Чёрные ремни и дымка

Марко так и не отвечает ему — ни ночью, ни утром, ни через день, ни через неделю. Они сталкиваются пару раз у лифта, неловко здороваются и расходятся, словно ничего не произошло. Словно кто-то отмотал плёнку, и они вернулись на несколько месяцев назад. В первую же неделю Жан каждый вечер стучится в квартиру Ботта, надеясь застать его дома и расставить все точки над «i», но ответом ему служит тишина. В конце концов Жан решает, что у них с Марко ничего не получится в любом случае, поэтому он опускает руки. Всё осложняется тем, что теперь у них общая компания и общаться — пусть и как друзья — им всё равно придётся. А ещё тем, что остальные тоже не слепые и не идиоты. После крайне странной и неуютной тусовки у Браун-Гуверов, когда они с Боттом избегали друг друга и сидели в разных углах, Райнер и Эрен припёрли Жана к стенке — причём буквально. — Так, лошадиная морда, что ты натворил на этот раз? — нависает над ним Йегер, угрожающе сверкая глазами. — Какого хера Марко от тебя бегает? — Эрен, поспокойнее, — хмурится Райнер и кладёт руку на плечо друга. — Но вопрос очень хороший, Жан. — Ничего я не делал, — стискивает зубы Кирштейн. Рассказывать о произошедшем он не собирается — как минимум потому, что это не только его тайна, но и тайна Марко. И если про свой поход на секс-вечеринку он уже успел рассказать — без пикантных подробностей, — то говорить про то, что Ботт тоже там был, не имел никакого права. Поэтому у него есть легенда, которую он продумал заранее, зная, что без расспросов не обойдётся. — Просто я… В общем, признался ему. — И? — нетерпеливо кивает Эрен. — И вот, — Жан разводит руками. — Как видите, ничего не вышло. — Блять, — парень вздыхает и теряет весь свой устрашающий вид. — Что он сказал? — скрещивает руки на груди Браун, с беспокойством глядя на Жана. — В том-то и дело, что ничего не сказал. И теперь бегает от меня. А дальше происходит то, чего ни он, ни Райнер точно не ожидали, — Эрен, ещё раз вздохнув, вдруг крепко обнимает друга. Растерявшись, Кирштейн даже не знает, как реагировать, но затем осторожно обнимает в ответ. — Что на тебя нашло, смертник? Услышав старую кличку (ещё со времён совместной аренды квартиры, когда Йегера за один месяц ударило током два раза, а ещё один раз он чуть не спалил всё к чёртовой матери, оставив включённым утюг), Эрен фыркает, но не ослабляет объятия. — Поддерживаю тебя, придурок. Ну типа, дружеские обнимашки, все дела. Райнер удивлённо приоткрывает рот, однако ничего не говорит, решая остаться молчаливым наблюдателем уникальной сцены. — Что, даже никаких подъёбов не будет? — Да иди ты! — Эрен возмущённо пытается освободиться, но Жан продолжает его обнимать. — Спасибо. — Возвращаю долг, — на этих словах Йегер получает тычок под рёбра. — Ещё скажи, что это тебе спать спокойно не давало, — ерошит ему волосы Кирштейн и отпускает. Они оба выглядят смущёнными, но довольными: их дружба никогда не была такой. Вся эта поддержка, забота и проявление чувств — не про них. Они — те самые друзья, которые неоднократно разбивали друг другу носы, рвали толстовки и рубашки, шутили друг над другом и выставляли в неверном свете, вместе бухали и играли в приставку, но никогда не говорили о том, как ценят эту дружбу. И то, что сейчас Эрен — парень-пороховая-бочка, от которого Жан скорее ожидает подножку, чем объятия, — сделал подобный шаг, обескураживает. — А что за долг такой? — вдруг спрашивает Райнер. — О-о, — усмехается Кирштейн. — Помнишь, когда мы с Хисторией разошлись? — Это ж сколько лет назад было… Но помню, конечно, мы боялись, что ты в петлю полезешь, — хмыкает блондин. — Ну вот тогда… — Эрен мнётся, и Жан договаривает за него. — Я с ним сидел, выслушивал, поддакивал, потом мы ещё ушли в запой. — Ага, мне прям полегчало. Я даже заставил его поцеловаться со мной, — вдруг смеётся Йегер, явно вспоминая эту историю. — Подумал, что если Хистория поняла, что она лесбиянка, может, и я на самом деле гей… — О боже, Эрен, я уже забыл об этом… Твою ма-ать! — Жан закрывает лицо руками, и всех троих разрывает смех. — Как же мало я о вас, оказывается, знаю, — придя в себя, говорит Райнер и сразу возвращает привычную серьёзность. — Но с Марко хреново всё вышло… Надеюсь, что всё наладится. Необязательно в плане отношений… — Да, — кивает Жан. — Хотя бы дружбу восстановить хотелось бы. А остальное, — он отмахивается. Отмахнуться от собственной симпатии (влюблённости?) с такой же лёгкостью не получается. Но и доставать Марко и бегать за ним Жан не хочет — во-первых, у него есть чувство собственного достоинства, а во-вторых, он привык уважать выбор других людей. Если Марко это не нужно — значит, так и будет. А он как-нибудь разберётся. И разбираться Кирштейн решает проверенным способом: много алкоголя, новые знакомства с плавно вытекающим продолжением, снова много алкоголя. «В конце концов, почему я не могу просто поехать развеяться?» — яростно захлопывает входную дверь Жан. Марко точно должен слышать, что он ушёл, и будет вдвойне хорошо, если услышит, как он вернётся и с кем. От этой мысли мутит, но в то же время что-то внутри торжествует от желания вызвать ревность и хоть как-то позлить. Даже если Ботту на него плевать — в чём Жан вовсе не уверен теперь, — громкие стоны и стук изголовья кровати о стену точно не сделают его сон более приятным и здоровым. Кирштейн крутит в руке ключи в ожидании лифта и уже в кабине убирает их в карман. Он едет в бар «это-самый-последний-вариант-крайняя-мера-чтобы-кого-то-точно-снять» с абсолютно чётким намерением уехать оттуда с какой-нибудь доступной красоткой или красавцем, хорошенько заглушив перед этим и совесть, и все свои долбоебучие чувства. В баре шумно и людно, но Жан находит удобное место за стойкой, откуда можно рассматривать всех посетителей, выбирая себе жертву. Здесь всегда полно народу, и заведение пользуется особой репутацией — далеко не лучшей, — но именно это ему сегодня и нужно. Он замечает симпатичного парня неподалёку, изучает его взглядом и вздыхает. — Хэй, что пить будешь? — рядом появляется бармен, одетый во всё чёрное и с многочисленным пирсингом на лице и в ушах. — Джин, — коротко отвечает Кирштейн. — Прости, чувак, остался только розовый, сойдёт? Тебе чистый? Парень лишь кивает и смотрит, как ловкие руки хватают бутылку с прозрачной розоватой жидкостью и высокую прямую стопку, заполняют ёмкость и ставят её перед ним. Жан слегка морщится — пить шоты он не любит, но уже привык: чистый джин редко кто-то пьёт и редко кто-то умеет его подавать. Конечно, рокс со льдом подошёл бы лучше, но, когда хочешь напиться, разве не плевать на эстетику? Шоты один за другим отправляются внутрь, горло жжёт от выпитого, а голова потихоньку пустеет. Привычно приятная пустота в этот раз отзывается какой-то лёгкой фоновой тревогой, однако он старается заглушить её ещё парой шотов. — Привет, один здесь? — тот самый парень, за которым Жан наблюдал, подсаживается рядом, мило улыбаясь. — П-Привет, — Кирштейн растягивает губы в ответной улыбке и окидывает его взглядом. — Один. — Не скучно? — по-кошачьи потягивается незнакомец и придвигается ближе. — Могу составить компанию. Жан лишь кивает, жестом прося бармена повторить, на что тот с молчаливым неодобрением качает головой. — Я Майкл. На мгновение Кирштейн замирает — ему на долю секунду слышится имя Марко, а затем кивает снова. — Жан. — Очень приятно познакомиться, Жан, — на лице Майкла вновь появляется улыбка, и тревога возвращается с новой силой. Что-то хищное проглядывается в улыбке, жестах и поведении нового знакомого, поэтому Кирштейн благодарит самого себя за предусмотрительность — он заранее оплатил бутылку джина, зная, что потом может быть не в состоянии расплатиться. Так что, сославшись на то, что ему нужно отлить, он выходит на улицу. Ему тошно. И очень хочется домой. — Ал-алло, Марко? — Жану кажется, что он звучит почти жалобно. На другом конце провода слышится немного сонный и взволнованный голос: — Жан? Что стряслось? — Заб-ри меня отс-да, — заплетающийся после всего выпитого язык отказывается произносить слова нормально. — П-па-ажал-ста… — Чёрт, Жан, где ты? — Марко, судя по звуку, одевается, на фоне слышится хлопок дверцы комода. — Можешь скинуть мне геометку? — Угу, — хмыкает Кирштейн. — Ты в порядке? — П-почти, — отвечает он, включая громкую связь и тыча пальцами по экрану в попытке отправить своё местонахождение Ботту. — Бар «Кости и пламя»? Господи, что ты там забыл вообще, — бормочет тот, получив сообщение. — Ладно, это в десяти минутах, я скоро буду, сейчас вызвал такси, хорошо? Жди меня и стой там, договорились? — Угу, — вновь хмыкает Жан, сбрасывая вызов и опускаясь на бордюр у главного входа. Голова кружится, но вместо приятного опьянения он чувствует сильную тревогу. Ему некомфортно здесь, в окружении странных людей, и он снова вспоминает, как на него смотрели на той секс-вечеринке, — как на дичь, потенциальную жертву. Сейчас он снова испытывает на себе эти взгляды, только в отличие от вечеринки, где всё добровольно, тут церемониться не будут. Жан сам не может объяснить, зачем и почему так напился. Пытался заглушить злость и обиду? На кого — на самого себя или на Марко? И с чего вдруг он позвонил именно ему? Остатки рациональности ледяным голосом внушают ему, что это из-за того, что они соседи, это удобно, практично… Но пьяная, неуправляемая чувственная сторона его личности кричит, что это всё не просто так. Не просто так он набрал номер — по памяти, потому что было слишком долго и лень искать в контактах, — умолял приехать и в глубине души надеялся, что Ботт согласится. Хотя если бы он был чуть потрезвее, то понял бы: он согласится, потому что Марко хороший парень. По его ощущениям проходит целая вечность, пока рядом не останавливается очередная машина и к нему не подбегает растрёпанный и напуганный Марко. — Жан! — он садится на корточки перед ним, и их лица оказываются напротив друг друга. — Ма-арко, — Кирштейн улыбается и тянется к нему, стукаясь лбом о его подбородок. — Ох, чёрт, давай, надо вставать, — Марко осторожно подхватывает его под мышки и медленно поднимается вместе с ним. — Да, чувак, твой парень надрался в ебеня, — слева доносится голос бармена, который меланхолично курит и наблюдает за этой картиной. К удивлению ещё немного соображающего Жана (соображать-то он может, но говорить и двигаться — с большим трудом, особенно теперь, когда чувствует себя в безопасности), Марко не отрицает ничего, только смущённо улыбается и кивает, обнимая его одной рукой за талию и помогая дойти до ожидающего такси. Он открывает заднюю дверцу, и Кирштейн буквально вваливается в салон, утягивая за собой парня. Водитель с подозрением смотрит на них через зеркало заднего вида, но ничего не говорит и отъезжает от бара. Жан кладёт потяжелевшую голову на плечо Марко, а тот, неловко поёрзав, вытягивает левую руку, позволяет подлезть ближе — под «крыло». Правую его ладонь Жан перехватывает своими, переплетает их пальцы, мягко сжимая, и закрывает глаза. — Открыть окно? — тихо спрашивает Марко. — Угу, — кивает парень. Но он не отпускает руку Ботта, поэтому тот вежливо просит таксиста приоткрыть окно. Свежий ночной ветер врывается в салон, щекочет кожу и успокаивает. Жан продолжает играть с пальцами Марко, нежно поглаживая костяшки и повторяя линии на его ладони. Хочется, чтобы этот момент длился вечно: ночная дорога, тишина, прохладный воздух и человек, который ему так сильно нравится. На мгновение Кирштейн задумывается, подходящее ли слово «нравится», однако мысль быстро уползает от него, и он возвращается к благостной пустоте в голове. Наконец, они приезжают, прощаются с водителем и поднимаются на этаж. Алкоголь ударяет с новой силой, но идти Кирштейну удаётся неплохо. — Где твои ключи? — Марко с беспокойством смотрит на него, пока Жан неловко хлопает себя по карманам своих узких джинсов. — Где-то здесь, — бормочет парень. После недолгой поездки с открытым окном ему стало чуть лучше — во всяком случае, язык заплетается не так сильно, но пальцы по-прежнему совершенно не слушаются, поэтому ключи никак не удаётся достать. — Ма-а-арко, — Кирштейн тянет гласную и бросает взгляд, полный мольбы. Но Марко вздыхает, качая головой, вытаскивает ключи от своей квартиры, открывает дверь и пропускает Жана. — Переночуешь у меня, утром разберёмся. Не успевает он закрыть дверь с другой стороны, как оказывается прижатым к стене. Его карие глаза изумлённо распахиваются, и Жан невольно улыбается. В том, что они одного роста, действительно немало плюсов, и возможность вот так нагло смотреть в глаза — один из них. В полумраке черты лица Ботта смазываются и кажутся знакомыми лишь смутно, хотя, возможно, дело всего лишь в алкоголе. Жан поднимает руку и мягко проводит подушечками пальцев по веснушчатой щеке, как можно нежнее касаясь бархатистой кожи и вдыхая уже привычный запах сандала, от которого сейчас кружится голова. Марко не останавливает его, не отталкивает, не кричит, не прогоняет — просто стоит и смотрит взволнованно или даже испуганно. — Почему ты в моей голове, — хрипло бормочет Жан, сам не понимая, что именно хочет сказать. — Я не могу… Он касается лба Марко своим, закрывает глаза и пытается поймать мысли, мельтешащие по черепной коробке и ускользающие от него. Он думает о том, что ему никто не нравится, хотя раньше найти кого-то в баре не было большой проблемой, думает о том, что от запаха сандала сойдёт с ума, о том, что хочется гладить эти щёки и вообще всего Марко с его бархатистой кожей, о том, что… Вернее, даже не думает — чувствует это и никак не может выразить словами. — Жан, ты пьян… — Марко шепчет это ему почти в губы, и Кирштейн делает самое очевидное для себя и самое правильное — подаётся вперёд, целуя его. Поцелуй получается мокрым, сумбурным и коротким, но очень приятным. В голову лезут воспоминания о той ночи, ударяют с новой силой, от них пересыхает во рту и скручивается тугой узел внизу живота. Тёплые ладони ложатся на грудь и мягко давят, заставляя отстраниться. Левой рукой Жан — с несвойственной пьяному ловкостью — обнимает Марко за талию, притягивая ближе, но тот сильнее надавливает и упирается полностью предплечьями. — Жан… — М-м-м, — неопределённо мычит тот и скользит носом от подбородка к виску, а затем утыкается носом в щёку. — Тебе нужно поспать, — тихо и почти спокойно говорит Ботт. — Пойдём, — он перехватывает правое запястье парня, уводя его от своего лица. — Пожалуйста. Жан позволяет взять себя за руку и увести в глубь квартиры, послушно топая босыми ногами по полу (кроссовки он скинул на полпути, как и футболку, которую швырнул куда-то в сторону кухни), но, оказавшись на диване, он тянет на себя Марко, и тот падает прямо на него, попав в ловушку из его объятий. Их лица опять оказываются совсем близко, и Кирштейн вновь сокращает это расстояние, приподнимая голову и целуя. Однако в этот раз Марко реагирует быстрее и уворачивается, поэтому поцелуй вскользь мажет по его скуле. — Жан, прошу тебя, — взволнованный голос звучит почти отчаянно, и именно это останавливает парня. Он моментально размыкает руки, выпуская Ботта, и закрывает ими лицо. Он чувствует себя отвратительно: ему самому было не по себе от того парня, а теперь он пристаёт к Марко. Что там он себе говорил про уважение чужого выбора? — П-прости, — хрипло говорит он. — Всё в порядке, спи, — пальцы Марко касаются его волос, осторожно гладят, успокаивая и убаюкивая. Жан послушно закрывает глаза, обещая себе извиниться перед ним утром, а ещё — больше так не напиваться и не лезть к нему ни трезвым, ни тем более пьяным. Потому что Марко точно не заслуживает такой херни, и это в любом случае омерзительно. С этими мыслями он быстро проваливается в сон, окружённый смазанными образами — бар, такси, прикосновения к волосам, поцелуй, пьянящая пустота… Утро его встречает не слишком дружелюбно: головной болью и сушняком, и Жан неохотно щурится, а затем зарывается лицом в подушку с беззвучным стоном. По ощущениям голова вот-вот разлетится на миллион осколков, взорвавшись и испачкав стены светлой и уютной студии. Приподнявшись, парень видит Марко, стоящего к нему спиной и моющего что-то на кухне. Журчание воды заставляет поморщиться — от шума и от сильного желания отлить, поэтому Жан как можно тише скатывается с дивана на пол, вдруг понимая, что совершенно не помнит, почему он наполовину голый. На нём одни только джинсы, и… В этот момент воспоминания к нему возвращаются, накрывая его, как оглушающе мощное цунами. Чувство вины пульсирует в висках, вторя тупой боли, и Кирштейн в сотый раз проклинает самого себя. Он поднимается и ныряет в ванную, надеясь, что Марко не заметил его. Избегая зеркала, включает холодную воду и умывается. Становится немного легче, однако боль не уходит, а бьёт глухим набатом по вискам. Жан ещё раз обдаёт лицо, неуверенно берёт с полки ополаскиватель для рта и всё-таки набирает ядрёно-мятную (до него доходит, почему от Ботта всегда ненавязчиво пахнет мятой) жидкость. Поразительно, что это помогает, и приятная свежесть теперь не только во рту, но и в голове. Наконец, он решается посмотреть в зеркало и с приятным удивлением осознаёт, что выглядит не так уж и плохо. Хотя это сейчас совершенно не важно. Выйдя из комнаты, Кирштейн сталкивается взглядом с Марко и подмечает у него чуть более тёмные, чем обычно, синяки под глазами. Они оба замирают, явно не зная, как начать разговор после ночной выходки Жана. Если бы он не полез к Марко, то всё было бы очень просто: они соседи, поэтому логично было просить помочь именно его, тем более Эрен послал бы его, а Райнеру ехать пришлось бы больше получаса. Но то, что он устроил, сильно всё осложняет. Вспомнив данное себе перед сном обещание, Жан неуверенно переминается с ноги на ногу (его кроссовки уже стоят аккуратно на коврике у двери) и вздыхает. — Я… Прости. Я правда не хотел, мне очень жаль, Марко. Я вёл себя, как настоящий мудак, прости, чёрт… Это было ужасно, я… — Мы можем поговорить? — перебивает его Ботт, и на самом деле, Кирштейн хочет отказаться, но что-то в голосе Марко заставляет его согласиться: либо сейчас, либо уже никогда. Он кивает, с тяжёлым вздохом опускаясь на стул за небольшой барной стойкой. Ботт нервно теребит в руках стакан, затем ставит его перед Жаном, наливает воды и поворачивается спиной, чтобы что-то достать из шкафчика. Найдя, наконец, то, что искал, протягивает блистер с таблетками, на котором Кирштейн читает «Аспирин». Отправив в рот таблетку, он делает большой глоток воды и прикрывает глаза в ожидании начала разговора. — В общем… Когда я переехал, — Марко неловко перебирает пальцами и складывает их в замок, — ты мне очень понравился. Просто, — он замолкает, увидев удивлённое лицо Жана, — ты… — его щёки слегка розовеют, — мой типаж. Кирштейн только открывает рот, чтобы задать уточняющий вопрос, но Марко вновь говорит, явно борясь с собственным смущением. Его ладони то сжимаются в кулаки, то расслабляются, и Жан берёт их в свои, осторожно поглаживая большими пальцами и совершенно не задумываясь, насколько это дружеский жест. — Высокий, красивый, с длинными волосами, подтянутый… — кончики ушей Ботта становятся красными, но он упорно продолжает. — В общем, я просто наблюдал со стороны, мы иногда пересекались… Но я же не из твоей лиги. — Не из моей лиги? — переспрашивает Жан, и его руки замирают. — Ну, я не тот парень, на которого обычно западает кто-то вроде тебя, — чуть тише говорит Марко. — И как ты это определил? Вместо ответа он высвобождает свои ладони и указывает ими на себя — мол, посмотри на меня, всё же очевидно. — Да что за бред, какая ещё лига, — Кирштейн чувствует, как начинает закипать, но пока пытается держать себя в руках, вроде бы даже успешно. — Я видел, с кем ты обычно приходил… — Марко… — Поэтому я ничего не предпринимал. У тебя часто был кто-то, — парень закусывает губу. — Я такого не хотел… и не хочу. — А как же вечеринка? — хмыкает Жан и делает большой глоток воды. — В общем-то, я просто подумал, что стоит попробовать. Никто же принуждать не будет, верно? — нервный смешок. — К тому же, у меня давно никого не было, и я… Наверное, я отчаялся. А там ты. Я думал, что у меня крыша едет, когда ты зашёл… — Ты меня узнал? Серьёзно? — Ну, знаешь ли, ты не сильно шифровался, — тихо смеётся Марко. — Я увидел волосы и татуировки, ну и в целом было похоже на тебя. Жан лишь хмыкает в ответ: он действительно, в отличие от Марко, не особенно думал о маскировке. — Но я, конечно, не был уверен… Просто подумал, а почему бы и нет? Хотя я вообще не собирался ни с кем спать, просто… — парень смущается и запинается. — Испугался? — Да… Странно это всё, — Марко отворачивается, и на его веснушчатых щеках появляется румянец. Кирштейн понимающе кивает. — Не особо комфортная обстановка, согласен. — Поэтому я и ушёл, думал переждать… А тут ты, — взволнованно сглатывает Ботт. — И… Ну, это было, — он сильно смущается, и Жан собирается что-то сказать, но он на одном вдохе произносит, — это было нереально круто. Я, правда, до последнего надеялся, что… Ну, я принял желаемое за действительное, и это был кто-то другой. Но ты оставил записку… — Почему ты не позвонил? — Кирштейн вдруг задаёт тот же вопрос, что и на пляже. Марко смотрит на него растерянно и пару раз моргает, а затем вздыхает с усмешкой. — А что бы я сказал? Эй, привет, я тот парень с секс-пати, с которым ты потрахался в тёмной комнате, а ещё я твой сосед, не хочешь сходить куда-нибудь? — Ну, мог бы просто сказать, что ты парень с секс-пати, с остальным мы бы разобрались. — Жан? — Мм…? — Кирштейн прикладывает прохладный стеклянный стакан к виску. — Ты тогда… — пауза, — я был единственным? — Марко закусывает губу в ожидании ответа. Жан смотрит на него со смесью удивления и недоумения, не зная, как реагировать на подобный вопрос. — Это нормально, если нет, просто… — тихо говорит Ботт и прикрывает глаза. — Да. Он поднимает голову и какое-то время вглядывается в лицо Жана, а затем медленно кивает, и его губы трогает лёгкая улыбка. Они снова молчат. Головная боль волнами накатывает на Кирштейна, но он старается загнать мысли о ней в дальний угол сознания, оставляя физические страдания на потом — когда он разберётся с душевными. — Я так боялся с тобой общаться, — едва слышно шепчет Марко. — А ты как будто назло после этого стал проявлять интерес. И ты мне правда нравишься… — Но…? — хмурясь, продолжает Кирштейн. — Просто… Я хочу нормальных отношений, понимаешь? И не хочу, чтобы ты судил обо мне по тому случаю, потому что… Ну… Я так не делаю обычно, — Марко закрывает лицо руками и тяжело вздыхает. Воцаряется тишина. От неё голова болит ещё сильнее, но Жана куда больше интересует то, что он только что выслушал. То есть причина его похмелья (вернее, попойки), его переживаний, всех их неловких столкновений у лифта… В том, что Ботт с чего-то вдруг решил всё за него? — Ты… Чёрт, ты издеваешься? Я, может, конечно, и мудак, но не настолько же! Тем более я только тогда на пляже допёр! Блять, Марко, ты мне просто понравился! — он тянется через стойку и убирает руки от лица Ботта. — Потому что ты классный, потому что мне с тобой интересно, потому что ты красивый… — Жан осторожно гладит большим пальцем мягкую кожу щеки. — То, что произошло… Это было действительно, ну, просто вау, но блять! Нельзя же жить одной сексуальной фантазией, надо жить дальше. Я пробовал тебя найти, — он замолкает, наблюдая за реакцией Марко, — когда ничего не получилось, просто пошёл дальше. — Я… — Давай сделаем проще: выкинем ту ночь из наших отношений. Просто ты и я. — И… Что мы будем делать? — в руках Марко нервно теребит маленькое кухонное полотенце. — А что ты хочешь? — Я… Я не знаю, — растерянно вздыхает он. — Тогда я пойду. Голова раскалывается просто. Как надумаешь, зови, знаешь, где меня найти. И прости ещё раз, мне правда жаль, — Жан тяжело поднимается со стула и направляется к входной двери, попутно цепляя свою футболку, так и оставшуюся на спинке дивана. Всё очень сложно. И он понимает Марко, но с другой стороны — жутко злится, потому что… Для него, Жана, нет никакой проблемы в том, как они встретились тогда, в том, что это было на секс-вечеринке, да вообще ни в чём нет проблемы. Ему нравится Марко. На этом всё. Если ему кто-то нравится, значит, полный вперёд, а что из этого получится — уже не так важно. Хотя в этом случае очень даже важно, потому что Ботт ему не просто нравится — Жан в него, кажется, влюблён. Он правда пытается понять его, но от этого раздражается ещё больше, поэтому будет лучше просто уйти, переждать эту бурю и уже потом, если Марко захочет, поговорить. Натягивает футболку, обувается и достаёт свои ключи в звенящей тишине, от которой голова болит ещё больше. Марко беспомощно смотрит на него, словно собираясь с мыслями, однако стоять и ждать целую вечность, пока он хоть что-то решит, Жану не хочется, да и похмелье не позволит. Поэтому он пожимает плечами и каким-то совершенно привычным движением открывает дверь, как вдруг слышит за спиной: — Жан, стой! На автомате оборачивается и не успевает ничего осознать, чувствуя на шее прохладные ладони, а на губах — знакомые и при этом такие новые губы, мягкие и неуверенные. Марко просто касается его, боясь сделать что-то большее и боясь снова отступить. Кирштейн приходит в себя и осторожно, не желая спугнуть, кладёт руку ему на талию, притягивает ближе, целует — со свойственной ему настойчивостью, но нежно, старается вложить в поцелуй всё, что не может сформулировать. Они стоят рядом с приоткрытой дверью, не обращая внимание на шум лифта и едва слышные разговоры соседей этажом выше (или ниже — какая разница?), сминают губы друг друга, пока не заканчивается воздух. Отстранившись, Жан крепко обнимает Марко, утыкаясь носом ему в щёку — совсем как ночью — и выводя по ней узоры, отчего тот улыбается и медленно открывает глаза. — Напиши, когда проснёшься, как себя чувствуешь, — тихо шепчет он. — Обязательно, — Кирштейн несколько раз невесомо целует веснушки и наконец отрывается от него. Они какое-то время стоят в обнимку и смотрят друг на друга, и Жан не может скрыть лучезарную улыбку, чмокая Марко в нос на прощание. Голова как будто больше не болит, и чувствует он себя намного лучше.