Любой стресс оставляет неизгладимый шрам, и за выживание после стресса организм расплачивается старением. (Ганс Селье)
РЕМУС: Суд был назначен на апрель, и Ремус был этому рад. Наверняка к этому времени он успеет разобраться с душевными конфликтами. Терзания бушевали в нем каждую секунду, на каждом уроке, за столом в Большом зале, в спальне ночью. Сон совсем не шел, а еду приходилось насильно впихивать в себя. Все это время в затылке стучали слова: семья или друзья, семья или друзья, семья или друзья… Решение было мучительным, и он просто не был готов принять его. Окружающие люди забеспокоились состоянием мальчика. Ремус постоянно чувствовал на себе их взгляды. Это напоминало первый курс, когда незримые провожатые следили за ним, куда бы он ни пошел. На этот раз не спасала даже библиотека, где можно было посидеть на полу, почитать книгу и представлять рядом мать. Это только ухудшало положение, потому что тогда голос в голове кричал: «Семья, семья, семья… это ВСЕГДА должна быть семья!» Единственной свободной отдушиной было полнолуние, когда мучительная боль брала верх над мыслями. Но ситуацию она не улучшала. Мародеры сидели с ним после каждой луны, и никто из них не упоминал о его унизительно-ребяческом поведении, разве что при крайней необходимости, хотя знание об этом негласно всегда было с ними. Даже в таком волчьем состоянии он сквозь туман чувствовал добрые голоса, нежные, неуклюжие прикосновения и вкус шоколада. В это время тихий голосок звенел: друзья, друзья, друзья! Февраль с мартом пролетели пугающе быстро, и апрель внезапно замаячил в ближайшем будущем. Он не особо удивился, когда одним вечером к ним подошел третьекурсник и передал, что Дамблдор хочет поговорить. — Все нормально? — спросил Джеймс. Ремус закрыл книгу и поднялся со своего места перед камином, где долгое время лежал, свернутый клубочком. — Да, конечно, — сказал он, поправляя ногой коврик. — Наверное, он просто хочет поговорить со мной о с-суде. Он понял, что его заикание не осталось незамеченным, потому как Джеймс, Сириус и Питер оторвались от слежением за шахматной партией пятикурсников и взволнованно посмотрели на него. — Я пойду с тобой, — Сириус встал, не удосуживаясь дождаться согласия. — Нет, Сириус, — Ремус бочком пролез между другими зеваками. — Он не говорил, что вам можно приходить. — Он и не говорил, что нельзя. Все равно осточертело смотреть, как Спиннет бьет Карла в четвертый раз, — Он извиняющееся улыбнулся вскинувшемуся парню, прежде чем снова повернуться к Ремусу. — Так что идем. Ремус больше не мог отнекиваться, ведь, по правде говоря, он был даже благодарен за компанию. Они вышли из портрета и направились к кабинету Дамблдора. — Эклеры с патокой, — пробормотал Ремус горгулье, и она отодвинулась, открывая проход на круговую движущуюся лестницу из светлого камня. — Ах, мистер Люпин! — поприветствовал Дамблдор, когда они вошли в комнату с множеством замысловатых приборов. — Вижу, вы привели с собой и мистера Блэка? Должно быть, он впервые посещает мой кабинет без оправданий в стиле «что бы это ни было, я этого не делал», — Его глаза блеснули, когда Сириус потупился. Ремус обвел глазами спящие портреты бывших директоров, и наконец заметил, что Дамблдор был не один. Возле его стола сидела высокая ведьма в черной мантии министерского сотрудника с фиолетовой отделкой. У нее были слегка вьющиеся седые волосы, а морщинистое лицо выражало лишь измученную сердечность. — Ремус, это мисс Марджори Облан, из Департамента защиты детей-волшебников. Она участвует в деле вашего отца. Мисс Облан, это Ремус Люпин и его друг Сириус Блэк — оба второкурсники Гриффиндора. Ремус заметил, как ее брови дернулись при слове «Блэк», и изогнулись еще изумлённее при «Гриффиндор». — Мистер Люпин, — сказала она, приподнимаясь и пожимая ему руку. — Я здесь для того, чтобы сообщить вам, что ваш отец запросил возможность поговорить с вами перед разбирательством. Ремус побледнел, и она поспешила добавить: — Вы, конечно, не обязаны соглашаться. Если она думала, что этим утешит его, то жестко ошибалась. Кишки тошнотворно скрутились, он сделал короткий шаг назад. Рука ощутила успокаивающее прикосновение Сириуса и слегка сжала его ладонь. — Мне передать ваш отказ? — спросила мисс Облан, с беспокойством глядя на него. Семья или друзья, семья или друзья, семья или друзья… — Н-нет, я п-поговорю с ним, — выдавил Ремус. — Вы уверены? — Она сомневающееся переминалась с ноги на ногу. — Это необязательно. — Да, — сказал он чуть тверже. — Я уверен. Его разгоряченное лицо вспотело, и Ремус потянулся, чтобы убрать назад лезущие в глаза пряди. Он подпрыгнул, когда из ее рта вырвался еле слышный вздох. Ее глаза устремились на его запястье — рукав скатился к локтю, обнажая шрамы. Покраснев, он спешно стряхнул его. Рука Сириуса крепче сжала его, и он заглянул в его встревоженные серые глаза. — Можно мне взять с собой д-друга? Ее взгляд растаял. — Конечно, дорогуша. Приводи кого хочешь. Тебе должно быть максимально комфортно. Суббота подойдет? Ремус кивнул, желая побыстрее уйти. — Я могу идти? — голос звучал до ненависти тихо. Он дрожал, и Сириус, несомненно, это чувствовал. — Конечно. Профессор Дамблдор предоставит тебе каминную сеть в следующую субботу, — Она оценивающе окинула взглядом Сириуса, все еще держащего за руку Ремуса. — Не знала, что в Гриффиндоре есть Блэки. Не говоря уж о прямых наследниках рода. Ремус напрягся, машинально заслоняя собой друга, чтобы защитить от возможных нападок и оскорблений. Сириус тоже вызывающе вскинул голову. Мисс Облан вопросительно всплеснула руками: — Разве я сказала что-то плохое? — торопливо сказала она. — На вашем месте, мистер Блэк, я бы гордилась. Вы оправдываете свое имя. — Я очень в этом сомневаюсь, мисс Облан, — сказал Сириус, и Ремус удивился чистой аристократичности, исходящей из него. Он никогда не видел, чтобы друг вел себя так чистокровно. — Фамилия «Блэк» значит много того, кем я не являюсь. Она долго смотрела на него, прежде чем ответить: — Тогда я с нетерпением жду того дня, когда вы вступите в наследство, и их идеалы изменятся вместе с вами. Сириус какое-то время скучающе глядел по сторонам, а затем моргнул и на пятках развернулся к двери. — Давай, Рем. Ремус позволил увести себя. На пороге Сириус крикнул через плечо: — Увидимся, Дамби! — Мистер Блэк, я же просил вас любезно воздержаться от использования этого недостойного прозвища в отношении меня! — возмутился вслед Дамблдор, скорее весело, чем сердито. — Сириус! — шикнул немало потрясенный Ремус, пока они возвращались в гостиную. Сириус рассмеялся над его вытянутым лицом. — Ты такой лицемер, Лунатик. Не притворяйся, что кипишь от ярости. Я точно знаю, кто в прошлом месяце заколдовал горгулью Дамби, чтобы она освистывала каждого вышедшего. — Да, но он не знает, — заметил Ремус. — Зато знает в лицо того, кто кличет его «Дамби». Профессора правы. Ты неисправим. Я не знаю, почему до сих пор тебя терплю. — Да все ты знаешь, — надулся Сириус. — Я же расписал целый свиток причин, по которым ты меня терпишь, еще в прошлый раз показывал! Не говори мне, что забыл все. — Не скажу, — фыркнул Ремус, — Просто задаюсь вопросом, достаточно ли пункта «у Сириуса реально крутая прическа» для убедительности.***
Стоя перед комнатой для свиданий с заключенными, Ремус так нервничал, что его даже подташнивало. — У него конфисковали волшебную палочку, — напутствовала мисс Облан. — И там будет аврор, для безопасности. Боюсь, остальным людям придется остаться здесь и довольствоваться непроницаемым окном. Мы не можем впускать слишком много людей. Ремус взглянул на Мародеров и Нила Андерса, стоящих позади с видом охранников. — Хорошо, — он старался избегать дрожи в голосе. — Ничего, если ты пойдешь со мной? Ремус сделал глубокий вдох и последовал за ней через железную дверь. Зал был очень маленьким и пустым. Стол, два стула друг напротив друга и суровый аврор в углу. Справа камин, а слева большое окно, через которое его друзья наблюдали за происходящим из другой комнаты. В очаге вспыхнули зеленые языки пламени, и через мгновение в нем появились двое авроров, держащих под руки Джона Люпина. Его волосы спутались в колтуны, челюсть заросла недельной щетиной. Тем не менее, его канареечные глаза все так же горели адским гневом, когда он смотрел на Ремуса. — Сел, — приказал широкоплечий мужчина, толкая его к стулу напротив Ремуса. Он произнес заклинание, рывком взмахнув короткой палочкой над телом мистера Люпина, и тот с размаху ударился о сидение, словно пригвожденный к нему. — Готовы? — спросила короткостриженая женщина, смерив мисс Облан строгим взглядом. — Да, мы оповестим вас, когда ему придет пора возвращаться в камеру. Они кивнули и отступили к камину. Мисс Облан встала рядом с молчаливым аврором в углу, чтобы дать отцу и сыну иллюзию уединения. — Ремус. Его собственное имя ударило по нему хлыстом. Он понимал, что мужчина не сможет встать со своего места, но все же съежился. — П-папа? — Ты сделал это со мной. Это твоя вина. Это было сказано с такой холодностью и уверенностью, что Ремус отшатнулся. В окне Нил и Мародеры попеременно смотрели злобно на его отца и сопереживающе на него. — Я н-не, — сумел промямлить он. — Я н-не просил арестовывать тебя. — Считаешь, я поверю в эти россказни, ты, неблагодарная тварь?! Ремус сжал кулаки на коленях, ногтями впиваясь в ладони до красных дуг. Мисс Облан подалась вперед: — Может, нам стоит… Ремус покачал головой. Он должен сделать это. Он должен успокоить голоса в своей голове. Это единственный выход. — П-пап. Ты сделал мне больно, — ненависть к тому, какой жалкой, заикающейся, дрожащей кашей сделал его этот мужчина, пропитала все фибры души. — Ты прекрасно знаешь, что все, что я делал, было ради твоего блага, — сталью пронзил его Джон, со свирепой жестокостью скользя глазами по телу мальчика. — Н-нет… Ремус думал о дне после полнолуния. О том, как теперь он сводился к детскому лепету и объятиям с плюшевым волком, которого трансфигурировал для него Джеймс после предпоследнего слезливого прощания. Ремус зарделся, наполняясь решимостью: — Нет, ты ошибаешься. — Прошу прощения? — Джон Люпин усмехнулся. — Если бы не я, ты был бы давно озверел! — Я действительно полагаю… — начала мисс Облан. Она сразу же отдернулась, когда оба Люпина рявкнули: — Нет! — Ты сделал меня зверем, папа! — гнев рвался из груди Ремуса, взвывая как дикий волк. — Мама заставила меня дать обещание, что я не стану зверем, но ты все испортил! — Если бы не твоя мать, я бы тут же усадил тебя на свое место, — ревел Джон, содрогаясь от ярости. Ремус услышал невысказанные слова, повисшие между ними. Я бы давным-давно сказал всем, что ты оборотень, и позволил убить тебя. — Думаешь, мама бы одобрила все это? — в истерике спросил Ремус. — Думаешь, она согласилась бы с тем, что запереть меня в подвале, избивать и обжигать — это здорово? Что бы я ни натворил? — Это не имеет значения! —Джон, пытаясь прорвать удерживающие чары. — Она мертва, и все по твоей вине! — Он наклонился вперед, насколько мог, зло шепча. — Ты убил ее. — Я не убивал! — Слезы брызнули из глаз, стекая по впалым щекам. Он проигнорировал беспомощное выражение лица сопроводительницы, поскольку она жаждала вмешаться. — Не говори так, я не делал этого! Это был несчастный случай. Я не сделал ничего, что могло бы причинить ей боль! — Ты вытащишь меня отсюда, Ремус, — продолжил извиваться Джон. — Я защищал тебя годами, даже несмотря на то, что не выношу твоей вонючей шкуры. — С чего бы? — Ремус сплюнул. — С чего я должен так поступать, когда все, что ты когда-либо делал, это вредил мне? — Потому что я твой отец. Мы семья, как бы я тебя ни ненавидел. Кровь всегда на первом месте. Я думал, что ты, из тех людей, понимающих силу крови. Ремус вздрогнул. — Есть цена, которую приходится платить за семью, — шипел Джон, многозначительно переведя взгляд на плечо, где спрятался укус оборотня. — Ты должен заплатить высокую цену. И ты принадлежишь мне. Внутри все замерло. Вот и все. Настало то, чего он ждал: момент выбора. Друзья или семья. Любовь или кровь. Взгляд метнулся к окну, где его друзья наблюдали за происходящим с тупым остолбенением и опаской. Глаза обратились к Андерсу. Мы хотели предложить тебе жить с нами, если хочешь. Он медленно встал и подошел к отцу, вылупившемуся на него. Ремус закатал один из рукавов — до самого плеча — не обращая внимания на вздохи наблюдателей, увидевших испещрявшие руку шрамы и ожоги. Конечно, часть из них создал волк, но многие ему подарил отец. — Такова цена? — мягко спросил он, глядя в янтарные глаза, точно такие же, как его собственные. — Такова цена принадлежности тебе? Белки Джона Люпина покраснели от полопавшихся сосудов, у мужчины перехватило дыхание. Он увидел в лице Ремуса что-то, чего никак не ожидал. Сам Ремус не знал, что именно. Возможно, волка, хотя вряд ли. Обычно волк вызывал в отце приступ бешенства. Нет. Скорее всего, то, чего он ужаснулся, было намеком на человека, который только начинал формироваться внутри сломленного мальчика перед ним. Ремус хотел, чтобы он увидел ту личность, какой стремился стать. Чтобы его отец осознал, что потерял. — Потому что, — закончил Ремус, снова быстро выглянув в окно, — я не думаю, что готов и дальше платить такую цену. Растянулась гробовая тишина, нарушаемая только скрипом пера в блокноте мисс Облан. С лица отца Ремуса схлынула краска. На секунду — на самый краткий миг, упущенный, не стой он так близко, — в его глазах вспыхнула вина. Затем ее сменил гнев, и Джон Люпин запрокинул голову, плюнув Ремусу в скулу. — Тогда катись к чертям собачьим! Ремус горько рассмеялся, не в силах сдержаться. — Я уже бывал там. Помнишь? Темная окровавленная комната с кочергой, обжигающей меня, пока я не взмолюсь о смерти. Ты должен помнить, папа. Ты загнал меня туда. — Монстр! — Я монстр? — саркастично уточнил Ремус со слезами в голосе. — Должно быть, это семейное. — Он повернулся к мисс Облан, с открытым ртом наблюдающей за обменом репликами. — Я ухожу. Ремус со свистом развернулся и вышел из комнаты, не оглядываясь. Он не боялся, что отец разоткровенничается и выдаст его. По беспомощной слепой ярости в глазах Джона Люпина было ясно, что даже сейчас Селена намертво сжимала нежной рукой его голосовые связки. Отец никогда не скажет. И поплатится за все гниением в Азкабане. Ремус не волновался об этом. — Ремус? Перепуганные и сострадающие друзья обступили его. Он нашел позади ребят Нила, недолго колеблющегося, но все же нерешительно раскинувшего руки, приглашая в объятия. Ремус понимал, что за этим жестом стоит куда большее, чем просто поддержка. В нем было молчаливое приглашение стать членом его семьи и разделить кров. Ремус ни на минуту не задумался, практически падая в руки Нила и утыкаясь лицом ему в грудь, скрыв горячие слезы. — Теперь все будет хорошо, — прошептал Нил ему в макушку. — Теперь все будет хорошо.***
Наконец настал день суда, и на заседание Ремуса пришлось буквально тащить силком. И Анжела, и Нил присутствовали в качестве его новых опекунов, также с ним пошли Мародеры и Дамблдор, член Визенгамота, а значит, и присяжных. Ремус никогда не чувствовал себя таким маленьким, как когда он вошел в зал суда, одетый в старую парадную мантию Сириуса, поскольку своей у него не было. Хоть Сириус уже вырос из нее, на Ремусе она болталась, как на скелете, однако черный и припыленно-бордовый бархат придавали больше уверенности. Помещение было полукруглым, с рядами кресел, поднимающихся амфитеатровым месяцем. Их группку проводили к первому ряду, не без суетливых Джеймса, Сириуса и Питера, почти занявших места в конце. Они оказались перед небольшой платформой с огромным деревянным стулом, увешанным цепями на подлокотниках и ножках. Ремус со страхом уставился на него. Попросят ли его сесть туда во время допроса? Строгая ведьма в черном министерском одеянии поднялась и оглядела всех присутствующих поверх овальных очков. — Если все готовы, я хотела бы приступить к представлению дела против мистера Джона Люпина присяжным. Во-первых, не мог бы мистер Ремус Люпин, жертва предполагаемого насилия, пройти к сцене? После легкого толчка Нила и ободряющих улыбок Анжелы и Мародеров Ремус, спотыкаясь, на негнущихся ногах спустился по лестнице. Сурового вида волшебница наколдовала чуть менее устрашающий стул, призывая сесть рядом с тем жутким, и Ремус неспеша подчинился. — Я Гризельда Бенатин, — сказала она, устремив на него твердый взгляд. — И я буду допрашивать вас под чарами Правды. Они не подобны Сыворотке Правды и не заставят вас говорить что-либо против вашей воли. Над вашей головой появится зеленый свет, и если вы солжете, он станет красным. Вы не обязаны отвечать на некомфортные вопросы. Вы понимаете, мистер Люпин? Ремус кивнул, стуча пальцами по бедрам, и она взмахнула палочкой. Маленькая лампочка лаймово-зеленого цвета появилась и раздулась над его головой. — Пожалуйста, назовите свое полное имя. — Р-Ремус Джон Люпин, — очень тихо сказал Ремус. Комната, должно быть, была заколдована, потому что казалось, что все могли слышать его речь. — Вы знаете, почему здесь? Ремус подавил автоматическое желанию гаркнуть, что не знай, зачем он здесь, его ноги бы тут не было. Вместо этого он пробормотал: — Моего отца обвиняют в жестоком обращении с детьми. — Вы поддерживаете это обвинение? После этого вопроса все немного наклонились вперед. Ремус увидел, что даже его друзья и новые опекуны заинтересованы в том, каким будет ответ. — Я никогда не просил, чтобы его обвиняли, — Под мантией стало жарче, ворот мешал дышать. — Но я не могу отрицать обвинение. — Значит, отец издевался над вами? — настаивала Гризельда. — Д-да, — прошептал он. Зрители зашевелились. — Джона Люпина обвиняют в серьезном пренебрежении уходом за ребенком, а также в физическом и эмоциональном насилии. Вы согласны с этим? Ремус боролся с собой, осознавая, что ответ должен быть целиком и полностью правдивым, чтобы свет над ним оставался зеленым. — Я не знаю, что вы имеете в виду под э-эмоциональным насилием, — уклончиво сказал он. — Но он б-бил м-меня и все такое. — Пожалуйста, дайте нам более четкое определение, — строго попросила она, хмуро глядя через очки. — Что именно сделал ваш отец? Липкий холодок пробежал по спине, усиливая дрожь, и Ремус крепко вцепился в подлокотники стула, сосредотачиваясь на том, чтобы случайно не проломить их своей силой. — О-он бил меня. Он б-бил меня и п-пинал по-по-постоянно. И-иногда он ре-резал меня ножом или волш-ств-м. Он ж-ж-жёг меня. Кочергой. И он за-запирал меня в подвал под кухней, а сверху с-с-ставил шкаф, и иногда давал то-тосты. Ремус проклинал свое заикание. Если бы Джеймс или Сириус сидели здесь, они бы говорили четко и уверенно. Они настоящие гриффиндорцы. Им не нужно притворяться храбрецами, как ему только потому, что Распределяющая шляпа не смогла придумать, куда его лучше отправить. — Как часто он вас кормил? Ремус зажмурился от ее твердого, бесстрастного голоса. — Я н-не знаю. В м-моей спальне нет окон. — Подвал был вашей спальней? — На этот раз одна из ее элегантных смоляных бровей слегка изогнулась, и по залу прокатилась волна тихих обсуждений. — Да. — Как долго вы там находились? — Гм… ну, если считать с Р-Рождества, то где-то около месяца. Но он д-д-держал меня там и раньше. — Почему вы не сообщали раньше о нарушениях прав? Ремус покраснел и посмотрел вниз на свои поношенные туфли. — Я н-не знал, что оно было. Я не знал, что у других не так. Я н-никогда не видел других детей, пока не пришел в школу. Он говорил, что это для моего же блага. Говорил, что так я с-с-стану норм-льн-м. — И вы верили ему? Ремус сгорбился еще ниже, чувствуя на себе под сотню взглядов. — Д-да. Он был моим папой. Конечно, я ему верил. Он сказал, что я н-неправ и должен стать нормальным. «Как будто оборотень когда-либо мог стать таким», — с грустью добавил он про себя. Роптание усилилось, и Ремус не мог заставить себя поднять голову и увидеть все эти сочувствующие лица. — Мистер Люпин, — сказала смягчившаяся Гризельда, что, по мнению Ремуса, не предвещало ничего хорошего. — Не могли бы вы закатать рукав, чтобы показать присяжным доказательства? Ремус отвернулся, как от пощечины, и взял себя за плечи, отчаянно ища среди людей Дамблдора и Нила, будто те могли подсказать ему план действий. Директор с тревогой встретил его взгляд, затем слегка пожал плечами, как бы говоря: «Поступай как хочешь». Не торопясь, осознавая, что на правом предплечье затаился шрам от оборотня, Ремус закатал рукав до локтя и вытянул руку. Это спровоцировало не просто бормотание, а настоящие возгласы ужаса и ошеломления, все пары глаз в комнате приковались к одной точке. Рука была покрыта шрамами и ожогами, местами еще розоватыми. Мадам Помфри работала над зельем, помогающем уменьшить следы, в особенности от ожогов, но пока безуспешно. — Я могу идти? — казалось, не скажи он этого, все бы сидели и смотрели на руку вечно. — Да, да. У меня больше нет вопросов, — Гризела Бенатин в смешанных чувствах подняла палочку, чтобы изгнать свет над его головой, но ее глаза все еще были устремлены на предплечье. Он густо покраснел, спустил рукав и вернулся на свое место. Гризельда взяла себя в руки и снова повернулась лицом к присяжным. — Объявляю десятиминутный перерыв, прежде чем мы вернемся к допросу Джона Люпина. Ремус потянулся, чтобы схватить Нила за руку. — Пожалуйста, мы можем уйти? — умолял он. — Я не хочу ув-видеть его опять. — Точно? — спросила Анджела. Ремус усиленно закивал. — Пожалуйста, мы можем просто уйти? Нейл сжал губы и встал, приобнимая Ремуса за плечи. — Конечно. Тебе не обязательно на это смотреть. С большим облегчением Ремус позволил вывести себя из ужасной комнаты обратно к Атриуму с каминами для возвращения в Хогвартс. Мысль о том, что он чуть было вновь не встретился с отцом, доставляла физическую боль. — Ты никогда больше его не увидишь, — прошептала Анжела ему на ухо, пока они стояли в очереди перед камином. — Я обещаю тебе, Ремус. Никогда.***
Громкий заголовок о суде кричал со страниц Ежедневного пророка, а фотография Джона Люпина у входа в Азкабан рядом с двумя охранниками, изображала совершенно сломленного человека. Глаза были тусклыми, пустыми и опущенными, а волосы еще более грязными и всклокоченными, чем в тот день, когда он разговаривал с сыном. Сириус, Джеймс и Питер вырвали страницу и спрятали статью от Ремуса, а он, в свою очередь, никогда не просил показать ее.