Я могу довести мою болезнь до алкогольной смерти или неизлечимого безумия, Либо и дальше жить в пределах моего чисто человеческого состояния. (Мерседес Маккембридж)
РЕМУС: — Лунатик? Ремус отвлекся от летнего пейзажа за окном гостиной. С ногами сидя на широком подоконнике, он в три четверти обернулся к Джеймсу и натянуто ему улыбнулся. — Ты в порядке, приятель? — спросил его друг, с беспокойством глядя на Ремуса. Ремус подтянул колени к груди и обхватил их руками, давая Джеймсу возможность сесть рядом с ним. — Все зашибись. — Нет, не зашибись. Вот вообще не так, — Джеймс запрыгнул на подоконник, свесив ноги с края и прижавшись спиной к стеклу. В общей комнате стояла мертвая тишина. Никакой толпы бушующих гриффиндорцев. Ремус, Питер и Джеймс вертелись в башне Гриффиндора, как сушеный горошек в жестяной банке, и Ремус не мог не желать, чтобы летние каникулы скорее закончились и все вернулось на круги своя. Джеймс долго о чем-то думал, а потом вздохнул и в который раз взлохматил волосы. — Прошло уже полторы недели. Знаешь, я думал, что как только мы его спасем и он попадет в Больничное крыло, все будет хорошо. Я, типа, я знал, что он ранен, но не знал, что он… — Джеймс замолчал и разочарованно подергал себя за волосы. — Я имею в виду, ты на втором курсе не вернулся полусумасшедшим и до усрачки боящимся темноты. Ремус ненавидел намек на слабость Сириуса, особенно в контексте, что он слабее Ремуса, когда все, по подсчетам Ремуса, было наоборот. — Да, вернулся, — его голос приобрел нехарактерную жесткость. — С послелунием. До этого у меня такого никогда не было. Мой разум треснул, и волк втиснулся в брешь, так что он никогда не исцелится. Некоторые вещи оставляют неизгладимые шрамы, Сохатый — и не только физические. Сириус боится темноты, но он хотя бы не в полном ужасе от серебра, Министерства, прикосновений и самого себя. Джеймс протянул руку и осторожно положил ладонь на руку Ремуса, его глаза за очками извинительно округлились. — Ты прав. Прости, Лунатик. Беру свои слова назад. Ремус опустил подбородок на колени и посмотрел на Джеймса. — Не вини Сириуса, — сказал он своему другу. — Он сломался не после нескольких недель взаперти в одиночку, в голоде, холоде, в черном как смоль подвале без надежды на побег. Он сломался после почти шестнадцати лет постоянной душащей ненависти и оскорблений со стороны единственных людей в его жизни, которые по идее должны любить его безоговорочно. Да, это трудно понять, у тебя ведь замечательные родители, которые заботятся и балуют тебя, даже взяли Сириуса под свое крыло, но на самом деле этого слишком мало, и слишком поздно. Сириус сломался уже давно. Джеймс неловко похлопал Ремуса по руке. Его рот некоторое время беззвучно шевелился, и он, наконец, прочистил горло: — Ему повезло с таким человеком, как ты. Ну, таким, кто его понимает. Вы хорошо друг другу подходите. Я рад, что вы вместе, — он смущенно кашлянул, отвел взгляд и почесал новую, тонкую щетинку, проросшую на пятнадцатилетнем подбородке, как будто удостоверяясь в своей мужественности. Ремус спрятал улыбку и снова отвернулся к окну. Он знал, что только Мародерам доводилось когда-либо видеть эту сторону Джеймса. Всем остальным он казался высокомерным, купающимся в популярности и немного жестоким в своих шуточках. Надо ли сказать Джеймсу, что, возможно, у него возникнет больше шансов с Лили, если он снимет этот панцирь? Хотя навряд ли его друг вообще знал, что они у него есть. — Я должен рассказать Нилу и Анжеле о нас, э-э-э, ну, о Сириусе и мне, — вместо этого Ремус, сжалившись над Джеймсом, который неуверенно ерзал в эмоционально окрашенной тишине, немного увел тему. — Но я не могу принудить себя сделать это сейчас, во время всего этого переполоха, еще и трансформация на носу и все остальное… — У тебя полно времени. Забей, приятель. Не кори себя. Ремус бросил на Джеймса насмешливый косой взгляд. — Что думаешь о Снейпе? — Нюниус? — Джеймс вопросительно нахмурился. — Каким блядским чертом он связан со всем этим? — Он пододвинулся ближе и заговорчески выпалил: — У вас с ним личная тайная вражда? Я прокляну его вместо тебя, если хочешь. Можно? Ремус рассмеялся. — Нет, Сохатый. Мне просто нужно было проверить, что это точно ты. А то эта демонстрация пугающего количества сочувствия и сострадания смахивала на замену тебя самозванцем. Нужно было убедиться в твоих склонностях к убийствам. — Нюниоцидальные наклонности, ага. Я не собираюсь калечить каждого встречного. — Слизеринские наклонности, — предположил Ремус, и Джеймс криво улыбнулся. Он сдвинул очки на нос и прислонился спиной к окну, отбивая ритм пятками по стене под подоконником. — Полагаю, ты сегодня вечером опять забиваешь мантию? — Если не возражаешь. У твоей мамы плохая привычка околачиваться по ночам в Больничном крыле. — Бедный Лунатик, — Джеймс щелкнул пальцами по его колену. — У тебя хоть одна минутка выдалась с ним наедине? — Когда он спит только. Джеймс склонил голову, в его глазах мелькнула странная злость. — Ох, Ремус. Бродяга знает об этом твоем извращении? Ремус непроизвольно раздулся от возмущения и легко стукнул Джеймса кулаком по голове. — Вынь свои мозги из сливной канавы, Поттер. Ты прекрасно понял, о чем я. — Извиняюсь, — Джеймс совершенно не раскаялся. — А ты и впрямь сияешь, когда краснеешь, ты знал? Ремус заалел еще гуще. — Заткнись. Джеймс пару секунд усмехался собственному непревзойденному чувству юмора, и вдруг протрезвел: — Когда ты выходишь? — Через полчаса. Мадам Помфри уже должна лечь спать. — Я принесу мантию, — Джеймс оттолкнулся от подоконника и взбежал вверх по лестнице в спальню.***
После спасения Сириуса Ремус каждую ночь брал мантию-невидимку и безропотно ходил в Больничное крыло. Карта Мародеров — почти завершенная, за исключением нескольких неточностей, которые еще предстояло сгладить, — раскрылась в руке Ремуса, и он с облегчением увидел точку с подписью «миссис Поттер» в другой части замка, а не в палате, как это часто бывало. В те ночи Ремус тоскливо оставался невидимым, издалека наблюдая, как миссис Поттер убирает волосы Сириуса с его лица и успокаивает от кошмаров. Он проскользнул в лазарет, и его чувствительный нос тут же уловил исходивший от кровати Сириуса запах страха, слегка металлически-медный, побудивший Ремуса тут же поспешить туда, где Сириус беспокойно метался в белых больничных простынях. Его лицо исказилось, и он сдавленно хныкал в панике. С прикроватной тумбочки светила несгораемая волшебная свеча. Ремус наклонился и схватил его за плечи, слегка встряхнув. — Сириус! Бродяга! Проснись — это просто кошмар. Проснись! Сириус отпрянул от его рук, и пустые серые глаза в пушистом обрамлении ресниц распахнулись, на летящее мгновение взглянув в лицо Ремуса. Ремус провел рукой по его горячему лбу, зачесывая влажные волосы наверх. — Это всего лишь я. Это Ремус. — Лунатик… — Сириус неуверенно хрипнул. — Да. Лунатик. Давай, Бродяга. Проснись, ради меня, детка. Просыпайся наконец. Сириус словно напряженно скривился, и только потом до Ремуса дошло, что он пытался вымученно улыбнуться. — Н-звал… назвал деткой, — просипел он. Ремус коротко посмеялся. — Честно говоря, я пробовал скопировать маму. Мою настоящую маму. Я не очень много о ней помню, но она точно этими словами будила меня от кошмаров. Сириус изобразил недовольную мину, картинка перед ним явно прояснялась, и он стряхивал с себя остатки кошмара. — Ты все испортил, Лунатик! — Как? — Ремус улыбнулся. — Тебе разве не нравится, что я называю тебя деткой? Сириус слегка пожал плечами, отведя взгляд. — Обычно ты не называл меня ласковыми прозвищами. Ремус уловил этот редкий момент Сириусовой открытости. Полусонный, застенчивый, с недособранными решительными «мужицкими» щитами. Он думал о том, как сильно ему нравилась легкая дрожь, которую Сириус вызывал у него каждый раз, как с его губ слетало слово «детка». — Ну, тогда не буду, кексик, — поддразнил он, наклоняясь вперед, чтобы поцеловать Сириуса во вспотевший лоб скривившимися в ухмылке губами. — Не так! — Как насчет пампушечки? — Нет! — Крохотулечка? — Точно нет. — Маленькая сюсипусьная сосисочка? — Я никому не позволю называть себя маленькой сосиской. Помни это, Люпин, — Сириус напустил на себя угрожающий вид, но его спутанные волосы, опухшее ото сна лицо и тени тревожных снов придавали ему схожесть со страдающим от запора бедолагой. — У тебя будто камень в кишке застрял, — фыркнул Ремус. — Ты пришел сюда меня оскорблять? — В том числе. Глаза Сириуса блеснули в мерцающем свете свечи. — А что еще? — Я прибыл к вам с дарами далеких земель Сладкого Королевства, — Ремус вытащил из кармана мантии небольшой прозрачный пакетик конфет и шоколадок, и водрузил его рядом с подсвечником. — Что-нибудь из этого побывало в ваших ноздрях? — уточнил Сириус. — Что? Нет! — Ну, мало ли Пит положил новомодный тренд, — Сириус застонал и повернулся на бок, поглаживая рукой живот. — Все реально так плохо? — жалостливо спросил Ремус. — Мадам Помфри оставила одно обезболивающее. Одно. Много нельзя, ты же помнишь. — Просто дай мне эту проклятую штуку, — взмолился Сириус. Ремус взял флакон и протянул ему, и Сириус за раз выпил все содержимое. — Ложись на спину, — скомандовал Ремус, прижимая плечо Сириуса к кровати. Парень неохотно развернулся. — Ты че? — Сириус все еще глухо постанывал от боли. Ремус заколебался, внезапно занервничав. Он не был уверен в истоках своей резкой смелости, но подумал, что ими были смутные послелунные воспоминания, связанные с ощущением теплых, надежных рук вокруг себя, нежно пробегающих по спине. Ритмичные движения руки Сириуса всегда снимали изводившие его боли и успокаивали перегруженные мышцы спины. — Просто лежи спокойно, — сказал он Сириусу. — Хочу унять боль. — Как? Ремус собрал всю свою гриффиндорскую храбрость и потянулся, чтобы осторожно стянуть верх пижамы Сириуса, обнажая все еще прилипший к спине белый живот парня. — Лунатик! — Сириус был потрясен. — Что ты делаешь? Я… я не хочу пока заходить дальше в сексуальном… э-э... Сейчас я не такой дерзкий. Ремус покраснел, но храбро стиснул зубы. — Ничего сексуального. Я хочу помочь, — он послал Сириусу просящий взгляд, и тот смягчился. С их первого импульсивного момента в ванной Ремус редко инициировал их поцелуи или другие интимные моменты (за исключением послелуний, когда находился не в своем уме). Не хватало уверенности в себе, и он боялся сделать что-то не так. Как Сириус терпеть не может. Ремус подозревал, что Сириус его уже раскусил, поэтому не удивился, когда тот протянул руку и взял его ладонь, направляя к своему телу. — Ладно, Лунатик. Знаешь, я бы сразу сказал, если бы ты сделал мне неприятно. Я никогда не буду обижаться за твои порывы к чему-то новому. Живот Сириуса под его рукой, опустившейся ниже четко очерченной грудной клетки, был тугим и теплым. Изнемогающие от постоянных нагрузок мышцы сокращались от боли. Зелье, которое он принял, было слабым, и на его действие уходило порядочное время, но это единственный препарат, не отвергаемый израненным желудком Сириуса. — Скажешь, если будет больно, — сказал он Сириусу. Медленно он начал водить рукой по самому больному, на его взгляд, участку, сначала еле касаясь, а потом все увеличивая давление и площадь соприкосновения. Мышцы понемногу расслабились от смеси зелья и нежного массажа. — Боже, Лунатик, — выдохнул Сириус, выдавая облегчение. — Откуда ты знаешь, как это сделать? — Иногда приходится перед полнолуниями. Понимаешь, когда мышцы подготавливаются к переменам, то начинают сокращаться и ныть, и по-другому этот период не переждать. Ну, мне помогает. И тем лучше, если делаешь это не сам. И после луны тоже, поглаживание спины вверх-вниз. Я мало что помню о тех часах, но это точно было, и оно помогало успокоиться. — Приятно слышать. И животу приятно. Это ебаное зелье вообще не работает, — Сириус закрыл глаза, и Ремус буквально видел, как боль начала его покидать. Он массировал обеими руками все, начиная с подреберья и заканчивая на уровне тазовых костей, где болталась резинки пижамных штанов, проводя по животу Сириуса и вдоль его боков. Несмотря на собственные заверения Сириусу, он не мог не найти всю ситуацию странно эротической. Пупок Сириуса аккуратным овалом выделялся на фоне его бледной аристократической кожи. Тонкая полоска мягких темных волос под ним сбегала под пижаму. Легкие постанывания от притупления боли не уменьшали проблем Ремуса. — Кажется, ты говорил «ничего сексуального», — через некоторое время сонно съехидничал Сириус. Ремус виновато отдернул руки. — Я так и хотел. Сириус открыл глаза и улыбнулся. — Разве я жалуюсь, детка? Продолжай. Ремус полностью убрал руки и сжал их на коленях. Интересно, боролся ли Сириус с возбуждением так же сильно, как и он? Судя по чуть более объемной, чем обычно, выпуклости под клетчатыми штанами, на которую Ремус отчаянно старался не смотреть, так оно и было. — Это плохая идея. Сириус, казалось, очнулся от нагнанной сонной дремы и непонятливо посмотрел на Ремуса. — Что случилось, Луни? — Ничего. Просто не хочу пользоваться тобой, пока ты нездоров. — Мы вместе, Ремус. Нет никаких «использований». Ремус покачал головой, не в силах объяснить виноватую неловкость, которая, казалось, поселилась в его внутренностях. — Тебе нужно поспать, и мне тоже. Полнолуние через несколько дней. Вот, я положу твои сладости в выдвижной ящик, чтобы мадам Помфри их не заметила и не конфисковала. Не ешь все сразу, а то плохо станет. Он протянул руку и выдвинул ящик. — Лунатик, нет! Сириус был недостаточно быстр, чтобы остановить его, и ящик со скрипом открылся. Ремус уставился в него, недоумевая, зачем Сириус пытался его остановить. Затем обоняние уловило мощный спиртной запах огневиски, и он дернул затяжку до упора. С грустным звяком выкатилась опустошенная наполовину бутылки «Лучшего огненного виски Огдена». Дрожащей рукой он поднял ее. — Так вот почему твой желудок не заживает, — пробормотал он, полный разочарования. Сириус перекатился на живот и уткнулся лицом в подушку. — Тебе все равно, что ты с собой делаешь? Сириус пробормотал что-то в подушку, и это больше походило на лепечущее хныканье, чем на реальную речь. Ремус повертел бутылку в руках, разглядывая этикетку. — Мой отец пил эту дрянь, — прокомментировал он, намеренно сохраняя ровный голос. — Он пил и пил, пока его разум не помутился к чертям. И он всегда становился более нелогичным и жестоким. Наверно, даже он был бы потрясен тем, как сильно избивал меня под воздействием алкоголя. Пальцы Сириуса сжимали подушку как спасательный круг, и он немного повернулся, чтобы Ремус мог его понять. Его голос был грубым и надломленным. — Я бы никогда тебя не ударил, Ремус. — Убивая себя, ты делаешь мне еще больнее. Ты не понимаешь, как алкоголь влияет на здоровье и суждения. Прошу, Сириус. Не делай того, о чем будем жалеть мы оба. Пожалуйста, умоляю, пообещай мне, что больше не будешь пить. — Оно мне нужно, — прошептал Сириус. — Только так я могу пережить сон. Только так я могу находиться в одиночестве. Он убирает весь негатив из моей головы. — Думаешь, я не знаю, каково это? — спросил Ремус. — Перестав об этом думать, ты не сбежишь. Не сбежишь от самого себя. Посмотри в лицо своим проблемам, а не прячься. Вот почему я здесь, и Джеймс, и Питер, и Поттеры. Мы хотим помочь тебе с этим, но не можем, пока ты методично себя уничтожаешь. — Ради всего блядского святого, — внезапно рявкнул Сириус, гнев вспыхнул в его глазах. — Завали со своей мелодрамой! Это просто напиток. — Это не просто ебаный напиток! Ты не понимаешь, что он делает с людьми. Разве мои шрамы недостаточное доказательство? — Ты заебал сравнивать меня со своим ебанутым отцом! — Тогда перестань вести себя как он! — Ремус вздохнул и потер лицо рукой. — Пожалуйста, я люблю тебя. Я умоляю тебя — я умоляю тебя не делать этого. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Для меня, если не для себя. Я никогда не просил тебя ни о чем другом. Пожалуйста, ради меня. — Это низко, Ремус. Признаваться в любви и тем самым мной манипулировать. Ремус стиснул бутылку, и Сириус снова откинулся на спинку кровати, окончательно сдавшись. — Ладно, хорошо, — сердито рыкнул он. — Я перестану пить. Если это для тебя так важно, я не буду этого делать. Из горла Ремуса вырвался странный булькающий смех, и ноги подкосились от облегчения. — Обещаешь? — Да. Обещаю. — Откуда ты вообще ее взял? — Ремус встряхнул бутылку. — Из своего чемодана. Попросил эльфа принести мне. Ремус еще раз неприязненно посмотрел на бутылку, словно это она была виновна во всех человеческих грехах, и спрятал ее в карман. — А тебе она на кой черт? — Избавлю тебя от искушения. — Ты мне не доверяешь? Ремус хотел сказать: «Алкоголь делает из людей лжецов», но вместо этого: — Конечно, доверяю. Но зачем оставлять ее здесь и мучить тебя? Сириус потянулся, более-менее удовлетворенный таким ответом. — Я правда не хотел тебя разочаровывать, Лунатик. — Я знаю, Бродяжка. — Лишь хотел очистить свой разум. Чутка все упростить. — Знаю. Все нормально, — Ремус наклонился, сдернул верх пижамы Сириуса обратно, и расправил одеяло поверх. Он вновь откинул длинные кудри Сириуса в сторону. — Засыпай. — Ты же не уйдешь, да? — Сириус предпринял тщетную попытку изобразить безразличие. — Я останусь, пока ты не проснешься, — успокоил его Ремус. — Но я накину мантию, ничего? Мне ведь не положено быть здесь ночью, — Он набросил мантию на плечи и скрылся из виду. Рука Сириуса выскользнула из-под одеяла и нырнула под мантию, стягивая руку Ремуса с колен. Ремус решил не спрашивать, зачем Сириус до боли вцепился в его руку. Этот жест был больше связан с отчаянием, чем с романтикой. Радужки Сириуса долгое время подрагивали под веками и только спустя час его дыхание замедлилось. — Все будет хорошо, — очень тихо прошептал он, глядя на их сцепленные руки. Его тревожила видимость части тела. — Я поймал, я не отпущу. Никогда.***
Сириуса выписали из больничного крыла через две недели, всего за несколько дней до начала нового семестра. Ни для кого из них пролетевший остаток каникул не был легким. Трансформация Ремуса прошла особенно ужасно из-за бурлящих в нем эмоций, и в результате Сириус не единственный коротал в лазарете августовские вечера. — Ты не представляешь, как это прекрасно — ощутить наконец вкус свободы, — говорил Сириус, пока Ремус и Джеймс помогали ему протиснуться сквозь дыру в портрете. Недели без физической активности ослабили Сириуса, к восьмому этажу он запыхался и сбивался с ног, несмотря на поддержку Мародеров большую часть пути. — Поверь мне, мне знакомы твои чувства при побеге от мадам Помфри, — с усмешкой сказал Ремус. Он дотащил Сириуса до дивана у огня и отпустил его. — Напомни мне потом не подкалывать тебя за твои бесстыдные упрашивания к ней. — Я никогда ее не упрашивал так бесстыдно, как ты только что, — Ремус сел рядом и вытянул ноги. — Тем более ты сам себе увеличил срок отлеживания. — Я? — Сириус вскинул брови. — На себя посмотри. Именно ты первым всегда стучишься Смерти в дверь. — Ничего я не стучу, — отшутился Ремус. — Я звоню в звонок и убегаю. Она это ненавидит.***
Как бы Ремус ни ждал прибытия остальных учеников, он совершенно забыл, сколько хаоса они приносили с собой. В башне, полной гиперактивных гормональных подростков, было не найти уединения. К несчастью для Сириуса, хоть его внешний вид значительно улучшился за то время, что он находился на попечении мадам Помфри, невозможно было не заметить тот факт, как он ослабел и оголодал. Слухи жужжали, как комары на болоте, влетая в одно гриффиндорское ухо и вылетая изо рта, распространяясь оттуда по всей школе. Из того, что слышал Ремус, они варьировались от возмутительно нелепых (что Сириус случайно проглотил яйца гастрокалиновых змей, и теперь они пожирают его изнутри, а ему самому осталось жить всего две недели) до пугающе близких к истине. Мародеры отбивались от слухов, как могли, но Ремус видел, какой урон наносит ему разворачивающаяся ситуация. Сириус медленно отдалялся от своих друзей и исчезал сам по себе на долгое время, забирая карту Мародеров, чтобы они не могли его найти. Ремус чувствовал себя совершенно беспомощным, и из-за грызущего беспокойства Лунатик то и дело выползал на поверхность, и загнать его обратно с каждым разом становилось все тяжелее и дольше. Однажды ночью во вторник, через три недели после нового школьного семестра, Ремуса разбудили испуганные всхлипы со стороны постели Сириуса. Он немного удивился, ведь Сириус в последнее время всегда накладывал заглушающие чары, поэтому он скатился с кровати и поплелся к нему. На следующей кровати сонно сидела взъерошенная фигура Джеймса. — Все в порядке, — прошептал Ремус. — Я иду. Джеймс вяло кивнул и рухнул на спину, повернув лицо к задернутому пологу Сириуса. Ремус проскользнул внутрь, не сдвигая занавесок. В ту ночь Сириус вернулся после того, как остальные уснули. Предположительно, он скрывался от всех на своем старом месте, куда всегда уходил, когда дела становились слишком плохи. На нем все еще была школьная мантия, а сам он свернулся калачиком поверх одеяла. Глубоко из горла вырвался странный низкий хрип, и Ремус увидел в свете палочки Сириуса, брошенной в нескольких дюймах, что лицо его побелело и перекосилось от страха. — Сириус! Ремус осторожно встряхнул свернувшееся тело Сириуса. От этого тот сжался еще крепче. Ремус ткнул его сильнее и ошарашенно отдернулся, когда Сириус взметнулся вылетевшей пружиной и вслепую замахнулся на Ремуса. — Это я, Бродяга! Одной рукой Сириусу удалось зацепиться за ворот пижамы Ремуса и потащить его на себя. Он смутно вгляделся в его лицо. Выдохи пахли несвежим хересом. — Ты обещал, Сириус, — Ремус похолодел от предательства. — Че? — Сириус все пытался проснуться. Его голос был невнятным ото сна и опьянения. — Ты обещал, что не будешь пить, — Ремус злостно по одному оторвал пальцы Сириуса от горловины. — Лунатик-Лунатик-Лунатик, — пробормотал Сириус, прижимаясь к нему крепче. — Не ухди! Они здсь. Я их чууую, пйми. Ползщие темные твари. Не ухди, мой Лнатик. В моей голове. Пжлста-пжлста-пжлста! Ремуса тошнило от смеси жалости, любви и гнева. Он бросил попытки увернуться от достающих рук, и Сириус вжался в него со всей дури. — Не-не-не… Не уходи. Не уходи, детка. Как обычно, это слово сгубило его и все его принципы, и он позволил утащить себя в постель, а Сириус зарылся в его грудь так, что напомнил Ремусу Хэмиша. Ремус, как мог, устроился под боком долговязого парня. Сириус по-собачьи фыркнул и снова провалился в сон.***
Ремус знал, что в семье Блэков царило безумие. Он задавался вопросом, было ли раздвоение личности частью их генетического кода, или же эта разновидность умственного искажения была индивидуальна для Сириуса. Когда Сириус поднабрал веса и слухи начали рассеиваться, его хорошее настроение, вроде бы, вернулось вместе с его внутренним (или, в случае Сириуса, внешним) Мародером. В течение дня Сириуса можно было увидеть за игрой в квиддич, ворующим еду с кухни, замышляющим проказы с Джеймсом, который от всей души радовался нормальности закадычного соучастника. Когда он решал, что Ремус слишком усердно работает, то прижимался к нему и щекотливо дышал в шею, пока Ремус не соглашался на продолжительный сеанс поцелуев в спальне или в пустом классе, либо на помощь другим Мародерам в мелких пакостях. Во всех смыслах Сириус, казалось, вернулся к обычной жизни. Однако по ночам Ремус часто просыпался от резкого медного запаха страха и выскальзывал из постели, ложась рядом с Сириусом, от которого несло хересом и который бредил о темных тварях, ползущих из тьмы. Провалиться в прерывистый сон ему удавалось только в тепле Ремуса. Дневной-Сириус был диким, бойким, падким на шалости, озорником с щенячьим хвостиком — совершенно свободным от тревог, страхов или теней подвальных темных воспоминаний. Ночной-Сириус — темная, безнадежная противоположность, страдающая от медного, наполненного страхом безумия.