***
— Давайте повторим. Лучи солнца, укрывающие верхушки деревьев, будто бы выбились из общей картины вечернего, летнего пейзажа, и плавным, еле уловимым движением перешли на небрежно падающие на лоб пряди волос Евгения Станиславовича, поселившись на них. Его глаза сейчас выглядели совсем светлыми, в их радужке отражался двор возле его дома, высокая, могучая ива, и несколько тонких берёзок справа. — Я не сдам. — Алена дрожит, сидя на высокой деревянной коробке с песком, рассматривает носки своих кед, а потом долгим и обречённым взглядом смотрит в небо. — Сдадите. — Евгений Станиславович сидит напротив, на деревянной коробке поменьше, на его запрокиданной ноге — сборники с ЕГЭ и ручка. Только сейчас Алена начинала чувствовать ту самую, напряжённую атмосферу, которая бывает у выпускников, несмотря на то, что кругом уже лето, и что вокруг себя они ежедневно видят сотни расслабленных, жизнерадостных лиц. — И так, давайте пробежимся по самому главному… — Евгений Станиславович быстро перечитывает все помеченное на листке, слегка откашливается: — Фаза быстрого, пародаксального сна сопровождается… — Движением глазных яблок под веками. — Правильно. Второе, что может наверняка попасться: пекарские дрожжи обычно размножаются путем… — Почкования? Вроде оно… — Да, молодец. Теперь вспоминай: гликокаликс на наружной мембране характерен для чьих клеток?.. Недавно, кстати, проходили. Алена слегка откачивается на деревянной коробке назад, прикусывает губу, напряжённо думая: — Ласточки, не? — Да. И вот ещё одно. Взаимоотношения гриба-чаги и березы бородавчатой являются примером… — Паразитизма? — Да! — Евгений Станиславович довольный, встаёт с деревянной коробки, обтряхивает колени от песка. Смотрит на Алену особенно живым, свободным взглядом, и, улыбаясь, отчеканивает: — Вы на всё ответили, с чем были раньше проблемы, значит все вообще хорошо будет. У Вас по химии же… — 94 балла. Алена моментально вспоминает сдачу ЕГЭ по химии на прошлой неделе, которая началась с того, что она и вовсе опоздали в центральную аудиторию. Было очень волнительно, нервы на пределе, и после того дня Алене до сих пор казалось, что все, что с ней происходит, в плане сдачи экзаменов, поступления: не более чем какая-то симуляция. Те 94 балла, вывешенные на сайте министерства образования — казались неким сном, таким туманным и желанным, но после которого просыпаешься и не чувствуешь совсем ничего. Евгений Станиславович похвалил ее сразу же, но решил не перегибать палку, ибо понимал нынешнее состояние Алёны, когда, мягко говоря, не до каких-то межличностных отношений, но он все равно давал ей абсолютно всю нужную поддержку. Последняя неделя проходит и вовсе напряжённо: Алена впервые в жизни прибегает к валерианым каплям и закидывается мелкой дозой тенотена, Станиславовичу про это не говорит, не хочет лишний раз нервировать и слушать нотации, хотя и лекарства лёгкие, практически детские… Но Алена видит, он переживает. А накануне и ЕГЭ по его же предмету, который пройдет через несколько часов. — Смотри, у Вас ведь ещё и медаль золотая, и аттестат отличный, ну, все сдадите. — говорит Евгений Станиславович. День N проходит, мягко говоря, охуенно. 96 баллов по биологии, и «Алена Косторная Сергеевна» в графе поступивших. — Ну, я теперь больше не твой учитель. Евгений Станиславович, улыбаясь, ставит последнюю подпись в одном из десятков документов, и со спокойной душой закрывает дверь кабинета. Алену, видя, как он проворачивает пальцами ключ в двери, окутывает странное чувство: будто бы заканчивается какая-то эпоха. Будто бы вот все, что было, осталось за этой дверью. Все самое незабываемое, то, что останется в сердце уже навсегда, то, что заставит Алену, она уверена в этом, улыбнуться спустя много-много лет. Стрекочут кузнечики, по школьному стадиону порхают бабочки. Они движутся к Евгению Станиславовичу домой, ранним июньским днём, рассматривая все перед собой, впервые за долгое время наслаждаясь теплотой погоды. — Я все ещё не могу перестать Вас называть по имени и отчеству, вот это ты, блять, иногда проскальзывает… — Алена ерзает на его кровати, пока Евгений Станиславович откладывает в сторону ноутбук. Он целует ее, совсем мягко, проводясь губами по ушной раковине, Алена дрожит. — И хочется Вас. Снова. Пиздец. Она говорит по слогам. — Насчёт этого, присядь. — он мягко подзывает Алену к себе, и теперь кажется, что Евгению Станиславовичу и вовсе теперь легко ее на «ты» называть. И он будто бы ещё больше помолодел, хотя его годы, 22 всего… Для учителя практически ничего, но сняв с себя это бремя, он будто бы теперь и вовсе выглядел как 19-летний Женя. С сияющими глазами, усталость сходила. Алена кусает себя за губы, отчаянно, чувствуя, что ещё немного и сдерживать себя просто больше не сможет. — Ты правда так этого хочешь? Сейчас? Алена агрессивно кивает. — Ты ведь понимаешь, что… — щеки Евгения Станиславовича покрываются чем-то багровым, он кашляет, отводит взгляд. — Тебе может быть больно. — Да блять, понимаю. — отвечает Алёна, касаясь подушечками пальцев своей оголенной шеи. На ней снова тот самый чокер-ошейник, но одета она более открыто: черный топ на лямках корсетного бельевого пошива, гартеры на ногах, которые были обтянуты чулками в сетку красного цвета, закреплённые маленькими подтяжками, и юбка, красная, короткая, в черную клетку, но с другим ремнем. — Только у меня никого не было. — стыдливо вырывается у Алены, она отводит взгляд, не понимая, чего стесняется. — Вообще… Блять… Я даже ни с кем не встречалась. Станиславович, явно взволнованный не меньше, понимающе кивает. — Все хорошо, слышишь? Это нормально абсолютно, я постараюсь сделать все, чтобы тебе понравилось… и если тебе вдруг станет больно, пожалуйста, говори. — Евгений Станиславович сглатывает, осматривает рядом стоящую шуфлядку, на ней стоят салфетки в коробке. — Я скажу, обязательно. — Алёне впервые становится волнительно, за все время, пока она об этом думала. Одно дело думать об этом, дрочить где-то у себя в комнате, а другое, когда уже сидишь, в ожидании, так сказать… — Презервативы, салфетки, все там, если ещё плохо станет, что-то такое, я во… — Алена не выдерживает, и притягивает его к себе, грубо нарушая расстояние между ними слегка озлобленным, совсем другим, особенным поцелуем. Евгений Станиславович сразу же отвечает на него, проводится языком по припухлой, нижней губе, слегка задевая кончиком торчащую в ней серьгу, целует подбородок, тонкую шею, заводит руку куда-то за ухо, сжимая волосы на висках, от чего Алена вскрикивает. Алена прижимается уже разгоряченной промежностью к паху, и Евгений Станиславович формирует на ее оголенной талии кольцо объятий из своих рук. Алена глубоко дышит, пока Евгений Станиславович начинает мягко целовать ее ключицы, на какой-то момент, уже совсем в затуманенном сознании, перехватывает одну его длинную руку, проводится кончиком языка по выпирающей, пульсирующей вене, идущей от плеча, и касается губами подушечек тонких пальцев, оставляя на них мокрые, мелкие поцелуи. Евгений Станиславович шумно вдыхает, а Алена, не медля, обхватывает губами весь его длинный палец целиком, начав его посасывать. Горячий кончик языка рваными движениями облизывает все фаланги по очереди, и Алёне кажется, что от собственного возбуждения она сейчас задохнётся и вовсе. Когда она выпускает его руку из своего рта, Евгений Станиславович долго, пристально смотрит в бирюзовые, обрамлённые нежной синевой глаза, вокруг которых красуются черные тени. Тянется к губам, большим пальцем размазывая черные тени к щекам, оставляет влажный поцелуй на нижней губе. Алена резким движением растегивает его рубашку, высвобождая из нее галстук, перехватывает им тонкие запястья, завязывает их, достаточно плотно, но не до боли — но Станиславович понимает, следы на запястьях после такого узла все равно останутся. Шумно вдыхает воздух, пока Алена начинает целовать гортань, выпирающий кадык, проводится языком по каждой родинке на правом плече, в центре ключицы — еле заметную, и то помечает своими губами. Целует выпирающую грудную клетку, оставляет на ней многочисленные засосы, наслаждаясь стонами Евгения Станиславовича. Опускается ниже, проводит дорожку поцелуев от пупка к брюкам, порой оттягивая кожу, вылизывает выпирающие, идущие от паха, вены. Приподнимается, дразня, кусает плечи и мочку уха, он пытается рыпаться, но после, под напором Алёны, вновь оказывается снизу. — Теперь моя очередь. — Алена довольно улыбается, слыша эти слова, ощущает, как пульсирует вена на ее расцелованной Евгением Станиславовичем шее. Медлит, перед тем, как слезть с него. Всё-таки когда он был снизу, его красота отличалась. Она была какой-то особенной. Сияющие глаза, спадающие, влажные пряди на лоб, приоткрытые губы, которые так судорожно пытались захватить воздух, родинки, незначительные шрамы на лице казались ещё виднее, а на скулах пылал румянец. Алена слезает, и в этот же момент оказывается там же, где и Евгений Станиславович — пару секунд назад. Алена выдыхает, но потом ее дыхание прерывается вновь, когда она ощущает, что ее чокер вновь обхватили его пальцы. Евгений Станиславович тянет Алену на себя таким образом, заставляя ее раздвинуть ноги на уровне его паха, и Алена делает это, постанывая прямо ему в рот. Он целует еле-видную ямочку на груди, и когда останавливается возле завязки топа на спине Алёны, шепчет куда-то в ухо, мягким движением убирая блондинистые, короткие волосы: — Если ты не хочешь, я остановлюсь… — Хочу, чтобы Вы не останавливались. — шепчет Алена, и спустя секунду наблюдает свой топ валяющимся на кровати, на уровне ее ног. Станиславович целует припухшие губы Алёны, рвано, задыхаясь ей куда-то в гортань, одной рукой крепко держа за талию. Отстраняется на долю секунды, пытается перевести дыхание, на что Алена ударяет его по щеке, будто бы приказывая не разрывать поцелуй. Евгений Станиславович протягивает руки к ее небольшой, аккуратной, бледной груди, аккуратно сжимая. Алена стонет, выгинается в спине, пока он захватывает губами молочно-розовый сосок, слегка оттягивая его, второй прокручивает помиж пальцами. — Приятно… — это было единственное разборчивое слово Алёны. Берет запястья Алёны, шепчет, вновь это тихое: — Если тебе не нравится — я остановлюсь. — он повторяет это вновь. — Только скажи. Завязывает тонкие запястья Алёны своим все тем же галстуком, на вновь, не очень крепкий узел, Алена смотрит с большим удивлением, а потом вновь выгинается в пояснице. Евгений Станиславович целует ее ребра, будто в какой-то момент наслаждаясь тем, что ее руки обезоружены. Целует кожу над пупком, останавливается возле юбки, Алена шумно выдыхает, когда и юбка летит куда-то рядом с остальными вещами. Она остаётся перед ним в одном белье, в том самом, который красуется на бедрах. Румянец с ушей Евгения Станиславовича аккуратным штрихом, еле заметным, переходит на его скулы, Алена заглядывает в его практически уже черные глаза. Последнего элемента белья не осталось. — Раздвинь ноги. — шепчет он, кладя ладонь на бедро, обтянутое колготками. Больно оттягивает гартеру, когда она возвращается на свое законное место, она слегка бьёт Алену по бедру, оставляя за собой красный след. Алена слушается. Облизывает свои губы. — Тебе будет приятно, если я коснусь тебя здесь? — спрашивает он, и коротким, нежным движением касаясь горячим языком набухшего, увлажненного клитора. Алена вскрикивает. Евгений Станиславович оставляет поцелуй на головке клитора, проводится по нему языком, подключает в ход пальцы. Алена легонько вздрагивает, когда чувствует, как он входит в нее указательным пальцем, растягивая, изгибается в спине, и следом за неприятным, колким ощущением боли чувствует нарастающее удовольствие, пытаясь насадиться на палец, на второй, полностью. Станиславович все такими же дрожащими руками растегивает свои штаны, Алена краем уха слышит, как открывается упаковка презерватива, боковым зрением видит, как она падает на пол. Алена заводит свои завязанные руки за свою спину, быстро насаживается на Станиславовича сверху, где-то возле области пупка. Немного соскальзывает. — Я хочу быть сверху. — делая паузу после каждого слова говорит она, и Евгений Станиславович с улыбкой смотрит на нее. — И развяжи меня. Глаза Алёны сверкают, непослушные, золотистые волосы падают на оголенные плечи, а набухшие соски особенно явно выделяются при таком виде. Он достаточно быстро развязывает ее руки, кидает галстук куда-то в сторону, вновь притягивает к себе, целуя в шею, на этот раз уже сам оставляя многочисленные засосы: пока Алена пытается усесться, мягко оттягивает кожу на ее ключице, оставляя там влажный поцелуй. Алена, тем временем, блуждает руками по его груди, покрывает многочисленными поцелуями еле заметный рельеф пресса, рукой щипает кожу на пояснице, идущую к бёдрам, и потом, наконец таки, пытается сесть. — Блять… Больно… — она шипит, Евгений Станиславович все ещё придерживает ее за бедра, сжимает их, теплой ладонью проводится по спине с выпирающими позвонками, говорит в изгиб шеи, своим бархатным голосом: — Если сейчас не получится — давай завтра, не мучай себя… Алена сразу же прерывает его, оставляя поцелуй на кончике носа Евгения Станиславовича. Он помогает ей сесть на его член, и когда Алена, морщась и шипя, наконец-таки находит более менее удобное расположение, Станиславович, будто бы желая облегчить ее боль, большим пальцем начинает аккуратно массировать ее клитор. Делает небольшой толчок, Алена вскрикивает, он испуганно поглядывает на коробку салфеток сзади, но она моментально успокаивает его. Спустя несколько толчков Алена будто бы начинает привыкать, болезненные ощущения сменяются на приятные, она кладет маленькие ладони на его крепкую грудь, царапая ее, и движется бедрами навстречу. — Мне кажется… Я сейчас… — Алена обхватывает Евгения Станиславовича за шею, целуя в щеку, и когда чувствует, как что-то в низу живота будто надламывается, тот самый тугой узел развязывается, и тело начинает бросать в мелкую дрожь, кричит, громкое, бессвязное, но какое-то по-особенному свободное: — Я тебя люблю, Женя! — Я тебя тоже. Спустя несколько секунд он выходит из нее, также кончив, и ложится рядом, прижимая к себе. Алёна пытается отдышаться, в голове все ещё не может уместиться тот факт, что это свершилось. И что впереди уже совсем другая, взрослая жизнь, и что она уже студентка, и что вообще. И наверное, глупо об этом думать, о бытовом, после такого, но видимо, это был одним из способов «отвлечься» для Алены. Как минимум от столь громко сердцебиения. Она прижимается к Жене чуть сильнее, и в какую-то секунду понимает, что он молчит, практически ничего не говорит, ибо слушает, как бьётся ее сердце. Алена, прикрывая глаза, слабо улыбается, и очень аккуратно обвивает своими руками его спину. Сердце стучит где-то в висках, жар с щек постепенно сошел, но в теле все ещё присутствует лёгкая дрожь. — Это было охуенно. — говорит она, Женя приподнимается на локтях к изголовью кровати, с нежной улыбкой смотрит на неё: — У тебя сейчас ещё слабость может быть, шок, стресс… — он как обычно говорит длинным монологом, но резко поворачивается к стоящей рядом тумбочке: — Ой, забыл. Сейчас. Спиной повернись. Алена не понимает, что происходит, но доверчиво поворачивается к нему спиной, продолжая что-то рассказывать в матах, видимо, о своих впечатлениях, активно жестикулируя. Женя выдавливает капельку крема из тюбика, который взял на стоящей рядом тумбочке, прикладывает его к выпирающему позвонку, и начинает очень аккуратными движениями растирать. Алена замолкает. — На утро может спина очень сильно болеть, тянуть неприятно и все такое. — Женя откладывает тюбик в сторону, но все ещё не ложиться, полусидит, что-то вспоминая, а спустя несколько секунд восклицает: — Блин, точно, забыл! Ещё чай тебе сварить надо, это чтоб сердцебиение в норму пришло… Алена фыркает, не удерживается, ласково улыбается, и очень мягко, невесомо целует Женю в приоткрытые губы. Коротко, иначе, не так, как в обычные дни, и укрывается одеялом полностью, укрывая и его. — Все нормально со мной, спи. Женя ещё несколько секунд проводится взглядом по ее оголенной спине, заостряет взгляд на выпирающих позвонках, ласково смотрит на блондинистые, густые, рассыпанные по тонким плечам волосы, и, вздыхая, ложится рядом. — Придется на дачу ехать, уже жара наступает конкретная. — Женя наливает кофе в стакан Алёны, пока она, особенно уставшая, и ещё явно не до конца отошедшая от вчерашней ночи, сидит на высоком стуле, смотря в приоткрытое окно. Вид с него, с полноценным наступлением лета будто бы оживился: людей на улице стало больше, в частности — детей с домашними животными. Солнце слепило, деликатным, еле заметным цветом приходилось по изголовью белой оконной рамы, и освещало верхушки разнообразных панелек, стоящих в зелени. — Я там так давно не был, это офигеть просто, но и климата в Питере давно такого не было. — А где твоя дача находится? — Далеко, практически в лесу. — Женя мягко усмехается, встав рядом с Аленой. — Давай со мной, а? — Ебать, ну я с удовольствием. Но есть нюанс, — Алена думает, отпивая глоток кофе, наслаждаясь тем, как приятная, горячая жидкость разливается по гортани, придавая бордость. — Я вообще никогда не была во всяких деревнях, на всяких дачах… У меня у родаков не было, я даже не ебу, чё там, как. — Да тебе и не надо ничего делать! — удивлённо протягивает Женя. — А я хочу тебе помогать, может. — Ой, да ну… Грядки прополоть, завтрак, обед, ужин — все я делаю, там ещё ремонт сделать, с этим проблематично, но я думаю, что смогу, впринципе, там все ещё в хорошем состоянии. Перестановку бы, тоже сам… — У тебя спина! — злится Алена, чувствуя, как в груди вновь закипает это непонятное, ранее неизведанное чувство: тревога, но не за себя. За другого человека, близкого. — Алён, да там шкаф максимум переставить, все остальное, тумбочки, они даже килограмма не весят, они с одной шуфлядкой. — он вновь смеётся, мягко целует Алену в щеку, она успокаивается, смущается, но потом выдает: — Я все равно тебе помогу. Женя молчит, понимая, что спорить бесполезно. — Так когда мы едем? — Алена радуется тому, что смогла его всё-таки заткнуть, со своими не особо полезными для здоровья планами, поэтому теперь улыбается во все тридцать два. — Давай завтра к вечеру. И не уходи. — У меня мама уже думает, что мы там в настольные игры с Аней играем в другом значении. — Алёне хочется остаться, но когда вспоминает, как она врёт своей маме, на душе становится особенно тревожно. И не потому, что это — ложь, обманывать Алёне не привыкать, но тот факт, что мама вообще их тогда видела… — Так можно ж говорить, что у парня. Причем сейчас это правда. — Ага, и тогда она скажет придти познакомить. — Алена дёргает щекой, подносит чашку с уже допитым кофе в раковину, Женя перехватывает ее: — Не напрягайся, я сам помою. — Алена, стоя рядом, вздыхает. Вот Жене 22 года. Это не так много для парня по современным меркам, но эта излишняя хозяйственность, знание всех «советов деда» ее очень сильно удивляла, ибо вот, например, себя в 22 года она так точно не видела… Дай Бог универ закончить, а там не спиться и не снаркоманиться. Или, вот другого человека с ее окружения взять, Саню например, вот кто представит Самарина в 22 года такой хозяюшкой? Да он, как минимум, бы свой гей-бар организовал, с личным гаремом. — А почему бы и не познакомиться? Алена все ещё стоит в ступоре. — Ты серьезно? Обычно мужики этого, ну… Избегают. — Так я не против, реально. — Женя невозмутимо намыливает кружку. — Но, наверное, придется рассказать все, как есть. И про статусы раньше, иначе она сама узнает. — Моя мать очень неоднозначная во многих вопросах, но думаю, она не расскажет никому. — Алена выходит из кухни, долго думая над его предложением. «Алена!!! Я понимаю, что у тебя там со Станиславовичем сейчас медовый месяц, но давай на пикник сходим» Это — первое сообщение от Ани, Алена залезает на подоконник, прижимаясь спиной к широкой стене, достает из кармана шорт пачку сигарет, зажигалку — из второго, закуривает, делая первый затяг, выдыхает в открытое окно, боясь задымить всю комнату. У Жени ведь с курением все закончилось, и Алена не позволит, чтобы он ещё раз вдохнул аромат табака. «Уже с Женей, Ань))))» «Ого Я понимаю, к чему ты клонишь» «Угу» «… Окей, расскажешь потом. Но короче пикник с Димой и Сашей, и они хотят на крыше посидеть» «Ебать А где?» «Помнишь, тот дом панельный, чуть дальше парка? Вон там, это ж семейная общага, Дима вахтеру коньяк занёс, пустил на крышу таки» «Оке» «Я к тебе подойду, ты сейчас где?» «У Жени» «…) А адрес?» Алена, написав адрес, откладывает телефон. Собираться через час — Алена, как обычно, опоздает, это только Аня всегда приходит вовремя… Алена смотрит в окно с одной мыслью: как же тесно связана с ее жизнью школа. На выпускном она испытывала скорее радостные эмоции, слез, как у многих, не было — но просто то самое 26 июня значило, что граница между ней и Евгением Станиславовичем стирается окончательно, вот прям с той секунды, когда ей выдают аттестат, и эти эмоции брали вверх. И несмотря на то, что школа место очень спорное, негативных эмоций навалом, Алена понимала, ей с классом повезло. Ей повезло найти Диму, найти Аню, потом наладить отношения с Сашей… А скучать она, определенно, будет по Этери Георгиевне. Да и Дудыч тоже настроение порой поднимал. Нельзя это все обесценивать, годы работы с этими людьми, их общество, это все было Алёне дорого, по своему. Страх новой жизни, взрослой, подкрадывался незаметно и моментами, будто сцепляя Алену в своих холодных руках, не отпуская. Но он улетучивался, когда Алена понимала, что в первый курс ее за руку ведёт Женя. Что он рядом, что он не позволит ей сломаться, а она — не позволит ему. И разве другое было важно? — Ты куда? — Женя подходит к Алене, которая накидывает на себя серое зип-худи, чтоб не замёрзнуть. Из-под него выглядывает черный топ. — На пикник к Ане, Сане и Димке. — она ещё раз смотрит на себя в зеркало, довольно улыбается. — А-а-а, хорошо. Ты потом домой или…? — К тебе. — улыбка все ещё не сходит с ее губ, она подходит к Жене практически летящей походкой, обнимает. — Давай, пока. Он целует ее в лоб, закрывает за ней дверь. Лёгкий ветер ласкает небрежно убранные волосы, в глазах Алёны отражаются многоэтажные дома вечернего Питера. Молодежь в такое время, как правило, активизируется, иначе по-другому такое нашествие множества компаний по улицу не объяснить. Заметив «своих» ЩКС, сразу же, Алена подбегает к ним, и спустя секунду растворяется в их объятиях. — А нихуёвый ты видок выбрал, Дим. — Самарин закуривает, облокачиваясь на бетонные «стенки» крыши, разделяющие пространство сверху и реальность, которая на земле, на улице. С такого вида ночной Питер выглядит ещё более особенно. И ветер здесь ощущается по-другому, более резкий, нещадящий, и воздух здесь другой, и чувство в груди тоже, иное все. Но родное. Алена также закуривает. — Мы с Саней хотим лето в Мадриде провести. — Алиев улыбается, украдкой смотря на взлохмоченного, курящего Сашу. — Я предлагал ему в Пекин съездить! — Хера у вас разговоры. — Алена тушит сигарету. — А откуда, ну… Мани? — Хотелось бы пошутить, что затусив с батей Ани, он и нас под свое крыло взял. — отвечает Дима, сажась на покрывало в позу лотоса. — Но Саша просто устроился педагогом-онлайн, там бабки просто капец, столько дают, я аж сам удивился! И я сам немного подрабатываю, барменом, копейки, но. — Ну вы пиздец, конечно. — Алена улыбается, наливая себе в бокал ананасовый сок. Почему-то алкоголя не хотелось. — Ага! — отвечает с восклицанием Саша. — И вам обеим, спасибо, что, ну… Приняли нас . — Я всегда хорошо относилась и отношусь к нетрадиционной любви. — отвечает Аня, нарезая пополам ещё не спелую, но все равно вкусную клубнику. — Да и я сама блять… — и тут Алена понимает, что начинает доверять, и что больше не страшно. — Со Станиславовичем вместе. Все замолкают, и только спустя несколько секунд, когда тишина наступила такая, что было слышно, как Аня взбалтывает кубики льда в мартини, Самарин цокает: — Ну, я догадывался. — Блин, Ален, ты б раньше мне рассказала, ну… — Димка отпячивает нижнюю губу, Алена вжимает плечи, смущаясь. — Прости. Мне казалось, все осуждать будут, и так сплетни уже пошли. — Слушай, Ален, а у него большой ху… — Самарин вновь получает от Алёны подзатыльник, Аня смеётся. — Давай, рассказывай. Как все началось то. После рассказа Алёны, который сопровождался громкими возгласами Самарина, начинающиеся от «нихуя себе» до «блять», все сидели в шоке, но радостные. — А Артур… Бля, он всегда мутный вообще был. — Саша отпивает мартини. — Реально Ален, я понимаю сплетни хуетни и все такое, но б рассказала бы нам, ещё если и угрожал, и сплетни пускал… — Я их лично не слышал, ибо ни с Камилой, ни с Майей не общался, но в рыло б этому Артуру дал! Алена улыбается, отмечая, каким более смелым и «свойским» стал Дима, с возвращением Саши в свою жизнь. И как глаза у него гореть начали, по-другому. — Ну сейчас то все хорошо, это главное. — Аня подытоживает за всех, и Алена вспоминает: — Блять, мне б подработку найти… — Ты ж в мед поступила? — спрашивает Дима. — Ага. Почти с самыми высокими баллами. — хватается Алена. — Но без денег все лето сидеть, как-то не знаю… — Я раньше в тату-салоне работал. — говорит Самарин, закатывает рукав оранжевого худи, демонстрируя компании свои татуировки. Чёрный скорпион на тыльной стороне руки, какие-то надписи на латинице… И это выглядело так красиво. — Потом пришлось уволиться, ибо мы переехали, и добираться до работы каждый день 4 часа невозможно, но зарплата хорошая, да и ты ж рисуешь. Алена внимательно слушает и думает. И о перспективе работы тату-мастером хотя бы на лето, и о том, каким иным человеком оказался Саша. От занудничества, снобизма и придирчивости не осталось ничего. А было ли оно вовсе? Алена ведь никогда не знала и не хотела знать, что скрывалось за этой фигурой старосты, непоколебимо доминирующей и серьезной. — Я как раз таки забиться хотела… — говорит Алена, вспоминая о том, что в ее скетчбуке есть несколько давних эскизов желанных ею татуировок. — Колени не трогай, шею в первый заход тоже не советую, рукав — годно, но нужно некоторым его делать несколько сеансов, рекомендую тыльную сторону руки, поясницу. — сразу же отвечает Саня. — Я как раз таки и хотела тыльную сторону руки и поясницу… — Тогда я тебе номер скину, там уже новые сотрудники, но надеюсь, что нормальные. Запишешься. Алена шепчет одними губами «спасибо», Дима разливает всем в бокалы вино, и ЩАКС подносят их к вечернему небу. — А за что пить будем? — тихо спрашивает Аня. — За то… — на лбу Димки вздувается венка, потом его лицо резко расслабляется: — За то, чтобы «далёкое» все-таки не было к нам жестоким! Чоканье бокалов, то, как звенит стекло на ветру слышно по всей крыше. Как и их звонкий смех, как и громко матерящегося Самарина, который получает замечания от Димы, как и повседневные разговоры Ани с ноткой нравоучения, как и звонкий голос Алёны. Это — их юность. Пока ещё беззаботная, которая так не хочет тяжёлой жизни в дальнейшем.***
— Давай уже, — Женя несёт чемоданы Алёны. — Ален, ну быстрее топай! Алена, фыркая, подбегает к нему, в неудомениии спрашивая: — А куда мы идём вообще? — Сейчас увидишь. Погода стояла восхитительная: летняя, но не сильно жаркая. Солнце с золотистого оттенка перешло на янтарный, его лучи касались абсолютно всего: пыльных дорог, проезжающих мимо автомобилей, всего. Женя подводит Алену к какой-то заправке, она все ещё молчит, и когда они подходят к черной, идеально лакированной машине, абсолютно новой с первого взгляда, спрашивает: — Ебать, а чё ты молчал-то, что у тебя машина есть? — Учительская тайна. — он подмигивает, укладывает в багажник чемоданы Алёны, и разблокировывает ключами входную дверцу. — Залезай. — А подробнее? — Алена усаживается рядом с водительским сиденьем, ждёт, пока Женя ее застегнет ремнем безопасности. Он пускается в путь, тихо посмеивается: — Ну тебе хотелось рассказать, но потом как-то забыл. И она была в ремонте долгое время, сама понимаешь, как бы это смотрелось, слова о том, что у меня есть машина, но ее никто не видел. А в школе не распространялся ибо бы началось, назвали бы сыном Лакерника, который деньги на ремонт кабинетов в свое пузо откладывает, только я — на машину. К сожалению, у всех верные представления о зарплате учителей. Алена наблюдала за тем, как за колесами меняется картинка улиц: вон они уже выезжали из городской части, центра, направлялись по совершенно, на первый взгляд, деревенскому проселку с кучей зелени и отсутствием людей на дорогах. По бокам от шоссе только и освещались синие вывески о том, что купаться в реках запрещено, и названия загородных местностей. — Евгений Блатненко. — ржёт Алена. — Ну вообще тачка прикольная. Она наблюдает за тем, как его бледные руки с длинными пальцами сжимают руль, что ещё больше выделяло прожилки вен, идущих от локтя. Алена сглатывает. — А Шурику норм там? — Да, нормально. Я его уже так перевозил, не на дачу, правда, а когда в вет клинику пришлось ехать, а это другой конец города… Даже не пискнул, хорошенький. — голос Жени становится ещё более нежным и Алена улыбается, уже начиная засыпать, ибо начинает укачивать. Когда они выехали к лесной местности, Женя остановил машину, чтобы проверить, в порядке ли колеса, или все-таки дело в дороге. К ним вышел какой-то огромный, толстый мужик из рядом проезжающей машины, предварительно ее остановив, выдыхая дым прямо в лицо Жени, харкнул на асфальт: — Бля, мужык, ты можешь не останавливаться посреди дороги, или совсем уже? Тебе твое колесо в глотку запихать или что? Женя моментально начал оправдываться, явно смутившись: — Извините, я не хотел, мне просто показалось, что в него что-то попало. Прошу прощения… — Слышь ты уебан, а ну пошел нахуй отсюда, а то щас в рыло получишь! — закончила за него Алена, и двухметровый мужик, попятившись, пробормотал что-то вроде: — Понятно. И, сев обратно в свою машину, уехал. Женя смотрит ему в след, потом поворачивается к Алёне, целует ее в увлажненные каким-то вишнёвым бальзамом губы: — Это примерно то, что я и хотел сказать, только в более вежливой форме. Спасибо.***
— Ну нихуя себе! С момента, когда они только садились в машину, прошло, должно быть, не менее полтора часа. Алена никогда не видела загородных домов, а этот и вовсе напоминал какую-то милую деревушку, но энергетика от него будто была другой. Деревянный, невысокий дом стоял в лесной местности, от других подобных домов его огрождало несколько сотен деревьев: к нему вела протоптанная, небрежная тропинка, на которой в хаотичном порядке были рассыпаны камни многих разновидностей. Их «спинки» нежно ласкали лучи солнца, как и крышу дома, как и грядки, находящиеся чуть дальше. Плотно закрытое окно было увешано смешными, советскими шторами уже посеревшего оттенка, на них был странный орнамент. Внизу дома находились какие-то цветы, они плотно прилегали к внешним стенам, словно его украшая. Женя, достав чемоданы, выпускает Шурика из сумки переноски, чешет за ухом и легонько целует в макушку: — Иди, гуляй. Кот сразу же привыкает к природной обстановке, и спустя несколько секунд его рыжая, на солнце — золотистая спина скрывается за грядками, где-то в кустах. Зайдя в дом, Алена удивляется ещё больше: хотя, казалось, чему удивляться, это ведь всего лишь деревенский домик, но почему-то он выглядел таким своим и близким. Дежавю, и ощущение того, что в этом месте она уже была, либо должна была быть. И сейчас это время настало. Деревянный, лакированный пол из светлого дерева, чью неровность освещали лучи солнца скрипел под ногами, ход сразу же вел на кухню, перед ее порогом на полу растилался махровый ковер с красно-черным орнаментом, которые обычно вешают на стены. Дверь на кухню открыта, сама она выглядит, на взгляд Алёны, потрясающе: будто из детства. Вот та самая атмосфера, когда сидишь у бабушки в деревне и с ней чай пьешь, с вареньем. Окно на кухню приоткрыто, оно увешано до боли смешными занавесками, в цветные геометрические фигуры. Занавески полупрозрачные, их легко подхватывает в свои объятия лёгкий ветер. Стол стоит возле окна, такой же — деревянный, маленький, его окружают два невысоких стула, на нем самом стоит только салфетница с большим подсолнухом. Стены здесь — иные, нежели в коридоре, украшенные полоской, разделяющей их дизайн на две части. Та, которая идёт к потолку, жёлтая, а та, которая идёт к полу, светло-бежевая. Сверху, справа от стола, ещё как-то держится деревянная, крохотная полочка, на ней находятся керамические кувшины и деревянные фигурки нерпят, выставленные в порядке возрастания, от самого маленького, к большому. На холодильнике — целая коллекция разнообразных магнитов из разных стран, забавный магнит-календарь в виде конька, а на обратной стороне холодильника, которая плотно соприкасается с совсем старой плитой, висят три ухватки, причем самодельные, их как будто кто-то шил из лоскутков ткани. Сверху холодильника — деревянный маленький шкафчик, который освещало солнце, его лучи играли с его серебристой ручкой, а на нем самом стояли упаковки чаев, стеклянные баночки и коробка из картона с многочисленными приправами. Между плит стоит большой, широкий стол, вот на нем уже виден лёгкий беспорядок: железные кастрюли, тарелки, чайник с потекшей краской… Вся посуда была будто бы прямиком из 90-х, и хотя Алена никогда не была фанаткой чего-то подобного, и эстетика прошлого ее скорее пугала, чем восхищала, то сейчас всё было наоборот. — Я здесь вообще не убирался, прости. — тараторит Женя, Алена останавливает его за плечо, с просьбой показать ей остальные комнаты. Не остановила бы — он бы уже побежал натягивать на себя фартук и все убирать, Алена была в этом уверена. Женя, взяв Алену за руку, мягко лаская подушечкой большого пальца ее ладонь, ведёт ее в его, как Алена понимает, комнату. Либо она была его. Большое окно, намного больше предыдущих, было приоткрыто, а лучи света падали прямо на ободранный подоконник. На нем стоит старая пепельница с неубранными сигаретами, а правее стоит кровать, которая была застелена красной простыню с золотистым узором, возле которой стояла маленькая, деревянная, самодельная тумбочка. На ней стоит лампа, совсем старая, но милая. Слева — большой, учебный стол, на нем стоит целая куча всего: бумаг, учебников, причем с 11 класса, разбросанные линейки, на полу лежит ластик, выпавший с синего пенала. — Так, я все здесь уберу, будем жить здесь. — говорит Женя, заваливаясь на кровать. Под ним она слегка скрипит, Алена, с улыбкой смотря на него, подходит к окну, рассматривая вид. А комфортно. Даже очень. — Ален, — он устало привстает. — А что ты маме сказала? — Что хочу у Ани пожить какое-то время, она не поверила, но так хоть легче… — отвечает она полушепотом. — А у тебя соседи здесь есть? — Вон в правой стороне, которую ограждает деревья, раньше дом стоял. — Женя задумывается, подходя к Алёне. В стекле окна отражаются их пара глаз. Бирюзово-салатовые и тускло-зеленые. — Потом этот дом продали вроде, сейчас там вообще какие-то левые живут, я не интересовался… — Пиздец, здесь так круто! — голос Алёны, когда она говорит что-то с восклицанием, походит на совсем детский. — Вообще блять… Я и не думала, что мне когда-нибудь такое понравится. — Ну я рад тогда. — Женя обнимает ее со спины, крепко-крепко. Алена начинает замечать то, что Женя, когда они сблизились окончательно, начинает обнимать так, как будто боится, что она куда-то уйдет. Или исчезнет. Всё-таки она придерживалась мнения, что просто себя накручивает, ибо по тому, как Женя всегда держится, уверенно, кажется, что все страхи его ушли. Но он ведь просто человек, как бы это не звучало. И вдруг все ещё былые травмы из-за прошлых отношений, страх недоверия все ещё не прошли? Не испарились, как должны? Весь вечер они проводят играя в настольные игры и смотря телевизор, ибо ноутбук стоял на зарядке, а с этим здесь были беды. Спустя пяти минут после своего выигрыша в «Монополии», Алена выходит к подоконнику, пытаясь словить вай фай. Женя идёт готовить сырники. Алена протягивает руку с телефоном в небо, чтобы на этой болезненной пирамиде в правом углу телефона появились галочки. — Еба-а-ать. — громко протягивает Алёна. Женя бежит из кухни, с взъерошенными волосами, в фартуке: — Что случилось? — Да ничё особо, Артур снова в инстаграме подписался. Примечательно, что он на выпускной наш не пришел даже. Ещё и фотки пролайкал… Алена поворачивается к Жене, видя, что на его щеке — мука, встаёт на цыпочки и вытирает ее подушечкой большого пальца, целует его в нос, от чего он смешно жмурится, но во взгляде все равно, после слов Алёны, читается тревожность. — Все нормально, я не буду подписываться в ответ. — Алена почему-то чувствует, что это надо сказать. И эти отношения ей действительно очень много дали: раньше она не могла так чувствовать людей, все их неоднозначные реакции, витающая в небе тревожность и настороженность будто бы проходила мимо него. — Да все хорошо, Господи. — он моментально улыбается, бросает короткий взгляд на настенные часы. — Уже три часа ночи… — Ебать, так быстро время прошло, я не заметила даже, — Алена чешет затылок, зевая, проходит в комнату. — Пошли спать уже, а. И все равно почему-то было неспокойно. Наверное, так все ещё влияет факт того, что Артур — это прошлое. Никакое, странное, можно даже сказать, случайное — но когда оно пробирается вот так, когда в «настоящем» все более чем хорошо, становится все равно как-то холодно. Алена переодевается в ночнушку, белую, кружевную. — Ну прям как ангелочек. — думает она, усмехаясь. И почему все равно так сердце болит? Она ждёт, пока Женя переоденется в домашнюю одежду, про себя отмечая, что, видимо, все пафосные пижамы остались в самом Питере, ибо на нем была только какая-то футболка и что-то на подобие длинных шорт, серого цвета. Он заваливается рядом с Аленой, Алена укрывает его одеялом. Почему-то чувство непонятной тревоги побуждает желание заботиться о нем ещё больше: даже если и говорит, что все хорошо… И с ним ведь уже было такое, когда от него уходили. Евгений Станиславович. Все таки, большую часть времени он для нее был именно им. Даже он, непоколебимая, уверенная фигура, которая в школе притягивала к себе всех, все равно оставляла после себя осадок недосказанности, что там тоже есть, что прятать. Травмированность и боль, которой, наверное, даже у Алены настолько выраженной не было, хотя у нее тоже путь тяжёлый, но ведь она не относится к миру так, как Женя. Когда за окном окончательно вечереет, Алена чувствует его сопение на тыльной стороне своей шеи, не поворачивается, не хочет будить, когда Женя во сне сжимает ее талию, причем достаточно больно, на сердце немного «отваливает». Алену клонит в сон, и спустя несколько минут она уже забывает, что такое мир вне сна. Ее будит чей-то дикий холод рядом. Как будто бы кожу кипятком снсначала облили, а потом контрастной, ледяной водой. И будто бы кто-то задыхался. Алена протирает глаза, пока не разделяя реальность со сном. И только потом до нее доходит: — Женя! Он сидит возле нее, держась за горло. Зрачки бегают по всей комнате, волосы взъерошены, а сам он бледный такой, каким никогда не был. Рот приоткрыт, Женя задыхается, а руки дрожат. — Ты чего? — от «сонливости» Алёны не остаётся и следа, она моментально вскакивает к кровати, подбегает к нему, гладит по спине, сама находясь в панике: — Жень… Женечка… — Ничего, бывает. — он пытается держаться уверенно, из-за чего Алену бросает в дрожь ещё сильнее, спустя милю секунды раздумий она понимает, что паникой от паники не избавишься, глубоко вздыхает, чтобы успокоиться самой: — Так. Восстанови дыхание. Он дышит. Поочередно, вздыхает каждые две секунды. — У тебя паничка что-ли? — наконец-таки догадывается Алёна, бежит на кухню, наливает в стакан кипячёной воды. Вроде пить при ней надо, Татьяна Николаевна рассказывала. Она даёт ему отпить, серьезно рассматривает лицо: — Спасибо. — Женя говорит сухо, Алена обхватывает его руки своими, произнося только тихое: — Т-ш-ш. Ты чего вообще? Из-за чего это началось? Она понимает, что при панической атаке лучше вообще ее, эту тему не затрагивать, человеку может стать ещё хуже, но ей нужно было знать, что, в конце концов, случилось. — Да бля, — Женя чертыхается. Алена мягко гладит его запястья, чувствуя, как дрожь с его пальцев под ее прикосновениями проходят: — Какая-то вот эта тревога непонятная, со мной такого давно не было, сон ещё дурной приснился. Будто бы я проживаю свои отношения прошлые, и все это сейчас, тоесть мне там 22 года… Алена, испугавшись, что у него снова начнется приступ удушья, но наконец-таки поняв причину, говорит: — Хорошо, понятно, это просто сон, слышишь? На тревожном фоне что-то такое и снится. Прошлое, неприятное, либо все вместе… Тебе лучше? Он кивает, а Алена ещё несколько минут отвлекает Женю какими-то весёлыми историями из своей школьной и не только жизни, до того, как он пришел в их школу. Видя, что он успокоился окончательно, укладывает его рядом с собой, целует в лоб, щеку: — Я с тобой. Я рядом. Слышишь? — она не понимает, зачем говорит очевидные вещи, но для пущей убедительности берет его за руку. — Да, да… — Вот как ты со мной был, тогда. Когда от аналогичного успокаивал. Вот я сейчас тоже рядом, и не только сейчас… — из лексикона Алёны в подобные моменты моментально исчезает мат, она, находясь к Жене так близко, целует его в родинку под глазом. — Я тебя очень сильно люблю. Спи спокойно, все будет хорошо. — говорит она, и засыпает только после того, как чувствует на своей щеке лёгкое сопение. Следующее утро начинается с того, что Алёне захотелось прогуляться вдоль леса. В этот день она сама готовила завтрак: чай оказался прокисшим и гренки подгорели, но Женя все равно сказал, что все было очень вкусно. Он хотел прогуляться вместе с ней, на что получил отказ — Алена говорила, что хочет поговорить с Аней по телефону. И это было правдой, Алена, блуждая по тропинке возле того самого соседского дома, разговаривала с Аней, делясь подробностями вчерашней ночи. Аня тоже явно была обеспокоенна, но больше — за сон Алёны. — Ну и я такая успокаиваю, но Ань, я пересралась пиздец. — Алена пинает «колючку» найденную рядом с дорогой, пока та не цепляется за ее кроссовок. — Ещё и этот уебан подписался… — Ну, мне всегда казалось, что у Станиславовича в этом плане проблемы. — В смысле? — В психологическом. Обычно такие скрытные, холодные люди, уверенные, что главное, пережили много всего, и не факт, что отрефлексировали. — А, это… Ща, подожди, водички куплю. — Алена кладет трубку, заходит в какой-то ближайший бедный магазинчик, возвращается из него со среднегазированной минералкой. — Да ёб твою мать, чего ты не открываешься, да блять! — Алена тщательно пытается открыть бутылку, то заворачивая пробку в свою рубашку, но все попытки — тщетны. — Дай помогу. Алену резануло. И в ухо, и в сердце. Она молчит. Карие, бездонные глаза Артура с длинными ресницами пытливо смотрели на нее. В них читалось радостное удивление.