Человеческая жестокость — то, о чём беспрестанно говорят философы, правители и обыватели. Это огромная палитра красок из алой венозной крови, рыжих всполохов огня, ржавчины оставленных мечей, гноя смертельных ран, железа кандалов и яркого голубого неба, что видят в последний раз, будучи раненым на поле битвы. Красок и их оттенков так же много, как и бедствий этого мира, потому в умелых руках эта палитра становится ярчайшими картинами. Одни рисуют человеческий ужас, которым пропитывается мир, становясь отвратительным, гнилым в своей сути, беспощадно режущим тех, кому приходится в нём жить, ведь бежать некуда. Все отходы замалёваны творчеством тех, кто с высоких трибун вкладывает в податливые людские головы свои образы, превозносящие жестокость, коверкающие её суть, изображая её как чьё-то спасение. В своих нелепых картинках они закрашивают алеющий ужас зелёным и голубым, говоря, что всё это на благо, что это и есть истинный путь, которому нужно следовать. Только вот те, у кого глаза на месте, видят грязь, которую так просто не исправить.
Ведьмаков с детства учат забыть о своём происхождении, ведь в нём нет никакого смысла. Они охотники на монстров, отречённые от высоких людских проблем, до которых мелким людям не добраться. Всё, что следует делать по жизни: рубить монстров, знать как отличить виверну от ослизка и где взять спирт — на том первостепенный список обязанностей кончается, если не считать единое для всех правило — постараться не умереть. Антону всегда удавалось придерживаться такого образа мыслей.
Считая себя Северянином, он всё же относительно спокоен был во время Первой и Второй Северных войн, он не проклинал «чёрных» последним словом, не воевал в армиях Севера, он оставался простым ведьмаком, не более. От его действий всегда зависели разве что жизни людей, на которых мало кто обратит внимание в случае их кончины, в масштабах мира, конечно. Простое и незамысловатое существование, к которому было мало претензий. Однако происходящее сейчас в Новиграде, а скорее всего не только здесь, сумело укусить Антона за живое, всколыхнуть чувство отвращения, граничащее с эфемерной ненавистью к раздающимся вокруг словам проповедников в багровых робах.
Как бы изначально ни хотел остановиться именно в Зимородке Лазарев, сейчас ни у одного из них нет такого желания. Его отбивает разъедающая ноздри вонь горелой плоти, разлетающаяся по всей Площади Иерарха, а также вопли людей, столь разные в своих началах, но одинаково бьющие по ушам тем, сколь велика разница с происходившим здесь весной. В итоге они бредут к Третогорским вратам, внимательно вслушиваясь в речи служителей Вечного Огня, порой встречающихся на улицах и вдалбливающих столпившимся вокруг них обывателям свои идеи, что ранее не распространялись по миру пожаром по простой причине — им запрещалось королями, не редко обращавшимися за помощью к своим советникам и советницам. Сейчас же с них сняли намордники и дали добро на ведение проповедей, чем фанатики с радостью воспользовались.
У одного из домов в Обрезках как раз стоит такой, окружённый несколькими мужчинами и женщинами в одеждах, видавших не один ремонт, с протёртыми башмаками. На вид они все одинаковые, несмотря на формальные различия в окрасе тканей, суть же лежит под ними, под кожей и мясом, под костями и костным мозгом. Там каждый из них уставший, потерянный и не уверенный в том, что вообще происходит. Потому они и собираются вокруг «авторитета» в виде старика, чья борода достигает таких размеров, что частично прикрывает собой знак служителей Вечного Огня — длинный крест, идущий от воротника до полов робы. Тот вещает громко и грозно, фанатично, так, что ему нет дела, что его слушатели стоят рядом, а больше никого на улице и нет, кроме проходящих мимо барда, коня и парня с двумя мечами.
— … Маги, чародеи и чародейки распространяют споры хаоса по миру, они сравни демонам и монстрам, от которых человечество долгие столетия старается избавиться, изничтожить бестий на корню, чем и занимается Вечный Огонь. Они — зараза, которой полнится и без того страдающий мир, так что её нужно выжечь дотла, сразить мечом и приговорить к смертной казни на костре, дабы те успели осознать свой грех, признать неправоту…
— Не припомню, чтобы жрецы Вечного Огня хоть раз смогли помочь людям так, как это делают знахари и чародеи.
Смолчать порой бывает непросто, когда внутри всё кипит, когда знаешь, что перед тобой фанатик, пытающийся заразить и других людей своими идеями, а ведь те скорее всего поведутся на его слова и начнут сами потом рассказывать своим семьям и знакомым о том, как надо, о том, что всё творящееся вокруг безумие праведно.
Лазарев удивляется не меньше окружающей жреца кучки людей, но меньше него самого. У старика и в мыслях не было, что кто-то может сказать нечто против, подать голос из безмолвной и безвольной толпы. Потому в его крысином взоре, тут же цепляющемся за проходящих мимо мужчин, проскакивает неверие, раздражение и невероятная упёртость, которую не выжечь и его обожаемым Огнём.
— Кто?! — присматривается тот к фигуре, думая сперва, что перед ним какой хулиган или бродяжка, которому вольнословие даётся легко лишь потому, что тот вмиг сбежит, только его заметят, но спустя пару мгновений тот признаёт мечи, являющиеся отличительным признаком, в отличие от глаз, кои рассмотреть издали сложно. — А, ведьмак. Не удивительно, что мутант защищает таких же, как он, шлюхиных детей и дьявольских отродий!
— Служителям Вечного Огня следовало бы знать, что у дьяволов с некоторыми людьми общее разве что рога, — усмехается Антон, глядя на старика, который даже стоя на хлипкой деревянной подставке, дабы выситься над слушателями, всё равно оказывается ниже ведьмака во всех смыслах, а на шутку лишь ещё сильнее хмурит облезлые брови, сходящиеся на переносице, — а так эти скотины больше напоминают плотоядных оленей-переростков. Чародеи и все остальные, о ком ты сейчас столь рьяно рассказывал, по большей части даже не нелюди, а люди. Очевидно читавшие больше трактатов, нежели служители вашего культа. Вы же гнильца от тролля не отличите, а больного Катрионой от бедолаги, объевшегося свинушек.
Старик пытается метать молниями из глаз, однако для Антона его грозный взгляд ничего не значит, и тот ведёт беседу с ядовитой улыбкой на лице, хотя руки чешутся набить морду жрецу, и не важно, что тот выглядит так, словно бы и сам скоро сдохнет от возраста или голода.
— Люди, говоришь? Мутант защищает подобных себе, разносящих по миру бедствия, не забывай, что именно из-за вашей братии сложившийся за последние годы мир пошёл крахом, из-за чародеек и ведьмаков! — гневно указывает тот в Антона пальцем, но с места не сходит, будто бы привязанный. А ведь всё так и есть — боится подойти ближе, чувствуя себя в безопасности за несколькими людьми с разинутыми ртами, наблюдающими за происходящим. — За первых уже взялись, и до вас дойдут руки, до вас, змееглазые выродки, ведьм и других нелюдей! Вечный Огонь очистит мир от скверны, но ты этого не увидишь…!
— Антон, пошли отсюда, — нервно тянет за руку Лазарев, обращая на себя внимание. — Сам знаешь, он не стоит того, чтобы разбираться с городской стражей.
Антон и сам прекрасно понимает, просто в груди копится раздражение, которое хочется выплеснуть словами или кулаками, потому заставить себя идти дальше сложно, но здравый рассудок берёт верх, когда они вновь двигаются вперёд под летящие в спину проклятия. Всё же со стражей не хочется иметь дел, а, судя по всему, служители культа нынче имеют достаточно веса, чтобы упереть за решётку под любым обвинением, если поймают, конечно же. Проверять же, насколько менее терпимы стали к ведьмакам за три месяца отсутствия на Континенте, не хочется.
И всё же слова совсем слегка, но сумели уколоть в сердце. Нет, он сам привычен к оскорблениям, к тому, что ведьмаков поливают помоями за их спинами те, кто их побаивается, и прямо в лицо те, кто почему-то не боится оказаться в лучшем случае с парой сломанных костей. Он даже смирился с мыслью о том, что не человек, по крайней мере, теперь с родом людским у него достаточно отличий, но вот то, что проповедник говорил о чародеях, заставляет сердце биться чаще в приступе гнева. Потому что у него есть знакомые чародеи, но, что самое главное, его любимый человек таковым является, и, говоря подобные оскорбления, старик будто бы оскорблял непосредственно Арса.
За себя Антон многое может стерпеть, но не за него.
Только вот дела обстоят точно куда хуже обычных словесных изречений, тому подтверждения костры на Площади Иерарха, в которых ещё тлеют угли, а также парочка таковых вблизи Третогорских ворот, аккурат по обе стороны. Только этим углям, имеющим человеческие очертания, похоже больше дней, чем прошлым, а висят они на столбах скорее для «красоты» — чтобы каждый новоприбывший в город имел возможность ознакомиться с происходящим как только, так сразу.
Вокруг же шляется несколько мужчин в длинных кожаных плащах, обтягивающих их так, что, кажется, им должно быть сложно руками двигать, с рапирами наперевес, длинными и явно очень тяжёлыми, в широкополых шляпах, явно скрывающих часть обзора. Они похожи на напыщенных индюков, особенно из-за длинных орлиных перьев, прикреплённых у некоторых к их головным уборам сбоку, кажется сперва, что всем, чем они могут похвастаться, так это высоким положением в нынешней военной иерархии, какие бы она ни потерпела изменения за прошедшее лето, однако всё не так просто.
Проходя мимо одного из таких, с подозрением косящегося на ведьмака, Антон почувствовал неприятное, но знакомое ограничение. Как если бы тебе перекрыли кислород, но не ради убийства, а лишь чтобы доставить проблем.
«Двимерит».
Где-то там, под мажорными, дорогими, армейскими плащами скрыт металл, с помощью которого можно блокировать магию. Ведьмаки часто создают из него бомбы, но Антон обходится разве что добавлением оного в сплав мечей, потому что стоит подорвать взрывчатку, что поднимет облако двимеритовых опилок, как знаки, на которые он полагается если не в первую, то во вторую очередь после клинков, перестанут действовать.
— Меня никогда так не напрягали увальни-стражники, как эти кожаные чудики, — шепчет еле слышно Лазарев, когда парни делают несколько шагов от ворот, ступая уже по грунтовой дороге Застенья, в котором, как ни странно, дышится легче. Не только потому что фантомное жжение пропадает из носа, а потому что, в отличие от города, здесь не ходит «служителей закона и культа», ставших единым целым. Мимо проходят харкающиеся краснолюды, зыркающие на всех с большим неприятием и готовые как только, так сразу вытащить кортик из широких карманов своих коротких штанов. Женщины занимаются привычными для деревень занятиями, а у берега видны смотрящие в небо кончики закидных удочек, рядом с которыми сидят почти бездвижно старики. Можно увидеть даже парочку эльфов, бредущих по направлению ко вратам Иерарха. На тех длинные плащи с глубокими капюшонами, но так просто свою натуру не спрячешь, убрав от посторонних глаз свои острые уши. Здесь всё почти так же привычно, как и всегда: ни костров, ни стражей, разве только во всём чувствуется приглушенная суета, заставляющая людей и нелюдей говорить меньше, но делать всё быстрее.
— После ночёвок в трюме, конечно, хотелось бы отоспаться в каком ином заведении, но вдыхать ароматы кострищ не больно приятно, — произносит Лазарев, видя ещё с хлипкого мостика виднеющиеся шагах в семидесяти кривые соломенные крыши, — жаль, что «Злого Лося» прикрыли, неплохая была таверна, да и находилась в отдалении от людных мест.
— Если ищешь ещё уютных мест, можешь остановиться в Пассифлоре, а мы с Графом в любом случае останемся здесь, — усмехается Антон, бредя дальше по тропинке в направлении к плетёному забору, такому же неровному, как и всё остальное, за что цепляется глаз: здание таверны, небольшой хозяйский амбар, загон с гусями, из которого птицам не составляет труда выбраться, конюшни, чей уголок виднеется из-за остальных построек, напоминающих собой скорее тюки сена, разбросанные полукругом на узком горлышке этого небольшого полуострова.
— Так и представляю себе это, как прихожу к Мадам и говорю: «Мне, пожалуйста, комнату, матрас, пожалуй, помягче, и чтобы в соседних никто не трахался, и нет, только комнату, больше никого не надо, мне только отоспаться».
На этих словах даже Граф фыркает, обращая на себя внимание барда, отчего тот тянется погладить его шею. На самом деле Серёжа нервничает, особенно по сбитому сердечному ритму слышно.
— Уверен, ты был бы таким не первым, а если и так, то остаться в памяти как самый неординарный клиент борделя — тоже неплохо.
— То есть, по-твоему, человек, который просто хочет выспаться, страннее любителей плёток и верёвок?
— Для публичного дома — определённо, — выносит свой вердикт Антон, когда они ступают на внутренний двор таверны, чья потёртая вывеска с красным котом, несущим в зубах крысу за хвост, уныло поскрипывает на еле заметном ветру.
— Давно я здесь не был, — комментирует Серёжа, тоже глядя на табличку, — «Семь Котов», скажи, ты чувствуешь в этом некий символизм с учётом твоей Школы? — спрашивает он, поглядывая на парочку успевших уже днём нажраться вдрызг мужиков, один из которых, кажется, вот-вот выблюет всё пойло, держась одной рукой за рукав другого, находящегося в чуть лучшем состоянии, а другой за кособокую доску объявлений, на которой видны клочки бумаг, исписанные не самыми каллиграфичными почерками.
— Нет, — просто отвечает ведьмак, направляясь к конюшням по знакомой тропинке меж корчмой и амбаром, мимо загона с гусями.
Он и раньше бывал здесь довольно часто — «Семь Котов» заведение из тех, которые обычные люди называют подозрительными. Как минимум потому, что здесь часто останавливается сброд, навроде тех же самых ведьмаков.
В здешней конюшне нет мальчишек-конюхов или смотрителей. Это скорее просто амбар с обширной коновязью, внутри которого сейчас ютится несколько заезженных кляч, на фоне которых Граф особенно выделяется. Оставлять его в таких местах всегда даже грустно — он достоин как минимум отдельного чистого стойла, а лучше чистого поля с ярко-зелёной травой в светлый и тёплый день, и чтобы там не водилось никаких придурков, что захотели бы его отловить. К сожалению, ничего из этого на данный момент не доступно. Осень уже вступила в свои права, хороших общественных конюшен в Новиграде и за его пределами не найти, а о придурках и говорить не стоит, их нынче стало ещё больше, чем раньше, это можно гарантировать.
— Как только разберусь что к чему, тут же поедем за Арсом, — прислоняет Шастун голову ко лбу склонившегося жеребца, слыша, как тот утробно гремит в ответ. — Думаю, завтра снова будем в пути, — говорит он напоследок перед тем, как вновь выйти на улицу, где его ждёт Лазарев, сидящий на корточках за углом и явно чем-то увлечённый, и, стоит подойти чуть ближе, как становится ясно его занятие — перед ним разлеглась чёрно-белая кошка, предоставившая свою шею для почёсываний, однако идиллия тут же кончается, как только видит ведьмака. Животное тут же вскакивает на все четыре лапы и, шипя, выгибается дугой, а всё для того, чтобы сразу сбежать куда подальше.
— Казалось бы, у обоих вертикальные зрачки, но кошачьи тебя терпеть не могут, — подмечает бард, вставая обратно в полный рост.
— Они чувствительны к магии, так что ничего удивительного, — пожимает плечами Антон, начиная шагать в сторону того здания, из чьей печной трубы вылетают клубы дыма, подтверждая тем самым, что место далеко не заброшенное, хотя любой неопытный путешественник посчитал бы его таковым.
Даже на улице тонкий ведьмачий слух улавливает, что внутри на самом деле достаточно народу, и тому в подтверждение открывающаяся перед самым носом дверь, из которой вываливается парочка здоровенных детин практически в обнимку, не ясно кто кого держит, но помощь им явно потребуется, чтобы добраться обратно к себе домой, хотя есть шанс, что те свалятся где-нибудь в кустах и проведут в столь неблагопристойном месте всё время вплоть до полуночи, пока не похолодает.
Антон удерживает деревяшку, чтобы та вновь не захлопнулась, и заходит внутрь, чувствуя знакомые ароматы: копоть, кислое пиво, отсыревшая солома и древесина. Внутри всё, как и должно быть в дешёвых тавернах: ряды столов, недовольный жизнью корчмарь, зеваки, заливающие все проблемы спиртом, и путники в длинных плащах, к которым подходить не стоит, если не хочешь вляпаться в неприятности по уши.
«Этой тактикой и пользовался Арс при первом нашем знакомстве», — вспоминает он те времена, когда чародей носил, не снимая, плащ с капюшоном, прикрывающим лицо. Правда наглых и скудоумных кметов он не смог отпугнуть.
— М-м-м, обоссанные углы и обрыганные стены — красота! — тянет Серёжа перед тем, как и самому зайти вовнутрь за ведьмаком.
— В лучших традициях, так сказать, — вздыхает Антон, подходя к стойке трактирщика, который ведьмака узнаёт сразу, хмурится лишь только, но без вопросов берёт деньги за конюшню, комнату на ночь, кружку лагера и яблочного сидра. Всё же заведения, в которых собирается любой сброд, не столь требовательны к клиентуре. За долгие годы странствий стало понятно, что зачастую тебя без вопросов примут именно в таких, только лучше с кинжалом под подушкой засыпать. Так, на всякий случай.
Напитки оказываются в руках всего через минуту, и, стоит Лазареву попробовать свой, как тот отставляет его в сторону, жутко морщась, Антон же от своего не ожидал ничего, кроме жуткого кисляка, потому делает глотки с непроницаемым лицом, будто бы пиво и должно больше напоминать собой уксус, перемешанный с мочевиной.
— Как думаешь, если заказать обед, я после него до завтра хотя бы дотяну? — спрашивает бард, оглядывая замызганные столы, за которыми сидят не больно приятные с виду, да и на слух личности.
— На твоём месте, я бы не рисковал, — отзывается Антон, вглядываясь в наполняющий корчму сброд.
В углу засел рыжий тип с бритыми висками в красном кафтане, перевязанном изумрудного цвета поясом, из-под которого виднеется рукоять изогнутой рапиры. Вокруг него собралась компания молодых дебоширов, иногда называющих того атаманом. И тот за ними скорее наблюдает, почти без интереса, но их это почему-то не смущает.
В другой части заведения всё совсем наоборот: парочка мужчин в скрывающих их лица длинных плащах о чём-то долго друг с другом переговариваются, и по отрывкам из их звучащего шёпотом разговора можно сделать выводы об их причастности к продаже фисштеха.
Есть и несколько компаний обывателей, скорее всего обычных жителей Застенья, а может быть и Обрезков, пришедших залить душу дешёвым алкоголем, от которого на следующий день голова будет гудеть, как если бы по ней ударили крупным поленом или же обухом меча, Антону есть с чем сравнивать. Не стоит забывать и о сухости в горле, боли в мышцах и возможности оказаться в Новиградской темнице за дебош в нетрезвом виде. Всякое бывает, да.
Есть здесь и компания краснолюдов-путешественников, не менее шумная, чем людская. Те, кажется, заявились в «Семь Котов» не сильно раньше Антона и Сергея, потому сидят ещё трезвые, с закусками на столе, но пока без основных блюд. Их разговоры кажутся скорее ссорой, всё из-за отборной краснолюдской ругани, а кроме того, видимо, из-за состоявшегося спонтанного турнира по гвинту, в участии в котором не может отказать ни один из уважающих себя полумужей.
Кстати, не стоит их так называть в открытую, а то познаешь весь гнев их солидных кулаков с надетыми на них перчатками со стальными пластинами.
Антон зачастую бывает не против переброситься картишками, потому игра притягивает его взгляд, хотя издалека, конечно же, не видно даже банально того, кто какой колодой играет. Зато за тучными фигурами увлечённых краснолюдов можно разглядеть и самих участников, не слишком хорошо, но, по крайней мере, ясно, что один из них не то их собрат, не то гном, что сомнительно, а второй явно куда более худощавый, хотя и того же роста. На одежде не видно стальных заклёпок или же грубых элементов, отдалённо напоминающих собой части военного снаряжения. На втором игроке, явно с успехом обходящем соперника по числу баллов, вроде как простая кожаная жилетка, накинутая поверх зелёно-серого дорожного костюма, явно нового, почти даже не ношенного. Но что ещё более занятно, так это порой мелькающее из-за спин лицо, по которому будто бы когда-то чугунной сковородой заехали.
— А тот низушек, похоже, скоро всех краснолюдов в корчме доконает, — подмечает Лазарь, видя, куда смотрит друг.
— Это он может, — кивает ведьмак, наблюдая за тем, как, судя по всему, проигравший краснолюд гневно скидывает со стола кружку с пивными ополосками, вставая из-за скамьи, подбадриваемый своими собратьями, часть из которых, похоже, успела ободрать наглая морда, сгребающая себе в кошель стопку монет. — Пошли, что ли, познакомлю, — сам делает последний глоток не больно приятного пойла и отставляет кружку обратно на стойку, перед тем как, лавируя меж столов и скамей, направиться прямо к игрокам.
— Знакомый? — догоняет того Лазарев, краем уха слыша, как начинается словесная перепалка.
— Ты же, хитрый сукин сын, точно где-то мухлюешь! Четыре победы подряд, да быть такого не может! — чуть ли не рычит один из собравшейся компании, к которой подходят ведьмак и бард.
— Вот-вот, снимай давай кафтан, проверим, что у тебя в рукавах да в карманах припрятано! — грозно стукает огромным кулаком по столу краснолюд, однако низушку всё словно с гуся вода и тот даже не вздрогнул.
— Да какой из меня шулер, — разводит тот руками в стороны, показывая свои узкие рукава, из которых точно ничего не высунешь и не засунешь, — второй колоды у меня нет, да и ловкости моих рук не позавидуешь, не даром папаша мой говорил: «Денис, никогда не связывайся со станком, а то и так рожей не вышел, так если ещё руку себе отобьёшь, то тебя такого легче пристрелить будет». Так что никакого мошенничества, — выпячивает тот губу вперёд, скорее дразнясь и совершенно не боясь, как бы один из краснолюдов его не стерпел.
— Да все, кто так говорит, по праздникам на площади горожан обчищает.
— Не спорю, что карманы я умею опустошать не только ваши, да способы предпочитаю более законные. Я, знаете ли, даже налоговые отчисления плачу! — умалчивает правда о том, что с доходами на самом деле и правда мухлюет и отбашливает казне далеко не столько, сколько должен был бы.
У него наверняка, как всегда, есть причины подобной беззаботности, однако Антон решает вступиться для надёжности. Всё же в случае потасовки низушку нехило достанется.
— А я всё думаю, чего в заведении так шумно, не думал, что здесь проходит турнир по гвинту. Я бы сыграл партейку, если никто не против, — произносит как ни в чём ни бывало Антон, отодвигая для себя скамью, обращая тем самым внимание Дениса на себя. А низушек тот ещё пройдоха — тоже и бровью не ведёт, делая вид, будто бы ни разу не видел этого самого ведьмака в своей лавке в Новиграде.
— Да какой там турнир! Обдираловка чистой воды! — всплескивает руками один из краснолюдов, из-за чего чуть не задевает этими самыми ручищами стоящего рядом Лазарева, который вмиг решает привычно зайти за спину ведьмака для пущей надёжности.
— Давай, сыграй и ты с ним, ведьмак, может, в итоге взбесишься и порубишь поганца на кусочки, — довольно замечает другой представитель, предвкушающий возможный исход событий.
— Да ладно вам, господа, я чист и невинен, как сама Мелитэле! — наигранно отвечает им низушек, на что получает очередную приглушённую волну агрессии и ворчаний.
— Не припомню, чтобы Мелитэле была шлюхой, — бурчит один из них и в итоге совсем по-свойски толкает ведьмака в плечо, — давай сыграй против барыги, он небось уже в штаны наложил, видя что перед ним ведьмак.
— Почему бы и нет? Если, конечно, ты не против, — обращается тот к низушку, заранее зная ответ, даже в блеск хитрых глазок вглядываться не требуется.
— Ведьмаков в гвинт мне обыгрывать ещё не приходилось, — тянется тот к сложенной на краю колоде карт.
«Ложь и пиздёж», — подмечает про себя Антон, начиная копошиться в своей сумке. Сам он давно не играл серьёзно, но вот предстала возможность испытать некоторые из обновок в «бою» с непростым «противником».
— Чья фракция? — спрашивает тот, методично и на самом деле довольно ловко перемешивая карты в своих, казалось бы, выглядящих со стороны нелепых ладонях.
«А ты будто бы сам не знаешь».
— Королевства Севера.
— Чудовища.
И игра началась.
У каждой фракции свои плюсы: Север — самая сбалансированная, вобравшая в себя всего понемногу, и от стиля колоды может склоняться в ту или иную сторону чуть в большей степени; Нильфгаард берёт на истощение чужого рукава, из-за чего ты можешь остаться без единой карты; у скоя’таэлей фишка в том, чтобы менять масти, а у чудовищ… чтобы закидывать противника всевозможной парашей в безумных количествах, если колода игрока достаточно жирна, а у Дорохова она в этом плане просто отменная.
К счастью, этот аспект Антон прекрасно знает. С ним приходилось состязаться за последние годы не раз и не два, так что примерную стратегию он представляет, и единственная возможность ей противостоять — добавить в собственную побольше шпионов и карт массового поражения.
Первый раунд приходится сдать заранее, чтобы не остаться с носом в попытках перебить все те буквальные стопки, переползшие из колоды на стол. Именно это и дало возможность отыграться в последующих двух.
Чувство победы, несмотря ни на что, довольно приятное, хотя бы потому, что игра была хорошей, а публика — знающей толк в этом деле. И не важно, что он выиграл несколько монет в процессе, вся суть игры, всё же, заключалась в другом.
— Да чёрт бы его побрал, — ворчит последний проигравший краснолюд, всю игру не сводивший с низушка глаз, — не мухлевал ни разу. Может, оттого и проиграл?
— Да не, ты видал, ведьмак победу еле выцепил, на поддавки не похоже.
— Тц, ладно, — «последнему проигравшему» явно хотелось бы плюнуть низушку под ноги, но тот из-за наличия рядом ведьмака сдерживается, — пошли отсюда, ребята, — грузной походкой направляется тот к выходу, а через несколько секунд так же поступают и его товарищи, которые явно успели взять себе на заметку никогда не играть с этим парнем. Ни на деньги, ни просто так. Гордости уж больно много, и терять так просто её никто из них не хочет.
Стоит двери корчмы захлопнуться, как Дорохов тут же теряет всю ту напускную беззаботность, что не может не позабавить ведьмака.
— Фух, думал, они мне пальцы поотрубают, — бормочет тот в кружку, содержимое которой до того не ясно кто именно лакал: сам низушек или, может, один из краснолюдов.
— Теряешь хватку, — подмечает Антон, попутно рассматривая чужую походную одежду, которая никак не соответствует всем тем, что обычно бывают надеты на хозяине ломбарда. — Куда-то собираешься?
На это Дорохов вновь кивает и отпивает из слишком большой для себя кружки, которая его совершенно не смущает своими «человеческими» размерами.
— Да любой нормальный нелюдь сейчас должен делать ноги из города, пока ещё есть такая возможность. Сейчас, может, магов жгут, но я тебе отвечаю, до нас всех доберутся, если мы тут останемся, ну или пока Радовид у власти.
Тут он косится на стоящего рядом Серёжу, внимательно рассматривающего незнакомца.
— А ты кто такой? — в голосе скользит явное недоверие, а оно и понятно — стукачество никто не отменял.
— Лазарь, бард, — присаживается он рядом с ведьмаком, стараясь не трогать липкую поверхность стола.
— Меня можешь Дорох звать, я так, владелец местного ломбарда, бывший нынче правда, — кивает низушек в ответ, рассматривая парня с головы по пояс так, что голову приходится задирать. — Не знал, что со знатью тоже якшаешься.
— С чего ты вообще… — попытался возразить бард скорее приличия ради, хотя по факту Серёжа своё бытие членом высшего сословия не сильно скрывает, только по возможности не распространяется о том, что герцогом является. Проблем потом не оберёшься.
— Да по такой цаце и так всё сразу ясно, тут и вглядываться нечего. Тем более знаем мы, откуда обычно все эти барды берутся.
— Он если что — «могила», — заверяет Шастун, на что Дорохов лишь усмехается.
— Знаем мы этих самых «могил», ноготочки повыдирают, и те, визжа, с радостью всё растрезвонят. Но да ладно, всё равно моей ноги не будет больше в Новиграде, а лучше и вообще в Редании, по крайней мере, пока это всё не кончится, — делает тот финальный глоток, из-за которого по углу рта к воротнику устремляется пивная капля, которую тот стремится вытереть рукавом новенькой туники.
— Ты прикрыл ломбард?! — удивляется Антон. Всё же закрытие своей лавки дело совсем не пустяковое. Немногие на такое могут решиться — покинуть насиженное тёплое место и устремиться незнамо куда в пустоту, даже в случае когда дерево, на котором оно построено, уже вспыхнуло факелом.
— Лучше так, чем превратиться в уголёк. Я, конечно, может быть и перебарщиваю, но натура ссыкуна меня не раз спасала, вот что тебе скажу.
— Кстати об «угольках», — понижает ведьмак голос и склоняется ближе к низушку, чтобы их разговор услышал разве что примостившийся рядышком Лазарев, нервно пожимающий ремень чехла, — что вообще успело случиться за это лето, что культ Вечного Огня стал во главе охоты на магов?
Теперь же Дорохов, сложив целую гряду складок на лбу, смотрит на Антона как на идиота, не веря, что кто-то на Севере ещё не знает о происходящем, особенно когда результаты «зачистки» можно встретить буквально повсюду, если приглядеться.
— В какой беспросветно тёмной жопе ты провёл последние месяцы, а, Антон?
— Просветы там определённо имеются, хотя Скеллиге и впрямь не близко.
— Серьёзно? Ты, что ль, туда ещё в том году умотал? — вспоминает Денис, как ведьмак выкупал у него остатки своей колоды.
— Нет, только в конце весны.
— Это ты, конечно, молодец, — пытается откинуться по привычке перед долгим разговором на спинку своего кресла низушек, позабыв, что находится вовсе не в своём заведении купли-продажи, а в таверне на скамье, отчего чуть не падает, но успевает ухватиться за спасительный край стола. — Прям вовремя, честное слово, избежал таких проблем на свою голову, что даже представить себе не можешь.
— Так просвети меня, — обращается с небольшим напором Антон, которому хотелось бы узнать информацию не от какого-нибудь трактирщика, а от нелюдя, профессионально занимающегося её сбором и отделением фактов от слухов.
— Ну ладно, так уж и быть, ни гроша не попрошу, — а ведь наверняка был бы не против. — Помнишь, может быть, что после погрома старой Вызимы в том году поговаривали, что Фольтеста пытались прирезать?
— Смутно, — признаётся ведьмак, всё же он к новостям редко специально прислушивается и воспринимает в первую очередь то, что дошло до него случайно.
— И как так только жить можно, — вздыхает Дорохов, поглядывая на опустошённую кружку. — В общем. Потом ведь Демовенда прикончили, вот недавно на тот свет Хенсельт отошёл. Там история, конечно, мутная, но поговаривают, то тоже убийца королей постарался. Но самое главное — знаешь, кто отошёл в мир иной между ними? — делает драматичную паузу низушек, вглядываясь в собеседников. — Фольтест тоже дубу дал, а знаешь, кто его прирезал?
— Дорох, ты не король интриги, так что давай заканчивай мысль скорее.
Антону всё услышанное ой как не нравится, но, судя по всему, есть ещё немало неприятных новостей, в курсе которых следует быть.
— Ой да ладно тебе, вроде неплохо получается. В общем, говорят, что убийцей королей оказался никто иной, как ведьмак.
Кажется, будто бы Антон только что услышал несусветный бред, совершенно нелепый, будто бы плохая шутка. Потому что ведьмак в качестве убийцы королей может быть либо ей, либо кошмаром наяву, от которого по коже бегут стаи мурашек. Именно это сейчас и происходит под курткой и рубашкой, а также на русой макушке, понимающей всю суть дерьмовости ситуации.
Раньше народ просто побаивался и недолюбливал, теперь же каждый слышавший о произошедшем будет причислять к числу убийц королей. И неважно, что сделал это кто-то другой, даже на какие-либо доказательства людям будет плевать. Всё потому что в сознаниях масс один выродок в роду будет его представителем.
«Вот к чему были эти взгляды на улицах».
— Неутешительная информация для ведьмака, да?
— Определённо, — хмурится Антон, у которого в голове теперь роятся слишком много мыслей, стремящихся её как можно скорее подорвать.
— Короли Аэдирна, Каэдвена и Темерии мертвы. Трое из четырёх основных государств Севера, не считая Ковира и Повисса. В такой ситуации… — бормочет себе под нос Лазарев. Тот за двадцать лет, будучи герцогом, не только на лире играть и петь горазд.
— Балом правит Радовид, — заканчивает за него Дорохов.
— Слышал, у него довольно напряжённые отношения с чародейками, потому он и позволял культу Вечного Огня существовать дальше, но раньше ведь… такого не было, — косится в сторону открытого окна Антон.
Там виден и загон с гусями, и часть конюшни, а самое главное — вдалеке высится стена, а вместе с ней рыжая черепица новиградских сторожевых башен. Раньше их вид внушал восхищение, заставлял почувствовать себя в центре мира, в очаге цивилизации. Теперь же очаг перерос в пожар, гонящий от себя любого здравомыслящего нелюдя и мага. Даже ведьмака.
— Так раньше и не было хорошего повода пойти против магов, — продолжает Денис, явно забавляясь со сложного лица Шастуна, — а тут ведь знаешь, оказалось, что убийства королей спланировала Ложа Чародеек. И лучше б они этого лысого ублюдка порешали для начала, а не всех остальных. А то ситуация теперь та ещё клоака. Радовид же теперь единственный властьимущий король Севера, в то время как у остальных беда с наследованием трона. Вот он и решил оттяпать от всех что получится.
— То есть сейчас Редания ведёт войну на два… три фронта? — неуверенно спрашивает Серёжа, и его слегка подрагивающий голос выдаёт волнение хозяина с потрохами. И его понять очень даже можно — он всё же не ведьмак без дома и родины, а герцог, у которого есть обязанности, от которых тот, конечно, любит увиливать, но и оставлять Камиллу одну в таком случае крайне некрасиво, тем более в её-то возрасте.
— Звучит погано, соглашусь, — уже серьёзно отвечает Дорохов, поглядывая по сторонам, надеясь, что весь их разговор кто-нибудь не подслушивает, чтобы пойти потом и настучать ордену. — Но всё не так ужасно, как может показаться на первый взгляд. Где-то решают деньги, где-то удаётся оторвать кусок с уже покусанных войной земель. Всё, чтобы создать буферные территории.
— Третья Северная война с Нильфгаардом уже не за горами, — понимает Антон.
«Та чародейка… Темникова, кажется, она ведь говорила об этом», — вспоминается прибытие в Ард Каррайге с Арсом, когда тот ещё передавал заказ в виде голема, только тогда на те слова он практически не обратил внимания, хотя они, похоже, оказались пророческими.
— Это верно, потому что чёрные уже шагают по Махакаму. Сами понимаете — Темерии без Фольтеста не жить. По крайней мере, не как самостоятельному государству. Так что, господа, мы в жопе, — делает окончательный вердикт Дорохов, финальным аккордом опираясь руками о липкий стол, чтобы встать и суетливо начать собираться. Похоже, тот не собирался сильно задерживаться в заведении, в котором обсуждал острополитические вопросы.
— Куда решил податься? — спрашивает Антон, всё ещё сидя на месте, но даже так тот всё равно выше низушка, вышедшего из-за скамьи.
— Да чёрт его знает. Куда сейчас ни направишься, везде будет либо военная разруха и голод, либо деревни с одними стариками и бабами. И, казалось бы, Новиград точно лучшее место, но я же нелюдь, — усмехается Денис, совершенно не жалея о том, что он полурослик, сожалеть можно лишь о том, что из-за чьих-то чужих действий рушится твоя собственная жизнь. — Можно попытаться рвануть в Ковир, но пустят ли на границе — большой вопрос. Так что, наверное, пока направлюсь вглубь страны. А там как карта ляжет, — собирается тот уже уходить, как вдруг комично возвращается на пару шагов назад обратно к собеседникам и начинает хлопать себя по надетой жилетке под несколькими заинтересованными взглядами, принадлежащими не только ведьмаку и барду.
— Кстати о картах, — наконец нащупывает тот нужный потайной карман и ловким движением руки выуживает оттуда небольшой прямоугольник, который ни один игрок ни с чем не перепутает, и протягивает тот рубашкой вверх так, что сразу рисунка не видно, — ты это, прости за то, что всю годноту из твоей колоды распродал, так тебя и не дождавшись, так что вот, на прощание. Может, и не встретимся с тобой никогда больше, кто знает.
Как только Антон принимает карту, низушек вновь разворачивается и спешит покинуть таверну, да и вообще предместья Новиграда и Оксенфурта. Подальше от Вечного Огня, войны, гонений. По крайней мере, подальше от их эпицентров, потому что деться от них никуда не получится, ведь в текущих неутешительных событиях участвует весь Север. И гореть это пламя будет ещё долго, если, конечно, кто-то из владык не умрёт раньше, оставив свои земли на растерзание противнику.
— Так он всё же мухлевал? — спрашивает через несколько секунд Лазарев, пересаживаясь на место Дорохова за противоположной частью стола, чтобы было удобнее общаться. Всё же услышанное было бы хорошо обсудить, да только Антону не хочется. Полученная информация угнетает, заставляя наоборот закрыться в себе.
— Иначе и быть не могло, — отстранённо отвечает Антон, проводя пальцем по ребру карты, перед тем как, не глядя, положить её в карман куртки рядом со сложенной в мешок колодой. Сейчас не до неё.
Бард же видит состояние друга, да и сам испытывает палитру красок, в которой много волнения, заставляющего того дёргать ногой под столом, отчего немногочисленная посуда с кривым дном по нему ходит ходуном.
— И это всего каких-то три месяца, — в итоге выдаёт тот, проводя рукой по плоскому боку чехла. Доставать лиру нет никакого настроения.
— Знаешь, с тем, как бывает много всего порой происходит, я не чувствую того, на что жалуются порой некоторые эльфы, мол, жизнь ползёт слишком медленно. Как по мне, её до сих пор маловато. А мне ведь шестьдесят пять, — начинает рассуждать Антон о времени, потому что его постоянно не хватает. Не хватает длины затиший меж войнами, не хватает длины людских жизней, чтобы с ними сближаться, не хватает тихих и меланхоличных зимовок с друзьями, не хватает лета, чтобы провести его с Арсом. Времени всегда слишком мало, и кажется, будь он даже более долгоживущим существом, ему всё равно его было бы недостаточно. Вероятно, даже ещё сильнее, чем сейчас.
— Ты же всё-таки родился человеком, а что произошло потом… тебя изменило, но не до конца, — помедлив, заверяет бард.
«Человек» — слишком сложное понятие для слова, что должно обозначать одну из рас, однажды явившихся на Континент. Ведь люди склонны всё упрощать, так, невзначай и эльфа, и гнома, и даже допплера могут назвать этим словом, если не испытывают к ним ненависти, в то время как для остальных «dh’oine» порой звучит куда страшнее и грубее любого мата Старшей речи.
У Антона и так всегда была дилемма с тем, можно ли причислять себя к роду человеческому. Как сказал Серёжа, он таковым родился, да только того зеленоглазого мальчишки больше нет, да и не стань он ведьмаком, то наверняка был бы заморен голодом, отдан на растерзание волкам, убит разбойником или продан таковыми кому-нибудь в рабство. Судя по развалинам деревушки, которая скорее всего и была его когда-то, его предназначением был ведьмачий Путь и ничто иное. Только вот являются ли мутанты людьми — вот в чём вопрос, на который Шастун так и не дал для себя ответа. Уж больно много различий между ними стало. Кроме того, именно нелюди и маги принимают его таким, какой он есть, именно с ними он обычно и водит дружбу, сближается, общается с теми десятилетиями. Лазарев оказался лишь исключением, а всё из-за тех обстоятельств, в которых они познакомились.
В этих раздумьях Антона начинает пробирать неприятный трепет, от которого хочется бежать и что-то делать, потому что все те, кого он знает и любит, сейчас под угрозой. Уж больно глубоко в нём сидит чувство, заставляющее заботиться и помогать тем, кто стал ему важен.
Арс чёрт знает где и его нужно найти, притом срочно. Главное, чтобы где бы он ни оказался, тот не стал выдавать своей чародейской натуры, притворившись, к примеру, странствующим учёным или ещё кем-нибудь, до кого нельзя было бы докопаться в сложившейся ситуации. По крайней мере, пока Антон его не найдет. Лишь бы только успеть до того, как произойдёт нечто неотвратимое. Такое, о чём думать невозможно, ибо и так прохладная кровь превращается в алые кристаллы льда, впивающиеся в кожу изнутри.
Вызиму если ещё не захватили Войска Нильфгаарда, то это точно случится в скором времени, потому что стольному граду будет сложно без жёсткой правящей им руки короля Фольтеста и тот точно падёт под натиском чёрных. И что в таком случае предпримет Макар — можно только гадать и надеяться, что краснолюд решит убраться оттуда как можно скорее.
Об Оксане можно не сильно беспокоиться. Она полуэльфка и живёт, может быть и не так далеко от Третогора, но, по крайней мере, недалеко от деревеньки, жители которой навряд ли захотят проливать кровь жрицы Мелитэле. Правда ведьмак не уверен, что те об этом в курсе. Однако ей уже доводилось бежать от войны. Может быть и в его компании, но, по крайней мере, она далеко не глупа и наверняка сможет позаботиться о себе.
А вот Ира…
Тот вздрагивает в осознании, совсем слегка, но Лазарев замечает. Всё потому, что, сидя за столом в таверне, в которой где-то за углом всё ещё веселится создающая много шума компания, по углам сидят подозрительные типы, он сам брезгует пробовать здешнюю стряпню, не остаётся ничего, кроме как наблюдать за другом, кажущимся после разговора с Дороховым слегка потерянным. Слишком много потрясений, заставляющих думать только о плохом. Даже у герцога меньше забот, чем у ведьмака.
— Серёж, — обращается Шастун под шум отодвигающейся скамьи, вставая из-за стола, — я вернусь к вечеру, идёт? Можешь пока сходить на рынок или ещё чего. Точно, тебе же как раз нужна новая лира. А мне пока нужно кое с кем встретиться, — тараторит тот и мнётся на месте, как собака на привязи, готовая вот-вот сбежать. Только делать это без предупреждения — как минимум неуважение к собеседнику, а максимум — им с Лазаревым предстоит выработать новый маршрут исходя из обстоятельств, только для начала нужно решить все дела в Новиграде, и как можно скорее. Вот, к примеру, прямо сейчас.
— Эм, Антон, ты чего?! Ты же сейчас не за проблемами сломя голову побежишь? По крайней мере, на это надеюсь, — Лазарю происходящее не нравится, как и идея оставлять ведьмака одного, но раз тот решил «сбежать», то его точно будет не догнать. Это они уже проходили.
— Проблем быть не должно, так что давай, вернусь к вечеру, не теряйся, — кидает тот напоследок перед тем, как стрелой вылететь из таверны, чуть ли не выломав с петлями тонкую дверь.
Свежий воздух ни капли не отрезвляет, когда тот бежит сперва по двору «Семи Котов», в которые зашёл не более часа назад. Этого не происходит и когда тот пересекает мосточки Застенья, обращая на себя внимание всё тех же рыбаков и женщин, развешивающих стираное бельё, надеясь, что то успеет просушиться до захода солнца. А то в этом районе всё, что лежит не за семью замками, могут спереть просто из прихоти. А ведь до вечера осталось не так уж и много, ведь сейчас уже около четырёх. Солнце, конечно, всё ещё яркое, но неумолимо клонится к западу, заставляя Антона щуриться. А у того и так с собой хватает проблем. Казалось бы, все кольца на своих местах, в целости и полной готовности, а всё равно хочется выпить транквилизатор, как в старые не добрые, но стабильные времена. А что было бы не будь их — даже представлять не хочется.
Повезло, наверное, тем ведьмакам, кто ходит с постными минами и выжженными непростой судьбой чувствами. Наверняка остаются хладнокровными в любых ситуациях, в случае чего даже бровью не поведут. Не то что эти Коты, для которых искра в любой момент может стать пожаром, капля — потопом, а дуновение — ураганом. По крайней мере, так выглядит со стороны, ведь Шастун не знает как быть кем-то другим, а не самим собой.
Кажется, было бы логичнее прихватить с собой Графа и на нём домчать до Серебряного города, только вот наводить суету вокруг себя было бы ни к чему, а с учётом того, что, пробегая через Третогорские ворота, на него крикнуло сразу же несколько стражников, чтобы сохранял спокойствие в городе, к нему было бы приковано особое внимание, а вместе с тем и попытки остановить. Только вот если бы кто-то сейчас попытался это сделать, тому бы не поздоровилось. А потом и самому Антону, но то дело десятое. Думать получается только о том, в порядке ли всё с Ирой, когда та довольно известна в узких кругах тех, кому нравится заниматься сексом под дурманом суккубьих чар.
«Суккубов и так можно убить безнаказанно. Никто слова не скажет, но сейчас всё наверняка ещё хуже».
Площадь Иерарха он обегает, стараясь даже воздух вблизи от неё не вдыхать, хотя получается из рук вон плохо, дыхание сбивается, и лёгкие начинают гореть. Оттого приходится перейти на резвый шаг, отдающийся стуком тяжёлых подошв по мощёным улицам, на которых, как ни странно, будто бы всё, как и всегда. Цветут декоративные кустарники, дома зажиточных жителей продолжат казаться удивительными декорациями, за которыми просто-напросто обязано быть пусто, потому что порой выглядят те даже слишком красиво. Люди направляются в сторону бань, кто-то к порту, иных ждут торговые сделки. Нигде не видно проповедников, не слышно безумных речей. Нет ни костров, ни распятий, только лишь напыщенные индюки в коричневых плащах, с подозрением наблюдающие за парнем с двумя мечами, напоминают об истинном положении дел.
«Как же это отличается от Обрезков», — подмечает про себя парень, цепляясь взглядом за фасад знакомой постройки, мало чем отличающейся от окружающих её домов.
Два этажа, цветы под окнами, никаких вывесок и крепкая тяжёлая дверь всё такие же, как и раньше. Становясь перед ними, Антону вспоминаются все те случаи в прошлом, когда он приходил к Ире с полной уверенностью в том, что та если не окажется на месте, то придёт спустя смену работы в Пассифлоре. Много-много лет назад он стоял здесь в надежде, что однажды сможет пробудить в ней чувства, потом ради ностальгии и попытки ощутить себя любимым, а в конце концов всё снизошло к тому, что ему требовался хороший дружеский секс и компания с тем, кому она искренне приятна. Не считая последнего раза, конечно. Тогда немыслимо хотелось избавиться от засевшего в голове образа Арса. Чародея, которого он не знал, но повёлся на его красоту и харизму. И ведь не зря. В итоге ведь он полюбил не просто внешность, а всё от корки до корки. Оттого последний секс с Ирой вспоминать было неприятно. С одной стороны, будто бы прикоснулся к запретному, отчего недолгое время его мучала совесть, а с другой — это была лишь подделка, слишком грязная относительно оригинала. А любому образу Арсения грязь не присуща. Не в том смысле, что тот никогда не пачкался в мастерской, в походах и так далее, нет. Всё куда глубже. В душе. И может быть чародей не невинен, может быть в его жизни и случались пятна на репутации, но того всё равно хочется обнимать, целовать, прижимать к себе и прятать в сердце. А вот от видения он бы предпочёл держаться подальше настолько, насколько это возможно.
Потому Иру и не навещал с того дня. К суккубу нет претензий, она не сделала ничего, за что ту можно корить, тем более Антон сам к ней пришёл, да только осадочек остался.
Собравшись с духом, ведьмак стучит в дверь, возможно даже излишне сильно, в той же корчме подобные действия могли бы и держащиеся на соплях петли расшатать, но не в случае с этим экземпляром. Суккуб в своё время явно понимала, что себя лучше обезопасить по возможности. Никогда не знаешь, когда прошлые клиенты вдруг преисполнятся верой Вечного Огня в грешность женского начала, а заодно и ненавистью к рогатым нечеловечьим куртизанкам.
Вскоре Антон слышит знакомые женские шаги, только кажется, в них за последний год появилось шарканье, что заставляет вскинуть брови за мгновение до того, как дверь открывается, чуть его не сшибая с ног, но парень успевает вовремя отскочить.
— Мне нужно извиниться за то, что я вновь без предупреждения? — спрашивает тот, слегка улыбаясь недовольно смотрящей на него из дверного проёма Мэвре.
Даже в тени видно, что последний год, а может быть и месяцы, её не пощадили. Морщин на лице стало больше, как и старческих пигментных пятен, гордая осанка, всегда напоминавшая о девушке, которой она когда-то была, стопталась вместе с парой сантиметров роста, отчего та, кто ему и так еле до груди доставала, стала ещё более небольшой и будто бы ломкой, подобно сухому хворосту, изжившему своё, если бы только не всё такой же острый взгляд глаз-колючек, старающихся всегда и во всех выцепить истину ради своей хозяйки.
— К сожалению, теперь мы живём не в те времена, чтобы придираться к подобным мелочам из одного лишь неприятия. Проходите, Антон, — уступает она дорогу, пропуская Антона внутрь.
Свечей и лампадок даже на первом этаже горит куда меньше, чем обычно, создавая в помещении сумрак, но не интимный, как оно обычно бывало, а схожий с полупустыми вымершими домами, замками и целыми городами, которым более не для кого стараться казаться яркими, ибо их смотрителям до того нет дела. Кроме того, в воздухе не витает больше пряных ароматов вина и благовоний. О том, что раньше здесь стояла практически дымная завеса, свидетельствуют разве что пропахшие ими обои, шторы и всевозможные тканные обивки мебели.
Из дома будто бы высосали всё самое важное, оставив разве что меланхоличную оболочку, на которую грустно смотреть, и служанку ему под стать.
— Где Ира? — тут же спрашивает ведьмак, перед тем сглотнув неприятный комок, вставший в горле. Его фантомное ощущение никуда не делось, однако подобный самообман помог освободить оплетённые нервными путами голосовые связки, которые, к счастью, не подводят.
— К сожалению, сейчас госпожи Ирины нет. Так что Вы ещё долго не сможете воспользоваться её услугами, — твёрдо, но глядя куда-то в сторону произносит женщина, из-за чего Антон начинает нервничать ещё сильнее и делает шаг вперёд, тем самым заставляя её не испугаться, но всполошиться, подобно готовой атаковать обидчика змее. Шастуну даже обидно, что за столько лет их знакомства она относится к нему с подобным недоверием.
— Мэвра, ты же должна понимать, я не потрахаться в этот раз пришёл. С учётом того, что нынче происходит в мире, я правда волнуюсь за Иру, — видя честные, почти щенячьи глаза ведьмака женщина не может не оттаять хотя бы на самую малость. Та перестаёт держать вокруг себя каменную стену, становясь чуть более настоящей, чем обычно. В серых глазах мелькает печаль, что тут же скрывается из виду, когда та разворачивается в сторону прохода справа от лестницы.
— Пойдёмте, думаю, нам нужно поговорить, — произносит та, лишь слегка наклонив голову вбок, но не смотря на Антона, а затем проходит дальше, заставляя проследовать за собой.
Сам по себе дом на самом деле небольшой, хотя и имеет собственный вход. Сверху большая комната Иры, в которой та нередко принимала посетителей, снизу же нет по-настоящему никаких комнат ожидания, только лишь кухня слева от лестницы, там же столовая, а справа небольшая комнатка служанки, в которой не так-то много всего, сам ведьмак в ней бывал от силы пару раз, когда суккуб была занята, а, будучи желанным гостем, его не собирались выгонять. Потому могли попросить подождать именно здесь, занимая личное пространство Мэвры, хотя Шастун ей не нравится явно не по той причине, что, бывало, сидел на самом краю небольшого кресла, разместившегося у камина, за которым стоит одноместная кровать, рядом с которой находится хороший, но без изысков платяной шкаф, кажущийся чуть ли не монстром в этом небольшом замкнутом пространстве без окон, освещаемом лишь пылающем в очаге огнём.
Не самое уютное помещение, слишком сильно отличающееся своей скромностью и аскетичностью от покоев сверху. Их даже не спасает разливающийся повсюду золотистый свет, когда Мэвра зажигает лучиной свечи по углам, прогоняющие оттуда сгустки тьмы. Всё такое же серое, как и сама служанка.
В этот раз она, как ни странно, даже не предложила заварить чая или принести вина, как оно бывало раньше. В итоге лишь сама села на угол кровати, предоставляя Антону место в кресле. Ещё с прошлого раза он помнит, как глупо смотрится в нём. Из-за роста острые худые колени торчат, считай, вверх и во все стороны, создавая впечатление, будто бы он ребёнок-переросток, однако стоять было бы совсем неудобно, потому приходится смириться и принять участь выглядеть нелепо, хотя женщине, кажется, и нет до того особого дела — всё смотрит безэмоциональной каменной статуей, взгляда не спуская.
Отчего-то вспоминается Арс. Вот он бы точно не выглядел нелепо, кажется, тот на такое и не способен. Вместо того, чтобы ноги в стороны расставить, не зная, что с ними делать, тот бы одну на другую закинул бы, руки замком и на них бы сложил. Если Антон попытается сделать нечто эдакое, то будет скорее похож не на галантного и элегантного джентльмена, а на шпану подзаборную.
— Так что? — спрашивает ведьмак, пытаясь понять, как на этих тонких и неудобных деревянных подлокотниках устроить руки.
— Как только в городе начались казни, а на улицах появились охотники за колдуньями, госпожа отбыла в путешествие, — всё так же бесстрастно произносит Мэвра, но ведьмак может слышать в тишине сквозь тихое пощёлкивание и шипение камина чужое сердцебиение.
«Она не врёт, но явно не так спокойна, как хочет казаться».
— Значит Иры нет в городе с самого начала?
— Именно.
Теперь можно слегка выдохнуть. По крайней мере, Иру вероятнее всего не привяжут двемиритовыми цепями к столбу и не сожгут на одной из площадей города. Там, за его пределами, мало кто сможет отличить умелого суккуба от обычной странствующей девушки. Разве что какой извращенец начнёт приставать или же нападут бандиты. Но с ними рогатая справится тем или иным способом. От «затрахать до смерти» до испепелить собственным пламенем. Суккубы прекрасные огненные маги, от которых в случае борьбы крайне много хлопот.
— Не знаешь, куда она?
— Всё, что она тогда сказала, так это то, что собирается встретиться с давними знакомыми, без уточнений. И, судя по тому, что вы здесь, ими оказались не вы, Антон.
Звучит так, словно бы женщина хочет задеть Шастуна, чего он никогда не понимал. Почему она всегда так холодна? Такой склад характера и она со всеми клиентами Иры так же, встречая, говорила, или он особенный экземпляр, который можно переносить, только скрывая своё неприятие под каменной маской?
— Скажи, почему я так тебе не нравлюсь? Нет, я конечно понимаю, что ты не должна при виде меня сайгаком прыгать от счастья, но всё же, — чуть погодя, наконец задаёт он давно назревший вопрос.
На самом деле Мэвра ведь не всегда была похожа на безэмоциональную статую. При их первой встрече лет сорок назад, когда Антон был ещё очень молодым и довольно наивным ведьмаком, считавшим, что с Ирой у него что-то да может в итоге выйти хорошее, перед ним тогда стояла не седая женщина преклонного возраста, а от силы десятилетняя девочка. Тоненькая, хрупкая, с выпирающими скулами, жидкими волосами, собранными в низкий хвостик, робкая и тихая. Он помнит, как та подносила им с Ирой вино в те мирные вечера, когда им доводилось встречаться в походах. Помнит, что та всегда неловко опускала взгляд, когда к ней обращался ведьмак, и почти никогда ничего не произносила, если её не спрашивали. Мэвра, как только ту подобрала суккуб, всегда за ней бегала хвостиком, хотя у реликта имелся и свой, длинный такой, с кисточкой на самом конце. Она помогала делать ей прически, плела венки, ухаживала за нарядами и по своему желанию училась быть хорошей служанкой. Антон тогда часто виделся с Ириной и соответственно с девочкой тоже. Только через несколько лет пропали смущённые взгляды при обращении, на их место пришло откровенное неприятие, которое ведьмак отнёс к знаменитому взрослению, пубертатному периоду, но годы шли дальше, а подобное отношение осталось, только перешло в более холодное, отстранённое, да и презренное фырканье пропало, а лицо превратилось в каменную маску. Самое главное, что непонятно почему.
Женщина смотрит на него змеёй. Их немигающие глаза не злые и не добрые, разве что от долгих переглядок в итоге становится не по себе. Вот и Мэвра в своей голове явно просто раздумывает, стоит ли наседать словами, зацепить Шастуна чем-нибудь, прогнать, закончить разговор или рассказать всё, как есть.
— Вы, Антон, сами по себе неплохой человек, — в итоге выдаёт та, в лице не меняясь, даже морщинки вокруг рта остаются практически недвижимы. — Я помню, что даже когда была очень юна, вы обращались ко мне достойно. Это было давно, но память о тех днях хорошо отложилась в моей голове. Всё же именно тогда мой мир так кардинально изменился. Штейгеры, Кривоуховы Топи — всё это осталось в прошлом, когда меня подобрала Ирина. Не все монстры, о которых рассказывали деревенские, оказались такими страшными, какими их малюют, некоторые из них очень даже прекрасны, — можно заметить, как самый уголок губ женщины почти незаметно поднимается вверх. — Суккубы, сильваны, прибожки, ведьмаки. В самом начале казалось, что я стала частью замечательной сказки. Может быть, не главной её героиней, но всё же.
— А потом ты поняла, что мир-то на самом деле у нас всех один? — спрашивает Антон, не понимая, как текущий рассказ связан с её отношением конкретно к Шастуну.
— Это Вам так кажется, Антон. Обычные же люди зачастую со всем этим не сталкиваются. Только и слышат рассказы о летюгах, которых не существует, да передают байки из уст в уста. Не факт, что кто-нибудь, уродившийся в Новиграде, хоть раз увидит кого-то более занимательного, чем допплер. Так что мира всё равно два. Их можно сравнить с мирами богатых и бедных, с Севером и Югом. Всё где-то рядом и не пересекается. А если и пересекается, то ты в нём чужой, — вздыхает женщина, отводя взгляд к камину, отчего в серых глазах появляются отражения языков пламени. — Так что, на самом деле, я не стала частью той сказки.
Для Антона эти рассуждения кажутся бредом. Потому что его «мир» не сказка. В нём уже давно перебили всех единорогов, фей-крёстных не существует, рыцари не носят сияющих доспехов и не помогают тем, кто в том нуждается. Не все принцессы прекрасны, а святые праведны. В его мире смерть дышит тебе в спину и однажды точно его достигнет в виде когтей чудовищ или удара вражеского меча.
— В этой самой «сказке» нет ничего хорошего, так что, будучи в ней «чужой», ты не многое потеряла, — отвечает он совершенно серьёзно, всё же складывая руки замком, а локти упирая в бёдра. И выглядит притом ни разу не нелепо и не забавно, потому что повода для того нет.
— Ошибаетесь, Антон, — тут же смотрит та сурово, слегка опуская брови к переносице, — будучи частью того мира, вы, в сравнении со мной, получили куда больше. В её мире я была лишь незначительной тенью, в то время как Вы были для неё куда важнее любых других мужчин, с которыми она просто спала, утоляя голод своей натуры. Потому что для госпожи Ирины я всегда была лишь служанкой, к тому же женщиной, но что самое отвратительное — человеком, стареющим и дряхлеющим, в то время как Вы оставались всё таким же, как десять, двадцать, сорок лет назад. Я скоро сойду в могилу, а вы почти не изменились.
Вновь каменная маска даёт трещину, из-под которой впервые можно увидеть глубоко лежащие эмоции, пылающие внутри. Там засели зависть и ревность, вынашиваемые долгие годы. Антон никогда не мог бы даже предположить, что на него хоть кто-нибудь будет смотреть так. Да, все хотят жить долго, оставаться молодыми и прекрасными, но завидовать ведьмаку никому не приходится.
Однако до Шастуна доходит смысл слов Мэвры. Становится ясно, откуда зависть, ревность, что могут граничить с ненавистью. Сейчас, смотря на неё, в нём невольно просыпается толика жалости, потому что приходит осознание, что та прожила не ту жизнь, о которой мечтала. И мечтала она вовсе не о шелках, золоте и даже не о вечной молодости и красоте. Она хотела быть с Ирой, но не служанкой или же не только служанкой. Да только, как в итоге понял и сам парень, сакральной любви у суккубов не может быть ни с кем, по крайней мере из тех, к кому их влечёт физически, а это относится ко всем видам, кроме их собственного.
«Вот так и выглядит безысходность».
— Так ты… — хотел уж было выразить свои никому не нужные соболезнования по поводу потраченной зря целой жизни ведьмак, как женщина его резко прерывает.
— Как я и сказала, не думаю, что мне осталось жить слишком долго. По крайней мере, в Ваших рамках, — тут же закрывает та вновь крепко-накрепко свои чувства внутри, будто бы морской моллюск свои створки.
— Думаю, тебе рано об этом говорить, — женщина не выглядит пессимистично настроенной, но слушать рассуждения человека о собственной кончине довольно неприятно.
— Нет, сейчас самое время. Мы не знаем, как долго в Новиграде продолжатся гонения всего чародейского, и закончатся ли они вообще. Также мы не знаем, буду ли я в живых к тому моменту, как госпожа Ирина сможет и захочет сюда вернуться. Документы на владение домом все записаны на меня, всё же она посчитала надёжней, чтобы владельцем был человек. Однако, когда меня не станет, он перейдёт в городскую казну и будет продан на аукционе. Мне не хотелось бы подобного исхода событий. Потому, Антон, я, можно сказать, рада, что вы зашли, — впервые за разговор встаёт она, начиная нервно ходить по закутку между кроватью и шкафом, что выглядит со стороны непривычно. — Думаю, Вас нужно поставить в известность, что в отсутствии госпожи Ирины я самовольно приняла решение записать Вас в наследники. Вся документация хранится в банке Вивальди.
Тут-то и пришло время вытаращить глаза в шоке и полнейшем недоумении. Потому что то, что говорит Мэвра, кажется бредом, и кто из них двоих свалился с горячкой непонятно, потому что та кажется разве что уставшей и измученной, а это состояние близко к Антонову. Ещё больше сказанное озадачивает по причине произнесённой до этого истории. Потому что, исходя из неё, ведьмак должен являться последним, на кого она могла оставить завещание.
— Подожди, ты не серьёзно, — тоже вскакивает Антон, которого переполняют смешанные эмоции.
— Отнюдь, — наконец замирает на месте женщина, которая, кажется, готова в случае чего насильно впихивать Шастуну документ, будь тот у неё на руках. — Я этому не рада, но объективно больше некому.
— Да ладно тебе, — казалось бы, нужно радоваться такому «приобретению», но вместо этого кажется, что на него свалился очередной груз ответственности. Может быть, это всего лишь дом, но он не его, и даже при передаче прав таковым не будет. Нести ответственность за чужое порой куда сложнее, чем за своё собственное.
— Антон, я ведь только недавно рассказала один из важнейших нюансов, — вздыхает та, явно сдерживая порыв назвать того идиотом. — Вы единственный, кого считают человеком в той мере, чтобы вас, в случае чего, сразу не заковали в кандалы среди всех известных мне знакомых госпожи. Кроме того, вы были близки достаточно, чтобы я могла быть уверена в том, что Ваша совесть не позволит поступить с документами и домом никак иначе, кроме как отдать их обратно ей. Я сделала это нехотя, однако знаю, что поступила правильно.
«А ведь это место ей дорого», — знает Шастун, ведь Ира покупала его уже при Мэвре, и они обустраивались в Новиграде вдвоём. Это место именно что Дом для женщины, несмотря на то, что здесь происходило. У неё по факту сейчас и не осталось больше ничего другого. Только пустые комнаты, наполненные призраками прошлого, с которыми придётся остаться, вероятно, до самого конца, не увидев более ту, ради которой оставалась серой мышью из-за невозможности стать кем-либо, потому что хотела быть рядом.
Перед ним не маленькая робкая девочка, а женщина преклонных лет, одинокая, похожая на прогоревшие угли, осевшие на земле серым, ещё теплым пеплом. Несмотря на всё ещё гордый стан, холодный взгляд и каменное лицо, её действо кажется посмертной просьбой, в которой отказать нельзя.
— Ладно, я понял.
***
— По факту это, конечно, всё ещё вечер, но я уже начал беспокоиться, — тут же отзывается лежащий на своей кровати Лазарев, когда открывается дверь в комнату. Тот явно уже успел задремать, несмотря на то, что «начал беспокоиться», потому что смотрит на покрытую теменью фигуру Антона одним глазом и говорит сонным голосом. Будь кто другой на месте барда, скорее всего и вовсе не заметил бы возвращение ведьмака, ступавшего по полугнилым доскам с максимальной осторожностью. Хотя скорее всего его выдал скрип петель, являющихся единственным предупреждением о том, что на вас, возможно, покусился вор или убийца, ибо замка здесь никакого и нет.
— Спи лучше, завтра рано вставать, — на самом деле Антон не уверен, что сам проснётся не ближе к обеду, однако говорить сейчас не хочется. Голова загружена и ей требуется переварить хоть что-нибудь из полученной за сегодня информации, превратившейся в один огромный комок, мешающей мыслительной деятельности. Ему нужен сон, такой, чтобы в нём была блаженная пустота, правда с учётом всего в его возможность не верится.
Со стороны кровати Серёжи слышится тяжёлый вздох, но его дыхание и сердцебиение практически тут же становятся ровными и медитативными, в хорошем смысле. Не остаётся ничего, кроме как в темноте завалиться на жёсткий матрас, в котором не факт, что отсутствуют легионы клопов, что и кровью мутанта не побрезгуют, но делать больше нечего. У Мэвры он не стал бы ночевать, даже предложи та. Слишком сложно находиться на одной территории с человеком, у которого к тебе глубокая, хотя и сдерживаемая неприязнь. Да и Лазарева было бы неправильно пугать его отсутствием всю ночь.
— Навещал Иру? — вдруг раздаётся в тишине голос барда, столь неожиданный, что погружённый в себя Антон от подобного дёргается и вместо того, чтобы спокойно стянуть с себя сапог нога об ногу, чтобы те остались стоять у кровати, один из них улетает на пару шагов вперёд, стукаясь о борт другой. — Не пугайся, Шастунишка, это всего лишь я.
— Лазарь, давай не так внезапно, а?! — кричит тот шёпотом. — И как ты вообще узнал?
— Тут и думать нечего, — хмыкает тот, переворачиваясь на бок, чтобы смотреть в сторону собеседника, хотя человеческий глаз разве что еле контуры замечает. — Я сперва, конечно, не понял, с чего ты это рванул, а потом вспомнил, что ты очень сердоболен, а в городе у тебя ещё есть знакомые, и Ира наиболее очевидный вариант, — выдаёт он свои выводы уже более бодрым голосом. — Так как она?
— Как только запахло жареным, тут же убралась из города, — только спустя пару мгновений парень понимает, что выдал каламбур, да только смеяться с него не хочется.
— Куда-нибудь на Скеллиге? Было бы логично. Ни культа Вечного Огня, ни Северных Войн. Сами убедились, что там сейчас тишь да благодать, так сказать.
— Это вряд ли. Ира, она… Любит атлас, духи, шумные города, так, чтобы ей уделялось внимание. На Скеллиге с этим, как ты заметил, не очень.
— А я бы на её месте свалил бы именно туда, — признаётся Серёжа, разворачиваясь обратно на спину и уставившись в потолок. У того, похоже, тоже есть о чём подумать.
Антон же решает стянуть с себя куртку. Спать одетым ему, конечно, не привыкать, но не до такой степени. Кожа, заклёпки, ремешки и застёжки будут цепляться за ткань простыни и впиваться в тело, стоит только пошевелиться. Та довольно увесистая, не только из-за самого материала, но и из-за наполнения. Помимо, как всегда, запрятанных эликсиров, в карманах можно найти и набор отмычек в одном из потайных, какой-нибудь мусор, о котором ведьмак успел позабыть, а также колоду для гвинта. Именно она при снятии ударяет того по бедру, напоминая о своём существовании.
«Точно, новая карта», — вспоминается прощальный подарок Дорохова. Наверняка неравный в сравнении с утраченными до того экземплярами, но не взглянуть просто невозможно, тем более её стоит переложить в мешочек к остальным от греха подальше.
Скрипит ненадёжный каркас кровати, шуршат ткани, но в итоге рука нащупывает сперва пухлый небольшой мешок, а вместе с ним и лежащую новую карту, которые и вытаскивает из кармана. Кости в своё время не сильно его привлекли, но вот в собирании картинок по всему белому свету есть нечто притягательное. Наверное, потому что горсть одинаковых кубиков, различающихся разве что материалами и формами нарисованных или же вырезанных на них точечек и цифр, слишком безлика, и вне игр с ними особо не поразвлекаешься. А вот карты бывают уникальными, порой очень даже красивыми. Кто из мужчин в мире не стремился добыть, к примеру «Францеску Фендабаир», памятуя о том, что её называют самой красивой женщиной из всех когда-либо живших? Правда, изображена ли на легендарной карте именно она, никто не знает, ибо не стала бы ведь эльфийка позировать для того художнику? Как и все остальные известные личности в целом. Так что рисованы те либо по памяти, либо вообще по слухам и сплетням. Правда вот чудовища и монстры на тех всегда изображены отлично. Прямо как настоящие, ни к чему не прикопнёшься.
В темноте, даже с ведьмачьем зрением, в отсутствии хотя бы даже лунного света, рассматривать мелкие детали довольно проблематично, потому Шастун всё же зажигает на собственном пальце крохотный огонёк, похожий на самую бесполезную в обиходе свечку, которая скорее сама потухнет, нежели подожжёт тоненькую соломинку. Однако её света достаточно, чтобы сперва обратить своё внимание на цифру в верхнем левом углу, которая слегка разочаровывает.
«Шесть, да ещё и без навыков. Не густо», — вздыхает парень, проходясь взглядом по картинке, в которой так много деталей, что для неё огонька уже не хватает. Ясно только, что там вроде бы карта не из колоды чудовищ, отчего ещё более очевидно, почему её отдал Дорохов. Видать, кто-то заложил, для своей не подходит, а на перепродаже много не получишь из-за её нехитрости.
Мгновение спустя взгляд спускается ниже, там, где обычно написано название и краткое, мало что дающее описание или же иногда даже нечто похожее на избитую цитату, в которой не так уж много глубокого смысла, как может показаться на первый взгляд. У этой же аккуратным, каллиграфичным почерком выведено следующее:
«Студент из Бан Арда»
«Боишься — не делай, делаешь — не бойся.»
Название и описание цепляют. В последнем даже виден смысл, хотя полностью согласиться с утверждением не получается. Всё же страх и сомнения зачастую являются частями натуры всего живого, и даже ведьмаку иногда бывает страшно, но отринуть это чувство не получится, просто приказав себе это сделать. Его нужно преодолеть, заставив себя не отринуть его, а действовать ему вопреки. Как Антон при битвах с призраками.
Всё же хочется рассмотреть, что именно изображено на карте, чей рисунок в потёмках напоминает какую-то слабо разборчивую вакханалию, потому крошечный огонёк на кончике пальца увеличивается до полноценного языка пламени, сопоставимого со свечой, отчего про себя тот извиняется перед Серёжей, который в своей манере, которую ведьмак никогда не сможет принять, пытается уснуть.
Теперь же становится ясно, что вакханалия имеет прямое отношение к изображенному на картинке, хотя и не в плохом смысле. Ведь как пьянка-гулянка в таверне в самом разгаре веселья может быть чем-либо плохим, если не окончилась поножовщиной? Тем более изображенное на ней пробуждает старые воспоминания из прошлого, такого далёкого, что даже не уверен, прошёл ли на тот момент испытание Снами или нет.
В свете огонька изображение кажется ещё более правильным, настоящим, почти живым, всё потому, что гармонирует с каждой крохотной его деталью, на которые падает нарисованная светотень.
Куча народа, чьих-то лиц, кричащих, улыбающихся, хохочущих и восхищённых столпилась вокруг фигуры над ними возвышающейся, явно центровой, которой карта и посвящена, а именно студенту небезызвестной магической академии. Судя по находящимся в движении рукам и хитро вывернутым ногам, чьи голые ступни умудряются ловко лавировать между всеми стаканами и тарелками с неопробованными ещё блюдами, тот танцует известный лишь ему одному танец, весёлый, резвый, но до умопомрачения изящный, сопровождаемый горящими вокруг него огоньками, что отражаются в кружащихся среди них же пузырьках.
Казалось бы, картинка недвижима, но Антон чувствует, как должен был этот танец выглядеть со стороны. Потому что подобное однажды случалось уже в его жизни давным-давно, когда он был ещё юным ведьмаком, учившимся убивать чудовищ на пару с Димой под руководством Стаса. В тот день они оба впервые увидели риггера в канализации Бан Арда, а Шеминов словил передозировку эликсирами, а именно «Иволгой», что даже сейчас, несмотря на всю патовость той ситуации, кажется смешным. Отравиться антидотом нужно ещё умудриться. Однако тащить его в таверну было не так забавно, особенно притом, что там была тьма народу, через которую пробиваться было сложно.
Сперва все набившиеся там студенты его раздражали. Но даже не потому, что через них было не протолкнуться, а по иной, столь же банальной, вполне человечной причине. Антону, глядя на них в тот момент, было завидно. Потому что в свои примерно восемнадцать, а может и того меньше лет, он не мог позволить себе подобных весёлых пьянок, в тот день он выполз вместе с Димой из канализации и тащил Стаса, у которого лицо пошло чёрными венами вперемешку с бледновато-зеленоватым оттенком кожи, в комнату. Будучи юношей хотелось куда большего, чем он имел на тот момент, да только на Пути о подобном мечтать нельзя, иначе разочаруешься во всём, что есть на белом свете, так что спесь с него слетела быстро, потому что Путь был не так уж плох, потому что понял, что тех, кому живётся хорошо, гораздо меньше, чем тех, кто всю жизнь будет прозябать в глуши, так ничего не познав. На их фоне его жизнь стала не такой уж и плохой. Нужно рубить монстров? Ладно, что поделать.
Но в тот вечер настроение было поганым вплоть до тех пор, пока он не стал подниматься по лестнице, постоянно натыкаясь на молодых чародеев, часть из которых рассматривала его с превеликим интересом. Однако внимание его самого похитило творящееся в центре таверны зрелище. Он стал одним из многих, кто заворожённо наблюдал за представлением одного‐единственного человека, что смог разом вышибить из головы любые мысли, недовольства и даже позабыть о том, что у него на плече висит Стас, а рядом бурчит Дима.
Он не запомнил лица того парня, помнил разве что копну чёрных волос, разлетавшийся вокруг него свет, скользивший то искрами, то тлеющими их отголосками, похожими на мимолётные видения неосязаемых золотистых лент. И вот сейчас, сидя на кровати в «Семи Котах» столько лет спустя, он вглядывается в рисунок, в лицо «студента из Бан Арда», и оно ему знакомо до боли под сердцем, там, где крошечным ножиком однажды было выдолблено имя того самого человека, мысли о котором всегда заполняют голову.
Всё те же чёрные словно смоль волосы, разве только чёлка не такая длинная, как сейчас, россыпи родинок на алеющих щеках, переползающие на открытые острые ключицы и шею, довольная улыбка и горящие голубые глаза, похожие на далёкие звёзды.
Сердце сжимается от нежности, что начинает переполнять Антона изнутри, когда тот держит в едва ли не дрожащих руках карту, с которой хочется стереть «Студент из Бан Арда» и написать гордое «Арсений Попов».
— Ты чего? — вдруг раздаётся недалеко голос Лазарева, который заставляет ведьмака вздрогнуть второй раз за вечер.
— Да так, — тут же отмахивается Антон, почему-то не желая рассказывать о том, чья именно карта ему попалась. Антон редко чувствует, что что-то является его личным, таким, что он хочет оставить это знание лишь для себя одного, и этот раз становится именно таковым.
Неведанная удача принесла ему в руки вещь, о которой он никогда в подобных рамках и не задумывался. Да, странно, что у такого человека, как Арсений, нет своих портретов, но он всегда скидывал это на то, что тому бы не хватило выдержки сидеть часами абсолютно недвижимо, а с учётом характера чародея, тот наверняка чуть ли на голове бы ни стоял, чтобы не быть как все остальные знатные особы, чьи позы похожи как одна. Замереть в удивительном положении для него на несколько часов было бы невозможно по нескольким причинам, но эта карта гвинта кажется именно тем, что тот бы хотел добиться — запечатлённое мгновение в движении.
— Как думаешь, кто создает карты? — вместо ответа на вопрос сам спрашивает друга ведьмак, затаскивая ноги под тонкий плед, поеденный молью, но карту так из рук и не выпуская, она, кажется, дороже всей остальной его колоды королевств Севера вместе взятой.
— Художники? Тайное братство художников? Не знаю, — дёргает тот плечами всё так же лёжа, — рубашки у них всех одинаковые, почерк названий и описаний тоже, подделки отличить легко, ведь такой детализации в практически миниатюрном масштабе никто не может добиться, а если и получается, то выходит не так реалистично. Сам же знаешь, даже лучше меня, что никто и не знает, откуда они изначально берутся.
Верно, никто не знает, и сейчас, глядя на сверхреалистичный рисунок Попова, кажется, что без магии здесь не обошлось. Можно было бы строить теории заговоров, преисполниться паникой, утонуть в размышлениях о сущности бытия и мира в целом, но вместо этого Антон засыпает с лёгким сердцем и картой под подушкой. Он даже не замечает что на ней, на заднем плане, можно увидеть балюстраду лестницы. На той множество людей, молодых и не очень, но среди них всех виднеется копна кучерявых русых волос, чей владелец, не моргая, своими глазами, сравни опавшей по осени на изумрудную траву листве, наблюдает с искренним восхищением за танцем и исполняющим его танцором.
***
Утро — определённо не лучшая часть дня хотя бы по таким причинам, как: если ты не ложился, но уже видишь рассвет, значит весь оставшийся день будешь чувствовать себя убитым, а если тебе всё же удалось поспать, то приходится просыпаться. Как ни странно, проваляться до обеда у Антона в этот раз не получается. Его будит внезапно нахлынувшая тревога, прогоняя сон напрочь. Он, кстати, был и не так плох, из ускользающих воспоминаний Шастун помнит, что всё ехал и ехал на Графе, мчавшемся быстрее ветра. Может быть, во сне ветер был медленнее реального, или же жеребец ещё быстрее настоящего, однако факт остаётся фактом — ночь не была испорчена каким-либо кошмаром, а значит её можно считать вполне сносной.
Чувствуя каждую ноющую ото сна в кожаных походных брюках мышцу, Антон всё же заставляет себя принять вертикальное положение и потирает слегка опухшее лицо с превеликим желанием умыться. В комнате подобной возможности нет, так что приходится потерпеть до того момента, пока он не выйдет во двор к колодцу. Благо здесь недалеко, однако для начала нужно собраться, что кажется делом нехитрым. Правда даже до улетевшего в сторону кровати, со спящим поверх неё Серёжей, сапога лень дойти. Однако делать нечего и сперва на ногу надевается левый, а после делается один шаг-прыжок в сторону другого, создающий слишком много шума.
— Антон? — слышится хрипловатый спросонья голос соседа, которого явно не одолевает никакая тревожность.
— Я пойду вниз, закажу завтрак, скоро будем выезжать, так что смотри не усни снова, — начинает тот впихивать свою вторую ногу в поношенную обувку.
— Сам ведь говорил, что здешнюю стряпню лучше не пробовать, — зевает тот, растягивая в последнем слове гласные, что вызывает и у Антона желание повторить. Вот он пример самого настоящего порочного круга.
— Кашу без масла на воде мало чем испортишь, — подхватывает теперь с пола куртку, поверх которой оказывается свалившийся ночью с покрывала мешочек с картами, что напоминает ему сделать ещё кое-что важное, а именно — забрать из-под подушки ту самую.
Рассматривая её в свете дня, Шастун понимает, что прошлым вечером ни разу не ошибся и на ней правда изображен Арс: чутка пьяный и не чутка самодовольный, однако ему подобное более чем дозволено. Однако, как бы ни хотелось дальше им беспрерывно любоваться, карта всё же отправляется к остальной колоде. Во-первых, потому что так сохраннее, во-вторых, лучше всё же поторопиться и отыскать пропавший оригинал.
В итоге тот закидывает на себя походную сумку и мечи за спину, кинжал на пояс, с расчётом, что больше в комнату не вернётся, разве только в случае, если придётся будить Серёжу, не сильно внушающего доверие своим нынешним мирным посапыванием, к которому тот вернулся после краткого обмена фразами. Дверь открывается всё с тем же неприятным скрипом, пропуская ведьмака в крохотный коридорчик. Напротив есть точно такая же, ведущая в практически такую же комнату, в которой Шастуну уже доводилось ночевать. В «Семи Котах» ему вообще нередко доводится останавливаться. Заведение дешёвое и непритязательное относительно клиентуры.
Слева чуть ли не сразу идёт крутая лестница, навернуться с которой будет стоить кому угодно жизни, потому пьяным по ней лучше не ходить и вообще даже к ней не приближаться. Антон спускается по ней практически в полной тишине, слышны разве что его собственные шаги да очень-очень, даже слишком тихие голоса внизу из столовой, максимум перешёптывающиеся меж собой. И стоит наконец спуститься, как Антон понимает, почему они таковые, и откуда этим утром у него взялась, казалось бы, беспочвенная тревога.
Вместо забулдыг, попивающих утром холодный квас или узвар, вместо трактирщика, продавцов фисштеха, разбойников и просто личностей, от которых свой карман стоит держать подальше, его встречает полный зал рыцарей, часть из которых уже устала томиться в ожидании и присела на скамьи, другая же лишь упёрла свои задницы о края столов. В нескольких обращённых на Антона взглядах можно прочитать настоящее облегчение, что их поиски, длящиеся чуть более трёх месяцев, наконец подошли к концу.
В отличие от рыцарей Пылающей Розы или тех же охотников за колдуньями, эти экипированы не в красные доспехи или кожаные плащи, а в чёрные латы, поверх которых накинуты жёлтые плащи, несущие в первую очередь характер декоративный, хотя Антон знает, что лежащие у тех в ножнах мечи всё же свисают у пояса для красоты лишь во вторую очередь, орудовать ими по назначению они вполне умеют. Сам проверял.
— Доброе утро, так доброе утро, — бормочет ведьмак, на чьём месте кто иной наверняка бы заволновался, ему же это зрелище вполне привычно, потому, что будет дальше, он тоже прекрасно знает, особенно когда среди всех рыцарей, не проронивших ни слова, поднимается фигура доспехом и плащом слегка выделяющаяся среди остальных: в ткани явно есть отблески золота, а на металле чёрной брони выгравированы гербы его собственного дома. — Виконт, а вы с каждым годом всё оперативнее и оперативнее, с такой продуктивностью могу только поздравить.
— С учётом частоты отъездов герцога, это неминуемо, — на довольно привлекательном лице мужчины, на котором красуется аккуратная бородка, нет и намёка на улыбку, что Антона радует — за последние лет десять они оба друг другу уже осточертели. Один поощряет побеги Лазарева из Ямурлака, а другому приходится того стабильно раз, а то и два в год по велению Камиллы возвращать, прихватив с собой для приличия и надёжности вооруженный отряд. С учётом его положения подобное Билану кажется низостью, однако, будучи виконтом при герцогском дворе, повиноваться всё же приходится.
— Фух, вас здесь точно сельдей в бочке, да ещё и корчмаря куда-то прогнали, а я собирался завтрак заказать, — как ни в чём не бывало, Антон проходит меж рыцарей, часть из которых к подобному беззаботному поведению ведьмака уже привыкла, будучи ветеранами походов в поисках Лазарева, другая же, среди которых молодняк, только-только, видимо, начавший служить, искренне поражена. Билан же старается внимания не обращать и лицо поменьше кривить. Если Серёжа ему и неприятен, то при герцоге выделываться недозволенно в любом случае, а вот терпеть ведьмака у того нет никакого желания. Это Антон прекрасно понимает, потому мозолить тому глаза одно удовольствие. Для полноты картины он решает ещё и перегнуться через пустую стойку трактирщика, за которой всё же оказывается съестное в виде половины батона ржаного хлеба, которому, судя по твёрдости, дня два. В итоге именно он оказывается ведьмачьим завтраком, которым тот хрустит, сидя на столе, с которого ноги почти до пола достают.
— Ну что, где побывали за эти три месяца? — подтрунивает Антон, говоря с набитым ртом. — Да ладно, можно и побеседовать, пока Лазарь спустится. Не будете ж вы герцога поторапливать, верно?
— Не думаю, что об этом есть смысл говорить, — разворачивается в его сторону Билан, — однако ты, ведьмак, плохо справляешься со своими обязанностями, раз о вас донёс какой-то низушек, — с особым пренебрежением произносит тот.
«Вот же зараза! Ещё и откупиться картой в качестве извинений заранее решил».
— Согласен, — вместо ругани вслух произносит Шастун, многозначительно кивая и не продолжая параллельно жевать сухой мякиш. — Только вот досада, что и ваша разведка в глаза дол… не слишком, скажем так, внимательна.
У виконта уже рука на рукояти лежит и нервно ту пожимает, но Антону это всё нравится, ему даже обидно слегка, когда того не удаётся окончательно вывести из себя и сразиться под недоуменные взгляды рыцарей, ведь на лестнице появляется причина того, что все эти младшие сыны благородных семей Ямурлака вынуждены топтаться по Северу. Все поднимаются с мест, гремя доспехами и отодвигающимися в стороны столами и скамьями ради того, чтобы отдать честь. И только ведьмак успевает заметить в глазах друга мгновенное недоумение, которое требуется тут же скрыть. Не пристало герцогу выглядеть слабым в чужих глазах, даже если тот в сути своей совсем иной человек.
Так, мало кому известный бард Лазарь перевоплощается в Лазарева Сергея, герцога де Элдер, который играет при дворе. Всё потому что Камилла того научила простой истине: те, кто ниже тебя по статусу, в твоём присутствии всегда должны чувствовать себя именно на том месте, где им и положено. И только Антон, всё ещё сидящий на стойке, знает, что в данный момент его друг, приветствуя своих людей, думает лишь о том, что жутко не хочет вновь отправляться в плавание на корабле, и не важно, что то будет явно не нищенская шхуна или каравелла, что не придётся спать в смердящем трюме среди чужих свалившихся там тел или на шатающемся во все стороны гамаке. Однако, раз их нашли, то по появившимся за многие годы правилам их совместное путешествие окончено. Серёже пришло время отправиться в Ямурлак, и за ним приглядят рыцари фамилии его жены. И, может быть, Билану сам Антон не доверяет ни разу, но Серёжа на самом деле более чем разумен, тем более за последние годы у виконта было множество шансов устроить тому подлянки.
А вот самому ведьмаку нужно двигаться дальше, на юго-восток Редании, скакать быстрее ветра, надеясь, что, несмотря ни на что, с Арсом всё хорошо. И он сможет сделать это уже днём, когда попрощается с Лазаревым в порту Новиграда, в который те вернулись буквально вчера утром.
— Если что, приезжай, — обращается тот уже на прощание, готовясь сойти на высящееся за спиной судно, — вместе с Арсением. Не знаю что будет дальше в мире, но с тем, чтобы не выдать его охотникам за колдуньями, мы с Камиллой вполне будем способны помочь.
— Спасибо.
Они обнимаются на прощание, и уже стоя на палубе Серёжа будет наблюдать за тем, как Антон рванёт бегом через порт и скроется среди толпы на торговой площади, оставляя за собой людскую суету. Того зовёт Путь, но вовсе не ведьмачий.
