I look inside myself and see my heart is black Я заглядываю внутрь себя и вижу, что мое сердце черное, I see my red door and it has been painted black Я вижу мою красную дверь, но она окрашена в черный. Maybe then I'll fade away and not have to face the facts Может, тогда я исчезну, и мне не придется мириться с действительностью. It's not easy facin' up when your whole world is black Нелегко принять факт, что весь твой мир стал черен. The Rolling Stones - Paint It, Black
СИРИУС: Сириус чувствовал себя ужасно. Ему казалось, что все, чем он занимался с тех пор, как его вытащили из подвала — предательства и членовредительство. Оно повторялось снова и снова, и он уже не мог это остановить. Вначале — обещание не пить. Тогда оно выражалось в его неспособности обращать внимание на потребность Ремуса в физической привязанности, а ведь Сириус знал, что тот так редко просит об этом, но так отчаянно в ней нуждается. Сириус знал, что Ремус разрывается изнутри (и из-за полной луны снаружи) из-за своем беспокойства о состоянии Сириуса. А теперь он вновь обидел Ремуса, зайдя так далеко, что назвал его предателем. Сириус сделал еще один глоток из бутылки домашнего хереса, которую держал в руке. Ирония заключалась в том, что он вновь пребывал в комнате, эгоистично хранимую в секрете от Ремуса, и делал то, что пообещал не делать. Сириус прижался лицом к красно-золотой парчовой ткани, которой был обит один из пуфиков, и жалобно икнул. Красный и золотой. Цвета Гриффиндора. Храбрости, которой в нем нет. Сейчас Ремус один-одинешенек в Больничном крыле, дрожит и изнемогает от судорог, пока его мышцы и сухожилия растягиваются и готовятся к трансформации, до которой оставались считанные часы, если не минуты. Если Сириус побежит сейчас, то сможет увидеть его до отправления в Гремучую иву. Но он не мог заставить себя это сделать. Не мог решить, улучшит ли это ситуацию — извинением и показательным сожалением —, или усугубит ее — в конце концов, он пьян, а Ремусу об этом знать не стоило. И вообще, почему он сегодня начал пить? Он смутно помнил, как убегал из библиотеки, злоба на всех, включая самого себя, месилась под ребрами и тянула за внутренние органы. Собственные мысли снова и снова выплевывали в него горькую правду о том, как он не заслужил Ремуса, и что Ремусу нельзя снова его прощать. Тогда ноги сами собой принесли его на кухню, и домовые эльфы, всегда пытавшиеся угодить, сунули ему в руки бутылку хереса даже без его просьбы. Он не смог устоять перед искушением блаженной бездумности, исходившей от тяжелого опьянения. Коричневое стекло бутылки то приближалось к глазам, то отдалялось, в месте с его смешным искаженным отражением. Внезапно стало тошно. И вина тому алкоголь. Все началось с алкоголя. Все началось, когда он приказал домовому эльфу принести ему в спальню лучший огненный виски его отца. Отсюда и плакаты на стене, которые он никогда не собирался расклеивать. Отсюда и погреб, бочки с вином и теневые демоны, что росли и мутировали на краю каждого затемненного пространства. И, конечно же, обещание Ремусу. Нарушенное обещание. Во всем виноват алкоголь. Он уставился на невероятно узкое в эту секунду горлышко бутылки, перегнулся через край пуфика и вырвал прямо через свои руки. Снова сев, он швырнул бутылку в стену со своим архетипическим талантом Сириуса Блэка к драматизму. Приятный грохот ласкал уши, и стеклянные осколки разлетелись во все стороны, сверкая переливчатым светом сотен плавающих свечей. Нужно срочно увидеть мадам Помфри. Она сможет помочь ему. Со всей Помфривской осторожностью. Возможно, он даже мог бы убедить ее не рассказывать об этом Дамблдору или МакГонагалл. Или, что еще хуже, Поттерам или Андерсам. Он посидел несколько мгновений, наблюдая, как блестящая янтарная река хереса медленно стекает со стены и попадает в трещины белокаменного пола. Цвет напомнил ему глаза Ремуса — глупая мысль, которой у него никогда бы не возникло, если бы он не был так упит, уверял он себя. Затем он грубо поднялся на ноги, выдернул карманные часы и откинул их резную крышечку. Было намного позже, чем он предполагал. Луна уже взошла, и Ремус благополучно укрылся в Визжащей Хижине. Ему срочно нужно пойти к мадам Помфри, пока он не потерял самообладание. И не терпелось рассказать об этом Ремусу. И только когда он уже в реальности плелся по коридору, и из-за телесных передвижений алкоголь с новой силой хлынул в вены, он осознал, насколько же был пьян. Идти по прямой не представлялось возможным, и ему постоянно приходилось сопротивляться желанию захихикать при мысли о восторженном лице Ремуса, когда расскажет ему о своем плане вылечиться. Мысли все путались и становились смутнее, и он пропустил поворот к лазарету, выйдя прямо на Главную лестницу, у Большого зала и входных дверей. «Проклятие! Сконцентрируйся, Сириус!» Он застопорился и схватился за голову, силясь вспомнить кратчайший путь обратно. Да, налево, потом ход под гобеленом дамы с единорогом. Он повернулся и лицом к лицу столкнулся со Снейпом. Нос сморщился от отвращения. Да-а, его нос настолько выпирал и исходил мимическими складками, что от него прямо веяло отвращением. Сириус подавил очередной порыв хихикнуть. — Боже мой, Блэк! — Снейп сходу начал язвить. — Что, черт возьми, ты пьешь? От тебя пахнет старым пабным ковром, — несмотря на его смелые слова, Сириус был уверен, что заметил странную вспышку страха в темных глазах Снейпа, когда тот вдохнул характерный спиртной запах перегара. Это тревожно напоминало Ремуса во время обнаружения виски в ящике тумбочки Больничного крыла. «Мой отец пил эту дрянь…» — Ой, проваливай, Снивеллус. — отрезал Сириус. Он не в настроении для драки со слизеринцем. Кроме того, тошнотворно сентиментальный укол жалости при виде страха так и останавливал его. К сожалению, он был более чем в хлам, и то, что на самом деле вышло из него, больше походило на «Првиливай, Ню-юнис» Снейп выглядел злобно довольным. — О, ты надрался как свинья, не так ли, Блэк? Скажи мне, что бы ты сделал, если бы узнала МакГонагалл? Или твой драгоценный профессор Дамблдор? Он-то думает, что у тебя из задницы солнце светит, верно? Как же, слизеринец превратился в гриффиндорца. Хватает сил противостоять факультету змей? Сириус изо всех сил пытался сосредоточиться. Он молча ругал себя за пьянство. Будь он трезв, он бы проклял Снейпа и оставил его гнить в луже собственного жира. Но если бы он не пил, он бы вообще не попал в такое положении, разве нет? — Не смей им гврить, — рявкнул он на Снейпа, когда наконец переварил смысл слов слизеринца. Угрожающий тон был разрушен невнятной речью. — Или что? — Снейп гадко рассмеялся. — Рыгнешь в меня? — Он прислонил свое костлявое тело к стене. Сириус догадался, что он стремился к беззаботной пафосности, однако, чего он действительно добился, так это отчетливого впечатления стервятника, повешенного за загривок на крючок. Сириус открыл рот, пытаясь придумать умный ответ. — В этом твой секрет, Блэк? — жестко спросил Снейп. — Ты тайный алкоголик? Держу пари, у тебя еще куча секретов, не так ли? Сириус непонимающе посмотрел на него. — Знаешь, о секретах мне известно все, — продолжил Снейп. — Включая то, насколько разрушительными они могут быть, — его мерзкие губы растянулись в выражении, которое можно было принять за улыбку — если смотрящий человек близорук, сбит с толку и слегка поддат. — Например, я все знаю о Люпине. Это короткое предложение поразило Сириуса, как окатившее спросонья ведро холодной воды. «Ебаный Нюниус знает о линкантропии Ремуса! ОБОЖЕОБОЖЕОБОЖЕ! Мерлин, помоги мне! Что станет с Ремусом, если он расскажет? О БОЖЕ, Министерство… Резервации оборотней… Серебряные кнуты…» — И тут до его потрясенного, опьяневшего разума наконец дошло. «Он собирается шантажировать меня. И я ничего не могу сделать. Только повиноваться. Ради Луни.» — Чего ты хчешь? — слабо прошептал Сириус. — Вбмен на молчание. — Мерлин, он так хотел быть трезвым. Ему нужно было подумать. Снейп ухмыльнулся. — Я впечатлен, Блэк. Даже когда ты пьян до синего, ухитрился довольно быстро сообразить. Сириус покачнулся и протянул руку, чтобы ухватиться за стену. Снейп подкатил глаза. — Этим вечером я встречусь кое с кем в Хогсмиде. Мои друзья хотят меня представить. Слизеринские дела, ты понимаешь, — он подавил смешок и насмешливо осмотрел Сириуса с пят до головы. — Или нет, в твоем случае. Сомневаюсь, что ты способен что-то уразуметь кроме того факта, что я собираюсь шантажировать тебя до скончания времен. В общем, я собирался улизнуть через главный вход, — он кивнул на гигантские запертые двойные двери. — Но я знаю, что ты и твои маленькие друзья знают все потайные ходы. Скажи мне, как пробраться в Хогсмид, или я расскажу всей школе. Дыхание Сириуса сбилось. Снейп не просил его о чем-то сверхужасном. Пробраться в Хогсмид. Конечно, это печально, но теперь тайна Лунатика находилась в чужих руках. Он мог заставить Сириуса или любого другого Мародера пойти на что угодно, в любое время, с этого момента и до конца седьмого курса, и даже после. Из-за этого жизнь Ремуса может быть разрушена навсегда. «Я ничего не могу поделать. Я должен сказать ему». Так, отсюда три прохода в Хогсмид. Тот, что за зеркалом. Тот, что за горбатой ведьмой, и, конечно же, тот, что за Визжащей Хижиной. Снейпу о нем знать нельзя. Особенно сегодня. Было полнолуние, и Ремус… «О, Мерлин». Это великолепно. Выход из этой затруднительной ситуации. Боже, да он гений, даже будучи пьяным! Это абсолютнейшая месть Мародеров. Розыгрыш всех розыгрышей. Способ показать, что никто не посмеет связываться с Мародёрами, а особенно с его Луни. Они могли навсегда избавиться от Снейпа и его шантажерских наклонностей. Какой же он гений! — Окей, Нюн-нис, — выплюнул он, пытаясь звучать неохотно, а не победоносно. — Я скаж-жу тебе, где блядский прход. Он под корнями Гремуч-ивы. Рядом ход из кридора лазазарета. В стволе узел, стопает ветки. Проход ведет в Хогсмид. Снейп торжествующе усмехнулся и развернулся летучей мышью. — Лучше бы ты сказал правду, Блэк. — окликнул он через плечо. — Если нет, я поведаю всей школе о вас с Люпином и ваших извращенных отношениях! Сириус замер. ЧТО? Очередное ведро ухнулось ему на голову. Он даже почти протрезвел. У Снейпа был не тот секрет. Снейп знал об их отношениях, а не о том, что Ремус был оборотнем. А потом что-то еще поразило его. «О Боже, я же убью Снейпа. Нет, Лунатик убьет Снейпа. Я превращаю своего Ремуса в убийцу. О Боже, это же невозможно скрыть от Министерства… Что я нахуй наделал?» Он должен остановить Снейпа. Несясь по коридору, спотыкаясь о стены, его одурманенное тело пыталось нагнать подлеца. «Должен-найти-Снейпа-ОСТАНОВИТЬ-Снейпа…» Вон! Темная фигура впереди спешила в еще более темный коридор. — Снейп! Стой! — Сириус? Сириус оступился и чуть не упал. — Джеймс? — Я тебя повсюду ищу! Ты знаешь, сколько сейчас времени? Я думал, ты, может, сделал без меня какую-нибудь глупость. — О, Боже, Джеймс, я сделал! Я сделал ужасное! Помоги мне! — Сириус повис у Джеймса на плечах. — Что? Что ты сделал? — Я рассказал Снейпу, как пройти через Гремучую иву. Он идет туда прямо сейчас! Даже в тусклом свете Сириус увидел, как Джеймс побледнел. — Пожалуйста, скажи мне, что ты шутишь, — Сириус, икая, покачал головой. — И ты снова бухой! О, ебучий черт, мы должны остановить его, — Сириус теперь кивнул, готовясь к долгому бегу. — Нет! Ты просто… блять, сука! Просто иди и скажи Дамблдору. Ты не в том состоянии, чтобы спасать Снейпа. — Но… — Просто делай, как я, блять, сказал! Сириус отшатнулся и слабо кивнул. Джеймс уже мчался по коридору вслед за Снейпом. «Что я наделал? Что я наделал? Что я наделал?»***
У Сириуса пропал дар речи. Пустота — ни мыслей, ни эмоций. Весь его разум превратился в зияющую дыру немого шока. Оказалось, самым быстрым путем к забытью, бездумному состоянию был не алкоголь, а непоправимое предательство самого любимого человека на свете. Он даже не мог вспомнить реакцию Дамблдора. Рисовалась нечеткая картинка, пересказанная кем-то другим, как он, чуть ли на четвереньках, вполз по лестнице в кабинет Дамблдора и долбился в дверь личных покоев. Предположительно, он выболтал всю историю, потому что следующее воспоминание было о грубом толчке к стулу. И директор ушел, все еще облаченный в пижаму в оранжево-фиолетовую полоску. Вроде, даже босиком. Единственными звуками в кабинете были жужжание и щелканье различных инструментов непонятного приспособления, расставленных по всем поверхностям комнаты, и тихий треск догорающего огня в большом камине у дальней стены. Сириус потерял чувство времени. Он мог быть здесь минуты, часы, дни… он понятия не имел. Снейп умер? В голове не было даже каши. Ничего. Желудок крутило и жгло кислотой, посылаемой вверх по пищеводу. В горле тоже першило. А Лунатик? Он разорвал его в клочья? Желудок снова скрутило, и он перегнулся через спинку стула, изрыгая скромные остатки еды. Вернее, в нем не осталось ничего, кроме злосчастных капель хереса, и после продолжительной сильной рвоты ему удалось поплеваться желудочным соком вперемешку с кровью и черной желчью. Каждый мускул торма болел и спазмировался. Откинувшись на спинку, он растянулся на стуле как мог, рассматривая скудную лужу рвоты под собой, не в силах пошевелиться, пыхтя и хрипя. Как долго он сидел в таком положении? Луна незаметно закатилась за горизонт, и Сириус спохватился о рассвете только с первыми лучами утреннего солнца, коснувшимися его щеки. Его снова вырвало. Где носило Дамблдора? Прошло уже несколько часов. Словно в ответ, раздался громкий скрежет горгульи и движущейся лестницы. Вскоре дверь открылась, и Сириус попытался поднять голову. Его будто залили бетоном, и он успел только мельком разглядеть нелепую аляповатую пижаму Дамблдора и два сгорбленных человека, следовавших за ним, прежде чем его голова завалилась назад. — Садитесь, мистер Поттер, мистер Снейп. Сириус оцепенело, затуманенно наблюдал, как Джеймс и Снейп двинулись, бросая взгляды в его сторону, их глаза скользили по луже на полу и потухшему, перепачканному рвотой лицу Сириуса. Какая-то очень-очень далекая часть Сириуса загорелась облегчением при виде горбоносого, почти неповрежденного лица слизеринца. Снейп сжимал правую руку, морщась от боли, а у Джеймса розовела заживающая царапина на щеке. Что-то еще топорщилось на его плече, наверное, повязка. — У нас серьезная ситуация, джентльмены, — сказал Дамблдор. В его голосе не было никаких эмоций, а голубые глаза мерцали, но никакой теплоты Сириус в них не углядел. Они мерцали как бриллиант – холодным, древним и безличным светом. — Блэка должны исключить! — выпалил Снейп. — Он пытался меня убить! — Уверяю вас, мистер Снейп, — твердо сказал Дамблдор, — Мистера Блэка ждет суровое наказание. Однако, полагаю, вы смогли оценить его состояние ума на то, впрочем, и это время, и его способность логически обдумать последствия его действий. — Вы серьезно?! — Снейп выглядел разъяренным и беспомощным. — Вы все еще заступаетесь за него? Только потому, что он один из ваших золотых мальчиков с Гриффиндора? — Он выплюнул последние четыре слова, как будто они отравляющим привкусом мешали его рту. Обычная гневная реакция Сириуса была вне досягаемости, посему он даже не дернулся, тупо глядя сквозь Снейпа. Он наполовину разъяренный, наполовину перепуганный взгляд Джеймса, метнувшийся в его сторону, и даже не смог вызвать в воображении ободрения. — Его факультет не имеет ничего общего с… — Да-да, конечно! — Снейп был на грани того, чтобы сорваться на слезы. — И если б я послал Поттера или Блэка на верную смерть от рук бешеного оборотня, вы бы и меня простили. Потрясение от того, что Снейп произнес слово «оборотень», было настолько мощным, что на этот раз Сириус шевельнулся. Мышцы его непроизвольно сжались, и дыхание перехватило. Может, раньше Снейп в душе не чаял, кем был Ремус, но сейчас… Последняя увядающая надежда сморщилась и умерла в груди Сириуса. — Я считаю, что поступок мистера Поттера можно считать достаточной причиной, чтобы исключить его из ваших обвинений, — довольно резко сказал Дамблдор. — Он спас вам жизнь. — Ага, после того, как его лучший друг попытался ее забрать! — выстрелил Снейп в ответ, бросив полный ненависти взгляд на Джеймса рядом с ним. — Да он был в курсе всего плана с самого начала, и струсил в последнюю минуту! Это обвинение возмутило Сириуса пуще прежнего. Он сам, возможно, был предателем, глупым, аристократом-дураком, но скидывать все на Джеймса, рисковавшего своей жизнью для спасения Снейпа, было попросту неправильно. Только из-за Джеймса Ремуса прямо сейчас не отправили в Министерство за непреднамеренное убийство. Сириус с трудом поднял отяжелевшую голову и попытался убить Снейпа одним взглядом. — Нет, — прохрипел он, его горло пересохло и жгло после недавнего выплеска желудочного сока. — Он не… он не имел к этому никакого отношения. Ты знаешь это, С-с-сн… м — проявить уважение и использовать его настоящее имя значило потерять последнее достоинство, но при Дамблдоре и «Нюниусом» его не назвать. — Ой, заткнись, ты, грязный извращенец, любитель оборотней! — ответил Снейп, насмехаясь над Сириусом. — Я знаю, кто ты! — Достаточно! Все три парня втянули головы в плечи. Никто из них никогда раньше не видел злящегося Дамблдора. Его серебристо-серые брови свелись вместе, образуя на переносице глубокую, длинную морщину. Сириус машинально отметил, что Дамблдор ведь в одиночку победил самого темного волшебника за три столетия. И сейчас он — самый могущественный человек в волшебном мире. Будущее Сириуса было в его руках с длинными пальцами. — Мистер Снейп, — Дамблдор поочередно вперился взглядом в каждое лицо. — Из того, что я понял, вы ни в коем случае не невиновны во всем этом бардаке. Вы использовали знание глубоко личной тайны для шантажа мистера Блэка. Хотя, конечно, это не оправдывает его действий, его действия также не оправдывают ваших. Вы будете отбывать наказание в течение месяца, и также дадите мне обещание никому не говорить ни слова о состоянии мистера Люпина или о его взаимоотношениях с мистером Блэком, иначе я проинформирую определенные власти о том, с кем именно вы планировали встретиться ночью в Хогсмиде и зачем. Снейп смертельно побледнел, и через бронебойные адреналиновые щиты Сириуса прорвалась ниточка интереса. От него не укрылось и любопытное подергивание Джеймса. — Мистер Блэк, — директор повернулся к нему. — Вы будете отбывать наказание под надзором декана вашего факультета вплоть до Рождества. Также вам надлежит регулярное посещение мадам Помфри, чтобы решить проблему алкоголизма, которая, по словам мистера Поттера, существует уже продолжительное время. Это сломало его щиты. Вся эта ирония. То, что он как раз шел к Помфри, когда началась вся эта неразбериха. Он вспомнил, какую решительность чувствовал, какую смелость. Как фантазировал о гордом Ремуса, поощряющего его борьбу. Finita la commedia. Ремус никогда его не простит. Джеймс и Питер никогда его не простят. Беллатрисса права — от крови в жилах никуда не убежать. Тени, это чистейшее порождение зла, ползающее у границ его разума, они пришли не из невинных сказок про подкроватных монстров. Он имел полное право их бояться, потому что их создала его семья. Из их крови. Из них самих. Тени не пытались его поймать. Они и были им. Они делали его злым и жестоким. Они делали его предателем и врагом. Он выбрался из лап Слизерина на первом курсе, но не нашел выхода из собственной крови. Из собственной порочной крови. Его смех словно не принадлежал ему, звенел где-то там, далеко. Ни то хохот, ни то рыдание. Ситуация была иронична до веселого. Как он обманывал себя все эти годы. Думая, что он долбаный гриффиндорец и достоин Джеймса, Ремуса и Питера. О Боже, это действительно было слишком смешно. Кто-то тряс его, кто-то бил по щекам. Кто-то кричал на него — что-то насчет того, что он не имеет права сходить с ума — ни сейчас, ни потом. Потом у его губ оказался пузырек с зельем, и Сириус мечтал, что это какой-то яд. Что-то, что позволило бы ему сбежать от этого — от жизни и выбранного за него предназначения. Он жадно выпил, и мир почернел.***
Из сна его вырвали жалкие детские вопли, слишком странные и неправильные, потому что их издавал кто-то, кто явно уже не был ребенком. Они приглушались расстоянием, но все же были достаточно пронзительными и знакомыми, чтобы Сириус резко пробудился, словно из сонного зельевого марева его вытащили за струны сердца. — Б-дяга! Б-дяга! Луни прости, Луни прости! Несмотря на отягощающее влияние снотворного, Сириусу не нужно было спрашивать, что происходит. События прошлой ночи хлынули в голову горькой волной желудочного сока, и он почувствовал, что неосознанно защищается от нее руками. — Паж-лста-а! Пжа-ласта-а! Луни извини… прости, прости, прости! Глаза Сириуса распахнулись: потолок Больничного крыла. Крики Ремуса, конечно же, доносились из его огороженного угла в самом дальнем конце. Сириус не мог сдержать глубокий булькающий стон злобных эмоций, вырвавшийся из его горла, когда он представил себе Ремуса, раскачивающегося в постели и умоляющего воздух, будто это он сделал что-то, что разозлило Сириуса настолько, что тот не пришел. Голоса мадам Помфри и других Мародеров звучали низко и приглушенно, они по-разному пробовали утихомирить расстроенного оборотня. Сириусу хотелось, чтобы онемение вернулось, но оно, казалось, растворилось вместе со сном, и цемент, наполнявший и отягощающий его голову, сполз вниз, плотно замуровав сердце. Все болело. Вопреки желанию, тело отказывалось покидать кровать и идти к заветной ширме, но разум уже шел к горящим от радости янтарным глазам Ремуса, чей обладатель неминуемо заползет к нему на колени, вопьется пальцами в одежду и затараторит: «Бродяга-Бродяга-Бродяга». Но у него не было права о таком даже и мечтать. Он самоотверженно отказался от этой привилегии, затыкая каждую протестующую, жаждущую частичку себя. Сириус не издал ни звука. Он не двигался, но чувствовал, как горячие слезы стекают по лицу, пока Ремус продолжал упрашивать. В горле пересохло, а из носа наоборот текло, но он не шевельнулся. Только лежал, как неподъемное, уродливое и бесполезное полено. Вопли переросли в хныканье, со временем тоже затихшее. Сириус предположил, что Ремус плакал, пока не заснул. После долгой тишины по полу скрипнули колесики ширмы и показался знакомый силуэт. Веки Сириуса зудели, а картинка перед ним расплывалась из-за слез, но прическу Джеймса невозможно было не признать даже сквозь подобные преграды. Он замер. Бежевое, на фоне белоснежной ткани, пятно его лица повернулось в сторону Сириуса и, очевидно, распознало бодрствование. Наступила пауза, а затем он подошел ближе. Сириус напрягся, но в остальном не двигался. Поджав ноги, он лежал на боку и не мог найти в себе сил взглянуть в лицо своего лучшего друга — бывшего лучшего друга. Эмоций тоже не хватало: не было и банального смущения от впитывающихся в волосы и подушку соплей. — Я дал тебе обещание в прошлом году, — сказал Джеймс непроницаемым тоном. — Ты помнишь? Сириус уставился на ноги Джеймса прямо по курсу. Иссиня-черные школьные брюки, а на уровне глаз Сириуса пятном цвел размазанный шоколадный отпечаток руки, как будто его схватили обезумевшие пальцы. — Ты заставил меня пообещать, — Джеймс словно говорил сам с собой. — А обещания нарушать нельзя, Сириус. Сириусу стало интересно, действительно ли Ремус съел весь предложенный шоколад, или кто-то другой развернул плитку и совал ему в рот, пытаясь успокоить, и та просто растаяла в руке. — В тот день у ивы — не у Гремучей, а у озера. Я сказал тебе оставить Ремуса, потому что не хотел, чтобы ты его ранил или сам… А ты сказал, что никогда не сделаешь ему больно. И тогда я сказал, что иногда ты мелешь глупости, не подумав, и не всерьез, но так или иначе ты его обидишь. Ты помнишь? «А кто мыл Ремуса в конце?» — удивился Сириус. Кто выполнил всю его работу – тщательно вытер каждый палец, сжатый в сонный кулак, очистил измазанные шоколадом щеки и губы? — Ты заставил меня пообещать, — Джеймс казался взволнованным. — Ты заставил меня пообещать, что если ты когда-нибудь сделаешь ему больно, независимо от того, хотел ты этого или нет, независимо от обстоятельств, я должен был выбрать его вместо тебя. Помнишь? Ты так сказал, Сириус. Он, а не ты, навсегда. Что Ремус помнит о той ночи? Проснется ли он, думая, что все в порядке? Неужели кому-то придется снова пересказывать ему те ужасные события? Как он отреагирует? Заплачет? Или, что еще хуже, покажет всем старое, смиренное выражение, говорящее «конечно». Конечно, Сириус предал меня. Я темное существо, оборотень. Я это заслужил. Сириус ни при чем. Было бы ужасно получить прощение при таких условиях. Нереально принять прощение, выросшее из ненависти Ремуса к самому себе, как бы он того ни хотел. — Значит, я не могу быть твоим другом, — заключил Джеймс, и его голос впервые на памяти Сириуса прозвучал взросло. Зрело, устало от жизни. — Я не могу быть твоим другом, пока Ремус не простит тебя. Колесики снова скрипнули, и Питер бесшумно подошел к Джеймсу сзади. — Если он простит тебя, — закончил Джеймс, и вместо жестокости в его голосе прозвучала жалость. Они с Питером повернулись и вышли из Больничного крыла.***
Никто не передал Сириусу, кто именно рассказал Ремусу о случившемся. Во всяком случае, это точно был не он. В следующие несколько дней они с Мародерами почти не пересекались, да и с одногруппниками только на уроках. На занятиях он отсаживался как можно дальше от остальных. В него метали подозрительные взгляды и немые вопросы: «Что же можно было сделать такого плохого, чтобы вычеркнуть себя из печально известной лояльной банды Мародеров?». «Убийство» — слышал он среди множества слухов, что на самом деле было не так уж далеко от правды. «Он предпочел семью факультету» — говорили другие. Секс с Лили Эванс прямо на кровати Джеймса. Превращение всей домашней работы Ремуса в нюхлеров, и подбрасывание их в кабинет Дамблдора. На самом деле никто не осмелился спросить правду у кого-нибудь из Мародеров. Особенно после того, как Джеймс — ДЖЕЙМС ПОТТЕР — проклял мантию ЛИЛИ ЭВАНС, окрасив ее в салатовый и уменьшив на два размера, после того, как она слишком много раз приставала к нему. Если Лили Эванс не смогла узнать правду у Мародеров, никто не сможет. С последним вечерним звонком Сириус проскальзывал на кухню, чтобы поесть в одиночестве. В первую такую проделку эльфы поднесли ему бутылку хереса, которую он тут же швырнул в стену, и ушел. Поскольку он регулярно пропускал завтраки и обеды в Большом зале, то очень проголодался к тому времени, как лег спать той ночью. После ужина он ходил к МакГонагалл на отработку. Иногда она садила его писать строчки, иногда приходилось убираться или полировать трофеи, сортировать ингридиенты Слагхорна. Однажды он раскладывал в хронологическом порядке массивную коробку бланков наказаний хулиганов, датированных почти десятилетней давностью. И это стало большей пыткой, чем ожидала профессор МакГонагалл, — видеть свое имя рядом с именами Джеймса, Ремуса и Питера, будто оно принадлежало им, а не ему. Все их наказания за четыре с четвертью курса. Их фамилии фигурировали примерно в двух третях бланков из ящика «Гриффиндор: 1970-1975 гг.» Через два часа вернувшаяся проведать его МакГонагалл нашла его за разбором их третьего курса: бланк отработок в крепко сжатой правой руке, остекленевшие глаза. Она удивительно нежно извлекла листок и отправила его в лазарет. Потому что именно там он теперь проводил ночи — в Больничном крыле, где внутренние тени с диким ажиотажем поджидали его, и никакое освещение не было способно их прогнать. Он неподвижно лежал с широко открытыми глазами, пока они извивались и гуляли в его желудке и грудной клетке, прокладывая себе путь в прямиком мозг, где снова и снова будут воспроизводить его тупые, ожесточенные поступки, как на сломанном проигрывателе, радостно при этом посмеиваясь. Иногда мадам Помфри давала ему зелье сна без сновидений, от которого он просыпался со спазмами в животе и головной болью. Измученное тело было против таких ядреных снадобий. Ночь за ночью, день за днем. Уроки, кухня, отработки, Больничное крыло, кошмары… снова, и снова, и снова. Имя (имена): Джеймс Поттер, Сириус Блэк, Ремус Люпин, Питер Петтигрю. Факультет: Гриффиндор Класс: Третий курс, Гербология Профессор: Помона Спраут Проступок: Наложение чар липкости на защитные наушники профессора Спраут и многократное скандирование фразы «Я слишком сексуален для наушников, слишком сексуален для наушников, так сексуален, что сейчас умру» до тех пор, пока профессору Флитвику не удалось снять заклинание. Следующая за этим попытался избежать наказания со словами: «Вы СЕРЬЕЗНО выглядите очень сексуально, и старый Слагги не может оторвать от вас глаз». Наказание: пересадка всех мандрагор в оранжерее №3 во время обеденного перерыва на виду у всех студентов. Заметки для декана факультета: Минерва, пожалуйста, узнай, где мальчики нашли это заклинание, и конфискуй книгу. Они слишком умны и в равной степени глупы, так что предоставление им доступа к таким продвинутым заклинаниям — прямой путь к катастрофе. Я никогда не встречала подобной сплоченной группы нарушителей спокойствия за все время пребывания в Хогвартсе — как студентка и как профессор. Заранее благодарю, Помона. Комендантский час давно миновал, и в Общей гостиной никого не было. Сириус крался, одетый в больничную пижаму. Он так исхудал, что, случайно увидев свое отражение в темном окне, отметил свою схожесть с закрытым зонтом — именно так огромная рубашка свисала с его тонких плеч. На цыпочках он поднялся вверх по лестнице и тихонечко толкнул дверь в спальню Мародеров. Не опускаясь на пятки, он подобрался к кровати Ремуса. Он бы только одним глазком глянул на него. Он бы никого не разбудил. Ему просто хотелось увидеть, как Ремус по-волчьи сворачивается на подушке, издавая во сне низкий собачий храп; как его тонкие русые волосы разметались вокруг, а кулаки обманчиво сильно сжимают одеяло. Гардина полога пискнула, повинуясь движению занавески. Сердце остановилось: Ремуса внутри не было. «О, нет! Снейп всем распиздел?! Ремуса исключили, а ему никто об этом не сказал?!» «Нет, я видел его сегодня в классе», — выдохнул Сириус. «Он не смотрел на меня, но точно сидел рядом с Питером. Так где он сейчас?» Он оглядел комнату, и его взгляд остановился на собственной кровати. Шторы почти наглухо задернуты. Переминаясь на мысках ног, Сириус колебался. Он бы точно не... Вторая гардина еще более высоким писком ответила соседке. В маленькую щель был виден он — именно такой, каким его представлял Сириус. Вот только свернулся Ремус на подушке Сириуса, а не на своей. И стройное, подтянутое тело складывалось в форму полумесяца под красно-золотым покрывалом Сириуса, а не под его, школьным. Сириус замер в шоке, надежде и печали, простояв там неизвестно сколько, просто пялясь, прежде чем тишина внезапно была нарушена. — Я знаю, что ты здесь, тупица, — голос Ремуса был сонным, но холодным, как январская стужа за полярным кругом. — Я чертов оборотень. Я знаю, что ты прекрасно знаешь об этом факте, раз использовал меня как орудие убийства на днях, но, возможно, мои слегка усиленные чувства ускользнули из твоей памяти? Сириус вздрогнул и ретировался. — Сириус? — звонкий голос Джеймса тоже подавлялся недавним сном. — Что ты здесь делаешь? Сириус отступил еще дальше, приказывая ватным ногам шевелиться быстрее. Он не был к этому готов. Он не хотел конфронтации. — Я не хотел вас будить, — прошептал он. — Я уже ухожу, — он повернулся к двери. — Стой! Люмос! По команде Ремуса сердце Сириуса взяло контроль над всеми конечностями и помешало ему покинуть комнату. Он моргнул от резкого света. Ремус слишком сильно отдернул занавеску, чуть ее не оторвав. — Что ты здесь делаешь? — Ремус членораздельно повторил вопрос Джеймса. Сириус заметил, что Питер тоже сел и с заспанным любопытством глядит на представление. — Я… я просто хотел проверить… — «Что ты все еще такой же замечательный, как всегда. Что ты не страдаешь от всего этого так, как я. Что ты все еще милый, когда спишь». — Что проверить? — коротко спросил Джеймс. — Проверить… проверить… — он заломил руки и задел пяткой дверной порожек. Затем он остановился, посмотрев на Ремуса с растрепанными волосами и искаженным выражением на лице, хотя Сириус не мог до конца понять (или поверить), каким именно. — О, Мерлин, прости, Луни! — он больше не мог сдерживаться и сделал два нерешительных шага в его сторону. — Прости, прости, прости. Пожалуйста — я не хотел… я не думал… — он пошатнулся и упал на пол у своей кровати, протягивая руку Ремусу. Ремус оттолкнул ее в сторону, скалясь. — Не называй меня так! — задохнулся от возмущения Ремус. — У тебя нет права меня так называть! Сириус закрыл руками лицо и бухнулся лбом в пол. — Ты прав, у меня нет, я знаю, что не могу, — он судорожно вдохнул и выдохнул. — Я не прошу о прощении, Ремус. Я не хочу, чтобы ты прощал меня. Просто хочу рассказать, что именно произошло между мной и Снейпом. Это… просто, чтобы ты… знал. — Я не хочу знать, — сказал Ремус. — Я не хочу больше ничего знать обо всем этом. Сириус выпрямился и сел, как человек, прижавшись лицом к коленям. — Лунатик, — мягко начал Джеймс. — Может быть, стоит хотя бы выслушать его. Разве ты не хочешь точно знать, за что злишься на него? — Нет! — Ремус вздрогнул. — Потому что, если он ра-ра-расскажет, я все пойму и п-прощу его, а я так устал постоянно его прощать. Прощать, прощать и прощать. Сириус не поднял головы, но услышал, как Джеймс встает с кровати и подходит к Ремусу. Он не поднял головы, чтобы увидеть, как Поттер — неизбранный лидер их маленькой стаи — притянул Ремуса к себе на руки, хотя это должна была быть работа Сириуса. Питер тоже просеменил за Джеймсом, и пружины кровати Сириуса заскрипели, когда все трое прижались друг к другу. — Лунатик? — прошептал Джеймс. — Хорошо, — сказал Ремус подавленным голосом. — Пусть говорит. И этого было достаточно для Сириуса. Он выпалил все. Как будто его рвало словами. Яркая комната напротив гобелена троллей в балетных пачках, брошенная в стену бутылка хереса, встреча со Снейпом, угрозы и шантаж. Непонимание секретов, невероятно глупая идея подставы Снейпа, реализация… Он не был уверен, насколько ясно выражался. То и дело рассказ возвращался назад, дорисовывая недостающие детали и забывая следующие, зацикливаясь на дурацких мелочах, вроде Снейпа в позе стервятника, висящего на стене, и упуская самое важное, так что приходилось останавливаться и объяснять заново. Сириус не поднимал глаз все это время и говорил только стоя на коленях. Никто не перебивал, и в конце концов словесное извержение иссякло, ожидая реакции, хоть какой-то реакции от троих на кровати. Они будто восседали на лодке и решали, бросать ли утопающему спасательный круг, или нет. Наконец Ремус глубоко вздохнул. Сириус почувствовал, как на него смотрят. Парень выглядел до того разбито, как ни перед одной из трансформаций: искривленный, словно изъеденный болезнью, до предела наполненный страданиями, делавшими из него урода. Сириус никогда не думал, что такое возможно. — Ты был там, когда я в последний раз говорил с отцом, — на контрасте с его лицом голос Ремуса был мягким, ровным и почти бесстрастным. — Ты помнишь, что он мне сказал? Ты наблюдал за нами через то стеклянное окно. — Да, — прошептал Сириус, не понимая, к чему все идет. — Он говорил со мной о цене, — продолжил Ремус, и на этот раз именно он отвел взгляд от лица Сириуса. — Он сказал, что всегда нужно платить цену. Что всегда есть цена, которую нужно заплатить, чтобы принадлежать кому-то. — Ты не принадлежишь мне, — в горле встал тошнотворный ком. Он ведь не считал Ремуса своей собственностью. Может, подарком, которого не заслуживал, но не вещью. — Ты никогда не принадлежал мне. Ты сам по себе. Но Ремус покачал головой. — Я отдал себя тебе. Все, чем я был, Сириус, и ты принял это, поэтому я принадлежал тебе. А ты отдал себя мне взамен. Но все имеет свою цену, прямо как говорил мой папаша. Жестокие шалости, забота, все бессонные ночи, когда мне приходилось баюкать тебя и следить за твоими тенями. И я был счастлив делать все это, потому что люблю тебя. Но загвоздка в том, что мне всегда приходится прощать. Прощать за шалости, которые, как тебе известно, я не одобряю, за то, что ты меня в них втягиваешь, за школьные наказания, даже если я был не виноват, за то, что забрал у меня столько физической привязанности и не вернул ни капли, когда я в ней нуждался. Прощать за нарушение данных мне обещаний. А теперь ты снова просишь об этом, Сириус. Опять простить. Я знаю, что тебе тоже есть за что меня простить… моя эксцентричность, мое занудство, моя ликантропия, но я так устал. И прощать снова мне. Это была самая длинная речь, которую Сириус когда-либо слышал от Ремуса, и каждый звук ощущался как удар в грудь. И хуже всего было осознание правдивости. Все, что Ремус говорил о нем — правда. — Я не просил тебя простить меня, — наконец хрипло сказал Сириус. — Я же сказал, что не хочу, чтобы ты прощал меня. Я только хотел, чтобы ты знал, за что меня ненавидишь. А еще правда в том, что ты ошибаешься. Во всем, что сейчас наговорил. Это не то, за что я тебя простил. Это те самые причины, в первую очередь по которым я влюбился в тебя. Это то, что делает тебя Ремусом. Это то, что делает тебя нашим Лунатиком. Или, наверное, уже в Джеймсова и Питерова Лунатика. Ремус икнул и отвернулся. Между ними повисло скользкое молчание. Маслянистое и невыносимое напряжение. Каждый миг оно цеплялось за Сириуса, пока его терпение не лопнуло. — Знаешь что? Просто… Просто… Забудь об этом. Обо всем. Я ухожу. — Он поднялся на ноги и быстро побрел к двери. — Сириус, подожди! — выпалил Ремус ему вслед. Но он продолжал идти, потому что на этот раз он не переживет боль очередной задержки. Потому что он помнил последний разговор Ремуса с его отцом. Каждое слово. Они заклеймились в его мозгу. И он слишком хорошо помнил, что Ремус сказал его отцу в тот день. Такова цена принадлежности тебе? Потому что я не думаю, что готов и дальше платить такую цену.***
Он не стал возвращаться в Больничное крыло. Добравшись до четвертого этажа, заметил ту самую неприметную дверцу, ведущую наружу, открыл ее и вышел. Позднеоктябрьский воздух льдом прорезал его тонкую больничную пижаму, пронизывая мясо до самого костного мозга, но он все еще чувствовал, что его душит невыносимое напряжение, преследовавшее с Гриффиндорской башни. Он навсегда потерял Ремуса. Теперь Сириус знал это наверняка. И это осознание душило хуже веревочной петли. Он побежал — бешено, в беспорядочном темпе, к далекому озеру, набирая скорость на спуске. Его разум наполнился ужасными мыслями и образами, которые он не мог блокировать — и никогда больше не сможет. Они сводили его с ума от чувства вины, ненависти к себе, к своей семье и своей крови. Он хотел бы руками ухватить свою магию и сжечь их. Сжечь заразу теней и темных искусств. Сжечь чистокровную генетику его матери и отца. Сжечь все, что он унаследовал вместе с ними. Сожги все это и просто перестань думать. В его желудке началось сильное жжение. Сначала Сириус подумал, что это разыгралось воображение или неуравновешенный бег дал свои плоды. Но оно росло и накапливалось вместе с магией, и вскоре в жилах забурлило тепло грубой силы. Оно собиралось где-то в ядре глубоко внутри него, деформируясь и увеличиваясь. Он улыбнулся. Это было оно. Он горел. Сжигал все к чертям. Мысли, кровь, злобу, любовь. Все, чем он был. Оно вырвалось из его желудка реками огня, текущими по артериям, наполняя его, становясь все жарче и жарче. Он бежал все быстрее и быстрее, спускаясь с холма и разгораясь все хлеще. Это оно. Как они это называли? Самовозгорание, как-то так? Когда человек просто загорался и сгорал изнутри. Блаженное забвение. А потом все взорвалось, наполнившись в нем до краев. Сила этого удара сбила с ног, он кубарем покатился вниз, его глаза зажмурились, конечности дергались, и он, кажется, остановился на берегу озера. Сириус долго лежал неподвижно, пыхтя, фыркая и пытаясь отдышаться. Он все еще горит? Почему тогда не больно? Медленно, медленно он открыл глаза. Весь мир стал серым.КОНЕЦ