — запротестовала я. — Если на вас нападет Пугало, а меня не будет рядом, вы не сможете защитить себя смертельным лежанием в постели! Он уже напал. Прижав меня к двери, за которой ты стоял, ничего не подозревая, дорогой Виктор. — А вот и смогу! — упрямо зарычала я, не желая сдаваться. А вдруг и правда смогу? — Ладно, ладно! Дай мне пять минуток, и я приду! Тренировки ужесточались с каждой неделей. Хоть иногда я и причитала о том, как устаю и хочу лишний час полежать в кровати, все же осознавала, что эта экзекуция проводится во благо моей жизни. С каждым днем я чувствовала, что тело закаляется. На животе уже проявляются небольшие кубики пресса, а если согнуть руку на манер Арнольда Шварценеггера из постеров, популярных в 80-е, в зеркале появятся и первые намеки на бицепсы. Падать было уже не так больно. Да и падала я реже, зато вскакивала быстрее, ловко блокируя следующий удар. Лучше всего мне давалась стрельба. Виктор даже прикупил специальные летающие тарелки, по которым я стреляла из охотничьего ружья. Если по началу попадала два раза из десяти, то сейчас счет сводился к семи из десяти. Подбив семь тарелок и в этот раз, я опустила ружье, готовая к перерыву. Но Виктор, смачно вгрызаясь в яблоко, заявил, что этот результат был приемлем неделю назад, сегодня я должна была сбить минимум девять тарелок из десяти, и скажите спасибо, мисс Фальконе, что не двенадцать из десяти. Не знаю, что на меня нашло. Вероятно, я злилась из-за Крейна, что тот во всех смыслах припер меня к стенке и оставил раунд выигранным за собой. Может, я не выспалась. А возможно виной всему, как однажды выразился доктор Крейн, «скверный характер и недостаток внимания», но неожиданно я снова приложила ружье к плечу, прицелилась и выстрелила. Пуля раздробила яблоко в руках Виктора, разметав его ошметки, и врезалось в дерево позади. Замерев, Виктор притих. А затем медленно перевел на меня округлившиеся глаза — эти блюдца выглядели весьма потешно на его безволосой голове. — Недурно. Очень недурно. — В его голосе не было сарказма, только профессиональное почтение. — Не думали стать киллером, если вдруг ваша семья обанкротится или всех пересажают за решетку? С вашими задатками могли бы построить неплохую карьеру. Я не знала, что на это отвечать и глядела в угрюмо насупившееся небо. На самом деле, это яблоко я представила на голове доктора Крейна. Или в зубах доктора Крейна, если быть до конца честной. — Виктор, сколько тебе платят? — Я намерено не произнесла «дядя», ведь не могла быть до конца уверенной, сколько начальников у Виктора. — А что, хотите походатайствовать о моей прибавке к зарплате? — Виктор стряхивал с черной рубашки ошметки яблока. — Нет, хочу нанять тебя. Если до этого я считала, что глаза Виктора превратились в пресловутые блюдца, то сейчас это были космические тарелки. Он просто уставился на меня. А затем весело осклабился. Кажется, я его повеселила. — Ну, мисс Фальконе, это будет сложно. У меня высокая ставка. Да и нынешних денег мне вполне хватает. — Хм, что бы я могла предложить тебе такого, что ни способен дать ни один работодатель? — Я перезарядила ружье. Отработанная гильза звякнула о гравий. А Виктор все веселился: — Отпуск? Шутку я, конечно, заценила, но пропустила мимо ушей, целясь в небо. — А если серьезно, мисс Фальконе, с какой целью вы хотите нанять меня? — Я хочу дать тебе задание. — Прицелилась. Нажала на курок. Раздался залп выстрела. — Убить Крейна. Тарелки закончились. Но я привела в действие шутку «двенадцать из десяти». Подстреленный ворон упал прямиком на кусты гортензии. Если бы у Виктора были брови, они непременно поползли бы на лоб. Он нервно рассмеялся и провел ладонью по блестящей лысине. — Ого. Неожиданно. — А затем серьезно: — Он вас обидел? На последнем сеансе все-таки что-то произошло? Он сказал, что вовремя гештальт-терапии у вас случилась истерика и вам пришлось принять транквилизаторы. Но это ведь ложь? — Ничего пока не случилось. — Я закинула ружье на плечо. — Но ключевое слово — пока. Я хочу, чтобы ты убил Крейна. Но только по моему приказу. Только когда я прикажу. Повторюсь: только я. Кажется, не только Виктор, но и я сама опешила от собственного делового, не терпящего возражений тона. — Это будет твоим единственным дополнительным лично от меня заданием. Не раньше и не позже моего приказа. Взамен я дам тебе то, что ни мог дать ни один работодатель. Согласен? Виктор очень долго молчал, оглаживая подбородок. Его глаза сузились. Хитро так. Хищнически даже. — Не обещайте того, что не сможете выполнить, мисс Фальконе. — Назови свою цену. — Я была непреклонна. — Я хочу поквитаться с Дэдшотом. Мне нужна его голова. А точнее местоположение и карт-бланш на его убийство. Что меня за это не поймают. Я понятия не имела, кто такой Дэдшот, а потому пометила мысленную галочку навести еще одну справку через Женщину-кошку. Если это все, что необходимо, чтобы спасти Крейна от пули, пущенной по приказу дяди, это не могло быть невыполнимой задачей. — Хорошо, я предоставлю тебе его голову. А точнее карт-бланш на его голову. И затем я протянула руку. Не в первый раз. Которое по счету это было рукопожатие, скрепляющее преступный договор. Виктор мне не верил. Но он не злился, скорее забавлялся моим гонором, а потому на свою голову с легкостью пожал мою руку. Привыкайте, жители Готэма, вы еще не раз будете пожимать именно эту руку Фальконе.