«Избегание — прекрасная терапия» (Мэгги Стивфатер, Лингер)
СИРИУС: Было неописуемо прекрасно снова оказаться в объятиях Ремуса, даже в образе Бродяги. Он прижался к груди парня и глубоко задышал, наслаждаясь тем, как его новый собачий нос уловил гораздо больше в запахе Ремуса, чем когда-либо раньше. Шоколад, чернила и сухой прохладный камень Гриффиндорской башни. От него пахло старыми книгами и мылом, которое домовые эльфы клали в каждую ванную комнату, хотя из всех них только Ремус им пользовался, тогда как остальные предпочитали продукты из дома. От него пахло мальчишкой и потом, набежавшем по дороге к Гремучей иве. Запахи, первым делом уловимые носом Бродяги, были поверхностными. Но вжавшись в Ремуса, он почуял новый слой — свежий, бодрящий, осенний, тот, что человек услышит в крайне редких случаях, когда основные ноты не так слышны. Он был ярким, сильным и красно-янтарно-золотым, хотя Сириус понятия не имел, как запах может иметь цвет. Запах напоминал ему сухие листья, сосновые иголки и сырую землю. Сириус-человек никогда бы этого не уловил. Как и самый тихий, но при этом самый дикий запах грязного меха, жара и жажды крови. Запах Ремуса был таким же противоречивым и сложным, как и его личность. Поймет ли Ремус его беспорядочные песьи извинения. Собачий язык разочаровывающе прост, и его человеческий разум пытался подобрать слова, которые могли бы передать настоящие чувства. За раз в голове не удерживалось более двух сложных мыслей. Как будто площадь его человеческого мозга уменьшили. И эмоции казались намного проще. Он перестал бояться наружных теней несколько недель назад, когда понял, что тени внутри него намного чернее и злее. Но даже страх перед собственным внутренним темным «я», казалось, исчез. Его разум и сердце слишком отвлеклись на страдания и сожаления. Пока он все это переживал, не было места многослойным, очерненным памятью страхам человеческого разума. Или, возможно, это было потому, что красно-янтарно-золотой запах Ремуса был настолько ярким в его сознании, что прогнал все тени. И его голос был таким успокаивающим и теплым, когда он сказал: «Да. Да, ты был плохим псом, но ты мой плохой пес, и я все равно всегда буду любить тебя». И это было оно — неуловимое прощение, о котором Сириус даже не смел мечтать. Ремус предложил его так открыто и свободно, как всегда, не заботясь о том, что проступок Сириуса мог повлечь его заточение, пытки или смерть. Сириус завыл от любви и безграничного счастья. Он отяжелел и облегченно обмяк, примостившись на Ремусе, не в силах удержаться от облизывания пальцев одной из его рук, нежно блуждавших по его ушам и морде. Ремус тихо хмыкнул: — Возвращайся в человека, глупая шавка. Я хочу обнять тебя как следует. Это было правдой. В таком виде Сириус был огромен. Только передний краешек мохнатого тела помещался на коленях Ремуса, а руки паренька на его фоне казались очень тощими. Но возвращаться не хотелось. Возвращение назад означало бы врыв сотен сложных мыслей одновременно. Означало неловкие разговоры и настоящие извинения. Наплыв его человеческих страхов и теней в сознание. Быть Бродягой — как пить алкоголь — упрощало все и давало долгожданное оцепенение. Поэтому он покачал мордой и положил ее на колени Ремуса, чувствуя, как руки, которые до этого гладили спину, замерли. — Давай, Бродяга. Харе дурачиться. Нам пора обратно. Возвращайся. Я знаю, ты умеешь. Ты еще тогда без проблем избавлялся от ушей и хвоста. Сириус снова качнул мордой и попытался одними глазами передать Ремусу свое извинение. — Что такое? — спросил Джеймс, когда они с Питером поспешно присесть рядом с ними, заслышав беспокойство в голосе Ремуса. — Он не может обернуться? — Все он может, — Ремус вцепился пальцами в мех Бродяги. — Просто не хочет. Сириус нерасторопно вскочил на лапы, пятясь от них, прижимая уши и поджав хвост. — Нет, нет, — сказал он на своем неуклюжем собачьем языке. — Нет человека, нет человека. Бродяга остается. Никакой темноты. Бродяга остается. — Сириус, это не смешно! — Ремус выглядел усталым и расстроенным. — Ты должен вернуться. Ты не можешь сбежать, оставаясь собакой до конца своей жизни. Давай, ну же. — Сириус, приятель, — сказал Джеймс. — Не глупи. Нам правда нужно идти. И мадам Помфри скоро начнет тебя искать. Сириус низко ухнул и отвернулся, снова залезая под кровать. Но Ремус был слишком быстр и обвил руками грудь Бродяги размером с бочку, с помощью силы оборотня удерживая его от дальнейших телодвижений. Запах волка усилился. — Блять! — Джеймс взъерошил волосы и грозно глянул на Бродягу. — Что, нахуй, нам делать? — Нам придется как-то его протащить, — удрученно сказал Питер. — У нас есть карта. Мы можем накинуть на него мантию, так что, если нас поймают, не будет лишних вопросов. — А как же мадам Помфри? — спросил Ремус. — Ее удар хватит, если она увидит, что его нет. Джеймс сердито посмотрел на Сириуса. — Обернись уже, Мерлина ради! Сириус отшатнулся и снова мотнул головой. Растрепанный Джеймс выдохнул и снял очки, чтобы протереть стекла обратной стороной мантии, и завис в своих мыслях. — Эм… Пит, если я скопирую почерк Сириуса и напишу мадам Помфри записку о том, что он чувствует себя лучше и хочет вернуться в общежитие, ты отнесешь ее в Больничное крыло? Положишь на его кровать. Джеймс нацепил свою уверенную, планирующую роль лидера, и когда это случилось, все знали, что всё будет в порядке. Сириус чувствовал, как у Ремуса и Питера отлегло от сердца. — Хорошо, — сказал Питер. Он вздохнул. — Полагаю, ты возьмешь карту и мантию? — Да. Прости уж, приятель. — Если меня задержат, у тебя будут большие проблемы, Бродяга. — Питер щелкнул пальцами по собачьему боку. — Потому что это все затевается ради тебя! Сириус развернулся и боднул Питера в руку. — Тебе просто повезло, что я питаю слабость к собакам, — Питер немного смягчился. — Не такую, как Лунатик, — Джеймс послал Ремусу многозначительную ухмылку. — Пф, — Ремус наморщил нос. — Ты понимаешь, что если продолжишь в том же духе, то больше никогда не сможешь меня поцеловать? Сириус заскулил и подкрался, чтобы лизнуть пальцы Ремуса. Ремус вздохнул. — Пожалуйста, скажи мне, что это не какое-то идиотское самонаказание. Ты и так достаточно настрадался. Не был бы таким шерстистым, то люди втискивали бы тебе тосты между ребер, настолько тощий. Сириус прижался к Ремусу, пытаясь придумать, как объяснить свой план на упрощенном языке. — Бродяге нужна собака сейчас. Прямо сейчас. Позже, чувак. — Что он сказал? — Питер переполошился от лая. — Ты же можешь понять его, верно? Ремус смутился. — Да. Но это не лучший язык для разговоров. Я думаю, он говорит, что ему нужно побыть собакой прямо сейчас, и он вернется, когда будет готов. — Что ж, ему лучше поторопиться, — проворчал Джеймс. — Ему повезло, что сегодня вечер пятницы. А то после выходных люди начнут задаваться вопросом, куда же подевалась наша звезда. — Ты же вернешься раньше понедельника, да? — Ремус умоляюще посмотрел на Бродягу. Сириус, зная, что редко может устоять перед ним с подобным выражение лица, избегал смотреть ему в глаза и жался ближе к его боку. Ремус зевнул и почесал за ухом, встревоженно и расстроенно. К счастью, время, проведенное оборотнем здесь до полнолуний, означало, что в старом, потрепанном шкафу были перо и пергамент. Джеймс нацарапал записку для мадам Помфри почерком, более-менее походящим на Сириусов: его рука легко формировала элегантные медные завитки, которые в юности вырисовывали чистокровные аристократы. Он передал свиток покорному Питеру, который побежал к Больничному крылу, оставив карту с мантией своим друзьям и вооружившись лишь своими знанием тайных ходов. Поход обратно в башню Гриффиндора был весьма напряженным. Джеймс и Ремус накрыли Бродягу мантией-невидимкой и внимательно изучали карту перед каждым поворотом, петляя обходными путями во избежание встреч с Филчем и профессорами. До спальни они добрались под утро. Бродяга стряхнул с себя невесомую ткань и запрыгнул на кровать Ремуса, потоптался кругом и плюхнулся на покрывало. Вокруг поднялся запах Ремуса. Он закрыл глаза и вдохнул его, все еще не в силах поверить в прощение. — Ты же не думаешь, что я позволю тебе вот так делить со мной постель? — Сириус вскинул голову от резкого тона Ремуса, внезапно ужаснувшись тому, что многовато прочитал в прощении и слишком много на себя взял. Уши опустились, а длинноворсовый хвост спрятался между ног. Он, вздыхая, доковылял до края кровати, готовясь слезть. Ремус застонал и поспешил оттолкнуть его обратно. — Я не это имел в виду, ты, тупица. Я просто боюсь, что кто-нибудь узнает о тебе и засадит в Азкабан или что-то такое. — Мы все боимся, — сказал Джеймс. Он подошел, сел на кровать Ремуса, и горестно почесал Бродягу за ухом — автоматическая реакция, которой он, вероятно, ужасно смутился бы, если бы нашел время подумать о том, что черный пес все еще был Сириусом. — Нам пора быстро разобраться в твоих проблемах, приятель. Его проблемы. Он хотел возразить против заявления, но обнаружил, что не может. Сколько нормальных людей предпочли облик собаки человеческому? Он опустил голову и тихо заскулил. — Ты скоро вернешься, да ведь, Бродяг? — Ремус сбросил туфли и залез к изголовью, прислонившись спиной к подушке. Он вытянул левую ногу и ступней в носке почесал густой воротник Сириуса. Сириус мог бы рыкнуть на такое унижение, но это слишком утешало. Вместо этого он кивнул в ответ на вопрос Ремуса. — Когда? Сириус отвернулся. Часть его хотела обернуться человеком прямо сейчас, обнять Ремуса и сказать ему, что он в порядке и вообще все снова в порядке. Проблема с этим сценарием заключалась в том, что он не был в порядке. Ведь может случиться, что когда перед Ремусом окажется чистокровный предатель Сириус Блэк, а не большой пушистый Бродяга, он может осознать свою ошибку и забрать прощение. И еще он был уверен в возвращении кошмарных страхов и теней в ту же секунду, что и человеческого разума. «Может быть, и не вернутся», — с надеждой подумала часть его. «Теперь у меня снова есть Луни». «Раньше он мне помочь не мог», — возразила другая часть, напоминая о ночах, проведенных рядом с Ремусом, но тем не менее наводненных ужасом. «И сейчас не сможет. И не факт, что захочет, когда я вернусь в человека». — До понедельника, идет? — Джеймс надавил на него. — Два дня. После этого у учителей возникнут подозрения. И у Помфри. Вероятно, до тех пор мы сможем их задержать. Выбора нет. Никто не должен узнать о его анимагии. Он кивнул. — И тогда ты сможешь рассказать Питу и мне, как это сделать, — с энтузиазмом воскликнул Джеймс. — Это потрясающе! Тебе больше не придется быть одному, Лунатик. Прежде чем он или Ремус успели ответить, красный и задыхающийся Питер ворвался в комнату. — Она… фух… поймала меня, — сказал он, падая на ближайшую к двери кровать. — Кто? — опешил Джеймс. — Мадам Помфри. Она поймала меня, прямо когда я клал записку на койку Сириуса. — И что она сказала? — Ремус подался вперед и защитно обхватил шею Бродяги руками. — Все круто. Я сказал, что мы втроем его выкрали, и что мы снова все дружим и он вернулся в спальню. Она вроде обрадовалась. Но хотела, чтобы Сириус пришел завтра на осмотр, хотя я уговорил ее отпустить его до понедельника. Ты должен мне, Бродяга. — Питер был очень горд собой, а Сириус испытал такое облегчение, что спрыгнул с кровати и опрокинул пухлого Мародера на пол, смачно лизнув его от подбородка до виска. — Фу! — Питер покраснел и попытался оттолкнуть его. — Слезай, блохастая дворняга! Ремус, на помощь! Ремус, которому удавалось сдерживать смех явно успешнее Джеймса, опустился на колени и оттащил Сириуса. — Я начну ревновать, если ты будешь пускать слюни на каждого парня, который сделает для тебя что-то хорошее, — отругал он. Сириус, внезапно сообразив, что фактически только что поцеловал Питера в лицо, пришел в ужас от своих инстинктов и притворился, что его вырвало на колени Питера.***
Жизнь в роли собаки была чудесной. Человеческие мысли вполне в нем умещались, но стоило разуму углубиться в размышления, заворошить сцены предательств и колыхающихся теней, Сириус упрощал все до собачьих стандартов — еда, игры, сон, совокупления. Почти как обычный подросток, которому не о чем волноваться. Всю субботу он бодрствовал, лежа на кровати Ремуса. Остальные время от времени его подкармливали и по очереди убеждали вернуться обратно. Ремусу, конечно, было труднее всего сопротивляться, особенно когда он вообще ничего не говорил. Он просто забирался на кровать и лежал за спиной Бродяги, но чувствительный нос без проблем улавливал запахи беспокойства, разочарования и, что еще хуже, одиночества. На таком маленьком расстоянии от него сильные эмоции ощущались так же ясно, как и аромат выпитого за ужином горячего шоколада и чернил, его пальцы и щеку. Наступило воскресенье, и Сириус не упустил из виду переглядки друзей, которыми они обменивались в течение дня. У всех развилось нечто вроде клаустрофобии, так как большую часть выходных Мародеры провели в четырех стенах. В конце концов, Джеймс швырнул в стену целую колоду карт Взрыв-кусачки: с громким «БАБАХ!» запылило облачко серого дыма. — Заебало, — мрачно сказал он, зыркнув на Сириуса. — Меня заебало потакать твоим нуждам, черт возьми, должен вообще-то сам наверстывать упущенное за все, что сделал. Я сваливаю, пока не стемнело, — он встал, выхватил из-под кровати метлу и вышел из комнаты, хлопнув дверью. — Извини, Бродяга, — пискнул Питер, следуя за ним. — Но он прав. Если я останусь здесь еще хоть на пять минут, клянусь, я выцарапаю себе глазные яблоки от скуки. Сириус с тоской смотрел, как они уходят. Найти в себе силы винить их не выходило. Он знал, что им трудно. Но он не мог отрицать резкую боль, когда Ремус встал и тоже начал вытаскивать книги и пергамент из своего чемодана. — Не смотри на меня так, — сказал он в ответ на высунувшегося с края кровати Сириуса. — Это не я зарекся тут сидеть до завтрашнего утра. — И все же наклонился, чтобы поцеловать Бродягу в макушку, прежде чем выйти из комнаты. — Я чуть позже принесу немного еды. Я просто иду в библиотеку. Комната запустела еще хуже. После ухода троих скука достигла своего апогея, и Сириус начал подумывать, что скорее станет человеком и встретится лицом к лицу с тенями и возможностью того, что Ремус заберет слова назад, чем прострадает там ещё час. Он даже не мог ничего почитать, так как его звериные лапы не позволяли переворачивать страницы. Ремус вернулся с закатом, и Сириус, взглянув на него, сразу понял, что что-то не так. Ремус, вместо того чтобы лечь в свою постель, к Сириусу, бросил взгляд на бездельничающую тушку и бросился на кровать Сириуса, уткнувшись лицом в подушку. От него исходило нечто зловещее. Сириус перемахнул с кровати Ремуса на свою. Парень отвернулся, пряча лицо. Размышляя, что теперь делать, Сириус склонил голову набок, а язык высунулся уже сам собой. Морда ткнулась в затылок Ремуса. — Прекрати это! — Ремус перевернулся и оттолкнул его, дополнительная сила заставила Бродягу соскользнуть с кровати с глухим стуком. — Неужели ты не понял намека? Я не хочу, чтобы ты был здесь! — Его лицо исказила какая-то безымянная эмоция. Лишь раз Сириус видел его таким в пятницу вечером, когда тот выкрикивал свои обвинения Сириусу в лицо. А он-то считал, что это был единственный раз, когда Ремус выглядел почти уродливым. Сириус, потерянный и неуверенный, попятился. Что же он сделал? Ремус был в порядке, когда уходил. Со следующим взглядом его лицо расслабилось, по-другому исказив гримасу, как это делал Лунатик после полнолуния, собираясь заплакать. — О, прости, Бродяга, — прошептал он хриплым и дрожащим голосом. — Ты ни при чем. Просто… мне сказали… И я задумался… Он сжался, закрываясь как физически, так и ментально. Его насквозь пропитало отвращение. На мгновение Сириусу показалось, что та ненависть была направлена на него, но затем увидел, как Ремус грубо дернул себя за волосы и впился ногтями в щеки. И вдруг гнев наполнил его. Яркий, жгучий, а главное человеческий гнев на кого-то, осмелившегося сказать что-то такое, что вызвало у его Лунатика ненависть к самому себе. К черту свои глупые проблемы. Кое-кто скоро заплатит. Магия вновь начала скапливаться в районе солнечного сплетения, горячая, огненная, как плазма. Она хлынула по сосудам, распространяясь прямо под кожей, и искры заплевались и запрыгали по каждой части его тела. И он медленно перевоплотился обратно в свою человеческую форму, истощенный и бледный, одетый в жутко грязную больничную пижаму. Не останавливаясь, чтобы сориентироваться, он кинулся на кровать и подхватил Ремуса на руки, приговаривая «Все в порядке, все в порядке», пока Ремус слабо сопротивлялся. В конце концов, он прекратил свою борьбу — не такую уж и усердную — и уткнулся ему в плечо. — Это не нормально. Так нельзя! — глухо говорил он. — Скажи, что случилось? Кто тебя расстроил? — взмолился Сириус. Но Ремус не отвечал и обнял Сириуса, как мог. — Спасибо, что вернулся, — вот и все, что он сказал. — Спасибо, спасибо… Но Сириус знал, что Бродяга не был причиной срыва Ремуса, и поклялся себе, что кто бы это ни был, он заплатит кровью .