«Прощение — это окончательная форма любви». (Рейнхольд Нибур)
РЕМУС: Лишь открыв глаза, Ремус почувствовал ужасную неправильность. Во-первых, была ночь (или вечер), и судя по тому, как щелкал зубами загнанный обратно волк, с полнолуния прошло не меньше двух дней. То есть, детское состояние продлилось куда дольше, чем прежде. С другой стороны, не отступала агония. После десяти лет страданий от полнолуний и отца болевой порог повысился, но эта боль выходила даже за эти пределы терпимости. При попытке пошевелиться, тело не слушалось — каждый квадратный дюйм был покрыт бинтами и мазями. Что произошло? Мрак в его маленьком уголке Больничного крыла разгонялся свечой на полке над раковиной. Она мерцала и отбрасывала пляшущие тени, испугавшие бы Сириуса, будь он здесь. На прикроватной тумбочке поблескивала обертками груда конфет и шоколадок, а также пузатая склянка обезболивающего зелья. — Мадам Помфри? — Его голос был слишком слабым и хриплым, а горло изнутри будто покрылось подсохшей хлебной коркой. Она, должно быть, установила сигнальное заклинание, потому что, несмотря на его почти неслышимый зов, вбежала уже через несколько секунд с полными руками препаратов. — Приятно видеть, что ты наконец-то стал самим собой, Ремус, — наклонившись над ним, она начала накладывать диагностические заклинания. Ему под плечи просунули руку и помогли опереться на подушку. — Вот, выпей это. Ремус неловко поднял руки, скованные бинтами, и неуклюже осушил протянутое зелье. Боль и скованность немного уменьшились. — Что случилось? — прохрипел он, копаясь в своих смутных послелунных воспоминаниях и находя только сильное чувство дискомфорта и покинутости. Он много кричал, а люди — Джеймс, Питер и мадам Помфри — пытались его успокоить. В остальном он ничего не помнил. — Где Сириус? Что происходит? — Он прервался, закашлявшись, поскольку повышенный тон раздражал и без того поврежденное криком горло. — Не разговаривай, Ремус, —Мадам Помфри заправила ему за ухо волосы. — Я думаю, будет лучше, если твои друзья расскажут, что произошло. Ужин уже кончается. Они должны быть здесь с минуты на минуту. — О, Мерлин, — прошептал Ремус. — Я напал на кого-то? На Сириуса, да? Вот почему его не было. — Нет! — Мадам Помфри села на край кровати и успокаивающе сжала его руку. — Все в порядке. Я обещаю. От внимания Ремуса не ускользнуло, как она избегала говорить «никто не пострадал». — Пожалуйста, — прошептал он. — Скажите, что произошло. — Ремус, я действительно не… — Лунатик! — оба вздрогнули и оглянулись на вбежавших Джеймса и Питера. Кажется, они испытали огромное облегчение, завидев спокойного, рационального Ремуса. Он догадался — по обожженным щекам, — что много плакал за эти два дня. Два дня! Эта мысль пугала его. Что, если — однажды — разум просто никогда не вернется? Что, если он навсегда застрянет в своем детском состоянии? — Эй, ребята, — он посмотрел за их спины, на щель между ширмами, ожидая появления Сириуса. — Где Бродяга? Парни сконфузились, и сердце Ремуса екнуло от ужаса. Он повернулся к мадам Помфри. — Вы обещали! — обвинил он, ненавидя то, как высоко и по-детски звучал. Лунатик беспокойно метался у поверхности, мешая думать. — Вы обещали, что он не пострадал! Что с ним все в порядке! — на этот раз он закашлялся так сильно, что слезы потекли по воспаленным щекам. На корне языка ощущался слабый металлический привкус. — Он в порядке, Лунатик, — заверил его Питер, спеша к кровати. — Пожалуйста, просто выслушай. Мы расскажем, что произошло. — «Произошло»? — теперь его голос был едва громче хрипа. — Гм… — Питер обратился к Джеймсу, явно не желая брать на себя эту задачу. — Я пойду, — засобиралась мадам Помфри. — Пожалуйста, мальчики, постарайтесь не расстраивать его слишком сильно, — она встала и вышла наружу, задвинув за собой ширмы. — Лунатик, — Джеймс занял место мадам Помфри на краю кровати Ремуса. — Что ты помнишь? — Н-ничего, — Ремус хотел больше не тревожить горло, но тщетно. — Мы с Сириусом немного поругались в библиотеке, но он вроде как признал вину, и мы помирились. Но я хотел побыть один, поэтому пошел в больничное крыло пораньше. Больше ничего не помню. — Поссорились? — переспросил Питер. — Вы же двое никогда не ссоритесь. — Я п-пытался помирить тебя с Лили, Джеймс, — сказал Ремус. — За то, что чуть не придушил. Но вошел Сириус и все испортил. Нечаянно. Он п-просто х-х-хотел защитить меня. — Защитить? — к удивлению Ремуса, Питер не проникся доверием. — Ну, да, — Ремус начал говорить чуть громче шепота от ярости. — Как всегда. Снейп на меня наехал. — О, Лунатик, прости, — Джеймс коснулся бинтов на его руке. Ремус нетерпеливо покачал головой и поморщился, когда ноющая шея заверещала от режущей боли. — Просто скажите, наконец, что случилось, пожалуйста. Он не мог не смотреть на ширму. Если Сириус не пострадал, почему его еще нет? Возможно, он просто задерживается, доедая лишнюю порцию пудинга за ужином. Или, может, берет немного для Ремуса, как иногда раньше. — Лунатик, — начал Питер самым мягким тоном. — Он не придет, — и опустился на стул рядом с кроватью. — Почему? — Ремусу не нравились испускаемые им волны жалости. Джеймс глубоко вздохнул, будто готовясь к архисложной работе: — Ты ушел сюда, а он снова набухался, — было видно, что он старался говорить спокойно и уверенно. — Я не знаю всех подробностей, но каким-то образом он стал бродить по школе совершенно разбитым. И столкнулся с Ню…Снейпом. Ремус подметил, что Джеймс не использовал уничижительное прозвище Снейпа. Не хотелось и воображать, что может быть настолько серьезным, раз Джеймс позволил себе это маленькое проявление уважения к слизеринцу. — В общем, они посрались, и Сириус… эм… он… — Джеймс сглотнул и вцепился в алое Гриффиндорское покрывало. — Рассказал Снейпу, как… как пройти через Гремучую иву. — В конце его голос был таким тихим, что, если бы у Ремуса не было звериного слуха, он, вероятно, его не заметил бы. Грудь словно прострелили серебряной дробью: острая боль пронзала всю ту область, расходясь нестерпимым жжением. — Нет… — одними губами сказал он, не в силах говорить вслух. — Лунатик? Лунатик? — Джеймс осторожно тряс его, не усугубляя раны, но ему не стоило беспокоиться: Ремус был так далеко от мирского, что даже не почувствовал. Джеймс смотрел на него во все глаза, а Питер теплой ладонью обхватил его голень. — Я… он… он не специально, — голос Джеймса дрожал. — Он был пьян. И пытался остановить Снейпа, когда понял, что натворил. Я встретил его в коридоре и сказал ему пойти и привести Дамблдора. А потом я сам погнался за Снейпом. — Ты?.. — головокружение и слабость не давали полностью вернуться в реальный мир. — Я должен был, Рем. Я должен был нагнать его до Лунатика. Ну, я прибежал как раз вовремя: Снейп залез под иву, и я прошмыгнул следом. Я позвал его, но он не остановился, а ринулся вперед, крича что-то типа: «Слишком поздно, Поттер. Теперь я знаю о проходе». — Джеймс сильнее зарылся руками в покрывало, склонив лицо и не смотря на Ремуса. — Я побежал, — повторился он. — А потом налетел на него, потому что ты — Лунатик, я имею в виду, — вдруг завыл. Он стопорнулся, совсем побледнел и как развернулся на меня! И сказал: «он ведет в Визжащую Хижину?» — Джеймс издал судорожный смешок. — Он даже не сердился. Просто был очень, очень спокойным — как когда ты по-настоящему обосрался. А ты начал громко топать наверху, наверное, учуял нас. Громыхал там, стучал, а потом спустился по лестнице. Мы были почти на месте, и проход плохо заперли… Ремус почувствовал, что начинает учащенно дышать. Дыхание вырывалось короткими вздохами, неподдающимися контролю. Джеймс бросил на него сочувствующий взгляд. — Лунатик прыгнул на дверь и отшвырнул меня с дороги, — Джеймс махом указал на свое плечо: под школьной мантией что-то громоздилось. — Ты… я имею в виду, Лунатик, начал проползать, а Снейп завизжал. Он, наверное, реально тогда обоссался, и я даже не могу его винить. Ты чертовски страшный в этой форме, Ремус. Весь в собственной крови, шерсть дыбом. Совсем дикий. К счастью, я не выронил палочку и послал «бомбарду». Ты пролетел обратно, внутрь, и на тебя свалился древний комод. Я захлопнул дверь, пока ты разбирался с досками, и Снейп — ебучий трус Снейп — подошел и наложил запирающее заклинание. И хорошо, что он это сделал, потому что ты поднялся и начал пробиваться с двойной силой. И, по-моему, поцарапал руку Снейпу. Питер фыркнул, и Джеймс осуждающе на него шикнул. — Хорошо, — сказал Джеймс, скривившись при этом слове и извиняющееся посмотрел на Ремуса, — Лунатик к тому времени изрядно подустал, так что... мы побежали обратно к Иве. Заклинание не сдержало тебя, и как раз, когда мы добрались до выхода, дверь сломалась. Я ударил по суку, но словил пару хлыстов. А там уже подоспел Дамблдор — без обуви, в пижаме — и я боюсь, он наслал еще одно взрывное проклятие на Лунатика, чтобы задержать его, пока не проснется Ива. Джеймс сделал паузу. Его мускулистые от квиддича руки, не отцеплявшиеся от покрывала, дрожали от сдерживаемых эмоций. Что он чувствует? Страх от его волчьей стороны? Отвращение? На Ремуса в который раз накатила тошнотворная волна вины. — О, Боже! — прошептал он. — О, Боже, Боже блять, Боже. Я чуть не убил тебя. И чуть не убил Снейпа. О, Боже… — а потом что-то еще щелкнуло в его сознании. — Меня исключат, да? — Джеймс сравнялся по оттенкам с дурацкой ширмой за его спиной. — Снейп всем расскажет, меня исключат и М-м-министерство у-убьет или посадят в р-р-резервацию, — к нему злорадно подкрадывалась истерика, но не мог остановиться. — И Сириус сделал это со мной! М-мой Сириус… К своему стыду, из его глаз вновь брызнули слезы. — Ох, Лунатик, — Джеймс протянул руки и очень, очень нежно обнял Ремуса. — Тебя не исключат. Дамблдор взял со Снейпа обещание никому не рассказывать. Он не расскажет. Не расскажет. — Расскажет, — Ремус содрогался в объятиях Джеймса. — Я чуть не убил двоих т-той ночью. Меня надо усыпить. — Нет, — на этот раз подал голос Питер, предварительно взяв одну из рук Ремуса в свою и пробуя разжать его пальцы, сжавшиеся настолько, что обломанные ногти врезались в ладонь. — Ты ни в чем не виноват, Лунатик. Вовсе не ты. Это Сириус и Снейп виноваты. И семья Сириуса, что он так свихнулся. Странно, подумал Ремус, то, что он чувствует сейчас. Часть его просто пребывала в запустевшем остолбенении вследствие потрясения. Другая — горела гневом на Сириуса и на его поступок. И еще большая его часть отчаянно пыталась собрать воедино историю Джеймса, чтобы она каким-то образом уместилась в голове и обрела смысл. Лунатик совсем не помогал, воя, не затыкаясь, из-за предательства самого дорогого члена стаи. Это было похоже на сон, один из тех, в которых постоянно переключаешься со сцены внутри мозга на то, чтобы оставаться бодрым. И все, что видишь, кажется правильным, и в то же время не имеет никакого смысла. — Лунатик? — Джеймс привлек его внимание. Ремус непонимающе посмотрел на него. — Оставь меня, пожалуйста. — Ремус… — Пожалуйста. Джеймс и Питер беспомощно переглянулись, встали и двинулись на выход. Джеймс колебался, зависая над кроватью, сжимая и разжимая кулаки в бесполезном волнении. Ремус знал, что тот хотел подарить ему одну из своих фирменных крепких, «мужицких пятюнь», но ему препятствовало израненное состояние Ремуса. Внезапным, импульсивным, неуклюжим движением Джеймс снова наклонился и слегка прижался губами ко лбу Ремуса. Это был такой странный, не Джеймсовский жест, что нить удивления сумела просочиться в оцепенение Ремуса, и он глупо моргнул, глядя на красного, уже сожалеющего Джеймса. Он крепко прижал кулак к губам, словно упрекая их. Питер в шоке разинул рот. — Только не… прошу, не делай глупостей, — он напоследок сжал ему руку. — Мерлин знает, что Сириус в последнее время за всех нас отдувается в идиотизме. Побагровевший от смущения, он развернулся на каблуках и вышел из комнаты, сопровождаемый сбитым с толку Питером. Ремус медленно, через боль поднял руку и коснулся горящего пятна на лбу. Он почувствовал все, что Джеймс не смог сказать в этом поцелуе. Все, что хотел передать в объятиях. Беспомощная, братская привязанность. Защита от неофициального лидера стаи Мародеров. Извинение от имени того, кому не дали извиниться – пока не дали. А может, никогда не дадут. Оно говорило — преодолевая все преграды боли, гнева и замешательства — ты не одинок. Ты не одинок.***
Ремус знал, что должен злиться. Должен продолжать злиться, потому что деяние Сириуса непростительно. В последующие дни после выхода из Больничного Крыла ему приходилось заставлять себя полностью игнорировать жалкую тощую тень человека, бродящую у дальних парт в каждом класса со сгорбленными плечами, склоненными над пергаментом. Пришлось не подавать виду, что того самого теневого человека не было в спальне, на завтраке, обеде и ужине сначала дни, а потом недели. Не замечать, что оно с каждым днем все худее, сутулее и призрачнее. Ему приходилось игнорировать его, потому что в минуту остановки, если он поднимет глаза и увидит, что изможденная, хрупкая, еле тащившаяся фигура и есть его Сириус, его Бродяга, то беспомощно все простит. Опять. Как всегда. Домашняя псинка… ручной волк… вот кем он был. С гневным, неудержимым прощением, которое он был бессилен сдерживать. Ни разу не помогали ехидные комментарии Снейпа о «грязном темном создании», «извращенце» и «животном», неизбежную жалость на лице Лили и неуклюжие попытки Джеймса и Питера утешить и дать совет. Ремус знал, что не должен прощать Сириуса, но все в нем жаждало сделать это. Он скучал по Сириусу с почти пугающей силой. Кусок не лез в горло, сна ни в одном глазу, строчки конспектов не задерживались в голове. Джеймс и Питер с удивительным для них проявлением сострадательной тактичности, промолчали, когда он впервые ночью забрался в постель Сириуса, а не в свою, и зарылся в его подушку, вдыхая затяжной серо-голубой запах приближающегося ливня, слабеющий с каждой ночью. Но, конечно же, Сириуса — Сириуса, которого невозможно игнорировать даже в состоянии глубочайшей депрессии, — угораздило вломиться через и без того переломанные щиты Ремуса и пробраться в спальню. И что еще хуже, он не пришел просить прощения. Вовсе не для того, чтобы намеренно беспокоить Ремуса. Он просто тихонько стоял рядом с кроватью и наблюдал за спящим Ремусом. Но Ремус не спал, а вина, печаль и самоненависть Сириуса были настолько мощны, что Ремус действительно чувствовал их запах — резкий, горький и серебристый, как иголка, проткнувшая замороженный лимон. И он пришел в ярость, потому что чувствовал, как в ответ поднимается в неудержимое прощение. Ремус не совсем понял смысл последовавшего разговора. Рассказ Сириуса о событиях ночи «Розыгрыша» был довольно ясен. Он его понял, всегда знал, что поймет. И простил. И это заставило трястись от гнева, поэтому он как на духу все вывалил на Сириуса. Беспорядочные, злые, полуоформленные мысли, полные обвинений, философии о ценах, принадлежности и прощении. Плотина прорвалась, и остановить бурю было невозможно, даже когда он видел, как каждое слово ударяло в цель, как настоящий физический удар, а тело Сириуса отбрасывалось от него все дальше и дальше. Сердце кричало, чтобы он остановился, и после долгой тирады он так и сделал. Но к тому времени было уже слишком поздно, и спина Сириуса скрылась за дверью. Его снова бросили, и – Мерлин – он заслужил каждую минуту причиненной ему боли. — Это было очень резко, приятель, — Джеймс нарушил гнетущую тишину, наступившую после ухода Сириуса. У Ремуса перехватило дыхание. — Я знаю, — прошептал он. — Но я не мог ос-станов-виться, раз уж начал. Не мог. Надо его в-вернуть. Он попытался выбраться из постели, но Джеймс удержал его. — Сейчас полночь, Лунатик. Ты не можешь просто бродить по коридорам. — Я должен. Ты видел, что я с ним сделал. — Это было жестоко, — вмешался Питер. — Но ничто из этого не было ложью. Все, что ты наговорил — правда. Ремус оторвался от Джеймса и слез с кровати Сириуса. — Но я не хотел ничего говорить. Оно само… вышло наружу. А что, если он… что, если он возьмет и перережет себе вены или что-то такое? И Джеймс, и Питер побледнели. — Ты думаешь, он бы это сделал? — дрожащим голосом спросил Питер. Ремус просто посмотрел на него. — О, Мерлин, мы должны найти его! — Джеймс спрыгнул с кровати и покатился по полу, чтобы открыть чемодан Ремуса. — Карта, карта, где чертова карта? Карта! Ремус проклинал свой вялый и невосприимчивый мозг. С самого начала надо было подумать о карте. — Да где она?! — Джеймс швырял вещи Ремуса в центр комнаты. — Наверное, в одном из других чемоданов, — предположил Питер. — Мы ведь не доставали ее с тех пор, как… ну… Сириус… Ремус бросился к чемодану Джеймса и начал в нем рыться, пока Питер искал в своем. Джеймс опустошил Ремусов и перешел — нерешительно, к вещам Сириуса. Спустя десять минут он издал победоносный клич и поднял кусок чистого пергамента. — Мантия-невидимка, — подсказал Ремус, едва успевая соображать должным образом. Все трое посмотрели на беспорядочно разбросанный хлам и застонали. Питер издал еще более громкий стон и хлопнул себя по лбу. Он поднял палочку и сказал: — Акцио, мантия-невидимка! Джеймс и Ремус смущенно отвели глаза из-за своей промашки. — Торжественно клянусь, что не замышляю ничего хорошего, — пробормотал Джеймс, постукивая палочкой по карте. Ремус и Питер тоже склонились над ней, их глаза скользили по крошечным точкам с именами обитателей Хогвартса. К счастью, большинство людей лежали в своих кроватях, а это означало, что не возникнет обыденной путаницы. — Его нигде нет, — наконец прошептал Ремус надломленным голосом. — Что, если он… что, если он уже… — Он точно где-то здесь, — не сдавался Питер, еще сильнее наклоняясь над картой, но, видимо, тоже держался на грани. — Я не вижу… — Вот! — Джеймс прервал Ремуса, ткнув пальцем в карту. Ремус подумал, что его сердце взорвется от облегчения, что он увидел крошечную движущуюся точку с надписью «Сириус Блэк», странными рывками идущего по туннелю с четвертого этажа на улицу. — Думаете, он снова пьян? — спросил Джеймс, бросив на Ремуса обеспокоенный взгляд.— Идет черт знает как. Вихляется от стены к стене. — Мне все равно, — Ремус выхватил мантию из рук Питера и поторопился к двери. — Быстрее, как только он доберется до конца туннеля, то исчезнет с карты. Джеймс и Питер перебрались через кучу вещей на полу, чтобы присоединиться к нему. Трое уже совсем не помещались под мантией, тем более что при таком быстром темпе. Ремус задавался вопросом, будет ли лучше или хуже для Филча поймать три пары бестелесных ног, блуждающих ночью по коридорам, а не трех целых людей. Возможно, его ступор даст им время сбежать? Но волноваться не стоило. Джеймс не сводил глаз с карты и уводил их подальше от коридоров, патрулируемых Филчем. Они дошли двери, ведущей наружу из коридора Больничного Крыла. Приоткрытая, она скрипела на холодном октябрьском ветру, свистящем в проходе. — Быстрее! — умолял Ремус, когда Джеймс остановился, закрывая за собой внешнюю дверь. — Если она захлопнется от сквозняка, Помфри проснется и поймет, что Сириус ушлепал, — рявкнул Джеймс, вспыливший от страха. — Я дурак, извини, — Ремус первым выскочил из-под мантии и побежал к Иве. — Я все это заварил. — Ерунда, — выдохнул Джеймс, рыская в поисках длинной палки, чтобы ткнуть в сучок в стволе дерева. — Да, это ебаный, неизбежный хаос, который мы все сразу исправим, как только его найдем. Он поднял длинную гибкую ветку и попал в нужное место со второй попытки. Ремус не стал ждать друзей и мгновенно набрал дополнительное ускорение, подпитываемое выносливостью оборотня. Прыгнув в секретный проход, он бежал, не жалея ног, спотыкаясь, и притормозив только чтобы вытащить из-за пояса пижамы палочку — стало слишком темно. Это его путь. Джеймс и Питер позади пытались догнать его. Впереди показалась щербатая дверь в Визжащую Хижину. Потрескавшийся, облупленный лак, погнутые и в некоторых местах отломанные доски после последнего полнолуния. Поколебавшись, Ремус толкнул ее и вошел внутрь. Где был Сириус? Он поднял голову и сделал глубокий вдох. Весь дом пропах плесенью, пылью и гниющим деревом, пропитанным кровью и волчьими запахами. Мерзкие запахи перебивали один другой, но среди этой какофонии удалось различить более нежный запах Сириуса, уходящий вверх по лестнице. Что-то в этом было немного не так. Не совсем Сириус, и Ремус почувствовал, как внутри все сжалось. Взлетев по лестнице, он пинком распахнул дверь в обшарпанную спальню и собирался нырнуть туда, но замер. Притаившись под окном, распушив шерсть и растянув пасть в оборонительном оскале, ждал Грим. Массивный, черный пес из легенд, больше похожий на медведя, а уши, заостренные как демонические рога, были прямо как на иллюстрациях. Ремус даже не мог пятиться. На ум пришла строчка из одолженного у Джеймса учебника прорицаний: «Грим — предзнаменование смерти. Видение Грима предвещает собственную смерть или смерть близкого человека…» Послышались торопливые шаги, и внезапно рядом с ним оказался сам Джеймс, затормозивший, как и Ремус. — О, Мерлин, — выдохнул он в ужасе. — Мы опоздали. Затем появился Питер и, не обладая той же координацией, что и друзья, врезался прямо в них, отправив их трио растягиваться на полу. Ремус отплевывался от волос Джеймса и пыли с пола, а ладонь попала на покрытое коркой липкое пятно на полу, которое его чувствительный нос опознал как засохшую кровь оборотня. Он напрягся, когда услышал возбужденный крик Питера. — Бродяга! Ты сделал это! Озадаченный и изо всех сил пытающийся вырваться из клубка мальчишеских конечностей, Ремус повернулся и в недоумении уставился на Питера. Пухленький Мародер смотрел на пса-демона с выражением восторга на круглощеком лице, и вдруг у Ремуса в голове щелкнуло. Он вспомнил радостное восклицание Сириуса после анимагической медитации: «Грим! Грим! Я Грим! Выкусите ежики!» Огромный черный пес, который в данный момент скулил и прятался под кроватью, был Сириусом в его анимагической форме. Конечно! Какой же Ремус все-таки глупый! Конечно, это был Сириус. Он заметил, что Джеймс тоже раздосадовано покраснел. — Бродяга? — Ремус отлепился от кучи Мародеров, и прополз по полу, заглядывая под кровать. На таком расстоянии его нос не обмануть. Там определенно Сириус, хотя теперь его запах приобрел новый, неровный, собачий оттенок. — Бродяга, ты сделал это! Из-под кровати донеслось тихое подвывание, наполненное собачьей тоской. — Прости, что накричал на тебя, — сказал Ремус, всматриваясь в тени и разглядывая темный силуэт Бродяги. Воздух под кроватью был спертым от негативных эмоций, но в нем не было и следа страха. Преодолел ли Сириус свою ветшающую боязнь темноты, или это такой сложный психологический страх, что не способен уложиться в упрощенный собачий мозг Бродяги. — Я прощаю тебя, — сказал Ремус как можно мягче. — И я хочу простить тебя. Мне жаль, что я наговорил тебе таких вещей, Бродяга. Ты стоишь любой цены, которую я заплачу за тебя. Я так скучал по тебе последние пару недель, пойми. Мерлина ради, ты видел меня в своей кровати. Из дальнего угла послышался ответный вой и шуршание. К ним вылезла мохнатая черная голова и печально посмотрела на Ремуса большими влажными серыми глазами. — Давай, — прошептал Ремус, протягивая дрожащую руку и касаясь макушки Бродяги. — Теперь ты собака. Разве ты не чуешь, как мне жаль? Собачий язык не был приспособлен для таких сложностей. В нем не было слов вроде «безутешный», «разбитое сердце» или «душераздирающая вина». Там даже не было подходящих слов для простой фразы «Мне так, так жаль, что я никогда не смогу загладить свою вину». Но Сириус сделал все, что мог в данных обстоятельствах. Когда Ремус залез под кровать, обхватил руками покрытую мягким мехом грудь и вытащил его к себе на колени, Бродяга испустил поток тихого пыхтящего скулежа, которое волчья сторона Ремуса перевела как «Плохой пес, плохой пес... Бродяга плохой пес! Обидеть Лунатика, обидеть Лунатика Бродяги. Плохой пес…» И Ремус не мог сдержать свой всхлипывающий смех, сорвавшийся с губ, и уткнулся лицом в густую шерсть на шее Бродяги. Он ненавидел то, что мог прощупать каждое его ребро, отчетливо очерченное под шкурой. Руки гладили голову, спину и бока Бродяги, утешая и успокаивая. — Да, — прошептал он на ухо Бродяге. — Да, ты был плохим псом, но ты мой плохой пес, и я все равно всегда буду любить тебя.