***
Вокруг зелено, но не как на ярчайших лугах, разложившихся под сияющим солнцем и голубым безоблачным небом. Здесь всё кажется слегка иным, таким, каким будто бы и должно быть, просто сам мир не смог воплотить подобное в жизнь. Воздух густой, высокие сосны скрывают далёкое небо своими пушистыми верхушками, до которых глазам и не доглядеться. Всё вокруг кажется изумрудным, но вместе с тем Антон не видит ничего необычного. Лишь продолжает идти по земле, покрытой неприметным ковром мха. Сколько так продолжается понять сложно. Весь день? Час? Десять минут? Непонятно. Однако ноги бредут всё дальше, не собираясь останавливаться, ведь для того они и нужны, чтобы переставлять одну за другой, двигаясь вперёд к своей цели, из-за которой Антон, кажется, всё время только и делает, что бежит, не обращая внимания ни на что, даже на самого себя. Нет, он видит свои ноги, обутые в пару походных сапог, в которые заправлены ничем не примечательные кожаные брюки. Да и себя в целом тоже. Стоит глаза опустить ниже — вот, руки в кольцах, куртка на плечах, а пара мечей тяготят спину. Однако признаться, как он себя ощущает, ни в коем случае нельзя. Потому что путь нужно продолжать. Иначе никак. Тишина в лесу стоит особая. Может быть, не видно вокруг дичи, не слышно пения птиц или банального писка землеройки, но Антон не ощущает его вымершим, он не такой, как остров баюна, просто к нему никто не приближается. Может быть, боятся, или же ведьмак не желает видеть здешних обитателей. Хотя он сам ощущает себя одним из них. Потому что этот лес подходит Шастуну как ни один другой. Кто бы ему предложил помечтать об идеальном пейзаже, он бы показал именно этот. Для кого-то непримечательный, возможно, даже пугающий. Потому что вокруг нет ничего на многие мили. Только сосны, мох и лёгкий туман, оседающий на всём крохотными капельками влаги. Ведьмак не знает почему, но ему это нравится. Он идёт вперёд уверенно, быстро переставляя ноги, но вместе с тем вглядываясь пристально во всё, что его окружает. Можно было бы сказать, что всё одинаково: крохотные выбоины в земле, деревья и лишайники. Любой бы по такому месту начал бы бродить кругами, запутавшись в невидимых дорожках, что ему предлагает чаща. Однако Антон отчётливо видит, что каждый очередной его шаг приводит к новому месту, уникальному, красивому, хотя и похожему на прошлое. Он не петляет кругами, а идёт вперёд, только вот есть одна загвоздка, неуверенно скребущаяся в дальнем уголке черепушки. «И куда именно я иду?» — вот вопрос, который беспокоит, но не пугает. Потому что о цели он знает, но о том, где именно она, не имеет ни малейшего понятия. Однако его это не удерживает на месте ни секунды. Ноги идут всё дальше, сапоги выжимают из напитавшегося влагой мха воду, что так и норовит попытаться проникнуть через материал обуви, неприятно облепив холодком ступни. Никакого пути назад будто бы и вовсе не существует, оборачиваться не хочется, и вовсе не из-за кметских баек. Антон идёт путём, кажущимся единственным верным, словно бы невидимой нитью тянущимся меж деревьев, как будто бы желающих удачи одним лишь своим существованием. Однако впервые что-то привлекает его внимание, притягивает взгляд и впервые заставляет остановиться. Картина привычная для любого леса, луга и даже площади в центре оживлённого города. Всё потому, что на каждом правильном перепутье обязан стоять указатель с табличкой, на которой будет выцарапано нужное тебе направление. Антону он правда был нужен, да только представший перед ним оказывается бесполезным. Всё потому, что на пяточке меж нескольких сосен стоит одна лишь палка. Длинная, ровная. Только вот ближе к её верхушке на деревяшке осталась только лишь выбоина, к которой, скорее всего, однажды была пригвождена стрелка, а может быть даже пара или тройка таковых, повествующих, куда можно отправиться. — Да что же это такое, — вздыхает ведьмак, невольно обращая всё своё внимание к земле. Всё потому, что на подсознательном уровне понимает: есть шанс, что в столь непримечательном месте указатель просто-напросто сам прогнил и развалился, и его нынешнее состояние дело рук вовсе не мародёров. Долго вглядываться не приходится: в одном месте из-под мха торчит прогнивший кусок деревяшки, которую сперва можно спутать с веткой, однако лишь в случае, если ты не можешь отличить плоский и широкий предмет от длинного и по ширине округлого. Достать ту не составляет труда: изумрудный ковёр легко рвётся, позволяя ведьмаку дотянуться до никому, кроме него, ненужного клада. — Так… — отряхивает Антон ту от влаги и грязи, чувствуя, как те неприятно оседают на руках. Кажется, указатель и впрямь сам по себе развалился, начав загнивать от окружающей влаги. Сколько ни протирай деревяшку, разобрать написанное довольно проблематично, различимы всего несколько букв, из которых долго можно пытаться составить нечто внятное, что вызывает у Шастуна сконфуженное выражение лица, пока тот перебирает у себя в голове всё от «Огорода» до «Горегорода», ибо из имеющихся «Го» и окончания «род», меж которых пропущено ещё достаточно букв, ничего внятного, а кроме того известного, не выходит. Да, в мире множество деревень, возникающих и исчезающих без ведома Шастуна, однако со всеми теми поселениями на территории королевств Севера, что имеют право называться городами, он ознакомлен. — Бесполезно, — со вздохом кидает тот в сторону деревяшку, по которой совершенно непонятно, где этот самый «Город» находится. Да и вообще, существует ли он до сих пор — не известно. Наверное, проживай в нём кто, об указателе, даже в столь непримечательном месте, позаботились. Здесь же и говорить о нём больше нечего. — И куда прикажете идти? — спрашивает либо себя, либо собственные ноги, которые до того несли ведьмака через лес с завидным упорством, однако сейчас, словно бы пара отдельных существ, говорят: «Да откуда ж нам знать? Мы не голова, так что решай как-нибудь сам». Обидно, что до этого самого «Горегорода» не доберёшься лишь по одной причине — отсутствие чёткого ориентира, которого так сильно не хватает. Странствия могут иметь конечную цель, однако если не знаешь, где именно та расположена на карте, блуждать придётся вечно. В итоге, оглядев землю на возможное наличие иных деревяшек, что могли бы указывать на какие-нибудь известные локации, и не найдя таковых, Антон в итоге решает идти вперёд. Да, когда вокруг нет ни единой тропы, «вперёд» становится понятием крайне эфемерным, сводясь к одной лишь задаче — не возвращаться на уже пройденный путь, что должен всегда оставаться за спиной. А там… в итоге чего-нибудь он достигнет. Вдоль выбранного им «пути» нет никаких свидетельств чьего-либо иного присутствия. Ни отпечатков копыт, ни ног, что обязаны были бы остаться на ковре мха и репейника, нет неестественно изломанных ветвей, хотя откуда бы таковым взяться, если сосны высоки и только какие-нибудь циклопы или королевы эндриаг могли бы случайно с ними столкнуться. Однако чутьё подсказывает — он здесь не один, а на него, как известно, можно положиться. В конце концов, это не какой-то трюк, а совокупность всех чувств, обрабатываемых организмом. То, что ведьмаки способны улавливать магию, лишь усиливает диапазон возможностей. Сейчас же всё вокруг Антона слегка неясное, столь реальное и ощутимое, что разобраться кажется невозможным. Магия или нет — не имеет значения, потому что заострять внимание на том не хочется. «И впрямь не один», — понимает ведьмак, когда впереди, за высокими, поросшими зеленью стволами многовековых сосен, появляется огонёк. У того мягкое оранжевое сияние, совсем не похожее на блуждающие огни туманников, что заводят тебя в топи. Нет, это точно не они. Медальон молчит, да и слух не выдаёт в том ничего похожего на монстра, одно лишь тихое потрескивание слегка влажных дров. Те усыхают от окружающего их жара и выдают свои удивительные, уникальные мелодии, которыми не прочь насладиться ни один уставший путник. И может быть ноги ведьмака способны идти всё дальше, без остановки, по ощущениям чуть ли не целую вечность, тот берёт курс именно на него, на крошечный оплот тепла, твердящий одним лишь существованием: «Даже в чаще есть место человеку». «В конце концов, можно будет спросить дорогу, — думает ведьмак, переступая через крошечные кочки и бугры уверенным, но беззвучным шагом, который никто из обладателей простого слуха не мог бы услышать, — если это не бандиты. Там просто спросить не получится». Однако по мере приближения становится ясно, что это никак не могут быть бандиты или разбойники в привычном понимании. В худшем случае преступник, скрывающийся в лесах, не более. Хотя на самом деле именно такие могут нести наибольшую опасность, ведь мало кто в здравом уме будет беспричинно путешествовать по миру в одиночку. Не все, подобно ведьмакам, могут постоять за себя в случае, если случайно набредут на любителей резать глотки и отбирать кошельки. Мужчина же, сидящий у костра, не кажется ни одним из вышеперечисленных случаев. Уже за десяток шагов можно разглядеть, что тот безмятежно сидит у небольшого костерка, прямо на земле, не боясь за свои серые одежды, что, несмотря на свой непритязательный цвет, кажутся сделанными вполне добротно. Из хороших и крепких тканей, руками человека, прекрасно знающего своё дело. Хотя понять, что именно на нём, помимо мантии, довольно сложно, даже подойдя ближе. Мужчина не скрывает своего лица, а когда Антон сам собирается позвать незнакомца, то тут же упирается во взгляд тёмных карих глаз, что не может не удивить. Не только потому, что его тут же заметили, а сами глаза кажутся довольно необычными, хотя понять, что с ними не так, сложно, особенно когда отвлекаешься на столь внезапно возникший разговор, разрывающий собой густую тишину, в которую был погружен ведьмак долгое время. — Садись, поболтаем, — тон не приказной, да и голос сам по себе приятный, не навязчивый и чистый. Вновь ничего особенного, казалось бы, но вместе с тем сама первая фраза выбивает из колеи, буквально подкашивает ноги, что тут же считают это хорошей идеей и делают пару шагов в сторону, заставляя ведьмака присесть напротив, позволяя взглянуть на собеседника практически на том же уровне. — А я думал только дорогу спросить, — признаётся ведьмак, которому кажется, будто бы за что-то он должен зацепиться, хотя бы за одну деталь во внешности или поведении незнакомца, которая тут же выдала бы, что именно с ним не так. «Карие глаза, нос крючком, ну да, голова, бритая под ноль, — размышляет Антон, пытаясь выудить из возникающей в голове мешанины нужный ход мыслей, а то все они внезапно застопорились, заставляя своего владельца ловить их. Чувство схожее с тем, когда слов не можешь правильных подобрать, хотя всё чувствуешь и вроде даже понимаешь, но выдать не можешь. — И с котомкой нормальные люди обычно в путь не отправляются», — косит он взгляд в сторону непримечательного свёртка, лежащего неподалёку от владельца вместе с длинной палкой, более тонкой, нежели черенок от лопаты или грабли. — Мне не жалко подсказать тебе дорогу, однако, пока есть время, можно и передохнуть, что скажешь? — Скажу, что главное, чтобы ударение не на «о» падало, — шутка заезженная, но Антон на большее сейчас и не способен, в голове поднимается муть, стоит слишком сильно задуматься, а с этим он не может перестать усердствовать. — Тебе это не угрожает, по крайней мере, в обозримом будущем, ни в этом, ни в том, что было раньше, уж поверь. А вот того, кого ты ищешь, подобная учесть должна была настигнуть как минимум в прошлом сценарии истории, в этом же шансы пока пятьдесят на пятьдесят, — как ни в чём ни бывало отвечает мужчина, тот всё так же смотрит на Шастуна сквозь мельтешащие языки пламени, что в зрачках не отражаются. Слова окатывают холодным шквалом, что застаёт всегда в самый неподходящий момент где-нибудь далеко от любого прибежища. Даже туман, что стелился по застеленной мхом земле, проникал в голову и путал мысли, враз осел освежающими каплями росы, давая понять, что здесь не «что-то» не так, а общее «всё» сосредоточено на человеке, сидящем напротив. У того сердце не бьётся, грудная клетка спокойна, замерла, не пуская в лёгкие воздух, тот почти не шевелится, разве только шеей крутит, следя за ведьмаком. Спокойствие, что убаюкивало Шастуна будто бы бесконечно долгое время, проведённое в изумрудном лесу, вмиг пропадает. «Он знает?!» — проносится не то вопрос, не то осознание, что будоражит нутро, однако изо рта вылетает другое. — Кто ты? — Антон сам не ожидал, с какой хрипотой будут звучать его слова, однако на лице незнакомца можно заметить появившуюся кривую улыбку, в которой вроде бы и нет ничего отталкивающего, та даже не похожа на насмешку, однако красивой, тем более приятной, её назвать сложно. Всё потому что тот, кому она принадлежит, даже не пытается скрывать, что он не от мира сего. Хотя… может быть, как раз именно из-за этого. — Ты хотел спросить у меня вовсе не это, однако без представлений было бы не так удобно, тем более, когда я тебя знаю, а ты меня нет. Думаю, тебе будет вполне ясно, если я представлюсь Песочным Человеком, — руку не протягивает, однако поправляет край воротника, будто бы шерстяная ткань колет шею. За эти несколько мгновений Антон успевает выцепить взглядом у того татуировки на пальцах, похожие на руны, однако они точно не принадлежат ни алфавиту всеобщего, ни Старшей речи, даже с учётом всевозможных её диалектов. Знаки всё равно должны оставаться едиными, эти же отличаются настолько, что даже предположить нельзя, что означают. — Если ты тот, кем себя именуешь, то «человеком» точно быть не можешь, — хмуро отвечает ведьмак, чувствуя, как пальцы начинает покалывать. «Хотя это бред какой-то». Среди кметов на юге бытует глупая легенда, которую те рассказывают детям перед сном, когда глаза сохнут и сами стремятся захлопнуться, чтобы наконец провалиться в мир грёз. Будто бы это не физиология, в которой те нисколько не смыслят, а некое существо, что приходит к ним всем, прихватив с собой чудодейственного песка, что тут же их погружает в сон. Конечно же это бред. Глаза чешутся из-за того, что слёзные железы снижают свою активность за ненадобностью, а сам по себе сон есть не иначе как процесс отдыха организма и сознания, когда мозг может отключиться и переварить всю полученную информацию, сны же в свою очередь у обычных людей являются лишь его продуктом. Одних лишь сновидцев хаос наградил способностью видеть не собственные переживания, исковерканные и искаженные, а правду, которую невозможно подделать. — По определению, конечно, да, но не я себя начал первым называть Песочником. Прицепилось за годы. Люди всё равно никогда не запоминают моего имени, даже когда я его изменяю. — И какое же оно, твоё имя? «Имя, которое никому нельзя знать, — в это же время думает Шастун, рассматривая загадочную фигуру, что не отбрасывает тени от пламени костра, — попахивает гоэтией, если так, то он должно быть…» — Одно из них — о'Кси Мирон, о других тебе же будет лучше не знать, уж поверь, — откликается мужчина без угрозы, скорее искренне советуя остановиться на этом. Антон же и сам понимает, что в подобных случаях лучше не пытаться копать слишком глубоко, а то получится яма, в которой тебя самого и погребут заживо. — И откуда же ты знаешь, кого я ищу? — чуть склоняется ближе к огню Шастун, которого так же волнует и другой вопрос «Арс мог и даже сейчас может умереть?!». Мысли о том, что перед ним шарлатан, не возникает. Всё потому что этот «человек» точно человеком не является. Медальон молчит, но сам Антон теперь прекрасно чувствует и осознаёт, что перед ним некто гораздо больший, чем простой путник, которого можно просто так встретить на дороге, а что ещё куда более сомнительно — в огромном пустынном лесу. — Сам, думаю, замечал, что песок всюду забивается, хрен вычистишь, — усмехается тот, облокачиваясь на дерево за спиной и перекидывая ногу на ногу — самое активное, что он сделал за всю встречу. — А если без шуток, то работа у меня такая — всё знать. — Ты сказал, что можешь подсказать дорогу, — вспоминает начало разговора Антон и понимает, что ему правда это требуется. Откровенно говоря, оглядываясь назад и думая о том, что его ждёт впереди, парень понимает, что потерян в самом банальном из возможных смыслов. Цель есть, но вот как до неё добраться, понятия не имеет, только вот просто взять и спросить он не может, потому что если это одна из возможных «игр» … — Но ведь ничего не бывает просто так, верно? Как говорится, бесплатный сыр только в мышеловке. — Ты сообразительный, в этом не отличаешься от своего чародея. Однако что, если я скажу, что я тебя, Антон, не искал? — наклоняется тот ближе, отчего кажется, будто бы на ведьмака взирают прямо из огня, хотя взгляд остаётся прежним, глубоким, как бездна, но вместе с тем отчего-то привлекательным и даже, можно сказать, честным. Будто бы тот, кто назвал себя этим странным именем, говорит правду, потому что лгать ему ни к чему. — Я бы тебе не поверил, — врёт Антон так несуразно, что кто угодно бы это заметил, тем более существо, сидящее напротив. — Твоё право, — пожимает Мирон плечами, — но всё так и есть. Предназначение без понятия, что делать с твоим дружком, его сломавшим, не без помощи, конечно, но всё же. Так что вот мы оба оказались с тобой в одно время в одном месте, хотя и на разных сторонах. И тебе повезло, что на этом месте именно я, потому что в ином случае, пришлось бы платить, мне же достаточно и того, что случится. — Слишком неведанная щедрость. — Отнюдь. Таким, как я, зачастую интересно наблюдать, что станется с оставленными на доске фигурами, одной из которых стал и твой друг, — с ударением на последнее слово произносит мужчина, — я мало отличаюсь от того, с кем связался он, разве только использую одни лишь слова, чтобы вести свою игру. Если отказаться от могущества, то взамен можно получить больше свободы своих действий, — вздыхает тот, впервые показывая крупицу своих эмоций, в которых можно считать нечто сродни сожалению. — Потому мне не обязательно заключать договора, особенно с такими незначительными людьми, как ты, Антон. Уж прости, но ты простой ведьмак, вокруг вас всё одни лишь терни, и звёзд никогда не достать. Единственное, что важного ты сделал за свою жизнь, что повлияло на судьбы мира — это встреча с Арсением, если честно, то с его стороны то же самое. Единственное, что он важного сделал за эту жизнь, это встретился с тобой. Сперва Антону хочется вспылить, заслышав сказанное. Он сам, конечно, знает, что не является кем-то великим, что сам не стремится влезать в нечто грандиозное. Но разве то, чем он занимается, не важно? Разве он не спасал жизней, не предотвращал гибель людей и нелюдей? Если пораскинуть мозгами, то без него не было бы, к примеру, не только сотни или больше живых простолюдинов, но и нескольких дворян, а кроме того Лазарев не стал бы герцогом и, вполне возможно, сей пост сейчас перешёл бы уже к Билану. Но ладно он сам, он ведьмак, который звёзд с неба не хватает, но Арсений! Он ведь чародей, создатель уникальных големов, протезов, не последний человек в истории — это точно, как его заслуги можно так приуменьшать?! Однако слова об их встрече впиваются в разум, крючком цепляются, не давая возмутиться так, как хотелось в первое мгновение. — Что ты имеешь в виду? — А вот и вопросы, молодец, что начал их задавать, а то времени осталось не так много, — усмехается тот, но самому Шастуну не до веселья. — Выграновский уже говорил тебе, что твой друг решил побаловаться со временем. Вернуть то, что должно было оставаться мёртвым. И оно осталось таковым, время, знаешь ли, не так хрупко, как многим кажется. Старается исправлять все возникающие недочёты, так или иначе придерживаясь изначального плана. Только вот твоему Арсению, в отличие от его творения, предназначалось умереть чуть позже. Без постороннего вмешательства должен был создать портал в прошлое, что разметал бы его по кусочкам. Но благодаря чужой помощи, вы, те, кто никогда и ни при каких обстоятельствах не должны были встретиться, это всё же сделали. И вот теперь сломанное время без понятия, как поступить лучше, утилизировать переменную, когда она должна была умереть по изначальному плану, или же позволить ей вытворять, что вздумается, раз вы всё равно незначительны. Всё переплетено, но не предопределено, потому, что бы ни произошло дальше, это можно исправить сейчас. По рукам бегут стаи мурашек, холодящих нутро, несмотря на горящий и трещащий костёр, более не кажущийся приятным пристанищем для одинокого путника. Антон понимает не всё из сказанного, но основная суть доходит — Арсений может умереть и должен был бы, если бы не их встреча. — То есть мы с Арсом не должны были никогда встретиться, и тогда его Предназначением было бы умереть? — слова с трудом выходят из горла, и, если честно, Антон сомневается, что последние вообще покинули предел его рта, однако собеседник явно их услышал. — Именно. Вас свело вовсе не Предназначение, оно-то вам встретиться не давало, по крайней мере, обратить друг на друга должное внимание. Однако, стоило всё нарушить, как вы друг к другу приклеились и отлипнуть не можете, сколько не отдирай. Плохо ли это для мира? Не сказал бы. Ты не тот ведьмак, от которого зависит судьба всего Севера, а он не тот чародей, без которого остальные погибнут, и мир хочет угробить его только чтобы всё было точно так же, как раньше, вплоть до единой мелочи. А в этом, знаешь ли, нет особой нужды, обойдётся. «Предназначение» падает на сердце камнем, сминая в Антоне нечто возвышенное. Ему всегда казалось, что раз они встречались столько раз на Пути, то так и должно быть, что мир решил, что они должны быть вместе, потому что друг к другу привязаны нитями Судьбы или вроде того. И не то чтобы отсутствие этого имело значение, просто сейчас Антону становится страшно, что всё может оборваться. И ладно бы они никогда больше не встретились, но возможная смерть Арса где-то неизвестно где, кажется, может свести его с ума, как только он о ней узнает. А если они друг к другу не привязаны свыше, то, может быть, он не успеет? Если только… тот, кто подослан сюда этим самым Предназначением, не подскажет ему правильный путь. — Где Арс? — уверенно спрашивает Антон, готовый уже сейчас вставать и бежать, куда бы ему ни ткнули пальцем. Скажи ему кто года два назад, что он сделает что угодно по велению какого-то сомнительного незнакомца, назвавшегося Песочным Человеком, он бы тому в лицо рассмеялся или нахуй бы послал, смотря по тому, каким тоном эта фраза бы прозвучала. Но вот он, нервный и распалённый, готов ломиться куда угодно, просто потому что этот самый, как там его… Мирон говорит слишком складно. — И вот мы наконец подошли к главному, — произносит мужчина, распрямляя до того сгорбленные плечи. — Он не так далеко от того места, где ты сейчас. Всё же его судьба к твоей теперь привязана и от тебя же она зависит. Прозвучит глупо, но иди, куда шёл, на юго-восток, не дойдя пару миль до той, кого хотел проведать по пути, только есть одно «но» — не важно, кто тебя попросит помощи на пути, ни в коем случае не останавливайся, если хочешь его спасти, а ты хочешь. Я это знаю. Как не поехал с Лазаревым, так и на остальных не стоит тратить время в ожидании, пока не удостоверишься, что с ним всё в порядке, потому что сейчас дела обстоят далеко не так. Понял? От сказанного нельзя не почувствовать большую толику разочарования. «Иди, куда шёл», — слишком бесполезный совет, да и времени оказывать помощь незнамо кому у него нет, это ведьмак и сам понимает, потому ни в каких деревнях не останавливается, разве только спрашивает, не видел ли кто путника с чёрными волосами, голубыми глазами и потрясающей внешностью. Однако… припомнить, когда он это делал в последний раз, не удаётся. — А так распинался, будто бы прямо на карте мне и укажешь его местоположение, а так смысла особого в том, что ты мне сказал, нет, — встаёт с места Шастун, слегка пошатываясь, всё так же под наблюдением пары тёмных глаз, в которых рассмотреть всё так же ничего не удаётся, даже банальных отблесков или самих зрачков, не говоря о возможных глубинных эмоциях. В них даже возраст разобрать невозможно. Слишком велик относительно любого существа, блуждающего по земле. Даже реликты не столь похожи на бездонную бездну, как он. — Те, кто покидает это место забывают имена, цифры, даты, любую точную информацию, оставляя при себе лишь мысли, так что скажи тебе в скольких днях или часах от тебя находится Арсений, ты об этом всё равно забудешь. — Склерозом пока не страдаю, — фыркает ведьмак, хотя в голове вновь появляется неприятный туман, заставляющий мозг, как ни странно, работать активнее. — В таком случае, может, ты помнишь, где Граф? — спрашивает Песочник, оставаясь на месте, но теперь его голос будто бы звучит отовсюду, но не как брукса или кто иной, способный транслировать его прямо тебе в черепушку, нет… Просто понять, откуда он раздаётся, невозможно, хотя незнакомец сидит прямо перед ним, за костерком… от которого не идёт запаха копоти и дыма. — Он должен быть неподалёку, — силится вспомнить ведьмак, однако от этого всё становится лишь хуже. Реальность, кажется, распадается на куски, становится всё более и более мыльной. Руки тянутся протереть глаза, но это не помогает, а кроме того… обращая внимание на свои пальцы, Антон не может сразу понять, а все ли кольца на нём надеты, однако на правой руке видит отчётливо одно, то, которое должно покоиться на цепочке, мирно стукаясь о грудь при каждом шаге. — Но ты осознаёшь, что не понимаешь, где именно находишься, это нормально, почти у всех так, — произносит тот, поднимаясь на ноги впервые за их разговор, длившийся то ли пять минут, то ли целый час. Песочник поднимает свою котомку и закидывает ту на плечо, повесив на кончик своей длинной палки, собираясь в путь. — Думаю, этого тебе хватит, — собирается тот уже было оставить ведьмака, со стороны должно быть выглядящего просто отвратительно, потому что Антон, кажется, вот-вот вновь упадёт на землю, однако, уже занеся ногу, дабы продолжить свой путь по лесу, устеленному зелёным ковром, тот всё же оборачивается. — Знаешь, ты меня об этом не спрашивал, но, думаю, мы с тобой никогда больше не встретимся, незачем всё же, но считай это подарком, чтобы спалось лучше, я же всё-таки, как говорят, Песочник, — усмехается тот, заставляя Антона, щурясь, фокусировать на том внимание, говорить сейчас уже даже не получается. Он теряет связь с миром, своим телом и самим собой. — На тебе нет никакого проклятия, и никто из твоих друзей не обязан умирать раз в двадцать лет. Хотел бы я сказать, что в мире совпадений ноль, но это вовсе не так. Антон уже плохо видит и слышит, чувствуется, как отчётливо болит спина, замёрзли ноги и гудит голова, однако ему удаётся уловить слова того человека, чьё имя припомнить не удаётся. Он за них благодарен, и в этот раз верится вновь с лёгкостью. Потому что искренне хочется, чтобы так и было. Потому что, если так, то они с Арсом смогут ещё жить долго и счастливо, главное, его спасти, только вот… где он сам? Где… Голова гудит, хочется попрощаться, поблагодарить Песочника, но чем больше у Антона желаний, чем больше он сопротивляется мороку, тем сильнее он его поглощает, разрывая связь с этой реальностью, в которой был слишком красивый, но не впечатляющий зелёный лес, где не было запахов, где он не задумывался откуда и куда шёл, знал лишь только цель — найти Арсения. В этой реальности незнакомец накидывает на себя капюшон серой мантии и, прихватив правой рукой край палки, уходит, оставляя ведьмака одного и запевая песнь, что тихо шепчет на краю сознания, заставляя забыть наконец, как именно он сюда добрался, как выглядел Песочник, что было написано на табличке. «Утомлённые днём Мы поём колыбельные для тёмных времён. Что ещё остаётся нам, Смысл бороться? Сила тьмы восстаёт со дна. Спи спокойно…» Всё, что он помнит, так это пара самых важных мыслей, которые терять ни в коем случае нельзя: к Арсу нужно торопиться, и тот не умрёт из-за проклятья, разве только из-за Предназначения, которому нужно идти наперекор.***
Утро не приветствует ни золотистыми лучами, ни трелями птиц, хотя их и можно расслышать, если постараться, только всё, что заботит едва разлепившего глаза Антона, так это то, что проснулся тот вовсе не в прекрасном расположении духа. — Да твою же мать, — бормочет тот, пытаясь пошевелить ногами, что замёрзли в отсыревших за прошлый день сапогах, которые ведьмак по глупости не снял и не просушил, а теперь это вкупе с неудобным сном на старой, полуразвалившейся циновке в схроне под землёй вылилось в то, что ноги сводит. Однако, к сожалению, переночевать на поверхности было бы проблематично. Весь прошлый день моросил гадкий мелкий дождь, больше похожий на огромные капли тумана, повисшие в воздухе, так что весь мох, на котором можно было прекрасно заночевать, избавив себя от болей в спине, пропитался влагой. Здесь тоже не слишком приятно: воняет гнильцой, старыми трухлявыми деревяшками, из которых сделаны укрепления, а ещё промокшей кожей куртки, которую тот всё же удосужился снять заранее, и сапог, которые приходится стягивать сейчас, периодически шипя, когда мышцы ног начинают бунтовать, вздрагивая и напрягаясь под кожей сами по себе. Очень неприятно, особенно когда устал так, что никакие передышки не помогают. Откровенно говоря, Антон заебался и затрахался в конец, кто угодно на его месте уже послал бы всё на хер, заявляя, что ещё немного, и такими темпами он копыта отбросит. Потому что даже для ведьмака иногда наступает момент, когда понимаешь, что живёшь на пределе, выматывая себя эмоционально и физически. Только вот иначе нельзя. За последние пять дней он практически пересёк Реданию поперёк, стараясь не приближаться слишком близко к северным её рубежам, где уже вовсю идёт попытка отгрызть как можно больший ломоть от разваливающейся Темерии. Однако ладно бы просто отбивать себе задницу в седле, но в последние пару дней, проезжая мимо городов и селений, он не мог успокоиться, не спросить, не видел ли кто путника черноволосого, голубоглазого, носящего вполне возможно, что необычные одежды. Пару раз, бывало, его посылали на пики точёные, кто-то фыркнул, пробубнив, мол, слишком часто нынче ведьмаки каких-то черноволосых красавцев и красоток ищут с необычными глазами, другие же обычно отмахивались, ибо им не до того. И их понять можно: по стране происходит немало зверств, и чем больше города, тем сильнее в них видны ожоги Вечного Огня. Вчера, завидев на своём пути старую табличку, гласившую, что совсем недалеко находится тракт на Третогор, Антон скрепя сердце оставил её позади. В голове понимал, что Арс бы туда не направился, однако отсюда и возникает вопрос: куда именно? Куда должен сломя голову нестись ведьмак, чтобы его найти? Потому что на самом деле идей в его голове не было ни одной, кроме разве что той, что чародей мог направиться в поместье, что было бы логично, если не одно «но» — если тот всё же оказался именно в Редании, а не Каэдвене, то возможности таковой нет, по крайней мере, без портала, что перенёс бы мимо развернувшихся военных действий. А его создание в нынешних реалиях Севера маловероятно. Не известно, как обстояли дела летом, но сейчас служители Вечного Огня позаботились о том, чтобы искажения стояли практически везде, где есть они сами. Антон уставший и, честно сказать, потерянный. Потому, параллельно поискам Арса, тот решил, что можно нагрянуть и к старой знакомой, надеясь, что с ней всё в порядке. По крайней мере, это хотя бы какой-то ориентир в то время, когда ведьмак не знает точно, что ему делать, когда, считай, добрался уже до северо-восточной части Редании, о которой говорил Выграновский. Обувь шипит от нагрева игни, явно от того портясь, но уж лучше так, чем продолжать мёрзнуть. Антон бы ещё и сами ноги свои попытался бы таким образом согреть, да боится пятки подпалить. Они ему ещё понадобятся в ближайшее время, когда он вновь просунет ноги в стремена и пустит Графа галопом прямо по лесу, в котором нет даже троп. Кто угодно бы, глянув на подобного всадника, решил бы, что тот не иначе как безумец. Откровенно говоря, Шастун скоро такими темпами начнёт сомневаться в своей адекватности. Когда дело сделано, а все вещи вновь тяжелят спину, ноги и торс ведьмака, наступает время выползти из схрона, в котором не было абсолютно ничего ценного или интересного, даже старых ржавых мечей или горстки бесполезных глифов не завалялось. Максимально аскетичное местечко, расположенное, как ни странно, под поверхностью вполне симпатичного соснового леса, что предстаёт перед Антоном, стоит подняться по трухлявой лестнице и поднять поросшую, как и всё здесь, мхом крышку, скрывающую проход вниз. — Ну как, тебя, надеюсь, дождь не настиг? — стоит выйти на белый свет, как ведьмак тут же видит Графа, в ожидании склонившего голову к люку, тому, кажется, было одиноко ночью, однако затащить коня вниз было бы невозможно в любом случае. — Мне там, если честно, тоже ни разу не понравилось, — треплет он того между ушей, чувствуя, что тот на ощупь может быть и сухой, но жутко холодный. Температура ночью явно опускалась может быть и не до ноля, но до градусов десяти так точно. «Хорошо, что он голем», — размышляет Шастун, всё равно ощущая эфемерную вину, скручивающую желудок. Хотя, вероятнее всего, это чувство голода. За последние дни он стал напоминать Арса ещё в начале их знакомства, с одной лишь разницей — Антон поесть банально не успевает, а после забывает, когда успевает урвать минутку отдыха, в которую предпочитает отоспаться. — Надо будет, если набредём на деревню, купить что-нибудь про запас, — бубнит тот, начиная рыться в седельных сумках, к которым всё же приходится склониться, ведь Граф всё так же лежит на земле, подогнув под себя ноги. С собой у него разве что горстка сухарей, которую приходится нехотя достать и начать жевать без энтузиазма, разместившись рядом с жеребцом. Искать какие-нибудь грибы или собирать ягоды было бы слишком большим расточительством времени, потому остаётся довольствоваться безвкусным сухпайком, выделив себе на это пару минут, когда можно просто смотреть в пространство, особо ни о чём не думая. Однако этим утром мысли не выветриваются, а наоборот. Подкрадывается странное ощущение, будто бы на этом самом месте он как будто бы с кем-то разговаривал. Оно колется в сознании, заставляя ведьмака смутиться и оглядеться по сторонам. Ничего особенного, сосновый лес, покрытый мхом, напротив — старые следы костра, бывшие здесь ещё вчера, когда ведьмак дошёл до известного схрона. Хотя как набрёл… он ведь ехал на Графе, да? А потом… — Херня какая-то, — откладывает тот в сторону мешочек, чьё наполнение с большим успехом карябало дёсны. Почему-то в голове всплывает сразу два образа вчерашнего дня: первый, наиболее логичный, когда он заехал в один небольшой городок, в течение минут двадцати переспрашивал трактирщика и местных старожил на наличие чужаков и отправился дальше, выбивая грязь из-под копыт Графа, которой, будь тот обычной лошадью, был бы уже загнан даже не в мыло, а вусмерть. Потом пересекал лес напрямую, чтобы сократить дорогу, набрёл до указателя на Третогор, а после вспомнил о схроне, где и залёг, оставив жеребца на поверхности. Вроде бы всё должно было быть так, но вместе с тем… Ведьмаку кажется, будто бы он брёл бесконечно долго, в одиночку, что уже кажется бредом. — Ложные воспоминания через сон, не удивительно, что я даже просыпаюсь заёбанный, — осознаёт Шастун, устало проводя рукой по заспанному лицу, побуждая в себе желание умыться, ибо оно покрыто тонким слоем кожного сала, к которому наверняка успели прилипнуть какие-нибудь пылинки и песчинки, спасибо ночёвке почти на земле. Ложные воспоминания, по мнению Антона, та ещё гадость, зачастую образующаяся из-за дикой усталости и проживания своих проблем во снах, однако не закопаться и не разобраться, что к чему, он не может, хотя вроде как и так должно быть понятно, что всё, где он был без Графа, должно быть ненастоящим, хотя и кажется вполне обычным, даже встреча с незнакомцем. «Как он там вообще звался?» — пытается припомнить Антон его внешность или имя, но выходит плохо. Смутное серое пятно одежд, котомка, лысая голова. В общем, ничего особенного, наверняка образ собирательный или взятый с какого-то незнакомца, о котором он успел позабыть. Только вот имя раздражающе вертится на языке, заставляя напрячь все извилины, потому что внезапно это кажется важным. Хотя с чего бы? — Он же вроде представлялся, как там его… «Всюду забивается», — вспоминается фраза, брошенная будто бы в шутку, однако прекрасно отражающая суть. — Песочный Человек, — шепчет Антон, переводя взгляд к тому дереву, у которого сидел незнакомец. На секунду ведьмак перестаёт дышать. Потому что подобные вещи обычно не снятся просто так. Особенно когда голова забита вовсе не легендами или же банальными ведьмачьими делами с убийством монстров и иже с ними, а поисками Арсения. Вопрос о реальности ложных воспоминаний отлетает, становясь фактом, от осознания которого тот нервно вскакивает на ноги, начиная оглядываться в поисках следов или чего-то подобного, естественно не находя ничего. «Потому что это был сон», — а во снах, как известно, порой обитают демоны. — Граф, поехали, — но конь поднимается на мгновение раньше произнесённых слов. Чувствует, что сейчас Антон настроен ещё более решительно, чем раньше. Всё потому, что ведьмак помнит, о чём ему говорил Песочник на этом самом месте. О том, что медлить нельзя, потому что Арс в беде. Сомневаться во сне теперь не приходится. Потому что в нём не к чему придраться, а кроме того, кем бы ни был в своей сути тот «человек», он не призывал к жестокости или глупости, это точно не был хим или кто-либо иной из демонов, манипулирующих людьми. Антону сказали двигаться тем путём, которым он и собирался, лишь с той поправкой, что медлить ни в коем случае нельзя. Потому он вскакивает на Графа, пуская того в путь с бешеной скоростью, которую в подобных местах не мог бы развить ни один живой конь, что тут же бы врезался в ствол одной из множества сосен, что в скором времени сменяются смешенным лесом, в котором появляются овраги, которые жеребец перепрыгивает, совершенно не раздумывая, а ведьмак доверяет тому выбор дороги. Потому что сам погружен в мысли, что отвлекают даже от периодической тряски, что с легкостью может выбить из седла. «Если Песочник — это не бред, то Арс не более чем в дне пути отсюда, но где именно? Деревни далеко, из крупных городов ближайшие всё тот же Третогор и Дракенборг, но до второго я не должен доезжать, как ни посмотри, он дальше. Однако он сказал, что именно по дороге, а не в самой точке назначения. Или всё же сказал?» Воспоминания размыты, как оно и бывает. Стоит разлепить глаза, как разве что можешь уловить общую суть происходящего, спасибо, что основные мысли всё ещё при Антоне, иначе всё было бы зря. Только вот сердце не на месте, скачет в грудной клетке резвее Графа. Всё потому что о смерти они тоже говорили, о том, что от ведьмака сейчас и зависит возможная судьба чародея. Время постоянно было краеугольным камнем, теперь же и до Антона дошла вся его важность и опасность. Кто-то на месте Антона может быть и задумался, что да как, а у него же каждая секунда слишком важна, и, раз так случилось, что какого-то лешего ему решили помочь, что он возможность не упустил, будет рваться вперёд, как и посоветовали, несмотря ни на что, потому что страх — одна из сильнейших эмоций, способная кнутом подбивать, заставляя позабыть обо всём, что теперь имеет мало значения. Потому, проснувшись утром в сосновом лесу, он уже успел вместе с Графом преодолеть не один десяток миль к наступлению дня, даже не заметив всех прошедших часов. Однако они оба, что конь, что всадник, оказались недостаточно внимательны, как только выехали на дорогу, небольшую, знакомую ведьмаку, это одна из тех, что своим серпантином ползёт, как и многие здесь, в сторону Третогора — столицы Редании — от одного из здешних небольших городков, как помнит сам Антон, вроде как от крепости Эгремон на границе. Медальон не дребезжит, однако ведьмак чувствует приближающуюся опасность за мгновение до того, как та его настигает в виде пары стрел, что могли бы пройти промеж глаз, несмотря на огромную скорость, с которой скачет Граф, который тут же ржёт, в безуспешной попытке увернуться. Антон успевает разве что сгруппироваться и слететь с седла на землю, чувствуя затылком, как пара стрел пролетела мимо, буквально в дюйме от уха, другая же успевает врезаться в бок жеребцу, вставшему рядом с хозяином. Раздаётся режущий по ушам звон стали о сталь, пугающий ведьмака сильнее, чем возможность быть самому подстреленным. — Граф! — мечет он взглядом в сторону жеребца, попутно выхватывая из ножен кинжал и ставя квен, жалея, что тот нельзя наложить и на голема. Хотя он, кажется, в порядке: пара стрел лежит под копытами, разве только шерсть в паре мест на рёбрах оказалась чутка подрезана, заставляя в мгновение облегчённо выдохнуть, а вместе с тем вскипеть от гнева. Не нужно даже глядеть на оперение или выискивать противников взглядом, чтобы понять, кто те сукины дети, что решили устроить засаду в лесу на проезжающих мимо путников. — Я обычно не охочусь на белок, но сегодня могу сделать исключение! — кричит в ту сторону, откуда прилетела пара стрел, что чуть не поразила его самого, и, кто бы там ни сидел, Антон слышит шелест деревьев, создаваемый точно не ветром, тут же для убедительности доставая левой рукой арбалет. Не слишком удобно, зато чуть что, хотя бы до одного он точно сумеет достать. — N'te think que only aen seidh caen spar! — фраза на Старшей Речи нужна скорее лишь для того, чтобы выбить эльфов из колеи, ибо те обычно не долго думают над вторым выстрелом. Антон замер в ожидании, не шевелясь, но прислушиваясь к окружению, мешает только стучащее в груди собственное сердце и Граф, зло бурчащий за спиной, но коня понять можно — ведьмак чувствует себя точно так же. Больше далеко не испуганно, а зло. Честно сказать, обмудков, что решили встать у него на пути будто бы потехи ради, хочется всё же прирезать, жаль только, что против эльфов с луками так просто не попрёшь, когда у тех численное преимущество. Их слышно едва-едва, скорее даже чутьё подсказывает, что тех точно не четверо, а больше. — Ничего страшного, хотя как бы ну, нихуя себе. Парни, у нас тут ведьмак! — слышится из кустов позади Графа мужской голос, сопровождаемый шуршанием веток, после чего кто-то явно с этих самых веток спрыгивает, когда раздаётся глухой стук об землю. — Кого только не встретишь, — раздаётся голос с другой, и этот Антон точно признаёт знакомым, — однако неловко вышло, — из-за деревьев с его стороны, шагах в тридцати, появляется светлая макушка со слишком короткими для эльфов волосами, хотя уши там точно острые. — А не пойти ли вам нахуй со своим «неловко», — опускает ведьмак кинжал из боевой готовности, хотя в ножны не убирает. Этих придурков всё равно хочется порешать из-за ещё не стихшей злости, хотя разумом понятно, что в этом смысла уже нет, по крайней мере, те драку сейчас не затеют. — Ой да ладно тебе, Шастун, столько лет не виделись, а сразу на хуи посылать, разве ж это дело? — выходит наконец на дорогу брюнет, за несколько шагов огибая Графа, с которым тот, похоже, устраивает недовольные и удивлённые переглядки, чтобы оказаться на виду у знакомого. Не то чтобы они были друзьями, но в одной таверне Старой Вызимы бывало выпивали. — А вы мне с ходу предлагаете пики точёные, и знаешь, парочка из них вообще-то попала в Графа, — проводит ведьмак рукой по тем местам, с облегчением понимая, что до мяса и впрямь не достало. «Надеюсь, отрастёт», — пальцем задевает тот получившиеся выбоины и зло взирая на ушастого и узкоглазого виновника. — Нурлан, а я ведь говорил, что затея отстреливать вообще всех проезжающих этим путём полнейшая херня, — подходит ближе блондин, — ты это, извини короче, Тох, — протягивает эльф руку в приветствии, которую Антон всё же пожимает, оглядываясь на ещё нескольких белок, уже незнакомых, что тоже повыползали из леса глянуть, кто там проезжал такой, что сбил их ежедневные планы, в которых на первое место выходят грабёж и убийство. — Клянусь, будь вас здесь меньше и не будь мы знакомы, я бы пустил сталь в дело, — принимает тот всё же рукопожатие, в глубине души разочаровываясь сложившейся ситуацией. Белок ведьмак, честно сказать, не уважает и, мягко сказать, недолюбливает, стараясь игнорировать, но когда это твои знакомые, а по совместительству друзья друзей, то приходится держать себя в руках. — Ой, да ладно тебе, с тобой же всё в порядке, с виду, как по мне, да. Даже конь твой какого-то хера живой, так что бычить здесь даже не на что, — произносит Нурлан, собираясь было подойти ближе, как Граф на того крысится и щёлкает в его сторону зубами, явно не намереваясь подпускать к себе и хозяину столь наглого индивида, что веселит стоящего рядом Славу. — А говорил, что у тебя с лошадьми всё хорошо! — Да это просто бешеная скотина, — решает остаться тот на своём месте, хотя эльфу подобное явно не нравится, ведь они находятся на обозрении у тех, кто, судя по всему, считает его лидером их шайки. — Ты поосторожнее со словами, Граф поумнее многих из вас будет, и не забывай, что ты в него попал, так что смотри, чтобы он тебе пальцы в случае чего не отгрыз, — из Антона всё ещё яд хлещет, и в таком состоянии тот легко может завязать драку вновь, у самого Нурлана характер тоже не сахар, что понимает и Слава, умудрившийся в этом положении остаться как-то на обочине конфликта. Наверное потому, что и раньше Антон с ним никогда особо ссор не имел, даже когда вся нелюдская компания по зиме напивалась в таверне «Под кудлатым мишкой» в храмовом квартале. — Нет, ну если мы хотим поболтать, то с дороги лучше отойти, мы тут, однако, делами заняты, — не успевает Сабуров что-то ещё ответить Антону, как Комиссаренко тянет ведьмака в сторону, а тот всё же поддаётся, краем глаза видя, как стоявшие неподалёку эльфы собирают оказавшиеся на земле стрелы, чтобы в дальнейшем не вызывать подозрений, и одного из них Нурлан оставляет за главного. Непонятно, как именно тот умудрился получить под своё весьма условное командование нескольких остроухих, но, похоже, в роль вжился прекрасно, даже волосы начал отращивать, те теперь спускаются чуть ниже плеч, подвязанные в хвост, чтобы не мешались. — И какие дела, кроме грабежа торговых караванов, могут быть у белок? — тут же спрашивает Антон, который не понаслышке знаком с простой истиной — скоя’таэли зачастую не иначе как бандиты, которым наплевать на самом деле на разборки нелюдей и людей, если их банды состоят не из древних стариков, заставших времена, когда лысые обезьяны ещё не появились на Континенте, а воевать за территории требовалось разве что с краснолюдами и гномами. Такие же, как Нурлан и Слава — полукровки, дети нечистых кровей, которым и пары веков не наберётся, зачастую о «свободе» даже и не думают. — Шастун, ты уже правда достал, хочешь, уёбывай, мне насрать, но, если считаешь себя другом Макара, то тебе бы лучше остаться, — плюётся фразой мужчина, прибавляя ходу по лесу, оставляя ведьмака и эльфа позади от греха подальше, на что последний тяжко вздыхает. Антона же вмиг прошибает от упоминания друга, о местоположении которого тот мог разве только гадать и проведать которого в Вызиме нынче не смог бы в любом случае. — О чём он? Что с Макаром? — тут же поворачивается он в сторону Славы, которого, если честно, при любом раскладе среди белок не ожидал бы увидеть. Тот, конечно, не терпила и не тихоня, однако по нраву на лесного разбойника меньше многих других знакомых нелюдей смахивает. — Ты, Антон, вообще много чего пропустил. — Ну извините, не могу быть везде и сразу, — фыркает тот, но тут же прекращает, потому что, судя по словам Нурлана, проблем на несчастную русую макушку сейчас свалится ещё больше. — Не, я-то это понимаю, жизни у нас у всех, особенно сейчас, то ещё дерьмище со своими проблемами. И охотники за колдуньями её проще не делают. «Так вот оно что», — тут же понимает Шастун, к чему клонит Слава. — Так его схватили? Он живой? Как вы вообще умудрились?! — тут же хочет он узнать всё и сразу, на что эльф лишь грустно усмехается. — На вопрос живой ли он, я бы ответил «да», хотя на все сто не могу быть уверен, а на «как» могу сказать лишь то, что когда мы устроили налёт на караван, перебравшись недавно из Темерии в Реданию, то как-то не учли возможность того, что это были не просто поставки для местного храма Вечного Огня, а обозы, набитые добровольцами для ордена. В общем, ситуация вышла из-под контроля. Так что тех, кого не грохнули, с собой забрали. Мы думаем, что должны будут в Третогор вывезти на показательные казни. А то чародеев для этих дел не напасёшься, а вот нелюдей достаточно. Под ногами хрустят тонкие веточки, ломаясь под ногами и копытами. Внутри Антона тоже что-то трещит, вероятнее всего по швам, боясь в клочья разлететься, не то сердце, не то уверенность и надежда, вокруг которых и так витал страх, не дававший им по сторонам разбежаться, но теперь тот начинает медленно, но верно их пожирать, обращая в себе подобное гадкое ощущение беспомощности. «Макар, Арсений… вашу ж мать», — хочется ударить дерево, однако он только лишь сильнее вдалбливает подошвы в рыхлую землю, оставляя за собой чёткие следы, по которым даже слепой бы смог их выследить, но плевать бы Шастун на эту возможность хотел. Всё потому, что его одолевает ужас от «невозможности» быть в двух местах одновременно. Вспоминается один из последних разговоров с Димой. Позов тогда ещё утверждал, что чародей прекрасная партия ведьмаку, потому что за того волноваться не придётся. Всё в итоге обернулось совсем наоборот. — Что, блять, Макар вообще забыл среди белок, — тихо шипит Антон скорее для себя, попутно пиная неудачно попавшийся под ногами камешек, однако эльфский слух тоже достаточно неплох, чтобы всё прекрасно расслышать, идя рядом практически нога в ногу. — То же, что и большинство парней из Старой Вызимы. Вариантов не особо много было и каждый распрекраснее предыдущего. Сдохнуть из-за «чёрных» или же присоединиться к ним. Или же свалить в Реданию и стать одними из белок. Вика в этом плане не больно прихотлива. Ей что краснолюд, что низушек, что полукровка, главное, чтобы не человек. Антон понимает, почему так случилось. В нынешние времена многие, кто не способен отречься от всех сторон сразу, вынуждены искать себе пристанища и компании, чтобы банально выжить. Однако принимать факт того, что в этот самый момент он должен был по-хорошему ехать дальше, ни на что не обращая внимания, заставляет выходить из себя, несмотря на полный комплект колец на пальцах. Думать холодно и рассудительно не получается, хотя в подобной ситуации следовало бы. Потому что каждый шаг, что он делает вглубь леса, туда, где наверняка расположился лагерь белок, отдаётся в сердце тяжёлыми ударами, твердящими, что он поступает неправильно. Что он предаёт Арсения, которому, чтобы с ним сейчас ни происходило, наверняка нужна помощь. Но и игнорировать пленение Макара просто невозможно. — Вы собираетесь его вызволять? — спрашивает ведьмак, уже издали слыша, как за очередным пригорком, поросшим огромными многовековыми деревьями, кипит жизнь, хотя не то чтобы «кипит», так, тушится на медленном огне, судя по монотонности разговоров, свисту железа о точильный камень и стуку колотушки. От дороги в лучшем случае три сотни шагов, но там даже и не заподозришь о наличии поблизости подобной опасности. Сперва хотелось по привычке сказать «мы», даже притом, что со здешними обитателями он мало знаком, в отличие от друга. Просто, когда что-то касается близких, Антон привык разбираться сам, не дожидаясь остальных. Только в этот раз язык не повернулся сказать именно так, ведь неуверенность в том, как именно следует поступить, захлёстывает волнами и топит в раздражении, сомнении и стыде. — Ну, мы вообще не просто так в засаде сидим. По идее вот повезут его куда-нибудь на публичную казнь, тогда и вытащим, — пожимает плечами Слава, будто бы это само собой разумеющееся. Они забираются по крутому холму, склон которого порос мелкой растительностью, среди которой можно увидеть и приземистые кусты крапивы, что были бы не прочь пожечь чьи-нибудь оголённые лодыжки, однако не в этот раз. В этот раз им достаётся от копыт Графа и споткнувшегося от шока ведьмака, вылетающего с небольшой, успевшей протоптаться за последнюю пару недель, тропки, ведущей к расположившемуся дальше лагерю. — И всё?! — Антона же подобное заставляет глядеть на того ошарашенно, не понимая, почему эти лесные маразматики оставляют всё будто бы на волю случая. — И всё, — звучит сверху женский голос, что тут же привлекает внимание Шастуна, не заметившего, что к ним успел кто-то ещё приблизиться. Девушка сидит на ветви, свесив вниз ноги, облачённые в высокие сапоги из тонкой кожи, через чью подошву наверняка чувствуется каждый камешек и прутик под ступнями. Антон понимает, что в таком быть бесшумным и лазить по деревьям гораздо удобнее, однако сам, представляя подобные ощущения, лишь морщится внутри. Хотя для эльфки такое наверняка привычно. Особенно, если ей не одна сотня лет, а судя по всему, так и есть. Уж больно острые и длинные уши, раскосые глаза и резкие скулы. Человеческого в ней крайне мало, если вообще есть. Давненько подобные экземпляры не попадались. — Нурлан не соврал, сказав, что к нам наведался ведьмак, — будто бы беззаботно болтает та ногами, продолжая восседать на высокой ветви, сливаясь с окружением. Зелёные лосины и туника прекрасно гармонируют с коричневыми ремешками, стягивающими подобие лёгкой кожаной брони, в которую та одета. Даже повязанная на голове бандана способствует лишь тому, что она растворяется на фоне кроны, собравшей себе палитру летних и осенних красок. — Скажи, а ты всё своё время проводишь там? Или это такой способ впечатлить ведьмака? У нас, если честно, стандарты чуть повыше, чем белки на деревьях, — кричит той Антон, понимая, что скорее всего сия особа и есть их главная. Зачастую, как ни странно, у скоя’таэлей лидеры их шаек сами первыми лезут проверить, кто к ним наведался. — Ой, да ладно тебе язвить, давай сойдёмся на том, что друг моего друга — мой друг. О тебе ж, наверное, Макар рассказывал, — спрыгивает та с ветки без какого-либо показушничества, просто на обе ноги, оказываясь шагах в десяти от Графа и Антона со Славой, тоже не выглядящим удивлённым. — А вот о тебе он не успел, — протягивает Шастун руку, которую эльфка без промедления жмёт в ответ, скрипя надетыми на тонкие, но сильные ладони перчатками. — Этим я могу и сама заняться. Вика. — Антон. — Вот и славненько, vatt'ghern, — отпускает та его руку, разворачиваясь обратно к лагерю, до которого всё же нужно ещё дойти, хотя по звукам тот должен начаться вот-вот. — Не скажу, что я тебе рада, но надеюсь, тебе можно будет доверять. «Не будет», — будь на месте ведьмака кто более простой, наверняка повёлся бы на игривый тон и поведение эльфки, однако стоит прислушаться, вдуматься, буквально докопаться до некоторых её ноток голоса, как сквозь игру беззаботности просачивается осторожность, присущая тем, у кого шкура успела побывать за долгие столетия не под одним ударом в спину. И, может быть, эта самая спина сейчас и маячит у него перед носом, но она далеко не беззащитна. У эльфки на поясе кинжал, не Антонов грубый рондель, а изящный, слегка искривлённый на манер зерриканских, и, конечно же, лук с колчаном стрел. Как говорят тролли: «Эльф с луком хороший. Как помидоры». — Я бы и не задерживался у вас, не то чтобы очень жаловал лагеря белок, — компания наконец доходит до вершины холма и перед глазами Антона предстаёт довольно избитая картина, которую с лёгкостью можно встретить в большинстве лесов, через которые пролегают плохо охраняемые тракты, по которым всё же некоторые безответственные и скупые купцы решают провезти свой товар в отсутствии должной охраны. — Но для начала переговорил бы с тобой по поводу одного дельца. — Гадать не нужно, какого именно. Девушка вся во внимании, хотя и не оборачивается, направляясь вглубь небольшого лагеря, состоящего в лучшем случае из семи шатров, между которыми иногда попадаются его обитатели, среди которых далеко не только эльфы. Одного из них, конечно, можно заметить сидящим у костра и мастерящим стрелы, тот отвлекается разве только на то, чтобы кивком поприветствовать Вику со Славой и скептично оглядеть непрошенного гостя. Отношение к ведьмакам у многих из них в лучшем случае скверное, если те сильно цепляются за свои корни и не терпят «лысых обезьян» ни при каких обстоятельствах. Даже наличие мутаций не мешает им целиком и полностью приписывать их к ненавистным dh'oine, здешние же, вероятно, не столь радикально настроены. Кроме одинокого эльфа у костра, виднеется ещё парочка, коротающих время на импровизированном стрельбище, состоящем разве что только из мишеней из кривых соломенных кукол, издали напоминающих гуманоидные фигуры. Стоит пройти чуть дальше, как внимание привлекает ритмичный стук наковальни, а где скрежет металла о металл, там и кузнец, которым оказывается какой-то неизвестный Антону краснолюд, ворчащий о том, сколь плоха здешняя созданная наспех печь, с которой нормально работать невозможно. В итоге тот оглядывает проходящую компанию, тут же подзывая к себе Славу, называя того «бездельником», видимо потому, что возиться с заклёпками на чьих-то доспехах сегодня была его обязанность, но вместо этого эльф самовольно пошёл себя развлекать попыткой подстрелить какого dh'oine, угодившего в засаду. В итоге, закатив глаза, под Викино «иди давай» тот присоединяется к многострадальным попыткам довести печь до нужной температуры. — А у вас здесь с дисциплиной не больно ладно, — подмечает ведьмак, оставшись с той наедине, если не считать Графа, активно рассматривающего, что творится в округе, хотя интересными эти пейзажи назвать никак нельзя. — Они все пришли ко мне добровольно и по мелочам с бытом способны разобраться сами. Моё дело направлять их так, чтобы те не померли на выбранном пути, — направляется та явно к одному из стоящих в центре небольших шатров, растянутых меж деревьями, однако стоит повернуть слегка за угол, как оттуда на Антона чуть ли не налетает мелкое нечто, за которым хмуро плетётся Нурлан, изображая из себя в этот момент самого уставшего и раздраженного субъекта в округе, хотя это его естественное состояние. — А ты мне пиздел, что ничего не произошло, да это ж Антон! — обращается тут же оказавшийся под ногами низушек к Нурлану, которого, похоже, насильно заставили ждать за поворотом, чтобы выведать, чего это эльф стоит с ещё более кислой миной, чем обычно. Хотя представить, как Щербаков может именно что «заставить» того делать что-либо против воли, кажется невозможным. Сабуров ростом почти с Шастуна, и сдвинуть того с места можно лишь только своей неугомонностью и доставучестью, которой у низушка более чем достаточно. Кроме того, по опыту имевших место быть пьянок и гулянок в Вызиме, только он и мог заставить брюнета успокоиться. Странный из них дуэт в общем, но очень подходящий друг другу, потому не удивительно даже, что при всех сложившихся нынче обстоятельствах, Алексей последовал за Нурланом в белки, даже притом, что делать тому здесь особо нечего. Навык резьбы по дереву не больно важен, да и все связи с контрабандистами теперь потеряны. — И я рад, что с тобой всё в порядке, — и ведь на самом деле ведьмак правда рад, но на лице появляется нечто вымученное, очень отдалённо похожее на радостную улыбку, которую ему адресует знакомый. Незамеченным это не остаётся. — Похоже, уже знаешь, что с Макаром приключилось, да? Вызволять его надо, а не хернёй на дороге страдать. Вик, ну вот посмотри: бравый ведьмак, с ним-то на лагерь охотников за колдуньями точно не страшно будет идти. Я свою кандидатуру, кстати, тоже не отменяю, но, так сказать, в тылу, — выдаёт тот, глядя на девушку, которой сие речи, похоже, приходится выслушивать в который раз. — Лёх, не начинай, — кладёт ему на плечо руку Нурлан, явно намекая на то, что пора бы и прекратить, хотя бы потому, что слово низушка, когда дело касается налётов, в расчёт никто не берёт. Он здесь в принципе в первую очередь из-за Сабурова. Так сказать, балласт, который приходится терпеть, потому что последний с собой прихватил. — Мы это уже обсуждали, а теперь я бы предпочла расставить все точки над «и» с вашим знакомым, а пока можете заняться делами. Ты же, в отличие от Славы, должен был и дальше дежурить, или я не права? — обращается та, строго взирая на Нурлана. Тому явно хочется воспротивиться просто потому, что не привык в своей жизни терпеть от других распоряжений, тем более, что всю прошлую жизнь по большей части провёл совсем в ином окружении, где не было принято подобных установок, взятых по большей части из старого эльфского общества, и тем более не привык, что женщина может раздавать указания, смотря с высоты своего многовекового опыта и не помутнённого временем рассудка. — Там всё ещё остались парни, и кто-то ведь должен был проводить сюда ведьмака, — отвечает тот, смотря гордо сверху вниз, но переиграть в гляделки эльфку, видавшую подобных, как он, не один десяток и пережившую их всех — практически невозможно. — Скажи на милость, ты хочешь командовать отрядом или всё же прогуливаться с ведьмаками по лесу? Если второе, ты только скажи, разом могу устроить, — взгляд такой, что не может не сбить спеси, хотя относительно Нурлана хватает лишь на то, чтобы тот нахмурился и, фыркнув напоследок, удалился обратно к началу лагеря под взгляды тех, кому уже не раз и не два доводилось видеть возникающие здесь перепалки. — С этим разобрались, а теперь ты, — указывает она на Шастуна, о котором будто бы успели позабыть, отчего парень на мгновение даже удивлённо вздрагивает, — в шатёр, а ты, — под раздачу попадает и собиравшийся пойти за эльфом низушек, — должен был доделать ловушки. Как обстоят дела? — Всё готово, а что не готово, то будет, так что можешь считать, что уже всё, — заговаривает Щербаков зубы напоследок, перед тем, как удалиться в сторону краснолюда и Славы, ковыряющихся через пару шатров над плавильней. Не удивительно, если мастерская находится там же. — Если от них проблемы, то не понимаю, почему продолжаешь их терпеть, — искренне интересуется ведьмак, обращаясь к эльфке, которая уже приоткрыла вход в тёмный шатёр, в котором, по-видимому, в лучшем случае горит одна свеча или же вообще просто лучина. — Щербаков не проблемный на самом-то деле, просто в качестве налётчика от низушка нет толку, а Нурлан… способный парень, но молодой пока слишком, буйный нрав ещё не угомонился, — бросает та напоследок перед тем, как зайти вовнутрь, где не оказывается ничего особенного. Похоже, это даже не её личный шатёр, а так, один из складов с награбленным, в котором и впрямь горит только лучина, что чудом ещё не успела истлеть. Хотя, возможно, её просто здесь регулярно обновляют зачем-то. — Жди рядом, — гладит напоследок прохладный нос Графа ведьмак, на что конь тихо, но очень гулко фыркает в подтверждение. Вокруг множество забитых ящиков, которые либо ещё не проверили, либо собираются чуть позже сбыть, так что, возможно, от Щербакова толк всё же есть не только в качестве простой мелкой рабочей силы, собирающей простейшие сети и ловушки. Антон даже чувствует, что среди простой провизии, кое-какой одежды, что, судя по всему, поставлялась охотникам за колдуньями, кое-каких материалов и обмундирования, есть даже кое-что особо ценное, а именно — двимерит. Тот как раз забит в ящик, и в каком именно виде представлен — совершенно непонятно, может быть руда, мечи или кандалы. Ни от одного из вариантов не легче. Эльфка же ловко запрыгивает именно на него, усаживаясь вольготно, расставив в стороны ноги и опираясь спиной о доски другой коробки, слегка потрескавшейся, словно бы из-за того, что побывала сперва в воде, а после долгое время сушилась у огня. — Да и вообще, время нынче такое, что нужно по возможности держаться вместе, тем более, что нелюдей всё меньше и меньше. С нынешней политикой Радовита оглянуться не успеем, как эльфы, гномы и низушки станут такой же диковинкой, как допплеры. А ведь именно им когда-то принадлежали земли в пределах нынешнего Новиграда. Нильфы же успели воспользоваться нами, как дешёвыми подстилками, так что остаётся лишь это, — разводит она руки в стороны, грустно улыбаясь, ведь вокруг нет ничего, чем бы можно было бы гордиться. Разве только тем, что собственная шкура всё ещё окутывает целые кости. — И, раз такое дело, то, может быть, стоило бы вытащить Макара, раз, как вы говорите, он всё ещё в лагере. Сколько дней вообще уже прошло? — продолжает стоять ведьмак, для которого любые разговоры кажутся лишними. Далеко не здесь он должен сейчас быть. — Три, так что наверняка его скоро уже решат отправить куда-нибудь на виселицу или костёр, чтобы было эффектно, тогда и перехватим. — А если будет уже поздно, вы об этом не подумали?! Почему бы не взять людей и не пойти на лагерь?! — возмущается ведьмак, повышая голос, но эльфка одаривает его лишь спокойным взглядом. — Они меня тоже спрашивали об этом, — кивает она в сторону входа, — но, как видишь, все, кроме Лёши, поняли, почему нельзя. Так что придётся и для тебя повторить, — вздыхает она, перекладывая ногу на ногу и складывая на них руки. — Вот ты наткнулся на засаду, прогулялся по лагерю. По твоему мнению, vatt'ghern, сколько нас здесь? «Сколько…» — вторит мозг вопрос, автоматически пытаясь на него ответить хотя бы самому себе. Шестерни в нём прокручивают всех встречных, которых было, мягко сказать, не так много. Да, палатки и шатры стоят, но внутри них в первую очередь склады, мастерские, внутри же, похоже, никого нет. — Человек двадцать? — предполагает он, исходя из наблюдений. — Шестнадцать, — поправляет она его, — из которых эльфы — четырнадцать. А ты знаешь, сколько из них учатся стрелять, а не орудовать не зубилом и шилом? Сколько из них знают, как убивать, как правильно заманивать dh'oine в ловушки? «Вот оно что…» — Сколько твоих скоя’таэлей погибло при том налёте? — имеет в виду Антон тот раз три дня назад, о котором рассказывал Слава, после которого Макара захватили в плен. Девушка хмурится, отводя взгляд на почти догоревшую лучину, которой осталась от силы пара минут перед тем, как шатёр погрузится в темень, за которой в скором времени последует и мир снаружи. Вечер приближается неумолимо, заставляя все нервы в теле подрагивать, точно бешеных псов, сидящих на цепи, которым только дай волю, и они сорвутся. — С десяток, — выдыхает девушка, и сейчас тени, оседающие на её лице, напоминают о настоящем возрасте. — Ничего сложного не должно было быть, как нам казалось. Просто очередная вылазка вместе с новичками, которых прихватили из Темерии, так сказать, обучающая. Никто не ожидал, что это будут не просто обозы с припасами, а охотники за колдуньями, направлявшиеся скопом в лагерь для перераспределения. Мы же недалеко от Третогора, если так посудить, и от границы тоже. Вот все там и собираются. Моих многих перерезали, когда те пытались остальных вытащить. Нурлан вон в итоге выбрался, Макару не повезло. Хотя, как сказать, когда мы его тогда видели, он, в отличие от многих остальных, был живым. — И теперь ты не хочешь рисковать остальными, потому и надеешься на случай, — лучина гаснет, но никто не торопится поджечь новую. Даже в потёмках виден скорбный взгляд эльфки и уже куда менее осуждающий ведьмачий. — Их там около десяти инструкторов и десятка три бывших рыцарей Пылающей Розы, которых учат пользоваться двимеритовыми орудиями. Это не какие-то бывшие кметы или просто солдаты. Если они все успеют взяться за оружие, то нам в любом случае не поздоровится. А рисковать всеми ради одного краснолюда я не могу. Я поставила цель — выжить, и учу остальных тому, как это можно сделать. — Но ты не можешь никого принудить оставаться в лагере и бездействовать, — у Антона теплится надежда на то, что случая ждать не придётся, что, может быть, кто-то ослушается Вику и желательно, чтобы таких добровольцев оказалось достаточно. — Не могу, — соглашается та, вставая с места и направляясь к прогоревшей лучине, что стоит в глиняной чашке на одном из ящиков, — сам же видел, если кто-то что-то решит сделать, уйти с поста, поотлынивать от обязанностей, он может это сделать, может, к примеру, сбежать ночью и попытаться в одного пробраться в лагерь охотников. Каждый в праве подставлять свою собственную жизнь под угрозу, но никто не находит в себе достаточно смелости. Ты сильно переоцениваешь дружбу, vatt'ghern, — стирает та ладонью обвалившуюся сажу и многозначительно глядя во всё ещё горящие жёлтым глаза ведьмака. — Нет, — спустя несколько секунд отвечает Антон перед тем, как выйти из шатра. «Она боится за собственную шкуру и учит остальных быть такими же», — поглядывает он в сторону Графа, чтобы вместе с ним раздражённо пойти дальше через лагерь до тех пор, пока ему на глаза не попадается Щербаков, рядом с которым на земле опасно лежат с виду готовые когтезубы, к счастью, пока не заряженные для применения. Тут же в голове вспыхивает чёткое осознание того, как нужно поступить дальше, просто потому что иначе Антон не может. Совесть не позволяет просто взять и свалить. И, может быть, он потеряет несколько часов, может быть, будет волосы на голове рвать, но предать друга, как это делают все остальные здесь, он не способен. — Лёх, на пару слов, есть разговор, — обращается тот к только и ждавшему того низушку, который тут же встаёт с места под укоризненный взгляд краснолюда. — Вот в тебе я ни разу не сомневался!***
Осенью вечера наступают раньше. Земля ещё помнит день, пока прохладный ветерок слизывает с неё последние остатки тепла, унося их вдаль. В лесах, однако, обычно стоит спокойствие. В худшем случае лишь далёкие кроны шуршат над головами, да яркая палитра оседает на ещё не успевшую пожухнуть траву, образуя собой шуршащую на каждом шаге подстилку. Однако пока Антон ещё не заботится о том, что кто-то может услышать стук копыт, проносящихся по дороге, что ведёт в столицу Редании, но сперва… Сперва, как сказал Щербаков, совсем недалеко от неё должен будет располагаться лагерь охотников за колдуньями, к которому ведьмак на чёрном коне, сливаясь с ночной тьмой, держит свой путь. Антон не хотел ждать, но пришлось, низушек уговорил, заодно получше рассказав, что и как там расположено. Может быть, сам не видел, но слышал от разведки. Сам даже порывался отправиться с ведьмаком, но Шастун не решился. Следить за тем, как ещё кого-то в случае чего не убили, ему не к чему. Одному проще, чем иметь напарника, который годится разве только для вскрытия замков. С этим же он и сам прекрасно может справиться. В детстве это знание упорно вдалбливали в голову, доводя до автоматизма, а сейчас оно тоже бывает так, что может пригодиться, как ни странно, даже в повседневной жизни, когда случайно теряешь ключ от комнаты таверны, в которой остались вещи. Не то чтобы лагерь белок находится под носом у охотников за колдуньями, нет, их разделяет приличное расстояние в пять миль, которое, однако, преодолеть на Графе дело буквально нескольких минут. Всё же он быстрее любой лошади, какую можно обнаружить на Континенте. Если та, конечно, тоже не магическая, однако Антон иных и не встречал. В темноте, что не рассеивается даже тусклым светом звёзд и ломтиком месяца, тот издали замечает кривой вяз, о котором вероятнее всего и говорил Щербаков, рассказывая о том, как добраться до нужного места. Потому он переходит на шаг, надеясь ничего не пропустить. Вполне возможно, что ему может не повезти наткнуться на какого-нибудь дозорного, хотя в случае с мутантом, владеющим кошачьим зрением, и простым человеком не повезёт скорее второму. Однако, на всякий случай, Антон всё же роется в своей сумке, вытаскивая оттуда пузырёк с чёрно-зелёной жидкостью, которую, однако, даже так в кромешной темноте не разглядеть. Стоит вскрыть колпачок, как в нос ударяет удушающий запах сероводорода от киновари и, конечно же, спирта, на основе которого был сделан эликсир. Даже стоит этой субстанции попасть в рот, на вкус та всё ещё не лучше, чем на запах, к сожалению, добавление терпко-сладких ягод берберки никак не спасает эликсир. Однако сама «Кошка» очень даже помогает. Если бы кто увидел ведьмака со стороны, то заметил бы, как сильно расширились его чёрные зрачки, стараясь уловить каждую крупицу света в кромешной темноте. Ночная охота — дело не из приятных, особенно, когда идёшь сражаться не против монстров, а против людей, хотя и их вполне справедливо можно назвать чудовищами. — Здесь, — едва слышно шепчет он Графу, завидя внезапно появившийся поворот направо, куда ведёт заметная колея из-под тяжёлых обозов. Похоже, для обоснования неподалёку лагеря использовали уже созданное однажды для военных нужд поле. Хотя из того, что рассказал Щербаков, здесь и впрямь не должно быть более сорока человек, основная масса которых постоянно обновляется. Хотя для открытого противостояния на местности, где деревья не прикрывают собой эльфов, это правда довольно немалое число противников. С коня приходится спрыгнуть и мысленно отправить куда-нибудь достаточно далеко, чтобы никто не заметил, хотя без факела это сделать мало у кого получится, но притом достаточно близко, чтобы чуть что смог если не просто по-быстрому подхватить, но вытащить из возможного месива, если всё пойдёт не так, как должно. Сам же отправляется не прямо по дороге, а параллельно ей, залезая в чащу и стараясь не шуметь ветвями, листьями, отвалившимися кусками коры и травой, которой здесь в изобилии. Ему самому кажется, что каждый шаг подобен раскату грома и хочется тут же остановиться, проверить, не перебудил ли он уже всех тех охотников за колдуньями, как он надеется, мирно спящих от него за треть мили. Однако это лишь эффект «Кошки» и собственная мнительность, возросшая до ужасных пределов. Всё из-за того, что взвалил на себя ответственность, которую никому другому передать не может. Однако слух улавливает не только шуршание под собственными ногами, но и тихое, еле заметное, точно не человеческое, издаваемое шагах в пяти, что слишком близко для того, чтобы просто оглядеться, потому по старой привычке, с которой даже больше чем за год не успел расстаться, Шастун мгновенно в развороте вытаскивает рондель, опоясывая им дугу в воздухе. Будь кто-либо чуть ближе, уже лишился бы голоса, а вместе с тем и жизни. Если бы, конечно, не вытащил бы свой кинжал в ответ, как это сделал мужчина напротив. — Воу, полегче! — раздаётся в темноте, искренне удивляя Антона. Нурлан в принципе за последний день успевает это сделать второй раз в весьма похожей ситуации. — Что ты здесь делаешь?! — шепчет ведьмак, искренне не понимая, ведь за ним не было хвоста, да и не смог бы эльф угнаться за ним, даже имейся в их лагере лошадь. — А кто, по-твоему, на разведку ходит, Щербаков? — тут же отвечает вопросом тот, убирая кинжал обратно в ножны. — Так это ты ему всё рассказываешь? — Естественно, — фыркает тот, начиная идти вперёд на обгон, явно зная дорогу. — Пошли давай. — Что? — удивляется ведьмак тому, будто бы по мнению эльфа всё происходит строго по плану, в который тот смог подвязать Шастуна, хотя, как это случилось, остаётся загадкой. — Что слышал, — шагает тот уверенно и еле слышно, явно зная в этих местах каждый ухаб. Не зря, похоже, занимается разведкой помимо засад у дороги. Антон старается наступать туда же, в итоге понимая, что получается и впрямь гораздо тише, даже с учётом выпитой «Кошки», которая будет действовать ещё следующие восемь часов — аккурат до рассвета. — Ещё не хватало, чтобы Макара вытащил в одиночку мимо проходивший ведьмак, — добавляет тот, слегка помедлив, — или чтобы твою задницу следом пришлось спасать. «Спасибо», — в ответ всё же не звучит, потому что Шастун знает, что его либо к чёрту пошлют, либо недовольно языком цыкнут, подогревая в нём не самые приятные эмоции. Лучше сойтись на взаимопонимании, ограничивающимся тем, что они вдвоём постараются по-тихому вытащить Макара, зная, что оба за себя постоять вполне способны, а после их вновь ничего связывать, кроме общего друга, не будет. По пути они молчат, следят за собой и окружением, идут медленно, но бесшумно. Скорость пока не важна, главное оставаться незамеченными, потому что, когда численное преимущество не на твоей стороне, особую тактику придумать не получится и выйти стенка на стенку тоже, ты только и можешь, что прятаться в тени и вовремя использовать арбалет с кинжалом. Благо этому в Школе Кота учат даже более тщательно, чем губить шарлеев и огров. Вдали появляется лёгкое свечение, которое ведьмак успевает заметить раньше, чем на него указывает Нурлан. «Факел один, но их двое», — понимает Антон, слыша два сердцебиения шагах в двадцати, после чего дотрагивается до плеча спутника и показывает пальцами два, заодно беззвучно шевеля губами то же самое. Сам он чтение по губам понимает, хотя для того приходится сильно стараться, но вот что насчёт эльфа — не известно, по крайней мере, тот осознаёт, что от него хотят, когда Антон сам тянется за арбалетом. Механизмы хочется проклинать, когда те предательски щёлкают, стоит в них закрепить болт, однако до человеческого слуха это не доходит, также, как и зрение не видит две тени вдалеке, в них прицеливающиеся. Свист стрелы и арбалета пронзают ночь почти одновременно и так же врезаются в лица дежурных. Одному промеж глаз, другому прямо в нос, создавая крайне неприятную посмертную гримасу. Однако её никто не замечает, двое лишь бегут к трупам, косулями перескакивая с места на место, чтобы несколько мгновений спустя оказаться рядом с упавшим на землю факелом, что медленно, но верно своим огнём начал бы пожирать опавшие влажные листья. Антону не требуется много времени, чтобы затушить их знаком. «Хорошо было бы закрепить его на дереве, — кидает тот взгляд на обугленный факел, — чтобы его отсутствие не привлекало внимания. Но время дороже». В итоге, оставив пару трупов позади, они идут дальше. То были лишь патрульные, которым не посчастливилось оказаться одним в лесу, где человеку сложно избежать опасностей. Далее всё будет не так просто, ведь там, где каждый следит друг за другом, выкосить весь лагерь, просто стреляя по периметру, точно не получится, даже думать об этом кажется чем-то идиотским. Стоит пройти около полусотни шагов, как до ушей и глаз доходят признаки наличия в лесу островка цивилизации, хотя это громко сказано. Факелы и палатки не кажутся достаточными её признаками в сравнении даже с самой заскорузлой деревушкой. Если та, конечно, не в Велене находится. Нурлан кивает в сторону, предостерегая идти вперёд, но оно и понятно, упереться в ткань какого-то шатра не больно хочется, так что Антону только и остаётся, что быть сейчас ведомым. Ему, конечно, рассказали, что здесь и как, но пытаться сообразить на месте, что и где, вместо того, чтобы положиться на временного товарища — идея не из лучших. Тем более ни один из них точно не знает, в каком месте здесь могут держать пленников. Они останавливаются в кустах, на деле являющихся поваленными, но ещё не облетевшими деревцами рябины, на которой всё ещё красуются листья и ягоды. Прикрытие было бы не из лучших, не скрывай их своей завесой ночь, которую развеивают разве что факелы — по одному перед каждой палаткой, а также костры, среди которых большая часть уже потухла за ненадобностью. С первого взгляда кажется, будто бы там и вовсе пусто — хоть выходи на свет и делай, что хочешь. Но это ощущение ложно и развеивается, стоит мимо, по импровизированной «улочке» шагах в десяти, пройти паре дозорных, по виду скучающих, но вместе с тем совсем не безоружных. Это охотники за колдуньями, не иначе. Рапиры, плащи, разве что дурных шляп на голове нет. Вероятно, либо главный делает поблажки, либо ими новобранцев ещё не успели обеспечить. Хочется, если честно, выхватить арбалет и поступить с ними, как с предыдущими двумя, но Антон и без укоризненных покачиваний головой Нурлана понимает — нельзя, для начала нужно самому вникнуть в обстановку, понять, сколько на дежурстве на самом деле. Потому, остаётся разве что напряжённо шевелить желваками и вспоминать данные прошлых разведок. «Вроде как человек восемь обязательно в карауле, с часа до трёх большинство спит, что не удивительно. Значит, где-то должны быть ещё около четырёх», — размышляет Антон, вслушиваясь в окружение. Из ближайших двух явно слышится людское сопение и много сердцебиений, что приводит на ясную мысль, что это спальни. Потому он собирается уже было предложить Нурлану двинуть дальше в поисках какой-то более или менее подходящей, раздумывая над тем, что вполне можно было бы с этой стороны прорезать ткань и войти вовнутрь, как эльф выходит из-за укрытия, направляясь к другому краю одного из шатров, чтобы тот обогнуть. Хочется крикнуть: «Ты что творишь!», — как слух улавливает шуршание с той стороны, которое ведьмак не заметил, прислушиваясь к сердцебиениям, с которыми то, что принадлежит данному, смешивается. Антон ничего не успевает предпринять, как эльф делает резкий выпад вперёд, а стоит сделать последний шаг за поворот, уже понимая, что тот в процессе чьего-то смертоубийства, как предположение подтверждается: у того в руках зажата шея какого-то парня чуть старше двадцати, который не может выдавить из себя ни единого писка, потому что сталь тому засажена промеж рёбер, оставляя алый след на чистой белой рубашке. У Нурлана лицо каменное, когда тот аккуратно опускает труп на землю, но не потому что ему жаль человека, совсем нет. Лишь бы только шума не поднимать. И Антон его понимает. Да, можно сказать, малец, но в охотники за колдуньями навряд ли берут неидейных. Всё же их работа в том, чтобы выявлять и истреблять всех тех, кто владеет магией. Так что даже глядя на застывшее в посмертии удивлённое лицо того, кто, судя по всему, лишь только собирался заступить на пост, ведьмаку ни разу не жаль. Лишь только хочется осуждающе посмотреть на эльфа, который сделал это без предупреждения. Только вот со стороны раздаются тихие шаги, направляющиеся прямо к их закутку, освещённому одним факелом, закреплённым прямо у скамьи, на которой сидел паренёк. — Грегори, ты закончил с наточкой меча? — раздаётся глубокий мужской голос, и в этот раз Антон затаивается у самого края, сперва потушив факел и взглядом прося напарника повторить, потому что так просто скорее всего удушить, подстрелить или прирезать приближающегося индивида не получится. Возраст среди элитных подразделений не редко означает и опыт, который, конечно, проигрывает неожиданности, только вот их врагами сейчас не в последнюю очередь являются любые звуки. — Грегори? — зовёт мужчина второй раз, уже заворачивая за угол, сперва не понимая, что произошло, потому что тела в потёмках не видно, зато появляется лёгкое удивление из-за возникших на дороге незнакомцев. Только шума поднять не удаётся, разве только вымолвить щёлкающее кремнием незавершённое «чт…», перед тем, как ведьмак использует у того прямо перед носом аксий, заставляя пошатнуться от возникшего в голове тумана. — Он здесь, ещё не закончил, — шепчет Шастун, краем глаза замечая удивлённого эльфа, для которого лично подобные фокусы в новинку. — Думаю, мне тогда стоит дальше пойти патрулировать, — оглядывается тот по сторонам. Антону остаётся лишь выдохнуть спокойно, поняв, что на том, по крайней мере, не надето никаких амулетов, а двимерит так просто даже от наличия такового в клинке подобный знак не остановит. Иначе бы ведьмакам пришлось его в собственном оружии заменять на нечто иное. — Подожди, — останавливает того аккуратным, можно сказать, что даже приветливым голосом Шастун, — мы здесь новенькие, не подскажешь, где краснолюд, которого вы… мы схватили несколько дней назад? — старается отыгрывать он на полную, заодно контролируя знак максимально аккуратно, хотя и с полной силой, так, что чужие мозги наверняка чуть не жарятся в попытке привести себя в порядок. — А-а-а, — тянет тот, хватаясь за голову, — он должен быть в повозке, — почти не глядя, указывает тот в противоположную сторону, где выстроенный в две линии палаток лагерь должен заканчиваться. — Мы их сегодня должны в Третогор отправить, хотя… второй день ото дня всё херовей, может, и не дотянет. — Спасибо, — опять натянуто улыбается Антон, подходя почти вплотную, — скажи напоследок, сколько сегодня дежурных? — Я назначил семерых, но Грегори должен был отработать за непослушание приказу, — бормочет тот из последних сил, пытаясь устоять, цепляясь за край палатки. Обычно ведьмак не пользуется аксием подобным образом, по крайней мере, не на простых кметах, придирающихся в деревнях. Но сегодня особый случай. — Ясно, думаю, на этом всё, — и не успевает Нурлан выгнуть бровь, посчитав, что Шастун так просто отпустит караульного, как того в сердце, чуть под углом пронзает рондель, пробивая кожаный плащ, что может защитить именно что от порезов, но не от орудий, созданных пробивать даже доспехи. Теперь уже его очередь тихо укладывать труп на землю, не обращая внимания на измазанный алым клинок. — Жёстко ты его, — еле слышно бормочет позади эльф, но слова остаются висеть в воздухе без ответа, ведь теперь цель более или менее понятна. Даже с тем, скольких дозорных следует пристрелить или прирезать, ясно. О том, что с ними можно поступить как-то иначе, он даже не пытается задуматься. Остаётся лишь выбраться из закутка, обратно к тени деревьев, туда, где кусты скроют их присутствие, что не останется без следа. Этой ночью Антон медленно, но верно начинает чувствовать себя хищником, убийцей, тем, к кому испытывает искреннее отвращение, вспоминая о собственных поступках. Однако сейчас его кошачья поступь, острый взгляд и слух, а вместе с ними разыгравшийся азарт убивать могут лишь только помочь действовать так, как надо. Выслеживать противников и устранять их бесшумно. Без криков и воплей, так, что те сами не заметят, как обратятся в призраков. «Призраки». Даже мысль о них не отрезвляет, когда они с Нурланом по пути встречают ещё парочку часовых. Те будто бы и вовсе прогуливаются, наслаждаясь прохладным ночным воздухом, доступным лишь тем, кто предпочитает луну солнцу или же тем, кого приказом лишили блаженного сна. Эта невнимательность стоит им жизни, когда те проходят мимо одного из углов, где должный светить факел погас. Оттуда из темноты их обоих, почти одновременно, поражают клинки. Одного по традиции меж лёгких, по внутренней трахее, не позволяя сделать даже последнего вдоха. Другому же рондель вспарывает шею, орошая воротник кровью, пока рот его заткнут ладонью со множеством колец. Сам их владелец почти не пачкается, не из принципа, а из банальной умелости. Такое ему проделывать не впервой, хотя под раздачу раньше в первую очередь шли именно бандиты. Теперь же осталось лишь большее и меньшее зло, среди которого у ведьмаков выбирать не принято, но Антон ради друзей, ради родных готов принять их стороны и примерить на себя. — Вон, — одними лишь губами произносит Нурлан, когда они приближаются к концу злополучного лагеря, дальше которого лишь тренировочная арена, на которой практически бесхозно оставлены стойки с мечами. Там же обнаруживается та самая дорожка для телег, вдоль которой поначалу шёл ведьмак, пока не встретил эльфа, а также небольшой обоз. С виду непримечательный, небольшой, но Антон осведомлён, что в таких обычно перевозят заключённых. Там вовсе не коробы стоят, а грубой холстяной тканью накрыты клетки. Или клетка, издали непонятно, а подходить ближе пока рано. Рядом с ним, скучая, сидя на пододвинутых ближе пустых коробах, сидит очередная парочка, которой, судя по всему, поручили охранять пленника. «Ну это ничего, сейчас исправим», — думает Антон, вместе со скоя’таэлем доставая стрелковое оружие. Было не так много, с десяток, а стало ещё меньше, но на этих хватает сполна. Они не успевают обернуться на плавный звук дребезжащей тетивы так же, как и на щелчок арбалета. С этого расстояния максимум десяти шагов мало кто сумел бы промахнуться, потому не удивительно, что трупы валятся наземь, пронзённые оба в голову. Один белкой в глаз, другой ведьмаком промеж носогубной перегородки, создав смертельную заячью губу. В этот раз тела некому ловить, потому те шумят, словно сброшенные мешки картошки, один правда успевает с неприятным скрежетом ещё проскользить по стенке обоза, вызывая из его наполнения один лишь вопрос: — Это что за херня такая? — раздаётся низкий, слегка хриплый, но очень знакомый голос, который тут же отзывается в Антоне чуть ли не детской радостью, несмотря на слегка подпачканные кровью липкие руки. Тот тут же подбегает, забывая даже осмотреться, потому что не слышал до того иных звуков и не видел по пути других дежурных кроме тех, кого они уже убили. Сердце радостно бьётся, когда они оба отцепляют пару карабинов и стаскивают сероватую «простыню», скрывавшую за собой массивную деревянную клетку, которую, несмотря ни на что, было бы разрубить тяжеловато, да и прожечь тоже, но об этом ведьмак пока не думает, потому что в ней, почти на уровне глаз, вцепившись своими огромными ручищами, стоит Макар, у которого глаза круглые как пара новиградских крон, но, если честно, стоят они куда дороже. — Либо я не заметил, как сдох, и мы все на том свете, либо нихуя себе какие люди, — произносит тот, в конце начиная захлёбываться сухим кашлем, заставляя не только ведьмака, но и эльфа волноваться. — Нормально, просто горло пересохло. С ним всё ясно, я ему с десяток оренов торчу, а ты здесь какими судьбами? — оглядывается тот по сторонам, обращаясь к Антону, у которого только что с души столь тяжёлый груз свалился, что он даже на мгновение зависает, забывая, что надо бы разобраться с замком, пока того в плечо не пихает Нурлан. — Потом поговорите, если нас заметят, то всему нашему «плану» наступит тотальный пиздец. — Да, сейчас, — начинает шариться по собственным карманам Антон в поисках набора отмычек, который он, к счастью, для надёжности не зашил прямо в куртку, а то сейчас бы пришлось несчастную распарывать прямо кинжалом. В темноте, конечно, спасибо «Кошке», видно хорошо, но дальше самого Макара он в клетку не вглядывается, устремив всё своё внимание к замку. Тот не сложный, но слушать то, как каждый штифт приходит в должное положение, приходится, прикладывая все усилия. Можно было бы, конечно, и проще — засунув в скважину кинжал и хорошенько по нему чем-нибудь шандарахнув, однако не хочется портить клинок, да и к тому же был бы шанс запереть краснолюда с концами, а не вызволить. Вокруг достаточно тихо, чтобы распознать каждый щелчок, сердцебиение и дыхание. У Макара оно слегка скрипучее, похоже воды тому всё это время не давали, считая должным поступать так с пленником, которому в скором времени грозит либо повешение, либо сожжение. У Нурлана же в первую очередь слышится именно что сердцебиение, резкое, быстрое, тот явно стоит на стрёме, размышляя, стоило ли им потушить факелы или это в случае чего привлечёт только больше внимания. Но есть что-то ещё, почти неуловимое и совершенно точно не относящееся ко всем тем мужчинам, спящим на другом конце лагеря. — У вас, кстати, лошадь если что есть, или так сопрём? — спрашивает краснолюд шёпотом, на что получает лишь шиканье со стороны ведьмака, который почти закончил со своим делом. — Наконец-то, — бубнит Антон, открывая злосчастную дверь, которую всё же не пришлось рубить, обойдясь лишь набором отмычек, который тут же отправляется обратно в карман. — Есть, Граф неподалёку, — отвечает он выглядывающему из клетки краснолюду, который почему-то не спешит её так просто покидать. — Это хорошо, а то тут такое дело, — кивает Макар за спину, где в потёмках можно, если присмотреться, заметить будто бы ворох тканей, на самом деле являющийся человеком, от которого и слышалось будто бы нечто лишнее, а именно тихий трепет сердца и сбитое дыхание из почти неподвижных лёгких, — этот парень, кажись, скоро того, но кидать всё равно как-то жалко. Бывшая всего пару мгновений назад радость тут же исчезает, погребённая лавиной, будто бы спущенной с высочайших высот Драконьих Гор, стирающей всё на своём пути. Антон под удивлённые взгляды мигом сам в клетку лезет, потому что верить не хочет, но вместе с тем глаза его никогда не подводили относительно его, где бы тот ни был и когда бы они ни встречались. Судьба, правда, похоже, не столь благосклонна, потому что страх, окутывающий Антона с каждым собственным вздохом и выдохом, с каждым тихим, словно бы у ласточки, сердцебиением, становится всё сильнее и уже через пару мгновений камнем в горле застревает, когда руки тянутся к, казалось бы, столь непримечательной фигуре, бездвижно лежащей на полу чёртовой деревянной клетки, которую сейчас хочется вмиг разрушить аардом, подорвать картечью и просто избавиться так, чтобы её и не было никогда, как и всего этого лагеря за спиной. — Арс. Ни с кем не спутать эти родные черты лица, за последние недели ставшие лишь острее и выразительнее. Но вместе с тем несчастнее и болезненнее. Всё из-за появившихся на нём худощавых впадин на щеках и вокруг глаз, из-за ссадин и парочки гематом на некогда молочных скулах, покрытых разве что только родинками. — Арс, Арс, Арс… — шепчет он, пытаясь дозваться, ощупывая руки, целуя пылающий лоб, застилаемый сильно отросшей чёлкой. «Лихорадка», — проносится в голове сквозь бучу страха, ужаса, боязни потерять, только что вот вновь обретя, однако судя по состоянию — уже навсегда. От этого собственное сердце сжимается, мечась в груди перепуганным хорьком. — Что там за хуйня происходит, Шастун, выметайся, пора давать по съёбам, — шипит за спиной Нурлан, которому оставаться здесь не хочется более и секунды, ведь тому дела нет до какого-то помирающего мага или алхимика, или кто бы то ни был, о котором обмолвился Макар и к которому отчего-то больно резво поскакал ведьмак. — Антон, ты чего? — спрашивает не менее поражённый ситуацией краснолюд, уже выбравшийся из клетки и взирающий на столь перепуганного друга, трясущимися руками пытающегося привести незнакомца в чувства, что ему становится даже более не по себе, чем от предвкушения возможной скорой кончины на площади или перед вратами Третогора. — Это он, — голос тоже подводит, выдавая на поверхность все неровности, являющиеся из океана волнений, — это он, это Арс, — шепчет ведьмак, всё ещё надеясь, что тот вот сейчас возьмёт, чудом очнётся и улыбнётся привычной любимой жемчужной улыбкой, что самого каждый раз невольно заставляет улыбаться, искреннее, с нежностью и счастьем, — это он создал Графа, — дополняет Шастун в конце, краем своего утекающего в небытие сознания припоминая, что имени другу не говорил. Последняя сказанная фраза заставляет краснолюда всполошиться и самому в клетку залезть, не слушая возмущений эльфа. Теперь-то ясно, почему с Антоном в мгновение стало всё так плохо, и тот заботливо незнакомца на руках держит. — У него двимеритовые кандалы, — тут же произносит тот, оголяя чужие ступни, а вместе с тем и лодыжки. Голеностопный сустав на правой так сильно распух что смотреть больно, будто бы под кожу засунули алое наливное яблоко. — Давай сюда отмычки. Антон смотрит пару секунд растерянно, непонимающе, придерживая пылающего жаром Арсения за плечи, у того в глазах только один вопрос: «А это точно реальность? Просто она кажется куда менее правильной чем прошлый сон». Сон, в котором ему советовали торопиться. Руки сами рыщут по карманам, сами как-то находят связку отмычек, только потянуться нормально к кандалам не получается: отпускать чужие плечи, отстраняться от еле ощутимого пульса нет сил, хотя у самого в груди пожарище разрастается, заполоняющее всё, до чего может дотянуться. — Дай сюда, — выдёргивает у того из рук инструменты Макар, понимая, что от друга в шоке толку мало, даже без учёта трясущихся рук, — подсвети, — Шастун медлит секунду перед тем, как зажечь у себя на руке пламя, в свете которого Арсений кажется ещё более бледным, а алый нездоровый румянец эту белизну лишь подчёркивает. — Хватит тормозить, соберись, так ты ему ничем не поможешь. А он, может, и похож на трупец, но не умер, — не хочет тот добавлять так и рвущуюся фразу «пока ещё». — Главное, чтобы не заражение крови или ещё какая такая дрянь. Он, походу, хотел себе ногу вывихнуть, чтобы от кандалов избавиться. Не получилось, зато заработал воспаление и на ослабевший организм оно легло вот так вот, — ковыряется тот в замке, в отличие от ведьмака, ориентируясь на тоненькие вибрации, проходящие по отмычкам. — Его нужно к лекарю, живо. — Надеюсь, ты не забыл, что у нас в лагере такового нет, — шипит где-то позади Нурлан, и если на интонации его Шастуну плевать, то на содержание нет. — У вас нет лекаря? — слегка глупо переспрашивает тот, внутри себя жалея, что у ведьмаков не существует каких-нибудь знаков, которыми можно на месте исцелять. Хотя даже чародеи так не могут. — Сам слышал, всё, давайте, выметайтесь живо, где там твой конь?! — поторапливает тот, видя, что краснолюд с кандалами справился, хотя толку мало — всё равно мужчина без сознания и только лишь едва стонет, когда его максимально аккуратно стараются вытащить из задней части клетки. Антону хочется за каждое неловкое движение извиняться, шептать, молить и кричать. Но рот схлопнулся, считая, что чувства устами сейчас не выразишь, потому что ничего кроме «Арс» и «пожалуйста» он чародею сказать не сможет. Потому что сам себя скорее мёртвым, нежели живым ощущает. По крайней мере, призраки наверняка испытывают схожую боль, переживая худшие моменты жизни бесконечное число раз. Антон знает, что Граф близко, что вот-вот появится из-за ближайших деревьев, взвинченный до невозможности, почти такой же испуганный за Попова, но перестать винить себя не может. «Может быть, не нужно было дожидаться ночи». «Может быть, не нужно было болтать с Викой и Щербаковым». «Может быть, не нужно было останавливаться, когда в них летели беличьи стрелы». «Может быть, он бы сам нашёл этот лагерь по пути». Так много «может быть», однако результат уже на глазах и на руках: без сознания, в лихорадке и даже без сил нести какой-нибудь бред. — Сколько он уже так? — оглядывается в сторону леса ведьмак, слыша, как там, хрустя, ломаются ветви, а земля проминается под тяжёлыми копытами, не заботящимися о том, что их стук могут услышать. Сейчас им обоим плевать: услышат или нет, у Антона в голове только Арс, на котором всё тот же плащ, истрепавшийся и запачкавшийся без спавшего зачарования, а под ним одежды, которые тот вряд ли надел бы сам, не будь на то весомой причины. Обычная, некогда белая рубашка, что можно найти на любом деревенщине, слегка великовата, а штаны и вовсе коротковаты. — Без понятия, нас, похоже, в разных местах держали, чтобы если что не сговаривались. Однако стоило Макару закончить фразу, как из лагеря донёсся звук, который никто из беглецов заслышать не хотел бы. Тревожный колокол каждым своим ударом разносит по телу ненавистные мурашки, спешащие донести мозгу о том, что его владелец поступил крайне опрометчиво, не найдя в лагере последнего караульного. А тот в свою очередь обнаружил парочку тел за углом. — Твою мать, Шастун! — рычит Нурлан, которому искренне хочется просто сбежать, пока к ним ещё не сбежался весь лагерь, что может произойти в считанные секунды, а ведьмак и краснолюд в этот момент заняты чародеем и почему-то уверены, что к ним вот-вот явится конь, которого эльф даже не видел. И каково же его удивление, когда из дебрей, буквально пробивая себе дорогу, тот и впрямь является, словно бы сама концентрированная тьма ночи, недовольно фырча подобно дикому зверю. Тот возникает рядом с повозкой достаточно вовремя, чтобы ведьмак облегчённо вздохнул, почувствовав лёгкую надежду на то, что всё обойдётся, что сейчас всё будет хорошо и они все благополучно выберутся, но недостаточно, чтобы не услышать у себя за спиной «d'yaebl!» и «курва!», предшествующие возникающему гаму, среди которого отчётливо раздаётся «нападение скоя’таэлей!» — А я говорил, что нужно валить! — натягивает тетиву Нурлан перед тем, как выстрелить в одного из охотников, выползших из палаток, в которых те спят определённо рядом со своими мечами. Граф животом припадает к земле, чтобы облегчить Антону задачу взобраться на него вместе с Арсом. Вот вроде бы всё просто: того в седло, а самому позади и скакать до тех пор, пока не доберутся до травницы. Неудобно, но какое сейчас дело, когда перед ними вопрос жизни и смерти. Но ведь он не только перед Антоном и бессознательным Арсением. Макар спешит к стойке с мечами, матерясь, находя там практически одни цвайхендеры, которые выше него самого, а Нурлан методично опустошает колчан каждый раз, когда из-за шатра к ним выходят сонные, но вооруженные охотники, большая часть которых всё же облачилась в свои плащи, имеющие внутри металлические пластины. Оставлять их одних сродни предательству, как бы он ни относился к Сабурову. Да и у Макара, проведшего за решеткой без воды и еды три дня, не так уж много шансов, особенно при подобном численном перевесе. — Эй, Арс. Антон никогда не думал, что будет пытаться применить на чародее аксий. Даже во благих целях, однако, приняв это сложное со всех сторон решение, он скрещивает пальцы в знаке, чья цель сейчас не в подавлении чужой воли, а совсем наоборот. Сейчас ведьмак, собрав себя в руки, пытается разжечь медленно потухающие угли чужого сознания. Это опасно, но лучше попытаться сейчас, чем жалеть потом. — М-м-м, — слышится приглушённый болезненный стон, который одним своим наличием всё равно заставляет Антона слегка приподнять уголок губ, — Антон? Голос ещё хуже, чем у Макара, который себе всё же нашёл короткий меч, параллельно осуждая тот факт, что люди боевыми топорами почти, а молотами и вовсе не пользуются. Ресницы на глазах еле трепещут, и тот, похоже, разве только по голосу узнаёт, кто рядом с ним. Но даже так Антон улыбается, чуть не плача. Просто потому что не умеет. — Арс, постарайся удержаться в седле, хорошо? — старается он усадить размякшего, словно тряпичная кукла, чародея на коня. Выходит скверно, но Попов, не без помощи горящего у того в голове аксия, пытается повиноваться просьбе. — Что? Что происходит, Антон? — щёлочки глаз всё же приоткрываются, являя поплывший взгляд любимых голубых глаз, с которыми не сравнятся даже воды Сид Ллигада. Антон не может не взглянуть на того с нежностью и сожалением, даже когда за спиной за последние несколько секунд успела развязаться бойня, а он сам вставляет Арсову оголённую ступню в стремя, игнорируя второе. Всё равно не сможет опираться на ту ногу из-за воспаления. Сжимает здоровую пару секунд, чувствуя, какая она ледяная по сравнению с пылающим лбом и телом. Хотел бы он на себя это всё переложить, втянуть холод и жар, будто бы те осязаемые материи, которые можно из тела вытащить словно вещи из сундука. — Граф о тебе позаботится, отвезёт в безопасное место. «По крайней мере, мне остаётся на это надеяться». — Ты только держись, и всё будет хорошо, — сжимает он руку Арсения на луке седла, будто бы припечатать так может. Он бы и всего себя сейчас отдал, да только за спиной уже не свист стрел, а лязг клинков. — А ты? Граф встаёт аккуратно, чтобы не потревожить седока, и оборачивается на Антона, лишь раз в ожидании взбивая копытом землю. — А я тоже скоро буду, — улыбается тот, хотя знает почти наверняка: Арсений его, считай, и не видит. В темноте, с поплывшим зрением, с температурой, сознанием здесь находясь лишь едва, однако потому же и кивает Графу, тот, не теряя ни секунды, с места срывается летящим аллюром, стараясь нестись по дороге быстрее урагана и мягче бриза, растворяясь во тьме, оставляя за собой лишь гром без молний. Смотреть путь можно было бы вечно, желая и жалея, что сам за седло не вскочил, чтобы придерживать любимого чародея. Однако остаётся лишь надеяться на Графа, молиться богиням за Арсения, а самому вытащить из ножен клинок. Холодный, почти ледяной, но ждущий, когда его окропит горячая кровь. — И чего ты здесь остался, придурок?! — кричит тому Нурлан, у которого в колчане болтается всего пара стрел, а сам он только что смог дотянуться кинжалами до горла одного из наступавших охотников. Благо те валят не сразу тремя оставшимися десятками. За прошедшую пару минут их подоспело от силы шестеро, похоже те, кто готовился перенять караул, потому были собраны. Однако и остальные более не дремлют, потому слышен гам, шум в палатках. И Антон, которого более нечему сдерживать, не долго думает перед тем, как сбить аардом ту парочку, что наступала на отчаянно оборонявшегося краснолюда, которому чуждо обращение с мечом, и тут же полоснуть тех собственным двуручником, заставляя кровь из артерий брызнуть алыми всполохами. — Дела нужно доводить до конца, — отвечает он, перехватывая направляющийся в его сторону цвайхендер охотника, что выполз, не надев на себя должной амуниции, лишь только прихватив с собой сталь. Хотя ему бы это не помогло остаться в живых. Всё потому, что вместо того, чтобы отпарировать и продолжить обмениваться ударами, левой рукой Антон выводит, казалось бы, такой незамысловатый знак, как игни, да только он выливается потоком пламени, что тут же охватывает противника, к тому не готового. Их учили противостоять чародеям. Слабым физически, тем, чьи способности можно запереть в двимеритовые кандалы и цепи. Стоит подобраться к ним чуть ближе, и те уже не смогут ничего сделать. Но идти против ведьмаков — совсем другое дело. Особенно когда они в ярости, жаждут крови и не брезгуют запахом жжёного мяса. До этого Антон думал, что обойдётся семёркой трупов. Но это было до того, как пред ним предстал измученный Арс, которого держали в клетке. Давно Антон не заводился так сильно, что мысли человеческие в голове растворились в звериной ненависти, в желании отомстить, убить и просто уничтожить. Последний и единственный подобный раз произошёл более двадцати лет назад. Только сейчас ни о чьей смерти он жалеть не будет. Стоит убить одного, двух, трёх охотников одновременно, как на их места встают новые, спасибо узким проходам между рядами палаток, играющим на руку. Однако после очередного испепеляющего, сжирающего людскую плоть игни, Антон решает не останавливаться на людях. Можно же навести больше хаоса, заставить всех скакать по лагерю, скорее спасаясь бегством. О том, что он остался, чтобы помочь эльфу и краснолюду, он больше не вспоминает, вместо этого отправляет голодную алую волну пламени на палатки, поджигая ткани. И, может быть, те горят плохо, промокшие под моросью вчерашнего дождя, стоит ему добраться до сухого их содержимого, как то вспыхивает, озаряя лес пламенем, заставляя где-то вдалеке ржать парочку испуганных лошадей. Но сам ведьмак лишь ставит квен, не обращая особого на то внимания, потому что в этот момент он занят тем, что рассекает чужую плоть, блокирует сталь, рубит головы, рассекает корпусы невежд, не успевших надеть на себя броню, почти надвое, используя свой стальной меч, с крохотным сожалением отмечая, что кинжалом это было бы делать куда приятнее. Ближе к чужой плоти и крови, ближе к смерти. Будто бы когтями вырываешь жизнь из тех, кого ненавидишь по одной простой до безумия причины — они посмели причинить Арсу боль, может быть, даже унижение. В таком случае к этим людям даже прикасаться должно быть мерзко, так что от них нужно избавиться ради всеобщего блага. Ради Арсения, который, как надеется ведьмак, уже далеко-далеко отсюда. — Ты поехавший! — слышится со стороны знакомый голос, но Антон не оборачивается, хотя чутьём улавливает — эльф ему спину прикрывает, используя последние пару стрел, чтобы поразить стоящих поодаль арбалетчиков. — Тогда ты лучше от него отойди и забери с какого-нибудь трупа арбалет с болтами, у тебя кончились стрелы! — раздаётся неподалёку запыхавшийся голос краснолюда, у которого, как ни странно, из-за невысокого роста, есть преимущество в том, чтобы поражать противников с непривычного для тех ракурса. Однако всё это где-то сзади, по сторонам, в отдалении, у Антона же во рту сладковато-железистый вкус крови, а перед глазами трупы, противники и огонь, что не гнушается пожирать и тех, кто его превозносит. Называет Вечным, мудрым, очищающим, дающим людям свет. И вот сейчас он занимается привычным для себя делом: жрёт без остановки, калечит, убивает и добивает. Многих охотников в эту ночь забирает с собой то, что их и породило. Не тела, так мысли, мировоззрение. Только если раньше он застилал их разумы, то теперь лижет тела, заглатывая волосы, кожу и мышцы. Запах стоит пострашнее, чем на Площади Иерарха во время казни, но в этот раз Антон не морщится, не щурится. Может быть, его лицо сравни камню, холодному и беспристрастному, но любой, кто утром увидит это побоище, с лёгкостью ощутит, сколько души, жаждущей мести, чужих страданий и страха в это было вложено. Огонь продолжает раздражённо трещать из-за не пускающих его в лес влажных листьев и древесины, когда в мышцах чувствуется усталость и стальной двуручник втыкается в уже обмякшее тело одного из охотников. Не удивительно, ведь на теле ведьмака много ушибов, ссадин и неглубоких порезов, что останутся на нём шрамами, напоминающими о прошедшей ночи. Он упирается о гарду, стараясь держаться на ногах. Только лишь тихая снаружи, но бушующая внутри ярость помогала продержаться до самого конца, до последнего трупа, лежащего под ногами. Подобная картина достойна увековечивания в звании «Мясника», да только оно занято и точно не нужно ведьмаку, не любящему портить свою репутацию. Хотя на что только не пойдёшь в порыве эмоций. К примеру, на убийство пары десятков человек, если считать личные заслуги, а суммарно на троих вышло около четырёх десятков. Антон не считал, только лишь рубил, отталкивал, сжигал, наводил смуту в чужих мозгах и заставлял порой противников нападать друг на друга. Времени на то, чтобы вести учёт трупам, не было. Сейчас же на это нет ни сил, ни желания. Он сам себя чувствует загнанной лошадью, а вместе с тем голодным псом. — Э, ты как? — подходит рядом Макар, у которого даже борода в кровище, но тот выглядит более или менее живым, что могло бы обрадовать, будь у Антона на то хотя бы какие-то остатки внутренних ресурсов, а не тягучее желание наконец упасть на землю и отдохнуть прямо так: среди тел, крови и грязи. — Нормально, — встряхивает тот липкими не то от пота, не то от алой жидкости волосами, пытаясь чутка взбодриться и хотя бы перед другом не показывать того, как именно себя он сейчас ощущает. Расслабляться нельзя. — По-моему, ты нагло пиздишь, но допустим, — ложится на плечо огромная и тяжеленная рука краснолюда, желающего поддержать хоть так. — А ведь можно было просто свалить, а не подставляться под мечи. Нурлан тоже изрядно потрёпан. Волосы больше не лежат идеально, на лице несколько глубоких, но коротких царапин, которые без должного ухода могут обратиться неприятными шрамами, а ещё тот присаживается прямо на чей-то труп, вырывая с того более или менее чистый подол рубашки, чтобы перевязать рану на повреждённой левой руке. Тот явно нескоро сможет снова начать стрелять, однако слабости тоже старается не показывать даже притом, что его слегка покачивает, и в свете всё ещё не успокоившегося пожарища это прекрасно видно. — Потуши, не хотелось бы, чтобы лес загорелся, — кивает тот аккурат в сторону огня, но Антон может разве что устало помотать головой. Не может не только потому, что слишком велико пламя, но и потому, что устал, практически смертельно. Собственное сердце бьётся так, будто бы его всё ещё гонят беспрестанно по бесконечно длинной дороге. Эльф же в ответ смотрит несколько секунд то на него, то на предмет разговора, даже без претензии, что для него редкость. Понимает, что ведьмак сегодня сделал то, чего вся их шайка боялась. И, может быть, нелюди ему помогали, но всё же именно что в первую очередь спину прикрывали, пока тот чуть ли не одним махом сносил семерых. — Так чего ты со своим хахалем не свалил? — спрашивает тот, всё ещё пытаясь незаметно отдышаться. — Не мог оставить вас здесь одних, — вздыхает Антон и, преодолевая все свои слабости и желания тела, держась за меч, поднимается, чтобы оглядеться вокруг. И впрямь удручающий пейзаж. Догорающие палатки, окровавленные и обожжённые трупы, угли и ржание лошадей, всё ещё раздающееся из другой части лагеря. Похоже, им повезло, что огонь до них так и не добрался, видимо, стоят не в одном из шатров, а привязаны даже скорее ближе к лесу. Именно в ту сторону он и делает первый шаг, чувствуя, сколь тяжело и легко его тело одновременно. — Вы вернётесь к белкам, а мне нужно к Арсу, — произносит тот, начиная нащупывать в кармане «Ласточку», даже не оборачиваясь на нелюдей, что тут же следуют его примеру. Сами знают, что лучше будет вернуться верхом. — Куда ты его отправил? Уверен, что парень вообще доедет в таком-то состоянии? — спрашивает Макар, который так и не найдя, куда бы просунуть меч, выбрасывает тот в сторону. Скоя’таэли ещё вернутся сюда, чтобы поживиться остатками, но сейчас сил нет таскать с собой неудобный кусок металла. — К знакомой травнице, она не то чтобы близко, но Граф быстрее и умнее любого коня, он проследит, чтобы всё получилось, — отвечает он, перешагивая через очередное тело и уже видя парочку гнедых, что пытаются сбежать от развернувшегося хаоса, только привязь мешает. — Впервые слышу, чтобы кто-то так говорил о своей лошади. Хотя у тебя ведь настоящая бестия, — усмехается Нурлан, медленно подходя к животным, выставляя перед собой руку в надежде, что те успокоятся. У Антона же нет ни времени, ни желания успокаивать их обычными, не слишком надёжными методами, потому он в очередной раз за вечер использует знак, заставляя тех успокоиться и слушаться подошедших к ним незнакомцев. Теперь-то кобылы не брыкаются и даже не пытаются сбежать, когда верёвки, которыми те были привязаны к деревьям, обрубаются парой взмахов окровавленного меча. Антон вскакивает на одну из них особо не заботясь, о каких-либо её качествах, потому что это не Граф, а значит, в любом случае точно ему ехать ещё несколько часов, без седла и уздечки, мучаясь с тем, что придётся постоянно подавлять её волю аксием. В этом плане Нурлану и Макару, усевшимся вдвоём на другую, будет гораздо легче. Если ведьмаков лошади не сильно жалуют, то эльфов очень даже. — Эй, Антон, — обращается к нему Макар, когда те едут вдоль догорающего лагеря к дороге. Всё же обычным животинкам бурелом может доставить существенные проблемы. — А? — тут же отвлекается от созерцания пространства и полнейшей пустоты в своей голове Антон, на несколько мгновений возвращаясь в реальность, чтобы взглянуть на друга, с которым через несколько минут должен расстаться. Всё потому что сердце, как и всегда, к Арсу рвётся. — Спасибо тебе, — уверенно кивает тот, смотря соседнему всаднику в глаза. И может быть в потёмках лица почти не видать, но он знает, что там растерянность, печаль и грусть, пришедшие на смену немой ярости. — Без тебя я бы завтра сам бы стал костерком, так что, считай, я твой должник. — Не неси чушь, друзья так и поступают, — отмахивается тот, неудобно ёрзая по довольно костлявой лошадиной спине. — Верно, но я это к тому, что сейчас ты давай езжай за своим чародеем, а мы с тобой ещё как-нибудь увидимся и вспомним эту историю за бочонком пива, запивая им мою фирменную махакамскую заливайку. Идёт? Ещё несколько секунд ведьмак смотрит, слегка нахмурившись, но понимает, что то, куда клонит краснолюд, вполне логично. Он и сам не должен медлить с расставанием, раз дело сделано. — Идёт, — кивает он в ответ. — Ну вот и договорились, — звучат слова Макара перед тем, как Антон уверенно бьёт пятками по лошадиным бокам, заставляя ту почти с ходу перейти в галоп, оставляя позади и знакомых, и лагерь. Антон в своей жизни не редко сталкивался с тем, что нужно преодолеть, затратив на то кучу усилий, нервов и времени. Но последние дни, недели… они из него все соки вытягивают, однако упрямства хватает на то, чтобы двигаться дальше, прямо как сейчас. Сперва несколько миль по дороге на Третогор, что тянутся безумно долго из-за ожидания, из-за непривычно медленной нынче лошади, которая и в подмётки Графу не годится. Однако с наступлением ярко-алого рассвета, что мелькает среди появившихся берёзовых рощ, приходится свернуть на путь ещё более непримечательный, но знакомый. Последний раз он здесь был года два назад, когда Арса не знал, когда пытался развеять скуку, когда сам мир и Антон вместе с ним были другими. Лошадь вся в мыле, но ведьмак продолжает гнать её по пути, преодолевая миля за милей, прислушиваясь к чёрному кольцу на пальце. Никогда до этого он не пытался понять, что происходит на том конце с такой настойчивостью. Однако всё, что он понимает, так это то, что Граф на месте уже пару часов и двигаться никуда более не собирается. Значит, что Арс, по крайней мере сейчас, в надёжных руках. Это помогает самому не слететь наземь, разбившись в сырую лепёшку. Потому что сейчас Антон чувствует себя не иначе, как рубленным мясом, хотя большая часть крови на одежде вовсе не его, а в желудке пощипывает лечебный эликсир. Жаль только он не придаёт сил, они ему нужны, потому что путь довольно дальний и изнуряющий. Вокруг медленно, но верно светлеет. Видны стройные стволы окружающих берёз с жёлтыми шапками листьев, гирляндами ниспадающими с веток. Те следят за ездоком крохотными чёрными глазками, не понимая, куда сегодня все так спешат и почему столько давних знакомых решило их столь спонтанно навестить. Пейзажи приятны и меланхоличны: поля, на которых всё ещё виднеются цветочные островки, рощи без буреломов и ссохшихся деревьев, такие идеальные, что хоть картины рисуй. Антону эти места всегда нравились, но сегодня не тот день, чтобы ими наслаждаться. У него в голове хаос, и выглядит он так же дико, как себя чувствует. Завидь кто из деревенских, то лишний раз убедился бы в том, что чужаки приносят беду, этому наверняка даже на ночь оставаться не нужно. Однако мелькающие вдали деревенские дома, из которых клубится дым, предвещающий о скором или уже прошедшем обеде, его не интересуют, потому он скачет мимо, в который раз подбивая конские бока, недовольно дующиеся под ним от усталости. Здесь всё такое же, как он и запомнил, даже хлипкий домик, стоящий на окраине одной из рощиц. За ним должен быть аптекарский огород, а внутри очень приятно и уютно, и хозяйка тому образу тоже соответствует. Только всё же кое-что новое имеется, заметно издалека: перед дверью в дом ходит из стороны в сторону, наматывая круги, Граф, который, завидя Антона, громко ржёт, приветствуя хозяина и спеша тому навстречу, решившись впервые за долгие, как минимум девять часов, сойти с поста. Антон сам же до дома шагов двадцати не доезжает, спрыгивая с гнедой, позволяя той отдохнуть, и устремляется сперва к собственному жеребцу, набегу теребя того за холку. Сердце бьётся так, словно бы пытается успеть выработать все удары на грядущие годы, потому что так быстро не должно даже у человека работать, в лучшем случае у маленького испуганного зверька. Он даже запинается, путаясь в собственных уставших ногах перед тем, как не постучаться, а на пробу сразу завалиться в чужой дом, в котором всё, вплоть до запаха трав и микстур, кажется успокаивающим. Будто бы само воплощение безопасности, в которую он так хочет опуститься сам, прихватив Попова. — Если вы не при смерти, я не принимаю! — слышится раздражённый женский голос из задней комнаты, хотя сама его владелица не показывается. От одного факта того, что она здесь, становится легче. Потому, переступив порог, Антон не бежит сломя голову и снося все её припасы по пути. Отмечает лишь то, что стол, похоже, всё же использовали недавно и что на нём имеются окровавленные бинты с жёлтыми подтёками, в которых чувствуется запах гноя. Похоже, что то самое воспаление всё же пришлось вскрывать. Ему кажется, что он практически крадётся к задней комнате, в которой всё так же есть кровать травницы, кухня и очаг, а также дверь в ту комнату, где он сам зачастую спал, когда оставался у неё просто так. Хотя нет, не совсем. Тогда он надеялся на её внимание, теперь же единственный, кто ему нужен, здоровым и счастливым, это её текущий пациент. Дверь приоткрывает тихо-тихо, сам едва дыша, боясь, что увиденное может ранить в самое сердце, что и так сейчас разодрано в клочья. Только сколько ни старайся, тоненький и противный звук скрипучих петель выдаёт его с поличным. — Я же сказала…! — произносит девушка, но не успевает договорить, когда в проходе всё же во всей своей «красе» предстаёт Антон, лишь на мгновение ловя удивлённый взгляд Оксаны, после чего переводит взгляд на кровать с белыми простынями, в которой лежит, ожидаемо, Арсений. С бледным, но умытым лицом, покрытым лёгким румянцем, с растрёпанными волосами, зато дыханием куда более ровным и сердцебиением слегка усилившимся, но более спокойным, чем раньше. Хочется подойти ближе, обнять того, пощупать лоб, проверить, не спала ли лихорадка, и, конечно же, подержать за руку, беспрерывно ощущая его пульс — единственное, что может привести самого ведьмака в чувства. — Я, конечно, тебе рада, но ты очень не вовремя, — отвечает девушка, сидящая на стуле рядом и, как ни странно, держащая Попова за руку, будто бы беспокоясь о нём, но не как об обычном пациенте, а куда глубже. — У меня пациент в тяжёлом состоянии, — произносит полуэльфка, взяв себя в руки после недолгого потрясения, если не считать того, что её шок начался ещё в четыре утра, когда ей в дверь начал головой стучаться огромный конь с бессознательно вжимающимся в его гриву человеком, которого она потеряла надежду ещё когда-нибудь встретить. — Как он? — делает полшага в комнату Антон, присаживаясь на пол и смотря на Арсения таким взглядом, какой от ведьмака она никогда не ожидала бы увидеть: море боли и столько же заботы и нежности. Такие незнакомцам не могут быть предназначены. — С Арсом… всё будет хорошо? — голос трясущийся, а вкупе со всем внешним видом ведьмака становится ясно, кто именно прислал ей на порог чародея. — Обязательно, — успокаивает она парня, не став того всё же гладить по слипшимся от крови волосам, — не сразу, но с ним всё будет хорошо. По крайней мере, она сама не смеет думать иначе.