Кот с зелёными глазами

Кажется, за прошедшие сутки Арс так и не смог уснуть. В лучшем случае лишь вздремнул в темноте комнаты таверны, чьи оконные ставни полностью закрыты, не давая просочиться свету уже успевшего взойти солнца. Хотя неправильно будет сказать «не смог», потому что чародей даже не пытался, всё время проводя либо рядом с Антоном, либо в собственных мыслях, сидя на кресле неподалёку от кровати, на которую прошлым вечером он чуть ли не собственноручно уложил вымученного ведьмака, что всё ещё продолжает спать. Чаще всего на лицах людей в такие моменты присутствует выражение абсолютного спокойствия. Ни радости, ни злости, ничего. Порой даже кошмары происходят так глубоко в голове, что не показываются эмоциями на лице. Антон же кажется до сих пор измученным, но вместе с тем он не ворочался, не крутился, за ночь не вымолвил ни звука. Словно бы во сне его всё наконец отпустило. По крайней мере, Арс надеется на это. Что у парня перед глазами сейчас не мелькает никаких картинок из прошлого, а мозг не придумывает ужасающие сюжеты. Пустота, темнота и спокойствие ему сейчас просто необходимы. Будь у него прошлым вечером с собой нужные травы и щепотка свободного времени, он бы приготовил зелье, что гарантировало бы ведьмаку крепкий и здоровый сон, что перенёс бы его из одного дня в другой, словно бы по щелчку пальцев, оставив самый страшный момент позади. Только у Арса не было ничего из этого, только он сам и его попытки успокоить парня, которые определённо возымели успех. После поцелуя Антону явно стало лучше, этого нельзя отрицать, но он оставался всё таким же молчаливым, запутанным в собственных мыслях. Они долгое время сидели у скалы, буквально до тех самых пор, пока в городке, виднеющемся внизу, не погас последний жёлтый огонёк. Ведьмак больше ничего не говорил, только лишь таял в объятиях, что так сильно были ему нужны. Всё для того, чтобы успокоиться. Переживать боль гораздо легче тогда, когда рядом с тобой любимый человек. И, может быть, в тот момент Антон практически не мог думать, ведь мозг безжалостно выметал все мысли, дабы среди них не оказалось паразитов, приносящих лишь боль и отчаяние, но сердцем он чувствовал: Арс теперь точно поддержит, несмотря ни на что. Арс прыгнул в пропасть, которую так боялся. Арс, может быть, ничего не говорит, но он его любит. Вымученный новостью, но подогреваемый самыми прекрасными в мире руками, заворачивающими его в чёрный плащ, нежными объятиями, прижимающими к собственной груди, в которой гулко бьётся жаркое сердце, ведьмак чувствовал, как медленно, но верно его клонило в сон. — Арс, забери меня, пожалуйста, — хриплым голосом звучала просьба, и чародей не мог её не выполнить. Наплевав на Эда и Лазарева, оставшихся на пиру, Арс открыл портал прямо в комнату таверны, в которой остановился. Он ни на мгновение не сомневался в том, что нужно поступить именно так. Вести разбитого Антона по горным тропкам и острым скалам казалось бесчеловечно, потому в магический вихрь он проскальзывает вместе с ведьмаком, держа того под руку и не задумываясь о последствиях портала для себя, что наступили мгновенно в виде тошноты и головокружения. Однако вместо того, чтобы жалеть себя, он тут же принялся ухаживать за спутником. Даже уже в кровати, когда рядом с ним лежал свернувшийся калачиком Шастун, Арс лишь гладил того по волосам, слушая его дыхание и размышляя о том, что подобного в его жизни до этого никогда не было. Ему не приходилось никого успокаивать, жалеть, любить, беспокоиться за чужие чувства. «Я не хочу ничего менять», — простая истина, которая меняет всю сложившуюся картину мира, уничтожает последние прожитые годы, но вместе с тем она кажется правильной. Не так, когда решаешь сложное уравнение по определению уровня магической интеграции и ответ оказывается таким, каким и должен быть. Чувство совсем иное. Его можно испытать, смотря на картину с пятнадцатью подсолнухами у него в комнате в поместье. Так просто, но притом красиво. Нет, идеально. Ничего лишнего, да и добавлять ничего не требуется. Она кажется правильной даже при любых сомнениях. Так и этот выбор. Он правильный не потому, что так считает мозг, привыкший добиваться поставленных целей любой ценой, даже самой страшной, за которой следуют отвратительные и низкие поступки, а потому, что так считает сама душа. Сердце к Антону приковано, и теперь его не хочется отпускать, от него не хочется больше никогда бежать. Дрёма то отступала, то накатывала вновь, но мысли в голове всё продолжали выть, однако, к счастью, те не докучали. Только когда чародей в очередной раз понимает, что глаза спешат вновь слипнуться, в то время как голова начинает неприятно кружиться, он решает наконец выйти подышать на улицу, не беспокоя лежащего на кровати Шастуна, обнимающего скомканное одеяло. Проскальзывает мысль о том, что этой ночью пусть лучше ведьмак обнимает не набитую перьями ткань, а его самого. Подойдя к кровати, тот вновь невольно тянет руки к его макушке, поглаживая приятные на ощупь мягкие русые волосы, а изо рта сама собой вылетает фраза: — И куда ты свою кучерявую красоту дел? Чего Арс не ожидал, так это, что Антон сонно, не разлепляя глаз, перехватит его ладонь и переплетёт их пальцы. — Случайно вышло. А что, не нравится? — бормочет тот, одной лишь спиной и лопатками потягиваясь в кровати, отчего у Арса возникает желание тут же стиснуть того в объятиях, но вместо этого он лишь целует того в уголок губ, носом задевая чужой, от чего Антон тут же открывает глаза и видит приветственную нежную улыбку на чародейском лице. — Ты мне любой нравишься. — Даже если наемся рыбы с чесноком? — хитро улыбается ведьмак, насколько вообще позволяет ещё не сошедшая сонная нега. Для того, чтобы ответить, Попову требуется несколько мгновений. — Даже так, но в таком случае в поцелуях придётся отказать. Наконец Шастун слегка привстаёт на кровати, пихая себе подушку под спину, чтобы обрести полулежащую позицию, отчего чародей больше не может над ним склоняться, и ему приходится сесть на край кровати, хотя с другой стороны от Антона свободно целое спальное место, зовущее одним лишь своим видом к себе, однако до ночи Попов ложиться не собирается. Сейчас не время сбивать пострадавший режим ещё сильнее. — Так значит это было не единоразовое событие? — голос слегка хриплый, но в светящихся жёлтых глазах лучится надежда. — Спасибо тебе, конечно, без тебя бы я вчера точно сделал бы что-нибудь неисправимое, но мне нужно знать, — прерывается тот, на мгновение отводя взгляд в сторону, — что это было не из жалости. Хотя вчера я правда был жалок, да и сейчас не лучше, — проходится тот взглядом по смятой рубашке и очертаниям ног под одеялом. Арс ненавидит жалких людей, и для него Антон ни вчера, ни тем более сейчас таковым не выглядит. — Антон, я давным-давно решил для себя, что не буду делать ничего из того, чего сам не хочу. Так что вчера я для себя наконец всё понял и теперь точно откушу тебе голову, если ты будешь с кем-то, кроме меня, понятно? — голос, может быть, и звучит наигранно строго, но на лице у Арса играет яркая улыбка, отчего ведьмак чувствует, как любые его возможные сомнения развеиваются, а в душе начинает сиять, переливаясь лучами, солнце. — С первой нашей встречи я ни о ком, кроме тебя, думать не мог, — пододвигаясь ближе, честно отвечает ведьмак, которому наконец дали вольную в прямом выражении своих чувств, и теперь, в отличие от вчерашнего дня, он способен думать и говорить, вместо того, чтобы задыхаться и скулить. — Вот и отлично, — шепчет тому в губы перед тем, как поцеловать. Сперва вновь лишь лёгкие прикосновения к нижней пухлой губе, в то время как руки цепляются за шею, притягивая ближе. Сейчас Арс клеймит и себя, и Антона, который, чувствуя на себе его прикосновения, распаляется, не желая оставаться словно бы безвольной куклой, как то было вчера. И вот он уже покусывает губы Попова, в то время как руки скользят по мужским рёбрам поверх блузы, которую хочется содрать, но вместо того пальцы ведьмака скользят ниже, чтобы забраться под неё. Подушечки чувствуют под собой рельеф его пресса, медленно поднимаются на рёбра, от прикосновения к которым Арсений слегка вздрагивает из-за пробегающих по телу мурашек, которые невозможно не почувствовать, аккуратно лаская его кожу, вместе с тем беспамятно целуя губы, что чуть более тонкие, чем его собственные. Попов сжимает русые волосы на загривке, не отпуская его, и потому Антон решается дать вольность своему языку, который беспрепятственно проникает в чужой рот, более горячий и жаждущий. Стоит провести кончиком по внутреннему нёбу, как Попов легонько скулит в его губы, начиная сыпаться в его руках, от чего сердце ведьмака заходится в радости и нежности. Можно самому почувствовать, как по чужому телу от их касаний бегут разряды, заставляющие чародея порой скулить, извиваться, но лишь для того, чтобы получить больше. И Антон даст ему больше, дайте только знак. Он готов с головой утопить Арса в наслаждении. Однако обратный отсчёт, заданный дыханием, что теперь сбито, наконец подходит к концу. Арс, чьи скулы алеют розовыми цветами шиповника, а губы ярко горят спелой малиной, отстраняется, заставляя ведьмака случайно «клюнуть» воздух в попытках продолжить. Их тела заведены, требуют продолжения вечера, из-за чего ноги под одеялом приходится слегка согнуть, чтобы не было видно всплывшего казуса, о наличии у друг друга которого оба догадываются, однако Арс лишь хитро улыбается, поднимаясь с кровати и расправляя на себе чёрную шелковую блузу. — Ты проспал почти весь день, пора бы наконец перекусить. Так что одевайся. Одеваться Антону на самом деле не во что. Он как был вчера в кожаных шоссах и своей белой рубашке, так таким его Арс и уложил, разве что принеся воды, чтобы умыться, и сняв ножны с мечами. Потому весь процесс у Антона занял не более минуты — подняться и расправить одежду, чтобы та казалась менее мятой — дело достаточно быстрое. Что его удивляет, так это то, что как только Шастун следует за Арсом через дверной проём, вместо того, чтобы выйти в какой-нибудь коридорчик с другими комнатами, там обнаруживается ещё одна, в которой чародей тут же поджигает факелы, что озаряют её своим золотистым светом, хотя ведьмак мог рассмотреть её содержимое и без них. В углу пустая просторная бадья, на стене голова оленя, небольшой камин, столик с парой стульев, на одном из которых разместился знакомый синий плащ. Кажется, будто бы только он и небольшая, лежащая в прошлой комнате, сумка свидетельствуют о том, что Попов здесь остановился. — Не густо у тебя с вещами, — комментирует парень, находясь уже перед основательной деревянной дверью, с виднеющейся на ней дырой скважины. — Я не собирался здесь задерживаться дольше нужного, но Эд уговорил, — проворачивает тот ключ, распахивая проход, ведущий в скромный коридорчик, в котором напротив есть лишь одна точно такая же дверь, ведущая, вероятнее всего, в хозяйскую комнату, другая же более хлипкая на вид. За ней явно должен быть обеденный зал таверны, в котором уже успело начаться чьё-то шумное веселье, от которого слегка побаливает голова. — И не зря, — улыбается краем губ Антон, который впервые за долгое время начинает вспоминать, что вчера всё было по-другому, и что вообще там где-то остался Выграновский, который, как надеется ведьмак, не забыл прихватить с собой Лазарева, если отправился обратно в свою пещеру. — Не зря, — подтверждает чародей, толкая дверь и выходя в обеденный зал, в котором успело собраться немало человек, оккупировавших почти все столики, за которыми, однако, они вдвоём навряд ли стали бы сидеть, когда можно спокойно устроиться в собственной комнате, где, если не вслушиваться, практически не слышен говор множества людей. Направляясь к стойке корчмаря, Антон успевает понять, что многие лица здесь ему смутно знакомы, а некоторые из них либо невзначай машут руками при виде него, либо посылают приветственные кивки или крики, стоит пройти рядом с ними, на которые ведьмак то и дело успевает отвечать, отчего ловит на себе взгляд обернувшегося чародея, удивленно вскинувшего бровь. — Ты с ними знаком? — лишь это он успевает спросить перед тем, как из-за одного из столиков вскакивает растрёпанный блондинистый шторм, что перескакивает через остальных моряков и через пару мгновений оказывается рядом, чтобы крепко, радостно и пьяно влететь ведьмаку в спину, заодно приложив свою руку о чужое плечо, до которого пришлось тянуться — всё же когда парень сидит рядом этот приободряющий жест сделать куда легче. — Анто-он, ты чего тут делаешь? — тянет девушка, слегка отойдя, а после оглядывая другого мужчину, вместо которого, по её мнению, должен был бы быть Лазарь. — И это кто такой, где Лазарь? Этой встречи следовало бы ожидать, ведь корабль ещё несколько дней назад отшвартовался от Редгилля, так что не удивительно, что он уже успел обогнуть остров и, как изначально планировалось, прибыть в порт Каэр Трольде. Только Антону было совсем не до того. — Привет, Клав, не ожидал тебя так скоро увидеть, — мягко отстраняется тот, глядя сверху вниз на девушку, — познакомься, это Арсений. Арс, а это Клава, она лекарь на корабле, на котором я сюда прибыл. Девушка несколько секунд пьяно щурится, рассматривая незнакомого мужчину, который вежливо улыбается, не слишком понимая, как так получилось, что у ведьмака словно бы куда ни глянь знакомые. — Ага! — расширяет та глаза, будто бы слегка трезвея при осознании совершенно очевидного из-за чужих взглядов друг на друга факта. — Так это твой мужик, Антон! — радостно провозглашает та, не стесняясь громко говорить об этом на всю таверну, хотя сама до того на корабле давала предупреждения. К счастью, на них никто не обращает внимания, лишь несколько глаз скользят по незнакомцам без особого интереса, привлечённые сливающимся с общим гамом голосом Клавы. Присмотрись кто внимательнее, заметил бы, как ведьмаку в момент становится неловко, а брови чародея взметаются ко лбу в удивлении от слов пьяной незнакомки, которую тот видит первый раз в жизни. — Клава, приятно познакомиться! — протягивает та руку, но непривычно для Арса, ведь в том обществе, что он привык, девушки чаще всего аккуратно, словно бы невзначай, предлагают жестом поцеловать тыльную сторону ладони, играя роли нежных дворянских лебедей или скромных кметских уточек, лишь бы мужчина обратил на них своё внимание. Эту же даже дамой назвать сложно: одетая в мужскую одежду, не стесняющаяся своего опьянения, она совершенно точно протягивает руку для рукопожатия, которое оказывается довольно крепким. — Взаимно. Антон меня уже представил, но я — Арсений, — произносит тот перед тем, как отпустить чужую руку. — Ну вот, Антон, всё у тебя отлично, а ты волновался! — говорит та, не зная ничего о недавних новостях и не замечая, что ведьмак выглядит менее ярко, чем обычно, хотя и пытается то скрыть. — Теперь ясно, что Лазарева с тобой сейчас нет. Ты, если что, ему предложи, к нам отправь, уверена, Азамат не откажет, если он с нами по островам поплавает, нам ещё новых членов экипажа набирать перед тем, как обратно на Континент рванём. С ним точно веселее будет! Можно предположить, что Клава, как и многие другие девушки, тоже поддалась на обаяние Серёжи, но Антон не может сказать точно, ведь по её поведению не было понятно ни тогда, ни сейчас, потому вместо замечания о том, что с бардом, если что, вряд ли что-то выгорит, он произносит следующее: — А ты уверена, что не пожалеешь о словах, сказанных по пьяни? — усмехается тот, подходя ближе к Арсению, которому точно хотелось бы быстрее покинуть душное помещение или хотя бы вернуться обратно в комнату. — Я — пьяная? От двух кружек мёда не пьянеют, Антон, мне просто весело! — гордо заявляет та, выпячивая грудь вперёд и задирая подбородок. — А о словах своих я, конечно, не пожалею, будь уверен. Можешь спросить завтрашнюю меня, и она произнесёт всё то же самое! — Как знаешь, — пожимает парень плечами, посматривая на Арса, внимательно их слушающего. — Ладно, — замечает девушка чужие взгляды, — пойду лучше, не буду вам мешать, — собирается она уже отойти обратно к своему столику, как резко разворачивается, и неожиданно для всех цепляется за рукав блузы чародея, останавливая того и вновь удивляя своим поведением. — Ты, Арсений, только Антона не бросай, — серьёзным голосом произносит она, и даже акцент не делает его более беззаботным, что обычно случается со всей остальной её речью, пропитанной мягкостью согласных вперемешку с сокращением гласных, — ему из-за этого грустно. Сперва Попов лишь смотрит на женские пальцы, схватившие его за руку, а после и на саму девушку, кажется, ждущую ответа с серьёзным лицом, кажущимся даже детским, не испорченным годами жизни в море. — Не буду, — кивает тот, отвечая абсолютно честно, краем глаза замечая, как Антон вытягивается, шумно вдыхая спёртый воздух таверны, до упора наполняя им свои лёгкие. В то же время, услышав эти слова, девушка ослабляет хватку, из-за чего её пальцы словно бы стекают с шелковой рубашки Попова, и она возвращается на место уже куда более спокойная, хотя всё равно громко кричит всем мужчинам, чтобы посторонились, пропуская её дальше. — Интересные у тебя знакомые, — ухмыляется Арс, наблюдая за реакцией ведьмака, которому совершенно точно неловко от происходящего, но он безуспешно пытается не подать виду, пробираясь к стойке корчмаря, который тут же переключает на них внимание с двух других моряков, с виду нордлингов, сошедших с корабля и уже успевших неплохо надраться. Похоже, чародей, несмотря ни на что, как всегда, смог зарекомендовать себя, как важную персону, от чего даже при том, что местные не в восторге от таких, как он, Арса не могут не уважать. Потому без каких-либо вопросов или пререканий, принимают его заказ ужина на двоих в комнату, который, по словам корчмаря, будет готов примерно через минут сорок в лучшем виде. Стоит покинуть двери таверны, как обоим становится дышать легче, даже при том, что воздух невозможно назвать свежим. Рядом находится порт, а оттуда, как всегда, несёт тиной, подгнившей влажной древесиной и, конечно же, рыбой, чью свежесть легко можно поставить под вопрос. Гулять в порту перед Каэр Трольде кажется особым извращением: маленькие деревянные домики, выстроенные вдоль склона горы единой улицей, не кажутся особо примечательными. Даже заставленное кораблями море словно бы теряет свою сокровенную тайну, и лишь высящаяся на отдельном острове крепость, к которой ведёт мощный каменный мост, соединяющий один из склонов горы далеко наверху с выдолбленной в горе постройкой, развеивает скуку здешнего пейзажа. Но, как ни странно, это место нельзя назвать красивым, особенно по сравнению с тем, что можно было наблюдать вчера. Они вдвоём добредают до пирса, что раскинулся по воде подобно древесным корням, окутывая собой огромные площади. Здесь стоят как крохотные вёсельные лодочки рыбаков, практически такие же по размерам парусники, кажущиеся крохами, что однажды вырастут в разместившиеся неподалёку чёрно-красные драккары Крайтов, так торговые суда, на вроде уже знакомой двухмачтовой шхуны, за которую цепляется взгляд ведьмака, и тот спешит рассказать о том, что приплыл именно на этом корабле, после чего, незаметно для самого себя, затягивает историю путешествия. О том, как приехал в Новиград, встретил Лазарева, попал в шторм, бился с эхиднами, видел сирен и, конечно же, убил баюна. — Я же с Эдом познакомился, когда искал того, кто бы мог сделать чучело. Мне оно правда нафиг не надо, но Клава уговорила, а он ещё сказал, что есть идея, куда его, если что, пристроить, — рассказывает ведьмак, бредя по пирсу, целенаправленно вышагивая к самому его концу, уходящему далеко в море. Из-за кораблей практически ничего не видать, но даже их порой цветастые корпуса кажутся интереснее той единственной портовой улицы, тянущейся вдоль побережья, с которой даже в лес не свернёшь. Для этого нужно пройти весь склон горы, отправившись на дорогу, ведущую к крепости, бредя вверх по которой можно найти ответвления, одно из которых как раз выведет в итоге к той поляне, на которой вчера происходил пир. — У меня даже есть предположение, куда он думал его деть, — осознаёт Арс, вспоминая их с другом разговор, что состоялся до последней их встречи. — Да? — Когда мы с Эдом учились в Бан Арде, у нас с ним был один наставник — Паша Воля. Так вот, сейчас он в Лукоморье, так что, думаю, Эд решил, что будет отличной идеей отправить ему баюна. — Если что, можете делать с ним всё, что хотите. Свои дела я с ним уже успел решить, — поглядывает Антон на руку, покрытую множеством темнеющих шрамов, среди которых есть особо неприязненного вида, будто бы стоит совсем слегка задеть их какой-нибудь швейной иглой, и из них тот же пойдёт целый ручей крови. Арсений же хмурится, беря его руку в свою и аккуратно проходясь пальцами по ранкам. Движения совершенно не доставляют боли, но только наросшая плоть реагирует куда ярче, будучи более чувствительной. — Если хочешь, мы можем убрать шрамы. У меня есть знакомая, специализирующаяся на подобной магии, — гладит тот большим пальцем выпирающий бугорок локтевой кости. — Ведьмаку незазорно ходить в шрамах. Мне лично они напоминают о тех моментах, что я смог пережить, а о подобном определённо не стоит жалеть, — философствует Антон перед тем, как внезапно спросить: — Или они тебя смущают? «Ну конечно, это же Арс, он ведь идеальный! Ни шрамов, ни ожогов, ничего лишнего! Только родинки, похожие на созвездия, а у меня…» — тут же начинает загоняться ведьмак, переводя обеспокоенный взгляд на свои руки, на которых великое множество и более мелких следов, среди которых белеет и небольшой, почти уже незаметный шрам, полученный при битве с бесом. Это не остаётся незамеченным. — Антон, — строго говорит Арс, обращая на себя внимание нервных жёлтых глаз, — я это предлагаю только ради тебя, понимаешь? Мне нет дела до твоих шрамов, если и тебе нет, меня не беспокоит то, отрезал ли ты себе волосы. Мне не это важно, — смягчается тот, беря ведьмака и за вторую руку, к счастью, этим вечером, под покровом сумерек, далеко на пирсе нет никого, кроме них двоих, — ты красивый вместе со всеми своими шрамами, шелковистыми русыми волосами и даже, как ты говорил, «мушкой на носу», — чмокает тот Антона в нос, отчего ведьмак по-кошачьи на мгновение жмурится, морща этот самый нос, отчего Арс не может сдержать яркой улыбки. — Так что, пожалуйста, не волнуйся о своей внешности или о чём-либо ещё. Мы с тобой знакомы больше года и прожили вместе несколько месяцев. Меня совершенно точно более чем всё устраивает. У Антона слов ответить на подобное даже нет, потому что одно лишь это «красивый» от Арсения напрочь уничтожает всё в его голове. Потому что это говорит именно он, и лишь его слова могут иметь в сердце подобный вес, развеивающий напрочь сомнения, ведь Попов говорит искренне. Шастун видит это в нежной улыбке, сверкающих глазах и мягком сердцебиении, в котором нет ни капли лжи. Верить Арсению и верить в Арсения давно стало аксиомой, на которую можно положиться. — Ты самый красивый и потрясающий из всех, кого я встречал, Арс, — в ответ слышится тихое довольное лисье фырчанье, которое так нравится Шастуну — чародей точно знает, что это правда, хотя бы потому, что сам считает себя таковым, — спасибо за всё. С тобой мне правда легче, — произносит Антон, разрывая контакт правой рукой, чтобы продолжить их общий путь по пирсу, до конца которого осталось совсем немного. — Хочешь поговорить? О вчерашнем, — неуверенно уточняет чародей, будто бы и так не ясно, о чём он. — Нет, — твёрдо заявляет тот, качая головой, — может быть, это и неправильно, но я не хочу пока погружаться в свои мысли. В них нет ничего хорошего. Куда приятнее отвлекаться, не думая о том, что с Димой я больше никогда… не увижусь, — печально вздыхает тот, а Арс крепче сжимает его ладонь, чувствуя прохладу рунных колец на ведьмачьих пальцах. — Похоже на побег, да? — Каждый справляется с горем, как может, и в этом методе нет ничего предосудительного, — ненормально наоборот выбирать путь, на котором ты никогда не успеешь смириться с утратой. — Только мне всё равно интересно вот что, как этот герцог познакомился с тобой и твоим другом? Извини, мне просто сложно представить, почему он так долго утаивал от тебя подобное. — Ты о Серёже? — становится Антон на краю пирса, грустно усмехаясь. — Редко слышу подобное к нему обращение, если честно. Мне довелось спасти его ещё ребёнком, а после я сам случайно приложил руку к тому, чтобы он встретил Камиллу. Потому чувствую порой за него ответственность, когда он выбирается за пределы Ямурлака. Знаю, что это глупо, он ведь и сам немало лет решал свои проблемы в одиночку, но даже сейчас мне слегка стыдно, что я его вчера кинул одного. — Во-первых, ты кинул его не одного, а с Эдом. Он, конечно, бывает той ещё занозой, но этого герцога одного чёрт знает где не кинул бы. Да и ты сам знаешь, что он не ребёнок, справится и без тебя, ничего с ним на той стороне острова не станется, если будет сидеть смирно. Антон прекрасно знает, что Лазарев смирно просто не может, тем более приплыл он за новыми видами и приключениями, потому в ближайшее время ему нужно наведаться в Редгилл, тем более все его немногие вещи остались в той таверне, в которой он больше точно не собирается ночевать. Только вот… — Чёрт, я совсем забыл! — шепчет ведьмак, поглядывая на чёрное кольцо на руке. — Что такое? — беспокоится Арсений, вдруг с раной от баюна что-то не так? — Я оставил Графа на постое в Редгилле, чёрт, — Антону искренне стыдно за то, что он вспоминает о жеребце только сейчас, когда на небе медленно, но верно начинают проявляться первые звёзды, хотя по факту проснулся он относительно недавно. — Думаю, если позовёшь его сейчас, то к утру он точно уже будет здесь, так что не беспокойся, — для Арса в этом нет ничего предосудительного, да и возможность призывать голема была создана как раз для подобных случаев. Когда они возвращаются обратно в комнату, добрая половина моряков уже успела уйти обратно на корабль, в то время как другая продолжала веселиться, но куда более умеренно, перейдя из стадии алкогольного буйства к сонной меланхолии. В комнате их ждёт успевший подостыть ужин: рагу из кролика в каком-то овощном месиве, которое оказывается вполне приемлемым на вкус, а кроме того, бутылка красного полусладкого. Иногда Антон слишком сильно задумывался во время пауз в разговорах, потому Арс старался его отвлекать расспросами и собственными историями, которые ведьмак с упоением слушал, однако в один момент он решился спросить о теме, которую чародей всегда избегает, и решимости ему точно придала не полуопустошенная бутылка. — Арс, так что насчёт твоего заклинания? Ты ведь точно приехал ради него сюда, верно? Попов хмурится, откладывая столовые приборы в сторону, и по привычке подхватывает бокал вина, за которым можно спрятаться, аккуратно цедя благородный напиток. Несмотря на то, что это дело он смог наконец оставить, отречься от своих столь долгих терзаний и стремлений, ему совершенно не хочется о том говорить. С одной стороны, больно, с другой — стыдно, притом не только перед ведьмаком. Он уже успел установить и лабрадорит, и астролябию на Ундвиге, вместе с одним из семян цветка-неразлучника, второй из которых пришлось самому съесть, чтобы быть готовым к чтению заклятья в любой момент. Но он не собирается больше этого делать и лучше о том вообще не вспоминать. — Оно больше не имеет значения, — отпивает тот из бокала перед тем, как вернуть его на стол и вновь взглянуть на Антона, который понимает: «тема закрыта». — Потому можем возвращаться домой. От этого «можем» и «домой» у Антона на душе тепло. Арс считает, что это их дом. Общий. И ведьмак тому может лишь искренне радоваться. Потому что теперь есть не просто Антон Шастун, которого приглашают в гости на зимовку. С ним готовы делить родное место, в котором находят умиротворение. Но, как бы сильно ведьмак не хотел бы вернуться в уголок счастья, находящийся в поместье, где они оба могут работать в мастерской, читать книги, смеяться и просто-напросто жить, а не существовать, для того пока рано. — Давай пока задержимся на Скеллиге, — отвечает Шастун, ожидая реакции Арсения. — Это из-за Лазарева? — проскальзывают в его взгляде ревностные льдинки, с которыми ведьмаку, похоже, долго придётся бороться. — В том числе, — признаётся Антон, тут же стараясь успокоить чародея, у которого скоро брови на переносице сойдутся, — но, Арс, не подумай ничего странного, хорошо? Я переговорю с ним завтра, всё решим, в конце концов я нанимался как телохранитель и просто так кидать его нельзя. Но у меня уже есть мыслишки, так что обещаю, мы проведём с тобой время здесь только вдвоём, тем более я давненько не был на Скеллиге, — берёт тот руку чародея в свою, опуская её на прохладную поверхность стола, что кажется таковой только Попову, также как и ведьмачья ладонь. — Может быть, здесь и нет огромных красивых городов или ярких живописных пейзажей, подобных туссентским, но я уже знаю, что хочу показать тебе и только тебе. Ты согласен? — улыбается Антон милейшей улыбкой и выглядит притом для Арсения вовсе не лопоухим наивным парнем, а как тот человек, которому он не может отказать, ведь его сердце тает от этих прохладных рук и прекрасной солнечной, притом искренней улыбки, которую он так любит. Перед сном Арс долгое время бурчит о том, что им обоим бы следовало принять ванну или хотя бы сходить в баню. Ему неприятно ощущать себя грязным, пачкая притом постель, но у Антона есть прекрасный аргумент, чтобы в тот момент, когда он валит чародея на кровать, прихватив за талию, тот перестал брыкаться и наконец лёг отдохнуть после бессонных суток. — Ты сам меня вчера сюда уложил в уличной одежде, грязного, потного… — Не продолжай, — крутится тот в месиве из покрывал и цепких антоновых рук. — Не-ет, Арсений, я продолжу. Я ведь в тех штанах ещё гарпий несколькими днями раннее убивал. — Фу, Антон! — Да ладно тебе, завтра попросишь трактирщика сменить бельё и нагреть воду для бадьи, тогда чистый и свежий уложишься на новые простыни, а теперь спи, — целует тот чародея в висок, зажимая в объятиях, и сам закрывает глаза, тут же выравнивая дыхание, будто бы успел уснуть всего за мгновение. Однако всё это действует на Арса словно бы самое настоящее волшебство. В объятиях Антона, под его дыхание и сердцебиение, что легко чувствуется через ткань рубашки, он быстро засыпает, не задумываясь о том, что у них слегка липкая кожа, а бельё правда следовало бы поменять.

***

Как и сказал Арс, стоило позвать Графа вечером, как к утру он уже стоит неподалёку от таверны, вызывая своим видом вопросы у всех мимо проходящих. На ногах у того немного дорожной пыли, которую Антон точно смоет как только, так сразу, но для начала, как и было запланировано, он собирается съездить к Лазареву, чтобы предложить варианты развития событий, конечно же, прихватив с собой Арса, только с ним выходит одна неприятная загвоздка по простой причине того, что чародей не стал бы путешествовать через портал в данном случае, когда пересечь остров можно в довольно короткий срок пешком. — Арс, ты же понимаешь, что ехать вдвоём без седла — идея плохая? Я не шучу, что ты в процессе себе всю задницу отобьёшь, если мы двинемся на рыси или галопе. Давай ты просто посидишь в седле, а я пройдусь рядом, а? — уговаривает Шастун, стоя у коновязи и не собираясь пока отстёгивать подпруги. Всё же ехать в седле вдвоём — это абсурд, особенно если ситуация не экстренная и может обождать. — Всё будет нормально, если ты поедешь сзади, — заявляет Арсений, готовый уже в ход даже магию пустить, если понадобится, лишь бы парень уступил ему возможность испытать на себе подобную, в его представлении достаточно романтичную, поездку вместе. — Ты же понимаешь, что не будет стремян? Ты вообще без седла-то на коне когда-нибудь ездил? — спрашивает Антон, на голос которого оборачивается и сам Граф, смотрящий на чародея взглядом прямо как у ведьмака, но с другими пропорциями: если последний больше беспокоится, а осуждает подобный выбор лишь саму малость, то у коня всё наоборот. У Арсения даже слов нет на то, как этот дуэт хорошо спелся, хотя оно и неудивительно: всё же сознание голема создано на основе разума самого Шастуна. — Конечно, за кого ты меня принимаешь? — возмущается Попов, не упоминая, что последний раз без седла он ездил в лучшем случае лет пятьдесят пять — шестьдесят назад, в последние годы своего существования в цирковой труппе, а после подобного никогда не требовалось. — Ладно, — сдаётся Антон, наконец протягивая руки к застёжкам, чтобы снять седло, которое лишь со стороны кажется огромным. На деле двое взрослых мужчин ни за что не смогут разместиться в нем так, чтобы не чувствовать жгучего дискомфорта при поездке. «Хотя и без него проблем не оберёмся», — стаскивает тот сначала седло, что звенит стременами и расстёгнутой подпругой, а затем и плед, служащий вместо вальтрапа. К счастью, в отличие от настоящих лошадей, Граф, будучи големом, совершенно не потеет и потому от него не исходит запаха едкого лошадиного пота, и плед в последствии вполне пригоден для того, чтобы укрываться им во время ночёвок в лесу или на той же палубе. Как только оба мужчины забираются на достаточно длинную и широкую спину Графа, Антон отдаёт поводья Арсу лишь с одним наставлением: «Умоляю, ты только держись», — а про себя даёт коню наставления, чтобы тот ни в коем случае не повышал скорость по просьбе безрассудного чародея, сидящего спереди и полностью пока что довольного собой, когда они направляются к выезду из портового селения. Задача сидящего позади ведьмака состоит не просто в том, чтобы держаться за спину Попова, как тому может показаться, а чтобы следить за тем, как бы тот случайно не звезданулся вниз, если они поедут рысью или что хуже — галопом. А это в итоге произойдёт, он уверен. Потому что Арс настойчивый и долго сопротивляться ему просто невозможно. Так, в общем-то, и происходит. Стоит только покинуть селение, преодолеть неприятный подъём в гору, а после спуститься, оказавшись под тенью деревьев, как чародей уверяет, что такими темпами они не доедут и к вечеру, в то время как галопом Граф может преодолеть это расстояние всего за час и десять минут. В итоге Антон сдаётся и, кажется, подсознательно молится всем богам перед тем, как пустить Графа для начала, что вполне может оказаться и концом, простой рысью. От первого же резкого толчка, который невозможно так просто смягчить, Попов даже охает от неожиданности, резко напрягаясь, потому что так просто расслабиться в подобной ситуации невозможно. Антон по себе знает, что порой езде без седла он бы предпочёл собственные две ноги. Однако Попов стоически терпит все, не высказывая и слова протеста, не считая того раза, когда конь, не переходя на другой аллюр, начинает перебегать поваленные ветви, отчего привычный темп сбивается, и Арс чуть не соскальзывает с его спины, вовремя подхваченный Антоном. Проблема езды верхом на одном коне заключается в первую очередь в том, что вообще-то обычно лошади к подобному не приспособлены так же, как и сами всадники, если, конечно, они с детства то и дело не занимались подобным. Обычно спинам не достаёт длины, и одному из пассажиров приходится лезть либо на узкую холку, что довольно болезненно, особенно в условиях какого-либо иного аллюра кроме шага, либо на подвижную поясницу, с которой быстро соскользнёшь, потеряв баланс. Кроме того, в седле вместе точно не поездишь, а без него и стремян зафиксироваться ещё сложнее. Чародею и ведьмаку в их положении сейчас помогает лишь фактор габаритов Графа и то, что он искренне старается меньше перекатываться с одного бока на другой и не создавать лишней встряски, что всё равно практически невозможно. Ведь его строение основано на строении тела лошади, а дорога, текущая под ногами, испещрена постоянными подъёмами и спусками, вперемешку с кочками. И, когда они доезжают до небольшой деревеньки Раннвейг, примерно часам к двум дня, они оба чувствуют, что уставшим ногам нужен отдых. Даже если в качестве него будет ходьба пешком рядом с Графом, с которого оба предпочли слезть. Конечно, в этом селении они не останавливаются, а лишь видят мимоходом некоторые домики с соломенными крышами, да затасканные лодочки рыбаков на берегу. Ничего интересного или примечательного. Так всегда и бывает. Деревни служат лишь маленькими оплотами цивилизации, в которых нет места чему-то грандиозному. За подобным нужно направляться либо в города, либо искать прекрасное в море природы, окружающей эти самые островки. Только в процессе следует быть осторожнее, чтобы не нарваться на монстров, белок или банальных разбойников. Вскоре, иногда возвращаясь обратно на спину Графа, чтобы преодолеть расстояния на рыси, они проезжают и через деревню каменщиков Бландаре, среди лиц людей которых можно обнаружить смутно знакомых, к примеру того самого Мальта, принимавшего ставки на конные забеги. Совсем скоро они должны добраться до одной из развилок дорог, одна из которых повела бы через чащу леса к берегу, проехав вдоль которого они бы добрались до Редгилля, а другая вывела бы к кольцевой дороге, с которой можно съехать, и, пробравшись через заросли, попасть в пещеру Эда. В итоге выбирается второй вариант, ведь в любом случае лучше проверить, не остался ли бард до сих пор с чародеем. Антону сперва лишь кажется, что дорога, протоптанная Графом за его несколько визитов, успела зарасти, но стоит ещё немного углубиться в лес, как он в этом убеждается. На некогда сломанных ветвях деревьев видны совсем новые ростки, а на некоторых даже ещё не успели распуститься почки, хотя на дворе уже успело наступить лето. Кроме того, притоптанная некогда трава вновь выпрямилась, снова мешая проходить в некоторых местах, доставая порой даже до пояса. Только лежащие на земле ветви, по которым когда-то проходили людские ноги и лошадиные копыта, свидетельствуют о том, что здесь правда ходили люди. Похоже, чародей всё же поколдовал, чтобы в лесу не оставалось столь явной тропы, по которой могли бы пройти заинтересовавшиеся ей обыватели. — Вот поэтому я и не понимаю друидов и их образ жизни, — ворчит Арсений, у которого, как и предрекал Антон, после поездки всё болит, а теперь ему приходится сдвигать перед собой ветви и следить за тем, как бы они не цеплялись за его синий плащ — чёрный с перьями остался в таверне, будучи парадным. — Единение с природой лишь духовный аспект учения, в первую очередь для тех, кто не обладает магией. Его можно приравнять к жречеству. Граф идёт впереди, будучи тем, кто вновь разрушает плоды чужих трудов, протаптывая дорогу остальным двум путникам. Однако Антону совершенно за это не стыдно — если построил жилище в подобном месте, то ожидай чего-то подобного. Наконец они выбираются на знакомую поляну, на которой тоже не осталось ни следа от пролитых реактивов, только ровная мягкая травка, которая наверняка когда-то появилась здесь не по воле самой природы, а благодаря чародею, облюбовавшему себе укромную пещеру под корнями раскидистого дуба. Хотя, по мнению Арсения, подобная нора априори уютной быть не может. Кроме того, в подобном месте невозможно хранить хрупкие старые фолианты или работать с тонкими механизмами, как в его мастерской в поместье. С Эдом у них слишком разные запросы на жизнь. Попов вообще не стал бы перебираться на Скеллиге и оставаться здесь без особой надобности. Однако сейчас он готов недолго потерпеть здешний климат, людей и уровень цивилизации, потому что Антон волнуется о своём друге, которого, к слову, слышно заранее: не доходя до входа, уже слышны нежные, но грустные переливы лиры, проигрывающей какую-то незнакомую мелодию. — По крайней мере, мы точно не зря сюда приехали, — подмечает Антон, вместе с чародеем нога в ногу направляясь к пещере. Ведьмаку в такие моменты, когда дать о себе знать стуком в дверь или звоном колокольчика просто невозможно, всегда хочется крикнуть, предупреждая о своём прибытии, однако Арс не церемонится с подобным и тут же заходит внутрь. Само пространство практически не изменилось с последнего раза, не считая того, что всё убрано по своим местам. Только вот что странно наблюдать, так это Выграновского с куском пергамента на столе и пером в руках, который что-то активно записывает, в то время, как Серёжа сидит рядом на столе, сосредоточенно дёргая струну за струной, пока оба не замечают вошедших гостей. — А я рассчитывал, что вы явитесь гораздо позже, — ухмыляется чародей, отставляя перо в чернильницу, а после вставая с пня-табурета. Если присмотреться, то на разложенной на столе бумаге можно обнаружить не иначе как записи музыкальных нот, что Антона слегка удивляет. Ещё сегодня утром ведьмак уже говорил сперва с Клавой, а после и Азаматом на тему того, не найдётся ли, вдруг что, вновь место для нового пассажира на корабле. Как оказалось, девушка кинутое вечером предложение отзывать не собиралась, а капитану особого дела до того нет. Тем более во время плавания между островами в поисках новых членов экипажа, которых не так просто найти, но обязательно нужно возместить. Теперь же Антон, которому всё еще довольно неловко, отойдя с Лазарем в сторону, старается объяснить ему своё предложение, заключающееся в том, чтобы бард пока попутешествовал с командой корабля, тем более Клава не против составить ему компанию, а после они вернутся вместе на Континент. — Чёрт, Серёг, я ведь и правда какую-то херню предлагаю, — тушуется ведьмак, нервно топчась на месте после сказанного. — Так, это не «херня», Антон, а прекрасная возможность как тебе провести время со своим чародеем, — озорно подмигивает тот, — так и мне просмотреть остальные острова, тем более ты забываешь, что даже когда я был мелким, мне тогда всё на блюдечке с голубой каёмочкой не приносили. Ты думаешь, как я добираюсь до мест встреч, когда мы с тобой отправляемся в путешествия, а? Так что не волнуйся и отдохни так, как сам хочешь, я ни в коем случае не в обиде, — пожимает тот ведьмачье плечо, отчего совесть Шастуна перестаёт так активно грызть. В конце концов, это правда — Лазарев взрослый человек, который зачастую и сам может справиться со своими проблемами, просто, когда Антон рядом, излишне расслабляется. — Да и если что, я думаю, мне тоже стоит немного развеяться, — обращается к ним Эд, и Антон теперь понимает, о чём тот до этого говорил с Арсом. — Тем более Лазарь мне только начал про музыку затирать, а вы тут появились. Так что не ссы, всё нормально будет, а вы оба дальше голубитесь, только давайте где-нибудь не здесь, — фыркает чародей. Вернуться обратно, решив все вопросы, удаётся уже лишь к глубокой ночи. Уставшим и достаточно сонным, и даже заказанная ко времени в комнату бадья с водой успела остыть, однако стоит Арсу прошептать заклинание, как с поверхности уже поднимается пар, предупреждая о том, что стоит поторопиться наконец воспользоваться предложенными услугами и смыть с себя пот. В случае чародея всего двухдневный, а вот Антон уже давненько не принимал баню, обходясь лишь обтираниями. — Давай лучше ты первый, — произносит ведьмак, спеша скорее ретироваться в заднюю комнату под непонимающий взгляд Арсения, который успел разве что снять с себя плащ, откинув тот на спинку стула. Антону кажется, что у него должны были бы уже алеть уши, шея и щёки, будь он простым человеком, потому что в его голове чётко всплывает картинка того, что сейчас, пока он меряет шагами комнату, в другой чародей снимает свои одежды, чтобы принять горячую ванну. Через тонкую стенку отчётливо слышен тихий шелест шелковой блузы, что спускается с его плеч, наверняка оголяя прекрасную гладкую кожу с россыпью темнеющих на ней родинок, скрип кожаных брюк, что отправляются вслед за ними. В поместье они ни разу не принимали ванну вместе, это казалось будто бы неуместным. Сейчас же кажется, будто бы можно уже отбросить все накатывающие на него сомнения и присоединиться. Места на двоих в той бадье точно хватит, хотя придётся потесниться, соприкасаясь под водой ногами и руками. Антон прикусывает губу, отчётливо видя предоставленную воображением картину, преисполненную красотой и изяществом, когда до его ушей доходит тихий всплеск, свидетельствующий о том, что чародей медленно и осторожно погружается в воду, за чем следует удовлетворённый полувздох-полустон удовольствия, когда тот наконец может расслабиться, укутанный очищающим теплом. Сейчас, стоя в соседней комнате, даже не разделённой дверью, ведьмак впервые за долгие годы чувствует себя не иначе как девственником, у которого от одного лишь представления разнеженного Арсения кровь приливает к паху, а он сам может лишь дышать глубоко и по возможности ровно, чтобы успокоиться. — Антон, у меня на столике рядом с маслами должно быть мыло, принеси, пожалуйста, — звучит голос из соседней комнаты, отчего все и так не имевшие успеха попытки медитации летят крахом, а сердце начинает биться чуть быстрее, будто бы его не попросили в соседнюю комнату занести кусок мыла, а поставили биться с каменным троллем без меча и доспехов, только лишь на кулаках. На столике у кровати лежит достаточно средств чтобы понять, что чародей не возил их все с собой на постоянной основе, а купил некоторые уже на Скеллиге. Только небольшой холстяной мешочек, от которого пахнет одной лишь чистотой, вероятно был куплен где-то на Континенте. Его-то ведьмак и подхватывает за торчащий шнурок, осторожно направляясь в соседнюю комнату, из которой льётся золотистый свет свечей. — Арс, ничего другого я не нашёл, так что вот, — старается произнести фразу ведьмак как можно обыденнее, хотя в голосе звучит хрипотца, которую просто невозможно скрыть, а всё потому, что фантазии, мечты, выстроенные не слишком привыкшим к тому разумом Антона, не могут сравниться с прелестью реальности, в которую он одним лишь мимолётным взглядом ныряет с головой. Даже в золотистом свете свечей сидящий в бадье Арсений кажется не иначе как звездой, словно бы излучающей своей бледной кожей серебристый свет. Вода укрывает его чуть ниже, чем по грудь, позволяя увидеть разлетевшиеся птичьими крыльями острые манящие ключицы, чарующий изгиб шеи, по которой через руки и рельефную грудь ползёт череда родинок. Их так много, что хочется сосчитать каждую, провести по ним подушечками пальцев, сцеловать губами, вместе с тем изучая такого прекрасного Арсения, которого в подобном виде Антон видит впервые, лишь притворяясь, что с ним всё в порядке, а на деле ведьмак нервно сглатывает в то время, как кровь неизбежно приливает к паху, потому себя приходится одёргивать, как голодную собаку. При этом Арсений точно знает, что творит с Антоном. Взгляд такой манящий, хитрый, тот точно не просто так вспомнил о брусочке мыла, находясь уже в столь пикантном положении. Ведьмаку кажется, что в этом случае не он смотрит сверху вниз, стоя рядом с бадьёй и засевшим в горячей воде Арсением, таким же разгорячённым и явно не смущающимся сложившейся ситуации, где он обнажен. Скорее чародей всем своим видом показывает, что в подобном нет ничего, о чём следовало бы так волноваться, как это делает ведьмак. — Может быть присоседишься? — спрашивает тот, под лёгкие всплески воды, когда кладёт голову на край деревянной тары, смотря на Антона такими прекрасными кристальными глазами, что у того дыхание перехватывает. В мире, можно сказать, не осталось чистокровных людей. В каждом течёт капелька от тех или иных рас, передающая некоторым особенности внешности. Если в Матвиенко без сомнений было нечто от краснолюдов, выражавшееся в его невысокой, но хорошо сложенной фигуре, Выграновский явный квартер с одним или даже несколькими эльфскими предками, то визуально Антон больше всех похож на самого обычного человека, в котором, может быть, и есть крошечная частичка чего-то потустороннего, но в целом он самый обычный, не считая, конечно, выдающегося роста. От того эта невероятная, словно бы неземная красота Арсения поражает его каждый раз. Может быть, он частично и скрыт водой, но его обнаженное тело, яркие глаза, слегка влажные волосы, по которым вероятно провели мокрой рукой, заставляют Антона поверить, что нигде подобной красоты в мире больше не сыскать. Ни один эльф не будет ему ровней, и даже среди богов и богинь Арс будет особенным. Яркой звездой на небосводе, да только он один такой единственный. Кажется, будто бы нет в чародее ни капли ни эльфской, ни человеческой крови. Будто бы тот должен быть одним из тех редких сирен, которых в морях редко кому доводилось встретить. Говорят, тритоны ещё прекраснее своих сестёр и с такой же лёгкостью, как и они, могут заманивать мужчин в пучину морскую. Вот и Арсений такой. Не от мира сего. — Я же шпала, тебе будет неудобно… — произносит ведьмак из последних сил, сам не зная почему. — Ты не хочешь? — голос звучит практически расстроенно, отчего рвёт внутри Антона те тоненькие нити столь бесполезного в этой ситуации рассудка, которые следует отложить на потом. На борьбу с чудовищами, к примеру, но вовсе не борьбу с самим собой, когда Попов совершенно точно хочет видеть Шастуна напротив него в бадье. Вместо ответа, Антон начинает непослушными пальцами ковырять случайные узлы на своей рубашке, которые будто бы специально ему мешают, но с ними удаётся разобраться за полминуты, что тянется как вечность под довольным взглядом из-под пушистых ресниц, в котором отражаются крохотные огоньки стоящих по углам комнаты свечей. Рубашка летит на свободный стул, но Шастун мнётся перед тем, как приступить к брюкам. — Если хочешь, я отвернусь, — в голосе звучат смешинки, но вместо того, чтобы обидеться на комментарий, Антон наоборот расслабляется, будто бы ситуация совершенно обычная, и он не собирается своими обнаженными телесами сидеть рядом настолько, что не везде меж ними будет прослойка воды. В ответ у ведьмака удаётся лишь самому хмыкнуть и стянуть с себя оставшуюся одежду, без которой уже приподнявшемуся члену определённо комфортнее, но не самому Шастуну, которому отчаянно хочется стыдливо прикрыть причинное место, однако вместо этого он лишь старается как можно аккуратнее самому залезть в бадью, не расплескав воду, и самому случайно не упав в процессе на Арсения, который двигается в сторону, стараясь дать как можно больше места всем длинным конечностям, которых он сам пригласил поучаствовать в процессе омовения. — Горячая, — констатирует факт Антон, наконец полностью опустившись на дно, от чего уровень воды поднялся им обоим практически до ключиц. Как и ожидалось, места двум взрослым мужчинам остаётся не много, потому худощавые ступы Антона размещаются по бокам от Арсения, в то время как их ноги и бёдра задевают друг друга. Хочется сосредоточиться на одних лишь этих ощущениях, размытых негой тёплой воды, окутывающей со всех сторон, однако по вставшему члену уже хочется провести ладонью, доставляя себе ещё и физическое удовольствие, если он отдаст всё своё внимание осязанию и зрению, то он, кажется, просто взорвётся не хуже танцующей звезды или картечи. Потому, вместо этого, он хватается за лежащий на краю бадьи мешочек и вынимает из него брусочек. — Я бы предложил тебе потереть спинку, но мне кажется от подобных махинаций с переворотами вся вода останется за бортом, — произносит Антон, протягивая мыло чародею, которому оно будто бы и не сдалось, хотя тот всё равно берёт его в руки, внимательно глядя на ведьмака. — Давай в таком случае твою голову вымоем, — произносит Арс, в то время как Антон добавляет про себя: «От грязных мыслишек». Ведьмак жмурится, чтобы ни стекающая с волос вода, ни пена не попали в глаза, когда Попов начинает тому мочить волосы, а после аккуратно их намыливать, массируя голову пальцами так, что Шастуну хочется мурчать от подобных действий. На кончиках этих пальцев неприкрытая забота. В образовавшейся пене хочется раствориться до конца, однако своей физической формы парень, конечно же, не теряет, лишь расслабляется, получая удовольствие от столь незатейливого и простого процесса. «Вроде бы прожил шестьдесят пять лет, а подобное происходит впервые». Когда по ощущениям пены не остаётся, и его перестают обливать водой, чтобы её смыть, Антон наконец открывает глаза, видя перед собой Арсения, вновь тянущегося к его волосам, чтобы просто провести по ним влажной рукой и улыбнуться, однако потом взгляд того падает на угловатую коленку, торчащую из воды, на которой явно видны следы относительно старых шрамов. Их вообще на теле Шастуна достаточно, однако среди них всех есть особо запоминающиеся. — Ты можешь рассказать? В смысле о своих шрамах, — аккуратно спрашивает тот, идеально попадая в мысли ведьмака. — Я бы сказал, что ничего особенного, но этот был достаточно запоминающимся. В первую очередь из-за того, что до сих пор иногда доставляет проблемы, — немного приподнимает Антон колено, заставляя уже мутноватую воду издать лёгкий всплеск. — Болит? — удивлённо спрашивает Арсений, полагающий, что у ведьмаков старые раны болеть не должны, по крайней мере, так он считал до этого самого момента. — Ага, не всегда, конечно, но при перемене погоды или при не слишком удачных прыжках. С десяток лет назад волколак задал жару, вместе с призванной стаей чуть ногу не отгрыз, — при внимательном рассмотрении Попов видит, что зарубцевавшаяся плоть когда-то была растерзана чьими-то клыками, в то время ушедшими явно глубже, чем просто под кожу или даже мясо. — Я его, конечно, зарубил, пытаться снять проклятье возможности не было, — усмехается парень, вспоминая прошлое, в котором на самом деле не было ничего смешного. — А потом сдурил и решил поехать не к ближайшему лекарю, а к своей знакомой целительнице. Всего-то день пути, но кости уже начали сращиваться и сделали это не особо правильно. Как результат — вечно больное колено. Но жить, как ты видишь, с ним вполне можно. Так и прошел вечер: Арс указывал на шрамы, которых раньше не видел, а Антон рассказывал ему истории без прикрас и таинств. Иногда то были не только его собственные, но и про заказчиков, а порой и самих монстров, бывших жертвами нелёгкой судьбы, что принесла им смерть. Шрамы на коже похожи на записи чернилами по бумаге. У каждого своя история, о которой можно рассказывать и рассказывать. Их не вырубишь топором и не сожжешь огнём, разве что самого их носителя, что потом либо, подобно книжному пеплу, будет развеян прахом по ветру, либо сгниёт под крышкой гроба, пожранный червями. У Антона нет никакой неприязни к своим шрамам, даже когда те выглядят довольно пугающе, как тот, что когда-то оставил волколак, или же совсем новенький, подаренный баюном. И ведьмак рад, что Арса они не смущают. Тот слушает внимательно и задумчиво водит пальцем по рубцам и бледным пятнам, будто бы пытаясь запомнить расположение каждого, привязав к ним его собственную историю. Однако, когда видимых над поверхностью воды не остаётся, Антон перехватывает руку Арсения, на чьей коже уже успели появиться морщинки от долгого сидения в горячей ванне, прямо как и у самого ведьмака, которого они на себе одновременно забавляют и нервируют. Иногда старую кожу на них хочется пообкусывать и содрать, тем более, что благодаря работе с мечами её немало, но сейчас подобных мыслей не возникает. У него и вовсе в голове нет ничего, кроме Арса. — Ты как после сегодняшней поездки? — наконец спрашивает ведьмак, предполагая, что у чародея обязаны нещадно болеть копчик и поясница. — Нормально, — заявляет тот, слегка ёрзая на месте, поднимая вокруг них крошечные волны, — однако, наверное, подобное повторять и впрямь не стоит, — иногда Попов всё же может признавать свои ошибки, особенно когда «благодаря» им даже сидеть в деревянной бадье становится не особо приятно. — Угу, — задумчиво произносит ведьмак, рассматривая мутную воду перед собой. — Думаю, тогда нам понадобится найти на время ещё одного коня. — Куда-то поедем? — спрашивает чародей очевидное, ведь сидеть всё время в таверне в порту Каэр Трольде точно не лучшее времяпрепровождения, когда на самом деле в округе множество чудных мест, до которых, правда, к сожалению, не так легко добраться. — Да, я хотел бы, но пешком далековато, а вдвоём на Графе не больно удобно. — Я бы сказал, что просто больно. — А я кого-то вообще-то предупреждал, — и этот «кто-то» сидит прямо перед ним. — Да, «предупреждал», — передразнивает Попов, — так куда ты хочешь нас отвезти? — у того даже глаза кажется начинают гореть от интереса, что заставляет ведьмака таинственно улыбнуться. — А это, месьё Поповский, не иначе как сюрприз, — широко улыбается парень и нажимает на кончик арсеньевского носа, которым тот точно хочет разнюхать все грядущие обстоятельства.

***

Целых несколько следующих дней проходят в неспешной подготовке. Для начала им нужно было найти себе второго коня на время, что в условиях Скеллиге довольно сложно. Не распространена в этом словно бы отдельном мире, где правят одни лишь суда, практика конюшен, где бы скакуна можно было бы выкупить лишь на время, да и у местных в том же самом порту Каэр Трольде их будто бы и нет. Потому пришлось объездить ближайшие деревни, и лишь в одной нашёлся старичок с дряхлой рыжей клячей, которому было в радость отдать её кому-то, временно избавив себя от заботы о ней, а вместе с тем и получив за это деньги. Другим же, как оказалось, немаловажным пунктом, что удивил Арсения, стал сбор трав, которые ведьмак показывать не желал даже тогда, когда бродил вместе с ним по лесам, покупал реагенты в местной лавке и готовил в комнате таверны скверно пахнущий эликсир. Из-за жуткого запаха тухлятины пришлось раскрыть все окна, по крайней мере, с одним ингредиентом всё стало кристально ясно — так из трав вонять могла лишь крушина. У чародея даже мурашки по спине проползли от представления того, как подобное месиво из крушины, каких-то частей утопца, что ведьмаку пришлось покрошить на днях, и, конечно же, чистого спирта, Антону придётся пить. Подобные ужасно токсичные субстанции обычно не пьются никем, кроме охотников на чудовищ, которые благодаря своим мутациям могут стоически перенести их возможные побочные эффекты. Обычные люди и от капли подобной гадости могут отлететь душой, а телом слечь в могилу, и чародеи не исключение. За день до того, как уже готовы кони, эликсиры и прочие приготовления, в таверне вновь происходит большая пьянка. Морякам хочется нагуляться перед очередным отплытием в путь даже притом, что пока что их не ждут воды открытого моря, лишь прибрежные линии островов Скеллиге, многие из которых можно увидеть с берегов даже самого Ард Скеллига. Тем же вечером Антон с Арсом встречаются с прибывшими через портал Серёжей и Эдом, а также к ним присоединяется и Клава. Большая компания, в которой шуму наводил каждый, будь то шутками или песнями. Даже Попов не мог устоять перед обаянием барда, когда тот впервые в его присутствии не просто взял в руки лиру, а запел по-настоящему, во всё горло, практически надрывно, но притом красиво. — Завтра мы станем лучше, Может, я, может, ты, Завтра мы всё разрушим, Чтоб построить новый мир. С первых слов, нот и аккордов Антону стало ясно, что это нечто новенькое, то, чего он до того не слышал, но определённо вновь про любовь, как и всегда. — Не будет в нём огня и пепла, И каждый здесь найдёт свой дом... Вся таверна притихла, вслушиваясь в песню, в её плавное и мелодичное звучание, но только Арсений с Антоном слушали её вместе, так, как могут только влюблённые, видящие во всех подобных мотивах бесчисленные отражения их собственных историй. — Я ставлю точку — не одиночки, Не одиночки больше мы, И этой ночью всё будет точно, Всё будет точно по любви… Однако Антон всё равно точно знает, чем, а точнее кем, вдохновлялся его друг при написании текста, потому, когда ведьмак под столом сжимает чужую руку, что тут же ему отвечает, потирая выпирающую локтевую косточку, всё кажется особенно правильным. То, что они вместе, словно бы должно стать аксиомой, не требующей устных доказательств, потому что чувства, буйно цветущие в груди, куда важнее, особенно когда собственными глазами видишь их в чужих, но совершенно точно родных. — Знаешь, Антон, а я тоже в какой-то степени поэт, — вдруг говорит чародей, когда они оба уже после весёлого вечера лежат в полном спокойствии и темноте вместе на кровати, и тот совсем по-свойски перебирает русые волосы на голове лежащего рядом Шастуна. — Удиви меня, — хмыкает Антон, предчувствуя что-то интересное, потому прогоняя подступающий к сознанию сон, но не шевелясь. Ему слишком нравится ощущение рук Попова на своей макушке, от подобного он чувствует себя самым настоящим котом, а не лишь по названию своей школы. — Но знаешь, что, друг мой родной, Тебя я вижу под луной. Тебя я вижу без одежды, Оставьте, бабоньки, надежды! Уже на середине Шастун начинает хихикать тому в бок, но Арс невозмутимо и с выражением умудряется закончить свой стихотворный шедевр, который, кажется, отложится в памяти обоих ещё надолго. — Ну как тебе? — улыбается тот, посматривая на дёргающегося в темноте Антона, которому точно понравилось, хотя быть иначе и не могло. — Потрясающе, — продолжает тот посмеиваться, уже развернувшись к тому лицом, на котором сияют два счастливых золотистых глаза, в которые чародей не может не заглядывать словно бы в две пропасти, на дне которых расположилось широкое и яркое подсолнечное поле. — Как насчёт ответа в том же духе? — Не-ет, Арс, ты же знаешь, я так сразу не могу. Мне в голову лезет только драматичный бред. — Если не расскажешь, что у тебя на уме, то тебе придётся пережить пытку щекоткой, — хитро смотрит чародей, уже поднося руки к оголённым бокам парня, не прикрытым одеялом. — Ты думаешь, ведьмаки боятся щекотки?! — резко садится тот в кровати, не желая оставаться под угрозой юрких арсеньевских лапок. — Ладно, будет тебе твой литературный шедевр, — усмехается тот перед тем, как гордо зачитать пару строчек. — Можешь меня жечь, можешь меня бить, Я всё равно тебя буду любить! Только спустя пару секунд до ведьмака доходит, что эти заветные слова, признание в любви, он сейчас произносит так, невзначай, как данность. Без звуков фанфар или особой романтической обстановки. Просто они двое глупых романтиков, наслушавшихся песен, сидящих вместе в тёмной комнате, в которой не горит ни единого огонька. У ведьмака сердце биться начинает чаще от того, что он произнёс вслух своё признание, которое до того боялся шептать Арсению на ухо ночами, потому что эти несколько звуков возлагают ответственность на плечи не только одного человека, успевшего их сказать, но и того, кто их слышит. Потому Антон замирает, не зная, куда себя деть, пока чародей сам к нему не тянется, нежно обнимая, словно бы перед ним не инструмент для убийства монстров, а самое ценное и хрупкое существо на свете. — Я тоже тебя люблю, Антош, — шепчет тот на ухо своим бархатистым голосом, заставляя по телу разбегаться крошечным разрядам тока, что в блаженном порыве заставляют дышать едва-едва, лишь бы не упустить ни слова. — Но любить того, кто может сделать подобное, не стоит, — в голосе искреннее беспокойство, отчего Антон слегка отстраняется, чтобы заглянуть в блестящие голубые глаза напротив, которые точно не желают причинить ему ни капли боли. — Но ты бы добровольно подобного не сделал, — шепчет ведьмак в ответ, утягивая чародея в поцелуй, нежный, страстный, преисполненный любовью и искренностью.

***

Проснуться рано у обоих не получается, однако оттого планы не меняются, и они всё же выезжают, когда на дворе успевает наступить полдень. К счастью, даже в это время, когда солнце высоко над головой, а тела не отбрасывают теней, прохладный ветерок овевает путников, задувая в уши, когда обе лошади спешат по дороге, в конце которой их ждёт нечто, о чём знает лишь ведьмак. О том месте, куда они направляются, Антон узнал пару десятков лет назад во время одного из заданий, которое он выполнять по итогу не стал. Оно казалось кощунством и до сих пор, по его мнению, является таковым. Дорога не близка, однако всадникам даётся относительно легко: стоит дать Арсу седло, как тут же любые проблемы сами собой устраняются, и они могут ехать долгие часы без перерыва. В итоге, следуя извилистой тропе вдоль побережья, они пересекают владения Крайтов, попадая на территорию клана Друммонд, хотя с первого взгляда и не скажешь, что что-то изменилось. Даже их границы никак не отмечены физически, только лишь встретив по пути воина в одежде клана можно будет понять, что хозяева сменились с красно-чёрных на коричнево-фиолетовых. Места здесь всё такие же красивые, как отложилось в памяти ведьмака: скалы, маленькие бухты, проезжая мимо которых, им везёт не нарваться на гнездовья гарпий или же логова циклопов. Как будто бы сама судьба благоволит, ведь развернувшееся по правую руку море впервые за множество дней позволяет себе сменить цвет с серой стали на лёгкую загадочную зелень. И даже волны не бьются о скалы, превращаясь в белёсую пену и выкидывая на берег водоросли и тину. Несмотря на ветерок, они лишь лижут те, оставляя за собой мокрый след и уходя обратно под тихий шум, похожий на музыку природы. Проехав несколько деревень, миновав острые скалы и пиком торчащие рифы, они добираются до окруженной ими тихой лагуны, в которой, как ни странно, не видно ни одной живой души, и даже следующая на берегу тропа здесь успела зарасти — так редко сюда приходят люди, отгоняемые страхом. И только ведьмак понимает, что бояться нечего. Есть только то, чем можно восхищаться: согнутая полумесяцем береговая линия покрыта белым, сияющим на солнце песком, на котором нет ни обломков старых кораблей, ни выкинутых коряг, ни каких-либо следов стоянок лагерей. Девственная природа, окруженная с одной стороны спокойным циановым морем, а с другой высокими соснами, вторящими его удивительный цвет. Старую лошадку приходится привязать у одного из деревьев, чтобы та случайно не убежала восвояси, перед тем, как оба ступают с покрытой, словно бы венами, корнями земли на рассыпчатый песок, в котором нет ни камней, ни какого-либо мусора. Кажется, будто бы каждая песчинка в нём одинакова, как на подбор, и похожа не иначе, как на крохотный полудрагоценный кусочек кварца. У Арсения от открывшегося вида уже глаза горят. Тот, конечно же, не снимает сапог, но, подхваченный под руку ведьмаком, устремляется к кромке воды, по которой идти гораздо легче. — Мне это напоминает наши прогулки тогда, в Новиграде, — произносит мужчина, когда они оба доходят до одного из рогов полумесяца, у которого Шастун решает остановиться. — Мне тоже, но здесь есть одно большое отличие. Ведь у его берегов такого не найти, — под непонимающий взгляд чародея, тот решает стянуть с себя не только сумку и ножны, но ещё и рубашку, оголяя торс, на который Арс, конечно, не против посмотреть, но в подобной ситуации это кажется неуместным. — Не смотри на меня, как на идиота, — отзывается Шастун, принимаясь стягивать с себя и брюки, оставляя всё на берегу. — Я в ледяную воду, если что, не полезу! — отзывается чародей, видя, что Шастун опускается на камни, чтобы рукой попробовать температуру воды, которая точно не может быть удовлетворительной для купания в удовольствие. — А тебе и не надо, Арс, ты жди здесь, а я скоро вернусь, — вынимает тот из сумки холстяной мешок, в котором уже что-то лежит, а также бутылочку со сваренным до этого эликсиром, на который и так больно смотреть, когда ведьмак прикладывается к горлышку губами, то в голове остается всего пара вопросов: «зачем?» и «как его от этого не тошнит?». Для чего этот эликсир становится понятно тогда, когда Антон уплывает на приличное расстояние от берега и ныряет. Только когда его, кажется, нет минуты две, а может быть и три, Арсений начинает волноваться, как бы тот не утонул в своём бредовом порыве устроить одиночный заплыв вместо продолжения их романтичной прогулки по берегу, о прекращении которой чародей сожалел ровно до этого момента, когда уже готов броситься в воду на поиски парня. Только он уже решается вскочить под бой сердца в висках и сбросить плащ, что точно помешал бы плавать, как над поверхностью воды всплывает счастливая русая макушка, что машет ему, объявляя тем самым, что всё хорошо. Арсу хочется ругаться из-за вызванного Шастуном беспокойства, но вместо этого он вновь усаживается на обтёсанный морем валун и ещё долгих полчаса наблюдает за тем, как ведьмак мелькает над поверхностью на фоне красивого дикого пейзажа, которым Арс может долго любоваться. «А закаты здесь, наверное, красивые», — думает тот аккурат перед тем моментом, когда Антон перестаёт нырять и наконец плывёт обратно, поднимая параллельно целые столбы брызг, рядом с которыми точно не хотел бы оказаться никто, чьей целью было бы оставить голову сухой. Из воды Антон показывается ожидаемо мокрый, но буквально светящимся от счастья, несмотря на то, что ему явно прохладно на ветру, и тот сперва старается отряхнуться и спешно натянуть на себя вещи, что тут же становятся влажными, но сушить с помощью игни одежду прямо на себе — затея самоубийственная, потому он оставляет всё, как есть. На эти влажные пятна Арсению смотреть больно, потому свой синий плащ он всё же с себя стаскивает и накидывает на плечи ведьмаку, который сперва пытается отказаться, но после недолгих уговоров кутается в него, стараясь сделать так, чтобы ветер ни с какого края не поддувал. — И ради чего эти мучения были? — наконец спрашивает чародей, заинтересованно смотря на мокрый мешок, который довольный ведьмак всё не отпускает. — Начнём с того, что недавно я задумался о любимых людьми стереотипных фразах про то, что ради кого-то кто-то и звёзды с неба достанет, и, знаешь, я думал пошутить на эту тему, подарив тебе как-нибудь какую-нибудь симпатичную безделушку из метеоритной руды, но понял, что это тупая идея, — признаётся Антон, запуская в мешочек руку и сперва доставая оттуда обычный кухонный нож, заточенный правда точильным камнем так, что сравнится по остроте с бритвой, — мы ведь оба знаем, что метеоритная руда выглядит невзрачно, тем более ты с ней в мастерской постоянно работаешь. Так вот. Подумав ещё раз, я пришёл к выводу, что если не звезду с небосклона, то луну со дна океана я тебе точно достать смогу. Ведьмак переворачивает мешочек и ему на ладонь скатывается множество перламутровых шариков, среди которых есть, как он и сказал, лунно-белые, так и переливающиеся радугой пепельно-серые, а кроме них и удивительные чёрные. Теперь становится ясно, чем он занимался на глубине столько времени, и Арс не может им не восхититься. — По размеру, конечно, не совсем то, но я надеюсь… — не успевает договорить Антон, как чародей его тут же случайно перебивает, не имея возможности сдержать эмоций. — Мне правда нравится, Антон, клянусь, они все очень красивые, — ему не нужно, словно ювелиру, разглядывать каждую жемчужинку под лупой, чтобы считать их таковыми, потому что подобного подарка, кажется, ему бы никто не сделал. У него были ухажеры, к которым он ничего не испытывал, и те дарили бездушные подарки с воодушевлёнными лицами, веря, что их стоимость сможет склонить чародея на их сторону, только вот никто никогда из них не задумывался сперва над шуткой, подобно Антону, а после уже из неё, своими собственными усилиями не претворял её в жизнь так, что получился бы романтичный подарок. Только Антон в его жизни не обещает звезду с неба, а достаёт луну со дна океана, не требуя ничего взамен, лишь подтверждая свою чистую любовь, сверкающую тёплым светом солнца. — Спасибо, — зажимает тот подарок в ведьмачьей руке, пока в уголках глаз появляются растроганные слёзы. Арсений не знал, что может так сильно любить. Близится вечер, но они не спешат покидать пляж. Антон уверяет, что им обоим необходимо дождаться заката, только вместо того, чтобы остаться на песчаном берегу, когда приходит его час, они заходят в лес и по наставлению Шастуна прячутся за деревьями, хотя того не требуется Графу и старой гнедой кобыле, стоящей на привязи достаточно далеко, в то время как эти двое чего-то ждут в самом центре полумесяца. И только Арс хочет спросить, как Антон подносит к губам указательный палец, прося быть тише и терпеливее, ведь скоро произойдёт то, чего они ждут. Сперва Арс не понимает, что происходит, когда в некогда чистой лагуне появляются плавучие островки водорослей, медленно, но верно приближающиеся к берегу, несмотря на практически полное отсутствие волн. Тому остаётся разве что вновь непонимающе посмотреть на Антона, что завороженно наблюдает за этими сгустками тины, словно бы чего-то ожидая. Однако, когда те наконец достигают берега, чародей осознаёт, в чём дело: некогда аморфные массы начинают загадочно шевелиться, приобретая формы, вставая из воды ещё до конца не окрепшим скелетом из водорослей и тины, что в считанные секунды превращается в нечто совсем иное, но знакомое Попову по книгам и рассказам. То, что казалось простым морским мусором, одно за другим, разнося по рыхлому песку брызги, становится пятью удивительными чёрными скакунами, похожими своей статью на Графа. Прекрасные, лоснящиеся, блестящие в лучах персикового заката те разбредаются по берегу, начиная носиться по нему, периодически фыркать и ржать, только голосами больше похожими на визги дельфинов, нежели простых лошадей. Зрелище завораживающее, волшебное и неповторимое. Он буквально не может оторвать от них глаз, в то время как ведьмак улыбается, то смотря на них, то вновь на захваченного представлением играющих на берегу резвых скакунов, в которых полно красоты и грации, из-за которых люди, поддаваясь своей жадности, пытаются их пленить, и в итоге получают по заслугам, уносимые этими существами глубоко под толщу воды. Антон рад, что смог удивить Арса. Похоже, тому в жизни никогда не приходилось видеть табун кэлпи. Однажды ему заказали избавиться от них, чтобы очистить жемчужную лагуну от созданий, которых боятся люди. Только вот кэлпи никогда не нападают первыми. Они могут утопить обидчика или разорвать рыбацкие сети. Но намеренного вреда они не принесут. Потому сегодня, когда он нырял на морское дно, проплывая мимо огромных мотков водорослей, словно бы заинтересованно за ним наблюдавших, он ни капли их не страшился. Они вовсе не агрессивные создания, просто зачастую человек сам создаёт себе врагов. Этим вечером им приходится заночевать на берегу, съев на ужин хлеб и мясо, прихваченные в таверне и запив их флягой с вином, взятой оттуда же. Арс лучится детским восторгом, продолжая наблюдать за скакунами вплоть до часа ночи, когда те, наигравшись на земле, уходят обратно под воду, словно бы распадаясь на части, что тут же превращаются в мокрые листья ламинарии. И даже Граф к подобному не ревнует, пристраиваясь рядом с ужинающими путниками, для которых прекрасный долгий день обернулся не менее удивительным и долгим вечером, что отпечатывается в памяти, потому что о подобных моментах волшебства и счастья забывать нельзя.

***

Следующие дни они часто путешествуют по острову, исследуя его живописные места, один день даже проводят на случайно обнаруженном месте силы, чтобы на всякий случай восполнить энергию Графа — никогда не знаешь, что может пойти не так в той или иной ситуации. Или же всё может пойти ровно по задуманному плану. Таковой, к примеру, точно есть у Арсения на вечер. И если сначала Антон думал, что тот просто так отказывается есть весь день, то когда чародей практически выпихивает ведьмака из их комнаты под предлогом сходить к цирюльнику, картинка начинает складываться достаточно чётко, чтобы Шастун не только, правда, нашёл мужчину, промышлявшего порой бритьём гостей, прибывших в порт с Континента, но и специально решил прогуляться до темноты, нервно прокручивая в голове возможные сценарии развитий, чтобы точно убедиться в том, что он себе ничего не надумывает. Потому что если все мысли, что лезут ему в голову — правда, то сегодня ответственный вечер, в который он не хочет допустить неловких ошибок или просто всё испортить. Хотя то, что он ничего в этот самый момент не делает, напрягает, потому что Арсений сейчас в таверне явно… Антон в глубине души романтик, потому ему кажется, что сейчас ему бы следовало собрать букет цветов, прихватить с собой бутылочку вина и вообще устроить романтический ужин в компании Попова, вместо того, чтобы бесцельно шляться по порту, нервно поправляя ещё не успевшую отрасти челку скорее по привычке, чем из нужды. В голове у него, конечно же, всегда была мысль о том, что всё должно произойти спонтанно, неожиданно, в порыве захлестнувшей их обоих страсти, но вместе с тем он сам прекрасно знает, как подобное происходит на самом деле, и немудрено, что Арс, для которого всегда всё должно происходить по возможности идеально, выкроил себе время на подготовку. Когда на темном скеллигском небе рассыпается несколько пригоршней звёзд, а холодный морской воздух начинает мерзко лезть под ткань рубашки, подгоняя быстрее вернуться обратно, Антон больше не может тому сопротивляться. Да и собственный внутренний голос истошно кричит о том, что ему это просто необходимо. В таверне, как всегда, шумно, в самом центре зала даже какой-то умелец задорно напевает на флейте-окарине неизвестную ведьмаку мелодию. Однако он не задерживается в зале. Всё его внимание обращено к тоненькой двери, ведущей в крохотный коридорчик, откуда он может попасть в заветную комнату. Стоит последний раз глубоко вздохнуть для храбрости и потянуть за ручку, как на груди тут же подаёт признаки магии медальон, слегка грея кожу под рубашкой. В то же время все посторонние звуки исчезают. Не слышно ни флейты, ни разговоров, ни хохота. Кристально ясно, на что было направлено произнесённое ранее заклинание. Только внутри что слух, что глаза мгновенно цепляются за фигуру Арсения, сидящую за столом, перекинув ногу на ногу и уже попивающему при свечах не что иное, как глёг. Может быть, для него совсем не то время года, однако смесь специй навевает приятные воспоминания прошедшей зимы. На самом же чародее из одежды только тонкий шелковый серебряно-голубой халат, который тот достал неизвестно откуда, однако невозможно упустить то, как сильно он подходит к его глазам, в которых, играючи, тонут золотистые огоньки свечей, этим вечером горящих будто бы особенно плавно и меланхолично. — Опаздываешь, — спокойным голосом произносит чародей, чинно отпивая глоток вина, однако Шастун прекрасно слышит, с какой бешенной скоростью у того от волнения бьётся сердце. — Ты не уточнял, ко скольки именно мне возвращаться, так что я перестраховался, — проводит парень по подбородку, показывая, что к цирюльнику он всё же сходил, после присаживаясь на соседний стул и заглядывая в кувшин с вином, в котором осталось не так много напитка на самом дне вперемешку со специями. — Хотя, судя по всему, мне и впрямь можно было бы поторопиться. — А это в первую очередь для меня, — усмехается тот, допивая до конца свой бокал. — А тебе было бы неплохо принять ванну, — обращает тот внимание ведьмака на бадью позади. — И не вместе? — удивляется Антон, вместе с тем доливая во второй бокал то, что осталось кувшине, стараясь сделать так, чтобы гвóздики гвозди́ки не улетели туда же. — Не в этот раз, — подмигивает Арсений, вставая из-за стола, — буду ждать тебя в спальне. Антону кажется, что у него руки подрагивают, когда тот спешно стягивает с себя одежду, звеня кольцами и цепями на шее, что точно слышит Попов в соседней комнате, но иначе никак не получается. Он волнуется так сильно, что, кажется, из-за собственного сердцебиения на столь небольшом расстоянии не способен почувствовать то, что принадлежит Арсу. Свои волосы он не трогает, но яро намыливается, чуть ли кожу не сдирая, от чего на ней остаются крохотные красные полосочки, почти невидные при свете одних лишь свечей. Когда же он выбирается из бадьи, то чертыхается, всё же умудрившись поскользнуться на полу, но, к счастью, ничего, даже он сам, не падает на пол. Только полотенце приходится ухватить в полёте, после обвязывая им бёдра, так как в отличие от чародея у него нет никакого соблазнительного халата, что можно было бы накинуть на голое тело. Хотя представить себя в подобном у Антона не получается. Будто бы всё, что есть в этом мире изящное и красивое, становится таковым только на великолепной фигуре Арсения, которую он лицезреет, заходя в спальню. Однако, будто бы в подтверждение, что в идеале нет ничего по-настоящему прекрасного, и оно на самом деле кроется в незначительных деталях, Арсений явно бросил поиски подходящей позы на кровати, судя по взбитым простыням, начав шагами мерить комнату, как когда-то то делал Шастун. — Если тебе интересно, то она пять на четыре, — из-за этих слов чародей невольно вздрагивает, только сейчас обращая внимание на вошедшего. — У тебя просто ноги длиннющие, — подмечает тот, подходя ближе, но избегая взгляда в глаза. — Нервничаешь? — спрашивает Антон, беря арсовы сейчас, после горячей ванны, кажущиеся более прохладными руки. — С чего бы, — нервно хмыкает тот, выдавая себя с поличным. — А я вот да, — целует ведьмак его руку, на которой надето старое кольцо-печатка, но после поднимается всё выше и выше к запястью, пока не прикладывает её к собственной гладко выбритой щеке, чувствуя бешеный пульс любимого человека, который наконец смотрит своими сияющими сапфирами слегка неуверенно, но без потери и капли гордости. — Только один вопрос для начала, — глубоко вздыхает тот, когда губы Антона вновь касаются его кожи. — Да? — раздаётся слегка хриплый шёпот в ответ. — Ты до этого спал с мужчинами? Ведьмак в ответ пару мгновений смотрит своими янтарными омутами глаз задумчиво, но серьёзно. — Да, но давай не будем говорить о ком-то другом. Сейчас я хочу думать лишь о тебе, Арс, — шепчет он в губы перед тем, как нежно поцеловать чародея и утянуть того на постель. Губы обоих нежны, но вместе с тем хотят почувствовать друг друга так, будто бы и не встречались до того ни разу. И пока те исследуют друг друга, срывая рваные вздохи, руки Шастуна ползут под шелковую ткань халата, нащупывая сперва пресс, позже рёбра, по которым он так любит проводить кончиками пальцев, слегка щекоча, но гораздо больше возбуждая Арсения, что уже начинает плавиться в его руках. И только тот доходит до успевших затвердеть аккуратных сосков на груди, желая подразнить и их, как чародей отстраняется, прерывая поцелуй. — Что-то не так? — взволнованно спрашивает ведьмак, силясь это понять. — Нет, просто… — Арсений, с чьих плеч уже успел спасть халат, нынче не прикрывающий практически ничего, подхватывает ведьмачьи руки, что порхают по его телу. Но вместо того, чтобы отстранить их от себя, он начинает медленно, одно за другим стягивать с них кольца. Сперва рунные, переливающиеся всеми возможными цветами, слегка искрящимися в темноте. Их тонкий свет заметен даже при свечах, стоящих по краям комнаты, словно бы создавая здесь их крошечную уютную вселенную, отделённую от остального мира. В каком-то смысле так и есть, ведь Арсений установил барьер, глушащий звуки как снаружи, так и изнутри. Как только в руке оказывается несколько колец, и чародею становится неудобно их держать, Антон это тут же замечает и тянется к застёжкам своих цепочек, понимая без слов, что хочет сделать Попов. После левой руки наступает черёд правой. Здесь же с каждым пальцем, с которого снимают очередное кольцо, ведьмак чувствует, словно бы с него спадает огромная тяжесть, броня, защищавшая его нутро, но вместе с тем не дававшая возможности почувствовать всё в самом ярком свете из возможных. Хотя, казалось бы, как возможно любить, обожать и восхищаться Арсением ещё больше. Как возможно желать его так, словно бы от этого зависит не просто собственная жизнь, а нечто куда более важное, чему даже названия нет? Руки непривычно лёгкие и даже на шее не висит тяжелого медальона Кота. Вот теперь Антон чувствует себя по-настоящему голым, хотя полотенце на бёдрах давно развязалось и практически теперь не прикрывает возбуждённый член, как и халат, укрывающий разве что внешнюю сторону бёдер и поясницу Арсения. Однако, когда все кольца нанизываются на одну цепочку и вместе с ней и медальоном летят куда-то на край кровати, откуда они точно ещё сегодня упадут, остаётся последнее. Самое красивое и особенное, которое медленно и аккуратно надевается на безымянный. Подходит идеально, потому что у Арсения были прекрасные наглядные примеры под рукой при его изготовлении. — Когда я его дарил, то и не надеялся, что оно пригодится в подобной ситуации, — разглядывает тот чужую ладонь в своей собственной. — Но, к счастью, всё сложилось именно так, — произносит Антон, аккуратно заваливая Арса на спину, смотря на того взглядом полным любви и вожделения, которое не нужно путать с бездушной страстью, туманящей разум. Но, может быть, он и пьян от переполняющих его чувств, от запаха чародея, его гладкой бледной кожи, усыпанной родинками, к которым он наконец может прикоснуться именно так, как хотел всё это время: припав губами к ключицам, отчего чародей прогибается в спине, желая быть как можно ближе, будто бы того, что происходит сейчас, совсем недостаточно. Хотя так оно и есть. Пока Антон нависает над изящными ключицами, языком и губами обводит сводящие с ума родинки, он чувствует, как ниже пресса, рядом с его собственным членом, о него трётся, истекая смазкой, член Арса, который не хочется оставлять без внимания, потому он обхватывает его одной рукой, начиная медленно водить по стволу кулаком, немного закручивая ближе к уздечке, однако головку пока старается не трогать, отчего чародей вновь вздёргивает бёдра и картинно сжимает в кулаках простыни, ведьмаку от происходящего ведёт голову. От манящих родинок на ключицах он переходит к тем, что таятся на изгибах шеи, которую чародей охотно предоставляет для ласк, поцелуев и непременных засосов, что останутся на утро. — Арс, боги, ты такой красивый, — хриплым голосом шепчет Антон ему на ухо, после наблюдая за реакцией чародея. Глаза полуприкрыты, молочная кожа испещрена красными пятнами — следами, что оставил сам ведьмак, — дыхание сбито, а волосы на затылке уже успели взъерошиться от метаний на простынях. — Я думать не мог ни о ком другом, чёрт, ты бы знал, сколько раз мне приходилось дрочить в купальне, вспоминая тебя в твоих халатах, — аккуратно прикусывает тот мочку уха, продолжая водить по стволу, не касаясь головки. Сегодняшнюю ночь хочется растянуть по максимуму, а по количеству той смазки, что уже успела попасть ему на руки, Арс точно не продержится столько же, сколько и ведьмак — будь проклята эта знаменитая «ведьмачья выносливость», что хороша разве что для девушек и суккубов. Арсений буквально плавится под поцелуями, тает, подобно свечному воску, но вместе с тем становится более горячим, желанным и желающим с каждой секундой, поцелуем, вздохом и стоном, что срываются с губ обоих. Потому что сдерживаться нет смысла. Их никто не услышит, а голоса друг друга лучше любой музыки в мире. — Антон, — обращается к нему Арс, начиная ёрзать, а после и выбираясь из-под ведьмака, только для своих определённых целей, что становятся ясны в то же мгновение, как только тот, несмотря будто бы на своё абсолютно разморенное состояние, валит на кровать уже самого ведьмака, перекидывая через него бёдра и властно усаживаясь сверху. — Вставь мне уже наконец, — но вопреки своим же словам, тот заводит руку за спину, нащупывая стоящий член Шастуна, не глядя проводя по нему несколько раз от самого основания до головки, уделяя ей особое внимание, а после заигрывая подушечками пальцев с уретрой, отчего Антона чуть ли не подбрасывает разрядом электричества через всё тело. — Но для начала же нужно… — не успевает тот закончить фразу, как чародей направляет ствол к узкому колечку мышц, что медленно, но верно принимает его практически без помех. — А ты думаешь, — прерывисто дышит раскрасневшийся от возбуждения Арсений, с члена которого на живот ведьмака тянется тоненькая ниточка предэякулята, что не рвётся даже от того, что тот покачивается, пока его владелец насаживается на ствол ведьмака, — чем я всё это время занимался? — Чёрт, Арс… — вздёргивает Антон бёдрами, более не имея ни капли выдержки, но всё ещё стараясь держать себя в узде. Этим парадом правит его любовник, а он сам готов отдавать всего себя, лишь бы Попову было хорошо, желательно так же, как и ему самому, — до безумия. С шумным не то вздохом, не то выдохом, чародей буквально садится на член полностью, не оставляя видным с их ракурсов ни дюйма плоти вне Арсения, который явно наслаждается этим моментом, прикладывая к животу руку и полностью его втягивая, создавая вакуум, будто бы стараясь убедиться, что Антон совершенно точно в нём, что это его горячая плоть пульсирует внутри и дарит приятное чувство наполненности, которое не идёт ни в какое сравнение с осознанием того, что они вдвоём, приняли друг друга во всех возможных смыслах. Ему кажется, что он так давно не занимался сексом, что и забыл, где находится простата, хотя ранее вечером с ней особых проблем не возникало, но стоит Антону вновь толкнуться в нём, практически не выходя, как Попов протяжно стонет, понимая, что вот оно чувство, за которое стоит цепляться, насаживаться задницей на член так, чтобы тот попадал аккурат по комку нервов, того жаждущих. Антон не сдерживается в том, чтобы и самому вбиваться в арсеньевские ягодицы, на которые так идеально ложатся его руки, порой проводя ладонью вдоль ложбинки. Ладони с одним лишь кольцом на безымянном пальце пускаются во все тяжкие, оглаживая тело Попова во всех возможных местах. Будь то рёбра, соски, обвитые вокруг него бёдра и ноги, аккуратный член, порой издающий грязные звуки, шлёпаясь о живот владельца. Арс похож не иначе как на бога, созданного из красоты, любви и самого лунного света, с глазами — небесными сапфирами и голосом, которому так подходят стоны, что, кажется, ведьмак готов кончить только от них. Но самое главное, что они рвутся из его груди из-за удовольствия и ни в коем случае не боли. Антону хочется дарить ему блаженство и оттого он сам станет самым счастливым человеком на земле. Может быть, Антон любит Арсения на капельку больше самого Попова, но что есть подобная разница в масштабах целого океана? В один момент Попов не выдерживает и валится на ведьмака грудью, неспособный больше поддерживать себя ни руками, ни ногами, дыша загнанно, скуля ему на ухо и сжимая Антона внутри так сильно, что становится ясно без слов, что тот уже на пределе. Антон лишь обнимает того и вновь обхватывает его член пальцами, начиная дрочить в рваном бешеном темпе совсем не в такт толчкам, каждый раз проходящим по простате и дарящим разряды по телу, от которых он уже перегружен, но жадно желает ещё, как можно больше, чтобы Антон заставил его не просто стонать или сорвать голос от накатывающего удовольствия. Чтобы в голове не осталось ничего кроме белого шума и впервые настолько горячего тела ведьмака под ним и в нём самом. — Ан-тон, — слова даются с большим трудом, будто бы не хватает воздуха и всё, что ему остаётся, так это принимать всё, что ему самозабвенно отдаёт его любовник. Любовник. Прекрасное слово. Ведь оно обозначает именно того человека, к кому ты испытываешь настоящие искренние эмоции, а не связан каким-то там договором, подтверждённым богами. Они ничто по сравнению с теми эмоциями, чувствами, сердцами и бьющимися в блаженстве разумами, что обладают люди, именующие друг друга любовниками. — Я сей-час, — задыхается тот в шею Антона, пока его держат крепкие, но трепетные руки, — я тебя… — разум путается, уносится гигантской волной накатывающего оргазма, от которого можно будто бы захлебнуться удовольствием, если бы не Шастун, который на духу последние секунды шептал своё «люблю» тысячи раз, без конца, но притом каждый раз с упоением, искренне. Так правильно, что эти слова выскабливаются на сердце Арса, пока тот кончает, размазывая сперму по животу ведьмака, который чувствует, как сильно вокруг его члена сжимается колечко мышц и начинает двигаться медленно, наперекор своему желанию. Лишь бы случайно не доставить дискомфорта Арсу, который сейчас и может только загнанно дышать, лёжа у того на животе, испачканный собственной спермой, на которую сейчас всем плевать. С мокрым звуком Антон выходит из Арсения, которому совершенно точно нужна передышка, начиная поглаживать того по волосам, целовать прекрасные родинки на щеке, ловить рваное дыхание с любимых губ, всё совсем нежно, хотя у самого всё ещё стоит член, которому требуется разрядка настолько, что внизу живота узел тянет скорее даже болезненно, нежели приятно. — Ты как, Арс? — хрипит Антон, не узнавая свой собственный голос. — Сам видишь, — отвечает чародей, у которого находятся силы лишь на то, чтобы сползти с груди ведьмака и лечь рядом с ним. Однако, несмотря на ответ, его явно можно назвать удовлетворённым во всех смыслах, но когда его слегка замутнённый взгляд скользит по Шастуну, замечая всё ещё изнывающий и сочащийся смазкой член, то брови сами собой случайно лезут к переносице. — Антон, давай я… — пытается тот приподняться, однако у ведьмака другие планы. — Подожди, я хочу сделать кое-что иное, — приподнимается тот с кровати, сползая чутка вниз, оказываясь у уже опавшего члена чародея, который особенно первые минуты после секса слишком чувствителен, потому он удивляет Попова тем, что начинает своим широким языком слизывать сперму с аккуратного пресса под удивлённый взгляд Арсения, которому от подобного хочется просто млеть, потому он запускает руку в русые волосы, просто чтобы почувствовать Антона ещё как-то, будто бы его языка, кружащего у бритого паха и живота, его руки, скользящей по внутренней стороне бёдер, недостаточно, даже вкупе с хлюпающими звуками того, как тот подводит себя к оргазму. В один момент Попов ахает от удивления, когда его подхватывают одной сильной рукой под бёдра, приподнимая над кроватью. — Шастун, ты что творишь?! — хочет тот возмущаться от подступающего смущения, ведь ведьмак оказывается лицом аккурат у его задницы, абсолютно не стесняясь наблюдать не успевшее до конца сжаться колечко мышц, которое он имел несколько минут назад. — Сам себя заранее растянул, так что приходится возмещать упущенное удовольствие постфактум, — отвечает тот, хищно смотря поверх своим золотистым взглядом. — Да какое ещё… — не успевает тот договорить, когда ведьмак льнёт к расслабленному анусу так, будто бы нет для него в подобном ничего неправильного. Потому что это Арсений, которого хочется попробовать везде, от макушки до пяток облизать своим широким и длинным языком, оставляя за собой влажную дорожку слюны. Только, кажется, на подобное согласится лишь максимально расслабленный Арсений, для которого мало что имеет значение. Вот как сейчас, прогибается в спине и пояснице. Хочет вновь запустить руку в русые волосы, чтобы прижать ещё ближе, но в таком положении это слишком неудобно. Да и Антону, наверное, тоже должно быть, но тот не подаёт виду, лишь вылизывает колечко мышц, иногда проникая вовнутрь, чтобы постараться вновь выбить из Арсения стоны. «Масло, ромашковое», — хмыкает парень, чувствуя запах того, чем себя накануне растягивал Попов. Простата сверхчувствительная и потому даже при том, что Антон практически не может дотянуться до неё своим длинным языком, чародея всё равно пару раз шибает током, и именно эти сладостные звуки наконец доводят Шастуна до оргазма, подобного которому у него давно не было, если вообще мог бы быть. Потому что последний его секс был тогда, с Ирой в Новиграде, ставшей на время дешёвой подделкой Арсения, о которой вспоминать сейчас тошно. Потому что оригинал сейчас здесь, прямо перед ним, только тёмные звёзды в глазах да накрывающий оргазм мешают вновь рассмотреть каждую родинку, морщинку и возможный дефект на коже, который чародей отчаянно скрывает, а ведьмак до безумия любит. Он кончает на простыни, специально стараясь не испачкать Попова, хотя сейчас, кажется, уже без разницы. Потому что простыни нужно будет в любом случае менять, если, конечно, у чародея нет какого-нибудь очищающего заклинания. Но сейчас им обоим абсолютно не хочется о подобном думать. Есть только они и прошедший вечер, ночь или какая сейчас там часть суток вступает в свои владения? Им до этого нет дела. — Какой же я липкий, — всё же наконец подаёт голос Попов, которому абсолютно не хочется двигаться или шевелить хотя бы даже пальцем, но тот всё равно закидывает голову на вспревшую грудь ведьмака, пытаясь убедить себя в том, что две потные туши, измазанные в сперме и слюнях, точно не должны чувствовать себя дискомфортно прикасаясь друг с другом. — Пойдём купаться? — предлагает Шастун, которого разморило не так сильно, и, при желании, он уже сейчас мог бы пойти на второй раунд. — Ещё чего, — фыркает Арс, переворачиваясь лицом к ведьмаку и чмокая того в родинку на носу. — Всё завтра. Они лежат в кровати в обнимку долгое время молча, но не спят. И вовсе не из-за каких-нибудь сожалений или чего-то подобного, а бьющего из сердца счастья, что сложно успокоить. Сейчас Антон искренне благодарен за кольцо на безымянном пальце, но ещё больше он рад, что в его жизни появился такой человек, как Арсений. Тот, кто принёс в неё краски, настоящее движение и жизнь. — Антон, — обращает тот на себя внимание ведьмака чуть-чуть севшим от стонов голосом, отчего Антон тут же заинтересованно на него оборачивается, — скажи, мне вот интересно, а твои глаза, какого они цвета? — задаёт тот, как кажется ведьмаку, совершенно обыденный вопрос, который может заинтересовать многих, ведь, как известно, после мутаций у всех ведьмаков радужка становится жёлтой, а зрачки вытянутыми. — Ничего особенного, — пожимает тот плечами, искренне так и считая. — Знаешь, больше похоже на грязь в Велене по весне. — Антон! Я же серьёзно. — Ну, в таком случае, ты можешь сам посмотреть, верно? — Что? — удивляется чародей, потому что озвученное кажется бредом. Физически глаза ведьмака уже многие годы не иначе как кошачьи, и узнать даже какими-нибудь жуткими лабораторными опытами, какими они были когда-то, не получится. — Чародеи могут лезть в головы людям, а у меня есть парочка более или менее чётких воспоминаний из детства. Если хочешь, можешь посмотреть, я не против. — Это как-то… — меньжуется чародей, ведь подобное предложение кажется слишком личным. Разрешить копаться в собственных мыслях, абсолютно не опасаясь возможного подвоха, так, кажется, может во всём мире только Антон по отношению к Арсению. — Если тебе неудобно, то ничего страшного, — думает совершенно в другую сторону ведьмак, отчего чародей даже сам встряхивает головой, пытаясь понять, что к чему. — Нет, просто это не моя специальность. Ты не должен пытаться от меня что-то скрыть, чтобы дать мне возможность проникнуть в воспоминания, — тянется тот уже к русой макушке, которая сама же к нему и льнёт. — А я когда-нибудь от тебя что-то скрывал? — смотрит ведьмак так доверчиво, что Попову становится на мгновение стыдно за всё то, что он недоговаривал, а сейчас уже вроде как оставил в прошлом. — Хорошо, я тебя понял, — прикрывает тот глаза, сосредотачиваясь на чужих мыслях, к которым ему предоставлен полный доступ. Пожелай он в подобном положении спалить ведьмаку мозги, тот бы даже не успел ничего с ним сделать. Разрозненные кусочки информации постепенно начинают собираться в единое целое, то самое, что хочет показать ему Шастун. Сперва картинку можно сравнить с разбитым на тысячи частей витражом, только бледным и невзрачным, состоящим только лишь из тёмных цветов, в которых даже не просвечивается ни единого лучика солнца. Только спустя время они медленно, но верно приобретают формы, начиная с похожего на единое зелёно-бурое месиво леса на заднем плане, скрывающего собой практически полностью угрюмое серое небо. Там же на периферии виднеются косые домишки и безликие люди. Позже появляется и центральная часть картины, в которой она начинает по-настоящему оживать. Арс стоит совсем близко, словно бы в десяти сантиметрах от кого-то, кого из-за расфокусированного зрения рассмотреть так сразу и нельзя, к тому же в глаза лезут длинные завитки нечёсаных волос, которые так и хочется откинуть с лица, но он не волен в этом теле, ведь это лишь воспоминание, в котором (не)он фыркает носом, так же, как и мальчик перед ним, и наконец делает крохотный шаг назад. Теперь становится понятно, что происходит: (не)Арс смотрит в зеркало, стоящее на земле у повозки с множеством других на него похожих лишь отражениями мира позади. У того, кто смотрит в зеркало, пышные светлые кудри, делающие мальчишку похожим на одуванчик, белая рубашка, слегка замызганная на рукавах. Ему не более пяти лет на вид, но в теле успела исчезнуть детская припухлость, видимо из-за недоедания, но с виду он кажется весёлым. Всё корчит глупые рожи, с интересом наблюдая за своим отражением: то высунет длинный язык, доставая им до родинки на носу, то расширит глаза так, словно бы те вот-вот выпадут. После изощрённых манипуляций мышцы на лице наконец устают, и тот откидывает злосчастную прядь, уставившись прямо в свои глаза, тщательно их рассматривая. Чёрный зрачок сперва окружает рваный карий цвет, далее переходящий в тёмный, глубокий зелёный со множеством крохотных вкраплений, делающих их похожими на россыпь опавших листьев на ещё зелёной траве. Мальчик щурится игриво, совсем по-детски, как ему и положено в таком возрасте, но в голове возникает совершенно точная мысль: «красиво», — из-за которой всё вновь рушится на осколки, улетает в бездну, а Арс в своё собственное тело. Открывая глаза, он понимает, что переусердствовал с погружением и теперь прижимает Антона лбом к своему собственному, чувствуя его прохладу на себе. Стоит отпустить ведьмака, как тот тоже раскрывает свои глаза, янтарные, как и положено мутантам, но даже в них всё ещё есть то самое детское озорство, если присмотреться повнимательнее. — Ну как, понравились? — спрашивает тот совершенно серьёзно, ожидая ответа. — Они у тебя зелёные, Антош. И очень красивые, — обнимает тот Антона, прижимая к сердцу, что бьётся быстро-быстро от всего пережитого сегодня. От ночи любви, воспоминаний и осознания, к которому нужно было прийти гораздо раньше. «Вот он, мой зеленоглазый Кот, — крутится в голове у чародея, — наверное, с ним я и впрямь мог бы попытаться зачитать заклинание», — но Арс не собирается этого делать. Он и так счастлив. Лёжа вместе со своим любимым зеленоглазым Котом, которого он больше не готов променять ни на что в целом мире. Скорее он бы даже отдал, чтобы быть вместе с Антоном и больше не терять друг друга никогда.

***

Вокруг темно. Небо беззвёздно и не видно ни кусочка луны или месяца. Неясно, есть ли даже облака, но во всём этом мраке Арсений всё равно видит вокруг себя поля подсолнечника. Только головки всех цветов опущены в землю, словно бы и не ждут появления солнца. «Потому что его здесь никогда и не бывает», — подсказывает подсознание, пока сам чародей ёжится из-за пронзительного ледяного ветра, лезущего не только под одежду, а словно бы прямиком в душу, заставляя ту трепетать по непонятной причине, подобно дикой птице в клетке, что рьяно просится на свободу, попутно ломая свои крылья о стальные прутья. Дорога, на которой он стоит, достаточно широка, но нет на ней ни следов копыт, ни колеи телеги. Словно бы укатанная вечным ливнем чьих-то пролитых слёз сухая земля, на которой не должно расти ничего. Но подсолнухи отчего-то всё стоят, покачиваясь, провожая его идти дальше, к стоящему на развилке лысому дереву, в котором, может быть, можно узнать дуб лишь по его бочковатым великим формам. На деле же рядом нет ни опавшей листвы, ни желудей. Пугающая чистота, которой не должно быть, как и этого самого места. С солнечными цветами, смотрящими в бесплодную землю, в которой стоит погибшее древо, на толстой ветви которого видна, словно бы выползающая из несуществующей тени, фигура. Жёлтый камзол, коротко стриженные волосы, считай, под ноль, перчатки без пальцев, а ещё взгляд двух крошечных смутно знакомых глаз, в которых нет притворного мёда, только лишь буря, что набирает обороты в мире вокруг, заставляя подсолнухи шептаться всё громче меж собой, а нутро Арсения — бояться того, кто на него смотрит так: с пренебрежением, недовольством, упрёком, усталостью и раздражением. Сейчас он точно не славный чародей, «Кукольных дел мастер» или же создатель удивительных големов и протезов. Сейчас он просто Арсений, даже не Попов. — Знаешь, Арсений, я редко сожалею о своих действиях, — произносит тот, покручивая в руках флейту, — но ты заставляешь меня усомниться. В голосе нет ничего особенного, однако по нему мужчина тут же вспоминает имя и то, где однажды они уже встречались. — Ты — Торговец Зеркалами, — ветер будто бы усиливается, потому Арс спешно кутается в плащ, который его совершенно не спасает от пронизывающего холода. — Именно, и потому мне совершенно не нравится являться к тебе во сне, однако приходится. Иначе ведь нельзя. Мир требует последовательности, — впервые в жизни чародей видит того, кто кажется абсолютно спокойным, не выдавая своих эмоций ни голосом, ни действиями, даже морщинки вокруг глаз совершено расслабленные, не грозящие и даже весёлые. Только сами радужки излучают необъяснимую опасность, от которой хочется пятиться назад, но мужчина не смеет двинуться с места и тем более повернуться к господину Зеркало спиной. — Именно, Арсений. И за последние годы мне слишком надоели вынужденные встречи с тобой. Но что ещё хуже — наблюдать дважды один и тот же сценарий, — раздосадовано качает тот головой, — нет никакого удовольствия. Я надеялся, что быстро проверю свою теорию, но ты со своим проклятьем утягиваешь нас на третий круг, тц. Жаль, что из-за всего тобой сотворённого, тебя нельзя просто вычеркнуть из истории, чтобы та вновь пошла своим чередом. — О чём ты? — ветер вокруг поднимается настолько, что тот срывает головы подсолнухам, унося их с собой во тьму, а Арсению приходится перекрикивать шум, смутно похожий на чей-то крик, пробуждающий на теле тысячи мурашек, что дыбом поднимают волосы. — Я о том, Арсений, чтобы в этот раз ты не стал проклинать себя на вечные муки, или как ты по-другому назвал свою ненависть к себе до такой степени, что в наказание лишил себя счастья? Ветер поднимает в воздух растерзанные цветы, создавая из них целый ураган, что шумит в ушах криками и бьющимся под рёбрами сердцем, что вот-вот готово разорваться в груди, хотя чародей отчаянно не понимает почему. Его не так интересует Торговец Зеркалами, который продолжает сидеть на ветви, внимательно наблюдая за Арсом. И кажется, что облик его неуловимо меняется, только дела до того нет. Мужчина хочет знать, что происходит, но не здесь, а на самом деле. — Не повторяй своих ошибок, Арсений, чтобы мы больше с тобой никогда не встретились, — режут льдом по ушам последние слова, перед тем, как весь этот странный мир исчезает за жёлто-зелёной завесой, смешивающейся с тьмой ночи, что стремится поглотить беззащитного чародея, которому хочется истошно кричать. Только вот шум в ушах и есть его немой крик.

*̥̱̟͗̑̇ͥ̋͟ͅ *̭̻͎͇͙̉ *̟͓̻͈̬͇͕͐ͦ̀ͤ̍͋̇ *̧͔̱ͪ͒̓̃̆͂ *͉̙̮̜͗̓̃

Порой бывает так, что просыпаешься на грани ужаса, не понимая, что именно происходит в действительности. Лежишь ли ты в кровати или же на самом деле в этот самый момент сбываются все твои самые страшные кошмары, выросшие из блаженных мечтаний, проросших, словно бы плесень на успевшем прогнить некогда ярком и сочном плоде. Крик рвётся из груди, пытаясь найти выход, будто бы он может как-то помочь, но вместо этого он запечатывается в груди, превращаясь в росток безумия, что пытается сожрать разум целиком и полностью. На глазах такие же немые слёзы, успевшие появиться ещё до того, как Арс приходит в сознание. Которое лучше было бы омерзительным кошмаром, что никогда не должен был воплотиться в жизнь. Как и тогда, в руках зажата сталь, некогда гревшая его сердце, а теперь… Руки дрожат, и с губ слетает последняя проклятая фраза, за которой он так долго гонялся, выверяя, чтобы всё сработало идеально. Арсу не просто хочется кричать, сорвать голос. Ему хочется либо воткнуть этот самый кинжал в собственный живот, чтобы проверить, правда ли это всё на самом деле, но ржавый запах крови не даст солгать. Он всё в той же спальне, только свечи все погасли, не давая рассмотреть кровать более тщательно, будто бы жалея грешника, некогда давшего согласие на то, что не должно было никогда произойти, только оно повторяется дважды. У его сложенных колен лежит Антон. Его красивый, прекрасный, удивительный, умный, невероятный, любимый Антон. Такой же бледный, как и всегда. С таким же добрым, счастливым выражением лица, за которое чародей был бы готов растерзать себя самого или кого угодно другого. Антон лежит на спине, такой же солнечный, как и всегда. Его подсолнух и одуванчик. Яркий и светлый. Только роза расплылась на груди. Такая неправильная, лишняя, колючая, страдальческая… смертельная. И растёт она ровно из стального стебля, некогда им самим вложенным в руки чародея. Те самые руки, в которых блестит эта самая сталь, а они дрожат, боясь признать неизбежное. — А-антон? — голос дрожит в страхе и надежде, да только слёзы катятся водопадом. Они знают правду. — Я ведь, я… — чародей задыхается, склоняясь над ведьмаком, будто бы у пронзённого тела есть дыхание или пульс. Но их нет. Потому что это больше не яркое солнце, это труп. Прекрасный и лишенный даже капли жизни. Вы когда-нибудь разрушали всё собственными руками, не понимая, как подобное могло произойти, а что ещё хуже — не помня, как вы это делали и не желая знать, почему вы это делали? Это не просто пропасть страха, боли, самобичевания, стыда и отчаяния. От подобного разум перестаёт слушаться своего владельца, что руками цепляется за всё ещё тёплое тело, чей владелец был доверчив настолько только к одному человеку, не чувствуя подступающей опасности, когда она нависала над ним, решая судьбу не будущего, а прошлого. — Антон? Антон?! — слышатся хрипы на тех вдохах и выдохах, что организм пытается отвоевать у не желающих дышать лёгких. Арсу не больно, не пусто. Он будто бы одновременно горит в пламени, растерзан на дыбе и проколот железной девой. Это больше чем простая агония. Ему даже не хочется умереть самому. Всё, чего он желает, так это не признавать реальность, в которой он пронзил ведьмачье сердце его собственным клинком. Хочется выколоть себе глаза, чтобы не видеть крови, ползущей алыми соцветиями по груди. И только слёзы могут сейчас помочь: размыть этот неправильный мир, в котором Арс вновь и вновь допускает ошибки и совершает то, чего совершенно не хотел, ведомый даже не собственной чистой волей, а чем-то другим. «Проклятьем». «Заклинанием». Арсений цепляется за Антона, будто бы тот может ожить, будто бы всё это лишь сон, видение, наваждение. «Воспоминание, приснившееся на Мидинваэрне». Слёзы текут солёной рекой, которую невозможно остановить, только лишь отдаться ей полностью, надеясь, что она смоет весь тот бред, что происходит вокруг и вернёт на круги своя. Их так много, что зрение размывается и ни на чём не удаётся сфокусироваться. Чародей хочет вглядеться в родное лицо, дотронуться до припухших губ. Вдруг это всё сказка и поцелуй разрушит заклятье? Только нет никакого заклятья. Но всё остальное… Голова кружится, но Арс упорно тому сопротивляется, пытаясь ухватиться за столь нереальную реальность, а также за самого ведьмака, но всё тает, размывается, прямо как сознание самого чародея. Мир становится грязной палитрой, от которой хочется сбежать, но не получается, сколько ни трепыхайся. Всё исчезает туманом, как будто бы к лучшему, но вместе с тем в голове собираются осколки. Не разума, но воспоминаний. Забытых, стёртых самим миром, старавшимся исправить всё, привести себя в норму, исправить время, что один жалкий человек с подачи демона смог закольцевать. Только на душе всё равно погано, даже когда знания возвращаются, он сам не может успокоиться, продолжая кричать в подушку вместо тела Антона его имя, которое кажется одним из самых прекрасных на свете. Он чувствует себя вымученным, лёжа в постели, которая пахнет совсем не так, как должна. Не орехами и хлебом, а приторной лавандой, которую практически не ощущаешь через забитый нос. А ещё подушка гораздо мягче той, что в таверне на Скеллиге, так же как матрас и покрывало, да и в кровати совершенно точно больше никого рядом нет. А самое отвратительное, что Арс теперь прекрасно знает абсолютно всё, в том числе то, что его заклинание прекрасно работает. Даже слишком, ведь не существуй его, он бы не испортил себе жизнь уже второй раз. Рядом слышны осторожные шаги крохотных ножек и скрип двери. «Это уже было, а значит сейчас…» — Отец? — звучит тонкий детский голосок практически у его уха, заставляющий Арса вздрогнуть. Потому что он не слышал её уже много лет, потому что голос детский, но вместе с тем его владелица одновременно старше и младше того, насколько звучит. Арсу приходится разлепить опухшие глаза, перед которыми предстаёт знакомое убранство комнаты, в которой много ваз с собранными вчера полевыми цветами, растущими в поле вокруг дома, кровать с чистым, но сбитым постельным бельём, окно, из которого льётся чистый, золотистый свет, падающий на девочку рядом с ним, прекрасно знающую, что происходит. Чёрные волосы, голубые глаза, бледная кожа. Крохотная копия Арсения Попова, которой тот придал женское обличие, а вместе с тем подарил свой же разум. Она была солнцем его жизни, ради которой он жил, страдал и искал способы вернуться… — Доброе утро, Кьяра. … на двенадцать лет назад в прошлое.