***
— Собираешься отправиться в путь? Оксана всё утро собиралась задать этот вопрос, наблюдая за тем, как чародей впервые за неделю вновь вернулся в свой собственный дом, который не навещал с того самого дня, как очнулся. Всё для того, чтобы собрать вещи. Однако получилась не целая процессия, которую ей довелось увидеть по его прибытии сюда с Кьярой, а всего пара скромных сундуков, что быстро выползли на улицу, оставшись позади у входа, пока хозяин отправился к яркому голубому лоскуту, появившемуся на цветочном лугу. Арс сидел посреди взращённых им самим незабудок, уставившись в землю. Получилось довольно живописно, если не знать, что там находится глубокая могила. Однако в том и была суть. Никто не должен был знать, кроме Попова, которому она была дорога, и невольного свидетеля в виде Оксаны, для которой это место и эти люди тоже стали значимы. Ни плиты, ни таблички, ни холма. Всё такая же ровная поляна, только теперь на ней появились ранее отсутствовавшие в этих местах соцветия gleym-mér-ei. Голубые цветы подходили этому месту, как будто бы отражение неба на поросшей зеленью земле. Но Арс посадил их не из-за красоты, а из-за названия, несшего в себе не обещание, а истину: он забыть никогда не сможет. То, что произошло с ними, никогда выкинуть из истории не получится, даже притом, что никто о них не знал. Для мира они ничего не значили — крошечный случай, произошедший с крошечным магом. Однако то, что является лишь пылинкой в мире, для человека ни что иное, как вся его жизнь. — Сегодня, — кивнул Арс, не оборачиваясь, — только я пока ещё немного… — Прощаешься? — сделала для себя вывод девушка, не решаясь приближаться к нему ближе, чем на пару шагов. Всё потому, что после смерти Кьяры, тот старался улизнуть от любых прикосновений, даже если те были нужны для осмотров, или же были случайны, при передаче настоек и отваров из рук в руки. Арс со стороны казался стойким, но вместе с тем куда более отстранённым, чем можно было представить того язвительного в своей манере общения, но доброжелательного чародея, или счастливого, как оказалось, отца, от которого никогда не веяло унынием. — Наверное, — в меру честный ответ. На самом деле, сидя среди цветов на могиле он чувствовал беспокойство, привязывавшее его к этому месту, с которого сходить совсем не хотелось. Гнусные шутки разума, пытавшегося внушить, что смысла уходить нет, потому что в нынешнем своём существовании он его не видел. Раньше всё было просто: работа, самосовершенствование, редкие встречи с немногочисленными друзьями, книги, в которых написаны истории, в которых описывались удивительные события, участником которых он ни за что не хотел бы быть. Последние два года показали, что жизнь может быть и иной, более приятной, хотя и не удивительно. Всё потому, что рядом была та, кто делал её таковой, и что теперь? В душе пустота, как и в доме, за которым появилась могила, не имевшая смысла, но притягивавшая к себе Арсения, словно бы тот был не чародеем, а мотыльком, которому уготована короткая, лишенная смысла жизнь, и он, не ведая что творит, был готов сжечь себя в пламени. Однако разум, даже будучи сплетённым с душой, знал, что пора уйти, попытаться вернуть прошлую жизнь, даже если отринуть последние лета он был не в состоянии. — В ту ночь, перед тем как… уйти, — сложив руки перед собой, произнесла Оксана, всё так же глядя в покрытую плащом спину чародея, пока не собиравшегося сходить с земли, — она просила тебя не оставлять. Вероятно, впервые за долгое время Арс вздрогнул от услышанных слов. Не от испуга или удивления, а потому что перед смертью поговорить возможности лишен был, а теперь до него наконец донесли последние слова, по крайней мере, их общий смысл. — В этом нет необходимости, я уже здоров, спасибо за это, но тебе незачем идти за мной, — фигура его шевелилась лишь слегка, только вот чувствовалось, что напускное спокойствие дало слабину. — Она имела в виду поддержку, ты ведь понимаешь, о чём я хочу сказать. Подобное должно быть нелегко пережить, — попыталась та приблизиться если не телом, то словами. — И ты помогла мне, — заёрзал на месте Арс, наконец оборачиваясь, — она могла лишь предполагать, что будет дальше, теперь же настала моя очередь говорить, Оксан. Если ты хочешь последовать за мной только из-за её смерти, этого не нужно делать. Попов правда выглядел куда лучше, чем неделю назад. Лицо стало чуть менее бледным и с него сошла опухоль, он передвигался, как раньше, и без проблем использовал то тут, то там мелкую магию. Любой прохожий, завидев его, точно признал бы в мужчине чародея, да ещё бы про себя возмутился, будучи уверенным, что ему незаслуженно хорошо живётся. Однако на самой поверхности лежала смертная тоска, боль от утраты, а вместе с тем и пустота. Тот то и дело, что смотрел на кольцо-печатку, двойник которой лежал глубоко под землёй. В нём хранились воспоминания о прошлом, которое на самом деле отчаянно хотелось вернуть. — Сможешь присмотреть за домом? — спросил он, переводя взгляд с девушки на строение, у стены которого та стояла. — Если хочешь, могу иногда захаживать. Собираешься ещё вернуться? — в голосе слышалась капля надежды. Всё же отпускать мужчину не хотелось, но на то было его право, да и кто она такая, чтобы просить остаться? Всё равно ведь не послушает. Тем более ему правда здесь было делать нечего, разве что тонуть в болоте собственных чувств. — Не знаю, — вновь посмотрел тот на незабудки, разросшиеся по земле, — но так будет легче. Если он останется прежним, даже если в нём никого не будет. В ответ последовал лишь кивок, но не бездумный, не как у болванчика на всё согласного. Просто Попов привёл аргумент, и Оксана могла его понять. Не рационально, а душой. Ей было грустно от смерти Кьяры, но наблюдать за таким Арсением оказалось куда больнее. И раз тот решил уйти, то было бы неплохо, если бы вернулся хотя бы раз. Желательно таким же счастливым, как раньше, однако добиться того было бы сложно. Раны души заделывать трудно, и обычная травница к такому приспособлена не была. Оставалось уповать на чудо, просить Святую Мелитэле о том, что велением судьбы всё придёт в норму. И может Оксана перестала быть жрицей много лет назад, но теперь она вспомнила позабытые слова молитв. Арс ещё долго сидел на могиле, смотря на кольцо, на цветы и ещё рыхлую землю. В какой-то момент за спиной послышалось шуршание травы — то девушка сошла со своего места, решив проверить дом, в который ей ещё предстоит вернуться, в отличие от мужчины. Всё в этом месте, лишённом ныне счастья, напоминало о нём, потому, как только солнце вновь скрылось за густыми облаками, с которых обычно на землю капают холодные капли дождя, тот наконец поднялся. Всему должен приходить конец. Арсений в это верил, но признавать не хотел. Близился вечер, когда он, стоя рядом с Оксаной, громко, почти с надрывом, произносил слова Старшей речи наподобие тех, что и два года назад. Вновь заклинание иллюзии, закрашивавшее собой пейзаж дома на поляне яркими силуэтами берёз, покрытых одними и теми же чёрными «глазками», прошлогодними листьями между ними, а ещё мышиными норами, мелькающими у троп. Эта поляна была и раньше покрыта иллюзией, словно вуалью, сквозь которую видел любой, кто был сведущ в магии, даже Оксана, будучи всего лишь жрицей, легко распознавала скромное жилище и море трав вокруг него. Теперь же накладываемое заклинание стало густым, плотным, непроглядным, как вокруг поместья Арсения, только куда более искусным. Он не был художником, потому пейзаж появился из воспоминаний. Знаток леса тут же бы обнаружил несколько одинаковых деревьев, разбросанных меж собой, а ещё их оригиналы совсем неподалёку. Только никто бы о таком задумываться не стал. А зайди кто случайно внутрь, тоже не сразу бы понял подвоха, оттягиваемый от дома другим заклинанием. Арс покидал это место, желая, чтобы оно так и осталось неизменным, закупоренным в прошлом, словно образец в глицерине. Уже мёртвый, но визуально хранящий в себе отголоски прошлого. Разница лишь в том, что на поляну он возвращаться не хотел, хотя и любил её. Всё потому, что порой стоит оставить воспоминания в лучшей их форме, не зная, что произошло потом, особенно когда изменить прошлое нельзя. «А очень хотелось бы».***
Поместье ничуть не изменилось, разве только пришлось заново в столице договариваться о поставке продовольствия и материалов для работ, которые шли… с немалым трудом. Арс не мог заставить себя зайти обратно в лабораторию, а, занимаясь плавкой металлов в мастерской, тот мог нехарактерно для себя самого зависнуть, долго смотря в одну точку, забыв обо всём, что творилось вокруг. Он буквально терялся внутри себя, забывая об окружающей реальности. И дело было даже не в бессоннице, что преследовала его, и Попов не мог избавиться от неё иначе как с помощью зелий и отваров, просто якорь, что держал бы его в равновесии и спокойствии, отсутствовал. Возможно, он правда нуждался в компании, только вот сам к ней особо не стремился, позабыв о чём-либо ещё, кроме зиявшей в груди дыры, не дававшей покоя. Заполнить её ничем не получалось: тексты книг стали «безвкусными», работа бессмысленной, другие люди — ненужными. Он не задумывался о том, чтобы выехать на бал показать себя, ни о том, чтобы, возможно, даже поиздеваться над молодыми студентами Бан Арда, проведя им лекцию, как то бывало уже несколько раз. Время шло, а его пожирала пустота и апатия, незнакомые и чужие. Покупки дорогих одежд и новых книг не приносили былого удовольствия, и даже новые големы, работа над которыми текла медленно и без былого энтузиазма, казались лишь насмешками над всем тем, чего он добился и что потерял. Единственное, что могло занять его разум, были домыслы: «а что если…», — изливавшиеся кипами бумаг, разбросанных в холле, разложенных в лаборатории, собранных в дневники, больше похожие на записи безумного учёного. Однако, нужно признать, Арсений был в своём уме, насколько то возможно. В конце концов одержимость не всегда означает проблемы с головой, хотя увидь его кто со стороны, точно приписал бы к сумасшедшим. Позволил себе развернуть эту мысль он лишь спустя две недели после возвращения. Когда понял, что пропадает. А единственное, чего он хотел по-настоящему, так это не допустить когда-то ошибки в расчётах. Потому на всех этих листах вырисовывались формулы, возможные системы сдержек и противовесов, которые он мог бы в теории применить. Великий теоретик Арсений только и мог что изливать свои мысли голой бумаге, не зная на самом деле, сработал ли хотя бы один из придуманных им методов, среди которых спустя бессонные недели, даже месяцы, появились новые заклинания, что грозились сами собой привести к скорейшей перегрузке, новые рецепты сплавов, альтернативные источники энергии и многое другое, что он не мог проверить на практике. Хотя бы потому что создавать нового голема, подобного Кьяре, он не собирался. Ему была нужна только она. На этом наступал тупик для любых рассуждений, возвращавший Арса к началу. Однако однажды от работы, бесконечной и бессмысленной, изнуряющей, но помогавшей существовать дальше, его отвлёк сигнал мегаскопа, разложенного у него в спальне посреди беспорядка из книг, бумаг и просто-напросто вещей из тех, что являлись големами. Последнее время Арс даже редко из собственной спальни выходил, не находя сил встать с кровати, но вместе с тем активно читая чужие дневники и собственные наработки. Вариантов того, кто мог пытаться с ним связаться, было достаточно. Возможно, кто-то из заказчиков, которым он начал просрочивать работы, некоторыми из которых тот даже ещё не начинал заниматься. Могли быть и слабо знакомые чародеи, искавшие ответы на свои вопросы. На Пашу и Варнаву он не рассчитывал — их сообщения он игнорировал долгое время, как, в общем-то, и любые другие. Отличие лишь в том, что они пытались связаться по пять раз на дню через мегаскоп, сами не зная, где в тот момент находился Арсений со своим умирающим творением. Только в этот раз устройство стояло достаточно близко, чтобы побороть любое нежелание общаться с кем-либо. Потому тот всё же отложил в сторону дневник записей, что он вёл ещё два года назад, и побрёл к мегаскопу, надеясь, что кристалл в нём вот-вот перестанет настойчиво мерцать. Однако стоило всё же ответить, как стало ясно, кто такой настойчивый был на другой стороне. — Мне кажется, или ты только меня всегда так подолгу игнорируешь? — спросил Эд, выглядя, однако, вовсе не расстроенным. Настрой у того явно был приподнят, хотя по фону, на котором тот стоял, было сложно определить, где именно находился чародей. Только тёплая меховая накидка сверху давала понять, что, судя по всему, тот находился в местах, где зима уже успела разгореться не на шутку. — Ты не исключение, — горько усмехнулся Арс, скрестив руки на груди. «По крайней мере, теперь». — Напомни мне в следующий раз, что плавать с пиратами не самая лучшая идея. Особенно в случае, когда те не стесняются спиздить у тебя мегаскоп. Новый на Скеллиге хер найдёшь, так что пришлось искать того придурка, что его украл. Дело, знаешь ли, не из лёгких, особенно когда его чуть ли не весь клан покрывает. — Потому до тебя было не достучаться, да? — в голосе слышалась плохо скрываемая нотка обиды, что не утаилась от Выграновского. — Да, ты звиняй, что раньше не получилось. Считай, что я связался с тобой, как только, так сразу. Ну почти, — почесал тот подбородок, спуская взгляд на пол, чтобы рассмотреть кучу бумаг, в которых буквально стоял Арс. — А тебе, я так посмотрю, всё же скучно стало, решил с принцессой теорией магии побаловаться? Кстати, де она? — спросил тот, вытягивая шею в сторону, будто бы это могло помочь увидеть что-то ещё помимо уже передаваемого изображения. Ответа не следовало. Попов лишь стоял по ту сторону мегаскопа, отведя взгляд в пустоту. Вокруг него не свойственно валялись книги, бумаги, вещи, всё то, что тот так бережно сортировал по полочкам, шкафчикам и ящичкам своей огромной библиотеки в холле и не только. Тот выглядел бледным, даже смурнее, чем в тот момент, когда один из профессоров пытался завалить его по предмету из чистой неприязни. А ещё что выбивалось из общей картины, так это видневшаяся на фоне кровать с балдахином и шёлковые обои, которых не могло быть в домике под Бьярло. Этот стиль уж больно напоминал Выграновскому уже знакомое место, в котором тот бывал не раз. — Арс? — позвал тот своего друга по имени уже обеспокоенно. Только толку не было. Чародей окончательно замкнулся сразу после определённого вопроса. — Что-то случилось, да? — Она хотела поговорить с тобой… — Да, я заметил, что вы часто пытались со мной связаться, пока мегаскоп был отключен. Но, Арс, не надо говорить загадками, скажи нормально, что случилось, чтобы я вник в ситуацию, — Эд стал серьёзнее, заметив настрой собеседника, понимая, что Арс иногда может быть королевой драмы, но в такие моменты он обычно шабутной и нервный, не находящий себе нигде места, и по манере речи порой ему самому почти не уступает, забывая о приличиях, за которые всё время держится. В этот же раз всё было кардинально не так. — Ты снова в поместье? — напоследок спросил он, пытаясь вытянуть из друга связные слова, а не тихий скрытный бубнёж, произнесённый куда-то в стенку с отведённым взглядом. — Мне больше нечего там делать… Она умерла, Эд. Впервые за долгие месяцы, проведённые одному, Арс наконец смог излить душу человеку, который знал его лучше всех остальных. Наверное, именно разговора с Выграновским он по-настоящему ждал. Хотя на разговор то мало походило. Скорее на долгий монолог, в котором был шёпот, крики, слёзы, гнев на весь мир и на ошибочно составленные формулы. Арсений рассказал всё, как есть, всё, что он ощущал, вслух, отчего чувства, кипевшие долгие месяцы внутри, вырвались обжигающим паром. Ему это было необходимо. Просто для подобного нужны подходящие люди. Семья, или друзья, те, кто знают, как поддержать, когда сам держаться не в состоянии. — Эй, Арс, давай, может, я к тебе рвану, а? Это же объективно пиздец, — весёлого настроя и в помине не было. Эду сложно представить, что именно испытывал Попов, но тот прекрасно понимал, что ситуация, откровенно говоря патовая. — Очень информативно, — усмехнулся чародей, в процессе своего длительного и теперь казавшегося излишне открытым диалога пересевший на край кровати. — Срываться ради меня с островов не нужно. — Я к тому, что всё оставлять вот так тебе точно нельзя. — А я будто бы не знаю. Просто… ни черта не получается, — опрокинул тот голову на руку, чтобы не смотреть на друга, которого явно обременил никому, кроме себя самого, ненужными страданиями. Только Эд в нужные моменты мог быть и серьёзным, и понимающим, даже в какой-то степени сострадающим. В отличие от того же Воли или самого Арса, его образ мысли отличался от типично чародейского. Потому тот и ушёл из Академии, что так сильно не подходила ему по духу. «А я ещё на него злился». — Тогда знаешь что, — смотрел тот с задумчивостью, передающейся даже через голубовато-серое изображение, — собирайся. — Если это шутка, то она фиговая, Эд, — только что ведь говорили о том, что у Попова просто не получалось перестать думать о чём-либо ещё, и любые попытки в итоге оказывались провальными. — Не, ты не понял. Я имею в виду «собирай манатки» и вперёд. Ты всегда был башковитым, Арс, не зря смог всё же дотянуть до звания лучшего выпускника года. Однако себя ты уже исчерпал, — оглядел тот кучи записей, которыми были покрыты как пол, так и кровать с тумбой. — Так что давай, иди ищи решение своей проблемы в иных источниках, может чего путного найдёшь. Слова отчасти вдохновляли, потому что Эд не пытался сказать, что всё будет хорошо, и не надумывал ничего лишь бы просто попытаться утешить друга. Тот правда считал, что что-то можно и нужно делать. Только сам Арс не мог никак увидеть в этом смысла. Останавливали въевшиеся в голову конструкции о невозвратности ушедшего и полной неестественности процесса попыток зацепиться за прошлое, которое следовало бы отпустить. Когда-то ведь он без проблем расстался с жизнью циркача. Только вот её он так сильно не любил и променял на лучший вариант. Теперь же лучшим, что было за все прошедшие года, стала Кьяра и проведённое вместе с ней время. — А разве ты не должен сказать, что быть одному — это вообще-то естественное состояние человека, потому мне следует просто к нему вернуться? — Бля, ставлю на то, что ты до меня с Добровольским говорил, да? Можешь даже не отвечать, это только он такую херню тебе и мог спиздануть, хотя у самого вообще-то жена есть. Нет, Арс, если тебе правда жизненно необходимо вернуть Кьяру, постарайся это сделать, это же всё ради тебя самого, а не кого-либо ещё. Просто делай это правильно: тряси с остальных знания, а не философию и полемику. Начать можно с простого, а там дальше и разогнаться. — Думаешь, стоит заглянуть в Бан Ард? — Это не я думаю, Арс, а ты. Так что надевай плащ, снимай кроны, орены и марки со счёта и вперёд! Так и начался долгий и извилистый путь Арсения. Он штудировал библиотеку Бан Арда, прочитав, казалось бы, всё, связанное с созданием магических существ, с особенностями металлов и драгоценных камней, энергией живых существ. Всё ради того, чтобы для начала понять, что он мог бы сделать, если бы ему выпал второй шанс, казавшийся совершенно нереальным до тех пор, пока ему на глаза не попался талмуд о Старшей крови, что он решил пролистать из чистого интереса. Тогда-то в голову и пришло озарение, что любому другому сведущему чародею показалось бы помутнением рассудка. «А что, если попытаться воссоздать второй шанс? Сделать всё вновь, только попытка оказалась бы не повторной, а той самой первой?» Поговаривали, что Старшая кровь могла открывать порталы не только меж мирами, но и во времени. Так почему бы не попытаться самому переместиться в прошлое? Да, сам по себе он не только не был потомком Старшей крови, даже как чародей тот не был столь силён, однако попытаться стоило, ведь иных зацепок Арс не видел. Тогда он попросил у Паши поговорить с Лясей, сразу своей главной идеи не раскрывая — Воля не одобрил бы подобного. А вот эльфка в сердцах была куда мягче. При встрече выслушала его предложение, активно кивая, но не перебивая. Всё потому что мания Арса с её стороны казалась достойной жалости, которую тот бы не приемлил. Однако идею открыть портал в прошлое та тут же отмела по истечению речи, заявив, что не существует записей, подтверждавших, что Старшая кровь умела создавать подобных вещей, ломавших мироздание. Одни лишь слухи, от которых мало толку. Бан Ард Арсений покинул с одной лишь идеей, что самым очевидным, но сложным способом вернуть Кьяру, было бы вернуться в прошлое самому. После же началась нескончаемая череда исследований эльфских руин, перебирания книг в библиотеках Оксенфурта и даже университета Лан Эксетера. Проверки бесполезных подсказок от друзей, за которые тот всё равно был благодарен, а также далёкие путешествия и экспедиции, прерываемые редкими возвращениями в поместье в основном холодными зимами. Только не ради отдыха, а ради работы над стальными големами и протезами, к которым тот смог вернуться. Жить таким образом было трудно. Вечная усталость, бессонница, отсутствие аппетита, тревожные сны и ежедневные заклинания, чтобы стереть круги под глазами. Зато он вновь стал напоминать самого себя, он перестал тонуть и нашёл точную цель, которую хотел достичь и даже поверил, что у него это обязательно получится, если вложит достаточно сил, времени и упорства. Одним из подтверждений своей непоколебимой воли вернуть прошлое, стала поездка в Офир. Мало кто решился бы отправиться в столь далёкое путешествие в страну песков и степей лишь по ненадёжной наводке, что там возможно было найти оригинал Некрономикона. Однако Арсений ни разу не медлил и преодолел сотни тысяч миль чтобы… остаться без книги. Но с двумя советами от Торговца Зеркалами. Уже вернувшись обратно на Север, Арс понял, что тот имел в виду, говоря: «Если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе». Незнакомец намекнул на здравую мысль, к которой Попову следовало бы самому прийти гораздо раньше. Не нужно пытаться проделать дыру в пространстве. На подобное у Арсения, искусного, но слабого чародея, банально не хватило бы сил. Вместо того, чтобы идти напролом и пытаться притянуть время к себе, следовало действовать куда аккуратнее и вернуться в прошлое по уже существующему пути в виде собственного тела. Для этого не нужно было открывать порталов и воздействовать на мир во вне. Только лишь на себя самого. Тогда он начал двигаться именно в этом направлении, сумел создать схему обряда и более или менее подходящий текст заклинания, требовавший редактуры со стороны более сведущего в условностях Старшей речи человека, а если точнее, то эльфки. Сумел найти информацию о подходящем источнике энергии в виде Лунного Лабрадорита, спрятанного в старых руинах, что в последствии начал исследовать сам, отбиваясь параллельно от назойливых призраков барьером. А потом в деревеньке неподалёку, взявшей своё название от окружавшей ту зарослей ягод водяники, встретил Антона. Обычный ведьмак, разве что с виду слишком молодой и весёлый, с первого взгляда не вызвал никаких особых эмоций. Даже прикасаться к тому ради рукопожатия чародей брезговал, однако… То оказалось приятным. Ладони у того были слегка липкими от пота, но прохладными. А это значило слишком много. Хватило, по крайней мере, чтобы вызвать симпатию. Антон оказался солнечным человеком. Яркая улыбка, кудряшки, открытое сердце, доброта и внезапная забота сбивали с толку, а вместе с тем согревали сердце, в котором бродили холодные сквозняки. Арсу не хватало тепла и то нашлось в бродяге-ведьмаке, от которого чародей в итоге бежал, оставив при себе приятные воспоминания о прогулках по Новиграду, о его заливистом искреннем смехе, улыбках, настоящих и тех, что тот надевал при общении с недружелюбными хозяевами лавок и просто прохожими. Последние, даже будучи искусственными, ощущались таковыми лишь наполовину. Потому что словно бы зажигались от искорок в сердце, что всегда пылало и в чьём тепле можно было нежиться до бесконечности. Но, несмотря на то, что Арс бежал, те встречались вновь и вновь, находя друг друга случайно, словно бы неведомая сила в виде Предназначения притягивала друг к другу не только их тела, но разумы и души. Антон смотрел преданно, влюблённо, обожающе. Арс это быстро заметил, как и то, что однажды взгляд этот изменился, оставаясь всё таким же преданным, но куда более спокойным. Не влюблённым, а любящим по-настоящему. Ответить точно таким же он не мог, натура не позволяла. Однако в сердце дыра с каждым днём, проводимым вместе, стала зарастать, а пустота наполняться новыми чувствами. Неизвестными и незнакомыми, но до одури приятными. Он понимал, что пропустил стадию влюблённости и начинал испытывать к ведьмаку куда большее, чем просто симпатию, что тот свет и тепло, что лечили его душу, в итоге заставили того полюбить. Только признавать не хотелось. Ведь любовь к Антону шла вразрез с желанием вернуться в прошлое, спасти Кьяру, самого себя от долгого десятилетия мучений. Кроме того, для создания заклинания была приложена колоссальная масса усилий, а привыкший идти до самого конца Арсений не мог позволить себе просто взять всё и бросить, так и не достигнув цели. Только та ночь на Скеллиге заставила все идеалы пошатнуться. Антон, представший перед ним, был разбит. Ему требовалась помощь, ему нужен был Арсений. Их чувства потери были разными. Попов потерял часть себя, а Шастун лишь друга. Правда «лишь» можно сказать только глядя со стороны. Прямо как Паша всегда утверждал, что потерю Кьяры можно пережить, отбросив чувства и воспоминания о ней куда подальше. Обесценивать потерю было бы лицемерно, а оставить любимого человека на произвол судьбе — бесчувственно и жестоко. А кроме того, сердце болело за него. Потому Арс нашёл в себе силы оставить прошлое в прошлом. Ради Антона, дарившего невероятные чувства каждой своей светлой улыбкой и нежным прикосновением. В первый раз он поступил больше в чужих интересах, нежели в своих собственных, и этот факт не отягощал, а наоборот. Попов впервые за долгие годы будто бы обрёл невидимые крылья за спиной, позволившие почувствовать себя свободным от тяжких оков прошлого. Он любил Кьяру как дочь, как себя самого, но Антон стал его любовником, тем, кому даря счастье, ощущаешь его и на себе вовсе не из-за общего сознания и разума, а из-за взаимных чувств двух отдельных людей со своими желаниями и жизнями. Потому он позволил себе всё отпустить и заняться с Антоном не чем иным, как любовью. Тогда-то он не заметил, как легко его обвели вокруг пальца, и этот манёвр обернулся трагедией.***
В первый раз, когда Арс появился на дороге, разрезающей бесконечное море подсолнечников, росших под покровом ночи, те смиренно наблюдали за ним, ожидая, что произойдёт, когда мужчина дойдёт до раскидистого дерева, что стояло будто бы в центре мироздания. Всё в том мире ожидало чародея, в том числе и сидевший на ветви продавец зеркал, которого ему доводилось встречать в Офире. В тот раз на его лице сияла хитрая улыбка, сплетавшаяся с воодушевлением, исходившим из медовых глаз. Ему пришлось пробраться в мир снов, ему не принадлежащий, однако ради своего собственного эксперимента тот был готов зайти на чужую территорию, ведь ещё немного, и он бы добился своей цели. — Арсений, я погляжу, ты нашёл своего Кота, — усмехнулся тот, спрыгнув с ветви, чтобы подойти ближе к плохо смыслившему чародею. Во сне зачастую сложно вспомнить что-то из мира по другую сторону собственного бытия. Всё становится размытым, даже самые лучшие воспоминания и близкие люди. Только лишь подсознание играет в нём значимую роль. — Видимо… да? Вы же мне о нём и говорили, тогда… — силился вспомнить Арс, где уже видал смутно знакомую фигуру до этого момента. — И моя подсказка привела тебя на порог долгожданной цели, — не переставал улыбаться Стеклянный Человек, обходя Арсения по кругу и вызывая у него необъяснимую тревогу. — И я могу помочь тебе сделать последний шаг. Так сказать, подтолкнуть, чтобы всё наконец разрешилось. Хотелось бежать куда подальше, предчувствуя беду, но вместе с тем Арс помнил, что у него была важная цель, к которой он шёл целые года, не сворачивая с намётанного пути ни на шаг. А если так, то разве он не должен был наконец её достичь? Он ведь помнил, что хотел получить желаемое, чего бы то ни стоило. Разве у него в жизни могло быть нечто более важное, чем он сам? Вроде бы нет, не в его натуре. — И что тебе нужно, чтобы ты в последний раз подал мне руку помощи? — щурясь, спросил чародей, слыша, как подсолнухи вокруг начали шептаться, всё так же глядя на него чёрными головками в окружении жёлтых лепестков. Они о чём-то напоминали. Или, может быть, о ком-то? Чародей не мог вспомнить. Голова начинала болеть даже сквозь заполнившую её пелену и всё, что он хотел, так это наконец сбежать от стоявшего рядом мужчины, в чьём присутствии он ощущал себя непривычно беспомощным, однако исходившая от него аура так и твердила о том, что Стеклянный Человек может поднести то, чего он так долго желал, даже притом, что в данный момент он не помнил, в чём и сам уже не был так уверен, что оно ему необходимо. — Мне нужно лишь одно твоё «Да», Арсений, — улыбался тот истошно сладко, будто бы он не Стеклянный, а «сахарный». Однако одно можно было сказать точно — он точно не из плоти и крови. — Так что, примешь ли ты мою помощь? Всего две буквы, ничего сложного. Только веса в них было столько, сколько не найдётся во всём белом свете. — Да. В тот раз его не унесла буря. Только лишь тьма поглотила целиком и полностью, дав напоследок увидеть довольную улыбку Господина Зеркало и печально уставившиеся в землю цветы подсолнухов.***
Для магии, что лежит за пределами способностей обычного чародея, требуется огромный источник энергии, который можно взять из окружающего мира, при большом желании, или же из собственных эмоций, что могут послужить толчком. К ним зачастую относятся страх, ненависть, гнев, обида и горе. Даже легендарная «любовь» зачастую не способна их перебить. Потому чаще всего именно сжигаемые на костре ведьмы, прогнанные с порога бродяги и преданные близкими людьми колдуны способны порой ломать законы мира. Потому Воля в своё время и посоветовал Арсу совершить нечто безумное — всё, что вызвало бы пожар эмоций. Чародей не собирался ничего предпринимать сам, потому его подтолкнули сказать «да». И это согласие позволило всего на несколько мгновений лишить Попова власти над собственным телом. А этого хватило, чтобы произнести заклинание и пронзить Антона его собственным клинком, некогда отданным на память. Пресловутое согласие во сне привело к тому, что Арс увидел, осознал смерть Антона от его собственных рук. Окровавленных, держащих кинжал. Вспышка эмоций, туманный рассудок. Боль, душевная и физическая, заполоняющая всё в голове и в теле. А после… сокровенное желание сбылось. Он лежал в кровати, только не было рядом Антона, не было сбитого влажного одеяла, не было шкур и свечей. Обстановка была знакомой до одури так, что голова кружилась от запаха шалфея и лаванды, от лежавших рядом на тумбе дневников в кожаных переплётах, заказанных лично у старика в книжной лавке, от того, что он попал домой. И того, что в душе, всё ещё пристыженной, болящей, ненавидящей самого себя за сказанное «да», за смерть Антона, его дорогого и любимого зеленоглазого кота, появилось старое, но не забытое чувство достатка и целостности. Будто бы и дыры там никогда не было. Хотя… она просто ещё не появилась. Казалось, будто бы он параллельно проживал двое событий, потому что отчётливо знал, что было вчера — он, как всегда, до поздней ночи сидел над книгами пытаясь внушить себе надежду, а вместе с тем в голове всплывали образы Антона. То, как он шептал о любви, пока Арс выстанывал его имя, и то, что он обнаружил себя с окровавленными руками, сидящим на его хладном трупе. Он чувствовал, как его начало трясти. — Оксан, — раздался приглушенный голос из гостиной, знакомый, родной, голос из его подсознания, ударяющий в самое сердце, его, точнее её, ни с кем другим не спутать ни в одном их миров, — позови его, пожалуйста. В коридоре слышались шаги, но Арс уже встал, припоминая, что должно быть дальше. А именно — ничего хорошего. — Ты уже проснулся? — без стука вошла девушка в комнату, широко распахнув дверь, даже не надеясь, что чародей пробудится так рано сам, особенно после зелий, которыми та поила его перед сном. А он и не должен был очнуться так рано. В первый раз этого не произошло, но видимо перенос сознания во времени поспособствовал пробуждению из-за шока. — Да, Оксан, — выдохнул тот, проводя рукой по лицу. Сил физических сказать: «доброе утро», — у него хватало, а вот моральных… Ни капли. Лучше стало лишь на то мгновение, когда он очнулся. Когда осознание всей сложившейся картины не било кулаком под дых. — Там Кьяра… — девушка хотя и раскрыла смело дверь, пройти дальше не решалась, как и договорить фразу. — Я знаю. Поправляя сползший рукав халата, тот поднялся с кровати, чувствуя внутри себя лишь тяжесть. Потому что он уже знал всё. Всё, что произошло, что происходит и даже произойдёт. Потому что исправлять времени не было. «И ради этого я…» Болезненно билась в голове мысль, когда тот наконец дошёл до гостиной, увидев Кьяру. Ту, ради которой раньше он был готов на всё, что угодно. Ту, что являлась частью его самого. Ту, что была единственным живым существом в мире, что была способна утолить его желание быть понятым, близким как семья, а самое главное — любимым. Ключевое слово — была. Потому что ему удалось отринуть её в своём сердце, впустить туда Антона, ставшего новым светилом. Но проклятое «да» превратило его в одуванчик, исполнивший-таки желание чародея ценой жизни. Чужой, но дорогой даже поболее, чем собственная. — Это всё того не стоило, — в голубых глазах девочки стояла глубокая печаль, горькая, практически убийственная. Арс чувствовал, что она сожалеет о всём том, что он совершил ради неё. Потому что в боли Арса не было смысла. — Не стоило, — подошёл тот ближе, не обращая внимания на Оксану, призраком маячившую за спинами и не лезшую в разговор. Пока Арс медленно подходил к девочке, ощущая в груди непомерную грусть, та только кинула в бурлящий котёл последние ингредиенты для снотворного и быстро, но бесшумно, удалилась за дверь прямо босиком. Эльфка считала, что отец и дочь будут разговаривать об ухудшающемся состоянии Кьяры. Ведь ей не было дано знать, что в этот момент творилось с их разумами и душами. Какой хаос в них творился из-за произнесённого в будущем заклинания. — Сегодня ведь день, когда отказала рука, верно? — голос подрагивал, а глаза косились в сторону прикрытого одеялом плеча. — Потому-то и не имело смысла. Арс прекрасно помнил, что произошло в грядущую ночь. Это был конец. — Я убил Антона лишь ради того, чтобы вернуться в самый последний день. Блять, — сел тот на край кровати, уперев локти в ноги и закрыв ладонями глаза, — блять… Какая же я мразь! — Не нужно так говорить про себя. Не ты в этом виноват, — девочка морщилась на каждом слове, чувствуя, как Арсению тяжело. В первый раз в жизни он себя ненавидел и искренне верил, что виноваты не обстоятельства, не что-то или кто-то ещё, а он сам. — А кто ещё?! Этот самый Господин Зеркало? Сама ведь знаешь, что я чувствовал, что иду на риск, и ведь всё равно сказал «да», потому что я упёртый баран! — кричал на самого себя Арсений, не смотря на девочку, однако стоило заметить на собственном запястье её здоровую прохладную руку, как его пробрала неумолимая волна стыда. — Прости меня. — Нет, — покачала та головой, как ни странно, сохраняя холодный рассудок, кто-то из них ведь должен был думать спокойно за двоих, — ты хотел остаться в настоящем, да и сейчас хочешь. Это правильно, это замечательно, так и должно быть. Ты оставил меня в прошлом, и я не обижаюсь, — может быть, немного, но от этих слов Арсу становилось легче. — А что насчёт Антона… — Ты помнишь всё то же самое, что и я? — наконец осознал Попов из всех реплик Кьяры. Ведь раньше, хотя они и чувствовали друг друга, воспоминания оставались общими лишь до момента, когда Арс надел на свой палец кольцо. — Да, — кивнула та, после откинув голову на подушку, — ты вернулся в своё тело… — …и связь установилась заново, — закончил он предложение. — Потому, отец, пожалуйста, не надо ненавидеть себя так сильно. «Проще сказать, чем сделать», — разливавшаяся в сердце горечь никуда не могла деться просто так, как и терзающие его раны настоящего и прошлого, ставшего будущим. — У тебя ведь будет ещё шанс всё исправить. Антон ведь сейчас всё ещё жив. И, если повезёт, и этим самым перемещением ты ничего не нарушил, вы встретитесь вновь. — Только он не будет ничего знать. — Но ведь это не помешает вам полюбить друг друга, верно? Арс верил, что за эти годы он не разлюбит своего ведьмака, только вот… смотреть в кошачьи глаза без боли на сердце, без стыда, без ненависти к самому себе не сможет. По крайней мере, сейчас ему казалось, что он дышал лишь благодаря Кьяре, державшей того за руку своей подвижной ладонью, пока другая рука-предвестница смерти находилась под одеялом. Оставшийся день, что стоил слишком дорого, они провели вместе, зная, что случится после заката. Этот момент хотелось оттянуть, и не важно, что они просто сидели рядом, даже ни о чём друг с другом не говоря. Им обоим было грустно, больно и обидно. Оба размышляли, где именно затерялась ошибка теперь уже в заклинании, перенёсшем Попова во времени. Почему оно отправило чародея в последний день, а не на два года раньше, до того, как он оживил Кьяру? Они не знали. Возможно, Арсу просто не следовало никогда заниматься тем, в чём он не был абсолютным гением. Ведь магия, связанная со временем, с разумом — это совсем другое, нежели удивительные мастерские конструкции из железа, серебра, двимерита и стали. Ближе к ночи он наотрез отказался пить отвар, сделанный Оксаной, вызывая у той лишь недоумение. Кроме того, он не ушёл в свою спальню. Зная, что Кьяра умрёт этой ночью, он остался вместе с ней у кровати, чтобы держать ту за руку, успокаивая тем самым скорее себя самого. Ведь девочка была спокойна, и только грусть в её лице выдавала, что скоро всё закончится. — Не нужно себя ненавидеть, всё будет хорошо, — такой была её в этот раз последняя фраза, сказанная с улыбкой на лице и проскользнувшей на нём надеждой. Только за мгновение до того, как магические контуры в её теле распались, Арс уже проклинал себя. Безмолвно, в одних лишь мыслях, испытывая к себе отвращение и злобу. Яркие эмоции питают магию, а спонтанные, но сильные желания порой исполняются. Прямо как в тот раз, когда он задержал верёвку на весу во время представления. Однако теперь спасать себя более не хотелось. Только лишь винить, презирать и ненавидеть за то, что не спас Кьяру целых два раза, за то, что собственными руками по воле демона убил Антона. «Я не достоин счастья», — прозвучала в голове чёткая мысль перед тем, как в глазах потемнело, а в груди, помимо яркого пламени, обжигающего внутренности, появился холодный сквозняк, его лишь разжигающий. Перед тем, как упасть в обморок из-за умершей части души и разума, Арс успел себя проклясть, так и не поняв, что в нём зародился гной, что ещё даст о себе знать. И никакие ведьмачьи медальоны не смогут показать, что что-то пошло не так, ведь он сделал это с собой сам, и чужого следа магии на нём было не видать. И вновь лихорадка, и вновь о нём заботилась Оксана, которой в этот раз пришлось с трудом перетаскивать чародея в его комнату, боязливо оглядываясь на девочку, более не подававшую признаков жизни. Переживать потерю во второй раз было не легче. Тем более что внутри кипела жгучая смесь эмоций, часть из которых Арсений в последствии перестал понимать, откуда они взялись. Почему на сердце стало не только тяжело и холодно, но ещё и горько? Так, что без сознания тот сжимал покрывало до белых костяшек. Когда он проснётся он не будет помнить, что иногда, сквозь пустые, но зловещие кошмары без картинок и звуков, наполненных одними лишь эмоциями, он будет шептать не только имя своей дочери, но и ещё одно — мужское, на которое однажды услышавшая его Оксана, пришедшая растирать его пылающее в лихорадке тело, удивлённо поведёт бровью, подумав, что ей послышалось. Он в принципе не вспомнит о том, что проживал уже единожды эти годы, не вспомнит, как во второй раз встретит торговца зеркалами на улочке Офира. Слегка недовольного, на что Арс не обратит внимания. Он не будет помнить, потому что уже написанная история не должна менять свой ход слишком сильно, а если подобное случается, то она старается это нивелировать. Память проснётся лишь однажды — в канун Мидинваэрне, когда ему приснится, как он собственными руками убивал Антона. Небольшой предостерегающий подарок Судьбы, которым тот не поспешит воспользоваться, решив, что он не сновидец и то не может быть будущим. Правильно. Ведь он видел собственное прошлое. После он вновь создаст заклинание, полюбит Антона, откажется от Кьяры… И провалится в бескрайнее поле бушующих подсолнухов, где на ветви раскидистого дерева будет сидеть Гюнтер о`Дим. Уставший от последнего десятилетия, в котором не было ни единого изменения, и разгневанный за то, что пришлось подчиниться высшим силам, подыграв безызменному спектаклю Предназначения, без единой капли желания. Он хотел побаловаться со столь интересной и любимой им материей, как время, которое так легко изменить в настоящем и будущем и с которым даже у него не получалось работать в прошлом. И, как видно, менять его по своему желанию невозможно, даже имея в руках скучную, но податливую куклу в виде чародея, слишком молодого, по сравнению с самим Стеклянным Человеком. Но что выводило торговца зеркалами ещё сильнее, заставляя мир снов вокруг него бушевать, привлекая к происходящему его настоявшего хозяина, так это то, что сейчас невозможно заставить Арсения поставить точку, не убив того и тем самым не вызвав недовольства у сил превосходящих. Попов заложил зерно, что должно было запустить петлю вновь тем самым проклятьем, лишившим чародея счастья, которого тот мог бы достичь. И как бы Гюнтер не любил чужие страдания, они мучили его скукой и предсказуемостью мира, потому, как ни странно, Попову он от всего своего чёрного сердца желал счастья. Такого, чтобы подавился им скорее и миновал ту несчастную ночь, о которую уже дважды успело разбиться будущее. И не только его самого, но и целого мира, что искал способы остаться в равновесии, несмотря на происки демона и увязшего в ненависти к себе мага. О`Дим пожелал Арсению не насылать на себя проклятье вечных мук, всё потому, что если Попов вернётся на поле подсолнухов в третий раз, его придётся вычеркнуть из формулы этого мира. Пускай баланс нарушится, а ему самому придётся стихнуть на время, по крайней мере, эта петля скуки перестанет затягиваться у него на шее.***
Возвращаться через собственное тело назад во времени неприятно. Но не то служит Арсению поводом рыдать взахлёб в подушку, пропахшую лавандой. Воспоминания — тяжкий груз, который невозможно водрузить на себя, не надломив несколько стержней внутри. Даже если переживаешь их вновь и вновь, опускаясь в нескончаемую петлю, в которой смешивается всё: прошлое, будущее, настоящее, смерти, жизни, воскрешения. Память, в которой вчера и завтра становятся единым днём, ощущается отвратительно. Но всё же слёзы проливались в первую очередь не из-за сокрушающей лобную долю боли, а из-за потери Антона, что даже сейчас, когда в мозгах щёлкнул кремень, разжегший все томившиеся во тьме закоулки, пережитое не ощущается менее важным. Скорее запутанным и жестоким. Рядом слышны осторожные шаги крохотных ножек и скрип двери. «Это уже было, а значит сейчас…» — Отец? — звучит тонкий детский голосок практически у его уха, заставляющий Арса вздрогнуть. Потому что он не слышал её уже много лет, если жить продолжением будущего, но если вспомнить вчерашний день, проведённый в ощущении полной беспомощности, то с последнего их разговора прошло всего несколько часов. Для Арса из настоящего слишком коротких, для вернувшегося на двенадцать лет назад в прошлое — крайне долгих и утомительных. — Доброе утро, Кьяра, — произносит тот, потирая опухшие глаза, которые слепит яркое солнце за окном. «На Скеллиге такого не было». Девочка стоит в дверном проходе криво, держась о стену рукой, лишь бы не упасть. Волосы слегка растрёпаны, хотя и не спутаны. Так, всего несколько прядей выбилось из хвостов, придавая ей ещё больше щемящей сердце Арса хрупкости. Белое платье своим подолом практически упирается в пол, потому не получается рассмотреть, что именно происходит с ногами, но взгляд всё равно упирается в колено. Сцена более чем знакомая, потому что в первый раз впилась в память, как точка невозврата, после которой душевное состояние Попова пошатнулось ещё сильней, раздробив разбитое сердце на множество осколков. — Тебе бы трость? — несмотря на всё случившееся и происходящее сейчас, Арс неожиданно для себя чувствует, как уголок его рта приподнимается в полуулыбке. И, казалось бы, та должна быть как минимум печальной или ироничной, но нет, в ней, как и в самом чародее, есть капелька света. Арс прожил достаточно, чтобы суметь его в себе найти даже только что вынырнув из отчаяния. — Не помешало бы, — отвечает девочка, улыбаясь в ответ ещё ярче. Они оба знают, что другой всё знает. И про вчера, и про сегодня, и про завтра. — В таком случае посмотрим, получится ли в этот раз у меня вырезать лису, — поднимается тот с кровати и тянется, чувствуя, как хрустят позвонки в спине. — Может быть, тогда чего попроще? А то в прошлый раз неудача тебя взбесила, — подметила девочка, цепляясь за протянутую ей руку. Сегодня спрашивать, пойдёт ли она вместе с ним, не имеет смысла. — Ну, сегодня я в каком-то смысле другой человек, тебе так не кажется? На несколько секунд, пока они шли по коридору, Кьяра призадумалась, анализируя вернувшуюся к ней информацию, вслушиваясь в чувства, что объединяют её и Арса, и сравнивая их с теми, что она испытывала всего несколько часов назад. — Нет, не другой, — покачала та головой, когда Арс усадил её на стоящий у выхода табурет и взялся за белые сапожки из кожи василиска, чтобы надеть те на ноги девочке, — но изменившийся к лучшему. — Не заметил за собой положительных сдвигов, если честно, — признаётся тот, занимаясь шнуровкой, — в конце концов, я прожил последнюю дюжину лет дважды, но без памяти об этом и без малейших изменений в происходящем, — дернул тот за шнурок, чтобы получился аккуратный, но крепкий бантик, и занялся вторым сапогом, пока Кьяра смотрела на его чёрную макушку, которую тот так спросонья и не расчесал. — Поменялся, — настаивает девочка, — тебе же сейчас лучше, чем в прошлый раз. — Просто тогда у нас оставалось с тобой меньше дня, — хмурясь, он вспоминает прошлый свой перенос, но в итоге старается выкинуть навязчивые мысли из головы, пытаясь вернуться к настоящему, ведь в нём ему ещё жить, и не важно, что оно вполне возможно повторится, как и прошлые два «забега», ведь, похоже, он всё забудет. Хотя память его всё же волнует. И похоже, что девочка догадывается, о чём тот мыслит. — Вполне возможно, что память при переходе у тебя сохраняется из-за эффекта резонанса, — произносит та, вновь цепляясь за руку отца, чтобы вместе выйти на поляну и отправиться к берёзе. — Но мы не читаем мысли друг друга. — Однако подсознание одно, а личности две. Если допустить, что память постепенно стирается у тебя из-за каких-нибудь законов неизменности мира, то знания, которыми владеет моя личность, восполняют этот пробел. — Думаю, скорее заставляют потухшие воспоминания вновь проснуться. Как было на Мидинваэрне, — подмечает Арс, шагая по поляне, как ни в чём ни бывало. Часть его разума ликует, видя ностальгические пейзажи, другая же смотрит с грустью из-за осознания, что совсем скоро всё закончится. — Наверное, так и есть. А из-за постоянства нашей связи происходит резонанс, не дающий им поблекнуть. Ведь ты всё забыл именно после моей смерти в прошлый раз. В голове существование «прошлого раза» плохо укладывалось. Потому что жить сразу несколькими жизнями, на самом деле являющимися одной, слишком сложно. Они все походили на ветви деревьев, возвращающиеся к единому стволу, а после уходящими в корни, и именно в такой последовательности. Работа по дереву глобально не является чем-то сложным для Арсения. Да, в первую очередь он обычно не вырезает что-то, а куёт, выливает, лепит, спаивает и так далее, но в целом он прекрасно умеет работать руками, если нужно создать нечто гуманоидоподобное или наоборот абстрактное. Вот с фигурками животных он обращаться научен не был. Однако, похоже, что настрой имеет большую важность, что бы ты ни делал. Потому, даже несмотря на то, какие мысли занимали его голову, «лиса» в итоге даже стала напоминать настоящего зверька, только выражение лица у неё вышло такое, будто бы она нанюхалась фисштеха. Огромные круглые глаза слегка косят в разные стороны, а в плоской морде не осталось и грамма присваиваемой людьми этим зверям хитрости. — Мне кажется, если придётся делать её в третий раз, то она выйдет очень даже ничего, — передаёт Арсений получившуюся трость девочке, заранее помогая ей встать с травы. Та рассматривает поделку с меланхоличной улыбкой, а после глядит в глаза чародею так, что кажется, будто бы всё же Кьяра неуловимо отличается от него самого, и неважно, что их мысли, разумы и души срощены воедино. — Третьего раза случиться не должно, — голос, может быть, и кажется детским, но в нём слышна твёрдость, присущая лишь взрослым разумом людям. Это никакое не предсказание будущего и не невинная просьба, которую можно обойти стороной, сказав несмышлёнышу о том, что «так будет лучше». Это почти приказ — стальной гвоздь в сердце, несгибаемый и крепко вбитый. Арс и сам понимает, что ещё одно подобное «путешествие» будет жестоким, по крайней мере, для него самого. Новый круг, и всё повторится, будто бы никогда не случалось. Сейчас он очнулся с дикой головной болью, полуприбитый нахлынувшими эмоциями. К счастью, более или менее прийти в себя удалось достаточно быстро. Но что дальше? Вдруг однажды за тот короткий промежуток между этим временем и тем он обезумеет от горя? Или, может быть, станет бесчувственным овощем, что привыкнет к любому дерьму, случающемуся в жизни, и в итоге перестанет испытывать вообще любые эмоции? А ведь может быть и другой печальный исход — перегрузка головного мозга, что приведёт либо опять-таки к сумасшествию, либо к лопнувшим в нём сосудам. Однако в груди теплится глупая надежда, возродившаяся, как только сегодня утром он увидел Кьяру. Вдруг он сможет… — Да, в этот раз ты появился значительно раньше в сравнении с прошлым, и есть крохотный шанс, что чем чаще ты будешь возвращаться, тем дальше во времени сможешь прыгнуть, в итоге дойдя до отметки в два года. Может быть, даже с тобой так и не случится ничего в процессе. Но готов ли ты убивать Антона десятки, а может быть даже сотни раз? По коже идёт неприятный холодок, пробуждающий армии мурашек по всему телу, только виной вовсе не уличный ветер, которого практически нет, а прибивающее обратно к земле осознание — нет. Не готов. И не был готов никогда. То, что в этот раз у него больше времени с Кьярой, вовсе не значит, что всё случившееся того стоило. — А кроме того, — опустив взгляд, помедлила девочка, — я не хочу снова умирать. Если до того у Арса по телу пробегали стаи, то сейчас его словно бы прошибает разряд молнии, и это не преувеличение, ему во время обучения в Академии приходилось иногда совершать ошибки. Он совсем не думал до этого момента о том, каково самой Кьяре ощущать на себе забвение вновь и вновь, жить в ожидании того, когда исчезнешь, помнить о том, как умирала. Чародей часто говорил своим друзьям о том, что те никогда не смогут понять его потери. Как глупо, что теперь ему, связанному с Кьярой, всё равно сложно в полной мере осознать её чувства в отсутствии памяти с её стороны. — Прости, — произносит тот, косясь в сторону того самого местечка за домом, куда начинает смотреть и Кьяра. — Ничего… ты уже не ненавидишь себя так же сильно, как тогда, так что есть шанс вернуть всё на круги своя, — одними губами улыбается та, покрепче сжимая в руке лисью морду и продолжая смотреть всё туда же, — и знаешь, те незабудки очень красивые. «И всё же она замечательная», — грустно вздыхает про себя Арс, делая шаг в сторону дома. У него нет сил пытаться исправить грядущие события, как бы он о них не жалел, но слова Кьяры сильно помогают двигаться дальше уже сейчас. Как если бы та сама его отпускает, и потому не их связь, но безумная привязанность становится слабее. Так, наверное, и должно быть у настоящих отца и дочери. Правда, выяснять «как на самом деле», он не намерен. Кьяры ему было вполне достаточно. — Напишем Оксане? — предлагает тот, открывая дверь в дом. — Да, с ней было веселее, — отвечает девочка, стуча новой клюкой, лишь слегка похожей на ту, что создали в прошлый раз. В итоге Арс садится за стол, выискивая на том какой клочок чистой бумаги, а то практически всё исписано формулами, цепями и кругами, в большей части которых нет никакого практического смысла. Исправить существующую ошибку у него получилось, или же только получится в будущем, когда он в первый раз за множество лет вновь возьмётся за создание живого существа, обладающего, может быть, и не то чтобы человеческим, но разумом. — Граф у тебя красивый получился, мне он нравится, — произносит девочка практически под рукой, когда Попов наконец находит всё, что нужно, и уже собирается обмакнуть куролисково перо в чернильницу. Для него эта похвала важна. Как бы ни хвалили его своими приторными речами незнакомцы, только добрые слова от людей значимых, занимающих особое место не просто в его жизни, таковыми можно и преподавателей Академии назвать, всё же от них зависели его оценки и знания, а в сердце. Таких вот совсем немного он невольно наскрёб на все годы. В письме для Оксаны нет ни слова о срочности или важности её прихода. Оно похоже на обычное приглашение в гости хороших соседей. Всё же сейчас Попов больше не спешил. Благодаря имеющемуся времени и словам Кьяры он почувствовал себя куда увереннее, чем в любой другой раз в это время. Однако при взгляде на многочисленные бумаги и дневники, валяющиеся на столе, его настигает нелепая мысль. — Не думаю, что это сработает, — понимает Кьяра, когда отец берёт новый лист желтоватого пергамента, на котором всё же видно несколько чёрных клякс, оставленных дрожащей рукой. — Но попробовать стоит, — заявляет Попов, застывая с пером в руке и раздумывая над тем, как бы начать. «Скорее всего, ты сейчас находишься в полнейшем раздрае из-за смерти Кьяры. Возможно, даже не захочешь читать эту бумагу, потому что похожих на неё здесь ещё сотни…» Написав эту строчку, чародей понимает, что не мешало бы прибраться. «… но эта ВАЖНА, ведь её пишешь ты сам, Арсений. Скорее всего, я, а я это ты, не будешь помнить, когда и почему написал эти строки. Просто тебе нужно знать…» Текст получается скомканным, нелепым, глупым, похожим на злую шутку. А ещё у него почерк кривой, и только для Антона он, похоже, и старался однажды сделать его более или менее разборчивым. Кроме того, Арс сам не уверен, что должен передать самому себе. Рассказать о будущем? Но тогда оно может не исполниться, и он никогда не встретит Антона. Или же написать те самые подсказки, полученные от торговца зеркалами, чтобы не заставлять себя ехать в Офир? Он не знает. Но помочь самому себе отчаянно хочется. «…тебе сейчас тяжело и больно. Ты захочешь вернуть Кьяру, будешь годами дорожить кольцом на безымянном пальце лишь потому, что оно будет тем единственным, что останется от вашей связи. Ты будешь страдать, как никогда в своей жизни…» Арсений ухмыляется, понимая, что померкшая память о муках не отменяет их наличия в прошлом. «… но в итоге всё будет хорошо. Однажды ты станешь счастливым, только, пожалуйста, не ненавидь себя и не говори «да» на подсолнуховом поле». Он чувствует, как сидящая сбоку Кьяра им гордится.***
— Эй, ребятки, открывайте! — слышится женский голос за приоткрытым окном. В этот раз он не будит Арсения, ведь тот успел проснуться, как ни странно, почти сам. Если не считать лёгких подначиваний девочки, с самого рассвета буквально отсчитывающей время до того, когда должна была явиться травница. Ночью Арсений не сидел допоздна, потому с утра, попивая заваренный травяной сбор на голодный желудок, тот чувствует себя даже приемлемо, а на вид и того лучше. Ни мешков под глазами, ни хриплого голоса, даже волосы уложены, а не стоят торчком после сна. — И тебе доброе утро, Оксан, — успевает он произнести даже раньше, чем открывает дверь бодрой полуэльфке, которая тут же оказывается внутри, спеша стянуть с себя обувь по заветам жилища Поповых. — Святая Мелитэле, ты проснулся раньше обеда! Если так меня ждал, то могли бы и сами меня навестить, — смеётся девушка, проходя вперёд, держа в руках большую корзину, пока наконец не замечает сидящую на кровати в гостиной Кьяру. — Можно просто Арсений Попов вообще-то, — пытается он пошутить, идя за резвой девушкой. — А тебя не смущает то, что она женщина? — сперва обращается та к чародею, но её внимание быстро переходит на девочку. — А ты как, красавица? Сперва Кьяра молчит, но после, практически как в большинстве разговоров с Оксаной, быстро переводит стрелки с неудобной темы. — А я знаю, что ты нам сегодня принесла, — заявила девочка, поглядев на корзину. — Там пироги с грибами! — радостно заявляет девочка, как если бы правда могла бы их попробовать. Травница удивляется точной догадке лишь на мгновение, после чего улыбается и дотрагивается до вздёрнутого носика девочки. — А я посмотрю, у тебя либо дар прорицания, либо очень чуткий нюх. Верно, у меня здесь пирог, — ставит она корзину на стол, — один котик у меня лапку лечил, и вот решил отблагодарить меня за старания хотя бы так. — Коты не умеют печь, — замечает Кьяра без особого на самом деле интереса к тому самому «коту», ведь их с Оксаной диалог — это игра, в которую Арсения, как ни странно, обычно не приглашают. — А этот ещё как. И с грибами, и с яйцом, и с вишней. Он, знаешь ли, особенный, — подмигивает девушка, собираясь накрывать на стол, как всегда лишь на двоих, ведь ещё с прошлого Йоуле помнит, что девочка отчего-то пищу не ест. Оксана продолжает болтать с Кьярой, рассказывая то новости из деревни, то про сезонные травы и их сбор, предлагая, когда и за чем можно будет пойти вместе. Поддельная идиллия, которую никому не хочется сейчас нарушать их проблемами. Однако Арса что-то внезапно начало тревожить. Чесаться глубоко в груди, там, куда дотянешься, разве что разрезав мышцы и выломав рёбра. Её слова, практически самые первые из сказанных сегодня утром в их доме, притягивают. И тогда, когда они садятся за стол, а в две чашки разливается отвар шиповника и каких-то пряных трав, которые вроде как очень полезны, но Арсению не нравится, ему приходит на ум мысль, от которой бросает в дрожь. Не от страха, а от предвкушения, пускай, вероятно, уже упущенного. — Оксан, — обращает тот внимание на себя не только полуэльфки, но девочки, которая наконец чувствует необычное состояние отца, — скажи, кого ты на самом деле лечила? Дыхание перехватывает заранее, потому что он уверен, что уже знает ответ. — С чего бы тебе вдруг интересно? — удивилась она, не припоминая, чтобы чародей хоть раз спрашивал её о болячках других людей, что к ней порой захаживали. — Просто… — говорить, правда, сложно настолько, что слова из горла не лезут, потому речь перехватывает Кьяра. — Просто это же такие замечательные пироги. Тут даже есть узор, — проводит пальцем девочка по краюшке с косичкой, — интересно же, кто такой умелец. Не кот же в самом деле, как ты говоришь. — Вот как, — кивает для себя девушка, — ну, в любом случае просить приготовить вам что-то ещё не получится, он как раз вчера вечером ушёл. Балбес решил ко мне ехать, а не к местному лекарю обратиться. Столько мороки с его коленом было… — Так кто это? — повторно задаёт вопрос девочка, косясь на замершего Арсения, всего обратившегося в слух, лишь бы услышать всё до единого звука и ничего не перепутать. — Ты же ученица Арса, верно, или вроде того, — отставила она в сторону кружку с ещё не начатым напитком. — Так что должна знать о ведьмаках, верно? — в ответ Кьяра лишь кивает, смотря с великим ожиданием, которое можно спутать по незнанию с обычным детским интересом. «Так всё-таки…» — сердце бьётся неумолимо, стремясь выпрыгнуть из слишком тесной для него груди и сбежать далеко-далеко, желательно в том направлении, куда вчера ушёл Оксанин пациент. — Это был мой старый знакомый, тот, что вытащил меня из Лирии во время войны, — кинула эльфка взгляд на Арсения, слышавшего до того историю о её прошлом. — Он ведьмак, а «кот», потому что из школы Кота. На охоте ему оборотень ногу чуть не отгрыз, и тот по глупости решил сразу ко мне наведаться. Вот я к вам последнюю неделю и не ходила. Его коленку пришлось ломать и заново по кускам собирать. Я вообще хотела вас с ним познакомить, но тот как услышал, что ты, Арс, чародей, тут же решил ретироваться — видите ли, вы все вечно занятые до жути, и наверняка будешь от него нос воротить. В общем, он зассал и свалил, отделавшись пирогом, — надкусывает та немалый кусок и начинает активно жевать, вероятно припоминая то, как друг отнекивался от встречи с загадочными личностями, с которыми она за последние пару лет успела сблизиться. Арс же глотает ртом воздух, не веря своим ушам. Антон. Его Антон был так рядом ещё вчера. С ним можно было встретиться, обнять, поцеловать, извиниться. На коленях вымаливать прощения, а после валяться в постели, чувствуя запах выпечки и орехов, если тот, конечно, только что не бился в схватке с монстром. — Арс, ты чего? — внимательно смотрит на глотающего воздух чародея, находящегося в ступоре. — Это Антон… — не вопрос, а утверждение. Ведь иначе быть и не может. В будущем они сталкивались столько раз абсолютно случайно, находя друг друга в разных уголках Севера, того абсолютно не ожидая. Так логично ведь предположить, что эти встречи, ведомые силами Предназначения или, может быть, чего ещё, начались раньше. Просто они друг друга не замечали. Были незнакомцами, пока не заговорили в той самой таверне, с которой, как он думал, всё началось. — Вы знакомы? — удивляется девушка, слыша именно то самое имя. — Д… — гласную договорить не успевает. Та в горле застревает, душа. — Нет. Сейчас они друг другу никто. Память о будущем есть лишь у Арсения, и только его изнутри раздирает вина и любовь, которую отдать ведьмаку невозможно. Время ещё не настало. А ведь так хочется уже сейчас бросить всё и бежать вдогонку, как он никогда не делал. «Бросить всё…» — тот смотрит на Кьяру, а она улыбается. Искренне, без грусти. Для неё это лишь в радость. Однако перед дочерью всё равно стыдно за свои желания, о которых та знает. — Так, слышал об одном Шастуне, — старается собраться Арсений, чтобы выглядеть хотя бы чуточку естественно. — И я хотел бы услышать ещё. Поделишься? — Странный ты сегодня, Арс, — пожимает Оксана плечами, откусывая вновь кусок пирога, — но почему бы нет? Ты только давай, ешь. В этот раз в Попова пирог впихивать насильно не приходится. Тот ест его с удовольствием, вкушая каждый кусок, имеющий в себе не только вкус грибов и лука, но и привкус сладкой-горькой ностальгии. Антон любил готовить, особенно для него. А грибы на веточках были самым первым «блюдом», тогда не слишком оценённым, однако сейчас Арсению кажется, что простой пирог — самое вкусное, что он пробовал в своей жизни. Только в будущем ему предстоит ещё съесть сравнимые с ним шедевры. Странно, когда от простого куска пирога глаза становятся влажными, а проступающие слёзы приходится невзначай протирать краем рукава, чтобы собеседница не заметила. — Знаешь, бывают люди такие… прям солнышки-одуванчики-сказочные-распиздяйчики, — кажется, за недолгое общение с Эдом Оксана всё же понабралась от того слов, — ну так Антон такой. Добрый, сострадательный, всем кругом поможет в меру собственных сил и чужого достоинства, монстра одолеет, за него ничего не получит и дальше пойдёт. Но вообще… это только на первый взгляд так. Арс понимает, о чём она. — Мир в принципе не сахар, а к нему отношение зачастую у всех резко негативное. Мало кто готов правда пойти на ведьмака с кулаками, но Антон… это Антон. Его с виду опасным не назовёшь, а если снять со спины меч и глаза прикрыть, то вполне себе парень обычный. Только высокий жуть. Я, когда рядом с ним становлюсь, низушкой себя чувствую. Правда, когда мы выбирались из Лирии, первое впечатление было слегка… другим. — А что так? — подвинулся Арс ближе, слушая внимательно. — Он же меня по доброте душевной вытащить решил, и мы пробирались уже через захваченные нильфами территории, а ты сам знаешь, что бывает во время войны. — Смерти, разбой, насилие, голод и так далее неприятная череда факторов страдания человечества. — Вроде того, — кивнула девушка. — Мы тогда проходили через одну деревню, которая, похоже, не хотела сдаваться чёрным, и там почти ничего и никого не осталось. Из местных так точно. А вот несколько нильфских солдат ещё имелось. Арс чувствовал, к чему клонит девушка, но ни он, ни Кьяра её не перебивали, внимательно её слушая, и даже глазами впитывая её жесты. — Там в назидание на столбах висели трупы: мужчин, женщин и детей… всех возрастов и рас. Мы тогда с Антоном были знакомы всего несколько дней, потому то, как он расправился с чёрными, всё ещё сидевшими в деревне, меня потом ещё долго пугало. Не то чтобы эта история сильно удивила Арса, всё же Антон умел орудовать мечом и кинжалом, а когда тот бывал в гневе, без своих колец и без транквилизатора, то мог учинить резню, пока разум застилал праведный гнев. Однако представить такое ему было сложно. Всё же при нём ведьмак никогда таким не был. Весёлым, грустным, разбитым, забавным, смущённым и так далее, но гнева в нём не было ни капли. — Да что я всё о жути всякой, верно? — одернула девушка сама себя от гнетущего настроя и обратилась снова к Кьяре. — Давай лучше о весёлом. Однажды ему пришлось иметь дело с сильваном, решившим, что ему очень нужно притвориться человеком, чтобы приобщиться к княжескому двору. Из этого, конечно, ничего не вышло, но Антон потом сказал, что тот... Эту и многие другие истории Попов уже слышал от Шастуна. Тот всё время что-то рассказывал, всегда интересно, то с широкой улыбкой на лице, то с выпученными глазами, что должны были передать весь его «страх и ужас» в тот или иной момент. Всё, что лилось из уст полуэльфки напоминало о «доме», о поместье, в котором они жили вдвоём, коротали приятные вечера за играми, книгами и выпивкой для настроения. Арс слушает её, как если бы слушал Антона, что сейчас направляется чёрт знает куда, чёрт знает зачем, потому что побоялся встречаться с незнакомым чародеем, заранее посчитав того нудным старикашкой. Из головы вылетают проблемы, а рассказы, слушаемые под поедание прекрасного грибного пирога, словно бы укутывают одеялом с ног до головы. Арс все следующие дни, может быть, не счастлив, но он рад тому, что сейчас он с Кьярой и Оксаной и тому, что дочь поселила в него не простую надежду всё исправить, а уверенность, что дальше всё будет хорошо в меру возможностей. Дом тёплый, поляна светлая, а он сам более не тонет в слезах, стараясь прожить каждый оставшийся с дочерью день как можно более ярко. Потому они не рассказывают полуэльфке ни о чём до того самого дня, когда у девочки отказывает рука. Оксана в шоке, Кьяра спокойна и как никогда меньше всего напоминает собой настоящую девочку, а у Арсения на сердце тяжело. И немудрено. Третья смерть не перестаёт быть смертью, а дурное предчувствие, скапливающееся в груди, не может исчезнуть так просто. — В этот раз ты себя не проклянёшь, Арс, — держит она его вечером за руку, полулёжа в кровати. — Что? — чародея режет последнее произнесённое ей слово. Не отец, а «Арс». Такого никогда не было. — Пообещай мне, что ты себя не проклянёшь, — вновь строгий взгляд шпинелевых глаз, глубоких, ярких, любимых, знакомых и близких. Но, прислушиваясь к их чувствам, он понимает, что делает Кьяра, почему не называет его в свои буквально последние минуты «отцом». Всё ради того, чтобы связь, которой он так долго наслаждался, ослабла как можно сильнее. И если не на уровне магии, то как отца и дочери. — Не прокляну. И это правда. Перед тем, как завалиться с лихорадкой вновь, Арсений не будет себя ненавидеть. Даже при том, что сердце будет болеть в тисках, трескаться и рваться, уму не будет легче, чем в прошлые разы. Но любить дочь он от того не перестанет. Он будет желать её возвращения, отправится на поиски способа, пройдёт путь вновь лишь с двумя различиями, о которых так сложно догадаться. На Мидинваэрне у Антона вместо восковых капель на поверхности получится скомканная фигурка, которую они будут вместе разглядывать до тех пор, пока воск не расплавится уже в их руках, из чего-то похожего на человечка, превратившись в комок, напоминающий скорее чернослив. Перед своей смертью баюн скажет лишь «Seo an deireadh», которое Антон примет лишь за констатацию факта конца их боя. К сожалению, записка, оставленная на столе, в ближайшие годы не попадёт в руки Арсения, однако даже так тот не проклянет себя и не скажет «да» на полях подсолнуха. Туда ему, к счастью, более дороги нет.