***
Через месяц после того, как двое ведьмаков вырезали всех обитателей замка, отомстив за своего товарища, а вскоре разошлись по миру, размышляя о произошедшем, порой доводя себя до исступления, после чего заливали в себя транквилизаторы, понимая, что такими темпами навредят самим себе, Антон подаётся в леса, там, где его настигает обычно покой. Там, где его никто бы не побеспокоил во время одной из возможных вспышек ярости. Идти без цели достаточно просто, особенно, если занимаешься этим большую часть жизни. Куда сложнее во время подобных блужданий ни на кого не наткнуться. Шастун намеренно избегает деревень, ночует в схронах, у корней деревьев, во мхах и грудах листьев, точно дикий зверь, хотя внутри чувствовал себя человеком. Погода позволяет, осень только начинает вступать в силу, ещё не успев отобрать у мира тепло и наслать на него ливни и шторма. Зачастую лес должен быть тихим. Невооруженному уху должен быть слышен лишь щебет птиц, да и только. Да, порой волки воют на луну, варги рычат, разрывая добычу, эндриаги щелкают своими хитиновыми пластинами или же бесхозная гаргулья топчет своими тяжёлыми ногами территорию, что должна была охранять века назад. Эти звуки вполне возможны, хотя они и неправильны, и предвещают скорую опасность. До спящего беспокойным сном Антона доходит совсем другой, такого в лесу быть не должно. Плач. Детский плач совсем неподалёку, может быть, метрах в ста. В пустых пространствах леса всё слышно прекрасно. И сначала можно было бы предположить, что то уловка какой магической твари или какая птица лесная, наподобие сыча или неясыти. Но нет. Это не может оказаться монстр, и не потому, что медальон молчит, для него всё же далековато. Помимо детского плача, тихого, изредка смолкающего, словно бы ребёнок себя пытается сдержать, ведьмачье ухо улавливает кое-что ещё. Шорох листьев, щёлканье ломающихся сучков и веток, а также фырканье, словно зверь упорно старается распознать издалека, с чем имеет дело. Антон с подобным был знаком, не зря годами по лесам шатается. Это не монстр, но животное для человека весьма опасное, особенно если тот безоружен. Или ребёнок. Того бы острая железяка в руках, даже будь у него таковая, точно не спасла бы. На Антоне лишь часть доспеха, рукавицы сняты и некоторые шнурки, удерживающие конструкцию, развязаны, но он даже не пытается что-то с этим сделать, вскакивая сразу спустя несколько секунд после побудки. Руки рефлекторно хватают меч и проверяют таящийся на поясе кинжал — на месте. Ведьмак тут же кидается в сторону, откуда доносятся звуки. Бежать по лесу не то же самое, что по прямой и ровной дороге. Нужно перепрыгивать поваленные деревья, обходить кусты, лавировать меж деревьями, но все равно он продвигается крайне быстро. Быстрее, чем мог бы любой обычный человек. Но даже так резкий вскрик раздаётся чуть раньше, чем Антон умудряется увидеть худощавого мальчишку, одетого в тонкую тунику. Тот трясётся от страха, во все глаза глядя на фырчащего из кустов медведя. Людям никогда не стоит встречаться с ними в лесу. В отличие от волка, они могут и в одиночку нагнать жертву, и, даже если вы вдруг умеете быстро карабкаться по деревьям, вам это не поможет. Антон не смотрит на то, как мальчонка отступает назад, лишь мигом встаёт спереди, заслоняя того, вытянув вперёд кинжал. Вполне возможно, то была ошибка и следовало бы быть спокойнее, использовать аксий исподтишка, заставить животное уйти без кровопролития. Однако явная боевая стойка и опасность, исходящая от ведьмака, его спровоцировали. Медведь ревёт, вставая на задние лапы, а мальчишка позади делает ещё пару шагов назад одеревеневшими ногами. Антону то только на руку. В тот момент, когда зверь бросается вперёд, ведьмак немедля выставляет вперёд знак аард, сбивая его нападение. Животное мотает мордой, издаёт ревущие, гневные звуки, но не успевает ничего поделать, как тут же в испуге пятится назад, когда в его сторону отправляется поток огня, подпаливающий шкуру, отчего в воздухе появляется запах жжёной шерсти, неприятно забивающий нос, но Шастун на то внимание не обращает, подбираясь ближе в несколько стремительных шагов. Ведьмак, правда, не хотел бы убивать зверя, будь они оба в адекватном состоянии. Но медведь, может быть, и испуган слегка, но в большей степени он разъярён, у ведьмака же его собственная проблема. Желание разодрать чью-нибудь плоть в клочья, чтобы избавиться от распалившейся в груди ярости, которую столь сложно погасить. Антон забывает даже использовать квен в битве. Что есть медведь в сравнении с главоглазами, гаркаинами и троллями? Хотя, когда ему лапой прилетает по левому запястью, сознание слегка очищается, но ставить щит он уже не собирается. Вместо него вновь посылает поток энергии аардом, сбивая зверя с ног и мигом подбираясь к его груди. Череп у медведя крепкий, а шея короткая, по ней рубить неудобно. А вот сердце, что находится на уровне сгиба передних лап, куда уязвимее. Рондель — кинжал, созданный для пробития доспехов ловким и мощным ударом. Шастун в таких натренирован. Потому тратит мгновение на то, чтобы перехватить его поудобнее, клинком чётко от себя. Лезвие пронзает шкуру, но идёт не как по маслу. Медведь до последнего старается бороться, и аксий в таком случае не подействует, мятежный разум, хватающийся за жизнь, не столь податлив, для аарда и игни мало места. Потому Антону приходится прикладывать грубую силу, чтобы проломить рёбра и добраться до мышцы, гоняющей кровь по венам и сосудам. Над ухом звучит истошный рёв, а когтистая лапа сзади из последних сил старается разорвать Антону спину, но те остатки доспеха, что всё ещё не успели разлететься во время битвы, умудряются спасти. Ведьмаку больно, но крови под лапами зверя нет, а вот на его собственных её полно. По клинку идёт особая вибрация, чувство, когда ты режешь, протыкаешь совершенно иную субстанцию нежели до этого самого момента. Медведь заваливается на передние лапы, безжизненно падая на землю, отгоняя своим рёвом всех возможных животных в округе. Если кто-то погубил его, это сигнал, что отсюда следует держаться подальше. Ведьмак дышит тяжело, но не от того, что устал, просто нужно успокоиться. На руках медвежья кровь и его собственная, стёкшая с левого предплечья, где кожа свезена. «Так заживёт», — решает он, оглядывая ближайшие кусты и заросли в поисках листов побольше. Оружию не стоит оставаться в крови, из-за неё оно портится быстрее, да и руки липнут неприятно. Но вместо того, чем бы вытереть себя и кинжал, он слышит лёгкий шелест позади, что напоминает, почему он вступил в схватку с одним из сильнейших обитателей леса. — Ты как? — спрашивает Шастун, зная, что выглядит вероятнее всего отвратно, пугающе, а с учётом устроенного им зрелища, ребёнок скорее должен был бы ужаснуться и убежать как можно дальше от места, где какой-то подозрительный тип убил животное, которое было бы не против его сожрать. — Н-нормально, — мальчик испуган и подступать ближе не хочет, однако держится молодцом. Антон же сам ближе подходить пока не собирается, а руки окровавленные за спиной прячет. Помогать тому, кто тебя боится, гораздо сложнее, ведь доверие в этом деле просто необходимо, а заработать его не так просто, как кажется на первый взгляд. — Не задело? — вопрос чисто для поддержания разговора, по нему видно, что всё нормально, худоват только излишне. — Нет, — качает тот головой, оглядывая то убитого медведя, то ведьмака, стоящего неподалёку. — Это хорошо, — кивает Шастун, после чего делает осторожный, ненавязчивый шаг вперёд, — как тебя зовут? Я вот Антон, — старается улыбнуться дружелюбно, как обычно делает на публику. — Серёжа, — отвечает мальчишка, хлюпая носом и заламывая перед собой худющие руки. Улыбка с лица сползает мгновенно, а сердце в пятки уходит. «Серёжа», — звучит в голове имя набатом. У судьбы свои шутки, от которых плакать хочется, но ведьмаки не могут. В отличие от мальчонки, у него глаза не могут стать красными и наполниться слезами, по носу жижа не потечёт, и слизистая не воспалится, пазухи не забьются. Выплескивать эмоции получается лишь кулаками и криком, но сейчас нельзя. Сейчас перед ним ребёнок, потерявшийся в лесу, на которого почти напал медведь и который увидел только что довольно жестокую сцену. — Всё в порядке? — как ни странно, спрашивает мальчик, смотря уже без испуга, хотя краснота на его лице спасть так просто не может. «Дожили, Антон, за тебя беспокоятся дети. Соберись уже!» — даёт тот себе мысленную отрезвляющую пощёчину, заставляющую наконец прийти в себя и вновь натянуть улыбку, куда больше похожую на настоящую. — Да, ничего, — отмахивается парень, — скажи, Серёжа, как ты сюда попал? — подходит он ещё ближе и присаживается рядом на корточки, чтобы не выглядеть великаном. — Мы с отцом шли грибы собирать, но дорогу он в этот раз выбрал другую, и зашли мы по ней куда дальше, — смотрит ребёнок на землю, ковыряя ту изношенными башмачками на несколько размеров больше. В таких должно быть очень неудобно ходить. — Потом сказал, что там дальше улей пчелиный, и он пока сходит в деревню, у соседа перчатки возьмёт и шапку с сеткой, а по пути захватит трав чтобы раскурить. — И как давно он ушёл? — спрашивает Антон голосом, в котором сквозит беспокойство. Картинка вырисовывается довольно чёткая. — Я, я не знаю, — голос у мальчика дрожит, а в глазах вновь появляются слёзы. Дети правда не всегда хорошо разбираются во временных промежутках, а одиночество их порой пугает, но, скорее всего, его отец ушёл достаточно давно, оставив сына в крайне небезопасном месте. — Ну всё, тише, — хочется того потрепать по макушке или приобнять слегка, но руки всё ещё грязные, да ещё и холодные, потому он лишь делает вид, что знает, что им лучше будет в таком случае делать, — мы в твою деревню вернёмся, хорошо? Видишь, сейчас тебе, по крайней мере, ничего не угрожает. — Мгм, — кивает неуверенно Серёжа, наблюдая за незнакомцем с кошачьими глазами. Таких он раньше никогда сам не видел, но взрослые всегда рассказывали ему о них страшные сказки на ночь и угрожали, что его заберёт ведьмак, если тот будет плохо себя вести. Но Серёжа знает, что слушался родителей, а этот самый Антон всё равно явился. И не просто явился, а спас. У парня же в голове каша. Что ему сейчас делать? Это же, чёрт возьми, ребёнок, и просто так таскать с собой он его не может. Да и не хочет, если честно. Потому ведьмак понимает, что на свой страх и риск им нужно будет вернуться в ту деревню, а там… решать вопросы на месте. Огромная медвежья шкура так и манит. Можно было бы её снять и продать, сала натопить и вообще в целом перекусить, но у Антона принципы и внутреннее отвращение к бессмысленной разделке, подталкиваемой обыкновенной жадностью. Он лучше оставит тушу на съедение волкам и лисам, а сам перекусит сухими лепёшками из стремительно кончающихся запасов и закусит ягодами. Ни котла, ни сковородки у Антона с собой нет, так что хорошенько приготовить мясо зверя он не сможет, а есть лишь слегка поджаренную на костре дичь, в которой не всё мясо пропечётся, довольно опасно для простого человека — трихинеллёз не дремлет. — Пойдёшь пока со мной? У меня здесь лагерь недалеко, перед тем, как возвращать тебя к родным, я хотел бы прихватить свои вещи, — оглядывается по сторонам Шастун, подбирая отлетевший кусок доспеха, надеясь, что если есть ещё, то они найдутся по дороге, ибо здесь только один. — Да, — тихо отвечает мальчик, у которого нет другого выбора. Эта часть леса ему незнакома, а Антон, даже измазанный медвежьей кровью, не кажется особо страшным. Ему на вид лет двадцать: волосы коротко стриженные, щетина чуть виднеется, но глаза у него добрые, хотя и грустные. Совсем не такие, какие были у отца, когда тот уходил обратно в деревню, и не как у матери, встретившейся с сыном взглядом, прощаясь на пороге дома. По пути обратно к тому месту, которое лагерем-то назвать сложно, Антон свой наплечник так и не находит, искренне не понимая, куда тот успел деться, но спасибо ведьмачьему чутью, обострившему обоняние, тот видит его на сосновой ветке рядом с тем местом, где он заколол медведя. Вероятнее всего, отвалившуюся часть доспеха закинуло туда аардом, но Антону не остаётся ничего делать, кроме как попросить мальчика подождать, и под Серёжины восхищённые взгляды забраться на дерево, обхватываясь сперва за неприятную, шершавую, местами даже острую кору. Но очень скоро цель оказывается в руках Антона, и они продолжают короткий путь до дерева, под которым расстелился приятный пушистый мох, на котором сейчас валяется часть снаряжения, включающая в себя сумку и арбалет. Хорошо, что дело пришлось иметь не с монстром, иначе бы "ласточка" могла бы пригодиться с куда большей вероятностью, а её с собой не было. Антон подхватывает сумку и спешно пытается закрепить нормально размотавшиеся крепления и вернуть доспех в его положенное состояние, пока Серёжа стоит рядом, периодически поглядывая на ведьмака, отмывающего окровавленные руки водой из фляги. Не каждый деревенский видел серебряный меч с угрожающе выглядящим навершием в форме скалящейся кошачьей головы, да и никто, считай, мутантов лично не встречал. Антона же это немного напрягает, потому, как только наплечник закрепляется, где должно, а наручи с обрезанными перчатками надеваются на руки, он решает покопаться в своей сумке. Там и впрямь остался лишь жесткий хлеб, но его он всё же решается достать вместе с флягой воды. — Они, конечно, не особо вкусные, да и подсохли уже, но будешь? — протягивает тот тряпичный свёрток, в котором лежит парочка лепёшек. Их можно уже в сухари крошить, но мальчишка кивает активно, начиная неистово грызть, чуть ли не давясь сухим хлебом. На помощь тут же приходит фляга с водой. Хорошо, что Антон не всю выпил. «Голодный, — грустно осознаёт ведьмак. Видимо, лес не слишком щедр ко здешней деревне, и бесполезные рты стали потихоньку выгонять. — Он щуплый довольно, решили, наверное, ничего путного в итоге не вырастет». — А ты теперь заберёшь меня с собой? — проглатывает очередной кусок мальчик, присев на мягком мху почти под ногами у Антона, буквально вынуждая того повторить. — С чего ты взял? — решает тот спросить, раз ребёнок сам завёл разговор. — Так все говорят, что ведьмаки забирают детей, — как само собой разумеющееся сообщает тот, глядя своими большими глазами, особенно сильно выделяющимися на худом теле без детских припухлостей. — Я никого не забираю. И, даже если бы вдруг захотел, то не стал бы. Ведьмаков, Серёж, больше никто не создаёт, — поясняет Антон, которому, честно сказать, боязно, что ребёнок может правда захотеть остаться с ним. За это стыдно, ведь и в деревне того явно не жалуют, но Шастун не тот, кто может за кем-то следить, кого-то растить. Как бы жестоко то ни звучало, ему не нужен балласт. — А жаль, я бы хотел, чтобы меня забрал ведьмак. Вот такой, как ты. Ты хороший, — доедает мальчик последний кусок первой лепёшки и теперь смотрит на второй, что его манит, но вместе с тем он привык растягивать еду, потому заворачивает обратно в ткань и решает заполнить оставшееся пространство в желудке водой. Хлеб разбухнет и даст чувство насыщенности. Это он давно знает. У Антона от этих слов лишь грустная улыбка на губах. Хороший ли он? Судя по устроенной резне, наверное, нет. Плохой ли? Тоже нет. Антон — ведьмак, но при том совершенно обычный человек. В душе, по крайней мере. — То, что я тебя спас и дал сухую лепёшку, не значит, что я хороший, — ребёнок, однако, смотрит глазами понимающими, отчасти восхищёнными, но вместе с тем грустными. — Ты лучше моего отца. Он же меня бросил. И мать тоже. И… все, — и вот снова играют вздрагивающие нотки, треплющие струны души. Шастун ведь тоже мог однажды оказаться на его месте. А вот теперь он спас Серёжу и не знает, что с ним делать. Какая ирония. — Мы разберёмся с этим, — голос лишь притворяется уверенным. — Ты как, поел? «Хотя обедом это, конечно, назвать нельзя». В ответ ему уверенный кивок, после которого мальчик становится на ноги раньше него самого. — Тогда пойдём. Им обоим приходится вернуться назад к туше убитого медведя и уже с того места начать искать путь в деревню. Следы Серёжи и его отца находятся не сразу. Сам мальчик всё же ушёл с того места, где его оставили, ходил кругами, невольно путая след, однако спустя около получаса Антон замечает отличную поступь, ломавшую ветки рядом с другой, более лёгкой, хотя и в таких же огромных ботинках. Мальчик и сейчас ковыляет еле-еле, переставляя ноги загребом так, чтобы не споткнуться и не упасть. Оттого их скорость довольно мала. Один шаг ведьмака, считай, как три детских, если не все четыре, но Антон не торопится. Да, добраться до заката было бы неплохо, но что делать дальше? Ведьмак идёт по тому следу, что чуть более свеж, идёт в направлении от места, где оставили мальчонку, но даже так, похоже, его отец перестраховался. Много петель наматывал вокруг деревьев, перелазил парочку неглубоких, но неприятных оврагов, по которым Серёже пришлось помочь спуститься, а после подняться. Антон надеялся, что так будет короче, но ожидания если и оправдались, то ему страшно представить, какая путаница его бы ждала, пойди он по совсем другому пути. Идти просто так скучно, потому он решается вновь заговорить. — Чем занимаются твои родители? — придерживает он за руку ребёнка, когда им приходится перейти через старый поваленный вяз, проеденный насквозь насекомыми. Ребёнок на этот вопрос не отвечает, предаваясь долгим раздумьям. — Отец иногда ходит на охоту, как и все в деревне, а ещё у нас свой огород, правда на нём практически ничего не вырастает. Говорят, раньше лесопилка была, но сейчас никто древесину не покупает, и её забросили. Но взрослых часто не бывает дома, они молятся. «Если боги и существуют, молитвы в этом случае не помогут», — кому же молятся жители деревеньки, Антон решает не спрашивать. Всё одно — богини плодородия или культ Вечного Огня. Другие верования редки, и кметы редко их практикуют, оставляя те на попечение загадочных адептов, с которыми никто предпочитает не связываться. — А что насчёт тебя? Играешь со сверстниками? — Самый младший у нас Никола, ему, наверное, как тебе лет, — Антон на это заявление лишь хмыкает, но понимает, что Серёжа имел в виду, этому самому Николе видимо около двадцати, что возраст уже довольно немалый. «Странно. Они решили избавиться от последнего ребёнка, когда деревня и так вымирает». — А чем тебе нравится заниматься? — смотрит Шастун сверху вниз на активно перебирающего ногами мальчика. — Петь! Петь у меня красиво получается, так тётя Инна говорит, — гордо заявляет мальчик. — Может быть, тогда споёшь? — предлагает ведьмак, надеясь на весёлую песню из того репертуара, что обычно знает каждый ребёнок и именно у них они выходят особенно задорно. Однако у ведьмака буквально мороз по коже идёт, когда тот слышит знакомые мотивы: — Ликом пригож и речами умилен, Только в глазах царит холод могильный. Он даст тебе успех и достаток, Щедро одарит и сребром, и златом, Только не даром так добр он к людям, Время придёт по счетам платить будешь. Сокровища враз тебе станут постылы, Навек в кандалы тебя заключит он… Серёжа поёт красиво своим юным голоском, да только у Антона от этого волосы на загривке встают дыбом. Мотив не просто грустный, печальный или страдальческий. Всё куда глубже. Зарывается ледяной иглой в самую душу, заставляя ту трепещать от первобытного страха, столь несвойственного ведьмакам. Но есть помимо него кое-что ещё. Воспоминания, уходящие в далёкое детство, сильно позабытое, истёршееся и помутневшее в памяти. Эти самые строки пел он сам, будучи ребёнком ковыряясь в придорожных лужах в поисках крохотных забавных саламандр и головастиков по весне. Антон плохо помнит те времена, но почему-то именно это он чуть ли не видит и не слышит сейчас собственными глазами и ушами. — Где ты её слышал? — ведьмак и сам не замечает, как в голосе появляется легкая хрипотца. — Не знаю, — пожимает мальчишка плечами, не зацикливаясь на этом вопросе, в то время как у ведьмака на душе становится неприятно и тяжело от услышанной песни, которая и без музыкального аккомпанемента заставляет беспокоиться. Уже начало смеркаться, и мир стал чуть более бледным, нежели днём, когда они вдвоём вышли на тропинку, знакомую мальчику, о чём он сообщает ведьмаку. Однако именно потому, что она знакомая, ведущая прямиком к деревне, где его никто не ждёт, ребёнок берёт Антона за руку, сжимая так крепко, что ведьмаку становится понятно: встреча с деревенскими ему кажется ничуть не менее страшной, чем с медведем. Вокруг заводят свои песни сверчки, но от них только беспокойнее. Нагнетающая атмосфера. Потому что он ведёт мальчика, который ему доверяет, обратно в место, откуда его выкинули с одним простым намерением, чтобы он погиб в чаще и не вернулся. Антону стыдно за себя и оттого детскую ручку он сжимает сильнее. Ребёнок проницательный и сам всё понимает, но услышав от ведьмака «нет», напрашиваться на совместную дорогу не стал. За это ему можно сказать спасибо. У Шастуна, на самом деле, сердце жалостливое, от того он сам порой страдает. Впереди начинают виднеться домики. Кривые, косые, похожие на умирающих стариков, всех в пролежнях, язвах, с лезущими из головы седыми волосами, выпадающими при любом касании. Атмосфера неприятная, тягучая, липкая, похожая на трясину. Здесь даже нет указателя, ничто не ведает о названии. Словно бы этому место давно пора сойти прямиком в могилу, быть закопанным три метра под землёй в гробу, сколоченном из полусгнивших досок этих домов. — Ты ведь знаешь, где находится дом войта? — спрашивает практически шёпотом Антон, наклоняясь к мальчику. — Мы идём не к родителям? — удивляется тот, на мгновение останавливаясь. — Да, для начала к старосте, — уверенно заявляет Шастун, обратно принимая вертикальное положение. — Думаю, для начала нам нужно решить с ним кое-какие вопросы. Отведёшь? Серёжа кивает в ответ и теперь ступает чуть впереди от ведьмака, ведя того за собой. Хотя ещё даже не успел наступить глубокий вечер, на улице нет ни единой души, кроме них двоих. Мужики не курят трубки, женщины не развешивают бельё. А дети… единственный из них храбрится, направляя своего спасителя к одному из всё таких же убогих домишек, ничем не отличающемуся от остальных. Такой же, стоящий на последнем издыхании. И из него так же, как и из всех остальных, за ними наблюдает пара глаз. Скрытые взгляды самые неприятные, даже если они не жаждут вашей крови, а лишь нервно ожидают, что будет дальше. Антон стучит в дверь громко, не жалея старой древесины, заставляя чуть ли не всю лачугу содрогаться. Кажется, ещё чуть-чуть, и хлипкое строение развалится карточным домиком, погребя скрывающихся, подобно крысам, жителей внутри. Те не желают открывать, начиная выводить Антона из себя, но маленькая мальчишечья ручка заставляет стихнуть и отставить кулак. — Если вы думаете, что я не выбью эту дверь, вы ошибаетесь! — рычит ведьмак, прекрасно зная, что его слышат. В подтверждение тому, уже через секунду деревянные петли истошно скрипят, обнаруживая за собой бледного человека, кажущегося пятном в темноте его жилища, не освещённого даже пламенем лучины. Словно бы там и нет ничего за его спиной, а чёрная роба это ощущение лишь усиливает. Словно бы парящие жилистые руки и голова, покрытая седыми ошмётками волос, притом, что на лицо он достаточно молод. Не сильно старше сорока, особенно, если сбрить белую спутанную бороду, спускающуюся до самого пояса. — Зря ты привёл этого мальчика обратно, — голос у мужчины глубокий, со внешностью вовсе не сочетающийся, однако Антону на то плевать. От него не исходит ни капли магии, как и от дома, а липкое, тягучее чувство на душе явно от отвращения. Потому ведьмак не церемонится, отпускает руку мальчика и тут же обоими конечностями хватает войта за ворот, вталкивая в дом. Здесь темно, но кошачьи глаза замечают очертания убогого очага, потушенного чёрт знает когда. В тот же момент, он щёлкает игни, озаряя простую комнату, в которой практически ничего нет, кроме какого-то хлама. Мужчина, которого он удерживает одной рукой, сопротивляется, пытается выбраться, вертится ужом и даже старается укусить руку его удерживающую, но в тот же момент Шастун резко вздёргивает того, ударяя корпусом о стену лачуги. Войт стонет, шипит, но стихает, глядя практически чёрными глазами, в глубинах которых читается страх. «То, что нужно». — Антон? — слышится обеспокоенный голос у входа, но Серёжа не плачет и не заступается за одного из тех, кто решил поставить крест на его линии жизни. — Всё нормально, Серёж, подождёшь немного? — отзывается ведьмак спокойно, однако в жёлтых глазах можно прочитать ярость. Хорошо, что мальчик находится за спиной и не видит этих пылающих эмоций. — Мгм, — бормочет тот, отходя за стенку на улицу. Хорошо ли это, плохо ли задумываться времени нет. Ребёнок может слышать то, что творится внутри, но вместе с тем Шастун слышит его дыхание и сердцебиение, контролируя, чтоб никуда не делся. — А теперь ты, — шипит Антон на пригвождённого к стенке войта, у которого в глазах паника, ещё чуть-чуть, и его начнёт трясти от страха. Никакой напускной загадочности не осталось, лишь потрёпанный жизнью мужчина, состарившийся раньше положенного. — Мне омерзительно видеть человека, знавшего, что этот ребёнок умрёт, но давшего добро его родителям это сделать. — Ты не в праве вмешиваться в наши традиции, ведьмак. И сегодня ты их нарушил, — хрипит тот, прогибаясь в груди пытаясь отдалиться. В этой деревне никогда не жаловали мутантов, но вместе с тем боялись их, как огня. — Ты будешь проклят! Антон лишь ухмыляется пустым угрозам. Чтобы наложить проклятье на такого, как он, проклинающий должен будет пожертвовать своей жизнью, не меньше, тем более, если ему не подвластен хаос. А каждый здешний житель наверняка бережёт свою шкуру больше чего-либо иного в этом мире, ведь никто не спешит прервать их громкую беседу, от которой порой содрогаются стены. — Рискни, — хищно улыбается Шастун, доставая рондель из ножен. Тот блестит пламенем огня, напоминая о пролитой им крови. — Думаешь, у тебя получится? Или, может быть, мне стоит обезопасить себя и перерезать всю эту деревню уже сейчас? Клинок играет в изящных руках, когда Антон отпускает старосту, но тот боится сдвинуться с места, остолбенел, глядя на кинжал, что через мгновение со звуком рассекаемого воздуха врезается в деревянную стену у его седой головы, прямо на уровне глаз. Тот вздрагивает и жмурится, чуть ли не скуля. Слабый человек. Не столько физически, сколько духовно. — Слышал о Мяснике из Блавикена? — специально ловит отведённый в сторону взгляд Шастун. — Вижу, что слышал. Знай, я не он. Но если, когда я вернусь, а я однажды вернусь, и обнаружу, что вы сгубили мальчика, — голос тихий, рычащий, ведьмак ни разу не блефует, — я устрою резню куда страшнее, и никакие ваши обереги, — кидает тот взгляд на грубую деревянную шестиугольную подвеску, с проведёнными на ней линиями наподобие паутины, — вам не помогут. Ты меня понял, войт? Мужчина жмурится, страшась заглядывать в жёлтые глаза, будто бы те могут его сжечь на месте, но кивает, делая то из раза в раз всё активнее, в конце концов, начиная биться головой об стену, на чём Антон покрепче обхватывает рукоять кинжала и вынимает его из стены, случайно оставляя царапину на щеке мужчины. Однако у парня такое чувство, будто бы он испачкал кинжал в отборном дерьме, а не алой жидкости, что обычно течёт по телам людей. Как только тот отступает к выходу, войт сползает по стене вниз, шепча неразборчивые проклятья себе под нос, но Антону плевать. Он выходит из омерзительной лачуги на не менее отвратительную улицу. В этом месте всё кажется грязным. Да, от детей не редко спешат избавиться в голодные года. Но в этом месте люди словно бы сами себя загоняют в оковы бедности, голода и страданий, что душевных, что физических. У него есть догадки, что здесь происходит, но даже так с этим не имеет права разбираться ведьмак, можно лишь донести до служителей Культа Вечного огня, однако в таком случае велик шанс, что от этого места не останется ни следа. Оно, конечно же, того заслуживает, только кто в таком случае позаботится о мальчонке? Да и позаботится ли вообще, когда Антон уйдёт? Мальчик оказывается за углом здания, сидя на поваленном полене, ковыряя веточкой землю, но не выводя никаких рисунков. Он явно был сосредоточен на том, чтобы услышать как можно больше из того, что происходило между Антоном и войтом. — Подслушиваешь? — аккуратно садится парень рядом. — Ага, — признаётся тот сразу, кидая палку в сторону заброшенного огорода. — Не скажу, что это плохо, но, если однажды будешь заниматься подобным вновь, постарайся остаться незамеченным. Взгляд Серёжи блуждает по округе, останавливаясь частенько у дома напротив. У того ставни закрыты плотно, у правой стены лежит куча ветоши вместо поленницы, а сооруженный когда-то из связанных пенькой палок крохотный заборчик практически лежит на земле. — Твой дом? — догадывается ведьмак. — Меня там не ждут, — мальчик умный и сам прекрасно это понимает. С одной стороны, теперь он будет осторожнее, с другой — за него обидно. Оставаться в незнании о настоящем положении дел порой куда легче. Они молчат, сидя в сумерках, что грозятся в скором времени перерасти в ночь. Антону уходить неудобно, но нужно. Всех бесхозных детей не спасти, но он надеется, что смог помочь хотя бы этому, даже если помощь довольно сомнительная. — Ты уйдёшь сегодня? — прерывает тишину Серёжа, смотря своими круглыми глазами понимающе, может быть, не по-взрослому, но без наивности и немой просьбы забрать с собой. — Да. — Тогда тебе пора собираться, скоро совсем стемнеет, — замечает тот, смотря на темнеющие стволы деревьев за домом. — Жаль, я не могу тоже стать ведьмаком, им всем назло. Все вас боятся, называют отродьями, но ты хороший, Антон, — вновь повторяет свою мысль ребёнок, на что Шастун лишь улыбается уголочками губ — слышал ведь малец всё, что происходило в лачуге, но остаётся при своём мнении до конца. — А можно я тебя обниму? — спрашивает тот нерешительно, взгляд отводя да руки заламывая за спиной. Однако от этого вопроса сердце сжимается. — Можно. С детской неловкостью Серёжа поднимается с полена, чуть не падая, спотыкаясь о свои огромные ботинки, но тут же обнимает Антона своими худенькими ручками, в то время как ведьмак решает ответить тем же. Наверняка это последние объятия для ребёнка на долгие годы вперёд. — Спасибо, — говорит тот от всего сердца, но не плачет, на сегодня слёз достаточно. Только объятия размыкаются, как становится понятно: пора идти. Иначе Антон увязнет в этом по уши. У него сердце жалостливое, да и в мальчишке он видит себя из далёкого детства. Так и хочется прихватить его с собой, надеясь пристроить в каком другом месте, где бы не было грязной и тягучей атмосферы, да только вот в чём загвоздка: ненужные родителям дети не нужны никому. Однако уйти просто так он не может. Потому, оглядев мальчика ещё раз, он тянется к одному из колец на правой руке, вырезанных из рунных камней, и снимает не самый нужный, но, вероятно, самый красивый. Фиолетовый, словно бы покрытый искорками, амулет кажется особенно волшебным для тех, кто не знает, что он всего лишь улучшает ирден, знак, которым Антон пользуется довольно редко. После, под внимательный взгляд Серёжи, он ищет в сумке свой крохотный походный набор бронника, в котором, кроме пары инструментов, находится и плотный кожаный шнурок, через который он просовывает кольцо и вешает то на шею удивлённому ребёнку. Может быть, когда подрастёт, сможет носить и на пальце. — Оно волшебное? — спрашивает тот восхищённо, не решаясь даже прикоснуться к предмету, что теперь висит у него на груди. — Можно и так сказать, но им могут пользоваться только ведьмаки, — качает Антон головой и кладёт руки на худые плечи. — Однако ничего страшного. Главное, если кто спросит, скажи, что оно моё и, если с тобой что-то случится, я об этом узнаю. Хорошо? — Хорошо, — кивает мальчик, всё же решаясь взять предмет в руки и рассмотреть повнимательнее. — А ты правда узнаешь? — спрашивает тот, надеясь на положительный ответ. Однако Антон не хочет разочаровать того в будущем в самый неподходящий момент. — Нет, — шепчет он, чтобы никто больше их не услышал, солгать, может быть, было бы и правильнее, но совесть не позволяет, на неё сегодня уже и так много обрушилось, — но ведь мы хотим их всех напугать, верно? — Да! — заговорщицки улыбается Серёжа, сжимая получившуюся подвеску в кулачке. Тем вечером Антон старается уйти как можно дальше от деревни, от места, где, кажется, не может произойти ничего хорошего, от места, где он оставил ещё одного Серёжу, появившегося в его жизни и которого он, возможно, оставил на верную смерть, хотя, если бы сильно напрягся, мог бы попытаться поступить иначе. Неизвестно, что из того бы вышло, но Шастун уверен, что не справился бы в первую очередь он сам. Не потянул бы. Хотя в его возрасте у обычных людей есть дети, и самые старшие из них уже выходят замуж, женятся и рожают внуков. А ведьмаки, они одиночки, созданные бродить по свету и сейчас они даже уже не взращивают новые поколения себе подобных. Они лишь вымирают вместе с монстрами, на которых охотятся. На душе кошки скребут.***
Блуждая по свету, ты не раз ходишь по одним и тем же трактам, дорогам, тропам, заглядываешь в города и деревни, в которых о тебе могут вспомнить старики, видевшие ведьмака ещё в глубоком детстве. Конечно же и новое находится с небывалой лёгкостью. Пока одни места остаются неизменными десятилетиями, в других успевает родиться и умереть очаг жизни, порой его пламени можно даже и не заметить, наткнувшись уже на прогоревшие угли. За десять лет Антону не раз доводилось бывать в долине Гелибола, но вот весной, когда тот только собирался покидать Макара после зимовки, ему пришло письмо от Димы, которому срочно потребовалась помощь совершенно типичная именно для Позова. Нет, он не наткнулся на непобедимого монстра, не попал в беду и не влез в долги. Нет. Он обнаружил пару мантихор в брачный период, и ему срочно требуется Антон. На всякий случай. Дело всё же рисковое. Шастуну не осталось ничего, кроме как явиться к указанному месту, сильно опоздав. От Вызимы до северной границы Редании не малый путь. Дима, конечно же, поворчал немного, а после стал пересказывать все свои записи, что устроились под кожаным переплётом его записной книжки. Антон всегда дивился, как его друг может восхищённо рассказывать о различных монстрах, которых ведьмакам обычно положено убивать. А зачастую лишь наблюдает со стороны за особо опасными и редкими, которых обычный люд сторонится, ведь попадись кто на глаза архигрифону или той же мантихоре, гарантированно лишится жизни. Нет, Дима, конечно, тоже заказы выполняет. Режет накеров, василисков, обрубает ноги кикиморам и стреляет по гарпиям, но зачастую, если те не мешают людям, оставаясь в глуши, где те убивают только самых рисковых путников, он оставляет их в живых. Есть у него странная, неописуемая любовь к смертельно опасным тварям. На которых порой и смотреть тошно. Однако у каждого свои тараканы в голове, и Антон не осуждает. После длительного нахождения в Пустульских горах, где на сотни миль не сыщется ни одной живой души, если не считать счастливую пару мантихор, которая через несколько месяцев обзаведётся несколькими котятами, если какой другой ведьмак их не найдет и не зарежет, они наконец решают отправиться в столицу региона, а именно небольшой городок с одноименным названием — Гелибол. Дима вознамерился подождать, когда самка разродится и записать всё, что возможно о новом подрастающем поколении вымирающих существ, а Антону хотелось бы подзаработать. Он на мели, как и всегда, но в голове зреет чёткое желание наведаться в какой-нибудь приличный бордель. В подобных заведениях он бывает не часто, но иногда ему очень хочется почувствовать в постели кого-нибудь другого, а не, как говорится, в кулачок да на бочок. С девушками у него последнее время всё плохо, а с парнями ещё хуже. — Ты можешь объяснить, почему Ромашка, если она рыжая? — косится Шастун на мирно идущую вперёд лошадь, на которой сидит Дима. Спасибо росту и длинным ногам за то, что ему идти легко, не отставая от кобылки. — Зато в душе она Ромашка, — поясняет Дима за кличку своей новой лошади, которой другой ведьмак остаётся недоволен. — Какая? С белыми лепесточками и желтой сердцевиной? — Бля, Шаст, не колеби мозги. Я, по твоему мнению, как должен был её назвать? Перекларамеридон? — называет тот случайный набор звуков и букв. — Да хоть так. Ромашка — это очевидно имя для коровы, а она достойна большего, — заявляет парень, уверенный, что каждая вторая тёлка, пасущаяся на лугу, хозяевами так и зовётся. — Ой, завались, — гордо отворачивает Позов голову в сторону, однако беря на заметку сказанное Антоном. Может быть, когда-нибудь он другую лошадь назовёт, используя хотя бы крохи своей немалой фантазии. Тропинка идёт через чащу, правда проложили её точно не люди, а звери. Иногда встречаются следы кабаньих копыт, иногда трава примята и срезана заячьими зубами. Зверьё живёт в этих краях, это бесспорно. Как-то он ведь и медведя завалил, находясь в долине. Сейчас, к счастью, подобных представителей лесной фауны по пути не встречается. Только белки порой скачут по деревьям от ветки к ветке, не видя препятствий. Хвосты у зверьков пушистые, потому заметить их не сложно. Порой Антону даже хочется приманить какого зверька куском сухаря, завалявшимся в сумке, но идея довольно бестолковая. Это в дворцовых парках, в которых ведьмак бывал всего несколько раз и то по делу, они привыкли приближаться к людям и хватать из рук всё, что похоже на еду. В дикой природе такого не будет. Выживает в первую очередь тот, кто умеет бояться и скрываться. Лес вокруг них живой, но очень тихий, несмотря на все признаки жизни. Птиц в чаще нет, и только разлетающаяся под ногами лосиная вошь, которой в этом году особенно много, напоминает о том, что они не одни. Бедная Ромашка всё время трясёт гривой и бьёт хвостом, чтобы отогнать от себя мелких кровососущих мушек, иногда попадая хлёстким волосом по Антону. Однако тот лишь иногда гладит лошадь по крупу, попутно прибивая присевшего на неё паразита. Другой же ведьмак бурчит о том, что нужно будет приготовить мазь, а то они и его скоро доконают. Шастун помнит это средство, воняет просто кошмарно, но с Димой он солидарен. От погани хочется спрятаться, потому, когда издали начинают виднеться спрятанные за чередой деревьев и кустарников домишки какой-то деревушки, они оба не могут нарадоваться своему везению. Прорываются они к ней буквально через кусты волчьей ягоды, которой всё вокруг заросло и почему-то никто не удосужился её выкорчевать, как обычно делают в деревнях, чтобы дети ненароком не съели. Диме даже приходится спрыгнуть с лошади, чтобы расчистить той дорогу, им обоим не хочется сейчас идти искать другую, идущую прямо в деревню, когда ближайший дом уже буквально в трёх шагах перед ними. Только-только они прорываются через заросли ядовитой ягоды, как из-за дома показывается испуганная женщина, которую по праву в скором времени можно уже будет и бабушкой называть. Серые волосы спадают с её головы, обрамляя лицо с глубокими морщинами на лбу. Только та, лишь взглянув на гостей, испуганно отпрядывает назад, скрываясь за поворотом. — Наверное, идти через кусты была не лучшая идея, — решает Позов, отряхивая себя от налетевших листьев и пальцем пытаясь стереть красный след, оставленный ягодой на рубашке. Кобылка рядом лишь устало фыркает, перебирая копытами по сухой траве. В деревеньке, кажется, всё совсем плохо. Многие дома поросли плющом, стоя полуразрушенными, другие покосились, грозясь вот-вот рухнуть, огородов нет, как и нет животных. Ни гусей, ни кур, ни собак. О том, что здесь кто-то ещё живёт напоминает лишь та самая женщина, что сейчас стоит рядом со сгорбленным стариком, шепча ему на ухо беспокойное: «Ведьмак!», — что доходит до ушей Антона. Седой смотрит хмуро из-под заросших бровей, опираясь о палку, что служит ему клюкой, после чего рукой велит женщине пойти к одному из домов, что меньше остальных похож на разваливающуюся лачугу. — Мне кажется, нам тут не рады, — замечает Дима, глядя на мужчину в ответ, — может, пойдём отсюда, Шаст? Антон? — переспрашивает тот, видя, как его друг задумался о чём-то. А у ведьмака в голове воспоминания мелькают о том, как с десяток лет назад он уже был в долине Гелибола, как спас мальчишку от медведя и как набрёл на отвратительную деревеньку, в которой его и оставил. Похоже, что обещание вернуться он исполнил, но не поздно ли? — У меня тут есть одно дельце, Дим, — заявляет Антон, оставляя друга позади, направляясь к старику, пилящему его взглядом крохотных глаз, в которых играет ненависть. — Чего? — летит в спину, но он уже не обращает на это внимание. — Мы надеялись, что наши проклятья уже сгубили тебя, ведьмак, — хрипит голос войта, в котором с трудом можно узнать того самого мужчину, которого Шастун когда-то прибивал к стенке. — Как видите, я жив и ничем не страдаю, — усмехается тот, смотря сверху вниз. Чистой ненависти, как когда-то, уже в помине нет, но неприязни достаточно. — Прошло десять лет, и я исполню обещание, если потребуется. Голос серьёзный, но на самом деле в этот раз Антон блефует. Он бы не стал вырезать деревню целиком. Возможно, под раздачу попал бы лишь староста. Но это не точно. — Тебе незачем буйствовать, ведьмак. Тогда мальчишка выжил, помилованный Богом, — Антон знает, что это бред сивой кобылы, и что кметы лишь боялись возможной мести ведьмака, но продолжает слушать, иногда усмехаясь, — а теперь забирай своего пасынка и убирайтесь отсюда. Все, — хрипит войт перед тем, как спешно удалиться восвояси. В ту самую лачугу, от которой мало что осталось, но дверь всё же оглушительно скрипит, принимая своего обитателя во внутрь. — Антон, ты можешь объяснить, что за херня здесь происходит? — подходит ближе Дима под тихий стук копыт на земле, однако Шастун не успевает и слова вбросить, как внимание их забирает спешащая на всех парах фигура, кажущаяся в этом мёртвом застое лишней. Из того самого дома, к которому подходила женщина, к ним практически бежит вприпрыжку парень на вид не старше двадцати. Тёмные, чуть взлохмаченные волосы, стриженные всё же аккуратно и достаточно коротко, совсем не как патлы остальных известных жителей, чистая туника и брюки, дешёвые, простецкие, но нигде не испачканные и не рваные, по крайней мере, даже заплаток не видать, но самое главное — карие глаза, которые искрятся искренней, неподдельной радостью при взгляде на прибывшего ведьмака. Парень становится прямо перед ним, рассматривая жёлтые зрачки, меч за спиной, слегка отросшие волосы, но в целом Антон всё такой же, на вид ничуть не постарел. У того явно слов нет от неожиданно наступившего, на самом деле долгожданного момента. Мальчишка верил, что его однажды наведают, и вот, много лет спустя, это случилось. И ничего страшного, что пришлось столько ждать. У себя в голове он Шастуна уже оправдал. Ведьмаки же живут долго, значит, для них подобный срок совсем недолог, верно? Совсем не верно. Десять лет — это десять лет, кем бы ты ни был. Возможно, живя долгую жизнь, ты перестаёшь ценить пройденное время так сильно, но ощущаешь его сполна. Потому внутри кучерявой головы ведьмак себя корит за то, что обещание исполнил непреднамеренно. — Ну ты как, Серёж? — Антон чувствует, как за спиной удивляется происходящему Дима, но друг предпочитает молчать, за что ему спасибо. Сейчас бы самому разобраться с происходящим. — Хорошо, — улыбается тот, как ни странно, прекрасными белыми зубами, буквально светясь от счастья. — Всегда знал, что ты однажды вернёшься! А Вы… — обращает тот внимание на стоящего рядом Диму. — Можно на «ты», я Дима, — протягивает мужчина руку для приветствия, на которое Серёжа тут же отвечает крепким рукопожатием. Слабый некогда мальчик вырос в довольно хорошо сложенного парня. «А всё потому, что кормить его надо было нормально», — замечает про себя Шастун. — Приятно познакомиться, у нас тут новые люди редко бывают, — отпускает он ладонь, осматривая торчащие из-за спины рукояти, — а почему у тебя два меча? — обращает тот внимание на один из самых главных ведьмачьих признаков, но с учётом того, что до этого он видел лишь Антона, то вопрос резонный. — Их и должно быть два, просто этот, — кивает Дима в сторону друга, — вместо него кинжалом пользуется. Парень делает вид, что прекрасно всё понял, хотя наверняка хочет спросить, а зачем в принципе два меча, если можно пользоваться одним, но, вместо этого, предлагает зайти к нему домой, на что все соглашаются. На улице стоять у всех на виду совершенно некомфортно и неуютно. Потому что отношение к этой компании у каждого здесь презренное. Дом у него довольно крепкий, видно, что ухаживает за ним, да и внутри неплохо, явно лучше, чем у любого другого жителя деревни. Недалеко от очага сколочен крепкий стол, матрас, хотя и соломенный, лежит не прямиком на полу, а на кровати, в углу, служащем кухней, горит очаг с висящим над ним котелком, а рядом полки, на которых, помимо нескольких тарелок и пары кружек, уместились баночки с ароматным содержимым, к которым устремился парень. Гостям своим он решает заварить липовый цвет, добавив в него по ложечке мёда. Антон не может не подивиться тому, что жизнь у Серёжи в деревне явно не из худших. Похоже, кметы, испугавшись переданных войтом угроз или же какой-то выдуманной ими истории, стали обеспечивать мальчишку всем необходимым. Только вот в доме, кроме них, никого больше не видно. — А что с твоими родителями? — спрашивает Антон, усаживаясь на грубо сколоченный табурет, вслед за ним повторяет и Дима, находя такой же с другой стороны стола. — Не ручаюсь точно, меня в дела деревни не посвящают, и это прекрасно, — возвращается тот, ставя две кружки рядом с гостями, а сам садясь на кровать, — но, насколько я могу судить, их казнили на следующий день, как ты меня вернул. Что-то вроде наказания за то, что не смогли сделать всё как надо и своими жизнями возместили причинённый ущерб. Парень говорит спокойно, не только по мимике, но и по сердцебиению понятно, что ему искренне плевать на родителей, так же, как и на других деревенских, с которыми пришлось прожить девятнадцать лет. — Я извиняюсь конечно, — вмешивается Позов, смотря то на одного парня, то на другого, — но эта история как-то мимо меня прошла, так что всё, что я слышу последние минут двадцать, кажется мне полным бредом. В небольшой комнатушке, единственной в доме, на несколько секунд наступает пауза, в которой взглядами решается, кому лучше поведать старую историю. В итоге роль рассказчика достаётся Серёже, всё же на том, что ведьмак ушёл из деревни, ничего не кончилось. — … В общем, войт всем сказал, что меня Бог помиловал, хотя я до сих пор, если честно, не знаю, что это за бог такой. Но в общем, назвали ведьмачьим пасынком и дали имя Лазарев. Вроде как новое рождение, ещё какая-то лабуда и ахинея. Ну а в целом, что сказать, с миру по нитке собирали, пока мелкий был, что-то поесть приносили, а потом я и сам занялся собой. А, точно, самое главное, — вспоминает Серёжа, вскакивает с кровати и начинает рыть в косом комоде в углу, где из тряпья достаёт котомку и разворачивает ту, продолжая рассказывать, — когда мне было лет пятнадцать, к нам случайно менестрель бродячий попал. А я же петь люблю, ну вот и пытался к нему в ученики навязаться, чтобы он меня отсюда забрал. Дело не выгорело, он не соглашался, да и войт не отпускал, точно твои слова помнил, — усмехается Лазарев, — но тот парень задержался у меня на некоторое время, и вот, — наконец из свёртка показалось ничто иное, как музыкальный инструмент, а именно грубо вырезанная лира с натянутыми на неё семью струнами. — Он показал и рассказал, как лиру делать, и как должны ноты звучать, а ещё струны с колками подарил. Они, конечно, поистрепались за столько лет, но я редко их использовал и хранил бережно, так что, — проводит он рукой по тоненьким ниточкам из овечьих кишок, выдавая плавные и мелодичные звуки, — они неплохо сохранились. Похоже, парень крайне горд своей работой и доволен тем, что может показать всё это Антону — единственному человеку за долгие годы, кто не отшатывается от него, как от прокаженного, и честно слушает, а не просто делает вид, надеясь на самом деле уйти как можно скорее. Однако ведьмак не понимает, чего именно хочет Серёжа, а вот до Димы доходит быстро. — Хочешь стать бардом? — спрашивает тот, рассматривая жёлтые лепесточки, оставшиеся после напитка на дне кружки. — Именно! — восклицает тот, подходя ближе, держа инструмент у самого сердца. — И даже если у меня не получится, я не хочу оставаться здесь. Антон понимает, о чём говорит парень. Оставаться в деревне, где нет даже самой жизни, это обречение на вечное одиночество, даже более жестокое, чем написано на ведьмачьей судьбе. Серёжа смотрит на него с надеждой, совсем не как в детстве, когда отпустил, не навязываясь в дорогу. Но теперь он взрослый парень, может сам о себе позаботиться, так почему нет? Тем более, мы в ответе за тех, кого приручили. Они выезжают на следующий день, переночевав в доме у Серёжи, которому теперь без разницы, каким именем к нему обращаются. Дима оказывается не против ещё одного спутника, история мальчишки его растрогала. Однако, представляя себя на месте Шастуна, он бы, может быть, и взял того с собой. Может быть, поступил бы глупо, попытавшись вырастить того вместе со своей супругой в далёком Цидарисе, а может быть, стал бы таскать с собой, заставляя учить трактаты о магических тварях и рассказывал бы о свойствах эликсиров и алхимических субстанциях, из которых делают бомбы. Всё может быть. Но прошлое остаётся в прошлом, его не изменить, да и вышло всё в итоге довольно неплохо. На выходе из деревни их никто не провожает, но все трое, даже Серёжа, чувствуют на себе безмолвные взгляды, сочащиеся из щелей домов и лачуг. Их не хотят здесь когда-либо ещё видеть, да и сама троица не хотела бы возвращаться сюда ещё. Хватит с них творящихся в тени зверств, о которых все стараются умалчивать. Лазарева усадили на Ромашку, посчитав, что, раз на то пошло, нечестно будет, если именно парню достанется участь преодолевать всё расстояние пешком, когда он очевидно менее выносливый, чем его спутники. Сперва путь кажется напряжённым. Ещё не забыто неприятное чувство, прилипшее к спинам, и только лошадь фыркает и бьёт хвостом, а Дима вновь заводит шарманку о том, что нужно было приготовить мазь. Однако чем дальше они от безымянной деревни, чьего имени не знает даже сам Серёжа, проживший в ней девятнадцать лет, тем спокойнее становится на душе. Наконец их всех отпускает. Словно бы и не было того места, от которого веет духом болота, переполненного трупами утопленников. Тогда Лазарев проводит по стареньким струнам своей лиры и начинает петь. Музыка лишь аккомпанемент к великолепному голосу, который можно слушать и без сопровождения мелодии, создаваемой лёгким бегом пальцев по струнам. Она сама появляется в голове, словно бы изо рта у парня вылетают не только слова. Его песни о любви задевают обоих ведьмаков. Диму потому, что свою он уже давно нашёл, а Антона тем, что обе его влюблённости ни к чему не привели. Даже сердце не разбилось. Всё просто угасло, кануло в небытие, оставляя за собой лишь разочарование в себе и том чувстве, что порой прорезается в сердце. Он ведь готов любить, но то ли он не подходил тем девушкам, то ли они ему. А есть ли вообще тот, кто сможет подпустить к себе так близко, что, протянув своё сердце, Антон сможет отдать его безвозвратно, и примет ли вообще его тот человек? Антону доводилось слушать выступления всяких бардов, в их числе и самого небезызвестного маэстро Лютика, но именно Лазарев задевает его собственные струны души. «Может быть, у него правда получится стать бардом». Путешествовать с начинающим бардом довольно увлекательно. В первую очередь потому, что никогда не скучно, хотя у Серёжи появляется куча вопросов, особенно когда они прибывают в столицу региона, а именно небольшой городок Гелибол, в который изначально и держали путь ведьмаки. В таверне им приходится снять комнату сразу на троих, в итоге Шастун спит на полу просто потому, что и так на крохотных кроватях «для гномов» не помещается целиком, а после он идёт резать появившихся на городском кладбище гулей за плату крайне скромную, но какая есть. У Димы другие заботы — он пролистывает свои записи, местами их дополняет, скрипя куролисковым пером, их себе он может позволить с лихвой, сам же этих монстров и режет, а потом вспоминает о мази от паразитов, отправляясь за ингредиентами для неё. А у Лазарева задача другая, для него крайне важная. С корчмарём он договаривается о выступлении вечером. На него, конечно, посмотрели со скепсисом, всё же одет он точно не как бард, а как самый обычный кмет, разве что чистый, опрятный и в целом красивый, да и инструмент у него поганый, но мужчина соглашается. Всё же Гелибол — городок небольшой, менестрели заглядывают не часто, пусть народ развлекает. Тем же вечером все собравшиеся в таверне люди ему подпевают так, что лиру перестаёт быть слышно, а Дима с Антоном, хотя и ведьмаки, но делают это громче всех остальных: по пути успели выучить песни. С Димой они прощаются как раз в Гелиболе, а сами бард с ведьмаком отправляются дальше на запад. Антон занимается привычными для ведьмака вещами — рубит монстров, а Серёжа, решивший, что второе его имя станет сценическим, старается заработать денег на новый костюм и инструмент. К счастью, по сравнению с лютней, лира куда более дешёвая, но даже так в здешних тавернах накидывают совсем скромное число монет, так что Антону приходится платить, считай, за двоих. Однако, чтобы не оставаться в долгах, бард всегда старается покупать им обоим поесть, если, конечно, они останавливаются не в лесу. Лазарев неприхотливый и очень упорный, а ещё, что радует Антона, счастливый. Для него большое облегчение, что мальчишка, которого он однажды оставил в деревне религиозных фанатиков, вырос адекватным и открытым человеком. А ведь в той атмосфере одиночества, казалось бы, всё должно было быть иначе. К осени они уже в Ямурлакае. Город не велик, но в нём есть важное отличие от Гелибола — самый настоящий замок, который потрясает воображение молодого человека, видавшего до того лишь деревянные постройки, находящиеся на последнем издыхании. Кроме того, здесь и таверна куда более приличная, и даже улицы вымощены камнем в тех районах недалеко от замка, где остальные постройки пышут исходящим от них изяществом. Антон здесь не впервые и знает, почему Ямурлак отличается от других пройденных вместе с Лазарем городов. Именно он является резиденцией герцогини, управляющей близлежащими территориями, в которые входят и городки вдоль Браа, и тракт, ведущий прямиком в Ковир и Повисс. Торговые пошлины, взимаемые с купцов, немало помогают этому региону. Кроме того, на западе отсюда находятся портовые города, а сама герцогиня является персоной весьма значимой, всё же ей нужно следить за северной границей Редании. Хотя Визимир наверняка ждёт не дождётся, когда та наконец сама как-нибудь умрёт, и на её место можно будет поставить кого-то не имевшего никогда отношения к династии, некогда правящей Ямурлаком, как свободным королевством. У старушки нет ни мужа, ни преемников, так что беспокоиться не о чем, пока дела идут тихо и мирно. Кто бы знал, что именно прибытие в этот самый город решит судьбу простого деревенского мальчика. У Антона здесь достаточно дел. Ведьмаки сюда давно не заглядывали, и вокруг города успело наплодиться достаточно всяких тварей. Накеры, утопцы, гнильцы, даже с полуночницей приходится иметь дело в деревушке, что неподалёку. Отданное когда-то кольцо на ирден, что нынче покоится на указательном пальце Лазаря, давно заменено, но ведьмаку всё равно сложно справляться с призраками. Из чистой нелюбви к ним в связи с давними воспоминаниями. Приходится изгаляться, уворачиваясь от высасывающих жизнь копий и от самой мёртвой невесты, что норовит прикончить очередного молодца. Однако, несколько раз попав в ручей, попереломав все ветви деревьев, на которые призраку плевать, Шастуну удается её одолеть. Чувствует парень себя после подобного просто отвратительно, потому решает остаться переночевать в лесу вместо того, чтобы плестись в деревню, будить хозяйку, что заказала, по факту, упокоить собственную дочь, и требовать с неё вознаграждения. Всё завтра, а сейчас можно и отдохнуть, лёжа на пышной зелёной траве, что разрослась рядом с ручьём. Вместе с тем он решает пропустить и очередное вечернее выступление барда. Утро выдаётся не самым приятным: ведьмака будит ничто иное, как дождь. Лёгкий, после такого обычно в небе ещё радуга бывает, но не в этот раз. Рассвет только-только начался, заливая небо на горизонте персиковым оттенком. Антону остается лишь выругаться и побежать к деревне. Чистенькой, опрятной, с несколькими пасущимися на лугу коровами и яблонями, на которых совсем скоро дозреют плоды, из которых кто-то будет делать сухофрукты, другие запекут пироги, третьи съедят прямо с ветки, но все, как один, начнут готовить из опавших золотистый, ароматный реданский сидр. Промокший ведьмак стоит у самого крайнего дома, стуча в дверь и попутно надеясь, что хозяйка уже не спит, а то выйдет нехорошо. Будить людей вообще плохо, а тех, у кого недавно умерла дочь, ещё хуже. Дверь открывается так быстро, словно бы его ждали, и как только он видит крошечную женщину с повязанным на голове платком и большими красными впалыми глазами, окруженными чёрными кругами и мешками, становится понятно, что так и было. Прорыдала всю ночь без возможности уснуть. — Ох, милсдарь ведьмак, ну как? — спрашивает та с порога, но тут же замечает промокшие волосы и блестящую от влаги броню. — Ох, ну что же я так сразу, проходите, проходите, — мельтешит та, зазывая парня внутрь. Внутри тоже вполне цивильно. И печь белёная, расписанная простеньким цветочным узором, и вся кухонная утварь на месте, если не в избытке, на столе молоко только-только из-под коровы, а также хлеб свежеиспечённый, от которого на всю комнату веет приятным ароматом домашнего тепла и уюта. Даже отряхиваться здесь неудобно, но женщина тут же приносит ему льняное полотенце, чтобы хотя бы волосы просушить, на что ведьмак отвечает тихим «Спасибо», и только потом приступает к тому, что рассказывает матери об упокоении её дочери, которая должна была вот-вот выйти замуж. — Вот как, милсдарь ведьмак, это хорошо, что Маришка наша теперь спокойно может отойти в мир иной, — подтирает та слёзы платочком в тот момент, когда входная дверь открывается, впуская высоченного мужчину с чёрной бородой, в которой виднеется пара серебряных волос. Тот хмур, но явно надеялся застать ведьмака у себя дома, не собираясь его так просто отпускать. К сожалению, недоверие к ведьмакам вещь распространённая. Потому Антону остаётся лишь вздохнуть поглубже, слыша о том, что своё вознаграждение он не получит, пока мужики деревенские этой ночью не проверят, правда ли он свою работу выполнил. «Ну, хотя бы поем бесплатно, — находит он плюсы, садясь на скамью в понимании, что в Ямурлак он сможет вернуться только завтра. — С Серёжей всё нормально будет, подобная ситуация не впервой». Однако это первый раз, когда он возвращается в таверну, а лиры барда там нет, только старый помотанный костюм, который он сменил на чёрную рубашку с брюками, как только на них заработал. «Он просто куда-то отошёл, всё нормально», — решает тот, подождать вечера, когда Лазарев обязательно исполнит свои душещипательные песни в таверне. «Всё нормально», — успокаивает себя Шастун, когда парень не явился и заполночь. Однако, просыпаясь на утро, становится понятно, что… «Нихрена не нормально!» У Антона сердце не на месте, когда он спускается вниз по скрипучим ступенькам, чуть не сбивая поднимающегося наверх мужчину, но проходя мимо. — Милсдарь ведьмак! — летит в спину, заставляя обернуться и понять, что то был трактирщик, а в руках у него бумажный прямоугольник. — Я извиняюсь за беспокойство, но Вам письмо! — у мужчины в голосе аж трепет слышен, так он взволнован, и вовсе не тем, что перед ним мутант, а тем, что протягивает в его сторону. Стоя всё там же на лестнице, Антон письмо принимает, тут же понимая, что его можно назвать официальным, даже в какой-то степени помпезным, ведь помимо перевязки лентой, рисунка плюща по уголкам и лёгкого аромата духов, оно запечатано ничем иным, как гербом герцогской семьи Ямурлака. «И какого чёрта это должно значить?» — удивляется ведьмак, поддевая сургуч ногтем, но, как всегда в таких случаях с ним бывает, вместо того, чтобы вскрыть аккуратно, бумага рвётся, и не остается ничего, кроме как дорвать до конца. Трактирщик же стоит рядом, тому явно интересно, что же прислали ведьмаку в его таверну? Заказ на монстра или что ещё другое? Он даже пытается заглянуть в присланные бумаги сам, но даже, стоя на три ступени сверху, ему это не помогает, потому он не выдерживает и наконец спрашивает интересующий его вопрос: — Что там такое? А у Антона брови на лоб лезут, а глаза непонимающе округляются, потому что подобное в его жизни он получает в первый раз. — Приглашение на свадьбу?! В тот самый вечер, когда Антон избавлялся от полуночницы, герцогиня, являющаяся покровительницей деятелей искусства, прознала о неком барде, чей голос восхваляли её подопечные при дворе, и послала за ним, чтобы самой убедиться в том, насколько он хорош. На следующий же день Лазарев явился в замок, решив не оставлять никаких сообщений для Антона, ведь он рассчитывал в скором времени вернуться. Юношу одели в дворянские одежды, ещё раз умыли и причесали, но не столько его внешность, сколько голос пленил герцогиню, тут же решившую на старости лет нарушить словесный договор с королём Редании о том, что та никогда не выйдет замуж. Всё равно ведь наследников ей не родить, а так хоть привяжет к себе полюбившегося с первой ноты барда, который и сам не против такого расклада.***
К вечеру в Зимородке становится людно. На первом этаже маячит несколько десятков макушек, часть из которых скрыта под яркими головными уборами, некоторые из которых украшены то перьями, то брошами с драгоценными камнями. Все места на скамьях перед сценой уже забиты, но народ продолжает течь из входных дверей, направляясь на чуть более свободный второй этаж, хотя и здесь всё занято. Дамы и господа стоят вдоль балюстрады в ожидании скорого выступления и даже к столику Шастуна несколько раз подходили смельчаки, не пугавшиеся торчавших из ножен рукоятей двуручников, но некоторые всё же отказывались от своей идеи присесть рядом, завидя кошачьи глаза, другие же растерянно разворачивались обратно, так и не услышав ответа на свой вопрос от задумчивого парня, глядящего в пустоту. Антону за несколько часов ожидания, правда, стало скучно. Даже решил взять себе ещё кружечку сидра, давно успевшую опустеть и уже унесённую одной из девушек-разносчиц. Если сперва он ждал только Лазаря, то теперь ему хочется, чтобы сонное настроение развеяла музыка, потому ему и самому интересно услышать певицу, собирающую целый аншлаг. Кажется, что от свёрнутого в правую сторону положения шея уже начала затекать, как взгляд ведьмака привлекло то, как корчмарь стал активно кому-то в толпе зазывающе махать руками, после чего к нему через толпу стала пробиваться мужская фигура, которую так просто и не рассмотреть из-за чужих не редко пышных и цветастых костюмов, но Антону тут же становится ясно, кто это, когда Оливер указывает пальцем в его сторону на второй этаж, после чего этот самый гость оборачивается и ищет ведьмака, быстро находя его своими карими глазами. Антон машет, слегка устало, но улыбаясь, когда Лазарев спешит подняться по лестнице, расталкивая скопившихся и там зрителей. Сразу видно, что тот находится в приподнятом настроении, по слегка прыгучей походке и тому, как резво он садится на скамью напротив Антона, чуть не сшибая стоящую на столе вазочку с букетом полевых, уже слегка подсохших, цветов. — Сам пригласил и заставляешь ждать, — усмехается ведьмак. — Ты приехал к концу недели, так что ничего удивительного, я уже засиделся на одном месте. Так что не мог не сходить проветриться, — отвечает Сергей, поправляя торчащий из-под жилета воротник рубашки. — Что как? Где зимовал? Я-то думал, что к нам заедешь, или что, кольца совсем плохи стали, и пришлось остановиться в Цидарисе? — на этих словах он слегка нервничает, непонятно почему. — Хотя там должно быть неплохо, зимы, в отличие от дальнего севера, куда мягче, — тут же вываливает бард кучу всего, желая обсудить все последние новости. — Да, пришлось заменить кое-что, — разводит ведьмак пятерню на левой руке, показывая, как старые амулеты, так и новые, заставляющие карие глаза напротив заинтересованно сверкнуть при виде двух искусных новеньких колец, — а сам как? — не виделись всё же больше года. — Сам знаешь, — отмахивается тот, — гиперопека со стороны Камиллы — дело привычное, но! Я осенью был в Ковире, на балу у Нарокского князя и, знаешь, за то недолгое время насочинял достаточно. И тогда я понял, что вдохновения надо искать не в Цидарисе или Туссенте, а поехать в северные просторы. Так, чтобы море, горы, альпийские поля. Вот такое, — вдохновенно рассказывает Лазарь, заставляя Антона нервничать. — И куда ты в итоге надумал? — уже боится ответа ведьмак, но куда бы ни решился поехать бард, он рванёт с ним хотя бы потому, что это достаточно интересно всегда бывает. — Скеллиге, Антон! Киты, сирены, гарпии, всё хочу увидеть! — заявляет тот с горящими от предвкушения глазами. «Ну, это ещё приемлемо, хотя бы не за Драконьи горы решил двинуться, но одна проблема всё же так и остаётся». — Допустим. Я, конечно, не понимаю, зачем тебе любоваться монстрами, если ты о них не пишешь, ладно. Но ты нашёл того, кто бы взялся нас туда отвезти? — всё же на Скеллиге редко какие капитаны отправляют свои суда. Слишком велика вероятность того, что по пути их разграбят сами жители островов или случится какая другая неприятность. Морские змеи, что живут в толще воды, буйное море, которое предстоит пересечь, шторма, гарпии и сирены, столь любящие перекусить моряками. Потому считается, что плавают в ту сторону лишь безумцы и сами островитяне, прибывшие на континент. — А ты думал, я всё это время бездельничал, а вот и нет, Антон, я нашёл нам корабль и уже договорился о том, что они прихватят с собой одного барда и ведьмака, за дополнительную плату, конечно, но с этим нет проблем. Тебе, кстати, не придётся отрабатывать сторожем все сутки подряд, у них свои знатоки морских просторов есть, так что доберёмся с комфортом, отплываем уже завтра, — заявляет Серёжа уверенно, хотя ведьмак в его словах сильно сомневается. Комфорт и путешествия на корабле редко совместимы. — Нам придётся ещё кое-кого прихватить, — вспоминает о стоящем в стойлах в Обрезках Графе ведьмак, вызывая удивление на лице собеседника. — Антон, если это не Дима, то ты меня пугаешь. Или мне стоит тебя поздравить, вместо того, чтобы зазывать в бесполезное путешествие на край света? — неуверенно спрашивает Лазарев, который за все те десять лет ни разу не слышал о том, что Шастун путешествует ещё вместе с кем-то помимо него или Позова, из чего. — Поздравить, конечно, можешь, но я имею в виду коня. — А-а-а, вот как, — задумывается он, потирая подбородок, — с этим, конечно, могут возникнуть проблемы. Еда, все дела… — Вот с этих проблем как раз не будет, всё, что ему нужно, это место для перевозки. Из зала снизу слышны громкие хлопки и приветственные восклики, когда одна из девушек-разносчиц приносит в центр небольшой сцены с открытыми партерами высокий табурет, что значит, шоу вот-вот начнётся. По такому случаю, огни в остальной части помещения постарались как можно сильнее затушить, оставив гореть свечи и лампы лишь на самой сцене да на втором этаже. — У ведьмаков разве бывают волшебные лошади? — спрашивает бард, подвинувшись ближе к балюстраде, через которую прекрасно видно творящееся внизу, тем более оно куда интереснее всё такого же неизменного за двадцать лет Антона. — Обычно нет, — шепчет Шастун, понимая, что все замолкают. Через несколько секунд на сцену выходит молодая особа, несущая в своих руках изящный инструмент, а именно лютню, начищенную и сверкающую в свете окружающих сцену огоньков. Девушка присаживается на край высокого табурета, откинув свои золотистые волосы назад, готовясь выступать. Одета она, как подобается любому барду и менестрелю, ярко, и совсем не как сидящий напротив Антона молодой герцог. У той на голове яркий красный берет с крашеным в жёлтый пушистым фазаньим пером, оттеняющим её светлые глаза и волосы, а также яркие жёлто-синие лосины и в тон им блуза с жилетом. Девушка явно молода и энергична, но этим вечером в её задачу не входит распевать сразу весёлые и звонкие песни, под которые хорошо пьётся пиво и мёд в обычных трактирах. Она заводит песнь куда более тихую, но пронзающую людские сердца, что на глазах у некоторых проступают слёзы. — Путь пальцем проложи Средь шрамов, ран суровых, Чтоб наши слить пути Судьбе наперекор. Открой те раны, Вылечи их снова. Пусть сложатся они В судьбы узор… Все без исключения слушают её, внимая каждому слову и звуку, представляя себе сложную, но романтичную историю ведьмака и чародейки, но только для Шастуна она звучит совсем иначе. Потому что отчасти он понимает, что отношения для таких, как он, это зачастую головоломка, заданная самой судьбой, правильного ответа на которую словно бы и не существует. Вот, казалось бы, всё сходится и получается, как надо, почти как у самых обычных людей, но долго и счастливо на одном месте никогда не будет. — Тоже хочу сочинить что-нибудь такое, — тихо произносит Лазарев, когда девушка заканчивает с одной песней, переходя к другой, чтобы успокоить дам, из чьих глаз ручьями текут слёзы. — Может быть, тебе тоже полюбить кого-нибудь, Антон? Уверен, такую историю, в отличие от битв с монстрами, я бы запечатлел и на бумаге, и в песнях. — Да я уже, Серёж.