Casting Moonshadows ("Выбор лунных теней")

"Любовь питают музыкой; играйте Щедрей, сверх меры, чтобы, в пресыщенье, Желание, устав, изнемогло." "If music be the food of love, play on, Give me excess of it; that surfeiting, The appetite may sicken, and so die." Уильям Шекспир -- Двенадцатая ночь. РЕМУС: Сириус сдержал слово и на той же неделе пригласил Ребекку на свидание. После пятничных занятий Ремус сразу ушел в общую гостиную, так что не видел потуг друга, хотя, когда Сириус вернулся, таща Ребекку на буксире, все сразу встало на свои места. Они вдвоем заняли диван, обыкновенно принадлежавший мародерской тусовке, и принялись нелепо нежничать. Из темного угла Ремус с Хэмишем в руках следил, как Ребекка заливисто рассмеялась, откинув голову назад и «соблазнительно» махнув шоколадной копной волос. Про себя он сострил, что данный маневр больше походил на шейный спазм. Затем она примостилась прямо на колени Сириусу и прижалась к груди парня, как излишне любвеобильная кошка, бросая хищные взгляды на других девушек в комнате, и не скрывавших своей зависти. Лунатик в утробе недовольно завозился, дыхание сбилось от удивления. Что, черт возьми, с ним не так? Его действительно так бесило, что Сириус играл в отношения? Тогда почему он не злился на Джеймса, который пользовался Брунни еще отвратительнее? — Какая гадость! От испуга Ремус чуть не выронил ежика, когда отчетливый женский голос так детально озвучил его мысль. За стол, с другой стороны, подсела Лили, но глядела она совершенно в другую сторону. Из любопытства проследив за ее взглядом, он обнаружил Брунни, слишком выбивающуюся в своей рэйвенкловской форме из ало-золотой гриффиндорской идиллии. Она и Джеймс свернулись калачиками в слишком узком для двоих кресле и о чем-то перешептывались. И как только Джеймс умудрился протащить ее сюда? Ремус не мог припомнить, чтобы раньше кто-то с другого факультета приходил к ним в гости. Удивительно, на что может пойти человек для ревности другого. Брунни хихикнула и подвинулась к нему еще ближе, а вечный растрепа обхватил ее талию. Недоумение, почему подростки всегда используют романтические клише, когда хотят выставить свою любовь напоказ всему свету, не покидало Ремуса. — Было бы лучше, если бы это не было глупым соревнованием, которое вы, мальчики, начали ради забавы, — Лили свирепо повернулась к Ремусу. — Это реальные девушки с реальными чувствами. Нельзя так поступать! — Не смотри на меня так, — он огрызнулся резче, чем собирался, так как Лунатик внутри все еще сиял глазами и утробно рычал. — Это у меня на коленках сидит хорошенькая девушка и заглядывает ко мне в рот? Нет. У меня на коленках еж, а рядом — надоедливая грубиянка, обвиняющая меня в том, о чем я даже думать не хочу. Мы — Мародеры! А они… они… — он не мог подобрать концовку к предложению, поэтому просто подарил Лили полный яда взгляд и снова сердито зыркнул на Сириуса. — Господи, Ремус, — Лили в ошеломлении надула губы. — Я просто спросила. — Нет, ты обвинила меня! Оставь меня в покое! Она уставилась на него. — Тебе чесоточного порошка в трусы подсыпали? — Я сказал, оставь меня в покое! Лили отследила точку, куда вперились его глаза. Сириус. Она снова посмотрела на Ремуса. Затем еще раз на Сириуса. Девушка что-то неразборчиво промямлила и тут же смолкла. — Что? — цыкнул Ремус. Ее рот завис в открытом положении, и пребывал в нем, пока она оглядывала группку воздыхающих по Сириусу девушек. — Господи, — пробормотала она, откинулась на спинку стула и с шорохом убрала руки со стола. — Господи, Ремус. — Что? — Он сконцентрировал на ней все свое внимание и похолодел. — Я же сказал тебе уйти. — Ох, бедняжка. Бедняжка, бедняжка… И это после всего, что ты пережил с отцом, и к тому же болезнь… — Что, черт возьми, ты городишь? — Они знают? — шепнула Лили. — Я имею в виду, твои друзья. — О чем? — Будто по щелчку все мысли исчезли, и перед ним осталось только веснушчатое лицо, потрясенное и сожалеющее. До этого такие лица он встречал очень редко — только когда кто-нибудь прознавал о его ликантропии. Каждая мышца в теле натянулась и загудела. Хемиш заерзал и встревоженно поднял кверху носик. — О, нет… П-пожалуйста… Как ты догадалась? Умоляю, никому ни слова! — Так это правда? — просипела она. — Я сначала подумала… но потом… Ремус, это действительно порицается в волшебном обществе. Я о том, что и среди магглов все не радужно, но у волшебников еще хуже, и все может обернуться для тебя кучей проблем, если люди узнают... — Т-ты никому не скажешь? Лили нежно положила руку ему на плечо. — Конечно, не скажу. Ты не можешь противиться своей природе. — С-спасибо! — Он закрыл глаза и попытался расслабиться. — Меньше знают — крепче спят, — Ремус вновь выпрямился и обратился к собеседнице. — А что, магглы знают о нас? — Еще бы! — Она оскорбленно перекинула косу за спину. — Знаешь, магглы тоже люди, и среди них столько же геев, сколько и среди магов. Ремус застыл с видом тролля, которого попросили решить математическим пример. Чистый, абсолютно пустой разум не подкидывал никаких идей целых десять секунд, но ему все-таки удалось выдавить: — Что ты сказала? — Я сказала, — с нетерпением повторила Лили, — Что среди магглов столько же г... — Нет, стой, стой! Я и в первый раз услышал! Мерлин, Лили, замолчи! — Но ты сам попросил! Ремус закрылся руками. Кажется, это стало его привычным жестом. Он не знал, плакать ему, или истерически хохотать. — Боже, Лили, ты все неправильно поняла. Я думал, ты говорила о чем-то другом. Что, во имя Мерлина, заставило тебя подумать… пф! — Он быстро покосился на Сириуса и повернулся к ней обратно. — Дело не в этом. Я злился не потому, что я… потому что я… в общем, из-за того, что ты сказала. Между нами все не так! — Сердце грозилось пробить грудную клетку, но Лили так и не вняла ничему из того, что Ремус пытался донести. — Не так! — Да ну? — Воздух вокруг девушки буквально пропитался скепсисом. — Я еще ни у кого не видела такой отвергнутой щенячьей мордочки. Если ты влюбился не в него, значит в Ребекку, но я что-то не замечала раньше интереса к ней с твоей стороны. — Да не влюбился я! — Отчаянно шипел Ремус. — Ты все неправильно поняла! — О, да, я же такая тупая. Ты просто отрицаешь. Теперь у меня расставились все точки над «i» — как ты смотришь на него, говоришь о нем. Как держал его под потолком без единой жалобы... — Н… нет… — Да! А на поле для квиддича? Ты так пялился на Блэка, что даже не заметил, как Поттер забил первый гол. Я сидела ровно позади тебя, и Петтигрю, тормоша тебя, чуть не своротил меня с места. — Эванс, хватит! — Ах, уже «Эванс»? — Ее лицо исказил триумф. — Задела за живое, да? — Хватит! — Горячие слезы навернулись на глаза. Ему казалось, что она сейчас жестоко ястребиными когтями рвет его душу и искалечивает такие особенные для него чувства, делая их испорченными и неправильными. Изумрудные глаза Лили внезапно наполнились раскаянием. — Ремус! Ремус, прости, я не хотела. Я не должна была, прости. Пожалуйста, я правда жалею о своих словах. Прости. — Просто о-оставь меня одного, — прошептал Ремус. — Прости, прости, — она потянулась обнять его, но тот ловко вывернулся. — Я просто… — рука остановилась и напряглась. — Ты думал, что я говорю о чем-то другом. Тогда, когда я обещала молчать. Ты сказал, что думал, я имею в виду что-то другое. — Она облокотилась о столешницу и стала изучать его охваченное ужасом лицо. — Сколько же у тебя секретов, Ремус Люпин? О чем ты умалчиваешь? По крайней мере, есть еще одна большая тайна, м? Та, из-за которой от тебя могут отвернутся или... даже убить. Что же это? Тошнотворное чувство вкупе с нарастающей головной болью гнилью распространялось по костному мозгу. Он вскочил на ноги, прижимая Хэмиша к телу. Лили незамедлительно поднялась следом и попыталась остановить, хватая за руку. — Да, я гей, — Ремус дернулся и натянул и без того растянутые рукава до кончиков пальцев. Еще один машинальный жест. Ложное признание было меньшим из двух зол. Его за это хотя бы не убили. — Ты правильно догадалась. Я г-гей, и хотел это скрыть. Все. Больше нет секретов. Мне нравятся парни. Вот и все. — Лжец! — Она стиснула руку еще крепче. — Это хуже, чем быть геем? Ты так боишься, что я узнаю, что признаешься в таком, думая, что я просто так уйду? Сдавленный всхлип вырвался из легких против его воли, и Лили сразу разжала кисть. — Ты можешь мне доверять. Я твой друг. Не теряя ни секунды, Ремус засверкал пятками вверх по лестнице в комнату Мародеров. Хэмиш полетел на подушку, а нерадивых хозяин рухнул на нее следом, зарывшись носом в постель возле чудом не придавленного ежа. Не прошло и пяти минут, как чуткие уши уловили приближающийся звук шагов, однако нос, все еще забитый пылью перьевой подушки, не мог различить конкретных запахов. Чья-то ласкова рука провела по спине. — Лунатик? Сириус. Все, что Лили наговорила в тот вечер, нахлынуло по-новой. — Уйди! — закричал он, глуша голос многострадальной подушкой. «Урод,» — думал он. — «Урод. Умоляю, Мерлин, все небесные боги, не дайте мне оказаться еще большим уродом, чем я уже являюсь…» Сириус резко отстранился. — Рем, извини. Мне жаль, что ты расстроился. Что я сделал? «Ничего! Ты прекрасен и идеален, и, БЛЯДСКИЙ БОГ, она была права. Для тебя я бы сделал все на свете. Гнусный урод.» До голосовых связок доходило только единственное слово: «Уйди!» Сириус действительно встал и ушел. С зажмуренными глазами Ремус перевернулся на спину. Прямо сейчас больше всего хотелось просто сдаться. Вывесить белый флаг и гаркнуть тому дедку, что на своей верхотуре управляет чужими судьбами: «Я сдаюсь! Я сдаюсь, блять! Оставьте меня и на этом закончим!» Хэмиш, сопя и шаркая, подполз и уткнулся в щеку Ремуса своим маленьким черным носом. Из-под закрытого века на свободу вырвалась слеза и скатилась по виску к уху. — Ремус? Не размыкая глаз, он повернулся к источнику шума. — Просто уйди, Дж…Джеймс. — Я тут изо всех сил показушничаю со случайной девицей, привлекая внимание Эванс, а отхватываешь от нее ты, — Джеймс безуспешно старался разрядить атмосферу. Ремус перекатился на бок, спиной к двери, и погладил Хэмиша по голове. — Сириус чет приуныл. Не знает, чем тебя разозлил. — Я не злюсь на него, — хрипло сказал Ремус. — Да? — Джеймс подошел ближе, и матрас прогнулся под его тяжестью. — Очень похоже. — Лунатик ерепенится. Я на всех злюсь. — Лунатик? До полнолуния вроде еще далеко. — Вали и лижись со своей девушкой, Джеймс. Оставь меня в покое. — Так это девчонки? Лунатик видит в них угрозу для стаи? Вряд ли он вообще бы их заметил по другому поводу. Мы всегда будем Мародерами. Ни одна девчонка нас не разлучит. Блин, Лунатик, я никогда не видел, чтобы ты так агрессивничал. Тебе что-то сказала Эванс? Ремус издал разочарованное рычание, определенно больше животное, чем человеческое, и сердито оглянулся через плечо на Джеймса. — Походу, она почти догадалась. — О чем? — Слабо спросил Джеймс. Он прочистил горло и повторил: — О чем? — А сам подумай. Сколько ебаных секретов, по-твоему, я храню? — Никто, Лунатик, никто, кроме тебя не знает точного числа. Ты мастер хранить секреты. — Мастер-клыкастер! — горько посетовал Ремус. — Каждый чертов раз, когда обо мне кто-то узнает, то у него такое охуевшее лицо: «О, бедный Ремус! Ремус оборотень, о, какой бедный, бедный Ремус, бедный чертов Ремус. Почему у тебя столько секретов, Ремус? Разве тебе не нужна наша жалость? Нам ведь так жаль, что ты урод». Он свернулся тугим клубком; ненависть, боль, гнев и безысходность закипали внутри раскаленной лавой. — А знаешь, что самое хуевое? — Он сжал кулаки и притянул к животу подушку. — Я действительно ее хочу. Хочу их жалости, потому что она намного лучше, чем ненависть, или страх, или п-п-пинки ногами, или с-се-серебряные хлысты, ложки, кочерги… Он сжался плотнее, стараясь выкинуть шокированного Джеймса из сознания. — Я хочу их жалости, потому что она почти как забота, которой бывает недостаточно. Иногда я просто хочу, чтобы кто-то заступился за меня и сказал: «Хватит с него. Он и так урод. Оставьте его в покое. С него достаточно ненависти, боли, побоев и даже жалости, он так устал. Он просто хочет с-с-спать». — Ремус судорожно хлюпнул и наконец замолчал. — Если бы я мог, я бы так и сделал, — вымолвил Джеймс. — Если бы я мог встать и сказать это, так бы и сделал. Мне не все равно. Ты заслужил жалость, ты заслужил восхищение, и веселья, и дружбы, и… и любви, но я вообще не тот человек, который должен перед тобой сейчас распинаться. И я хочу, чтобы Сириус поднял зад и перестал подслушивать, и помог бы, — но это все правда, Лунатик. Ремус приподнялся и скосил глаза в сторону дверного проема. Конечно же, там сидел Сириус, сгорбившись и притянув колени к груди. Руки беспокойно мяли корни волос. Его страдание было настолько острым, что почти физически полоснуло Ремусу по горлу. Снова закрыв лицо, Ремус сражался с нелюбовью к своей персоне, поднявшейся внутри потому, что обычно мирное и жизнерадостное лицо Сириуса изуродовало такое выражение. — Ты прав, — наконец сказал он, прикладывая максимум усилий для ровности голоса. — Конечно, ты п-прав. Прости. Я сморозил полную хрень. Я не то имел ввиду. Вообще ничего из того, что сказал. Не волнуйтесь. — Он очень гордился тем, насколько спокойно и приятно прозвучала реплика, но, подняв взгляд, увидел, что не вселил в Джеймса и Сириуса ни капли уверенности. — Ты не можешь так продолжать, знаешь? — сказал Сириус из дверного проема. — Что? — Все скрывать. Ты имел ввиду каждое сказанное тобой слово. Ты хочешь сдаться прямо сейчас, да? Я не знаю, что сказала тебе Эванс, но это довело тебя до крайности, — Сириус не отрывал лба от колен. — Я понятия не имею, о чем вы говорите. Я уже в порядке. И я серьезно рад всем вам троим. Я знаю, что вы заботитесь обо мне. Мы — Мародеры. Джеймс молча взял руку Ремуса в свою теплую ладонь. Отрешенно Ремус наблюдал, как с помощью двух рук и неистовых усилий друг разжимает его пальцы из кулака. Когда дело было сделано, на свет обнажились красные полумесяцы от ногтей, такие глубокие, что из них сочилась кровь. Долгое время все трое тупо смотрели на маленькие наливающиеся капельки. Затем Сириус поднялся на ноги и бесстрастно подошел к чемодану Ремуса. Он откинул крышку и достал из бокового отсека лечебную мазь. Никто не сказал и слова, когда кисть Ремуса перелегла к нему в руки. Никто не пошевелился, когда он начал втирать мазь в тонкую бледную кожу. Сердце ускорило ритм уже после первого прикосновения огрубевших от квиддичной биты пальцев. Почему раньше он был настолько слеп, чтобы не понимать своих чувств? Такой близкий запах Сириуса овивал все вокруг, как мягкий клетчатый плед, как треск костровых поленьев, как цветущий апрельский сад, кружа голову и пьяня разум. Ему нужно было отстраниться. Сейчас он использует Сириуса так же, как он — Ребекку. Но сила воли оставила его наедине с этим кошмаром. Кошмаром. Чудесным кошмаром. Этот украденный момент, Ремус был уверен, что видит его совсем иначе, чем Сириус. Когда Сириус взял вторую руку и по очереди распрямил каждую фалангу, разум Ремуса истошно кричал, сердце пело, а душа рыдала. Лицо же оставалось преспокойным, как полная луна.

***

Ремус хорошо играл нормального человека. Иногда за короткий временной промежуток он выставлял так много ложных личностей для разных людей, что забывал, кем является на самом деле. В такие моменты он невзначай подумывал, состоит ли он, как мозаика, из всех этих личностей, или это только плод его воображения. Может, если кому-то удастся прорваться сквозь них, снимая, как пленки, одну за другой, все, что этот чудак обнаружит внутри — пустая, задушенная оболочка настоящего человека, которым он мог бы быть. Актерский навык пригождался круглые сутки в течение следующих нескольких недель, поскольку его вынудили наблюдать за Сириусом и Ребеккой, куда бы он ни шел — как они украдкой целуются, держатся за руки и обнимаются. Бывало, Сириус возвращался в спальню с припухшими и искусанными губами, исполненный гордости, когда хватался соседям о своем последнем поцелуе. Каким-то невероятным образом герою-любовнику удалось уговорить профессора МакГонагалл включить в его расписание маггловедение на четвертом курсе, но вместо того, чтобы скрашивать этот урок для Ремуса, он превратил его в регулярную пытку по вторникам и четвергам. Место рядом с Ремусом издавна занимал Питер, поэтому Сириус сел спереди, рядом с Ребеккой. И тогда Ремус потерял счет сломанным перьям, поскольку по большей части смотрел не в конспект, а на бой в пальчики под следующим столом, или на руку Ребекки, гладящей юношеское бедро. Иногда Сириус оборачивался, лучезарно улыбаясь и подмигивания: — Добро, Лунатик? И, конечно, Ремус всегда отвечал ему своей натянутой, но обнадеживающей улыбкой книжного червя и журил: — Сконцентрируйся, балда. У тебя всего шесть месяцев, чтобы наверстать упущенное до конца триместра, — но в мыслях жаждал следующего разворота с подмигиванием, пока желудок жрал сам себя изнутри от вины. Он понимал, что его маска счастливого студента слишком хрупка для полной правдоподобности, потому что Джеймс, Питер и Сириус зачастили посылать ему и друг другу беспокойные, тревожные взгляды. Не раз Ремус ловил скучковавшихся приятелей за перешептыванием, моментально обрывавшимся при его приближении. Также он понимал, что сполна заплатит за свою бурю эмоций, когда Лунатик возьмет вверх над их общим телом. До этого Ремус и не предполагал, что может испытывать такую боль в сердце и дезориентацию. Смерть матери наступила в слишком раннем для него возрасте, а заточение отца в тюрьму вызвало сугубо положительное облегчение и надежду, оставив страх и стресс где-то позади. Нет, это было самое худшее время в его жизни, и тот факт, что он ни с кем не осмеливался поделиться своими тяготами, делали беспомощную панику, ненависть к тебе и беспросветную тоску только чище и острее. Скрываться от друзей было невыносимо, но раскрытие новейшей из тайн сулило распрощанием (и не в самой дружелюбной форме) со всеми крупицами хорошего, что у него оставались. Новейшая аномалия. Сколько еще их выпадет на его долю? Вечером перед полнолунием, когда он сгорбился под библиотечным столом, пытаясь осилить домашнее задание по Зельеварению, он на полном серьезе гадал, переживет ли эту трансформацию. Что пугало еще больше, так это то, что какая-то из частей его разбитой мозаики в глубине души — возможно, тот самый утерянный кусочек истинного «я» — надеялся, что так и будет. Он так устал от вечной борьбы. Борьбы ни за что. Казалось бы, такой простой вариант — отпустить… Он напрягся, почувствовав приближение Сириуса. Запах Ребекки смешался с холодными нотками одеколона и чего-то еще, поэтому нетрудно было догадаться, что они только что разошлись. Ремус уполз глубже в тень, когда длинные ноги Сириуса остановились напротив его защитной баррикады. Усталость и слабость в каждой клеточке тела вследствие приближающейся луны запрещали ему смотреть в лицо, вгоняющее в стресс. Сириус, вроде бы, и не заметил его, потому что выдвинул стул, который Ремус специально выставил перед собой для лучшего прикрытия, и сел, не заглядывая вниз. Ноги в полу-обтягивающих черных брюках вытянулись рядом и скрестились. С грубых ботинок подтекала вялая лужица грязи. Затем их обладатель подвинулся, блокируя собой свет, и, судя по звуку, сложил руки на столе и положил голову сверху. Ремус сидел в мертвой тишине, прижавшись к стене и стараясь не смотреть на мускулистые бедра Сириуса. Он чуть не задохнулся от страха, когда Сириус вдруг заговорил. — Игнорируешь меня, Лунатик? Даже если бы Ремусу было что ответить, слова бы все равно застряли в районе кадыка. Он обхватил колени руками и уперся в них лбом. Тело готовилось к предстоящей агонии: у него была высокая температура, голова раскалывалась, а конечности сводило судорогами. — Я знаю, что ты там. Видел, как ты двигался в тени. — Я не игнорирую тебя, — пробормотал Ремус, уткнувшись в выцветшую ткань своей формы. — Только когда это тебе нужно. В остальное время ты сторонишься меня. Особенно когда я с Ребеккой. Джеймс был прав, да? Девчонки не радуют Лунатика. Они стае угрожают. Вот почему ты не в себе. Это была веская причина, как и любая другая предложенная, но Ремус не мог уговорить себя активно распространять еще больше лжи, поэтому промолчал. — Да? Ремус вздохнул и поерзал, радуясь, что ему хотя бы не так жарко и не тошнит. Сириус долго молчал в ожидании ответа. В конце концов, он немного выдохнул; раздался легкий удар, когда его лоб стукнулся о стол. — Хочешь, я брошу ее? Я брошу, если попросишь. Ремус забыл, как дышать. Так легко сказать «да». Но что тогда? Сириус заведет другую подружку. И что же, просить его бросать их ради жалкого дружка, оборотня-оборванца? А даже если бы он и узнал о настоящей причине, мог ли Ремус просить парня, значащего для него все, лишать себя удовольствия ради односторонней любви, на которую невозможно ответить взаимностью? — Нет, — прошептал он. — Не делай этого. Она ведь тебе нравится. Сириус уклончиво хмыкнул и забарабанил пальцами по темному дереву. — Она не Мародер, — ответил он. — Мародеры всегда на первом месте. В замке полным-полно других красоток. Хотя, я так полагаю, для Лунатика конкретика не имеет значения. «Нет, не имеет» — подумал Ремус. «Пока они с тобой, не имеет значения, кто они». — Она хорошая, — снова солгал он. — Она мне нравится. И она делает тебя счастливым. А я хочу, чтобы ты был счастлив. Чтобы вся моя стая была счастлива. — Красивая речь, Лунатик, — криво сказал Сириус. — Я не верю ни единому слову. Ремус начал собирать свои книжки и листы с домашним заданием, наобум запихивая их в сумку и параллельно недоумевая, как и когда он успел так много написать. Время замерло, когда Сириус согнул ноги в коленях и легонько толкнул его носком. — Ты там не заснул? — Ты сможешь присмотреть за Хэмишем? — Ремус поднял дремавшего в бумажных комьях ежа и провел ладонью по пригнутым к спине колючкам. — Так мы каждое полнолуние этим занимаемся. Ремуш протянул руку и посадил Хэмиша Сириусу на колено. Сердце подпрыгнуло, когда подушечки пальцев коснулись ноги парня. — Нет, — мягко сказал он. — Я имею в виду, если со мной что-нибудь случится. — Красно-золотые шипы переливались в свете библиотечных свечей. — Я просто хочу убедиться, что ты не выбросишь его или что-то в этом духе. — Ремус, что происходит? — Ломающийся голос Сириуса подпрыгнул на паре слогов. — Что случится сегодня ночью? — Трансформация, ты же знаешь. Просто спросил на всякий случай, — он почти пожалел, что спросил, но чувствовал, что должен — ради Хэмиша. Внезапно перед носом появились руки Сириуса и забрали Хэмиша на стол. Через секунду они снова возникли на том же месте, и прежде, чем Ремус успел среагировать, вслепую схватили его плечо и потащили наверх. Ремус яростно сопротивлялся. Все-таки не просто так сегодня вечером он спрятался среди пыльных стеллажей, скрывая свое лицо от посторонних глаз. Однако из-за слабости он не смог помешать Сириусу зажать бедрами его талию и руки, мешая вырваться. Подбородок грубо подняли к свету. Несмотря на неловкое положение, у Ремуса не получалось освободиться из спортивных тисков. Телу оставалось только физиологически реагировать на неудобную позицию. Он потел так, будто признался Сириусу, только сильнее раз в пять. Интересно, заметен ли румянец смущения за лихорадочной краснотой его щек? — Мерлин и Моргана, Рем! — Сириус выругался, как сапожник. — Что, нахуй, с тобой? Твое лицо — как давно ты болеешь? — Это из-за трансформации… — начал Ремус. — Трансформация-хуяция, ебать, ага! Давай теперь честно! — Он слегка хлопнул по скуле Ремуса для выразительности, и тот прикрыл глаза под волной тошноты. Сейчас он чувствовал каждую свою ресничку и полыхающее место соприкосновения. — О, Господи, прости. — Сириус прижал ладонь ко лбу Ремуса. — Ты такой горячий. — Спасибо, — не сдержавшись, сказал Ремус. Вопреки своему желанию, рот Сириуса тронула полуулыбка. — Идиот. Это серьезно. — А это — Ремус, — он продолжал иронизировать. — И он будет очень благодарен, если Сириус отпустит его и позволит уйти далеко и надолго — на время превращения в слюнявого монстра. — Не отпустит, пока тот не расскажет, что происходит. Ремус вдруг подумал, что умри он этой ночью, Сириус навсегда станет чувствовать себя виновником. Он знал, что так и будет, потому что по какой-то причине тот вбил себе в голову «Ремус на меня злится». Со смирением Ремус приготовился показать ему хоть немного из всех своих разбросанных паззлов. — Ладно, — пробормотал он. — Окей, хорошо. — Что сказать Сириусу? Ему действительно не хотелось лгать своему другу. — Это… ты не виноват. Это из-за другого. Мой новый секрет. — Он кротко улыбнулся Сириусу и понадеялся, что она не выглядела так же горько, как ощущалась. — Ты же знаешь меня и секреты. Я никогда их не рассказываю. Даже если они меня сгубят. Но ты тут ни при чем. — Блять, Рем! — отрезал Сириус. — Это тебе не игра с разбитыми коленками! Ты можешь сдохнуть сегодня ночью, если тебе так плохо. — Могу, — согласился Ремус. — А это значит, что у тебя не будет времени раскрыть мой секрет. — Он вздохнул. — Я никогда ничего не рассказываю, но люди все равно меня всегда выручают. Иногда их поддержка разрушает все мои замки́. — Расскажи! — Скоро луна взойдет. Отпусти, пожалуйста. — Ни за что! Разве ты не помнишь, Лунатик? Ты сказал мне это однажды. И я запомнил. Я не отпущу. — Ты свисал с края каменной стены, — сказал Ремус, желая, чтобы Сириус понял эти слова по-другому — так, как Ремус подсознательно имел в виду их, несмотря на пройденные месяцы. Как же так получилось, что маггловские песни, казалось, диктовали ему жизнь в той же степени, как и его матери. — Тогда тебе не угрожало быть разорванным в клочья и сожранным. Отпусти, Сириус! — Скажи мне, Лунатик! Прошу. Последняя мольба разбила мир вдребезги, прорывая скудную защиту Ремуса. «Намек,» — подумал он. «Он никогда полностью не поймет меня, и придется идти окольными путями. Я скажу, что люблю его. Когда-нибудь. Я скажу. Я знаю это прямо сейчас. Я люблю его». — Сириус, — он на миг прервал внутреннюю борьбу. — Ты не представляешь, как много это для меня значит — все, что ты для меня сделал. Несмотря ни на что, ты всегда рядом со мной. Когда мне грустно, ты клоуничаешь, подбадривая меня. Когда мне страшно, ты всегда рядом, помогая бороться с моими демонами. — «Сможет ли Сириус когда-нибудь полностью понять меня?» Ремус не знал ответа, но назад дороги не было. — Я постараюсь не умереть сегодня, обещаю. Я о том, да ладно, бывало похуже. — Это пока нет луны, — Сириус вытащил руки Ремуса и крепко сжал его пальцы в своих. — Лунатик разорвет тебя на тряпки. Ремус взглянул в сталь серых глаз, и его кости затрещали от внезапного, порывистого желания прижаться губами к губам Сириуса, поцелуем забирая к себе его страх. Только ужас перед предполагаемой реакцией Сириуса не дал ему податься вперед на несколько решающих дюймов. — Отпусти меня, Сириус. Мне действительно пора уходить. Неохотно Сириус разжал колени и ослабил руки, отпуская его. — Ты присмотришь за Хэмишем? — Ты же знаешь, что да.