"Ты был тем, кто все изменил, ты был тем, кто принял меня. Ты был единственным, на кого я мог прежде всего рассчитывать. Ты был моим другом". (Том Петти)
РЕМУС: Новое чувство, охватившее грудь после помощи гриффиндорским шутникам в краже ингредиентов для зелья, было слишком непривычным. Несмотря на то, что они точно не ожидали поддержки с его стороны и слишком потряслись, чтобы отблагодарить его тогда, он впервые ощутил себя частью чего-то особенного, собирающего разных людей воедино. И никто не издевался. Это вызвало в нем в тот момент головокружительную гордость, и когда он осмотрелся в кабинете, то заметил забытые на полке баночки и не раздумывая схватил два пустых флакона, быстро пересыпая часть содержимое, прежде чем вернуть все на место. Слагхорн отчитывал Булстроуда и размахивал красивым зеленым пером, намереваясь расписать гневное послание его родителям, прежде чем снова выйти в класс. Это именно та вещь, которую Блэку с Поттером было необходимо усвоить, — ту, что Ремус осознал много лет назад, наловчившись избегать поимки и отцовских затрещин. Люди замечают скрытность. Вот почему он заметил их, проникающих внутрь. Хотя они пробыли в Хогвартсе всего год, трое гриффиндорцев сумели прославиться среди студентов и профессоров: первые слагали легенды об их шалостях и сладких речах, помогающих миновать неприятности, а вторые видели лишь вероятный источник всевозможных бед, случающихся в школе. У слизеринцев не возникало особо сложных эмоций к ним, поскольку чаще всего те становились мишенью для самых жутких шуточек: перманентная ненависть, ничего больше. Ремус не мог отрицать, что пусть они не очень-то незаметные, да и сложные заклинания им удавались сносно, грубая сила и врожденный талант к проказничеству, а также их изобретательность и бездонный запас невинных лиц из разряда «Кто? Я?» с лихвой это компенсировали. Мать бы посчитала их забавными, как ее всегда веселил Внутренний Мародер. Отец бы на дух не переносил их. Что касается самого Ремуса, то он почувствовал свербящее возрождение Мародера, когда Слагхорн вошел к себе вскоре после мальчишек. Позже он занервничал и смутился. Вдруг соседи по комнате решат, что он вмешивается в их план? Не слишком ли много он на себя взял, и не сочли ли они это за очевидную попытку завоевать их дружбу? Хуже всего было то, что до того злосчастного зельеварения, до того, как лица Поттера и Блэка озарил чистый восторг, он даже не осознавал, что хотел с ними дружить. Ночь побега из Больничного крыла, ночь наслаждения лунными тенями и загадывания желание на крови стала поворотной для Ремуса. После нее он лежал на своей койке и чувствовал необычайную близость матери, сильнее чем в любой другой день после Той Ночи. Вина за ее смерть, за то, кем он стал, боль и мучительное смирение с тем, что он никогда не найдет себе места, казалось, улетели с воем ветра за окном, пока он лежал там, закрыв глаза. Ее пальцы будто наяву касались его прядей за ухом, а мягкий, бархатный голос шептал сотни строчек маггловских песен. Луна всегда влияла на его жизнь — и на человека, и на оборотня. Это одновременно отталкивало и манило. Он ненавидел ее и обожал. Это его личный источник самых счастливых и самых разрушительных воспоминаний. Противоречие, с которым придется делить всю жизнь. Когда он слушал воображаемый голос, принятие этого факта оседало в нем, как лист пергамента: вроде бы гладкий и безобидный, но края могут сделать такой глубокий порез, что пойдет кровь. Мать бы сейчас удрученно смотрела на ноющего о недостатке общения сына. Она бы качала головой, так что ее длинные рыже-золотистые волосы рябью ниспадали по спине, и ругалась, втолковывая здравый смысл. «Ремус, ты сам виноват, что у тебя нет друзей. Люди не бродят и не заводят друзей спонтанно. Ты должен убедить их, что ты стоишь того. Убедить, что за волком до сих пор стоит мальчик, который когда-то жил магией мамы и лунных теней, что за волком есть толика ума, смелости и озорства». И он бы ответил ей: «Этот мальчик умер с тобой в один день. Он цеплялся за твой, дух, потому смерть утащила и его тоже. Он оставил монстра вместо себя». Но и тогда воображаемая Селена не позволяла ему отвернуться. «Ты обещал, Ремус! Когда я умирала, ты пообещал, что не дашь волку изменить себя. Ты будешь бороться и сдержишь слово, пока у тебя совсем не останется причин продолжать». И это больше, чем что-либо другое, привело к его новой решимости сражаться до тех пор, пока он не сможет больше сражаться. Он будет прятать монстра, которым являлся, и, возможно, кто-то однажды поверит в эту ложь и полюбит этот ненастоящий образ человека, каким он мечтал быть.***
Оказалось, профессор Андерс был настойчивее, чем надеялся Ремус. На следующий после Зелий день, за завтраком, пока он упорно игнорировал взгляды своих соседей, в его тарелку бесцеремонно приземлился огромная, пятнистая серая сова и принялась жадно терзать его сосиски. Ремус нахмурился. Ему не прельщало набирать еду с серебряных подставок на столе, а проделывать это дважды за один прием пищи вовсе не казалось забавным. Да и сосиски уже разобрали. Он протянул руку и отвязал письмо с птичьей лапки, заранее зная, от кого оно, так как сова прилетала к нему этим летом. Дорогой Ремус, Если ты считал, что твое письмо сдержит меня от расследования твоего подозрительного дела, то глубоко ошибался. Жмыру понятно, что жестокое обращение, которому ты подвергаешься под опекой отца, даже хуже, чем я предполагал вначале. Он исказил твое мышление и чувства непростительным образом. Пожалуйста, пойми, я просто пытаюсь помочь. Я чувствую, что это мой долг, как единственного взрослого, знающего о проблеме, — поддержать тебя и помочь в борьбе. Ремус, я учил тебя целый год и не наблюдал никаких признаков злобного монстра, которым ты, похоже, себя возомнил. Я знаю, кто ты, и я знаю, что ты не позволил случившемуся изменить себя. Я видел доброго, тихого, интеллигентного, но крайне независимого молодого человека, который обратил недостатки своего проклятия так, что они только усиливают его личность, а не разрушают. И ради него я буду продолжать помогать тебе, хочешь ты этого или нет.Исполненный решимостью, Нил Андерс
Письмо в его руках затряслось. Выражение лица оставалось максимально нейтральным, но дрожь остановить не получалось. Он был максимально разбит, и осколки его души снедали злость, боль и горечь. Но все же одна строчка не позволяла ему отмахнуться от остальных. «Я знаю, кто ты, и я знаю, что ты не позволил случившемуся изменить себя». Она подступила к нему слишком близко и грозила уничтожить защиту, как горячий нож кусок масла. После еще одного прочтения предложение эхом отозвалось в голове голосом матери. — Черт! Он в отчаянии скомкал бумагу и вышел из-за стола, забыв про голод. Он направился к высоким дверям Большого зала, но тут на его плечо опустилось что-то ухающее и тяжелое. Он повернулся и посмотрел на сову Андерса. — Ответа не будет. Мне нечего сказать этому человеку. Она немигающе смотрела на него своими круглыми тыквенно-желтыми глазами и не шелохнулась. — Улетай! — Ремус подпихнул ее, так что она соскользнула с его плеча, взлетела и тут же приземлилась на другое, безжалостно вонзив когти и ущипнув клювом ухо за неподобающее обращение. Ее сообщение было ясным: без письма я не улечу. Ремус решил не обращать на это внимания. Он был уверен, что ей скоро наскучит следовать за ним повсюду. Он пришел к кабинету Заклинаний и испытал облегчение, оттого что сова наконец слетела с него. Проблема не заняла много времени.***
Оказалось, все не так просто. Не успел он выйти из класса, гигантская сова снова спланировала ему на плечо с протяжным ухом и клюнула мочку в качестве упрека, когда он намеренно издал гортанный раскатистый волчий рык, отпугивая ее. Она сопровождала его на Трансфигурацию и на Историю Магии, а на обеде уселась возле тарелки и таскала еду. Спутница примагничивала к нему взгляды и заставляла всех перешептываться; профессор МакГонагалл одарила его строгим взглядом, но ничего не сделала, поскольку ученические совы могли летать везде, кроме учебных классов. В конце концов, уроки закончились, и Ремус устало потащился в библиотеку, стараясь не дергаться, пока сова на его голове тянула и цеплялась за волосы, чтобы удержаться. Он свернул в раздел «Волшебные существа» и отыскал книгу о совах-почтальонах. Ремус устроился на полу спиной к шкафу, скрестив ноги, балансируя книгу на его коленках. Сова спикировала на полку над его головой и с любопытством наблюдала за происходящим. Он так углубился в книжные детали, что даже не заметил, как кто-то перекрыл собой свет. — Твоя сова? Ремус подпрыгнул и поднял голову. Блэк, Поттер и Петтигрю стояли напротив него и посматривали на сову Андерса, решившую наклониться и пожевать человеческие волосы, пока их обладатель самозабвенно читал. — Нет, — медленно ответил он, кладя палец на страницу, чтобы не потерять абзац. — Не моя. — А почему тогда она всюду за тобой летает? — спросил Петтигрю с осторожным интересом. Ремус заколебался, обдумывая, что ему сказать. — Один человек хочет, чтобы я ответил на письмо, а я — нет. Поэтому он приказал своей сове следовать за мной. — Ох… Мгновение они неловко молчали, но затем Поттер прокашлялся и сказал: — Ну, можно ее оглушить. Или наложить Конфундус, чтобы она забыла, что ей надо за тобой следовать. Ремус вздохнул и оглянулся наверх: сова глухо ухнула и провела клювом по его волосам. — Она не виновата. Не хочу обижать ее. Надеюсь, скоро сдастся и улетит. Или что я найду чары, чтобы заставить ее это сделать, не навредив. Тишина. Блэк зевнул и расправил плечи: — Мы пришли сказать спасибо. Знаешь, за тот случай на Зельях. У нас могли быть реальные проблемы. Что-то горячее и приторное, как патока, полилось по его сердцу, и он изо всех сил старался не расплыться в глупой краснеющей улыбке. — Пожалуйста. — Ты всегда такой формальный? — спросил Поттер. Формальный? Ремус был застигнут врасплох. Ему никогда и не приходило в голову, что он какой-то там «формальный». Может, эта «формальность» и мешала ему общаться с людьми. Блэк, должно быть, заметил его реакцию, потому что сделал шаг ближе и опустился на пол рядом. Ремус подметил, что Блэк никогда не стоял и не сидел. Он разваливался. Ремус был готов поспорить, что если он окажется в пространстве без стен и пола, то найдет способ облокотиться о сам воздух. — Забей на Джеймса, — Блэк грубо махнул на Поттера, — Он не обучен манерам. Поэтому не распознает их, когда слышит. Ремуса охватило волнение. Ему не хотелось брать ответственность за ссоры внутри их компании, но Поттер, похоже, не беспокоился из-за жестов или слов Сириуса. Он лишь усмехнулся на одну сторону и упал перед ними. В отличие от Блэка, он весь состоял из острых ломанных углов, так что рухнул вниз, как сломанная вешалка для одежды, вовсе не в такой ленивой, элегантной, аристократической манере, как Блэк. Петтигрю замешкался, но тоже сел с ними, неуверенно поглядывая на друзей. — Э-э… ладно, — осторожно ответил Ремус на комментарий Блэка. — И еще я хочу извиниться за тот день, — сказал Блэк, неловко отворачиваясь. — В Больничном крыле. Я переусердствовал и залез не в свое дело. Ремус замер, воспоминание о скандале в палате живо всплыло в его памяти. Он не мог понять, как Блэк мог простить его и, вообще, почему тот извиняется сам, ведь это Ремус перепугал его. — Все в порядке, — пробормотал он. — Мне тоже жаль, что я так себя повел тогда. Сова ухнула, заставив всех подскочить, и слетела к ним, приземляясь на раскрытую книгу. — Кыш! — сказал Ремус, пытаясь ее скинуть. Она нахально повернулась спиной к нему и столкнулась с полукругом взглядов мальчишек. — А ты хорош в магии, — это не было вопросом. Блэк наклонился к нему ближе, его серые глаза блестели. — Чтобы взорвать котел с такого расстояния, нужно реально мощное заклинание с пятого курса. Ремус опять покраснел. — Нет. Я лишь бросил несколько чешуек саламандры в зелье Булстроуда по пути к вам. Все, что мне нужно было сделать — произнести заклинание для ускорения их реакции с календулой, и бум! — Он не смог не скривить губы в ухмылке, вспоминая ошеломленное лицо Булстроуда и всех других студентов с клоками волос, торчащих из самых неожиданных мест. К его изумлению, даже этот намек на улыбку вызвал у трех ребят широчайшие, подобные хэллоуинским тыквам, одобрительные оскалы. — Это, блин, гениально, — Блэк благоговейно качал головой. — Как ты, нафиг, придумал это все за такой короткий срок? Как, черт возьми, ты к этому пришел? Ремус странно посмотрел на него, не понимая сути вопроса. — В пятой главе учебника сказано, что мы не должны смешивать календулу и чешуйки саламандры, не накладывая соответствующие чары. В противном случае будет взрыв. — Мы приехали две недели назад, а ты уже прочитал весь учебник по вонючим зельям? — Поттер был потрясен. — Тебе нужно побольше гулять, приятель. Ремус почувствовал, как его щеки загорелись, и снова посмотрел на книгу под птичьими лапами, лежавшую у него на коленях. Он действительно не понимал, что сейчас происходило. Они пытались наладить с ним контакт? Или это был их очередной хитроумный план, не сулящий ничего хорошего? — Эй, — голос Блэка был нехарактерно мягким, и он щелкнул Ремуса по бедру, привлекая к себе внимание. — Это шутка, Люпин. Он не хотел тебя задеть. Мы все очень рады, что ты прочитал учебник, иначе мы бы жестко облажались. Напряжение в торсе Ремуса спало и ему удалось слегка приподнять уголки губ. — Да, я не это имел в виду, — серьезно сказал Поттер. Он подался вперед и с задумчивостью добавил: — Честно. — Значит, ты гений-зельевар? — встрял Петтигрю. Улыбка Ремуса стала шире от этих слов. — Хотелось бы. Я знаю всю теорию, но на практике все постоянно идет наперекосяк. Блэк фыркнул и вытянул ноги под стол сбоку: — Мы с Джеймсом неплохи в зельях, но Пит просто ужасен. Единственный раз, когда у него получилось хотя бы на пятьдесят процентов правильно, это тот, когда он должен был сделать все неверно! — Я с Джеймсом, — вырвалось из Ремуса прежде, чем он смог проглотить слова обратно. Джеймс посмотрел на него с недоумением. — Ты и я что? Ремус вновь зарделся. Он подумал, проще смириться и позволить всей своей крови навеки перекочевать на лицо и избавиться тем самым от частых ее приливов и отливов. — Правильно «Я с Джеймсом», а не «Мы с Джеймсом». Все трое долго смотрели на него, а затем осознали и разразились смехом. — Великолепно, профессор Люпин, — выдохнул Сириус, прикрыв глаза трясущейся от хихиканья рукой. — Мы не можем допустить, чтобы люди так обходились с английским языком, не так ли? — Разумеется, — Ремус через силу тоже испустил смешок. — Если позволить это, вы подвергнетесь остракизму из всех важнейших литературных кругов. — О нет, моя жизненная цель! — с притворным огорчением простонал Сириус, все еще посмеиваясь. — Угадаешь, какое зелье мы варим? — с любопытством спросил Джеймс. — Ты сказал, что знаешь теорию. Ремус задумался и сморщил лицо, рассеянно поглаживая совиные перья. — Наверное, какое-то зелье для трансфигурации, судя по яичной скорлупе Фвупера. Но крылья синей Веретенницы редко используются, за исключением анимагических зелий, которые помогают найти внутреннее животное. Не знаю, что-то вроде трансфигурации человека? Остальные раскрыли от удивления рты. — Ты действительно гений, приятель, — пискнул Петтигрю. — Да нет, просто читал об этом. А мама раньше была специалисткой в зельях… — он запнулся, внезапно ужаснувшись тому, что чуть не выдал. Вся краска, заливавшая лицо до этого, быстро схлынула, будто из кровеносных сосудов повыдергивали пробки. Он не мог сказать им, что она умерла. — Что с ней случилось? — тихо спросил Блэк. Ремус вспомнил об удобном ежемесячном оправдании, ускользающим как песок сквозь пальцы, и выдал лучшее, что смог: — Ей пришлось бросить работу, когда она заболела. Наступила долгая пауза, после чего Поттер произнес: — Мне жаль. Конечно, ей пришлось. Ремус почувствовал смесь облегчения и старой печали, заполнившей его. Он справился. — Спасибо, Поттер, – выдавил он. — Джеймс. — Что? — Ты можешь звать меня Джеймс. Друзья зовут друг друга по именам. Сердце Ремуса будто сковали цепью и со всей силы дернули. Чудесная болезненность. — Да? — Ага, — сказал Блэк… нет, Сириус так, будто это было самой очевидной вещью в мире. — Мы нуждаемся в здравом планировании и хорошем теоретике для наших операций. Как тебе идея присоединиться к гриффиндорским шутникам? Рот Ремуса беззвучно открывался и закрывался от шока, а затем его свело в первой настоящей улыбке, какой не было со времен раннего детства. Он уже забыл, как она ощущается. — Я не против, — скромно сказал он. — Отлично, — отозвался Сириус, и Ремус не мог взять в толк, почему тот так счастлив. У Сириуса уже были друзья, и не то, чтобы Ремус был каким-то особенным. — Давай покажем тебе наше зелье! — Джеймс прыжком встал и схватил Ремуса за руку, рывком поднимая на ноги, так что книжка стукнулась о деревянный пол, а рассерженная сова взлетела и хлопнула нарушителя спокойствия крылом по затылку. — Я искал чары, чтобы избавиться от совы, — запротестовал Ремус. Сириус пожал плечами и неохотно поднялся. — Просто отправь человеку записку с надписью «отвали» и покончим с этим. Ремус не шибко сопротивляясь позволил вытащить себя из библиотеки.***
Он всю ночь ворочался в постели и страдал от бессонницы, переполненный энергией от энтузиазма. Он вслушался в звуки спящих соседей по комнате. Храп Джеймса стал тише, когда тот перевернулся на бок. Периодическое сонное ворчание Питера, страдальческие вздохи Сириуса, словно того бесило, что приходится тратить время на сон вместо разработок новых возмутительных шуток. Их запахи пропитали комнату, и Ремус вдруг понял, что еще до того, как они стали друзьями, эти смешанные ароматы доставляли ему ощущения комфорта и покоя, которые он больше нигде не встречал. Они ассоциировались с безопасностью и расслабленностью — вдали от металлического, животного запаха крови и выделений, оставленного дома, независимо оттого, сколько бы он не отдраивал стены и пол после своих обращений. Здесь не пахло страхом и болью — всем его маленьким мирком, до того, как он попал в Хогвартс. И теперь у здешних ароматов появилось дополнительной свойство — они пахли друзьями. Ремус улыбнулся и зажмурился, но снова распахнул глаза, когда что-то тяжелое приземлилось на него и впилось когтями-бритвами в живот. Он не сдержал вопль страха, за которым последовало рычание, когда во тьме мелькнул силуэт совы. — Лу… Ремус? — Джеймс всегда спал гораздо беспокойнее других. Он сел и сощурено посмотрел на него, шаря рукой в поисках очков. — Ты в норме? — Да, — сказал Ремус, задыхаясь и краснея от неожиданности и тревоги Джеймса, радуясь, что он его не видит. — Это сова. Похоже, все-таки придется пойти написать дурацкое письмо, чтобы она свалила. — Я подумал, что это собака или что-то такое. Вроде, я слышал рычание. Сердцебиение Ремуса резко начало учащаться. Его голос до последнего пытался быть ровным. — Как сюда бы попала собака, Дже...Джеймс? Джеймс усмехнулся. — Справедливо. Хочешь, я спущусь с тобой? Ремус очень хотел согласиться. Еще бы: предложение было сделано кем-то, кто хотел быть ему другом. Но мысль о том, что именно обсуждали они с Андерсом, заставила его с сожалением отказаться, особенно если Сириус уже рассказал Джеймсу о своих подозрениях. — Нет, все в порядке. Просто одному родственнику. — Он не любил лгать, но его проклятие сделало из него хорошего лжеца. — Возвращайся спать. — Уверен? Было трудно поверить, что именно этот мальчик на протяжение большей части первого года вел себя крайне жестоко. Как замечательно, что Джеймс передумал. — Ага. Он откинул одеяло и присел около чемодана в поисках пера, чернил и пергамента. Затем Ремус вышел на узкую спиральную лестницу, освещенную парой догорающих свечей. Перед угасающими углями камина стоял опустевший стол, за которым еще несколько часов назад шла бурная партия шахмат. Он сел за него и долго всматривался в тлеющие огоньки, прежде чем что-то написать. Ему не хватило опрометчивости, чтобы отправить «отвали», как предложил Сириус, но он не собирался обнадеживать Андерса. В конце концов, Ремус нетерпеливо фыркнул и просто начал писать. От него не ждали никаких талантов к сочинениям. Уважаемый профессор Андерс, Я просил вас больше не писать мне, но вы все равно написали. Пожалуйста, очень прошу, оставьте меня в покое и не посылайте свою сову преследовать меня в школе. Я доволен своей жизнью. Я подружился с Джеймсом, Сириусом и Питером, и от вас мне больше ничего не нужно. Пожалуйста, оставьте меня в покое.Ремус Люпин
PS: Ваша сова за завтраком съела все мои сосиски и для меня больше не осталось. А потом она прикончила половину моего обеда, и мне пришлось накладывать еще, а я ненавижу это делать, т. к. все сервировочные тарелки серебряные. Кормите ее побольше, она была очень голодна. Вдох-выдох. Он должен был это сделать. Довольная сова с письмом на лапке вылетела в открытое окно. Ремус поднялся в спальню. — Отправил? — сонно спросил Джеймс, обнимая подушку. — Да. — И о чем же ты написал? — О сосисках. Наступила небольшая пауза, пока Джеймс боролся со сном, а затем: — Молодец, Ремус. Ты уверен, что с тобой все в порядке? — Да, Джеймс. И поскольку вопрос Джеймса не предполагал длинных разговоров, его ответ был односложным и начисто правдивым.***
Наличие друзей было самым странным, самым сюрреалистическим опытом в жизни. Его соседи по комнате, казалось, без труда втянули его в свою хулиганскую банду. Вместо того, чтобы высмеивать непроизвольные причуды и слабости, как в том году, они подобрали его под свое крыло. Ребята рассерженно зыркали на любого, кто обращался к нему «Полоумный», и даже прокляли шестикурсника-слизеринца, который однажды в библиотеке пнул Ремуса, читавшего между полок с книгами о транфигурации. И Питер, поначалу настороженный к нему, помог испортить рассаду Рэйвенкловцев на Гербологии после того, как ученики засмеялись и начали громко спрашивать Ремуса, не провел ли тот свое лето в психиатрическом отделении Святого Мунго, когда услышали, как он что-то бормотал ядовитой тентакуле во время обрезания усиков. Ремус вставал с рассветом, чтобы успеть принять душ, пока все спят и не видят его шрамов. По ночам его преследовали кошмары, где новые друзья видят его обнаженным и догадываются о его нутре. Он знал: если это произойдет наяву, у них не останется выбора, кроме как доложить в Министерство. К счастью, остальные, похоже, поняли, что он ненавидит раздеваться при других. Через несколько дней после отправки письма Андерсу, Ремус впервые в жизни проспал. Первое, что он ощутил после пробуждения, это нежное потряхивание за плечо. Он резко проснулся и с широко распахнутыми глазами уставился на Сириуса, нависавшего над ним. — В чем дело? — Да ни в чем. Ты просто проспал. Ремус принял сидячее положение и потер пальцами заспанные глаза. Остальные копошились в своих вещах и сонно бродили вокруг, вооруженные полотенцами и зубными щетками. И как теперь ему принимать душ в то же время, что и они? — Иди первым, приятель, — сказал Джеймс, зевнув так сильно, что у него щелкнула челюсть. — Мы попозже пойдем. — Его тон был таким будничным, как будто паранойя Ремуса была каждодневной обыденностью. Ремус покосился на них, чувствуя смесь облегчения и неловкости. — Но тогда вы опоздаете. Сидевший напротив него Сириус, вытаскивая мыском ноги туфлю из подкроватных глубин, ухмыльнулся и щелкнул его по носу. — Когда это нас волновало? — С-спасибо. Ремус встал, схватил несвежую форму и полотенце и бегом отправился в ванную, чтобы принять душ со скоростью света. В то утро весь счастливый настрой Ремуса утек в щели между каменной плиткой при виде летящей в его сторону гигантской пятнистой совы. Джеймс заметил ее приближение первым. Сириус и Питер, как обычно, за завтраком клевали носами. — Эй, опять ты! — сказал он ей, когда та гордо протянула лапку Ремусу. — Похоже на то, — буркнул он. — И это после всех усилий, на которые ты пошел, чтобы отправить своему чуваку письмо с сосисочной угрозой! — Сосисочное письмо? — Сириус оживился. Джеймс игриво-серьезно кивнул, пока Ремус отвязывал послание от жующей кусочек колбаски птицы. Дорогой Ремус, Рад слышать, что у тебя появились друзья. Они хорошие ребята, хоть и слегка диковатые, и тебе придется быть очень осторожным, чтобы скрыть от них свой секрет. Особенно от Джеймса и Сириуса: они очень сообразительны, и у них не возникнет проблем с разгадкой, если дать им слишком много подсказок. Я вижу, ты настроился не принимать моей помощи. Могу ли я попросить тебя просто иногда писать мне? Мне кажется очень важным, чтобы у тебя имелся взрослый, к которому можно обратиться за советом. Или если вдруг понадобятся какие-нибудь целебные снадобья, о которых неудобно просить мадам Помфри. Мне жаль, что Брутти съела твои сосиски. Уверяю, ее хорошо кормят, она просто жадная. А еще, думаю, ты ей понравился. Мне показалось, она горела желанием снова доставить тебе письмо. Я знаю, что Дамблдор позаботился о том, чтобы обычные тарелки и вилки были стальными, но, к сожалению, блюда должны быть серебряными. Это как-то связано с магией домовых эльфов, чтобы доставлять еду и сохранять ее свежей. Расскажи мне о новом преподавателе ЗОТИ. Я слышал, что Дамблдор согласился принять этого слабоумного от старости Текракена. Он гений в защите, но я наслышан о его специфическом чувстве юмора. Примерно так я вижу Сириуса с Джеймсом, когда они станут стариками. Я снова стал аврором, а моя жена Анжела (мы поженились летом) работает в Отделе контроля Магических существ. Так что, если что-то пойдет не так, на нашей стороне есть еще один человек из Министерства. Пожалуйста, напиши мне. Я беспокоюсь, что у тебя мало поддержки от взрослых, Ремус, и я хочу убедиться, что с тобой все в порядке.Еще сильнее исполненный решимостью, Нил Андерс
Ремус перечитал письмо. Он действительно не имел представления, что делать с этим человеком. Андерс по какой-то причине заботился о его безопасности, но почему? После первого прочтения ему не хотелось отвечать, но теперь он нашел пару поводов продолжить переписку. Ремус без лишних вопросов мог попросить больше средства от ожогов, и таким образом избежать осложнений, подобных летней инфекции. И жена Андерса — если она высвободит его из Министерской клетки или резервации для оборотней — определенно хороший человек, с которым нужно познакомиться поближе. О резервациях ходили ужасные слухи, в частности истории про случаи с оборотнями, которых там содержали люди. И, откровенно говоря, было бы приятно просто поговорить со взрослым-не-преподавателем, который бы знал о всех его нюансах. Пока он не поднимал темы об отце, Андерс мог помогать ему и давать советы по самым разнообразным вопросам. Его руки коснулось что-то холодное. — Порядок, Ремус? — тихо спросил Сириус доверительным тоном, которым прежде, насколько помнил Ремус, не говорил. — Да, да… Я, наверное, схожу в библиотеку и черкану ответ там, пока уроки не начались. — Я думал, ты не хочешь писать этому человеку. Ремус отвел взгляд на свою покрывшуюся стылой корочкой овсянку. — Ну, не хотел, но теперь передумал. Он знал, что все трое с беспокойством изучают его. — Честно, все в порядке. Они кивнули, и Ремус направился в библиотеку. Брутта, недовольная скорым уходом из столовой, тяжело порхнула ему на плечо. Уважаемый профессор Андерс, Я буду писать, если вы перестанете вспоминать Ту тему. Я был бы благодарен за отправку средства от ожогов, деньги положу в мешочек сове. Вокруг слишком много серебра, а мой запас кончился. Я тоже не хочу, чтобы обо мне узнали мои друзья, даже если ваша жена сможет спасти меня, пойди все не по плану. Профессор Текракен очень странный. Он много смеется над страннейшими вещами. Джеймсу и Сириусу он очень нравится, но, похоже, Питер его побаивается. Сириус сказал не мне его судить, ведь я тоже очень странный, но это он в шутку, не в плохом смысле. Он никогда больше не грубил мне — как и остальные. Им все равно, что я не такой, как все. Иногда я даже не замечаю, что делаю что-то ненормальное, но они не возражают. На днях ребята прокляли одного слизеринца за то, что он пнул меня в библиотеке, пока я сидел на полу. Заклинание желейных ног творит чудеса. Вы бы гордились — помните, как долго мы изучали его в прошлом году? Брутта грустит, потому что я пишу очень быстро. Наверное, она хотела торчать со мной весь день, как в прошлый раз. Она снова съела всю мою колбасу, но Сириус поделился своей. Остальные бы так же поступили, но Питер уже съел все остатки. Ремус PS: Вы любите розыгрыши, профессор? Я помню, как вы смеялись в тот раз, когда Сириус и Джеймс заколдовали слизеринское знамя, и их змея изрыгала: «У слизеринцев стремные прически» каждый раз, когда кто-то из них ел жареную картошку, и профессору Флитвику понадобилась целая вечность, чтобы снять эти чары, потому что ребята сами до конца не поняли, как у них вышло. Вы можете подумать, что это Сириус и Джеймс придумали ту фразу, но на самом деле Питер сказал, что это просто констатация факта.