***
— Антон, скажи, ты можешь, пока меня рядом нет, каждый раз не натыкаться на какое-то дерьмо, притом по запаху — в прямом смысле, — зажимает Серёжа нос, как только Антон возвращается в комнату уставшим, но не побитым, даже несмотря на свою больную левую руку, таящуюся под бинтами. Возвращается тот уже к вечеру. С гарпиями пришлось повозиться. Зачистить целую стаю да без арбалета — дело довольно муторное и неприятное, хотя сложного практически ничего нет. Только вот на них ушло около двух часов, при этом пришлось подниматься на гору, чтобы разворошить всё то, к чему другие монстры могли вернуться. Внутри гнёзд валялась куча осколков стекла, ложек, кусочков доспех и кольчуг, что барахольщицы притащили с собой. Конечно же, от всего этого смердело, как от трупной ямы, потому что эти летающие курицы не заботятся о чистоте жилищ, оставляя в них останки бывшей еды вперемешку с помётом. После этого он ещё и возвращался обратно пешком. Потому что в таком виде на Графа себе не позволяет залезть. А тот шёл сперва сзади, недовольно фыркая и бодая головой, из-за чего Антон отправил коня вперёд. Ситуацию это не облегчило, потому что тот постоянно останавливался и оборачивался, взглядом твердя: «Может быть, не будешь себя мучать, и поедем вместе нормально?», — из-за чего ведьмак вслух отвечал: «Ты же понимаешь, что в таком случае мне же тебя и отмывать?» — Могу, но для этого нужно постараться, а мне как-то и так нормально, заодно, наверное, и заказ выполнил, — скидывает на пол сумку ведьмак, понимая, что и её следует потом почистить. Любая встреча с гарпиями ощущается так, словно бы измазался в куче птичьего дерьма, хотя и обляпан кровью вперемешку с перьями. — «Наверное»? — уточняет парень, выуживая из собственных вещей новую чистую рубашку и брюки на замену всему тому, в чем провёл долгие дни на корабле. — Трактирщик говорил, что по дороге на Китовое кладбище попадаются гарпии, порой досаждают рыбакам, так что, надеюсь, деревня предложит за них вознаграждение, — пожимает плечами Антон, который заранее готов к вероятности того, что провозился с целой стаей зловонных монстров просто так. — Ладно, давай лучше собирайся, я баню уже оплатил, хотя тебе б перед ней тоже не мешало всполоснуться, — вздыхает тот, забирая свои вещи. — Только возьми чего прикрыться, Клава ещё более беспринципная, чем ожидалось, и решила пойти с нами, пока остальная часть команды будет на похоронах. Баней оказывается стоящий за таверной сруб, смотрящий входом в сторону горы, где нет уже никаких других зданий. Перед ним же стоит и бочка с пресной водой для обливаний. За неимением под боком озера или реки приходится обходиться малым, но и этого вполне достаточно, если просто хочешь попытаться сперва смыть первый слой грязи, а после пойти попариться. Антон не то чтобы большой любитель бань. В них душно, жарко и потно, а хорошо становится только тогда, когда выходишь из неё, обливаясь водой, а ещё лучше — ныряя с головой в ледяную воду, только на данный момент он подобной возможности лишён. Только если бежать голышом к морю в одной набедренной повязке из куска ткани, любезно выданной корчмарём. — Тебе бы не стоило распаривать свои раны, — обращает внимание девушка, которая, судя по раскрасневшимся щекам, сидит внутри уже достаточно. — Да нормально всё, — отмахивается Шастун, выпячивая вперёд правую ногу и садясь слегка поодаль на высокий деревянный настил, на котором можно было бы и разлечься, если бы ведьмак хотел бы расслабиться, а не чувствовал бы себя здесь наоборот неприятно, с диким желанием просто счистить с себя грязь. Царапины на ногах уже практически успели зарубцеваться за прошедшие три дня, что поражает Клаву, которая никогда не видела столь быстрого заживления ни на ком. Тем более, чтобы человек всё время что-то делал, ходил, тренировался, сражался с монстрами, и всё это не повлияло негативно на процесс лечения. Шастун даже стащил с ног бинты, так как они ему больше не нужны, только предплечье от запястья до его середины всё так же похоже на куколку шелкопряда, только очень сильно запылившуюся и потрёпанную. Потому что некогда лишь отдающие серым оттенком бинты нынче заляпаны кровью гарпий, травяными зелёными пятнами и землистого цвета следами от кувырков. — Снимай эту рвань, — кивает та в сторону бинтов, — их вместе с остальной одеждой нужно будет к прачке занести, тебе сегодня новые намотаю, а то заражение может пойти, — поправляет девушка промокшие от пота волосы назад. Те сейчас выглядят непривычно без налобной ленты и височных колец, завиваясь множеством тоненьких змеек. — Ну, раз уж это говорит лекарь… Антон усмехается вместо того, чтобы слегка скривиться от тягучей боли, опоясывающей запястье, когда тот самостоятельно развязывает бинты, под которыми тут же обнаруживается рана, которая определённо идёт на поправку, но выглядит всё ещё отвратительно. Смотря на разодранное мясо, даже не собранное швами, становится понятно, что такое лучше вообще-то не мочить и не парить, чтобы зажило быстрее, но если вспомнить, что было каких-то три дня назад, то становится понятно, почему Антон закрывает глаза на свои вольности относительно, казалось бы, такой важной вещи, как собственное здоровье. В вечер после битвы с баюном, обрабатывая на корабле раны ведьмака, Клава, смотря на его левую руку, поняла, что не сможет сшить то, что оставалось от предплечья, на котором вокруг кости словно бы куски мяса накрутили. Говорят, бойся не ножа, а вилки, один удар — четыре дырки, а кот бритвенно-острыми когтями оставлял по четыре раны, сравнимые с ножевыми. У нормального человека вскоре бы пошло полное омертвление тканей с возможной дальнейшей ампутацией из-за угрозы сепсиса, ведьмачьи же эликсиры не позволяли подобному произойти. Вот сейчас мышцы явно стали приходить в порядок, больше не выглядя так, словно бы вот-вот отпадут. Вместо струганины на предплечье, всё стало приобретать более приемлемый вид, если его можно таковым вообще назвать. Хотя бы кровь не течёт ручьём, а покрывает алеющее безобразие ржавой коркой, уже хорошо. — Болит? — спрашивает девушка, поражаясь тому, как парень перед ней никогда не показывал своей боли. — Я же говорю, нормально, — беззаботно отвечает Антон, замечая, как Серёжа слегка качает головой, отводя взгляд. Потому что знает, что друг врёт. Антон кладёт свою руку так, чтобы о колено упирался только локоть, всё для того, чтобы та не касалась жёсткого дерева, о которое есть шанс по неаккуратности словить занозу, а это будет не только неприятно и неудобно, а больно. Нервы-то у него никуда не делись, а болевой порог после становления ведьмаком не стал выше. Порой некоторые не смыслящие в боли люди заявляют, что к ней можно привыкнуть. Что, мол, суставы у меня болят и всё равно же как-то хожу, привык! Просто это очередная игра на контрастах. Если встать удачно, то ты её облегчишь, и, в сравнении с прошлой, она покажется ничем. Однако в тех случаях, когда тебя колют, режут, травят, обжигают и так далее по списку экзекуций, проводимых монстрами и людьми, тебе не остаётся ничего, кроме как приспособиться к ней. Выворачивать руку так, чтобы её не пронзали судороги в тот момент, когда разодранная плоть начинает вопить в агонии прямо в голову, игнорировать горящие внутренности и довести дело до конца, чтобы потом облегчить своё состояние. Боль создана для того, чтобы предупреждать об опасности, но вместе с тем Антон прекрасно справляется с анализом приближающейся смерти и сам с помощью разума. Всё хорошо, если полученная рана не ведёт к скоропостижной смерти, получить такую не страшно, терпимо. Даже сердце не ускоряет свой бег. Ведьмак совершенно спокойно воспринимает все те моменты, когда он был близок к смерти, по одной глупой причине — он всё ещё жив. А если так, то без разницы, сколько раз его протыкали, резали и кусали. Главное, это пережить, а боль сама по себе лишь неприятность, от которой порой хочется выть, но совсем не она впивается в разум на охоте. Подобное происходит только под пытками. Когда ей нет конца и именно она самоцель. К счастью, подобного опыта у Антона не было, потому что он самый обычный ведьмак, на чьих плечах не лежит ответственность за что-то, помимо себя и его небольшого круга друзей. Вечером Антон заваливается в снятую в таверне комнату раньше всех, даже не думая явиться на ужин или просто перекусить. Он устал и наконец может отдохнуть. Серёжа с Клавой всё ещё продолжают сидеть в бане, периодически освежаясь, а ведьмак в свою очередь засыпает, и даже исходящий из трапезной шум ему не мешает. Нужно было бы, конечно, подождать девушку, чтобы та по своему настоянию перевязала раны на корабле, но ведьмаку требуется отдых, в отличие от некоторых, он не провалялся весь день на кровати.***
Деревенского старосту приходится практически уговаривать для того, чтобы тот дал заказ на гарпий, да и оплата выходит довольно своеобразной в виде копперов и геллеров, чёрт знает каким образом сюда попавших, но Антон соглашается, однако сперва ему нужно сделать вид, будто бы он идёт выполнять заказ, а то так, узнав, что ведьмак уже разрушил гнездо просто по стечению обстоятельств, ему могут не выплатить ничего, просто потому что уже и так всё сделал. Помог сам себе, и никто тебя об этой услуге не просил, значит и денег тебе никто не должен. С подобным приходилось не раз встречаться в молодости, пока не уясняешь простое правило — убил монстра, храни это в секрете в ожидании заказа на него. К счастью, никто практически не бродит по дорогам к Китовому кладбищу и не приближается к старым руинам с гарпиями, потому в планах Антона вернуться в деревню вечером, оставив на время Серёжу на попечение самому себе, и съездить к охотнику, а то труп баюна уже начал пованивать. Сегодня Граф начищен щётками из китового уса до блеска, и даже седельные сумки к нему не прикреплены, ведьмачьего коня в нём выдает только перекинутый через круп и закреплённый свёрток с ржавым пятном крови на одном боку. Охотник вроде как живёт у леса. Не сильно далеко, на лошади галопом минут десять, но Антон никуда не спешит. Быстрым аллюром он насытился вчера, сегодня же можно просто пройтись и на самом деле поглядеть внимательнее по сторонам. Скалы, редкие сосны и травы лишь на словах кажутся повсеместно одинаковыми. На деле они уникальны. Нет двух одинаковых деревьев на целом Континенте, потому иногда даже, выпрыгнув из портала в совершенно непредсказуемом месте, со временем можно узнать, казалось бы, незнакомые места, по которым уже однажды проходил. В прошлом месяце или десятилетии. Для того, чтобы добраться до поворота, ведущего в лес, требуется всего около получаса. Туда ведёт узкая тропка, скрывающаяся меж деревьев, среди которых помимо сосен теперь встречаются и мощные дубы, подобные бравым войнам, и скорченные вязы, напоминающие своими узловатыми телами стариков, только есть одна небольшая проблема. — Допустим, до леса я дошёл, — оглядывается по сторонам Шастун, пока размеренно бредёт по тропинке, — но что-то домов здесь нет. «Вероятно, корчмаря нужно было расспрашивать тщательнее», — или же слушать внимательнее. В итоге дорогой, что могла бы привести парня к нужному месту, выбирается самая очевидная тропа, по которой точно хотя бы иногда ходят люди, притаптывая окружающие её травы и не давая им разрастись по этой тонкой ленте, ведущей сквозь лес, в котором, в отличие от скалистых предместий рыбацкой деревни, точно кишит жизнь. Стоит проехать несколько десятков шагов, как Антон слышит шелест за кустами ракитника, в которых мелькает охапка практически чёрных перьев — похоже, он спугнул затаившегося там самца глухаря, поспешившего скрыться куда-нибудь подальше. Это вызывает лёгкую улыбку на лице ведьмака — лес, в котором можно с ходу встретить его обитателей, кажется правильным. После острова баюна, глаз, наверное, и медведю радовался бы. Тропинка вихляет меж деревьев, скатываясь порой в неглубокие овражки или поднимаясь на кочках, которых благодаря скалистой местности неподалёку всё ещё достаточно. Однако спустя примерно двадцать минут Граф выходит на дорогу, которая явно является таковой по своему предназначению. Здесь и следы лошадиных копыт разбросаны по подсохшей грязи, и колеи от телег виднеются. Вероятнее всего, даже при том, что этот путь не является важным для всего острова, им нередко пользуются жители близлежащих деревень. — Допустим, — оглядывается по сторонам ведьмак, — но хотелось бы не этого. Ехать обратно и блуждать по лесу в поисках охотника уже нет никакого желания, потому Антон просто едет дальше, в любом случае не потеряется. Остров недостаточно большой, и за несколько часов он мог бы доехать от одного его края до другого, а за пару дней, даже с учётом перерывов, вполне способен обогнуть побережье. Правда не каждое место окажется проходимым для коня, даже для такого, как Граф, но факт остаётся фактом — ехать дальше можно без оглядки. Одно лишь знание, что за спиной восток, а над кронами леса виднеются края горного хребта, даёт полноценное понимание своего местонахождения. В скором времени до ушей ведьмака доходит людской гомон. Около дюжины человек спорят друг с другом, но вовсе не агрессивно, а стоит подъехать ещё ближе, причина становится предельно ясной: на дороге стоит двойка лошадей, чьи, вероятнее всего, владельцы придерживают тех за уздцы под аркой, сколоченной из трёх обтёсанных стволов деревьев. — Где этого Рагнера носит? Уже ведь давно за полдень, сколько можно ждать?! — возмущается девушка лет тридцати с заплетёнными вокруг головы рыжими волосами. — Да хер его знает! — рычит лысый мужчина с бородой цвета сена, на которой виднеется пара косичек, украшенных деревянными бусинами. — Не могла ж его кобыла ногу подвернуть, пока зерно возила, он ведь нам ставки срывает! Тут и думать нечего, что происходит: похоже, жители близлежащей деревни задумали гонки и уже устали ждать последнего участника, что всё никак не появляется. Лошадей на островах не так уж много, всё держится на одних лишь кораблях. Что военное дело, что чахлая экономика. Так что ездоков редко здесь встретишь. К примеру, в том же Редгилле не найдётся ни одной даже самой дряхлой кобылы, а единственная конюшня стоит у таверны в ожидании редких гостей. Наконец, когда Антон подъезжает ближе к перекрёстку, на котором начинается старт, собравшиеся там люди обращают на него внимание, в их числе и лысый бородатый мужчина, вероятнее всего ставки и организующий. — Эй, всадник! Давай сюда! — кричит тот, надеясь, что Антон не свернёт в другую сторону. «Наверное, это плохая идея», — проносится в голове, однако Графа тот не разворачивает, а идёт напрямик к арке, куда тут же подскакивает островитянин. — Парень, давай к нам, нам как раз не хватает третьего, да и конь твой очень даже ничего, как я посмотрю, — проходится тот взглядом вскользь. — Не думаю, что это уместно, — пытается отказаться Антон по одной причине — Граф всё же голем, и подобная гонка в его представлении смахивает на мухлёж. Вряд ли обычные люди раскроют то, кем является его жеребец на самом деле, но сыскать славу мошенника во второй день пребывания на Ард Скеллиге совсем не хочется. — Ой, да ладно, — отмахивается тот, после пристраивая руки на своём выпирающем животе, — ты, похоже, ведьмак, так это же ещё интереснее, вы у нас редко бываете, но знал я одного, тот вообще во всех забегах выигрывал, а ты неужто хуже? Взять Антона на «слабо» вообще-то довольно сложно, он один из тех, кто в подобной ситуации может с чистой совестью ответить «да, слабо» и пропустить мимо раздражающий фактор, но сейчас его всё же интересует предложение, но вовсе не потому, что его сравнили с каким-то другим ведьмаком. «Ну, если что, они ведь сами виноваты будут, да?» — А что насчёт взноса? — вопрос денег, как всегда, стоит во главе угла, тем более сейчас, когда кошелёк в таверне, но даже с ним не факт, что хватило бы. — Согласен значит! — потирает ладонями бородач. — Отлично! А насчёт денег не волнуйся, Рагнер за себя внёс, но не явился, так что его вина, давай, вставай на старт, только поклажу для начала сними, а то у тебя там явно не мешок одуванчиков, — косится тот на ржавое пятно, однако не задаёт лишних вопросов. Антону кажется, что здесь должен быть какой-то подвох, однако тот сперва не заметен, а раз так, то ладно, можно просто развеяться, тем более Граф бьёт копытом в нетерпении, становясь на старт, однако перед тем, как организатор успевает крикнуть собравшимся дать место участникам, ведьмак успевает спросить у того насчёт трассы. Оказывается, та должна быть вроде как довольно незамысловатой: обогнуть кольцевую дорогу и вернуться к начальной точке. Одна проблема: места эти не знакомы, потому можно где-то спутать поворот и вообще уехать в сторону Каэр Трольде, но с другой стороны, он ничего не теряет, тогда почему бы и нет, верно? Противники, одним из которых является мужчина на гнедом мерине, в котором явно намешано множество пород, что выдаёт его как одного из родившихся точно на Скеллиге, а другой — статная женщина в зелёной тунике, под седлом которой сухонькая пегая лошадь, явно трофейно-офирская, наверняка подарок мужа, грабившего корабли в Великом море, косятся на ведьмака на огромном коне. Женщина наверняка ещё надеется победить, всё же её лошадь скаковая, а вот мужчина явно теряет энтузиазм, заранее прощаясь со своими деньгами. Только срывается команда «Поехали!», а в воздухе слышится свист и крики поддержки от зрителей, каждый из которых наверняка сделал свою ставку, как Граф срывается с места, уже на старте вырываясь вперёд, громко фыркая, издавая звук, словно бы в небе грянул гром. Даже Антон не ожидал подобного энтузиазма от голема, которому очень, похоже, хочется показать лошадям из живой плоти и крови, кто здесь самый быстрый, красивый и просто лучший. Но ведьмак не решается на ходу сказать: «естественно ты, кто же ещё?», — так как тот позволяет жеребцу мчаться с той скоростью, с какой ему хочется, совершенно того не притормаживая, и в итоге Граф срывается даже на карьер, отчего Шастуну приходится крепче держаться икрами и сосредоточиться на том, чтобы его тощая и плоская филейная часть была пригвождена к седлу, и надеяться, что потом поясница не будет болеть от подобного. Лес превращается в одну зелёную палитру с бурыми вкраплениями, но когда глаз цепляется за поворот, Антон намекает коню о том, что следует повернуть направо, слегка замедлившись, что тот тут же выполняет и вновь возвращается к своей безумной скорости, от которой Шастун тоже получает удовольствие. Вчера был приятный галоп, при котором не нужно практически напрягаться самому, сегодня же они оба чуть больше походят на команду. Хотя ведьмак без стыда может признаться в том, что сейчас в их тандеме ведёт явно не он. И не потому, что Антон держится за повод только лишь из-за старой привычки, когда он обучался, а потому, что радость от происходящего в первую очередь сейчас получает именно Граф. В некоторых точках на дороге стоят люди, скорее простые зеваки, которым поручили присмотреть за тем не свернут ли участники с дистанции, а те и не против просто собраться вместе. В конце концов, гонки в первую очередь существуют для тех, кто в них участвует и тех, кто делает на последних ставки. На парочке поворотов конь резко дёргается из-за них, а всё потому, что люди слишком любят высовывать свои длинные носы на дорогу, высматривая, где же сейчас участники, и совершенно не ожидая чёрного урагана, что мчится с немыслимой скоростью. Антону остаётся лишь выругиваться в такие моменты, ведь сверни он кому шею в подобной ситуации, выйдет, мягко говоря, нехорошо. Кажется, что не проходит и трёх минут, как тропинка, на которую им пришлось съехать, следуя маршруту из стоящих вдоль неё людей, вновь превращается в знакомую дорогу, на которой виднеются «ворота», с которых всё начиналось и которые жеребец уже через пару мгновений пересекает, самодовольно ржа как над другими лошадьми, давно оставшимися позади, так и над лицами всех тех, кто ставил на других всадников. Похоже, несмотря на очевидное преимущество ведьмака, значительное большинство проголосовало за остальных двух по принципу «свой-чужой». Поддерживать членов своей общины и верить в их победу, несмотря ни на что — достаточно распространённое явление, особенно здесь, на Скеллиге. Где-нибудь на Континенте в подобной ситуации, где непрофессиональные лошади соревнуются друг с другом, и одна из них выглядит явным фаворитом, катализатор остался бы в минусе. — И победителем нашего заезда становится ведьмак! — объявляет организатор, в большей части под ропот толпы, в которой, однако, всё равно можно услышать несколько радостных возгласов. Либо те правда поставили на Антона, либо просто радуются тому, что кто-то из неприятных им участников не смог добраться до финиша первым. Антону же внимание не нужно, потому он быстро выскакивает из седла, в то время как Граф продолжает стоять у арки, показывая себя во всей красе, а кроме того, чтобы посмотреть на других лошадей свысока, что ему удастся в прямом смысле. Следующая участница добирается через две минуты с видом человека, съевшего горсть незрелой красной смородины, однако высказать ей нечего, лишь смотрит на ожидающего своей награды ведьмака с прищуром, на что тот лишь безразлично пожимает плечами, мол, я, что ли, виноват, я сперва вообще отказаться пытался. Мужчина же на своей гнедой кляче добирается ещё через секунд тридцать, на что несколько из собравшихся парней кричат ему в спину на местном жаргоне, в котором ведьмак практически не разбирается, понимая лишь некоторые из ругательств, смахивающих на те, что так любят краснолюды. Сперва приходится подождать около получаса, когда к организатору приходят все наблюдатели, смотревшие за гонкой с разных мест, чтобы подтвердить, что никто не сворачивал с маршрута. И только потом, когда те до конца высказывают своё мнение о «шторме», пронёсшемся мимо них, начинается выдача призовых денег. Стоя у ствола одного из дубов, разместившихся вдоль дороги, шагах в десяти от деревянной арки, Антон видит, что, судя по всему, на него поставило от силы два человека. С одной стороны, можно восхищаться тем, как каждый болел именно за своего ближайшего земляка, а с другой — их глупостью с учётом всех факторов. Когда организатор начинает озираться по сторонам в поисках кого-то, Шастун решает, что, вероятно, и до него очередь дошла, потому наконец отталкивается от дерева, направляясь в сторону мужчины, который только сейчас его замечает. — А, ведьмак! Отличный заезд! — идёт тот навстречу, начиная рыться в своём кошеле в виде простого кожаного мешочка, перевязанного шнурком. — Не рвани ты так сразу на старте и не скажи мне каждый, кого не спроси, что ты ни разу не съехал с трассы, я бы подумал, что ты на половине круга свернул. Вот это у тебя, конечно, жеребец резвый, не зря, наверное, ведьмачий. В итоге мужчина отсчитывает ровную стопочку довольно потёртых оренов, протягивая те Антону. А у того в голове наконец вырисовывается, в чём был подвох, и что он по своей невнимательности пропустил, становясь на линию старта. «А сколько вообще должен быть выигрыш?» — не тянется он пока за деньгами, будто если жестом согласится принять, то возможный спор на том будет окончен. — Эй, Мальт, отдай ему сколько положено. Ты же понимаешь, что наёбывать ведьмака чревато? А это даже меньше взноса участников, — доносится голос со стороны. Только сейчас Антон обращает внимание на ещё одного зрителя, остававшегося всё время в тени совершенно незамеченным в своём чёрном балахоне, не скрывающем, однако, рук и лица, вероятнее всего намеренно, ведь на них есть, что показать. По бледной коже незнакомца ползёт целая череда чернильно-чёрных татуировок, подобных которым не встретишь на моряках. У тех всегда имена, обереги и пошлость во всех её выражениях, у этого парня ситуация иная. Стоит пройтись мимолётным взглядом по шее, лицу и плечам, как становится ясно, что они имеют не просто эфемерный смысл, а созданы на условиях возможного применения их в магических целях. Каких, однако, у Антона не хватает знаний. Уже потом ведьмак смотрит на его коротко стриженные волосы, словно бы специально, чтобы показать круглые кончики ушей, не имеющие отношения к эльфской расе. Хотя наверняка сам по себе он является квартером со своими высокими острыми скулами и довольно высоким ростом. — Scroodgee, — ворчит организатор, обращаясь к вышедшему из тени деревьев парню словом, которое на Старшей речи эквивалентно «мудаку», «козлу» или просто «гаду» на всеобщем. Не грубый мат, но показатель неприязненного отношения, — мог бы и раньше подойти. — Так должен же кто-то тебя нахуй послать, если б ведьмак затупил, — хмыкает тот, подходя ближе и красноречиво смотря на мужчину, которому, похоже, рядом с ним находиться совершенно некомфортно, однако тот не решается более сказать слово против. Антону это напоминает поведение некоторых кметов на Континенте, с той лишь разницей, что организатор в итоге хмурится, но послушно начинает заново отсчитывать монеты из своего кошеля, передавая их сперва незнакомцу с неприязненным видом, а после и Антону. В этот раз стопка стала рассыпанной горстью, весящей в два раза больше. — Вот так-то лучше, — хмыкает забитый татуировками парень, пересыпая монеты в свой кошелёк, в котором что-то да есть. — Давай, до следующих забегов, Мальт, — подбрасывает тот с довольным видом кожаный мешочек. — Надеюсь, ты на них не явишься, — фыркает мужчина, отряхивая руки так, словно бы брал только что не деньги, а помёт, после чего уходит, не дожидаясь ответа, направляясь вдоль дороги, проходя под деревянной аркой. — И к чему был этот рыцарский акт добродетели? — спрашивает Шастун, обращаясь к последнему оставшемуся здесь человеку, который, в отличие от остальных, не спешит удалиться, а лишь заинтересованно смотрит на ведьмака, того совершенно не скрывая. — Если есть возможность выбесить того, кто тебе не нравится, её никогда нельзя упускать, — скалится тот, переводя взгляд на стоящего в стороне Графа, — да и вообще интересно, на чём это ты к финишу приехал, и не пизди, что это обычный конь, — по-гусиному вытягивает тот шею, заглядывая за спину Антону, которому это всё не нравится. — Допустим, но ты остался в выигрыше, так что бежать жаловаться деревенским на мухлёж в забегах не будешь, — складывает ведьмак руки на груди, но с места не двигается. Тип перед ним вроде бы и подозрительный, но, с другой стороны, дурного намерения от него не ощущается. Либо хороший актёр, либо ему не то чтобы есть до всего этого дело. — Да не кипятись ты, ведьмак, лучше скажи, кого грохнул-то, а то отсюда хер проссышь. Здесь в округе вроде всё пока спокойно, если, конечно, не кто-то из стариков сделал заказ. Хотя, с учётом исходящего от него запашка, не думаю, что они тебе за такое заплатят. — Нет, это не заказ. Скажем так, я просто не знаю, что с этим теперь делать, думал, может, к охотнику завезти, чтоб обработал, но, похоже, проехал мимо. — Сейчас бы охотнику на чудовищ тварюгу к обычному охотнику везти. Из меня таксидермист получше будет, чем из островитян, — явно намекает тот на свои услуги, потихоньку начиная шагать в сторону Графа, чтобы взглянуть наконец на заинтересовавший его труп, от которого до сих пор слегка фонит магией, отчего медальон на шее Шастуна постоянно чуть теплее температуры его собственного тела. — Не слышал, чтобы друиды на подобном специализировались, — встаёт рядом с коконом из парусины Антон, кладя на него руку, задней мыслью раздумывая, стоит ли показывать. Не потому, что баюн — какая-то тайна, а потому, что раскручивать довольно муторно. — А почему если это Скеллиге, то сразу друид, а? — возмущается тот, пробегаясь взглядом по Графу, а уже потом останавливаясь на пованивающем трупе. — Я вообще и швец, и жнец, — заявляет тот. — И на дуде игрец, я тебя понял, — заканчивает за него фразу ведьмак. — Может быть, назовёшься, а то в голове только брошенное тем мужиком Scroodgee вертится, а хамить при первой же встрече — не лучшее знакомство. — А мне в общем-то нравится, сразу расставляет все точки над «и», и ни у кого не возникает вопросов, почему я деру за свои услуги дорого. Давай, показывай, что у тебя там за фигня, разберёмся. — Теперь я вот думаю, а нужно ли оно мне. Звучишь не иначе, как аферист. — Да ладно тебе. Короче, давай так: сможешь удивить этим самым трупом, в качестве оплаты возьму не деньгами, а чем-нибудь из его составляющих, пока буду разбирать. Идёт? — протягивает тот руку. — В таком случае не вопрос, мне лично из него, считай, ничего почти и не нужно, — пожимает Антон в ответ. «В любом случае из этого ничего дурного выйти не должно. Этот парень, конечно, мутный, но всех, кто водится с магией, можно назвать таковыми». — Раз согласился, пошли тогда, не на дороге же раскладываться. Я тут живу не сильно далеко, — машет тот за собой, направляясь вовсе не по дороге, а ныряя сразу в лес, на северо-восток. Антону в любом случае интересно, потому он следует за незнакомцем, порой поглядывая под копыта Графу, которому приходится ломать сучья, встающие у него на пути, которые людям нужно просто отодвинуть рукой, а порой нагнуться. После подобных походов Антон начинает чувствовать себя хотя и статным, но сутулым, постоянно прогибаясь в местах, в которых нормально прошли бы только краснолюды, низушки и гномы. По крайней мере, подобным страдает не он один, но ещё и идущий спереди парень, порой оборачивающийся, когда Граф ломает очередную ветку, неудачно вставшую у него на пути. — Кто бы тебе его не сделал, — похоже, по жизни хрипловатым голосом обращается незнакомец к Антону, — он сильно перестарался с габаритами, — останавливается он, чтобы оглядеть последствия их прогулки: и следопытом быть не нужно, чтобы вычислить траекторию их движения. — Его вообще-то зовут Граф, — отзывается Шастун, становясь рядом. Кроны деревьев закрывают собой большую часть неба, и по солнцу сложно определить, сколько сейчас времени, но похоже, что миновало за час. Краем сознания он вспоминает о Серёже и надеется, если бард и решил этим днём чем-то заняться, то хотя бы с собой прихватит Клаву. Корабль, по её же словам, ещё пару дней должен будет стоять на пристани перед тем, как направиться в порт Каэр Трольде. — Чародея? — поднимает тот в непонимании бровь, над которой чернеет полоска рун. Теперь приходит время Антона смотреть в ответ как на идиота. — Ага, «Граф» же это прям вполне нормальное имя для человека, всех прям повсеместно так и зовут. А Граф перед тобой, — кивает Шастун так, словно бы нет ничего более естественного в мире. Парень сперва пялится на одного, потом на другого, по глазам видно, что о чём-то думает активно, однако вслух выдаёт только: — Нихера не удивлён, если честно, — фыркает тот, продолжая движение, уже нога в ногу с Шастуном с одной лишь разницей, что обходят оба вылезшие из земли дубовые корни либо в разные стороны, либо один наступает на них, а другой перешагивает. — Может, скажешь, чья работа? Антон всегда не против поговорить об Арсении, расхваливать его — практически одно из его любимых занятий, которым он может заниматься часами напролёт, даже не замечая того, что у собеседника успевает начать кипеть мозг и вянуть уши. Только вот обычно подобным он занимается с друзьями, с которыми знаком не один год и которые готовы его слушать. Клаве на корабле перепала лишь малая толика информации скорее из личных терзаний самого Шастуна, ведь даже имени Попова он не упоминал. — Одного чародея с Континента, — вкрадчиво говорит он, не собираясь развивать эту тему и, кажется, до собеседника это доходит мгновенно. — Понял-принял, какому-то хую с горы растрезвонивать всё правда не стоит, — хмыкает тот, ничуть не обижаясь. — Но я Эд, если что, — переступает тот через узенький ручеёк, размывший землю так, что с годами приобрёл вид глубокой трещины в земле, воду из которой ладонью точно не зачерпнёшь. — Вот просто Эд без любимых чародеями фамилий и званий? — уточняет Шастун, видя уже, куда именно они держали путь: шагах в двадцати виднеется резкий обрыв идущего дальше холма, перетекающего позже в подножие горы, на котором раскинулся мощный дуб, чьи корни здесь, внизу, образуют достаточно широкий проход в образовавшуюся под деревом пещеру. — Если б я стал заканчивать Бан Ард, то, может, сейчас бы и выёбывался, называя себя «Эдуард Выграновский», но, к счастью, я то место бросил. Подобное заявление Шастуна искренне удивляет, ведь большая часть любителей магических наук только и может, что мечтать выпуститься из этой академии, из которой множество студентов просто вылетают, не справляясь с программой. Эд, похоже, и в правду своеобразный человек. — И чего так? — всё же интересуется он, уже видя кошачьими глазами, что находится в пещере под холмом, хотя факелы в ней и не зажжены. — Скучно, — пожимает тот плечами, останавливаясь перед входом и дожидаясь Графа, что оказывается рядом буквально через пару секунд, активно переставляя ногами по образовавшейся здесь широкой поляне. — Решил по миру поблуждать, вот на Скеллиге последние лет десять живу, тут, знаешь, ничего так. Чародеев местные недолюбливают, но с некоторыми друидами договориться получается. Начинаешь ссать им в уши, какие они замечательные учителя, выполняешь парочку поручений и, после совместного распития настойки, некоторые посвящают тебя в ученики. «Похоже, у него просто такой стиль жизни», — решает Шастун, что в чём-то это похоже на него самого, только знания по миру он зачастую собирает случайно, а не выпытывает их у кого-нибудь силой убеждения. — Ладно, куда тебе его нести? — развязывает ведьмак крепления, державшие кокон, и подхватывает тяжёлую тушу на руки, надеясь, что у Эда нет какой-нибудь лаборатории глубоко под землёй, куда бы пришлось спускаться по сотне ступеней. — Да швыряй прям тут, у меня там никакого стола нет, если что, придётся надыбать, тем более солнечный свет лучше факелов и светочей. — Как знаешь. Конечно, Антон не стал кидать тушу на землю, а аккуратно положил, чувствуя, как по левому запястью проходит волна боли, когда его приходится напрягать, однако оно не мешает начать раскручивать парусину, которая на последних двух слоях слегка слиплась от излившейся на неё крови, успевшей застыть ржавыми корками. Оба парня слегка морщатся от запаха, а сам ведьмак надеется, что надоедливые мухи не ринутся сразу же на успевшую протухнуть добычу, кажущуюся жужжащим настырным созданиям деликатесом. Как ни странно, шкура баюна всё ещё выглядит блестящей и лоснящейся, не считая того места, что было пронзено мечом. А вот глаза успели начать вытекать, являя собой крайне неприятное зрелище из слизи, скопившейся на верхней части его морды. Только несмотря на это, Выграновский не брезгует взять того за челюсть, чтобы рассмотреть внимательнее. — Достаточно интересно? — отойдя слегка назад произносит ведьмак, которому запах тухлятины бьёт в нос. То, что он прекрасно умеет терпеть и, ощущая его, организм не стремится выблевать завтрак, вовсе не означает, что стоять над источником сего аромата приятно. — Знаешь, — чародей сидит на корточках, продолжая рассматривать баюна, переходя с морды на его широкие тяжелые лапы, чтобы нажать на грубые подушечки и заставить того показать скрытые когти, может быть, и не созданные из металла, но правда имеющие серый стальной оттенок, — я мог бы сказать, что ты притащил туфту в виде мутировавшего лесного кота-переростка, если бы от него так магией не фонило. Так это что за хренотень? — проводит тот вдоль заляпанной кровью раны, из которой видны вероятнее всего кишки или ещё какие органы, Шастун особо не рассматривал. — Ты, конечно, в Бан Арде не доучился, но должен же знать, у какого кота почти непробиваемая шкура, по легенде имеет стальные когти, а ещё заманивает жертв песнями. — Да ты гонишь, баюнов уже хрен знает сколько лет не встречали, — поднимается Эд, растирая между пальцев остатки крови и лимфы, что так и не засохли, находясь долгое время под тканью. — Четыре дня назад к востоку от Ан Скеллига, убил четырёх членов экипажа корабля, на котором я сюда и приплыл, — отвечает ведьмак, наблюдая за тем, как лицо напротив сперва недоверчиво косится на труп, а после, уже без самодовольной улыбки, что постоянно до этого присутствовала как на губах, так и во взгляде, поворачивается к Антону. — Визуально, конечно, ничего особенного, но ты, ведьмак, грохнул редкую зверушку. Это он тебя так? — кивает парень на перебинтованную руку Шастуна, которую рефлекторно хочется спрятать за спиной. Негоже ведьмакам ходить ранеными, но голые незажившие шрамы, по его мнению, выглядят куда более жалко, чем просто обёрнутая вокруг предплечья сероватая полоска ткани. — Да, пустяки. Ну как, берёшься за работу? Выграновский сперва кидает взгляд на Графа, потом на самого ведьмака и только после всего этого, возвращается к лежащему на обрезке парусины баюну, под которым ткань кажется совершенно лишней. Тело кота на обычном травяном покрове с ветошью и мелькающими в нём насекомыми выглядело бы куда более органично. — Ты принёс сюда вымирающий вид, которого вживую видали разве что трёхсотлетние старики, конечно, да, когда ещё выдастся возможность покопаться у баюна во внутренностях? Тем более у меня уже есть варианты, куда можно было бы пристроить получившуюся работу. Тебе же нужно чучело, верно? — обращается тот уже более свободно, без серьёзности или натянутого дружелюбия. — Честно сказать, без разницы, — пожимает плечами Шастун, чувствуя, как Граф толкает его носом в бок, и тут же уделяя ему внимание, гладя его морду. — Вот и отлично, пошли заносить тогда, думаю, используя алхимию, управлюсь и меньше чем за неделю, тебя самого вообще как зовут-то? — скептично посматривает Эд на ведьмака и его голема.***
Следующие несколько дней выдаются для Антона достаточно насыщенными на события по причине того, что теперь он не только сопровождает Серёжу, куда тому заблагорассудится. К примеру, за прошедших четыре дня он успевает с ним пройти по дороге к Китовому кладбищу, где разбросано достаточно огромных скелетов, на которые барду было интересно поглазеть, хотя запах разложения сбивал с любого возможного высокодуховного настроя, всё же помимо рёбер и хребтов огромных морских животных, там присутствует и достаточно свежий экземпляр, которому уже пара недель. У Стоп великана — огромной скалы в форме арки на самом краю Ард Скеллига — они надолго тоже не задерживаются, в первую очередь потому, что в тот день начался дождь, от которого на прибрежной полосе прятаться не хотелось, тем более холодный ветер задувал капли и под саму арку, являющуюся не более чем просто живописным местом, не несущим в себе ничего мистического. Ведь ведьмаку известно, что мёртвые великаны вовсе не превращаются в камень, а разлагаются прямо как киты, выброшенные на берег — долго и неприятно. Больше всего из ближайших к Редгиллю мест барда впечатляет дуб Гединейт — священное место как для друидов, так и для всех жителей архипелага. Именно под ним обычно проводятся все важнейшие события для островов, к примеру коронации, свадьбы, а порой и похороны. В тот день, когда сюда являются ведьмак и бард, ничего подобного не происходит, однако удаётся встретить здешних друидов. Лазареву с ними не о чем болтать, как и им с ним, а вот Шастун интересуется товарами травника, хотя ничего не покупает, чем вызывает недовольный взгляд старика, да и только. Конечно, можно было бы пройти мимо, ни о чём не спрашивая, однако разузнать, нет ли в наличии каких редких травок по умеренной стоимости, никогда не помешает. Антон, может быть, эликсирами не пользуется часто и особенно какими-нибудь мудрёными, но возможность навариться на перепродаже всегда интригует. К сожалению, не в этот раз. На третий же день от того, когда ведьмак отдал тушу баюна Эду, на обратной дороге от Гединейта, уже вечером, под покровом незаметно проглатывающих в себя мир сумерек, Шастун решает заявиться к чародею вместе с бардом. До этого оба дня он старался помогать в том, чтобы снимать шкуру и смешивать алхимические ингредиенты, уничтожающие органику из костей. Ими было решено сделать одно чучело и собрать скелет, но не полный, а так, скорее на память. Как ни странно, особых органов у кота не оказалось, несмотря на остатки магии, которые выветривались из него с каждым днём всё больше. За процессом работы тот нередко болтал, используя выражения не слабее отборного краснолюдского мата, но Антон привыкший к подобному, потому слух чужая речь не резала. Парень, который по собственному заявлению на несколько лет старше Шастуна, показался тому вроде бы даже и неплохим собеседником, которого обычно не ожидаешь встретить чёрт знает где, потому что у него не меньше историй из жизни, чем у самого ведьмака. И о том, как его сначала хотели родители когда-то отдать в Университет Лан Эксетера, а тот умудрился сам перенаправить оплату обучения в Бан Ард, который он покинул добровольно, как только смог достичь достаточного, по его собственному мнению, уровня знаний, чтобы отправиться путешествовать по свету, подбиваясь сначала то к одним чародеям, то к другим, узнавая от каждого что-то новое, а после уходя в закат, будто бы его и не было вовсе. За годы, проведённые на Континенте, ему там наскучило, и он рванул на Скеллиге. Конечно, и здесь он задерживаться не собирался, но обстоятельства сложились иначе. Похоже, этот парень, который сам на своей коже выводил тату, половина которых оказалась нерабочими, четверть просто украшениями, а другая вспомогательными средствами для некоторых ритуалов, в душе всё же романтик, и поговорить любит не меньше Антона, потому что помимо его практически семидесятилетней истории, за эти пару дней он узнаёт и о том, что остался на островах он только из-за сына одного из ярлов, который вместо того, чтобы отправляться в военные походы и прославлять свой клан, в итоге сбросил всю подобную ответственность на свою сестру. — Вот ты только представь, он всё это бросил ради того, чтобы стать бардом! Не знаю даже, в какой момент я на него запал, когда тот явился весь такой побитый, в чужой кровище после бойцовского турнира или когда он запел на пиру, хрен знает. Вот тогда я решил, что можно и обождать на Скеллиге ещё чуть-чуть, и ничего, что на мои ухаживания не поддаётся, всё будет! Только вот он всё бросил и свалил на Континент полтора года назад, и я вот думаю, есть ли смысл оставаться здесь дальше, всё равно ведь хуйнёй страдаю, — рассказывал Эд в тот день, окуная очищенные от мяса кости в раствор, где остатки органики должны были быть растворены. Тратить время на традиционный метод с закапыванием их в земле никому не хотелось. В этот же вечер Антон заезжает скорее просто так, да и Лазарева нужно, наверное, познакомить с тем, кто выдернул коготь из лапы баюна, из которого была сделана ведьмаком подвеска для Клавы — такой своеобразный подарок на память для девушки, для которой кот Фрейи является нечто большим, чем просто монстром, жившим на острове, тем более вчера корабль отплыл в порт Каэр Трольде, и не известно, встретятся ли они ещё или нет. — Ты сколько раз сюда с Графом ходил, что он успел вытоптать себе тропу? — спрашивает бард, проходясь по примятой траве, на которой валяются сломанные ветки и сучки. — Это четвёртый. Но зато тебе же легче, — отмечает Шастун, идя спереди барда, в то время как конь цепочку замыкает. Здесь идти, конечно, недалеко, но ведьмаку не хочется вдруг что терять друга вечером в лесу, когда тот не ориентируется на этой местности. — И зачем чародеи, друиды и все вот эти вот другие странные личности любят забираться так глубоко в лес? Разве не лучше жить ближе к цивилизации, а не куковать одному в норе? — жалуется бард, который изначально рассчитывал посетить только священный дуб и больше ничего, в лучшем случае выпить вечером и спеть для народа в таверне. — Чтобы все, кому ни попадя, к ним не лезли с вопросами, что они там делают. Тем более чародеи могут создавать порталы, так что цивилизация всегда под рукой. Ну а друиды во многом похожи на жрецов, только поклоняются природе. Так что им необходимо по призванию находиться в лесу, — отвечает Шастун, у которого отшельничество никогда вопросов не вызывало, он его в подобном смысле сам годами практиковал и до сих пор не против побыть один. Хотя… совсем в одиночку больше не может. В скором времени парни и Граф добираются до поляны, которая слегка пострадала после всего того, что делали на ней Эд и Антон с уже с почти готовым чучелом, которое ведьмак до сих пор не знает куда пристроить и зачем оно ему вообще. Трава местами пожухла от реагентов, а ещё совсем недалеко на окраине виднеется чернеющий след от недавнего костра. — Эд! — заранее кричит Антон, не доходя до пещеры под дубом, всё же двери нет, а предупредить о том, что пришёл, нужно, тем более что в этот раз он не один. — Я-то думал, что ты сегодня и не явишься, — появляется тот, облачённый в свои чёрные балахонистые одежды, смущая Лазарева своими татуировками даже на лице. Тот, может быть, и прожил двадцать лет в деревне, но даже там рисунки на теле не считались чем-то достойным, не говоря о высшем обществе, потому для него подобное кажется дикостью. — А ты, вон, даже не один, — кивает тот в сторону барда. — Проходите, я с работой на сегодня закончил, думаю, можно и отдохнуть нормально. Как ты, наверное, понял, меня Эдом звать, — бросает чародей, проходя вглубь освещённой факелами пещеры. — Лазарь, — отвечает парень, оглядываясь по сторонам. Жилище Выграновского балансирует на грани лачуги и типичного логова чародея. Вот вроде бы мегаскоп стоит в стороне, на полках лежит куча разнообразных ингредиентов, входящих в составы друидских снадобий, десяток потрёпанных записных книжек на грубо сколоченном шкафчике, в котором хранится всё подряд от простых сушеных зеленушек до подозрительных светящихся флаконов, о содержимых которых ведьмак понятия не имеет. Кроме того, пол, стены и потолок напоминают собственные кошачьи схроны. Тоже земляные, увитые корнями деревьев, освещаемые одними лишь факелами без изысканных ламп или хотя бы свечей. Кроме того, тут могут проползти пауки или сороконожки, Антон лично видел парочку во время прошлого визита. Тогда он ещё задавался вопросом, как насекомые всё ещё не передохли от тех реагентов, которые Шастун с Выграновским здесь разводили и даже пролили. Кроме кривого шкафа, из мебели здесь разве что такая же жуткая на вид кровать с соломенным матрасом и пледом точь-в-точь как в комнате таверны, не только по бурому цвету, но и отвратительной колкости, а также стол, который появился на следующий день после того, как Антон привёз баюна. Похоже, Эд притащил его откуда-то порталом, и он выглядит как самая новая вещь здесь находящаяся. Даже четыре «табурета», стоящих вокруг него, это всего лишь ровные спилы какого-то старого, загнившего, поваленного когда-то дерева. Сейчас же на столе ничего нет, только подозрительные подтёки, о которых лучше не думать, потому что, помимо реагентов, на нём успели побывать практически все органы баюна, вынутые, а некоторые и препарированные на нём. Ах да, как можно забыть про самогонный аппарат, который красуется у противоположной от входа стены, своим медным боком ловя на себя переливы огня, разнося те по всей пещере. Он точно уже видал в себе не раз и не два высокоградусные жидкости, но от того хуже точно не стал. — Знаете, раз тут новые люди, то можно и за знакомство выпить, давно вообще пора, тем более ты, Антон, парень вроде ровный, надеюсь, и бард твой тоже. Вы вообще редко скучными типами оказываетесь, — кидает, судя по всему, Серёже парень, открывая страшные задверья своего светящегося изнутри шкафа, из которого достаёт подозрительную бутылку золотисто-жёлтого цвета, к горлышку которой всплыла её не жидкая составляющая. «Я эту дрянь узнаю из тысячи других», — сколько бы лет ни прошло, он никогда не забудет то, какое бывает после неё отвратительное похмелье, и как быстро она бьёт даже в ведьмачью голову. — Настойка на мухоморах? — скорее удивляется ведьмак. — Я её, конечно, больше двадцати лет не пил, но с двух рюмашек Лазаря можно будет вперёд ногами отсюда выносить. Это не в обиду тебе, Серёг, это я серьёзно говорю. «Матвиенко готовил не просто какое-то пойло или обычный горлодёр, то было не иначе, как оружие, предназначенное для упокоения любого, кто выпьет хотя бы половину бутылки. Нас с Димой в хламину выносило, и это с учётом мутаций». — Не знаю, что ты за бурду пил, но, как видишь, я жив и без ведьмачьих мутаций, — отвечает Эд, выискивая теперь то, из чего можно пить. В руках уже рюмка и кружка, а третьей посудины пока не видать. Настойка на мухоморах вещь довольно своеобразная и пользующаяся популярностью в первую очередь на Скеллиге, а также среди живущих на Континенте друидов, хранящих её рецепт в тайне. Если присмотреться в плавучее содержимое бутылки, которую открывает так и не нашедший третью ёмкость чародей, то с лёгкостью можно опознать мухомор красный, часто используемый в этой местности для различных зелий, среди которых есть и местные заменители фисштеха, от которых, правда, последствия слабее. Некоторые разновидности этих грибов и вовсе не так страшны, как о них принято говорить. К примеру, мухомор серо-розовый и вовсе является съедобным грибом. — А это вообще пить-то можно? — морщится Лазарев, нюхая налитую в рюмку перед ним жидкость, чей запах сложно описать. Одновременно горьковатый и сладкий, вперемешку с остротой, скрывающейся за резким, бьющим в нос ароматом алкоголя. — Не ссы, в малых дозах даже полезно, — без тоста или других заявлений тут же присасывается к горлышку Эд, явно давно привыкнув к подобным горлодёрам. — Бля, закусь забыл… — осознаёт тот, отлипнув от настойки и оглядев пустой стол. Антон же на это лишь хмыкает, ведь специально о подобном не напомнил. Нажираться в хлам вообще в его планах сегодня не было, но и он отпивает из кружки, залпом ту не осушая. Неправильно это, наверное, когда из-за алкоголя просыпается ностальгия по старым временам, но иначе не получается. Раньше эту дьявольскую бурду он тоже выпивал втроём, только компанией другой, хотя определённая стабильность прослеживается сквозь года — Серёжа за весь вечер разве что губами к настойке прикасается, а после долго плюётся под смех Эда, которого знатно проняло с одной четверти бутылки. В отличие от барда, ведьмак тоже пьян, но не в хлам, как бывало раньше. В этой настойке, кажется, чистого спирта раза в два меньше, как и грибного концентрата, что разительно отличает её эффект от той, что когда-то делал Матвиенко. Голова идёт кругом, и даже взгляд стремится расфокусироваться, выдавая картинки в двойном изображении, будь то факелы на стенах или Выграновский, который упорно начинает ему о чём-то рассказывать с озорным блеском в глазах. — Давайте послезавтра со мной на пир пойдёте, а? Крайты удачно с набегов в Великом море вернулись, так что будет большая пьянка, — заплетающимся языком произносит Выграновский, отставляя ещё не опустошённую до конца бутылку в сторону. — Мы к этому не имеем никакого отношения, так что какой пир, Эд? — Антон, конечно, заинтересован в подобном где-то на краю своего сознания, но, даже будучи слегка навеселе, соглашаться идти туда, где его не ждут, ему не охота. — Да всем насрать, отвечаю! Тем более ты бард с лирой, — тыкает он пальцем в сторону самого трезвого из всех здесь присутствующих, — таких здесь особенно любят, а ты, — пришла очередь указывать на Шастуна, — вообще ведьмак! Тем более завалил кота Фрейи. Уважение тебе обеспечено, а на скеллигском пиру больше и не надо. За доказательствами, во, пусть ко мне приходят, — кивает он в сторону недоделанного чучела, выглядящего пока что довольно криво, зато рядом с ним в углу разложены кремового цвета обработанные кости. — Я здесь единственный трезвенник, получается, но даже мне идея кажется интересной, так что давай, Антон, когда у меня будет ещё такая возможность, а? — Во, Лазарь дело говорит! Тем более надо будет вас с моим другом познакомить. Этой заднице удобства, видите ли, нужны, потому у меня останавливаться не захотел. И вы представляете? Только со своей бессмысленной и тупой херотенью закончил, так решил свалить! Мы, между прочим, года три не виделись, а он как только, так сразу захотел к своей зазнобе на Континент обратно умотать. Но до пира я его уговорил, так что заодно и с этим графьём познакомитесь. Выпивать настойку на мухоморах всю ночь просто физически невозможно, однако у Эда они остаются до самого утра, хотя… все трое в итоге просыпаются даже не в пещере, а разбросанными по поляне перед ней, а будит самого Антона никто иной, как Граф, тычась тому мордой в живот достаточно настойчиво, чтобы ведьмак наконец встал, ощущая себя при том побитым овощем. Голова слегка кружится, словно бы он только что сошёл на твёрдую землю после месяца в море, а в горле сухо, но в первую очередь хочется даже не пить, а есть. Однако при мыслях о еде вспоминается прошедшая ночь и тот момент, когда вынутая из эдового шкафа квашеная капуста закончилась. «Есть на спор сами мухоморы из бутылки была вероятно плохая идея», — потирает тот глаза, садясь на землю и оглядываясь по сторонам. Он сам сидит на окраине поляны, рубашка перепачкана в земле и траве, за что остаётся лишь корить себя за безрассудство и очередную попорченную вещь. Жалко её, правда, не так сильно, потому что это та самая, отданная одним из членов экипажа корабля, но с учётом того, что из запасных — только парадная, удручает. Нужно будет попытаться отстирать траву, хотя это, конечно, дело обычно безуспешное. Если оглядеться по сторонам, то можно увидеть в нескольких шагах от него самого развалившегося звездой на пожухшей траве Эда, которому, кажется, вполне комфортно в таком положении, а если ещё и прислушаться очень-очень тщательно, то внутри пещеры послышится ещё одно громкое дыхание, с большой вероятностью принадлежащее Лазареву. В один момент где-то посреди ночи он стал подыгрывать чародею, которому с пьяни очень захотелось петь. С учётом всего этого неудивительно, что Антон проснулся раньше всех, хотя на улице уже успело перевалить и за полдень, и за обед точно. — Надо, наверное, начать собираться, — хрипит Шастун, обращаясь к Графу, во взгляде которого, к счастью, нет осуждения. — Интересно, если бы я попытался пьяным доехать в таверну вместе с Серёжей, ты бы нас отвёз? На это уже слышится фырчанье, и конь, специально прогнув нижние ноги, чтобы опуститься головой вниз, всем своим видом предлагает ведьмаку свою помощь в том, чтобы встать. — Ой, да ладно тебе, нормально всё со мной, — однако Антон не отказывает и всё равно опирается о его шею, чтобы подняться. Сперва ведьмак убеждается в том, что Лазарев и впрямь в пещере — спит на эдовой кровати без задних ног, положив голову на чехол от лиры. Как всегда, какой бы беспорядок вокруг него ни творился, этот безумец спит на спине, сложив на животе руки. Слишком спокойная и чинная поза для того, вокруг кого валяется парочка погасших факелов, разбитая на бревне-стуле бутылка, стекло от которой разлетелось по всему земляному полу, а также какие-то сушеные травы среди которых точно по запаху чувствуется розмарин. — Хорошую настойку я готовлю, ровно восемь часов сна, как и положено, — кряхтит за спиной проснувшийся Эд, чей обычно хриплый голос сейчас можно сравнить с последними словами умирающего от пневмонии, хотя парень выглядит вполне довольным результатом, даже когда заходит в своё жилище и видит устроенный в нём беспорядок. Словно бы гордится тем, что его выпивка способна споить не только его одного, но и ведьмака, да так, что спросонья получаешь вполне терпимое похмелье, от которого не хочется клясться, что больше никогда в рот и глотка алкоголя не возьмёшь. — Ставлю на то, что у барда голова будет болеть даже сильнее от простого передоза сна. — Хочешь моей похвалы? — хмыкает Антон, оглядывая его чёрные одежды, которым, в отличие от белой рубашки, ничего не стало. — Обойдусь. Надеюсь, тебе память не отбило? — спрашивает тот, зная, что ведьмак вообще-то выпил и впрямь больше его. В голове о прошедшей ночи в основном каша из отдельных моментов: распевали песни, баловались с огнём, разбили бутылку, чтобы Антон сожрал грибы на спор, а вот какой — непонятно, может быть, был просто выпендрёж, поджигали лечебные травы, а потом его сморило, и Шастун пошёл искать Графа, стоявшего на опушке поляны, где он и проснулся. Вроде бы ничего не упущено, хотя вечер по воспоминаниям кажется более коротким. Будто бы всем этим было невозможно заниматься на протяжении целых шести часов. — Ты лучше скажи, что я должен помнить, — щурится ведьмак на чародея, потому что порой по пьяни можно вытворить нечто, что должно быть забыто всеми участниками, словно бы того никогда не происходило. — Да не волнуйся ты так! — толкает того в плечо Эд. — Ничего криминального не было. Я про приглашение на пир к Крайтам. Завтра в восемь заберу вас обоих порталом из Редгилля. — А, ты об этом… — Да, об этом, — кивает тот, сложив руки на груди и оценивающе оглядывая Шастуна. — И, знаешь, Лазарь выглядит нормально, а вот тебе бы не мешало привести себя в порядок. Антон проводит пятернёй по своим волосам, в которых кудри сбились за ночь, теперь расчесать их без гребня не представляется возможным, и достает из них крохотную веточку, словно бы вот-вот он и впрямь превратится в гнездо. «Наверное, стоит».***
Лично Антону пир совсем не сдался. До этого ему доводилось пару раз участвовать в скеллигских пьянках. Один раз то была свадьба, на которой, правда, можно было повеселиться даже в случае, когда не знаешь ни единого человека, а оказался там лишь волею случая из-за заказа. В другой — событие точь-в-точь как то, на которое он сейчас собирается без особого энтузиазма, но почему бы и нет, верно? За компанию с новым знакомым и Лазаревым, которому интересно поведать как можно больше за отведенный срок. В отличие от пиров на Континенте, здесь всё проще: приглашены чуть ли не все воины и гости клана, если кто-то хочет привести кого-то со стороны, то тоже пожалуйста. Не нужно быть знатью, чтобы на него попасть, да и одежда тоже может быть практически любой. Хоть надевай свой доспех, хоть облачайся в парадный кафтан и притом можешь оставить оружие при себе, гордо повесив на пояс или, в случае ведьмака, за спину, прямо на тонкую кожаную куртку, под которой красуется рубашка с маками на вороте, чьё время показаться наконец пришло. Антон лишь надеется, что случайно не встрянет в драку, и не произойдёт каких-либо иных неприятных неожиданностей, что могли бы её испачкать. Ради такого «события» он даже наконец пересиливает себя и спрашивает у трактирщика о цирюльнике. Как и ожидалось, такового в Редгилле не находится, но за пару монет он сам соглашается побрить и подстричь постояльца. И если с бородой всё ясно — её Антон просит уничтожить подчистую, то с волосами всё не так просто. В итоге он просит оставить себе небольшую курчавость на чёлке. Так, чтобы не лезла в глаза, но была заметна, однако в какой-то момент что-то идёт не так и он остаётся без неё. «Так, ну… не велика потеря, верно?» — рассматривает тот себя в предоставленное зеркало, в котором виден человек словно бы лет на десять младше прежнего, но вместе с тем, ведьмаку сложно признать очевидную правду, лишенный одной умилительной черты, которая много значила в его образе. Ближайшие пару месяцев улыбайся он своей чарующей улыбкой, с помощью которой частенько топит людские сердца, тем самым создавая в спорах более лёгкий окольный путь, он будет выглядеть не мальчиком-одуванчиком, которому невозможно не доверять, а деревенским рубаха-парнем, который слишком наивен. Обидно, ведь не совсем то, чего он хотел, однако с трактирщиком споров на эту тему решает не затевать. Всё равно взял меньше, чем любой другой цирюльник, а волосы выглядят в общем-то по итогу прилично. Даже Лазарев их не критикует, комментируя лишь то, что теперь он больше похож на человека. — Как ты думаешь, а он ещё помнит о предложении? — спрашивает бард, выглядывая в окно, за которым мир уже начинает окутывать тьма, но в небе появилось пока ещё не более десятка самых ярких звёзд. — Это нормально, что он опаздывает. Сказал, конечно, что в восемь, но определять точное время довольно проблематично, — отвечает полностью готовый Антон, лёжа на кровати. Сегодня, по своему же мнению, он не сделал ничего полезного, кроме как привёл себя в порядок, потому в итоге скорее страдает от безделья в безразличном ожидании, в отличие от барда, который правда обеспокоен, что Выграновский обо всём забыл, будто бы это они сами напрашивались. Можно, конечно, добраться и на Графе самостоятельно, галопом они доехали бы за час в худшем случае, но Лазарев к подобным скачкам готов не был, а сам ведьмак не хочет являться туда без того, на кого можно было бы переложить ответственность за их присутствие в месте, куда никто не звал. Одно дело, если бы Антон был частым гостем у Крайтов или хотя бы нередко встречался с членами клана, задружившись с кем-нибудь, а совсем другое — явиться просто так. Да даже в сопровождении чародея это довольно сомнительное мероприятие. Эд не друид и для многих являет собой весьма неприятную личность, хотя с некоторыми, видимо, смог если не сблизиться, то за годы завоевать их доверие. — Ага, не ждали! — выпрыгивает прямо за открытым окном Эд, заставляя Лазарева вздрогнуть и отшатнуться. — Святая Мелитэле! Зачем так пугать! — Антон слышит, как у того от испуга сердце подскочило и резко быстро забилось, но ничего страшного. — Сидишь у окошка, как барышня кисейная, мимо такого нельзя просто так пройти, — смеётся Выграновский, отходя, — давайте, выползайте из конуры, буду совершать вашу прямую доставку на противоположный конец Ард Скеллига. На улице уже достаточно прохладно, так что Антон ёжится в своей куртке, но всё равно её не застёгивает, погода позволяет, да и так выглядит он чуть симпатичнее. Стараться ради каких-то неизвестных мужиков, что собрались отпраздновать успешные грабежи, смысла нет, однако, если есть возможность выглядеть лучше обычного, то почему бы ей не воспользоваться? Чародей же придерживается этого мнения по жизни, либо наоборот категорично нет, потому что всё ещё одет в свой чёрный балахон с капюшоном и без рукавов, из-под которого торчат кожаные штаны им в тон, так что его фигура в целом растворяется в окружающей темноте за таверной, куда не достигает свет фонарей. Чёрные же татуировки на белой коже выглядят словно бы эта самая тьма уже начала потихоньку пожирать его тело и вскоре не оставит от него и следа. Увидь кто их компанию в подобный час, точно бы поспешил скрыться, потому что, когда видишь вот такого человека рядом с ведьмаком с горящими глазами, даже стоящий рядом с ними бард покажется подозрительным, особенно тогда, когда чародей начинает читать заклинание, бубня слова старшей речи под нос. Кому-то они могут показаться жуткими, но Антон знает, что они означают, и даже Лазареву приходилось их несколько раз слышать, когда тот заказывал порталы для собственных нужд. В воздухе сперва раздаётся треск, тот наполняется едва ощутимым ароматом озона, оповещая, что грядёт шторм. Но вовсе не тот, что валит деревья и срывает соломенные крыши домов, а тот, что блестит чёрно-золотым ураганом магии, тревожной, опасной, в неумелых руках непредсказуемой, но крайне привычной для тех, кто посвятил ей свою жизнь. — Ну что, кисейные барышни и их сопровождающие, вперёд? — хмыкает Эд, глядя на открытый портал, сверкающий в ночи подобно огромному оку. — Ой, да пошёл ты, — отвечает Лазарев, однако немедля прыгает в распростёршуюся пропасть без каких-либо сомнений. — А он смелый, — гримасничает чародей, поднимая брови наверх и опуская уголки губ вниз. — Знаешь, в таких ситуациях обычно говорят: «Кто последний, тот лох», — но это слишком заезжено, — бросает Шастун перед тем, как тоже перешагнуть в магический вихрь и напоследок услышать недовольное «Эй!» от оставшегося одного Выграновского. Несколько секунд всё тело словно бы несёт штормовым ветром, хотя перед глазами темнота, а в животе всё переворачивается вверх дном, заставляя прочувствовать на себе всю прелесть свободного падения в неизвестность. Адреналин впрыскивается в кровь, но тот уже не нужен, когда через пару мгновений Антон вновь чувствует под собой твёрдую почву и может спокойно дышать полной грудью. Только лишь первый шаг из портала выходит слегка неловким, но после он чувствует себя, как всегда, прекрасно после подобного и с лёгкостью может осмотреться по сторонам. Он определённо находится на поляне, широкой, просторной, а нынче затопленной шумом и светом факелов. Меж разведённых костров, от одного из которых он приземлился буквально в паре шагов, стоят длинные ряды столов, от которых несёт всевозможными ароматами простых, но притом весьма аппетитных блюд, среди которых преобладает дичь, которой множество собравшихся здесь мужей заедает выпитый хмель и не только. Лазарев стоит рядом и тоже озирается. Для того, чтобы точно преодолеть путь без эксцессов, он специально оставался с пустым желудком, и сейчас в нём явно борются два желания: набить живот или развеселить возможную публику игрой на лире. Только на Скеллиге этот инструмент уважаем больше всем известной лютни, потому барда точно с радостью послушают все, даже не имея понятия, откуда он взялся. Даже когда рядом из портала появляется третий человек, на них практически никто не обращает внимания, не считая пары мужчин, находящихся неподалёку, что окрикивают Эда, поднимая в приветствии кружки вверх, а тот им практически безразлично машет в ответ. — Я ж говорил, что всем пофиг? — обращается тот к барду и ведьмаку. — Так ты хотел нас с кем-то познакомить? — приходится повышать голос, так как вокруг стоит шум и гам. Похоже, вечер начался достаточно давно для того, чтобы многим алкоголь уже успел ударить в голову. — Да, он наверняка стоит где-нибудь в стороне и злится, что я специально явился позже. — То есть ты всё-таки не опоздал? — спрашивает Антон, идя вслед за Эдом по краю от происходящего пиршества. Похоже, это не просто поляна, по крайней мере, она находится не где-нибудь в лесу, а в горах к востоку от Каэр Трольде. С одной стороны виднеется живописный обрыв, рядом с которым слишком опасно примостился сам пир. Стоит, будучи пьяным, допустить рядом с ним ошибку, и с большой вероятностью она будет стоить глупцу жизни. С другой же виднеется вдали подъём в гору, поросшую зелёными елями на склонах и белеющую снежной шапкой на фоне чёрного неба с россыпью звёзд и далёкой луной, застенчиво выглядывающей из-за облачной вуали. Это место определённо красиво, но ещё лучше было бы в отсутствии воинов в красно-чёрных одеяниях клана, празднующих свою недавнюю победу и благодарящих за то своих богов. — По крайней мере, я сделал это намеренно, так что считай, что не считается, — кидает тот, обходя один из столов, с которого Лазарев успевает стащить яблоко с одним розовым бочком и вцепиться в то зубами. Пир, со стороны Антона, всё ещё совершенно неинтересен, однако он поглядывает в толпы, среди которых большая часть мужчин говорит грубыми голосами, практически рыча, даже если те смеются от души и буянят. Здесь своя атмосфера, не похожая на то, что можно встретить на Континенте. Кажется, будто бы все здесь свободны, но вовсе не как кметы во время праздников, что гадают и прыгают через костёр, а словно бы дикие звери в своём мире, где наравне с гармонией царит хаос. Огни факелов и костров словно бы не просто освещают поляну вместе с творящимся на ней застольем, во время которого, однако, практически никто не сидит на скамьях, они будто бы отражаются в самом воздухе, создавая лабиринты света, отделяющие одни компании от других. Где-то уже могут петь песни, в других, среди похожих на волков и медведей мужчин, сидят не менее суровые девушки, пьющие с ними наравне, в других где-то уже успела начаться и закончиться драка, после которой все мирятся за очередной кружкой мёда. Спокойствия нет нигде, кроме того места, на самой окраине, куда они направляются. Где на краю обрыва, вглядываясь вниз, в сторону моря, стоит высокий силуэт, обёрнутый в чёрный плащ с того же цвета перьями на воротнике. — Вот видишь, и я могу заставить себя ждать! — кричит в его сторону Выграновский. А у Антона сердце, как всегда в такие моменты, пропускает один удар, разделяя всё на до и после. Потому что фигуре не нужно оборачиваться, чтобы её узнали. Шастун его никогда ни с кем не путал, не искал его очертания в других людях, не оборачивался на улицах, думая «а может быть?». Нет. Он столь уникален, что одного взгляда хватает, чтобы понять. Даже стоя на расстоянии десяти шагов, в отдалении от огней, не слыша его дыхания и сердцебиения, не чуя родного запаха, кажущегося просто-напросто незаменимым и неповторимым. Человека, который пахнет любимым лесом, в чьих глазах отражается целая вселенная, собрания бесчисленных звёзд, превратившихся в два голубых омута. И пусть он стоит в новом плаще, повёрнут спиной, и виден лишь затылок да часть прекрасной изящной ладони, Антон узнает его из миллиардов. Потому что этого и только этого человека он любит и готов ждать всегда и везде, чего бы того ни стоило. — Антон, ты чего, — шепчет Серёжа на ухо, но замеревший ведьмак не обращает внимания, ведь оно всё устремлено совсем на другого человека. — Пришёл бы ещё на пять минут позже, и я бы весь вечер называл бы тебя Эдиком… — раздраженный голос стихает на последнем слове, когда тот разворачивается, откидывая подол плаща назад, и цепляется своими голубыми глазами, что тут же из льда и металла превращаются в звёзды, вовсе не за друга, а за янтарь, тёплый и мягкий, в котором он не против и сам утопиться жуком, оставшись в одном мгновении на века. — Хех, а ты оставаться на Скеллиге ещё не хотел, — хмыкает Эд, которого созданная им самим ситуация более чем забавляет. Лично у Антона слов нет, потому он просто улыбается, потому что у Судьбы для него никогда нет подарка лучше, чем очередная встреча с Арсением, без разницы где — в его поместье, на пустынной дороге или во время пира, где совсем рядом творится шум и гам, в то время как в его голове пустота, заполненная образом лишь одного человека, стоящего рядом в таком же онемении. — А я думал, ты на Континенте, — подходит Арс ближе, но пока не стремится обнять ведьмака, который того очень хотел бы, но сам понимает, почему так происходит. Их объятия совсем не дружеские и подобное общение предназначено для компании лишь их двоих. — Могу сказать то же самое, — улыбается Антон во все тридцать два, — как, однако, мы разминулись. — Вот знал я, что надо было сюда тебя притащить, Антон. Я как твоего Графа увидел, сразу стало понятно, что ты должен быть знаком с Арсом. Только он может делать таких ахеренных големов. Тут, кто знаком с его работами, сразу догадается, — фыркает тот, будучи довольным, что смог удивить обоих. — Подожди, то есть ты догадывался, что я знаком с Арсом, но отложил возможную встречу на целых четыре дня? — возмущается Шастун, на секунду отрывая взгляд от объекта обожания, который, похоже, хотел задать тот же вопрос, но ведьмак его опередил. — Я вообще просто хотел сделать всё по красоте! И ведь получилось же! — разводит тот руками. — Но без тебя было бы лучше, — изображает недовольство Попов, на самом деле тихо про себя посмеиваясь и становясь ближе к Антону, соприкасаясь с ним плечами. Может быть, между ними слои ткани, но оба чувствуют себя так, словно бы вот-вот склеятся, настолько это правильно. — Кхм, — слышится голос со стороны, о котором словно бы все забыли, потому Серёжа даёт о себе знать, — мне скорее просто уточнить, то есть Вы — Арс, который тот самый Арс, который Арсений Попов, верно? Чародей и сам словно бы только сейчас замечает ещё одного участника разговора, который смутно ему кого-то напоминает. — Верно, можно на «ты», — протягивает тот руку для рукопожатия, — а Вы… — Лазарев Сергей, герцог де Элдер, тоже можно просто на «ты», — называет своё полное имя бард, что делает крайне редко, чаще всего обходясь простым псевдонимом «Лазарь», но в этот раз ему, видимо, хочется показать себя в лучшем свете, даже если тот и исходит лишь от титула, ведь свои музыкальные таланты ему пока не представляется возможность показать. «Ах, вот оно что», — пожимает руку чародей, вспоминая, что уже видел его однажды и даже слышал его пение. Тогда, во время встречи с Варнавой на балу в Ковире. — Приятно познакомиться, — однако об этом он не видит смысла упоминать, — я так понимаю, Антон спешил на встречу в Новиград именно с тобой? Лазарев мнётся слегка, так как слова Арса звучат достаточно сухо, что замечает и ведьмак, понимая, что к чему, и спеша исправить ситуацию. — Да, Серёга, можно сказать, за вдохновением от жены сбежал, наняв меня в качестве охранника, обычное дело. Может быть, тогда пойдём все вместе за стол? А то стоять, наверное, должно быть неудобно? Да и вообще, Арс, расскажешь, чем занимался после нашего расставания в Сестрицах? Нашёл нужные цветы? — заглядывает тот ему в глаза, стараясь поймать взгляд, который колет стальными иглами целенаправленно в барда, притом порой задевая и ведьмака, который аккуратно и незаметно для остальных, находит его руку сжимая и пряча их обе за чернотой плаща, растворяющейся в ночи. Хочется на ухо шепнуть чародею: «не ревнуй», — а потом вместе уйти от суеты, уединившись лишь вдвоём и не обращая на мир вокруг внимания. Потому что его может заменить сам Попов, которого хочется слушать, которому хочется уделить всё своё внимание, но пока нельзя. Слишком много людей вокруг, даже если те, что дальше, занимаются каждый своим делом, не обращая внимания на четверых чужаков, а те двое, что находятся ближе, и так знают, что между ними есть нечто большее, то, что пока никак нельзя назвать одним единственным словом, потому что звучать оно должно одновременно из обоих уст и обязательно одинаково, чтобы оказаться кристальной правдой. Заслышав же Антона, Эд слегка хмурится на секунду, цепляя чародея рукой за плечи, показывая, что ему пока нужно остаться на месте. — Антон, иди с Лазарем пока места найди, — произносит тот, словно бы их не полно по причине того, что большинство предпочитает стоять, — мне тут пару минут надо кое-что с Арсом обсудить. Я ж всё-таки не просто так сюда явился. Хорошо? — спрашивает тот без нажима, но, похоже, сам Попов не понимает, что именно другу нужно от него, однако глаза Эда так и твердят, что предстоящий разговор необходим, и притом он смотрит на Шастуна, будто бы старается донести сей факт именно до него. В Выграновском сейчас нет ни хитрости, ни насмешки с желчью, его взгляд кажется обеспокоенным, но между тем вполне добрым, что удивляет ведьмака. Потому что этот парень в татуировках в первый раз, кажется, хочет о ком-то позаботиться, а о ком — предельно ясно. — Хорошо, мы вас тогда подождём, — отвечает Антон, непонимающе осматривая Эда и Арса, у которого точно такой же взгляд, как и у него самого. — А я к тому моменту как раз настрою лиру, — спешит удалиться Лазарев, у которого на самом деле инструмент уже готов к игре в любой момент. Он весь прошедший вечер то и делал, что крутил колки. «И что это было?» — размышляет ведьмак, переступая ногами по изумрудной траве по направлению к одному из самых крайних столов, на котором устроилось множество глиняных кувшинов с алкоголем, среди которых половина уже опустошена. Однако, подойдя к нему, тот быстро обнаруживает нечто, пахнущее как хмельное пиво, только чистой кружки нигде нет, отчего хочется тихо вздохнуть. Или начать пить прямо из сосуда. В принципе, никто не осудит, но перед Арсом, стоящим примерно в тридцати шагах, чей тёмный силуэт, разговаривающий с Эдом, мешает разглядеть горящий перед ними костёр, подобное делать стыдно, потому от идеи выпить он пока отказывается, переводя взгляд на Лазарева, достающего инструмент из чехла. Ему незачем идти в толпу. Она сама соберётся вокруг него, стоит начать играть. Кажется, с Шаста так и не спала та лёгкая эйфория, и он до сих пор чувствует себя в полёте не хуже, как после мухоморовой настойки, желая вернуться к чародею, однако вместо того, он заменяет всё в себе восхищением, что можно выплеснуть хотя бы вот на сидящего рядом Серёжу, хотя тому явно некомфортно после холодных взглядов Попова, но ничего, всё ещё исправится. — Я даже и не представлял себе того, что смогу познакомить тебя с Арсом так скоро, — произносит тот, стараясь звучать достаточно громко, чтобы перекричать окружающий гам. — А ты, оказывается, верно описал глаза, так что «Снег в океане» ему очень подходит, — бурчит бард, у которого ещё мороз по коже не прошёл, и Антон его понимает — Арс мог бы взглядом убивать, если бы тот можно было материализовать. — Ещё бы Диму с ним познакомить, думаю, они бы нашли общий язык в некоторых аспектах, — мечтательно думает Антон, оглядывая звёздное небо глазами. Сегодняшний день больше не похож на бессмысленную волокиту для похода на бессмысленный пир, он стал куда счастливее, чем мог бы быть любой другой на Скеллиге. — Не получится, — тихо произносит Лазарев, уперев взгляд в струны, но не прикасаясь к ним. Не будь Шастун ведьмаком, то и вовсе не услышал бы, на что бард, вполне возможно, и рассчитывал. — Вот вернётся потом из Нильфгаарда или Офира, или где там он ещё может быть, вот и познакомлю, делов-то, — всё равно комментирует Шастун, вновь стараясь выцепить взглядом стоящего на углу поляны Арса, которого он не собирается подслушивать, уважая его личные границы. Потому он внимательно слушает Лазаря, но настроение у того, похоже, совсем упало, тот даже откладывает лиру в сторону, разворачиваясь полностью корпусом к ведьмаку и смотря в стол так, что, когда Антон его замечает, его сердце чует неладное. — Ты не понимаешь, Антон. Больше никогда не получится, — голос тихий, а вместе с тем усталый, грустный. — О чём ты? Сердце начинает биться быстрее. Потому что о хорошем так никогда не сообщают. Он сам такой голос не раз делал, приходя с заданий и сообщая вести тем, кто никогда больше не увидит близких по понятным причинам. Дышать от такого становится сложнее, словно бы дыхание каждый раз замирает для того, чтобы дать слуху полную волю, чтобы не упустить ни звука, ни ноты в чужом голосе, в то время как все остальные бесполезные звуки, будь то смех, мат, песни и говор, похожий на рычание, становятся единым фоновым звоном, забивающим голову. — Я не хотел тебе говорить, Антон, ты ведь был таким радостным из-за своего Арсения и до сих пор такой. Я надеялся, что можно обождать до поры до времени… — мнётся Лазарев, не решаясь смотреть в жёлтые глаза, чьи зрачки за несколько секунд успели превратиться из блаженных, практически полностью круглых, в две тоненькие ниточки, что рискуют скоро порваться. — Не тяни, — голос у ведьмака срывается на невольную грубость от нервов, но он иначе не может. — Зимой… Катя прислала письмо. Оно было отмечено официальной посольской печатью, что странно для простой весточки от Димы, но я решил, что они просто решили ускорить тем самым процесс. Но… — всё силится договорить он, словно бы с каждым словом становясь всё меньше и меньше. — Что, Лазарь?! — у Антона нервы сдают с каждым словом всё сильнее и сильнее, потому что хочется расправиться с неизвестностью как можно скорее. — Это было письмо именно от Кати, в первую очередь для тебя, но ты-то всегда по лесам непонятно где… В общем, она написала, что корабль, на котором ехал Дима, попал в шторм в Великом море. Его… потопило, а ты сам знаешь, что никто после такого не выживает, — тот наконец поднимает свои карие глаза, видя то, чего боялся: полное опустошение на лице, что солнцем сияло всего несколько минут назад. — Нет… «Такого же быть не может, это ведь Дима он же, он же…» В голове вакуум, пустота, когда думать просто не можешь. Слова не складываются в предложения, а чувства запираются глубоко внутри, потому что их слишком много для сознательной части, так много, что испытываешь боль. Настоящую, физическую, в груди, которая давит с неимоверной силой, пытаясь задушить вместе с комком в горле, который боишься сглотнуть. Потому что он ощущается не иначе как шар моргенштерна — колючий и тяжёлый, что разорвёт тебя изнутри. Потому дышать тоже тяжело. Боишься, что лёгкие им разорвёт. — Антон, — обеспокоенно обращается к нему бард, который не знает, что ему делать, потому он тянется к другу рукой, но вместо того, чтобы принять жест поддержки, Антон хватает ближайший кувшин, в котором ещё осталась какая-то бурда, и начинает жадно из него пить. Не потому, что хочется, а потому, что нужно смыть набившийся в нутро металл, что мешает дышать и двигаться. Хочется, чтобы алкоголь жёг внутренности, опалял их огнём, заставляя прийти в себя, вместо того, чтобы ощущать себя пустышкой, что вот-вот взорвётся от гремучей смеси эмоций, от которой начинает тошнить. Потому что страшную правду принимать не хочется ни в каком виде. Кувшин с бывшей в нём медовухой летит на землю, но не разбивается, а как бы хотелось. Хочется, чтобы взорвалось хоть что-то, а то Антон взорвётся сам, несмотря на семёрку колец на правой руке, что не могут заглушить душевную боль и не могут подарить физическую, более мощную, что могла бы перекрыть эрозию, покрывающую сознание всё больше с каждой секундой, что тянется вечность. — Как это, блять, так получается?! — шипит тот, вцепляясь в свои обстриженные волосы, будто бы вот-вот их вырвет. Потому что от себя хочется оторвать кусок, а потом ещё и ещё один, разобрав по частям. — Какого хера так всегда получается! — ударяет тот больной левой рукой по столу, от чего тот содрогается, но желанная боль распространяется от предплечья по всему телу. — Почему так каждый блядский раз?! «Почему каждый раз, когда я встречаю кого-то нового и важного, другие исчезают?!» — набатом звучит не озвученная мысль вместо всех «почему». Когда-то у него были родители, которыми он дорожил в детстве, наверное, но они отдали его ведьмаку. После в жизни Антона появился хороший друг Серёжа, но вместе с тем на ведьмачьем турнире погиб Стас. А ещё через двадцать лет погиб сам Матвиенко. Но судьба будто бы попыталась исправиться, всучив в руки Шастуна жизнь другого Серёжи, на этот раз Лазарева, что сидит и беспокойным взглядом карих глаз взирает на него, прекрасно зная, о чём думает Шастун. «А потом я встречаю Арса, и меньше чем через год умирает Дима…» — Это как будто бы проклятье, — хрипит тот, хватаясь за рубашку на груди и сжимая её так, будто бы хочет собственное сердце выдрать, чтобы не мешало, чтобы не заставляло задыхаться в приступе, который даже невозможно облегчить слезами. Ведьмаки не плачут. И не потому что они взрослые мальчики, что должны держать эмоции в узде. А потому что не могут. Слёзным железам незачем выделять столько влаги, в носу не должны воспаляться ткани. Это всё мешает. А они должны были стать убийцами, безжалостными охотниками на монстров без лишних изъянов. Но Антон сломанный. Его близкие умирают, а он сам хочет заорать, захныкать как ребёнок, сидеть в слезах и соплях, постоянно высмаркиваясь в промокший платок, который после такого только выбросить. Но он не может. Его разрывает изнутри, сознание трепещет, кричит, вопит и терзается. А он не может выдавить из себя ни одной гребаной слезы горя, что топит его с головой, будто бы стараясь убить на месте, выжрав без остатка. Потому что, когда мир забирает у тебя близких, это больно. Когда это человек, который тебе как брат. Не просто по крови или духу, или чему-либо ещё, а брат по ведьмачьему Пути, что является твоей жизнью, это душераздирающе. Очередной кувшин оказывается в руке Антона и тут же опрокидывается внутрь него. Что там — его не интересует. Просто хочется сделать что-то. Выпить, разбить посуду, смести всё со стола, а, может быть, устроить хорошую драку с десятком скеллигских дуболомов. «А что, отличная идея», — думает Антон, вытирая с губ какой-то горький алкоголь и собираясь уже реализовать свою безумную идею, что может его самого свести в гроб, несмотря ни на что, как на его плечо ложится знакомая рука, которую он не в силах скинуть ни при каких обстоятельствах. — Антон? — голос Арса беспокойно подрагивает, но ведьмак тут же цепляется за него, ища поддержки, как утопающий за последнюю соломинку, что может спасти ему жизнь.***
— Антон, иди с Лазарем пока места найди, мне тут пару минут надо кое-что что с Арсом обсудить. Я ж всё-таки не просто так сюда явился. Хорошо? Попов искренне не понимает, что сейчас Эду от него нужно. До этого, когда он только заявился на Скеллиге и наведался к нему, они успели всё обсудить. От того, что он видел Егора в Новиграде прошлой весной, и того, с кем он там был, до того, что все его приготовления к заклинанию готовы. То, что друг пригласил его на пьянку, было не удивительно, Выграновский в общем знатный любитель как сыграть в покер на костях, так и выпить, однако уговаривал он его уж больно сильно, теперь ясно, почему. Так зачем сейчас останавливает? Арсу хочется как можно быстрее вернуться к Антону и выкрасть того из загребущих лап реданского герцога, по которому, он знает, вздыхает множество как девушек, так и парней в высшем обществе, но сперва он решает выслушать друга. — Ты его к Лазарю-то не ревнуй, они друзья, не больше, я те отвечаю, — тут же произносит чародей, когда те двое отходят на достаточное расстояние. — Ага, а ты прям расследование провёл, — фыркает Попов, хотя и сам прекрасно понимает, что Шастун всегда смотрит столь верным взглядом, что за него можно поручиться. — Я, когда с ними мухоморовую настойку бухал позавчера, то ведьмак твой о тебе ни слова не сказал, а оно и верно — хер знает кому о своём любимом человеке, у которого до пизды секретов, рассказывать не стоит, но вот Лазареву он тобой, походу, уже плешь проел. Если б у них что-то было, то барду бы он ничего такого не рассказывал. А если они и трахались раньше, то что с того? Мы ж вон со времён академии друзьями остались и ничего. Арсений лишь морщит нос, вспоминая, что и такой грех, как секс по дружбе с Эдом во время их обучения в Бан Арде, за ним водился, и думать об этом рядом с Антоном совсем не хочется. — Но, знаешь, не грузи пацана, если не собираешься быть с ним вместе. Тут с одного взгляда на него в твоём присутствии понятно, что он в тебя по уши, а с его ростом это приличная глубина чувств, — тот смотрит серьёзно, совсем не издеваясь, переводя то взгляд на Арса, то на ведьмака с бардом, сидящих за крайним столом и говорящих о чём-то своём, как ни странно, похоже вовсе не весёлом. — И ты туда же, Эд? — вздыхает тот раздраженно, но не отступает. — О, я погляжу, от Добровольского уже отхватил, да? — в ответ ему хмурый взгляд. — Походу, угадал. Ну так вот я не о том. Короче, я, в общем-то, любой твой выбор поддержу. Мне-то какая разница? Даже если что-то изменится, я об этом не узнаю. Но ты вот о чём задумайся, Арс. А ты реально хочешь именно этого? Я имею в виду, довести заклинание до конца. — Я уже определился, так что это точно. Сам знаешь, я уже установил артефакты и синхронизировал с собой, — отвечает тот строго тоном, что совсем не подходит для весёлого пира на островах Скеллиге. Скорее для тайных комнат в огромных дворцах, в которых решаются вопросы государственной важности. — В этом-то и дело, ты упёртый как баран, Арс, и всегда таким был. Ставил цель и добивался её, какой бы она ни была, и никогда не бросал её на половине пути, а в самом конце — тем более. Ты даже боишься подумать о том, что можешь бросить всё сейчас, когда проделана такая колоссальная работа. Но иногда это к лучшему. Я вот бросил Бан Ард и ни о чём не жалею, так что задумайся об этом, — кладёт тот руку ему на плечо и дружески улыбается, — а сейчас, знаешь, мне что-то подсказывает, что там обстановочка накалилась, тебе б проверить, а то ведьмак твой выглядит херово. Выныривая из собственных муторных мыслей, с которыми, он надеялся, уже должно было быть кончено, Арс разворачивается в сторону огней и пира, видя, что что-то явно не так, даже отсюда. Антон, глотающий пиво или что покрепче прямо из кувшина, это точно не из серии нормального, особенно когда напротив него сидит герцог с крайне подавленным и провинившимся взглядом, но притом будто бы он ни в чём не виноват, как бы то парадоксально ни звучало. — Да что могло случится всего за пять минут? — уже спешит Арс в ту сторону, оставляя Эда позади, потому что на сердце беспокойно, и то гонит тело как можно быстрее вперёд, к ведьмаку, у которого явно не всё в порядке и чем ближе, тем яснее, даже со спины, которая сейчас не гордо расправлена, а ссутулена. Только Шастун собирается подняться, как Арс кладёт ему руку на плечо, и даже сквозь ткань рубашки и кожу тонкой куртки, он чувствует, как того потрясывает. — Антон? От одного подобного прикосновения чародею самому становится плохо, будто бы это состояние заразно, передаётся по воздуху, а с любыми другими взаимодействиями лишь усиливается. Потому что Антон тут же цепляется за его руку, сжимая будто бы из последних сил, но не до боли, а спустя мгновение разворачивается, и тогда Попова накрывает с головой. Потому что столь прекрасные жёлтые глаза горят, но не пламенем любви, восхищения или страсти, в них нет ни смеха, ни радости, а лишь изливающаяся боль, часть которой невозможно не почувствовать самому. — Арс… — голос хриплый, будто бы после долгих часов крика или пробежки. Да и дыхание ему под стать: прерывистое, загнанное. — Арс… — вновь срывается с его губ, а у чародея словно бы ноги подкашиваются от незнания, что делать. Ему просто страшно. Потому он и сам цепляется за ведьмака, сидящего на скамье, прижимая его голову к себе и гладя по обрезанным волосам. Попов не умеет утешать, но ради Антона он постарается. — Что случилось? — подходит Эд, словно бы единственный здравомыслящий в этой маленькой компании, где, вместо должной радости, царит страх, уныние и скорбь. Попов даже благодарен ему за заданный Лазарю вопрос, ведь сам боится его спросить, будто бы тем вновь полоснёт Шастуна по ране, подкосившей его так, что солнце, светившее всего несколько минут назад, теперь жмётся к Арсению, как никогда до этого. — Я рассказал, что Дима умер, — ставит жёсткую точку Лазарев, не осмеливаясь глядеть на друга, вместо того разглядывая татуировки Выграновского, словно бы в них можно потеряться и избежать этой ситуации. Ему кажется, что он не должен был рассказывать. Порой неведение куда приятнее, нежели горькая правда. — Серёжа, не надо… — шепчет Антон, уткнувшись Арсу под рёбра, но те болят вовсе не от того. Попов впервые в своей жизни видит, как человек, которого он любит, страдает. Нечеловечески. Потому что Антон — Кот. И сейчас никакие перстни на пальцах не помогут сдержать боль в груди. Арсений никогда не чувствовал чужую боль, как свою собственную, потому что до этого он любил себя только и только себя. — Антош… пойдём отсюда, — тянет тот ведьмака, надеясь, что он не откажется, потому что сейчас сборища пьяных скеллигских варваров им только помешают, да и не только они. Арс чувствует, что подрагивающему в его руках парню нужна поддержка, ведь в подобной ситуации, много лет назад он вырезал целый замок, за что теперь себя корит. Так что впервые ему нужно быть сильным не для себя самого и личных целей, а для другого, но совсем не чужого человека. Он делает полшага назад, отстраняясь, и берёт того за практически безвольную руку, которая нынче выглядит совсем не так, как раньше: на ней браслетами вьются драные свежие шрамы, многие из которых выглядят просто ужасно. Так, словно бы ещё немного, и ведьмаку понадобились услуги чародея, как мастера по протезам. «Всего несколько недель, Антон, и почему столько всего сразу?» — сжимается его сердце, когда ведьмак поднимается, выглядя будто бы нормально. Словно бы он не находится сейчас в состоянии тихой истерики, готовой пролиться в свет в любой момент. Лицо всё такое же белое, словно молоко, под глазами нет тёмных мешков и те вовсе не опухшие, как то могло бы быть у любого другого человека. Без капли лишней влаги. Арсений прекрасно понимает почему, и виноват в том вовсе не какой-то самоконтроль, а физиология мутантов. Шастун следует за ним, словно безвольная кукла, что пугает. Хочется тут же его обнять и попытаться успокоить, каким бы неумелым он в этом деле ни был. Оставшийся за спинами смех раздражает, будто бы смеются над ними двумя, не умеющими спокойно терять близких людей, оставляя их в прошлом, чтобы идти вперёд без груза прошлого. Идти вверх по горе было бы опрометчиво, потому в полной тишине чародей ведёт своего безмолвного ведьмака к другому склону, где их никто не потревожит, особенно если спуститься на скалы, с которых все боятся упасть, но Арсений успел заприметить прекрасное место, с которого открывается вид на вырезанную в горе крепость Каэр Трольде, а внизу, практически под ногами, роем светлячков развёртывается прибрежное селение, которое и городком-то назвать сложно. Под звёздным небом, покрытой вуалью луной, в тепле безветренной ночи это мог бы быть прекрасный романтический вечер. Такой, к каким они привыкли при своих встречах. Но иногда всё идёт не по плану. Шастуна он буквально усаживает с собою рядом на длинный валун, сидя на котором не поцарапаешься и не испортишь одежду, хотя сейчас на то плевать. Всё, что имеет значение — Антон, которому всё ещё не становится лучше, и Арс, не зная, что ещё может сделать, обнимает того, прижимая к себе, словно бы тот ребёнок, и вновь гладит по спине, волосам, целует в макушку, которая пахнет так знакомо. У ведьмака сердце трепещет, как не должно ни при каких обстоятельствах. Это чувствуется через одежду, рёбра, плоть и кровь. Всё перечисленное взбудоражено в таком с виду спокойном парне, у которого в голове пустота, а в душе потоп. — Антош, поговори со мной, пожалуйста, — шепчет тот на ухо, как будто заклинание, что могло бы вернуть всё на свои места, но так быстро оно не срабатывает. Жизнь совсем не сказка и боль в ней не лечится по щелчку пальцев и одному сказанному доброму слову. Русая макушка всё ерзает на груди, пытаясь зарыться в тёплые объятья Попова, заставляющие чувствовать, что он не один, даже при том, что случилось. Только страшно. Очень страшно. Он будет скучать по Диме, самом прекрасном в мире старшем брате, которым в лицо он никогда так не называл, он будет скучать по доброму другу, знавшего его всю жизнь. Он будет скучать, а ещё жалеть себя. Но вместе с тем, вместе с горем приходит и страх, ледяной, такой, что расползается, исходя не извне тёплых объятий Арса, а из разума, привыкшего искать закономерности. И смерть стала одной из них. — А что, если однажды я вновь встречу кого-то ещё? — шепчет Антон, зажимая в кулаках шелковую ткань арсеньевской чёрной блузы с глубоким вырезом у горла. — Что, если я встречу кого-то, и потому ты умрёшь? Голос срывается с хрипов на поскуливание и обратно, отчего у чародея сердце щемит и тот не выдерживает, отнимает от себя Антона, лишь только чтобы взять его лицо в собственные ладони, чтобы взглянуть в глаза, наполненные скорбью, болью и страхом. Те, в которых отражается он сам. — Ты знаешь, что это не проклятье, Антон. Просто даже те, кто живёт очень долго, умирают. Так бывает, и с этим ничего не поделаешь, — впервые он говорит это уверенно, не только для ведьмака, но и для себя самого. — Можно горевать, страдать и носить траур, если нужно, но ни в коем случае нельзя убиваться. Ты ведь и сам должен знать, что больно не мёртвым, а живым. То, что Дима умер — случайность. Тем более это случилось не сразу, как ты меня встретил, верно? Так что, Антон, пожалуйста, не губи себя. Слова лицемерны, но вместе с тем он чувствует, что, возможно, следует принять совет Эда и даже Паши. Если понадобится, он может быть сильным ради Антона. Он может заставить себя улыбнуться, чтобы Шастун тоже зажегся. Он может сделать всё, что только потребуется, ради него, а не себя самого. Не просто чтобы избавиться от чужой боли внутри себя, а чтобы облегчить чужую, наплевав на то, что творится с собой. — Эти чувства, Арс, — тянет тот ткань на груди, — их так много… Лучше бы мутации прошли как надо, и они исчезли без следа. У Арса сердце пропускает удар через удар после этих слов. Потому что чувства и эмоции — то, что создаёт Антона таким, каким Попов его любит, ради которого наконец готов горы свернуть и отдать самого себя. Сидящий рядом с ним ведьмак, выглядящий не иначе, как молодой юноша, успел повидать в жизни многое и сейчас он разбит на кусочки, чьи осколки разбросаны по океану чувств, но Арс обещает себе, что быстро склеит их обратно ради своего солнца. Элегантные руки чародея вновь тянутся к ведьмаку, словно бы хотят обнять, но вместо плеч одна из них мягко ложится на загривок, подталкивая к себе, словно бы неуверенно предлагая, показывая, что он собирается сделать то, от чего однажды успел отказаться. Но сейчас, предавая собственный принцип идти до конца, он хочет вернуться, чтобы отринуть все иные пути и выбрать тот, который желает не упрямым умом, а любящим сердцем. Жёлтые глаза смотрят сперва непонимающе, бабочками хлопая в недоумении, что успевает перерасти в страх, но не неприятие. Потому что Антон помнит Беллэтейн и сейчас ему кажется, будто бы Арс этого делать вовсе не хочет. Но всё растворяется, теряет смысл и все эмоции, даже те, что переполняли подсознание, когда губы соприкасаются сперва совсем слегка. Проверка на то, согласен ли Антон, потому что сейчас Арс наконец ступает в эту пропасть, которой так боялся. Только в ней вовсе не бездонная яма ужаса, а ведьмак, что готов нежно поймать и прижать к себе, обещая любить. Антон принимает поцелуй, но Арс не настаивает, скорее отвлекает, сам нежась в мягкости припухлых губ, с которых волей-неволей порой слетает прерывистое дыхание парня, который до конца не может поверить, что это наконец случилось. Что Попов его принимает, знает, что его любят, и готов подарить нечто похожее в ответ. Поцелуй невинный, не такой, какой ждёшь спустя чуть ли не десятки лет после последнего. Но даже так Арсу кажется, будто бы он ощущает мягкость чужих губ, а порой и проскальзывающего на них языка впервые, будто бы никогда не было ничего иного. И сейчас, прямо на Скеллиге во время поездки, что должна была вернуть решенную судьбу, он отметает всё прошлое ради будущего. Ради Антона, которого он любит. Несколько мгновений тянутся как будто бы вечность, что подтверждает, что лечит вовсе не время, а другие люди, что могут привнести в боль и горе сияющую светом тысяч солнц и миллионов звёзд эмоцию, с помощью которой можно спастись. Как будто бы тоненькая соломинка утопающего оказывается не иначе как стальным жгутом, за который его можно вытащить обратно на берег. — И от этого ты тоже хотел бы отказаться? — спрашивает Попов, проводя ладонью по скулам Антона, а после задевая его припухлые губы, которые он самозабвенно целовал всего несколько мгновений назад. Он в шоке, но вместе с тем горе в глазах растворилось, а тоненькие зрачки превратились в круглые диски. Антону стыдно за то, что в этот самый момент его переполняет счастье. Чистое и бескомпромиссное, такое, что мог в его жизнь привнести лишь Арсений Попов, что в этот момент аккуратно и нежно приподнимает его левую искалеченную руку и вместо того, чтобы привычно её сжать, начинает выцеловывать каждый окольцованный палец, переходя на запястье, от которого по телу начинают распространяться крохотные удары тока, приносящие с собой лишь удовольствие от порхающих по коже губ, на которых вырисовывается нежная улыбка при виде Антона, которому хочется любоваться Арсом вечно. Его прекрасной фигурой на фоне звёзд, луны и гор, лицом, к щеке которого он любовно прикладывает руку парня, которому кажется, что вот-вот он, если не проснётся, то упадёт с этой скалы, будучи недостойным подобного счастья. Этого человека, которого он любит больше своей собственной жизни, которую готов полностью ему посвятить. — Нет, — отвечает тот чистым голосом, в котором одна лишь правда, которую теперь оба готовы принять.