Жар, казалось, проникал сквозь высокие окна, наплевав на всю многослойную климатическую магию, что поддерживала оптимальную температуру в особняке. Раскаленным шаром прокатывался по лбу, вызывал сухость во рту, а на висках выступал пот, но не приносил охлаждения или облегчения. Том с отвращением взглянул на тарелку, с которой на него, ехидно поблескивая румяными масляными боками, смотрели колбаски. Желудок свело спазмом. Он притянул к себе стакан с апельсиновым соком. Пальцы едва заметно подрагивали. Поднял глаза, бездумно уставился на аккуратно подстриженные кусты за стеклом. В просвете промелькнула девчачья фигурка в коротеньком спортивном костюме — кажется, Мария делала уже третий круг по бесконечным дорожкам вокруг дома, пока он сидел в столовой и пытался впихнуть в себя завтрак. Она пробегала в одном направлении, слева направо, а это вызывало раздражающее чувство незавершенности и головокружение.
— Ты словно неделю не просыхал, — укоризненно промолвил Антонин, на секунду прервав взаимодействие с собственной яичницей.
— Почему «словно»? — недовольно буркнул Том.
Зачерпнув ложкой желток, осторожно отправил его в рот и замер, прислушиваясь к ощущениям. Кажется, организм воспринял наполненную микроэлементами вязкую жидкость благосклонно. Том даже рискнул отрезать еще кусочек яйца — стоит позаботиться о строительных веществах для мышц.
— С тобой такое впервые? — взгляд черных глаз Антонина, сидящего напротив за длинным столом, впился в Тома, пока он собирался с силами для следующего подхода. Он осторожно кивнул, стараясь не спровоцировать лишние реакции организма. — Белочку хоть еще не видишь?
— А что? Только не говори, что надо отловить белку в парке для антипохмельного зелья по русскому рецепту.
— У тебя не похмелье, это абстинентный синдром. Синдром отмены. Ты совершенно не знаешь меры, — Антонин почти неслышно опустил вилку зубчиками на край тарелки. Пояснил на немой вопрос: — Ни в чем. Если бухать — так самозабвенно, запоями. Если учиться, то стать лучшим студентом. Работать — минимум министром. Любить, так королеву… или хотя бы Блэк.
— И я не собираюсь размениваться на меньшее, — согласился Том. — Подходить к собственному пределу и преодолевать его — что может быть приятнее?
Антонин усмехнулся, одернул лацканы пиджака.
— Баланс, например. Чувство меры, равновесие, удовольствие от жизни — выбирай на свой вкус. Согласие с собой.
— Я в абсолютном согласии с собой, — огрызнулся Том. — С собой, но не с
ним.
— И зря, — поморщился Антонин. — Томас… не скажу, что хороший, в общепринятом смысле этого слова, но, по крайней мере, адекватный человек. Наверно, могу назвать его своим другом. И я так до сих пор и не понял, какая кошка между вами пробежала.
— Дохлая.
Закончив мучения с яичницей, Том отодвинул наполовину полную тарелку и вытянул из кармана пачку сигарет. Антонин неодобрительно следил, как он прикуривает от волшебной палочки и трансфигурирует свой пустой бокал в пепельницу. И то из вежливости — мог бы воспользоваться тем, что есть.
— Только не говори, что ты теперь за здоровый образ жизни, — фыркнул Том, заметив выражение лица друга. И что снова ему не так? — Я прекрасно помню, кто мог выпить больше всех огневиски уже на пятом курсе. И однажды Эйвери пришлось буквально нести в спальню чарами левитации, когда он проиграл тебе в «русскую рулетку», которую вы крутили из рюмок.
— Заметь, несли не меня, — поднял брови Антонин. — Поскольку я, в отличие от вас, малахольных англичан, пить умею. И тебе бы стоило научиться — в жизни пригодится. Уж я-то знаю.
— Поделись знанием, о великий мастер! — Том с наслаждением затянулся терпким сладким дымом и ехидно взглянул на друга сквозь клубы, что поднимались от тлеющего табака. Туман в голове, однако, потихоньку рассеивался под действием никотина. — Запивать и закусывать? Не смешивать алкоголь?
— Усмирить свою жадность и включить мозги, — веско возразил Антонин, глядя на него снисходительно.
— Я включил и теперь в завязке, — пожал плечами Том. — Больше пить не собираюсь.
— Лучше бы ты не собирался кидаться из крайности в крайность и обманывать себя…
Стеклянная дверь в сад отворилась, и Том проследил, как Мария продефилировала по столовой. Оглядев стол перед отцом, взяла его бокал с соком, опустошила жадными глотками. Антонин небрежно взмахнул палочкой, вновь наполняя для нее бокал. Она, казалось, и не заметила, лишь продолжила пить. Капля оранжевой жидкости упала на грудь, скатилась по мокрой от пота загорелой коже, остановилась у кромки черного спортивного топа — если так можно было назвать полоску ткани, что больше открывала, чем прикрывала. Том неодобрительно взглянул на голый живот — в его время даже уличные девки одевались приличнее. Мария, утолив жажду, неодобрительно взглянула на сигарету в его пальцах и наморщила нос, будто без слов выражая все, что думает о его вредных привычках в частности и о нем в целом.
— Какие планы на сегодня? — поинтересовалась у отца.
— Мне надо провести пару встреч в министерстве. Вечером выберемся куда-нибудь в свет, а пока можешь отдохнуть. Погода чудесная, позагорай в саду.
— Я лучше потренируюсь. Думаю, Беллатриса будет не против позаниматься со мной.
— Ну или книжку почитай, — вздохнул Антонин, поднимаясь со стула. — Совсем себя не жалеешь. Связалась с этим недалеким спортсменом и теперь перенимаешь дурные пристрастия.
— Папа! — воскликнула Мария, но Антонин, для которого ее возмущение явно было привычным и ожидаемым, но не смущающим, продолжил:
— Том покажет тебе библиотеку и, уверен, подберет что-нибудь интересное. Не удивлюсь, если он прочитал здесь уже все.
— Что ты! — усмехнулся он и затушил сигарету в пепельнице. — По моим подсчетам, не больше двадцати одного процента.
— Пожалуй, не буду напрягать Тома и покушаться на его любимые пыльные талмуды, — в ее голосе прозвучал легкий сарказм, и Том не понял, чем именно он вызван. — Лучше займусь более полезными делами.
Пожав плечами, он тоже уже начал подниматься со стула, как вдруг неожиданное голубое сияние осветило столовую. Том схватился за палочку, но потом разглядел, что прямо напротив на дереве обеденного стола замерла маленькая полупрозрачная выдра, которая вглядывалась в него, устроив массивный зад на столешнице. Она приподнялась на задние лапки, казалось, даже призрачные светящиеся усики шевелились.
Красная вспышка Ступефая прошла сквозь зверька-патронуса, не причинив ему никакого вреда. Том лишь предупредительно поднял ладонь в сторону Марии, которая целилась из палочки — и откуда только ее достала, при своем почти полном отсутствии одежды? — в призрачную выдру. Та замерла в каком-то полуметре от него, а волны приятного тепла теперь обдавали кожу, электрическими искрами прокатывались по груди. Он медленно потянулся пальцами к голубому сиянию — хотелось прикоснуться, погрузиться в него целиком и никогда не выныривать из этой неги. Однако выдра, сердито взглянув исподлобья глазами-бусинками, отклонилась в сторону от прикосновения и заговорила разъяренным тоном:
— Том Реддл, книззл тебя дери! Ты совсем с ума спятил! Пропал, бросив меня в какой-то дыре посреди Лондона ночью, и ни слуху ни духу! Мог бы пошевелить своими гениальными — нет! — мозгами и сообразить, что я о тебе переживаю, дурная твоя голова. Если ты там еще живой, то я убью тебя лично!
Зверек сложил лапки на груди и резко дернул усиками вверх-вниз, а за его возмущенной позой Том прекрасно увидел Гермиону и ее презрительно поджатые губы. Фыркнув напоследок, выдра растворилась в воздухе. Без этого чудесного уютного сияния Том тут же почувствовал тоску, однако на лице против воли как-то сама собой расплылась улыбка.
— Что за хрень это была? — выплюнула Мария, медленно опуская палочку.
— Патронус. Похоже, моя дама за меня переживает, — протянул Том.
— Что ж, не заставляй ее ждать, — хмыкнул Антонин. — А то следующим явно будет вопиллер.
— Надо срочно обратно под каблучок? — цокнула языком Мария. Том даже с некоторым облегчением увидел, как она сунула палочку в задний карман шорт, наперекор его уже разгулявшейся фантазии.
— Быть снизу иногда даже приятно, — едко усмехнулся он.
Девушка метнула на него разъяренный взгляд, явно тоже припомнив их недавний бой, который очень быстро превратился в банальную драку. Антонин, к счастью, уже шел на выход из столовой и не слышал ремарки. Том подумал, что стоит быть осторожней — вряд ли старому другу понравится хоть какой-то намек на посягательства в адрес любимой дочки. И Том не собирался искать повод для ссоры: и так пришлось фальшиво извиняться за ту вчерашнюю сцену, когда он чуть не задушил девчонку. Хотя он и искренне не понимал, чего такого сделал — это была честная борьба в рамках поединка, а Мария расслабилась и уверилась в своей победе слишком преждевременно, — но укор в глазах Антонина уловил хорошо и постарался минимизировать негативные эмоции в свой адрес.
А вот негативные эмоции Гермионы надо уже не минимизировать, а устранять. И Том не мог понять, что испытывает по этому поводу. Презрение и брезгливость к излишней эмоциональности? Нет. Раздражение от необходимости взаимодействовать с другими и тратить силы на то, чтобы казаться в их глазах кем-то, кем он не является? Снова нет. Злость от того, что кто-то покушается на его личное пространство? Пф-ф-ф, как будто кто-то мог заставить его делать то, чего он не желает. Нет, больше нет — он делал лишь то, что соответствует его целям. А значит, то, чего желал, пускай и не эмоциями в текущий момент, так холодным рассудком, который планировал на несколько шагов. Именно цель, коей хочешь добиться, дает силы, заставляет идти вперед, невзирая ни на что. Вот только где его цель сейчас?
Если раньше он видел ее четко и ясно — вырваться из этого времени, взять собственную жизнь под контроль и ускользнуть из удушающего захвата, — то теперь она канула в темные воды забвения, куда-то туда, где покоились вычеркнутые из жизни полгода. Том не жалел о них — он никогда и ни о чем не жалел, это абсолютно бессмысленная и не приносящая выгоды эмоция. Но он чувствовал в своей голове, а может, в своей душе фантомную рану — та ныла и вызывала совершенно несвойственное ему навязчивое состояние. Крутящаяся на краю сознания обсессия, казалось, заглушалась алкоголем, но все равно неприятное чувство, как будто он забыл что-то важное, прорывалось и сквозь дурман. Даже вызвало единожды нелепую мысль — а что, если он вовсе не тот человек, которым себя считает?
Но кто же он тогда? Тот, чье отражение видел в зеркале всю свою сознательную жизнь? Или тот, чей силуэт сейчас стоит в полутьме коридора, безликий и давящий. Так забавно, что теперь он мог посмотреть на себя со стороны… Вот только был ли это действительно он? Изменив направление движения, он сделал пару шагов к Томасу, который сверлил его взглядом. Без лишних предисловий тот кивнул в сторону лестницы. Том в молчании поднялся следом за ним в кабинет. Им действительно надо было поговорить, как бы ни хотелось этого избежать. С Гермионой можно увидеться и позже, а мысль, что она сейчас мучается неизвестностью и переживает за него, даже вызывала какое-то мрачное удовлетворение. Никто никогда не беспокоился о нем, и было в этом что-то… приятное.
Украшенная вензелями дверь хлопнула позади. Равнодушно оглядев кабинет, Том прошел к диванчику для посетителей. Взгляд Томаса стал каким-то чересчур внимательным, потом он кивнул:
— Точно, ты же не помнишь недавней некрасивой сцены, потому тебе эта ситуация и не навевает никаких неприятных ассоциаций, как мне. Иногда, после стольких лет, бывают моменты, когда забвение кажется мне недосягаемым благословением. И вот так ирония судьбы — вместо того, чтобы ненужное стиралось из моей памяти, я получил слишком многое.
— И как с этим справляешься?
— Лучше, чем ты, — Томас не упустил возможности для укола.
Сел в свое кресло и вытряхнул сигарету из пачки. Собеседнику не предложил, и за этим жестом, точней, его отсутствием, сквозила явно считываемая обида. Том лишь едва усмехнулся и достал свои.
— Не представляю, на что это похоже, — произнес задумчиво. — Думаю, тебя должно беспокоить легкое чувство дереализации.
— Легкое? — Гонт вскинул брови. — Я вообще иногда не способен разобрать, что я делал, а чего не делал. Я словно вижу свою жизнь со стороны, и при этом не могу понять, моя она? Или твоя? Что из этого происходило в текущей реальности, а что — в прошлой. Все вокруг кажется ненастоящим, плоским и мертвым. Серым. Даже пища не имеет вкуса, а время — вязкая субстанция.
— Может, тебе к лекарю сходить? — усмехнулся Том, глядя на своего визави поверх тлеющей сигареты. Сквозь дым он казался пугающе похожим на него самого. — Успокаивающие зелья попить. А то я опасаюсь за твою психику.
— Очень смешно. С моей психикой все в порядке, — отмахнулся Гонт. — Мне просто надо вернуться в реальность. Почувствовать себя прежним. Проблема в том, что я уже не знаю, в какой именно из двух слившихся веток событий был настоящий я. В моей, или в той, что сотворил ты?
— Я все еще не понимаю до конца, как я смог изменить прошлое? Я ведь пытался, судя по всему, долго пытался. И лишь одно маленькое и, казалось бы, незначительное действие в результате привело к таким последствиям. Почему именно оно?
— Потому что до этого ты лишь двигался по петле. Все происходящие события, все выборы, которые ты совершал, были
уже отражены в настоящем, повлияв на него сквозь пять десятков лет. И что бы ты ни делал, все вело к известному результату. Однако насколько я понял механизм работы этого маховика — он обладает таким количеством энергии, что способен исказить ткань пространства-времени, именно так он осуществляет столь гигантский скачок. И этим искажением можно воспользоваться, на какой-то короткий период получив свободу от оков предначертанного, перестроить в итоге всю временную цепочку, пока она вновь собирается после разрыва. Именно этим смог воспользоваться последний из твоих неудавшихся убийц в 1943-ем, правда, совсем не так, как предполагал. Он умер и буквально подарил тебе маховик, тем самым стерев историю лорда Волдеморта.
— То есть я так же воспользовался моментом после перемещения, как он, и то, что я совершил, изменило временную цепочку? А все, что я делал до этого, было обречено на провал, предназначено самой судьбой для завершения петли?
Томас кивнул, но удовлетворение от этого факта быстро растворилось на его лице.
— Далось тебе спасать эту Грейнджер, сколько нашел нам обоим проблем из-за девчонки. Вместо того чтобы нормально завершить петлю, ты ее деформировал и растянул. Меня все еще интригует, что же такое происходило за те полгода, которые ты стер из своей, а в результате и моей памяти. Неужели настолько впечатлила твой молодой, подверженный буйству гормонов организм? Если бы я не знал тебя так хорошо, буквально как самого себя, решил бы ненароком, что ты влюбился.
— И что же мне в итоге удалось изменить этим маленьким выбором во время пространственных искажений? — спросил Том, маскируя интерес за деланно небрежным тоном. — Насколько расходятся эти ветки событий?
— Не настолько, как ты того хотел. Как бы ты ни считал себя рядом со мной благородным и высоконравственным, но я могу тебя разочаровать — ты ни капли не лучше меня. С моей точки зрения, ты все только испортил, поскольку до многих вещей, которые будешь творить ты в поисках адреналина, я не опускался. Я не играл в азартные игры, не пил, и у меня не было такого количества беспорядочных половых связей, — Томас поморщился. — Серьезно, трахать свою секретаршу, что уже не комильфо, и ловить особый кайф от того, что дверь в кабинет не заперта? По-моему, ниже падать некуда. Хотя если вспомнить кое-какие вечеринки, на которых принято скрывать лицо, но не другие части тела…
— Умолкни, — Том раздраженно махнул рукой. — Суть я понял. Но все равно, это мне нравится больше, чем беспорядочные убийства.
— Вопрос спорный. Я так и не заметил, с какого момента тебя начали волновать чужие жизни. Неужели малышка Гермиона, которая на этот раз каким-то чудом пережила ваше столкновение в архиве, промыла тебе мозги и заменила их на инстинкты?
— Могу лишь сделать вывод, что я, в отличие от тебя, лучше скрываю свою темную сторону, — дерзко улыбнулся Том. — Раз Антонин ни капли не волнуется из-за твоего общения с его драгоценной дочкой, а Белла не устраивает прежних истерик.
— О да, фальшивое обаяние и дружелюбная пыль в глаза, в этом ты превзошел меня, — фыркнул Гонт. — Никто даже не догадывается о твоих, а теперь моих развлечениях. Думаю, это воздействие твоих так называемых друзей, общение с которыми теперь продолжится еще какой-то срок. Гребаный Гарри Поттер, он достает меня даже после таких масштабных изменений реальности.
— На какой срок? — Том заинтересованно подался вперед. — Я же все равно рано или поздно вернусь. И стану… тобой. Или же собой. В принципе, меня устраивает текущий вариант вселенной.
— Тебя — да. Но не меня, — Гонт покачал головой.
Тому не понравился этот намек, эти непрозвучавшие слова. Похоже, на сей раз они поменялись местами, и теперь именно Томас жаждет изменить прошлое. Но он все же сделал попытку направить разговор в конструктивное русло.
— На изобретение нового маховика могут уйти годы, это нетривиальная задача для целой команды невыразимцев. Значит, мне нужно как-то зарядить имеющийся, чтобы его хватило на еще одно перемещение. Если бы я не замкнул петлю, ты бы перестал существовать — это ты понимать должен.
— Ты считаешь себя таким умным, таким безгранично сильным, — поморщился Томас на этот укол. — Пытаешься переть против судьбы, однако от себя самого не убежишь.
— Так все же? Как мы зарядим маховик? Ты-то уже должен это знать.
Томас Гонт откинулся на спинку кресла. Свел перед собой кончики пальцев, задумчиво глядя поверх них на Тома, будто решая, говорить или нет. Или же он пытался нащупать нужную линию поведения в своей зыбкой памяти. Наконец он заговорил:
— Это гигантский объем энергии. Больше, чем есть в каком-либо другом артефакте. Больше, чем человек пропускает через себя за всю жизнь. Возможно, подошла бы энергия, которая высвобождается при жертвоприношении, если выбрать правильный ритуал и посчитать…
— Посчитать по формуле, скольких человек нужно убить? — криво усмехнулся Том. — Думаю, если это возможно, я бы обошелся без подобного. Не то чтобы я имел что-то против убийств по необходимости, но не уверен, что, так легко ступив на эту дорожку, я смогу потом остановиться. Однако твой замысел теперь понятен — именно к этому ты и пытаешься меня подвести. Но твоя уловка не сработает. Какой еще есть способ получить такой значительный объем энергии?
— Как жаль… — губы Томаса изогнулись в неприятной улыбке. — Что ж, один путь я предложил. Если он тебя по каким-либо причинам не устраивает, то тебе придется найти другой. Самому.
— Видимо, от тебя стоит ждать не помощи, а попыток как можно больше усложнить мне жизнь? — ухмыльнулся Том в ответ. — И ты, конечно же, не расскажешь, что будет происходить дальше, когда именно я покину это время? Или ты и сам уже не помнишь?
— Отчего же, в общих чертах я могу разобрать, хотя это и неприятно наслаивается на мои прошлые воспоминания о перемещении в 1949-й предыдущей версии реальности, — поморщился Томас. — Но я не упущу любой возможности усложнить тебе жизнь, тут ты прав. Мне не нравится, как ты все изменил, хотя с этим и можно смириться. Однако еще больше мне не нравится это новое неприятное открытие — я предполагал, что все свершится как должно, но внезапно оказалось, что моя жизнь в твоих руках. И не думаю, что я тебе ее доверю, пока не буду знать точно, что ты правильно распорядишься появившимися у тебя возможностями.
Том разочарованно поднялся с дивана. О том, какой неприятный человек его собеседник, он говорить вслух не стал. Они явно сейчас думали друг о друге примерно одно и то же.
***
— Это какое-то дежавю. И не могу сказать, что приятное.
Миссис Грейнджер сложила руки на груди и прислонилась к дверному косяку. Похоже, пускать его в дом она отчего-то не хотела, только изучала пристальным взглядом. Том пожал плечами.
— Извините, возможно, в прошлую нашу встречу я проявил недостаточно вежливости, но обстоятельства сложились таким образом…
— Недостаточно вежливости?.. — переспросила миссис Грейнджер, вздернув бровь. — Это такой эвфемизм для той ситуации, в которой Гермиона вдруг пропадает вместе с тобой прямо из своей комнаты, а потом появляется среди ночи вся в слезах, когда я места себе не нахожу и уже собираюсь звонить в полицию? Может, ты тогда мне объяснишь, что случилось, раз она отказывается?
Том подавил раздраженный вздох. Покачнулся с носков на пятки. Конечно, больше всего хотелось наложить на тупую магглу Конфундус и убрать ее с дороги. А она решила встать на его пути, даже не представляя себе, какой опасности подвергается. Единственное, что его сейчас останавливало, так это смутная догадка, что Гермионе, возможно, не понравится подобное решение проблемы, а это вызовет очередные истерики и разборки. А он так устал… от всего. И какой путь избрать, чтобы преодолеть эту внезапную преграду? В памяти всплыли наивно-жалобные глаза Теодора, когда тот пытается выспросить что-то на его взгляд интересное о тонкостях магической науки или же об опыте с девчонками. Почему-то все люди так легко ведутся на поводу у своей жалости, когда он сам даже примерно не представляет, как должно ощущаться это чувство.
— Да… Я понимаю, что мое поведение выглядит нехорошо и вызывает справедливые вопросы, — вздохнул Том и печально потупился. — Я слишком погрузился в себя и свои переживания, в собственные проблемы с семьей, а Гермиона… Она всегда была для меня глотком свежего воздуха. Но мне стоило подумать в первую очередь о ней, и… Вы правы, я слишком эгоистично воспользовался ее бескорыстной поддержкой, не позаботился о ее чувствах. Не нужно вновь ее тревожить, без меня ей будет спокойней, а я… Это неважно.
Кивнув напоследок, он развернулся к калитке. Наверно, стоило сделать это сразу — просто обойти дом с другой стороны и по старинке кинуть камешек в окно, а не упражняться в риторике. Он уже вытянул палочку, собираясь наложить на себя дезиллюминационные чары, но тут миссис Грейнджер окликнула его в спину:
— Том!
На секунду на лице промелькнула победная усмешка, но когда он повернулся, уже был собран, серьезен и печален. Миссис Грейнджер кусала губы, глядя ему вслед. После нескольких секунд молчания она все-таки спросила:
— Так что у тебя случилось?
***
— Что у нас сегодня на ужин? — с интересом принюхиваясь, Гермиона зашла на кухню. Том поднял глаза от столешницы и мельком взглянул на замершую в дверях фигурку.
— Пудинг из мяса, — ответил ровным тоном. — Привет.
— Представляешь, оказывается, с магией его вовсе не обязательно готовить на пару целых пять часов, — добавила миссис Грейнджер.
Она устроилась с торца стола и с любопытством наблюдала за действиями Тома, который колдовал, в буквальном смысле колдовал у рабочей зоны кухонного острова — прикосновением палочки размножил формы, а комочки теста зависли над каждой и начали растягиваться в тонкие блины. Джин взболтнула вино в округлом бокале, рубиновая жидкость закрутилась водоворотом.
— А мне почему не сказали, что ты здесь? — возмутилась Гермиона. — Сижу наверху, спокойно пишу эссе. Мама! И ты же не пьешь красное — оно красит зубы?
— Пинотаж, — прокомментировал Том, отправив начинку из аккуратно нарезанной на кубики говядины с почками и грибами по формам. Соус взмыл в воздух бордовым переливающимся в воздухе шаром и, разделившись на струйки, полился на мясо. — Не то чтобы я специалист по вину, но сопоставив кислотность и танинность, а также вкусовые нюансы, сделал вывод, что его ягодная насыщенность будет хорошо сочетаться с пряным красным мясом.
— Том убедил меня, что это южноафриканское из запасов его мачехи идеально подойдет к сегодняшнему ужину, и я просто обязана попробовать. Могу сказать, что и до ужина оно тоже идет отлично, — Джин совсем не смутилась и поднесла бокал к носу, чтобы насладиться ароматом.
Сердито уперев руки в бока, Гермиона вопросительно уставилась на Тома. Он лишь пожал плечами и изобразил пристыженный вид. Судя по ее лицу, она ему ни капли не поверила.
— А почему ты не показывала, что так можно? Это же просто магия какая-то! — Джин с интересом смотрела, как слой теста накрыл мясную начинку и тут же начал подрумяниваться под действием чар, а по кухне пополз умопомрачительный запах томящегося мяса.
— Я… я не очень увлекаюсь бытовыми чарами, — Гермиона тряхнула головой, на секунду растерялась. Ей в руку ткнулся еще один пузатый бокал, уже предусмотрительно наполненный, и ей ничего не осталось, как поймать его в воздухе.
— Надо же, — протянул мужской голос из-за спины Гермионы. Мистер Грейнджер застыл в дверном проеме и удивленно осматривал представшую его взору сцену — пироги запекались прямо на столешнице, а ножи и грязные миски сами полетели в раковину по мановению руки Тома. Заметив пополнение, тот дотянулся до бутылки вина и начал наполнять третий бокал, аккуратно наливая по стенке. — Меня беспокоил тот факт, что ты встречаешься с колдуном. Но теперь я могу сказать, что, кажется, все твои толстенные книжки — абсолютно пустая трата денег. Какой прок в этих древних закорючках и зельях из жабьих лапок, когда я только сейчас, через семнадцать лет жизни с дочкой-ведьмой, узрел наконец настоящее нормальное волшебство? Вот этому вас и должны учить в школе, а не всякой заумной чепухе с опасными средневековыми магическими перестрелками…
— Папа! Ну что ты такое говоришь, магия — это не только приготовить поесть! Том тоже знает далеко не одни бытовые чары, он, между прочим, преподает дуэльное искусство! А я заняла третье место в соревнованиях…
По щекам Гермионы поползли красные пятна. Том тупо смотрел на них, пока неприятный шум поднимался, заглушал слова этого спора, который был просто образцом маггловской глупости. А в следующий момент высокий звон прорезал мутную завесь. Вскрикнула Джин, и Гермиона вдруг оказалась рядом; она почему-то хватала его за руку. Он заторможенно перевел взгляд вниз и удивленно уставился на осколки бокала, зажатые в ладони. И только теперь почувствовал боль от острого стекла, но такую далекую и тупую, будто она была не с ним. Словно запечатленная на равнодушной фотокарточке. Красное текло на столешницу, расплывалось пятном, но столь тусклое, что почти черное. Не разобрать, кровь или вино — все потеряло цвет и насыщенность. Голос Гермионы звал его, словно она находилась на улице, в отдалении, кричала сквозь плотную толпу. Время потеряло свою меру, превратилось в ничто, перестало иметь какой-либо смысл.
А потом он вынырнул из этого киселя, а чувства обрушились водопадом. Зашипев от боли, легким движением кисти испарил осколки. Гермиона наконец прекратила терзать его барабанные перепонки своим криком и провела палочкой над ладонью, заживила глубокие порезы. У Тома хватило сил изобразить благодарный кивок, а потом он тяжело оперся на столешницу. Поднял взгляд и увидел две пары ошарашенных глаз старших Грейнджеров.
— Кажется… — он хрипло усмехнулся. — Пудинг уже готов.
