***
Шлюпка слегка подскакивает на волнах, заставляя порой брызги воды попадать внутрь, отчего у ног успела появиться небольшая, но неприятная лужа, постоянно переливающаяся из одного края в другой, моча подошвы сапог. Течение здесь и впрямь заметно — лодку постоянно слегка заносит левее, чем хотелось бы, а то, что Серёжа не всегда попадает в стремительный темп гребли, заданный Шастуном, делу не помогает. Парни за вёслами, в то время как у Клавы те немногие вещи, что они прихватили с собой с корабля. Но они даже не уверены, собираются ли возвращаться обратно ночью, ведь в лесу можно развести костёр и отдохнуть от постоянной качки, что преследует их который день. Уже у самого берега, когда шлюпка дном начинает тереться о песок, Антону приходится нехотя скинуть сапоги и закатать штанины, чтобы выпрыгнуть из неё. — Холодная! — шипит тот, чувствуя, что в такой воде он бы просто так не купался, но затащить лодку на берег кому-то да нужно, чтобы та не уплыла. В случае, когда на борту девушка, ведьмак и бард, выбор становится очевидным. — Да не то чтобы уж сильно, — опускает Лазарев за борт руку, заодно поднимая песок со дна, что тут же разносится грязной серой пургой. — Ага, а ты сам попробуй залезть, — ругается Антон, хватаясь за нос и начиная тащить конструкцию на себя. Та выглядит тяжёлой и оказывается таковой, когда приходится напрячься изо всех сил, чтобы та хотя бы чуть-чуть залезла на влажную полосу песка. Только это случается, Клава тут же встаёт с перекладины, служащей сидением, и ловко выпрыгивает из судёнышка, приземляясь в паре шагов, выглядя крайне довольной тем фактом, что не пришлось мочить ноги и высаживаться заранее, ещё в воде, как это сделал Шастун. За ней же спустя пару секунд идёт Серёжа, понявший, что его несколько десятков кило с другого края сильно утяжеляют шлюпку. Уже после того, как все пассажиры выбираются на берег, Антону удаётся затащить туда тяжёлую деревянную шлюпку, на которую прилипает песок с травинками. Такой же теперь у него на ногах, только ещё осколки ракушек неприятно в стопы врезаются, но, чтобы обуться, придётся подождать. Иначе в сапоги набьётся эта неприятная сыпучая, колкая масса, заставляющая чувствовать отвращение в каждом шаге. Чужая шлюпка стоит дальше, на расстоянии не менее трёх сотен шагов. Остров достаточно крупный, а не просто поросшая зеленью скала, потому они вполне могут разминуться с другой группой где-нибудь в лесу, если не начнут их искать специально, а они и не собираются. Однако не столь большой, что на нём можно потеряться. Оценивая его длину с корабля, в нём нет и полумили, и карты, хотя, похоже, не совсем точные, подтверждают этот факт. Просто на них не отмечены никакие составляющие острова, а значит на него даже не высаживались при составлении. Полоса песка совсем тонкая, дальше сразу резко идёт лесная чаща, с высящимися в небо соснами, чья кора и мелкие ветви порой осыпаются на землю, где их корни разрастаются подобно венам по телу, уходя потом под песчаную землю, покрытую слоем голубого уже подсохшего мха. Ходить по всему этому колючему безобразию довольно неприятно, потому Шастун, как может, стряхивает с ног раздражающий песок, ошмётки иголок, веток и остального мусора и засовывает их в свои грубые сапоги, успевшие слегка подмокнуть в лодке. Но так хотя бы он может идти без проблем, а не отставать от Клавы, которая уверенно двигается всё дальше, осматриваясь по сторонам, надеясь либо заприметить хорошее место для силков, либо найти водоём. У Лазарева за спиной лира и больше ничего, а у Антона практически всё то же, что и обычно — ведьмачья сумка, пара мечей и арбалет. Из него можно что кроликов пострелять, что фазанов или уток. Оставшиеся болты на то как раз сгодятся. Только вот живностью здесь и не пахнет. Вчера отсутствие чаек можно было списать на наступивший вечер, хотя они прибыли сюда ещё до захода солнца, а значит эти крикливые птицы ещё не должны были разлететься по гнёздам. Вокруг довольно красиво, голубые мхи и прорезающие их узловатые корни, как всегда, выглядят потрясающе, не хватает лишь порослей черники или водяники, что дополнили бы эту картину. Воздух здесь холодный и, как ни странно, не пахнет типичным лесом, привычным для Антона. Тут словно бы ничего не гниёт в земле, влага не пропитывает кору и мхи, будто бы на этом самом острове не бывает дождей и деревья питают лишь подземные источники, которые было бы неплохо обнаружить, а вместе с тем, может быть, нашлось бы какое мелкое зверьё. За всё то время, что они идут, то есть около двадцати минут, над головой не пробежало ни одной белки и не встрепенулось ни одной птицы. А ведь имелись шансы на то, что остров будет располагать дичью. Всё же размер немаленький в сравнении с другими подобными на архипелаге, и он необитаем. В скором времени посреди леса появляются и островки скал, торчащих то тут, то там. Они невысокие, скорее напоминают булыжники, разбросанные по местности, но такие, что с места сдвинуть нельзя. А также вместе с ними появляются и неприятные овраги, по хребтам которых ходит троица, не намереваясь тратить силы на спуски. Всё равно придётся подниматься. Однако один из подобных они не игнорируют, когда Шастун краем глаза замечает слабый блеск, отражение солнца, виднеющееся сквозь просветы в деревьях. Спускаться прямо здесь оказывается неудобно, а оно и немудрено — нет людей, а значит и нет тропинок к нему ведущих. Однако дальше склон становится чуть менее крутым, уходящим в низенькие поросли хиленьких осинок. Все трое спускаются, но Антон прискакивает первым, не боясь навернуться ни на одном торчащем сосновом корне, за ним тем же самым методом, прыгая от кочки к кочке, здесь оказывается Клава, а Лазарев приходит последним, цепляясь за все стволы, лишь бы не упасть в процессе. Здесь, в низине, мох уже не голубой, а изумрудный, а под ним хлюпает вода. Самое настоящее болото, но не то, где обычно тонут путники. Почва не превращена в кашу, кроме того, деревья растут на ощутимом слое земли, а мох не ходит ходуном. Просто лишь наступив на этот ковёр, из него тут же выделяется влага. Антону после всего хочется уже снять и просушить сапоги игни, но это всё позже. По левую руку от него распростёрлось широкое лесное озеро, к которому подходят все трое. Благо они уже в низине и берег здесь пологий, а редкая растительность совершенно не мешает. — Вот это я понимаю местечко, — присвистывает Клава, кидая свой мешок с силками на землю, совершенно на него наплевав. Ничего, ещё вечером можно будет поставить после омовений. — Только вы осторожнее, сразу идёт обрыв, — опускает Антон руку, чувствуя, что здесь вода куда теплее, нежели в море, однако имеет один огромный минус, что делает её непригодной сразу для питья — в ней плавает крохотная взвесь из перегнивших когда-то листьев, а также, похоже, соки сосен тоже сделали своё дело, придав ей буроватый, ржавый цвет. В таком случае, та, которую отфильтровать на берегу, будет гораздо чище, что означает две вещи. Первое — дополнительная работа, второе — если те парни и находили это озеро, то явно сюда не вернутся. Им нужен чистый источник. Однако взвесь совершенно не помешает искупаться, только есть всё равно одно немаловажное «но». — Антон, а там, случаем, нет утопцев или ещё какой дряни? — спрашивает Серёжа, становясь рядом и нагибаясь над тёмной гладью, в которой невозможно увидеть ни зги, будь ты даже сто раз ведьмак. Ещё хуже то, что с собой у них нет длинной верёвки, которой можно было бы измерить глубину, которая слегка напрягает. Угол, который заливает вода, явно развёрнутый, потому что, опустив руку ниже и вывернув предплечье на себя, оно не упирается в крутой берег сразу, давая возможность прощупать изнутри то место, на котором они стоят. Ощущения довольно странные. Склизкая земля, сцепленная корнями деревьев и покрытая мхом сверху для лучшего сцепления. Однако она имеет толщину в пару-тройку десятков сантиметров и не собирается разрушаться. — Я бы на вашем месте первыми не лез. Под нами ещё толща воды, и, честно сказать, хрен его знает, есть ли тут болотники с утопцами или нет. Глубина наверняка тоже немаленькая, а медальон не будет работать на слишком большие расстояния, — отмечает ведьмак, вставая с колен. — Однако то, что нигде не виднеется костей и отсюда не несёт тухлятиной, значит, что скорее всего вас не сожрут, — улыбается Антон, хватая друга за плечо и издевательски улыбаясь. — Эй, а если серьёзно? — возмущается тот, поправляя ремень, перекинутый через плечо. — Спокойно, Лазарь, — хмыкает девушка, тоже решая попробовать, тёплая ли вода, — скорее всего здесь нет утопцев. Ты, я как поняла, из знати, и вы не особо привыкли к монстрам, — отмечает та, но лишь как факт, — но утопцы нередки на диких островах, и, знаешь, они обычно никогда не выжидают момента, чтобы напасть. Так что я бы занырнула. Тем более вода отличная, — отряхивает она руку, однако раздеваться не спешит, а лишь отходит обратно к мешку, вспоминая про силки и давая тем самым время Антону. И так всем ясно, кому стоит первым разведать обстановку, хотя вроде бы ничего страшного по ощущениям не предвещается. Шастун спокойно выдыхает, когда Клава отдаляется, и начинает стягивать с себя свои немногочисленные вещи. Он, конечно, не больно стеснительный, но у девушек есть своё личное пространство, даже если весь год они проводят в компании тридцати немытых мужиков в одном трюме. На лежащую у одной из осин сумку летит рубашка, которую он сегодня собирается заштопать, и штаны, недавно же надетые сапоги становятся рядом. Ведьмак даже не думает снимать свои множественные побрякушки. Те не раз проходили проверку купаниями, так что он уверен, что случайно не слетят и не канут на дно, где сквозь ржавую пелену его будет невозможно найти. — А это почему не на пальце? — впервые обращает внимание Серёжа, которому вообще, похоже, плевать на то, что перед ним раздеваются, на другое кольцо, особенное, которому он наконец прикупил отдельную цепочку, болтающуюся ниже медальона ближе к сердцу. — Эффект с остальными несовместимый, — отвечает Антон, не вдаваясь в подробности, а Лазарев лишь оглядывает старое антоново кольцо, что всё сидит на пальце, выглядя на фоне всего остального его костюма слегка гротескно из-за яркого цвета и переливов. Но воспоминания заставляют людей хранить важные им вещи, какими бы они ни были. Ведьмак не прыгает с разбегу, однако всё равно погружается в воду, не заботясь о том, чтобы волосы остались сухими, тем более даже так до дна ему не удаётся достать, а это значит, что тут правда глубоко. Однако, что хорошо, даже находясь в таком положении, когда глаза закрыты, нос не дышит, а уши так и норовит залить, он не чувствует ничего страшного вокруг себя, и медальон молчит. Он даже проводит так некоторое время, стараясь не всплывать. Будь здесь какая тварь, она бы не оставила без внимания новый объект, столь нерасторопно ввалившийся в её владения, и которым было бы неплохо закусить. Только ничего не происходит, что обнадёживает. Тот выныривает, стараясь тут же отдышаться, и попутно скидывая с лица налипшие на него волосы, тут же впитавшие влагу, ставшие непривычно тяжёлыми. — А я уж думал, ты там утонул, — без капли беспокойства обращается севший на корточки у берега Серёжа. — Ну как, арбалет дать? — предлагает тот, зная, что обычно, находясь в водоёмах, Антон отстреливается от мелких монстров именно этим оружием. Сам же ведьмак размышляет об этом, перебирая ногами и руками, чтобы держаться на плаву. У его арбалета нет ремня, с помощью которого можно было бы перекинуть его за спину, чтобы не мешал, а плавать, держа оружие в одной руке, крайне неудобно на постоянной основе. Ему же просто-напросто некуда его прицепить. — Нет, думаю, обойдусь, — отмахивается одной рукой Шастун, случайно поднимая ряд брызг, что попадают аккурат на макушку и жилет барда, отчего тот морщится, но ничего не высказывает. Вот пока они плыли на лодке, ткани правда пострадали из-за солёных капель, летевших со всех сторон. — Ты только не ныряй, а то правда становится боязно. Озеро само по себе довольно красивое, особенно когда в нём плаваешь. Да, может быть, вода не самая чистая, и как только из неё вынимаешь руку, к волоскам прилипает коричневый налёт, но он так же быстро смывается, если провести по нему рукой. Так что открывающийся вид вполне окупается. В длину оно около ста шагов, а в ширину не более сорока. Заплывая на самую середину, Шастун несколько раз задевает ногами мерзкие водоросли, щекочущие пятки, тем самым понимая, что глубина, вероятно, около четырёх метров, не более. Левый берег от того, на котором они остановились, частично порос кугой, но её немного, и она смотрится аккуратно в сочетании с зелёными листьями кубышек, что расцветут уже летом, а пока можно лишь наблюдать за этими небольшими круглыми плодами, разместившимися в прорехах рогоза. Берега спереди и по правую руку сразу же заняты высокими соснами, за которыми виднеются высокие склоны. Из-за них создаётся ощущение, что плаваешь в колодце: смотришь в небо, а оно по бокам окаймлено кронами деревьев, что высятся далеко-далеко, всё потому, что озеро явно находится ниже уровня моря, в болотистом овраге, в котором абсолютная тишина. Даже рыбы не плещутся на поверхности, оставляя ту зеркально ровной. Такой, что в ней с берега отражается всё тот же самый вид из колодца, который наблюдаешь, поднимая глаза к небу. Вообще было бы неплохо нормально помыться, соскрести с себя грязь, промыть хотя бы как-то голову, но делать это в плавучем состоянии не очень удобно. Антон, оплывая озеро по самым краям, не обнаруживает нигде берега, везде лишь резкий обрыв, с которого можно тут же нырять с головой, не беспокоясь даже о том, что можно в процессе свернуть её о дно. На противоположном берегу взгляд притягивает слегка примятая трава и мох, отпечатки точно не звериные, а человеческие. Находясь на уровне земли понять, сколько их именно, не получается, но можно предположить, что сюда до них уже приходила другая часть команды, найдя даже более удобный спуск, ибо он не менее крутой чем тот, которым воспользовался Антон и остальные. «По крайней мере, сюда они, наверное, уже не вернутся», — облегчённо думает ведьмак, которому, на самом деле, хочется отдохнуть от постоянного присутствия вокруг себя других членов экипажа. Тем более лес здесь довольно красивый. На берегу вместе с Лазаревым уже сидит вернувшаяся Клава, которая на этот раз лишь отворачивается в сторону, когда Антон подтягивается, опираясь о берег, чтобы вылезти из воды, а после споласкивает с себя ею же налипшую на тело взвесь, с помощью подсказок барда определяя, где ещё что-то осталось на спине. Как бы там ни было, после двадцати минут в озере ведьмак чувствует себя посвежевшим, а что самое приятное — кожа больше не солёная. — Я так понимаю, нечисти на дне не водится? — спрашивает девушка, собирая силки, отвернувшись в другую сторону. До этого она, судя по сложенным рядом поленьям и ветвям, ходила собирать хворост. — Да, нормально, так что можешь хоть сейчас прыгать, мы с Лазарем, если что, отойдём, — отвечает Антон, натягивая вслед за штанами сапоги, но не спеша взять рваную рубашку. — Не то чтобы я вам не доверяла, ребят, но я лучше пойду тогда, когда совсем стемнеет. Если повезёт, и в силки чего угодит, то ещё со свежеванием возиться. Эх, вот приедем в Каэр Трольде, а там таверна, баня… Всего несколько дней осталось, — разворачивается обратно девушка, сидя на древесной коряге. — А ты сама-то откуда, Клав? — обращается Лазарев, хотя, если девушка назовёт какую-нибудь деревеньку, это ничего ему не даст, ибо бард знаком разве что с основными островами и несколькими главными городами кланов. — Деревня Хов на Спикерооге, ничего особенного, — у девушки уже все ловушки готовы, осталось только расставить. — А вы? То, что нордлинги, это понятно, а если точнее? Парни переглядываются, решая кто первым и, пожав плечами, Лазарев предлагает собирающему из дров костёр Антону начать. У того уже получился небольшой деревянный шалашик с мелкими высушенными ветками и кусками коры внутри, который тот обдаёт игни так, чтобы огонь никого не задел. — Ну, что сказать, родился я, насколько знаю, в какой-то деревне в Каэдвене, что-то там связанное с Воронами, сейчас даже не припомню, как точно называлась, — отвечает Антон, которому особо нет дела до этого места, оставшегося в прошлом. — И ты никогда туда не возвращался? — удивляется девушка. — Я вместе со своим другом как-то проезжали в тех местах, предположительно тех, но нашли лишь руины, так что не то чтобы на родину тянуло. — А ты? Ты же вроде бы из знати, — поворачивается Клава к барду, которой подобное отношение не совсем понятно, всё же каждый островитянин в душе всегда гордится своим собственным кланом. — Мне лишь повезло ею стать, — подмигивает тот, — а так я почти двадцать лет прожил в безызвестной реданской деревушке, в которой ещё, как оказалось, местные пытались поклоняться Львиноголовому Пауку, хорошо хоть безуспешно. — У вас крайне… своеобразное прошлое, — не знает что сказать девушка. — Ага, но моя жена её в итоге спалила, так что это можно назвать счастливым концом, — усмехается Лазарев, обращая внимание на зажжённый костёр, находящийся между ними троими, которому ещё предстоит освещать берег своим пламенем в предстоящей ночной тьме, ведь на округу уже опустились серые сумерки. — В общем, среди нордлингов больше просто «людей Севера», нежели среди вас, — подводит итог Шастун, вставая с колен и отряхивая их от налипших кусочков травы, иголок и просочившихся сквозь мох капель. — Если хотите попытать счастье в поимке чего мясного, то лучше расставить оставшиеся силки уже сейчас или придётся обходиться сухарями, — данный вариант никому не нравится, и Клава следом встает с коряги. — Ты как, с нами? — обращается Антон к барду, но тот не сдвигается с места и лишь подбирает чехол с лирой внутри. — Нет, вы идите, я тут поиграю пока. Антон считает подобное решение вполне разумным. Огонь костра продержится ещё около полутора часов, а они не собираются отходить никуда сильно далеко, так что либо будут видеть Серёжу с другого берега, либо, отойдя дальше, Антон будет его слышать, что хорошо для обеих сторон. Шансов потеряться, конечно, мало, тем более Шастун благодаря своим способностям ещё и прекрасный следопыт, но чем больше выходов из возможной неприятной ситуации, тем лучше. Они подхватывают оставшиеся силки в количестве всего трёх штук и решают пройти по правой части озера, где нет никакой низкой поросли в лесу, просто чтобы добраться до противоположного конца. Конечно, девушка могла бы справиться с этим и сама, но ведьмак не может не помочь, тем более пройтись самому гораздо приятнее. Здесь словно бы смесь того болотистого уголка, где они остановились, и леса наверху. Сосны, влажный, можно сказать мокрый мох, рассыпавшийся по земле зелёным витражом меж змеями выползших на поверхность корней. Тут очень тихо, только Лазарев играет позади, пока эти двое от него отдаляются шаг за шагом, пока Антон не примечает неплохое место у одного из кустов с подбитыми нижними ветвями, начавших уже здесь появляться. С Клавой решают устроить соревнование, чьи силки сработают, и удастся ли вообще у кого из них что-то поймать. В итоге для каждого суммарно получилось две ловушки, и пока Антон расставляет свою, кладя в качестве приманки крохотную горстку сухарей, девушка уходит дальше, скрываясь в сумерках за деревьями, однако даже так у ведьмака всё под контролем. Может быть, лира и отвлекает немного, но расслышать женские шаги, слегка хлюпающие сапожками по лишайникам, вполне возможно. Антон не большой любитель вот таких вот ловушек, особенно летом, когда нигде нет снега, и обнаружить возможный путь ушастого гораздо сложнее. Откровенно говоря, сейчас он уверен, что из их затеи ничего не получится. На этом острове всё крайне скудно с живностью. Если задуматься, то он за это время не увидел вообще ничего живого. Ничего, кроме странной тени на верхушке сосны, что глазела на корабль с острова. Тут-то лёгкое волнение вновь просыпается далеко в груди, ведь как можно быть таким идиотом, чтобы позабыть об этом, отпустить неприятные мысли, просто потому что ничего более не давало повода для беспокойства. Он замирает, начиная анализировать всё, что на острове не происходит, хотя должно бы. «Ладно, допустим, здесь нет зверья и потому нет никаких монстров — просто жрать нечего. Но что насчёт рыбы? Её может не быть в озере, но её, похоже, нет и в море, раз вокруг не летает чаек и бакланов. Те без проблем селятся на островах и скалах повсеместно, но это место обходят стороной. Здесь нет даже съедобных растений, — по рукам ползут дурные мурашки, словно бы его собственное тело соглашается с доводами разума, которые ему очень сильно не нравятся, но даже так понять причину подобного просто не получается. — Остров будто бы не хочет видеть ничего, кроме деревьев, но такое не свойственно даже для угодий лешего и борового». «Это неправильно», — кричит подсознание в то время, как сознательная часть Антона понимает, что за игрой лиры он больше не слышит шагов Клавы. Тот резко вскакивает с земли, собираясь уже попытаться её окликнуть, как из той части леса слышится беспокойное: — Антон?! Голос её, и ведьмак тут же бежит на него, надеясь, что ничего не случилось. Спустя пару секунд он замечает, что идёт не только по женским следам, но и по мужским, тем самым, что заметил во время купания. Здесь можно уже увидеть и сломанные ветки, и слегка погнутые стволы молодых осин, через которые, похоже, пришлось пробираться путникам, однако не они сейчас главное. Когда блондинистая женская фигура появляется в поле зрения, он может спокойно вздохнуть полной грудью, однако та повёрнута спиной, рассматривая ствол высокой сосны, проводя порой по нему рукой, словно бы пытаясь точно в чём-то удостовериться. — Клав, — зовёт ведьмак, подходя ближе, попутно отгибая от себя пушистые ветви бузины. — Антон, тут… — оборачивается та, показывая, что именно приковало её внимание, но ведьмаку не нужно даже видеть своими глазами, он чувствует совсем слабый, но привычно резкий солёный, железистый аромат. Единственный и неповторимый. — Кровь, человеческая, — сразу же выдаёт парень, не желая к ней прикасаться, тем более, помимо неё, есть кое-что ещё необычное, — и царапины. Четыре рваных, но глубоких пореза белеют на стволе, однако вместе с сосновой древесиной внутрь местами попала растёкшаяся кровь, которой не много, но выглядит та так, будто бы ею здесь обмазались, а не так, что та попала при обстоятельствах, где кому-то вскрыли бы артерии. — Сама вижу, — отмечает девушка, слегка отходя назад и осматривая дальние заросли, по которым, похоже, ходили другие путники. — Точно человеческая? В этом Антон убеждён, некоторые запахи отпечатываются в мозгу как самые важные, вспыхивающие тревогой в нужный момент, и это один из них. Шастун лишь кивает, решая осмотреть следы ближе, потому что именно они нехарактерны. — Не медведь и не волк, — для первого характерно пять отметин, последние так вообще подобным образом никогда не метят свою территорию. — Кто-то из монстров? — тихо произносит девушка, тоже не понимая, кто это мог быть, но чувствуя тревогу по простой причине — раз кровь человеческая, значит кого-то ранили, но они не слышали поблизости звуков борьбы, и в этом месте нет её следов. — Я бы не сказал, — думает Антон, отступая чуть назад, — по крайней мере, это кто-то небольшой, но сильный, и тот, кто смог не оставить следов, двигаясь по лесу, по крайней мере, ничего, помимо пятен крови, — указывает он на землю, где на примятых листьях можно обнаружить подсохшие ржавые росчерки, заметные в сумерках сразу лишь ведьмаку, девушке же для того приходится пригнуться. — Как думаешь, что это значит? — в её голосе нет страха, лишь непонимание того, что здесь происходит и стоит ли вообще оставаться на острове на ночь, в то самое время, которое люди чаще всего считают проклятым неведомыми им силами. — Ничего хорошего, — смотрит Антон вдаль, за деревья и кустарники, до сих пор кажущиеся совершенно обычными, если не вспоминать все подмеченные странности и следы крови, что вполне могут принадлежать кому-то из тех членов команды, с которыми они, возможно, не разминулись. — Было бы неплохо просто сделать вид, что ничего не было, и вернуться на корабль, но хер знает, что в таком случае может произойти, — делает ведьмак несколько шагов вперёд, двигаясь по следу. Сперва они доходят до самого края оврага, начиная по нему подниматься. Ведут их не столько примятые ветви деревьев, сколько тонкий аромат крови, прячущейся прямо под ногами, впитанной в иголки и лишайники, которые словно бы давно не видали ничего живого до этих самых пор, потому каждый шаг оставлял на них заметные отметины. Уже вскарабкавшись на край оврага, становится ясно, что здесь было именно четверо людей: все начинали спуск с разных точек и как минимум двое были босыми. Вокруг тишина без ветерка, и лишь песня играет далеко на краю сознания. Мягкая, тягучая, под такую поздно вечером было бы просто прекрасно засыпать, отдавшись её повествованию. Хотя слов и не разобрать, голос кажется глубоким, вместе с тем совсем не грубым, а бархатистым, словно бы мурлыкающим. Его можно слушать и слушать, идя по созданной кем-то тропинке вдаль, отходя от озера всё дальше, углубляясь в неизведанную чащу. Антон бы назвал мелодию красивой и успокаивающей, даже в такой момент, когда он с девушкой идёт по кровавым следам, не обращая внимания на странность ситуации. Только что-то не даёт ему этого самого желанного покоя. Нечто совсем неуловимое и незаметное даже для ведьмака или, может быть, особенно для ведьмака? Нечто, что находится между голосом и музыкой. Голос мягок и приятен, подобно колыбели, а вот мелодия не желает, чтобы слушатель уснул. Её цель развеселить, заставить кружиться в танце на балу у королей и королев, на приёмах купцов и знати. Они как масло и вода — никак не смешиваются друг с другом. «Они разные», — мелькает в голове у Антона, из-за чего тот словно бы приходит в себя так, как обычно просыпаешься из-за падения во сне. «Это лира, но голос не Серёжин!», — резко осознает тот ситуацию и мигом разворачивается к Клаве, хватая девушку за запястье и тряся за него, а потом и за плечо, когда она не приходит в себя, продолжая смотреть в пустоту, но хотя бы остановившись и не пытаясь вырваться. — Твою мать! — шипит Шастун, а после подносит руку к её лицу и зажигает крохотный огонёк игни на ладони, что отражается в её глазах, — Клава! — А? — приходит в себя девушка, мотая головой, — что это… — Слышишь песню?! — нагибается ведьмак ниже, чтобы смотреть глаза в глаза и не тратить время на бессмысленные разговоры, сейчас нужно донести всё точно и ясно. — Да, я её заслушалась и как будто… — Отключилась, — кивает Антон своим же словам, — песня пытается вырубить твой мозг. И мой тоже, — поправляет Шастун, вновь слегка качая головой, только на этот раз вбок, — но со мной всё будет нормально, а теперь слушай внимательно… Чёрт, то есть, ты не должна слушать голос, поняла? Слушай лиру, это точно Серёжа, одна из тех песен, что он играл на борту, — а потом он осознает кое-что, глядя на её непонимающее выражение лица. — Ты не слышишь музыку, верно? «Конечно же, она же человек, а не мутант, Антон, не будь идиотом!» — Да, только песня, — прикладывает она руку к налобной ленте, слегка морщась от того, как её сознание пытается бороться со вмешательством извне. — Будто бы какой-то диалект или что-то вроде того, не понимаю… — Тебе и не нужно её понимать. Клава, сможешь вернуться к Лазареву? Брать девушку с собой сейчас будет плохой идеей, к тому же барда в случае чего кто-то должен защитить. У того с собой разве что ножик серебряный, которым он обычно только струны режет. — Путь я найду, здесь недалеко, но песня, она будто бы в мозг лезет, — вновь кривится та, в этот раз уже зажимая уши, но ведьмак знает, что такое не поможет. Это словно влияние брукс, умеющих запихивать всё сразу тебе в голову без надобности произносить вслух. — Ты доверяешь мне? — спрашивает парень скорее для проформы. — Да, но что… — Сделаю то же самое, что с Лазаревым во время шторма, не то чтобы так же, но смысл тот же, — путается в словах Антон, перед тем как прерваться и вывести аксий. Принцип довольно простой — вмешаться в разум до того, как это сделает тот, кто распевает гипнотические стихи. — Не обращай внимания на песню, возвращайся к Лазареву, а как только придёшь в себя, слушай только его лиру и передай, чтобы играл, не важно что, но играл, а ещё лучше, чтобы пел, поняла? — в ответ лишь медленный кивок и затуманенный взгляд, но в этот раз виноват только знак. — Молодец, — натянуто улыбается Антон, отпуская плечо девушки, — а теперь быстро обратно! — та, не теряя ни секунды, срывается с места и с ловкостью белки, прыгая через корни и минуя ветви, скрывается позади. — А теперь нужно разобраться с тобой, кем бы ты ни был, — хмурится Шастун, доставая из ножен стальной меч. Голос не прекращает вещать какую-то историю, что с каждым шагом становится лишь громче, но от того понимание её смысла вовсе не приходит. Прямо как вампирский язык, которого Антон не знает — какая-то белиберда, произносимая, однако, крайне приятным голосом. Только ведьмак искренне не понимает, кто может ждать его на пути, выстроенном явно для него, несомненно являющимся ловушкой. Это точно не сирена, те поют чистыми голосами, явно девичьими, растягивая гласные, отчего те похожи одновременно и на звонкие колокольчики, и на оперных певцов. С эхиднами та же история, только они никогда не заманивают голосом, используя его лишь для себя. Брукса или альп? Тоже мимо. Диалект больше похож на крайне замудрёную Старшую речь, которую на слух нет и шанса разобрать. Вейл не существует — так кметы называют каждого монстра женского пола, что заманивает песнями. Эти же стихи могут петься и мужчиной, но это не точно. Голос средний. Словно бы блуждает между тем и тем, зависимо от ноты и слова. В голову лезет даже мысль о том, что это может оказаться какая безумная сирена, решившая отрастить себе ноги, а, кроме того, до безумия редкая, а именно — мужского пола. Такие существуют, но не каждому ведьмаку удаётся наткнуться на такого в своей порой длинной жизни. Если, конечно, этот самый ведьмак не лишится жизни, добровольно ныряя в расставленную ловушку, будучи хуже безмозглого зайца, угодившего в силки. Однако от размышлений Антона отвлекает сильный запах крови, явно ещё не успевшей до конца свернуться, а спустя ещё пару аккуратных, беззвучных шагов, его источник находится валяющимся в небольшом овражке, глубиной не более четырёх локтей. Даже с края видно, что это один из тех моряков, что поплыли на остров до обеда, прибыв сюда примерно на два часа раньше. «И вот что с ними стало. На другой конец для остальных можно не рассчитывать. Главное, чтобы с нами этого же не случилось». Тело мужчины не расчленено, однако и без того под ним собралось достаточно крови, вытекшей из разодранной грудины. Рёбра буквально выдраны и смотрят вверх, обнажая изуродованные ткани лёгких, под которыми неизвестно, осталось ли сердце. Что более удивительно, разодрана грудина так, словно бы у нападавшего не было первостепенной цели перекусить, скорее просто пустить как можно больше крови, разрывая артерии, в том числе и на шее. Укус рваный, но по форме совсем не похож на волка, потому идею с волколаком можно не рассматривать, а вот котолак… в теории мог бы. Сохраняя основные черты человеческого скелета и обладая разумом, что не каждый раз у них остаётся, конечно же, можно было бы оставить всего четыре полосы царапин на дереве, тем более с учётом того, что это всё продуманная западня. Только вот никто из этих оборотней-перевёртышей не обладает гипнотическим голосом и стихотворным даром. «Кто ж ты, блять, такой», — крепче перехватывает Антон меч, продолжая идти дальше, ведь тот, кто хочет увидеть свою жертву удосужился оставить крайне красноречивый след. Сумерки постепенно переходят в ночь, иногда кажется, что стоит только моргнуть, как тут же лес становится на оттенок темнее, давая медленно, но верно устающему разуму повод всматриваться в каждый ствол, корягу и куст так, будто бы у них вот-вот забьётся сердце и они ринутся в атаку на ведьмака, который прискорбно осознает, что у него с собой нет ничего, кроме двух клинков. Ни Ласточки, ни антидотов, ни доспеха, что и вовсе остался на корабле, ни арбалета, что он оставил лежать на сумке рядом с Лазаревым. Собирался же всего-то поставить силки. Молодец, одни поставил, вторые валяются у поцарапанного дерева, и ни одни из них больше не имеют значения. Единственное, что сейчас нужно Антону, — разобраться с неизвестной тварью, потому что она может навредить Лазареву, за которого он будто бы всю жизнь будет нести часть ответственности, и он вовсе не Дима, чтобы вместо того, чтобы отправить всех на корабль, самому понабрать амулетов, эликсиров, бомб и ловушек, понять что это такое, а после записать в книгу на радость потомкам, которых никогда не будет потому что ведьмаки этому миру нужны только вот в такие моменты, в какие они зачастую теряют свои жизни, а вместо них никогда уже не придут новые. Медальон на груди не дрожит, и это заставляет напрячься. Зачастую, если противник использует магию, а он не подаёт никаких признаков её присутствия, это означает либо то, что она абсолютно безопасна, либо то, что использующее её существо крайне сильно и нестандартно. К примеру, высшие вампиры. О таком варианте развития событий Шастун предпочитает даже не думать, ибо от него веет лишь безысходностью. Сейчас под ногами Антона проходит практически самая настоящая тропинка. Или же целая сеть троп, окружающая каждое растущее здесь дерево. Мха уже никакого нет, только иголки и песчаный грунт под ними на ровной земле без оврагов, скал и валунов. Только чинно стоящие сосны, среди которых выделяется одна единственная, ствол которой толще остальных раза в четыре, чтобы такую обнять, Шастуну понадобится обе его длиннющие руки. Чем ближе к ней двигается парень, тем яснее становится, что голос, зазывающий к себе, манящий, доносится именно оттуда. Не нужны больше никакие дорожки из крови, примятые лишайники и погнутые ветви. Всё решится у той самой сосны, которую прекрасно видно с корабля, с которой на него уже взирали. Нутро ведьмака кричит о том, что идти на поводу у своего незримого оппонента абсолютная и беспросветная глупость, которую нужно исправить как можно скорее, пока есть возможность и ноги не добрели до сосны, до которой осталось около пятидесяти шагов. Только Антон вынужден подавить собственные инстинкты. Ему не устроить сейчас ловушки, а останься он просто выжидать, то монстр может просто обойти его и напасть на практически беззащитную Клаву с Лазарем. Девушка с мечом, ни разу не убивавшая монстров, и бард с ножом точно не смогут противостоять твари, что рассекает своими когтями древесину, по крайней мере, физически. Так у них есть музыка, которая может отвести ментальный удар, возможно, именно она прошлым вечером и помогла на весёлом корабельном застолье, и никто не пострадал. Ноги ступают аккуратно, тихо, медленно перенося баланс с одной на другую. Попутно ведьмак оглядывается по сторонам, стараясь не упустить ни одной подозрительной тени, но не задерживать на них внимание, тут же переходя к следующей, только становится ясно, что это всего лишь очередная древесина, покрытая иголками или листьями. Он вслушивается, пытаясь понять, откуда именно разносится звук, только вот половина его резонирует в голове, переливаясь и сглаживая углы сознания, заставляя те укрыться пуховым одеялом и пропасть под ним на веки вечные. Только на ведьмаке, знающем о манипуляциях с разумом и знающем, как концентрировать своё внимание, чтобы отринуть наваждение, остриём проткнуть перину замешательства, это не может сработать так легко. Однако именно из-за поддержания собственного разума в таком состоянии, Антон не сразу понимает, что запах железа исходит не от земли. Мурашки бегут по рукам, когда сверху, над головой, впервые за пребывание на острове, слышится тихий-тихий шелест, из-за которого Шастун в то же мгновение отпрыгивает на несколько шагов в сторону, становясь в защитную стойку. Только за спиной никого нет, лишь по кронам деревьев мелькает чёрная тень, что старается скрыться каждый раз, как Антон почти нагоняет её взглядом. Это точно не белка, но и никакой не трупоед, не перевёртыш, не нимфа и не сирена. Не огромный зверь наподобие мантихоры или грифона. Не вампир. По движениям с точностью можно определить лишь то, что это животное в размерах не превышающее пони, если бы те прыгали по деревьям с невероятной быстротой и ловкостью. Песня в голове становится куда менее приятной, будто бы существо перестаёт уделять ей внимание, и вместо того старается подобрать удобный момент для атаки, ведьмаку же этого допустить нельзя, потому Антон складывает руку в знак аард, стараясь сделать его как можно более мощным. Выпущенная волна энергии ощущается не иначе, как небольшой взрыв, хлопает по ушам, а кроме того острой болью проходится по руке, что разносится по костям вплоть до самого плеча, но вместо того, чтобы схватиться за него, Антон вновь берётся за свой двуручник, готовясь к атаке, ведь аард подействовал. Тень не смогла продолжить путь, слетев с дерева. И теперь Шастун слышит её частое сердцебиение, перемещающееся от ствола к стволу, однако существо не спешит подняться обратно, лишь прячется. Сейчас бы выпить «кошку» и буквально видеть с помощью своего слуха и чутья сквозь деревья, ориентируясь по сердцебиению, дыханию, шагам и даже температуре тела, но у него сейчас нет такой роскоши. Однако, наконец, делая рывок вперёд, он обнаруживает противника, когда тот сам старается напасть немного сверху, спрыгивая со ствола, на который умудрился забраться, цепляясь когтями на мощных лапах. Антон отражает удар, попутно понимая, что эффект «тени» от этого существа появляется из-за пушистого меха, а так оно вполне себе осязаемое, и стоит его отбросить в сторону, как монстр рычит и шипит, в крайне знакомой манере. Такую слышал, вероятно, каждый человек, что выходил на улицу в своей жизни. На ведьмака взирают два пылающих огнём янтарных глаза, почти точь-в-точь, как у него самого, отражающие свет появившихся на небе луны и звёзд, с чёрными щёлочками и жёлтой радужкой. Пушистая чёрная шерсть, хвост трубой и выгнутая дугой спина в ожидании нападения. Это вовсе не пума, не рысь, не барс и даже не манул. Перед ним словно бы обычный лесной кот, от которых произошли те самые почти безобидные домашние любимцы. Только этот размером не меньше дога, а после удара острым стальным мечом по корпусу с ним ничего не произошло. В воздухе до сих пор витает разве что запах человеческой крови, что всё ещё видна на его изрядно осунувшейся морде. — Agus tha sinn a ' coinneachadh a-rithist, — произносит тот, открывая рот грозным голосом, резонирующим в голове и вполне уловимым ушами, однако Антон не имеет ни малейшего понятия, о чём он. Вновь похоже на Старшую речь, которую словно бы зачитывают наоборот. В глазах у будто бы разумного существа одна дикость, когда тот бросается вперёд, выставляя мощные лапы, однако нельзя сказать, что он очень быстрый, уже второй удар Антон удачно перехватывает, ощущая на себе достаточную мощь, которой вполне при желании можно убить человека, но вот как четверо вооруженных не смогли его сдержать… ах точно, песня, что уже успела стихнуть, дав разуму полную свободу. Схватка кота-ведьмака и кота-людоеда. Антон видит в этом некую иронию, которой невозможно насладиться до конца, парируя удары лап, отпрыгивая от выпадов и стараясь нанести собственные стальным мечом, который должен по идее подойти против этого реликта, если старые записи и шастунская память не врут. Это битва, в которой оба противника быстры и ловки, рассчитывают в первую очередь не на силу, идя на таран, а на ловкость, оттого редко когда кто-то из них приближается к другому достаточно близко. Подобное совсем не похоже на сражение с пумой, которая кидается почти без раздумий. Это существо само к себе приманило, оно живёт тысячелетиями и точно имеет регенерацию не хуже бесовской. Потому убивать нужно будет сразу, не давая возможности сбежать и восстановиться. Они оба гарцуют меж деревьев, стараясь подловить удачный момент: кот прыгает в сторону, отталкивается от дерева, выдвигая вперёд лапы с острыми длинными когтями-полумесяцами, Антон уворачивается кувырком вперёд, прямо на него, ведь в полёте нельзя сменить направление движения, если у тебя нет пары крыльев или подходящего заклинания в запасе. Наложив на себя квен, Шастун использует игни в попытках напугать животное. Огненная волна мигом разливается вперёд, заставляя землю стать чёрным океаном с огненными островами. Однако зверь тут же прыгает сквозь пламя, и от него даже не несёт палёной шерстью, та всё ещё идеально пушистая, забрызганная разве что человеческой кровью, которую так и не слизал, ожидая ведьмака. В дело вступает меч, выдвигаясь вперёд, ударяя того по лапам, рассекая воздух. После такого он должен был её лишиться, но ничего — шерсть прочнее стальной кольчуги, не поддаётся и поглощает вложенные силы, совершенно обесценивая старания Антона, бывшего уверенного в том, что сможет одолеть зверюгу сталью без особых проблем, раз наводящая морок мелодия закончилась. — Твою мать, — шипит тот, понимая, что ему либо придётся наносить куда более мощные удары, что просто-напросто смешают мышцы и кости под шерстью в одну кровоточащую кашу, либо придётся изворачиваться. Только вот арсенала для подобного у него нет. Уже во второй раз в дело вступает аард, когда Антон старается сбить противника с ног, только вот земля — не деревья. По ней чёрному зверю удаётся просто оттолкнуться назад, чтобы не попасть под раздачу, но теперь он в мгновение ока забирается на сосну, тонкие ветки которой словно бы не должны выдержать его тяжёлой туши, в которой не менее восьмидесяти килограмм. Только он не задерживается на одном месте, начиная кружить вокруг Антона, у которого рука занесена уже для третьего использования знака, как ураганом, с рычанием и диким огнём в отражающих свет глазах, монстр стрелой стремится вниз, прямо к ведьмаку, который замечает его местоположение не сразу. — Сука! Антон успевает отступить всего на шаг, что спасает ему жизнь — мощная лапа проходится по рёбрам, разрушая квен, прямо под сердцем, впиваясь стальными когтями в ткани, разрывая их до костей, рёбер, что стонут в агонии вновь появившихся на них трещин, пуская кровь, которая тут же течёт по голому торсу множеством грязных ручейков, которым не суждено оставаться порознь, когда Антон отшвыривает кота мечом о ствол той самой сосны. От раны дикость просыпается в сердце, том самом, что было под угрозой, но до сих пор чувствует её и хочет скорее избавиться. Потому вместо того, чтобы бессмысленно рубануть мечом, вновь не принеся коту никакого урона, он буквально пускается за ним вслед, попутно выводя квен, а всё затем, чтобы не дать ему полностью подняться на лапы. Антон хватает его левой рукой за горло, прикладывая на то все свои силы и стойкость, когда все четыре лапы начинают её царапать, через несколько мгновений пробивая наложенный знак, тем самым рискуя остаться без конечности. Однако того времени хватает, чтобы мечом в правой надавить в самый центр брюха, используя при том и силу, и собственный вес на бритвенно-остром кончике, который пробивается тяжело, с усердием. Шастун не видит чужую кровь, но чувствует. Запах крови хищника бьёт в нос, а вместе с тем медальон на груди начинает тихо вибрировать, оповещая об изливающейся вместе со внутренностями кота магией. Кот старается бороться за свою жизнь до последнего, брыкается, царапается, полностью разрушив щит ведьмака, нанося всё больше ран на левую руку, порой задевая его лодыжки. У Антона всё горит, но он не отпускает, доводит клинок до конца и с усердием проворачивает его, зная, что буквально выпотрошить не получится, тратя последние силы, что остались в руке, ведь шкура у реликта жёсткая, словно бы металл, такую резать почти невозможно. Но проткнуть удалось, и теперь тот медленно, но верно стихает, издавая рык, шипение, полное ненависти, злобы, переливающегося гнева, сочащегося будто бы через саму угольную шерсть, горящую в глазах. Антон не отпускает горло и меч. Чужое сердцебиение становится всё медленнее, а дыхание поверхностным и редким. Мышцы расслабляются у того и у другого. Антону предвещая жизнь. Коту скорую и неизбежную смерть. Левая рука пылает алым кровавым огнём, сочащимся из вен и капающим на звериную шерсть. Правая же почти онемела от нажима и теперь больше не в силах держать меч, что валится из рук на покрытую сажей землю вместе с владельцем, которому требуется отдышаться, а ещё, желательно, выпить Ласточку, чтобы начать процесс зализывания своих ран. — Блять, — шепчет тот, вновь вспоминая, что с собой нет сумки, и ему придётся возвращаться обратно, как только убедится, что зверь мёртв. Тот явно находится на волоске, только редкое сердцебиение ещё можно услышать, а вот дыхание уже нет, даже грудь почти не шевелится, но из последних сил, животное, которому распороли кишки и желудок, переворачивается на бок, но Антон не спешит хвататься за меч и рубить с плеча по жесткой шее. Он смотрит в жёлтые глаза, но сейчас в них лишь многовековая усталость, мудрость и ум, тот самый, за который одного из их вида когда-то прозвали «Учёным». Они смотрят друг на друга, не отрываясь и не моргая, потому что момент знаменательный. Реликт, возможно, последний из своего вида, разумное некогда существо, запертое веками на острове, обезумевшее от одиночества и многовекового голода, сожравшее здесь всё, до чего могло дотянуться, наконец уходит из бренного неродного мира, в котором его никогда ничего не держало кроме обыкновенного, самого простого из всех желаний и инстинктов, присущих всему на земле, — жить. — Taedh'll cáemm… — тяжко хрипит зверь, заставляя ведьмака внимательно вслушиваться в каждое произнесённое слово, которое он боится сейчас упустить, — don tríú tearth…vatt'ghern. Последний тяжкий вздох, последний удар сердца и последнее слово, произнесённое специально для убийцы, последними благословенными остатками разума, вернувшимися перед смертью старому существу, что жило задолго до Сопряжения Сфер. Наверное, он почувствовал облегчение, покинув этот мир, насколько то возможно для того, кто предпочитал жить телом, но умереть наконец разумом. Только сидящий рядом Антон, хватающийся за растерзанную руку, сидит в недоумении, продолжая смотреть на труп, чьи некогда пылавшие гневом глаза полуприкрыты веками. Кровь стучит в висках, однако его смущает больше всего не своё собственное состояние. Он точно выживет, никакие органы не ранены, а кровопотерю он как-нибудь переживёт, тем более, нужно просто добраться до сумки с эликсирами. Дело в другом. Ведьмак спиной откидывается на ствол высокой сосны, стараясь немного прийти в себя, попутно утопая в собственных мыслях, что теперь бегают по кругу, не понимая, за какую ниточку уцепиться. Всё потому, что последние слова кота, к которому на несколько секунд вернулся ясный разум, были произнесены практически на чистейшем Hen Llinge, потому ведьмак уверен, что услышал всё абсолютно правильно, но смысла в них мало. Хочется напоследок вздохнуть тяжко и пойти уже обратно в условный лагерь, где должны находиться Клава и Лазарев, которым точно ничего теперь не угрожает, однако до ушей доходит ярая игра на лире, сопровождаемая одной из самых активных песней барда. Что-то там про «Мелодию из семи нот», «В крови летальный яд» и «Как мне найти любовь твою», на что Шастун лишь расслабляется, не спеша подняться. Вместо того лишь слегка улыбается, прикрывая глаза и делая в голове заметку о том, что следует провести им лекцию о том, что к дракам ведьмаков и монстров лучше не лезть, не удостоверившись, что они уже закончились. Минут через десять их уже можно видеть во мраке ночи, хотя самим путникам некомфортно от подобного положения дел, когда было не из чего даже факел смастерить, ведь в сумку Шастуна не стали лезть. Они ступают с осторожностью, хотя как сказать. Это Клава ступает впереди, внимательно осматривая всё вокруг. Лазарев же, явно вняв наставлению петь, делает это без остановки. Хотя и сам беспокойно озирается время от времени. Чтобы те не тратили время зря, Антон зажигает на руке небольшой огонёк игни и поднимает ту вверх. Самому ему вставать определённо не хочется, тем более обоим захочется увидеть того монстра, что виноват в смертях членов экипажа. — Антон! — кажется, оба замечают одновременно и, забывая о любой возможной опасности, спешат к сидящему на земле ведьмаку, рядом с которым разместилась груда шерсти, на которой обычным людям кровь станет хорошо заметна лишь с рассветом. — Ты как? — бард умудряется с разбегу тут же упасть на колени рядом, явно повреждая кожу на своих шоссах, однако ему сейчас куда важнее удостовериться, что с другом всё хорошо. — Нормально, — отвечает Антон, поднимая покромсанную левую руку вверх, заставляя Серёжу скривиться при виде шрамов, — просто царапины, — но вместо того, чтобы удивлённо пялиться, тот скидывает с плеча сумку, передавая её владельцу. — Ты же носишь все эликсиры тут, и, судя по всему, они сейчас тебе не помешают. — Молодец, — ухмыляется ведьмак, правой тут же выискивая Ласточку и выпивая её одним глотком без раздумий. — Да тут нужны швы и перевязки. У тебя найдётся, чем обеззаразить? — спрашивает девушка, косясь на лежащую рядом тушу, а вместе с тем поражаясь тому, как стойко ведьмак выносит раны. Ведь мясо разодрано не только на левой, но ещё и на боку на рёбрах и обеих лодыжках. Не так сильно, конечно, но боль обязана быть страшной, а Шастун не подаёт вида. — Если хочешь, можешь, конечно, перебинтовать, у меня тут спирт должен быть, — произносит ведьмак, припоминая, что вообще-то перед ним корабельный лекарь, — но и без этого могу обойтись. — Давай сюда спирт и рубашку, — протягивает та руку, не собираясь пока опускаться рядом на землю. — Ой, да ладно, у меня только одна, сжалься, — ноет Антон, у которого есть, конечно, и вторая, с маками, но она парадная и на корабле он её не собирается надевать. — Где я тебе сейчас бинты достану, а? Тем более она уже рваньё, купишь новую в городе или у кого из команды в карты выиграешь, так что повторяю, давай сюда, лучше хоть что-то, а на корабле потом поменяем на нормальные бинты. Приходится сдаться и отдать скрепя сердце ту тряпку, которую ещё сегодня утром парень собирался зашить. — Так это вот кто угробил тех парней, да? Мы по пути увидели два трупа, не сильно приятное зрелище, — произносит Лазарев, подходя ближе к трупу. — Так это вообще кто такой? Похож на обычного лесного кота, только огромного, — пытается тот разглядеть очертания морды и лап, утопающих в шерсти так, будто бы те являются одним огромным слипшимся от излившейся крови колтуном. — Насколько я помню, в скеллигской традиции их называли «кошки Палуга», а на Континенте — «коты баюны», — отвечает ведьмак, сжимая кулак, когда пропитанная спиртом ткань резко прикасается к запястью и предплечью. — Коты Фрейи? — спрашивает удивлённая девушка, переводя взгляд с раны на монстра. — Или так, — кивает ведьмак, знающий скеллигскую легенду о том, что это якобы кошки, вырвавшиеся из колесницы их почитаемой богини. — Я, если честно, даже предположить не мог, что наткнусь на баюна. Их истребили уже чёрт знает сколько лет назад. Эти звери, как и многие другие монстры, появились на Континенте во время Сопряжения сфер и, в отличие от тех же огров, инсектойдов и грифонов с мантихорами, они стали реликтами, единицами на весь мир, так как они не создавали пар и не размножались, предпочитая существовать по одиночке. Им удалось ужиться с эльфами, от которых они переняли язык, но, как и в любой подобной истории, пришли люди, с которыми делить территории не получилось. Ведь кот должен быть главным и единственным охотником на собственной земле, которую они ревностно охраняют от посягательств, подобно чертам и бесам. И вот, волею судеб, они стали людоедами, заманивающими своих жертв с помощью песен, из-за которых появилась первая причина их губительного контакта с человеческой расой. Второй же стало то, что пошли сказки о том, будто бы их голос лечебен, помогает избавиться от любой болезни одним прослушиванием их стихов. Легенда небезосновательная, да только секрет её таится в умении наводить блажь, подобную эффекту опиумного молока, а также тому, что баюны знают всё на свете, в том числе прошлое, настоящее и будущее, из-за чего они знали способы, как можно вылечить, но сами тому не способствовали. Кошками Палуга же их называли в основном воины, имевшие дело с их якобы стальными когтями, что могли пробить доспех. Самым известным из всех стал кот из Лукоморья, охранявший башню Дюэн Тор, принадлежавшую когда-то одному чародею. Сразили его лет двести назад, Антон скорее запоминает основную информацию о монстрах, нежели в каком году произошло то или не имеющее особого значения события. Но в голове всё равно отложилось то, что того ведьмака звали Кай, и он же потом сделал многочисленные записи на эту тему, которые Позов во время ученичества читал вслух для лучшего усвоения, а Шастун лишь слушал вполуха. — Дима мне, наверное, руки бы поотрывал за это, — кивает Антон в сторону трупа, однако бард резко тушуется, отходя в сторону, будто бы внезапно мёртвое тело баюна стало ему неприятно. — Да, наверно, — его голос тих, когда парень обходит сосну с другой стороны. — Я слышал, что они предсказывают будущее и не могут удержаться от последнего предзнаменования перед смертью, он что-нибудь сказал? Антон молчит несколько секунд, раздумывая ответ на прозвучавший вопрос, заставляя всех волноваться, потому он беззаботно произносит: — Да так, если и сказал, я его не понял. Все на это лишь пожимают плечами, потому что сам ведьмак не выглядит как человек, которому предвещали смерть или какую-либо трагедию. Вполне возможно, что он не лжет, а если и так, то, может быть, ему рассказали нечто личное. В итоге Клава перебинтовывает Шастуну руку, грудь и ноги, отчего, если честно, становится куда проще идти. Да, кости не повреждены, а вот мышцы и ткани ноют внутри и жгутся о пропитанные Ласточкой лоскутья рубашки. Благодаря жёстким перемоткам и разодранным сапогам, на которые теперь жалко смотреть, голеностоп не хочет случайно подвернуться на неудачной коряге, и даже левой рукой орудовать становится проще. Вообще, конечно, странен быт ведьмака, когда после очередной битвы ты приходишь к выводу, что из всего полученного ущерба самый большой — это материальный: рубашка и обувь в этот раз, а порой клинки, болты, доспехи, ремни и так далее. Хотя за левую руку обидно. На предплечье и запястье живого места нет. Прорванные вены и сухожилия, пальцы ещё несколько дней нормально слушаться не будут, а шрамы, сколько эликсиров не пей и не выливай прямо поверх мяса, останутся скорее всего навсегда. «По крайней мере, не лицо, и то хорошо», — решает тот, ведя остальных спутников за собой к лагерю, где остался его арбалет и кое-какие пожитки Клавы, прихваченные с корабля. Огонёк горит в руках скорее для остальных, нежели для Антона. Ему и так прекрасно виден путь, и в этот раз, ведомый не песней баюна, а собственным чутьем, он выбирает слегка другую дорогу, идя по которой встречает второй труп, о котором говорил Лазарев. Картинка практически та же, не считая того, что кот этим перекусил, а не просто дал кровавый след. Руки истерзаны, но не обглоданы до конца, видимо, решил не объедаться перед боем. Подбирать погибших бедолаг сейчас нет смысла, их трупы никто уже не съест, на острове нет больше никого, ни одного падальщика, а с тем, что здесь ничего не разлагается в земле, не разносит тухлое зловоние по округе, здесь не может быть ос и мух. Мёртвый остров, осыпанный буйной зеленью. Ночевать здесь нет совершенно никакого желания. Потому в тот момент, когда с болота, более не кажущегося таким же живописным, как раньше, забираются все вещи, все трое единогласно начинают дорогу обратно. Антон молчаливо бредёт впереди, освещая дорогу остальным, а вместе с тем видит их старые следы. Удивительно, что, живя на острове столько времени, баюн не оставил на нём видимых следов помимо тех, что расположились в качестве аккуратной тропы к его логову. Вероятно, если обследовать остров ещё внимательнее, то получится обнаружить где-то следы когтей на коре или притоптанную траву, если таковая имеется во владениях корней, скал и мха. Их собственная шлюпка стоит на берегу, темнея на фоне песка. Она словно бы заброшена и совершенно не ждёт гостей, вернувшихся слишком рано. Только никому из здесь присутствующих так не кажется. Несколько часов пролетели подобно трём дням, за которые ведьмак, лекарь и бард успели пройтись по красивому лесу, обнаружить замечательное тёплое и спокойное озеро, в котором один лишь Антон успел искупаться, а после началась длинная ночь, в которой самое страшное — неизвестность для тех, кому сложнее всего за себя постоять. Для ведьмака же это ничто иное, как жизнь. Сражения, смерти, убийства, капелька самобичевания для баланса и, конечно же, вера в дальнейший рассвет, ведь один из таковых наверняка принесёт с собой нечто новое и прекрасное, а не древнее и безумное. Так ведь уже случалось не раз и не два, значит случится вновь. Чужая же шлюпка только ведьмаку видна, даже с условием света луны и звёзд, которых отчаянно не хватает из-за плывущих по небу кучевых облаков. Одинокая от того, что нужный экипаж не дождалась. Вновь ветер Антону кажется неприятным и пронзающим. Такой не бодрит и не заставляет встрепенуться. От него обычно скрещиваешь руки на груди, стараясь согреться. Но, вместо этого, он поправляет сумку на плече и все вместе они с лёгкостью стаскивают лодку практически полностью в воду. Только когда нос остаётся на влажном песке, Клава отстраняется и заставляет Антона сесть туда сразу же, чтобы не мочил ноги солёной водой. Даже Лазарев с ней соглашается, и ведьмаку приходится им уступить. Необычно быть тем, кто не просто стоит в стороне, когда другие работают, но ещё и усложнять им задачу, когда обычно всё происходит с точностью да наоборот. Однако девушка с бардом вовсе не слабаки, как могут посчитать недалёкие умы, думающие, что они оба должны быть белоручками по роду своей деятельности, потому легко справляются с задачей и усаживаются в лодку, оттолкнув её напоследок от берега. В этот раз Антон не поддаётся на уговоры девушки, приказывавшей «как корабельный лекарь», отдать вёсла ей, чтобы не тревожить руку, потому что «ничего особенного, мне как-то раз чуть ногу не оторвало, а я ещё умудрился треть страны проехать, чтобы к травнице попасть». Боль, она не страшна, по мнению ведьмака, как и шрамы, главное — просто не умереть в процессе, а сейчас от подобного у него нет ни единого шанса. Только если он не решит внезапно бросить всё и утопиться, а подобного в планах у Шастуна совершенно точно нет, а что есть, так это повторение перевязок на корабле, только с новыми бинтами, рассказ Азамату о том, что оставшиеся члены экипажа не вернутся и, конечно же, сон под боком у Графа, несмотря на то, что он прохладный. Душу-то греет лучше любого одеяла, спиртного или костра.***
— Мы не плывём в порт у Каэр Трольде? — удивляется следующим днём Шастун тому, что передала ему Клава. — Да, двое из них были из Редгилля, так что их тела нужно вернуть семьям для погребения, — отвечает девушка, размачивая сухарь в дешёвом разбавленном вине, подойдя к ведьмаку после обеда. Ещё утром половина экипажа вместе с Шастуном и Клавой отправилась на остров, чтобы найти оставшиеся два трупа и забрать их все для нормального погребения. Хотя не каждый назовёт его таковым. Мужчин с континента по традиции ждёт морское погребение, как только корабль поднимет якорь и покинет проклятое побережье, всё ещё выглядящее довольно симпатично, не считая лысеющей сосны. Сейчас же на палубах в парусину завёрнуто четыре тела и один кокон, больше походящий на сугроб. Антон не собирался забирать баюна с острова, лучше бы тот покоился с миром, если таковой вообще настиг его после смерти, но девушка настояла на обратном, заверяя, что подобное на Скеллиге будет крайне цениться, ведь это же кот Фрейи. Казалось бы, из-за того, что зверь по легендам принадлежал богине его тело должно остаться неприкосновенным, только вот они считаются предателями, самовольно покинувшими её колесницу. Ведьмак лишь тяжко вздохнул, но согласился. Лишь бы только в таком случае на органы не разбирали, только что с ним ещё делать? — Не спалось? — спрашивает та, наклоняясь ниже, чтобы рассмотреть уставшее лицо парня, на котором видны ярко выраженные мешки. — Вроде того, — потирает тот уставшие глаза, ведь прошлой ночью долгое время не удавалось заснуть. Вымотанный Антон, над которым сжалились и подарили тунику, полулежал под открытым небом на боку у Графа, взирая на звёзды. Рука практически перестала болеть, оставив за собой лишь тянущую боль, на которую можно не обращать внимание, потому что вовсе не она стала причиной внезапной бессонницы. В голове роились мысли, что отчаянно пытались найти ответ на вопрос, появившийся по завершению битвы, на который словно бы только сам баюн и мог дать ответ. Тяжко вздохнув, парень убирает со лба чёлку и поворачивает одну лишь голову набок, смотря в глубокие синие глаза Графа, в которых отражаются звёзды, отчего кажется, будто бы конь должен знать не меньше кошки Палуги, и хотя Антон прекрасно осведомлён, что тот знает не больше его, спрашивает, не надеясь получить ответа: — И что значит: «Ты вернёшься в третий раз, ведьмак?»