Жестокое обращение с детьми отбрасывает тень на всю жизнь. (Герберт Вард)
РЕМУС: Ремус радовался, что ему удалось найти пустой вагон почти сразу, как только он сел на школьный поезд. В последние дни температура повысилась еще сильнее, у него кружилась голова, а опухоль вокруг ожога совсем не уменьшилась, несмотря на присланное Фрэнком зелье. Он беспокоился, что в итоге придется идти в Больничный отсек. С прошлого полнолуния прошло уже две недели, и будет нелегко убедить мадам Помфри, что свежие овальные ожоги по всему телу и фиолетовые синяки держались так долго после трансформации. Он тронул зараженную ткань через мантию. Место болезненно пульсировало от прикосновения, болезненная тяжесть наполнила голову, и он прислонился к прохладному оконному стеклу. Все было не так плохо, пока он молча и неподвижно лежал в своей комнате, но столько движения, казалось, ухудшило ситуацию. Поезд тронулся и вид за окном начал уплывать вбок, набирая скорость. Дверь в купе открылась и внутрь заглянула парочка первокурсников. Ремус огрызнулся на них, и те с визгом убежали. Он вновь усмирил волка и устало откинулся на спинку сидения. Это был его самый долгий путь между Лондоном и Хогсмидом. Хоть благодаря волчьей свирепости, живущей внутри, у него получилось отвоевать себе личное купе, движение поезда способствовало приступам тошноты и головной боли. У него даже не получалось отвлечься на новый дневник: в глазах рябило и сфокусироваться не удавалось. Мучительные часы тянулись дольше летних каникул, прежде чем поезд, наконец, дополз до станции. Ремус вышел, пошатываясь и мысленно благодаря эльфов, которые сами перенесут его багаж в спальню, чтобы не пришлось тащить его самому. Он влез в ближайшую повозку, не обращая внимания на диковинных созданий, запряженных в оглобли. За туманной пеленой виднелись другие пассажиры. Встретив настороженные взгляды своих соседей по комнате, он испустил тихий стон. — Ты чего сюда приперся, Полоумный? — строго спросил Петтигрю, громковато для страдающего от мигрени. Ремус растерянно уставился на него, в то время как Поттер толкнул мальчика локтем в ребра, а затем многозначительно блеснул очками Сириусу, который, как теперь понял Ремус, сидел с ним рядом. Не выдерживая напряженной обстановки, он вздохнул и через силу встал, чтобы пересесть в другое место. Он по инерции дернулся, когда чужая рука, как сквозь сон, не пустила его наружу. Ища источник заминки, он смутно провел зрительную линию от своей руки до лица Блэка и увидел, как серые льдинки глаз расширились, когда довел ее до конца. — Офигеть, приятель, — сказал он, с головы до пят оглядывая Ремуса в тусклом освещении единственного уличного фонаря. — Ты прямо ходячий труп. Блэк дернул его на себя, и ватные ноги Ремуса подкосились. Он тяжело сел, облокотившись на что-то мягкое и знакомо пахнущее, и поморщился, когда чья-то рука коснулась его покрытого испариной лба. Все вокруг сильно кружилось, лица ребят мелькали в фокусе и тут же расплывались, как поплывшая под дождем колдофотография. Ему казалось, они еще что-то ему говорят, но не был в этом уверен, потому что в ушах нарастал странный свист. Экипаж вроде начал слегка раскачиваться, но для него это было сравнимо с биением лодчонки посреди бушующего океана. Кишки внутри будто переворачивало, вокруг кто-то невнятно гомонил. Когда ему попытались расстегнуть мантию, Ремусу показалось, что он сломал чьи-то пальцы, но опять же не знал, не снится ли ему это все. Затем качание прекратилось, и дверца скрипнула. Обладатель знакомого запаха взял его под мышку, намереваясь помочь ему выбраться из повозки, но нечаянно коснулся одного из серебряных ожогов. Вспыхнувшей огненной боли было достаточно, чтобы разверзнуть перед ним врата ада. Тьма поглотила его.***
Сознание постепенно возвращалось. Ему не нужно было разлеплять веки, чтобы понять, где он сейчас. Сильное обоняние сразу определило стерильный запах чистых накрахмаленных простыней, отдраенного до блеска каменного пола и целебных снадобий. Кто-то — с большей вероятностью, мадам Помфри — снял с него форму и бережно втирал в пораженное место, по ощущениям, кусок льда. Холод и боль напрягли мышцы пресса, но он не издал ни звука. Шепот заклинания, и минута за минутой пульсирующий волдырь, терзавший его несколько недель, начал уменьшаться. Не в силах сопротивляться облегчению, тело свело судорогой. — Мистер Люпин? Ремус? С неохотой Ремус открыл глаза и с трудом вгляделся в ее нечеткое мозаичное изображение. Он понял, что находился не в занавешенной задней части палаты, где обычно оставался после трансформации, а на одной из кроватей в главной части лазарета. — Кто это сделал с тобой? Я знаю, что это ожоги от серебра. Даже разумом, забитым пузырьками и снежинками после отключки, Ремус понимал, что правду говорить нельзя ни в коем случае. Она не поймет. Она не поймет, что отец болью хотел помешать ему стать монстром, которым волк угрожал его сделать. Загнанный в туманный угол, он отчаянно пытался придумать хорошее объяснение. — Ремус? Ответь мне, пожалуйста. Кто это сделал? — Люди. Там, где я живу. Его голос будто не принадлежал ему. Колючий и сухой, как у старика, только еще не сломанный переходным возрастом. — Какие люди, Ремус? — Просто люди, которые знают, что я в… оборотень. — Было странно от того, как непривычно давалось это слово вслух. — Взрослые? Ее голос был обманчиво мягок, но в нем явно улавливался скрытый поток мстительного гнева. Почему-то внутри стало теплее. Впервые с тех пор, как умерла его мать, он мог показать человека, который бы злился в его защиту. Его отец обычно срывался на нем. — Да. Не показывай своей слабости. — Кто? Ремус прикрыл глаза и ничего не ответил. — Почему твой отец не помог тебе? — Я не сказал ему. — Почему?! — Я не хотел, чтобы он кри… волновался. Я думал, он начнет переживать. — Это нелепо! Ты хоть представляешь, сколько яда попало в твою кровь из-за этой инфекции? Если бы тебя не принесли эти мальчики, все могло бы кончиться необратимыми повреждениями. И как твой отец этого не заметил? — Он б-был в отъезде… — теперь Ремус по-настоящему запаниковал. — Ох, Ремус, — Она наклонилась и с нежностью положила руку ему на лоб, мешая ему поднять голову. — Я не сержусь на тебя, любовь моя, но это бесчеловечно. Это насилие. Мысли резко восстали из облаков после последнего произнесенного ею слова. — Скажи мне, кто это сделал. — Не знаю! Я н-н-не знаю! Они не показывали лиц! Она тихо взяла тюбик с мазью и начала наносить его на небольшие ожоги, которые покрывали его белую кожу. — Как долго, Ремус? — Что? — Как долго они причиняли тебе боль? Не думай, что я не вижу, что некоторые из этих круглых шрамов старые. Я должна была заметить раньше... Ремус зажмурился. Потолок над ним снова закружился, а он так и не придумал правдоподобную историю. — Ремус? Ослепительная белизна побелки начала сливаться с серым камнем стен, и Ремус проморгался, когда этот калейдоскоп начал темнеть по краям. Мадам Помфри вздохнула, и Ремус покосился вниз на свое тело, пока ее пальцы снова обрабатывали края залеченного ожога. Он был отвратителен. Очевидно, она сняла верхний слой мертвой кожи, чтобы убрать гной и лимфу, и теперь оно выглядело как кровавое месиво в нескольких дюймах под пупком. Одно из ее движений спровоцировало целую цепочку волн жгучей боли, которые пронеслись по нервам тела, до груди и бедер. Не в силах сдерживаться, он громко, по-волчьи взвыл. Услышав себя, тут же осекся и замер, ожидая наказания. — Прости, дорогой, — прошептала она, полагая, что его застывшая реакция была вызвана неприятными ощущениями, а не укоренившимся страхом. — Понимаю, это больно, но мне нужно убедиться, что внутри ничего не осталось. Думаю, тебе придется задержаться здесь на несколько дней. — А как же Распределение… — Пир давно закончился. Ты долго пролежал здесь, Ремус. Блэку и Поттеру пришлось приложить много усилий, чтобы принести тебя сюда, пока Петтигрю открывал им двери. Ремус не знал, что и думать об этом. Он помнил, как Петтигрю обозвал его Полоумным, а еще холодную ладонь Блэка на его руке. — Выпей это. Он послушно открыл рот, и мадам Помфри влила в горло что-то, по вкусу похожее на болеутоляющее зелье. Постепенно стены снова размылись в сплошную серость, и Ремус погрузился в беспамятство.***
Сну снова помешало ощущение, что за ним кто-то наблюдает. Год совместного проживания в одной комнате на этот раз позволил ему сразу определить кому же все-таки принадлежал тот запах. Тонкая смесь из шелка, пряного цитруса, дорогого шампуня и сизо-голубого запаха надвигающегося ливня. Блэк. Ремус шмыгнул носом, зашевелился, нащупывая несуществующее одеяло, и открыл глаза, встретившись с запахом лицом к лицу. Блэк сутуло стоял над ним, неловко засунув руки в карманы брюк; красивые аристократические черты сковала серьезность. Отсутствие озорства будто добавило ему пару лет. Ремус отвел взгляд с аспидно-серых в больничном свете глаз на собственную грудь, проверяя, одела ли его мадам Помфри в лазаретную пижаму, чтобы раны и шрамы были прикрыты. — Все в порядке, я их не вижу, — неразборчиво пробормотал Блэк. — Кого? — Ремус старался говорить как можно отстраненнее и неприветливее. Это даже и не было вопросом. — Твои шрамы, — Блэк, казалось, не смутился его тона. — Я их не вижу. Но я знаю, что они там. Ты чуть мне пальцы не откусил, когда я ослаблял тебе завязки на мантии, чтобы ты в повозке не задохнулся. Ремус понятия не имел, как себя вести в этой ситуации. Ему было неудобно за доставленные хлопоты, но в то же время она странно манила, как глядящая в душу бездна. Он вел цивилизованную беседу с человеком своего возраста, и тот ни разу не употребил слово «Полоумный». — Я не понимаю, что ты имеешь в виду под ш-шрамами. — Черта с два, все ты понимаешь! Прежде чем накачанный снотворным и болеутоляющим Ремус успел что-то предпринять, Блэк потянулся к нему и отдернул рукав, обнажая исполосованную руку. Завернувшаяся ткань швом прошлась по паре новых ожогов и Ремус сдавленно всхлипнул от неожиданности. Он выдернул руку из хватки Блэка и вернул свою броню на место. — Прости. Впервые в его голосе действительно звучало сожаление. — Я не хотел причинять тебе боль. Но я знаю о шрамах. Что об этом говорит мадам Помфри, а? Она знает, кто их оставил? — Это не то, что ты думаешь, — Ремус поджал колени, сворачиваясь в защитный клубок. Все эмоции испарились, кроме желания прогнать Блэка. — Она знает, что это твой отец делает с тобой? Если бы сейчас он сказал «насилие», Ремус, возможно, смог бы полностью отказаться от своих убеждений. Даже понимание того, что это было ради его же блага, не отменяло того факта, что мучитель приходился ему отцом. — Ты ничего не знаешь о моем отце! – гаркнул он. – Он хочет для меня только лучшего. Оставь меня в покое! — Я задел тебя за живое, — заметил Блэк, склонив голову набок так, что его черные кудри коснулись плеча. — Ты ни черта не знаешь. — Я знаю, что видел, как он что-то прижал к твоей руке на платформе. И я знаю, что тебе было так больно, что ты прокусил губу. Ремуса будто ударили под дых. — Ты не прав! — хрипло отрицал он. — Ты ошибаешься! — Ужас и страх придали сил принять сидячее положение, его пальцы сжали простынь, верхняя губа приподнялась, обнажая зубы. Блэк отступил, испугавшись. — УХОДИ! Блэк попятился и вышел из Больничного крыла как раз в тот момент, когда мадам Помфри выбежала из своего кабинета. Ремус опять лег, чувствуя зияющую пустоту в груди.***
2 сентября Дорогая Минерва, Мне нужно поговорить с вами касательно Ремуса Люпина. Я беспокоюсь, что дома он испытывает насилие со стороны взрослых. Намеки, которые он бессознательно делал в прошлом, заставляют меня поверить, что это, вероятно, его отец, но он все яростно отрицает и утверждает, что это другие люди, знающие, что он оборотень. Я очень волнуюсь о его здоровье – как ментальном, так и физическом. Пожалуйста, зайдите в мой кабинет и при первой же возможности обсудите, как нам следует подойти к этому вопросу. Поппи.