Когда со мной случаются всякие такие пакостные штуки, меня пот прошибает. А в школе я сталкивался с такими гадостями раз двадцать. С самого детства. Ненавижу!
***
Конечно, я бы мог рассказать, что было дома и в какую школу меня собираются отдать с осени, но не стоит об этом говорить. Неохота, честное слово. Неинтересно. Что касается Эрвина, за эти два месяца я ему даже не позвонил ни разу и старательно, как последний трус, обходил район, где работал музыкант. Это было довольно непросто — неподалеку находится любимый парк с искусственным озером. Изабель тоже обожает туда бегать после школы. Мы вообще во многом похожи с ней. По крайней мере, так говорят родственники. Почему я так старательно избегал Эрвина, сам не знаю. Наверное, просто не было настроения. А когда нет настроения, точно ничего хорошего из встречи не получится. Вообще я мало обдумал наше случайное знакомство и кто мы теперь друг для друга. Единственное понимал, что было неловко признаться даже самому себе, что мой первый раз произошел не с девушкой. Наверное, все же я был слишком пьяный и повел себя глупо тогда, поддаваясь моменту и чувству, будто меня поняли и пожалели. Гадковато как-то, но что поделаешь? Стараюсь быть честным.***
Март стоял ужасно холодным и дождливым. Делать было абсолютно нечего. По вечерам мотался в кино с приятелями из бывшей школы. Они каждый раз выбирали какую-то комедийную ерунду. Вообще я не любитель синематографа. Молодое искусство и все такое, в котором теряется вся прелесть уникальности, момента «здесь и сейчас». Это как смотреть на черно-белую репродукцию импрессиониста в учебнике и видеть картину на полотне, которого касалась кисть художника. Но я увлекся. Зря на это вообще жалуюсь. Все было не так плохо до того, как мне сообщили о приезде дедушки. Ох, было так странно. Я был так напуган и в то же время зол. Ненавижу. Ведь понимаю, что ничего не смогу сделать или сказать. Нет, он, право, наверное, неплохой человек. И я даже очень его любил всю жизнь до того момента, как начал соображать по-взрослому. Мне всегда было приятно то, как он выделяет меня среди остальных внуков, как часто дарит подарки и вообще хвалит, несмотря на характер. Да, пожалуй, он неплохой. Во всяком случае, я стараюсь убедить себя в этом. Ненавижу себя за то, что вспомнил тот инцидент. Вернее, наверное, я всегда его помнил, но не понимал. Теперь не получается выкинуть из головы ту сцену. И забота… Любовь кажется мне пугающей и стыдной.***
Клянусь, я искренне считал, что у меня получится контролировать себя, когда дед приедет. И всё было привычно относительно хорошо. Мы пообедали всей семьей и всё такое. Боже, как же меня трясло! Но когда он, уже прощаясь, наклонился и чмокнул Изабель в губы, что-то внутри меня взорвалось. На самом деле, он прощался всегда так, но именно тогда я рассвирепел. Сшиб на пол дорогущий сервиз. Мать так закричала, словно я убил кого-то. Фарфоровые осколки россыпью усеяли кафельный пол. Голубоватые с белыми прожилками, выглядели как снежинки. Ничего не говоря, я выбежал на улицу. Повторюсь, стоял холодный март, и в одной рубашке было ужасно холодно. Но это я понял не сразу, только пройдя пару сумрачных кварталов. Ноги сами несли вперед, а я лишь оголтело вертел головой, разглядывая нарядные витрины и лица прохожих. Впереди меня шло целое семейство, очевидно из церкви, — отец, мать и мальчишка лет шести. Видно, что они довольно бедные. На отце была светло-серая шляпа, такие всегда носят бедняки, когда хотят принарядиться. Он шел с женой и разговаривал с ней, а на мальчишку они совсем не обращали внимания. Тот шел не по тротуару, вдоль него у самой обочины, по мостовой. Идет и напевает что-то под нос. Мне хотелось подойди поближе и подслушать, но стало как-то неловко, поэтому шел за ними следом, украдкой любуясь. Вообще искренне считаю, что дети чудесные, будто не из этого мира вовсе. Я, пожалуй, женился бы даже не ради любви, а чтобы своих спиногрызов завести. — Леви? Услышав знакомый низкий голос с растянутыми гласными, испуганно замер. Какой же тупица… Я часто просчитываюсь, часто невнимателен, но чтоб настолько. До меня только сейчас дошло, что прогуливаюсь нигде иначе, как по той самой улице, где находится Викер-бар. Горящая вывеска безжалостно серебрилась именами артистов и ценами на выпивку прямо перед глазами. Ноги превратились в неустойчивую вату. Я уж подумал, что в обморок свалюсь, но при виде Эрвина с бокалом в руках вдруг стало словно легче. Вот так, в одну секунду — испуг сменился чем-то смутным, но приятным. В груди разлилось тепло, в горле скрутился жалящий ком. Мне захотелось броситься на шею к мужчине, поцеловать прямо здесь, на улице, не обращая ни на кого внимания, но вместо этого я лишь неуверенно помахал рукой. — Как поживаешь? — мягко спросил Эрвин, расплываясь в улыбке. Кажется, он совсем не был зол на то, что я никак не связывался с ним всё это время или, по крайней мере, умело скрывал. — Пойдет, — ответил, глядя в лакированные ботинки, будто обращался к ним. — У тебя привычка одеваться не по погоде и мерзнуть? Эрвин наклонил слегка голову, чтоб заглянуть мне в лицо. Пара светлых прядей упала на бледный красивый лоб. Вообще весь Эрвин выглядел красиво. Почему-то в этот раз красота не раздражала, а заставляла грустить. Мне было грустно от того, что у такого человека плохая, бедная гримерка, а фрак подшит заплатами. — Хобби. Коллекционирую страницы в медицинской карте. Эрвин усмехнулся, но невесело, обеспокоенно спросил: — Не хочешь чаю? У меня перерыв до пяти утра. Я кивнул. С удовольствием осторожно взял его под джентельменски протянутую руку. Пальцы все такие же мозолистые, крепкие. Пока мы шли по темному коридору, я даже спросил: — Ты еще где-то работаешь? — Нет. — А почему руки такие? — О чем ты? Как-то неловко. Вечно спрашиваю какую-нибудь глупость у людей. — Они жесткие. Эрвин понимающе улыбнулся, оглядываясь на меня. — Это еще нечего. На войне вообще, как у слона была. Тут я закрыл рот совсем. Мой старший брат тоже был на войне. И он ненавидел, когда кто-то начинал о ней говорить, однако Эрвин продолжил, словно рассказывал забавный анекдот: — Еще и ухо правое практические не слышит после контузии. Ты бы знал, как я раньше играл, не сравнить!***
Весь стол в гримерной был заставлен банками кока-колы и пачками тонких сигарет. Спросив разрешения, я взял одну и закурил. Эрвин сидел на диване и сосредоточенно разливал чай. Сервиз тоже был с белыми прожилками, но оранжево-красный. В воздухе струился влажный горячий пар, подсвеченный пыльным абажуром из угла комнаты. Запахло ромашкой и лимоном. Только оказавшись в тепле, я понял, как же сильно замерз. Потушив сигарету об стеклянную пепельницу, я подошел к Эрвину и сел к нему на колени. — Сначала не приходил, не звонил два месяца, а сейчас так кокетничаешь, — незло хмыкнул он, крупно вздрагивая, когда я залез холодными руками под одежду. Кожа крепкого живота показалась обжигающе горячей. — Я просто греюсь, не зазнавайся. — Жестоко, — стараясь расслабиться, выдохнул Эрвин и закрыл глаза, уткнулся носом мне в макушку. Стало немного стыдно за то, что волосы немытые. Люблю, когда они лежат по-другому, чтоб челка была слегка приподнята. Так у меня голова кажется ровнее и симпатичнее. Не помню, кто это сказал, но я ему верю. — Давай поиграем в игру. — Какую? Эрвин ласково смотрел на меня снизу вверх, и от этого взгляда стало не по себе. Мне хотелось почему-то сказать: «Спасибо», — лишь за то, что на меня так посмотрели. Но это ведь глупо, а объяснять и того глупее. — Я называю часть тела, а ты туда целуешь. Сказал это, а внутри будто все оборвалось. Руки затряслись, как у припадочного. Чертовы ненужные воспоминания. Но почему-то вдруг показалось, что если я это сделаю с Эрвином, то всё остальное — предыдущее — исчезнет. Музыкант быстро заморгал, а затем кивнул. Будто в знак согласия, прижался к моему бритому виску и выдохнул: — Начинай тогда. Я сказал: — Лоб, по середине. Эрвин, послушно следуя моему приказу, аккуратно коснулся губами заявленной территории. Приятные мурашки побежали стайкой по спине. В животе сладко заныло. — Теперь в бровь. — Так точно, — он сначала осторожно пригладил жесткие растрепанные волоски пальцем, а затем провел по ним кончиком языка. Дыхание перехватило, выдавил из легких лишь жалкое: — Теперь веки. На самом деле уже после первого поцелуя меня вело с ужасной силой, словно я выпил пару пинт крепкого пива. От Эрвина еще и пахло так преступно вкусно. Какой-то жвачкой или леденцами. — Глаз. — Глаз? — Да, языком. Я оттянул пальцем нижнее веко, а Эрвин скептически приподнял бровь, словно сомневаясь в адекватности происходящего. Если честно, я тоже сомневался. Было щекотно, когда влажный язык неуверенно заскользил по глазному яблоку, словно стараясь вытащить мелкую ресничку. Эрвин отстранился, тяжело выдыхая: — Никогда такого не делал. — В конце сеанса потребую с тебя пятнадцать баксов за обучение и за… Я не успел договорить, так как Эрвин вдруг толкнул меня на диван. От испуга мне стало вдруг весело, и я все смеялся, когда Эрвин покрывал поцелуями мою шею и ключицы. — Ты нарушаешь правила, — говорю, отодвигая его лицо: — Вдобавок щекотно. — Прости, — как-то искренне извиняется Эрвин, придвигаясь вновь ближе. Он коснулся моих губ, уверенно проскальзывая в приоткрытый рот языком. Я на самом деле плохо целуюсь и не понимаю как лучше, лишь послушно подстраиваюсь под чужие движения. Наверное, у Эрвина было много партнеров. Или прирожденный талант, на который не сможет повлиять никакая контузия. — Ты мне ужасно нравишься. Горячий шепот опалил ухо, ударяя прямо в мозг, словно разряд тока. — Как думаешь, я хороший? Мне хватало сил лишь на то, чтобы обнимать Эрвина. — Конечно. Самый замечательный в этом поганом городе. — Врешь, но спасибо. — Ну, ладно… может, город действительно не такой поганый… Он улыбнулся. У него такая красивая улыбка, что просто жуть. Убиться можно. — Эрвин, — позвал я, зарываясь пальцами в светлые мягкие волосы, слегка стягивая их в кулаке. — Мм? Он утыкался мне в место, где шея переходит в плечо, слегка прикусывая чувствительную кожу. Заводил руками, жадно сжимая бока. — А что, если я скажу, что соблазнил собственного деда? Я чувствовал, как под моими пальцами затряслась чужая голова в приступе смеха. Эрвин немного отодвинулся, стараясь сдержать себя, перестать хохотать. — Юмор у тебя, конечно, специфический. Леви, откуда у тебя такие фантазии вообще… Леви? Он испуганно замолчал, когда разглядел слезы. Меня очень сильно трясло, что даже не получалось нормально попасть руками по щекам. — Да, ты прав. Шутка не очень. Прости, что испортил момент. Я всегда так. Послышалось, как Эрвин встал с дивана и отошел к столу с зеркалом. Стало тут же холодно и одиноко. В повисшей тишине чиркнула зажигалка, и запах ромашки с лимоном стал перебиваться горьким сигаретным дымом. А я все так и лежал на спине с разведенными ногами, не в силах пошевелиться. Если бы мог, то давно убежал. — Как он это сделал? Голос Эрвина доносился словно издалека. Казался напуганным и злым. Почему-то первая мысль, пришедшая в головы, была о том, что он злится именно на меня. За то, что треплю языком в неподходящее время. Стыд. — У него всегда была привычка целовать меня при встрече или на прощание. Однажды, когда он был пьяный, я подошел и попросил поцеловать ещё раз, потому что мне это просто нравилось. Мне это не казалось чем-то неправильным и… потом он предложил поиграть в игру. Нет, он меня не изнасиловал, но эти поцелуи уж точно были не родственные, — я закрыл лицо руками, потому что стало внезапно страшно: — Это я виноват в том, что сейчас ненавижу его. А он действительно дорожит мной, и я вел всегда себя с ним ласково. Не могу же сейчас ненавидеть его за тот старый поступок, когда ему жить-то осталось не так много. Я первый полез и попросил… а он пьяный был. Я говорил совсем путанно, не знаю, разобрал ли Эрвин хоть часть моих слов, но он вдруг подошел вновь, опустился рядом на пол. С силой и вместе с тем осторожно притянул в объятия, начал гладить по спине, а я от этого разревелся еще сильнее. Наверное, он до сих пор думает, что я совсем рохля и плакса. Но мне было плевать, я был так счастлив, что не противен ему даже после такого признания. Цеплялся за него, как клещ какой-то, до боли сжимая плечи и шею. — Ты не виноват. Ты имеешь право ненавидеть его за этот поступок. И я его ненавижу. Все теперь хорошо… всё хорошо. — Я однажды рассказал матери, но она мне не поверила. — Наверное, она испугалась. Бедному Эрвину, наверное, не хватало кислорода от того, как сильно я его сжимал, но я ничего не мог с собой поделать. Тем более от него пахло ужасно приятно. Какой-то жвачкой или леденцами.