Кот с зелёными глазами

Кто бы что ни говорил, но одиночество — естественное состояние человека, эльфа, гнома, краснолюда, допплера, низушка, суккуба, прибожка, сильвана и иже с ними. Они рождаются, живут и умирают, будучи одинокими, даже если вокруг тысячи людей и из них десятки оказываются любящими. Всё равно внутри черепушки ютится в здоровом состоянии лишь один разум, которому оттуда не выбраться и не пригласить туда никого, кроме вредителей, его разрушающих. По крайней мере, того долгие годы придерживается Оксана, пытается, потому что стоит к кому-либо привязаться, подпустить не к голове, так к сердцу, и это будет похоже на зависимость, что перерастёт в ломку, стоит вновь оказаться одному. Подобное ей доводилось переживать. В первый и самый болезненный раз — когда на её руках погиб Алексей. Тогда было тяжело настолько, что ни добродушный ведьмак, встреченный по пути, ни его последующее внимание не откликались в ней никак. Ни симпатией, ни дружбой, ни раздражением. Она была пуста и решила, что нет варианта лучше, как окунуться в одиночество с головой. Все расходятся во мнениях, лечит ли время. Одних оно губит окончательно, другим же предоставляет возможность зацепиться за что-нибудь ещё, дабы прошлое не затянуло к себе на дно. У Оксаны то получилось. В конце концов, бытие полуэльфом смогло закалить достаточно, чтобы трагедия стала не её жизнью, а одним из холстов, вывешенных в галерее сознания — стоит припомнить, как она тяготит душу, но вместе с тем её можно отложить в сторону, сосредоточившись на вещах насущных. К примеру, на появляющихся в домике пациентах и пациентках. Кому-то лекарство от поноса, другим рану зашить, у третьих принять роды. Но ещё, как ни странно, ведьмак тоже вписался в новую картину мира своими редкими приездами, как повезёт, а иногда и не повезёт. То, что Антон устроил при их побеге из Лирии резьбу нильфгаардских солдат, в последствии стало казаться сном. Потому что стоило тому показаться на пороге её дома, как тот разве только что буквально не светился, потому что его улыбка, шутки и смех чувствовались именно так. И, вместо того чтобы хмуро охотиться на монстров в округе, тот занимался бытовыми вещами так, будто бы они были не иначе как отдушиной: готовка, уборка, заготовка дров, походы в деревню за всем необходимым, помощь в заготовке трав и приготовлении лекарств. Ему это правда нравилось, одна проблема только — тот был ведьмаком и вскоре уходил, вновь возвращаясь на Путь. А Оксана никогда не просила остаться. Он был другом, но не тем, с кем бы она предпочла провести остаток своей жизни. Да и нужно было придерживаться простой концепции: быть одной абсолютно нормально. А потом нежданно и негаданно в жизни объявились Арсений и Кьяра, к которым было невозможно не привязаться не только потому, что жили поблизости, а потому, что были ближе по духу, нежели неотёсанные кметы, для которых полуэльфка была диковинкой из-за ушей, из-за знаний, из-за того, что пришла сюда однажды, будучи жрицей Мелитэле. Это всё вызывает в рыболовах и хлебопашцах не только уважение, но и страх, порождающий отчуждение. Те же двое, несмотря на свою необычность и странности, напоминали ей Шастуна, чья компания оказывалась более чем приятной. Только, в отличие от ведьмака, они прожили рядом почти два года, становясь частью повседневности. Потому, когда всё разрушилось, оборвалось столь резко и неожиданно, что представить подобный случай было бы невозможно, Оксане тоже было тяжело. Она считала Кьяру своей маленькой подругой, с которой было весело, которой можно было подобно ученице рассказывать о свойствах трав, общаясь с которой в голове мелькала мысль, каким бы был её собственный ребёнок, не пойди всё однажды под откос. Арс ведь тоже был другом, по крайней мере, для полуэльфки. Потому то, что он ни разу не вернулся, неприятно кололо в глубине души. Ведь те времена хотелось вернуть хотя бы отчасти. И привязанность — не иначе как канат меж людьми, стоит одному из креплений оборваться, как конец останется грустно подвешенным в воздухе и никому ненужным. И вот, столько лет спустя, она стоит у входа в спальню, в которой обитают обычно либо гости, либо тяжелобольные, и видит как концы совершенно разных верёвок умудрились сплестись и связаться друг с другом тугим узлом. Арсений, от многочасовых выхаживаний которого она наконец отдыхает, и Антон, который на её памяти подобным образом выглядел лишь однажды: слипшиеся от крови и пота волосы, щетина, изодранная куртка из-под лоскутов которой можно увидеть порезы, к счастью, некровоточащие — ведьмачьи эликсиры прекрасно справляются с несмертельными ранами, жаль только, что обычным людям и даже чародеям их давать ни в коем случае нельзя. Велика вероятность смертельного отравления или как минимум повреждения головного мозга. Однако, несмотря на внешний вид, творящееся на душе у парня, явно не соответствует тому самому разу, когда его разум застилал гнев. Потому что сейчас он умудрился уснуть прямо сидя на полу у изножья кровати. Оксана даже не заметила того момента, потому что он произошёл слишком быстро. Всего через несколько минут после его внезапного появления в её доме, беспокойных, наполненных болью взглядов на Арсения и расспросов, будет ли с чародеем всё хорошо, его глаза сомкнулись от усталости. Хотя, возможно, тот наконец смог отпустить себя хоть немного в доме, где тот всегда чувствовал уют, рядом с Поповым, отданным в надёжные руки травницы. Его бы разбудить и отправить отмываться, а то попахивает от ведьмака соответствующе, да только, глядя на сложившуюся картину, ей стало жаль их обоих. И если с Арсом она сделала всё, что только было в её силах, то Антону можно помочь, лишь оставив отдыхать, даже без кровати и сидя. Всё же тому не привыкать. «И как так получилось…» — опершись о дверной косяк, размышляет она, проматывая в голове прошедшие годы, пока её собственные глаза неприятно щиплет возникшее желание спать, всё же проснуться пришлось слишком рано даже для неё самой. Однако стоит случайно расслабиться чуть сильнее, как девушка вздрагивает от внезапного гулкого, но не сильного стука в прикрытое окно, свет через которое проникает разве что благодаря узким щёлкам, сейчас же перекрываемый тёмным силуэтом. На вежливую просьбу открыть или зайти не похоже, но и со столь малым усилием никто пытаться выбить ставни не стал бы. Да и внезапного фырканья, очень отдалённо напоминающего лошадиное, не последовало. — Да что же это такое, — шепчет Оксана себе под нос, решая, что с этим неугомонным животным нужно что-то делать, он и так весь остаток ночи и утро бродил вокруг дома и помимо ржания издавал звуки, от которых волосы могли бы встать дыбом, не будь травница занята и не знай она, что именно этот конь и принёс на своей спине Арсения. В итоге она тихо выбирается из комнаты, прикрыв за собой дверь, и двигается на выход, попутно замечая испачканные в крови и гное бинты, оставшиеся после вскрытия, возникшего под кожей, ближе к суставам воспаления, ставшего причиной начала лихорадки. И явно то была не случайность, оставшаяся после долгих походов пешком. Арсений определённо хотел вывихнуть себе сустав, а в итоге умудрился тот себе сломать. К тому же, фиолетово-алые следы, оставленные на обеих ногах, в том числе и на здоровой, указывают, что гордого чародея заковали в кандалы. И, раз Арс не смог из них с лёгкостью выбраться, это означает одно — двимерит. Металл, перекрывающий возможность использования магии, что для чародеев критично. Не только потому, что те не могут колдовать, но и из-за появляющихся с годами особенностей тела, позволяющих тем не стареть. Процесс регенерации тканей у них не столь же быстр, как у ведьмаков, но стабилен, потому органы не изнашиваются, кожа не морщинится, слух и зрение не ухудшаются. Но если же отключить магию, то лёгкий порез может привести к трагичным последствиям. К счастью, сейчас всё должно прийти в норму, не сразу, но всё же. На улице смеркается, но даже так перед домом «красуется» множество следов копыт, а трава даже не просто примята, а чуть ли не в кашу смолота, разнося по округе характерный запах, который, впрочем, девушку не радует. Так, цыкнув языком, та заходит за угол, к счастью, за этим нет огорода, и видит ожидаемую сцену: огромный чёрный конь бьёт копытом оземь и то зубами, то губами пытается зацепиться за ставни, чтобы те приоткрыть и на полуэльфку не обращает никакого внимания даже когда та, уставив руки в боки, подходит ближе. Только лишь нервный хвост начинает дёргаться ещё сильнее, порой цепляясь волосом за тонкие ветви близрастущих берёзок. — И что, по-твоему, ты делаешь? — буквально толкает его морду, положив руку на ганаши, которые кажутся непривычно холодными для живого существа. Лично пошевелить коня не удаётся, но тот прекращает обжёвывать ставни и с удивлением взирает на подошедшую девушку, будто бы это она здесь и сейчас лишняя, потому уже собирается спустя пару секунд вернуться к своему настойчивому делу, как та всё же смиряется с тем фактом, что силой здесь действовать не получится, и скорее из-за проступающего раздражения поддевает деревянную дощечку ногтем, открывая окно, из-за чего животное делает пару шагов назад, но тут же возвращается на место и старается просунуть вовнутрь как можно большую часть своей необъятной морды, стукаясь о раму ушами. — Видишь? Всё сейчас нормально, — наблюдая за происходящим, девушка надеется лишь на то, что в итоге конструкция окна и самого дома останется целой, — а сейчас им нужно отдыхать, а ты мешаешь, понимаешь? «Конечно же не понимает, это же лошадь. Теперь бы ещё его оттуда высунуть…» — думает она как-нибудь собрать оставшиеся силы и оттянуть того за гриву, как секундой позже, будто бы обдумав сказанное, жеребец сам решает оторвать взгляд от своих спящих хозяев, кто бы из них двоих им ни был и, сделав пол-оборота вокруг себя, заваливается на примятую траву, грустно сложив голову себе на ноги. «И что это такое?» — Оксана явно не ожидала такого результата, но то, что конь более или менее утихомирился, её радует. Теперь можно закрыть окно, не давая шанса ослабленному организму простудиться. Тем более что его одно лишь одеяло по подбородок прикрывает. С бессознательной тушкой Арса в этот раз пришлось попотеть гораздо сильнее, нежели двенадцать лет назад. Чтобы избавиться от грязной одежды, ту и вовсе пришлось резать ножницами. К счастью, без сожаления, потому что Арсений точно бы не стал носить нечто настолько простое, да ещё и с привкусом нелепости, если позабыть об обстоятельствах. К счастью, может быть, у неё самой и нет ничего из мужского гардероба, но кое-где подходящее и по размеру, и по фасону, и даже по чародейскому вкусу она вполне способна найти. В итоге она отрывает взгляд от грустящего жеребца и смотрит в сторону берёзовой рощи, тяжко вздыхая. Может быть, она сама успела устать в достаточной мере, чтобы отключиться сидя, подобно Шастуну, но дела хочется доделывать до конца. — Не была там последние месяца два. Пыли скопилось, наверное… но нет, сам этим займётся, если захочет, — даже не ставит та вопрос «если сможет», шагая в известном направлении, кутаясь в шаль. Может быть, на дворе лишь сентябрь, и даже до осеннего Эквиноция ещё далеко, но моросивший пару дней назад дождь словно бы повис в воздухе незаметными морозными каплями, от которых хочется поскорее вернуться в тепло. Там же, куда она идёт, очаг не разгорался уже очень давно.

***

Иногда Антон задаётся вопросом: как эльфка умудряется поспевать за хозяйством, если делает всё в одиночку? Потому что стоило ему на следующее утро проснуться из-за вошедшей в комнату Оксаны, та погнала его отмываться, попутно заверяя, что Арсу от его подобного внешнего и внутреннего состояния лучше точно не станет. Утверждение было достаточно исчерпывающим, чтобы прихватить вёдра и пойти к деревенскому колодцу. Конечно, имелся вариант добраться до ерика, где о количестве воды беспокоиться не пришлось бы, но ледяной смыть с себя всю грязь точно не получилось бы. Эти ощущения, когда начинаешь быть похожим скорее на склизкого линя, от которого вроде бы воняет чуть лучше, чем до банных процедур, но вместе с тем кровь, что раньше хотя бы отшелушилась, и пот остаются на коже, смешиваясь в мерзкую кашу, ему знакомы. Потому пришлось обойтись парой вёдер воды и куском мыла. И так начался день, когда Шастун разрывался между тем, чтобы топтаться под ногами у Оксаны в маленькой комнатушке лишь ради того, чтобы сердце было спокойно, глядя на чародея, и тем, чтобы отвлекать себя работой. Не ведьмачьей, думать о каких-нибудь утопцах и гулях, которым пришлось бы вспарывать кишки, у него после всего нет никакого желания, а совсем обычной, по мнению обывателей, охотникам на чудовищ неподвластной — бытовой. И если Оксана всё же сделала им на завтрак кашу, то Антон сперва задался обещанием сварганить обед, но что-то пошло не так, ибо при колке берёзовых дров, за которую тот взялся стоило только вымыть из волос остатки чьих-то кишок, оказалось, что деревья были достаточно свежими, а под шелушащейся белой корой обнаружился зелёный слой луба, а, как известно, если есть время, то добру нечего пропадать. В итоге, вместо того чтобы думать, что готовить на обед или же готовить оный, ведьмак долго и методично срезал с брёвен зелёную прослойку, после отправив ту сушиться у огня до состояния ломкости. К сожалению, стоило разложить все кусочки, как настало ненавистное время ожидания. Потому что стоит оставить руки пустыми, как в голову назойливыми комарами начинают лезть мысли, сосущие из тебя силы, которых всё равно недостаточно. Может быть, он и отоспался за десять часов, может быть, освежился и даже поел нормально впервые за неделю, это всё кажется мелочами. Потому что самому в норму прийти невозможно, пока в соседней комнате чародей всё ещё без сознания. Да, Оксана заверила, что всё так и должно быть, что его организм под действием лекарственных трав восстанавливает силы, а он сам скорее спит глубоким сном, в отличие от того состояния, в котором тот к ней попал. Но всё равно хочется что-то сделать полезное, будто бы старания двух людей окажутся вдвойне более эффективными. И девушка даже ничего не говорит против, когда тот мельтешит рядом, утром даже сама просила ей помочь, чтобы влить в Арса нужные снадобья, потому что справляться с тушей взрослого мужчины дело не из лёгких. То, что она его вообще дотащила до кровати, можно считать геройским поступком. Однако, несмотря на все свои познания в свойствах растений, Антон сам в уходе за больными мало смыслит, потому и остаётся заниматься более продуктивными вещами, подменяя нынче занятую полуэльфку. Разложиться в кресле и просто спокойно ждать не получается, потому ведьмак принимается ходить по домику в поисках пылинок и соринок, чтобы занять себя, параллельно отмечая, что изменилось мало что с его последнего визита сюда, разве что травы под потолком были другими и куда более напитанными влагой, ведь сейчас сезон их заготовок подходит к концу, остаётся лишь собирать остатки урожаев, готовясь к неминуемой зиме, которую сам Антон пока не имеет понятия, где провести. «Логично было бы либо напроситься к Оксане, раз мы уже здесь, или же отправиться к поместью, к заморозкам успели бы… если Арс будет чувствовать себя достаточно хорошо, — размышляет тот, расхаживая вокруг стола и выискивая на полках ступу с пестиком, в скором времени они ему понадобятся. — Только вот…» — вздыхает Антон тяжко, упираясь руками об узкий столик сбоку, на котором лежат подготовленные к смешению в лекарства ингредиенты. Тот уныло скрипит, напоминая о своём немалом возрасте и изначально не больно надёжной конструкции. Всё упирается в очевидные и неприятные обстоятельства, не позволяющие надеяться ни на один из самых простых вариантов. Война Редании со всеми своими соседями на восточных и южных границах, а также охота на колдуний, что подобралась очень близко даже к этой самой деревушке. К счастью, кметы не знают о том, что у их уважаемой травницы в пациентах чародей, а то, что они видели его сегодня, направляющимся к колодцу, значения не имеет, всё же, как бы сами служители Вечного Огня ни относились к ведьмакам, охотники на колдуний не спешат отрубать охотникам на чудовищ головы. — Почему всё так сложно, — бормочет Антон, слыша, как Граф вновь начинает нервно бродить вокруг дома. Из-за связи того успокоить сложно, тоже волнуется и места себе не находит, в отличие от той лошади, на которой вчера приехал Шастун. Та в итоге сбежала, на что можно лишь пожать плечами. Пусть себе резвится, пока местные не поймают. Ступа в итоге находится на одной из полок и, на удивление, она относительно новая, по крайне мере, каменных никогда раньше замечено не было. Стоит такой замахнуться, и не просто черепушку проломит, а размозжит как нечего делать. Может быть, такие ассоциации вызваны событиями, случившимися накануне, или же воспоминания о них всплывают просто так, но Антон замечает за собой, что все те убийства не откликаются в нём самобичеванием, ненавистью или презрением к себе, как подобный случай двадцать лет назад, когда они с Димой мстили за Серёжу. «Потому что они это заслужили». Возможно, вспоминать, как сталь меча и кинжала пронзала плоть, а огонь ту с радостью пожирал, и неприятно, по мышцам разливается спазм брезгливости и отвращения, только нет ни капли стыда или сожаления. Ради близких людей, ради Арсения он бы совершал подобное вновь и вновь. Антон не считает себя хорошим или плохим. Он просто ведьмак, а убийцы чудовищ никогда не будут белыми и пушистыми. Разные оттенки серости — вот какими им должно быть. Задача столько же понятна, сколько и сложна: не скатываться в грязь, от которой ни в жизни не отмоешься, и не бояться запачкать руки, когда требуется. Сейчас же Шастун проверяет свои руки на чистоту физическую и необременённую моралью, потому что пора бы собирать высушенный луб, пока тот не пригорел, а то все старания пойдут коту под хвост… хотя у Антона как таковой он и отсутствует. Даже из волос в лучшем случае получится собрать лишь небольшое абы что на затылке. Мелкие, ломкие жёлто-коричневые кусочки отправляются в ступу, где ведьмак начинает нещадно те измельчать, не жалея сил. Для такого обычно используют ручные жернова, но уже спасибо, что в его распоряжении оказалось каменное приспособление для измельчения, а не деревянное. Молоть луб дело вообще непростое, трудозатратное, как раз подходящее сейчас Антону. Руки работают сами с таким упорством, будто бы перед ним не будущая мука, а как минимум ингредиент для жизненно важного эликсира. «Кстати, было бы неплохо обновить запасы «Ласточки» на всякий случай, свежую траву сейчас уже не так легко найти, да и в этой местности её не много, но у Оксаны же должны быть запасы…» — Ты так гремишь, будто бы решил как минимум пересобрать этот шкаф заново, — раздаётся за спиной знакомый женский голос, заставляющий отвлечься от истязаний ступы и пестика. — Да я это так, увлёкся, — откладывает Антон в сторону своё занятие, рассматривая выскользнувшую из комнаты девушку. Даже сейчас он вполне понимает, почему и за что был в неё влюблён. Та не противоположность Иры, но сильно от неё отличается. Суккуб всегда была очень яркой и броской, её красота порой может даже глаза резать, из-за чего та собой напоминает бутон алой розы, вокруг которой множество колючек, не дающих к её душе подобраться. Полуэльфка же больше похожа на цветок лилии, будто бы ранимый и нежный, всё из-за её внешности. Оксана с виду куда более мягкая, нежели любые другие эльфы, что были встречены ведьмаком за немалую жизнь. Только это всё внешность, что оказывается обманчива. Да, она добра и даже мила, только вот слабой её ни в коем случае не назовёшь, тем более вслух. А то в ответ в лицо прилетит что-нибудь тяжёлое. И это в случае, если у вас с ней дружеские отношения. И вот, как ни странно, в итоге все лилии и розы Антон отверг. Или же они его сначала… неважно. Важно то, что он полюбил совсем другого человека во всех смыслах. Начиная с пола и расы, заканчивая характером и тем, как он выглядит в глазах ведьмака. Каждый, кто Арсения не знает или знает не слишком хорошо, наверняка сказал бы, тот походит на гиацинт, аконит или гортензию, на один из цветков благородных, ядовитых, а что самое главное — подходящих цвету к его удивительным глазам, в которые можно смотреть вечно, боясь разве что от такой красоты пульс потерять. У Шастуна же на этот счёт своё мнение, которое он, однако, вслух высказывать не стал бы, боясь, как бы чародей на это не обиделся, ведь если взглянуть не на внешность, а копнуть куда глубже, то мужчина напоминает ему не иначе, как красный четырёхлистный мак. Потому что может показаться, что цветок этот прост и неказист. Растёт не в дворцовых садах и палисадниках, а на полях, наполняя их удивительным и редким для дикой природы цветом. Вот так он и раскрасил простую Антонову жизнь, а сам ведьмак увяз в нём. Всё потому, что Арсений самый настоящий опиумный мак. — Решил сделать берёзовую муку? — смотрит девушка в сторону от ступы, где на куске ткани собрана кучка лубяных высушенных кусочков. — Похвально, конечно, но я бы сказала, что оно не стоит таких трудов. — Да как-то так вышло… Давно, наверное, из неё ничего не пробовал, — пытается отмахнуться ведьмак от своего занятия, чтобы не объяснять будто бы даже слегка постыдный факт: хочется отвлечься не важно каким способом. — Вот как, — кивает девушка, подходя ближе и забирая у Антона пестик, чтобы самой начать измельчать луб, как бы показывая, что подобным можно заниматься куда тише и с меньшим нажимом, хотя Антон сам это знает, просто нервы дают о себе знать. Кто-то дёргает ногой, а кто-то, как он, выплёскивает их в ритмичное постукивание камня о камень. На несколько долгих секунд разговор смолкает, слышится только мягкое «шурх-шурх» и периодическое щёлканье, вылетающее из-под рук девушки. Та может быть и выглядит слегка уставшей, но сейчас, вероятно, первый раз за эти полтора дня, когда появляется свободное время. Когда не нужно куда-то мчаться, спасать жизни, приводить себя и других в порядок. Можно просто поговорить, но так сразу и не ясно, откуда начать. Потому что каждый понимает, что в его полной картине мира, оказывается, был упущен осколок, просочившийся из чужого. — Это конь Арса или твой? Никогда не думала, что ездовое животное может быть к кому-то так сильно привязано, — продолжает та заниматься отобранным у ведьмака делом, отчего тот вновь не знает, чем занять руки, потому начинает ходить по кухонному пространству, размышляя над тем, не заварить ли трав. Не лечебных, а самых простых. Почему-то напитки всегда делают любую ситуацию менее напряжённой, даже если не имеют в себе и капли алкоголя. — Опять сейчас пытался открыть окно, все ставни уже обгрыз, пришлось уступить. На секунду это заставляет Антона даже усмехнуться, пока тот находит по запаху мешок с сушёной ромашкой. Как раз то, что сейчас не помешает. — Прости, такого, если честно, никогда раньше не было, — рассказывать, что ему передаётся тревога хозяина, Шастун не собирается, вместо этого добавляя иной факт. — Арс как-то сказал, что он мой, из-за кольца, — поднимает тот руку в воздух, только понять, которую из многочисленных побрякушек он имеет в виду, сложно, однако заставляет и полуэльфку отвлечься от полумедитативного занятия, заинтересованно взглянув на собеседника. — Я, если честно, удивлён что вы знакомы. Ромашка сыпется в подготовленный котелок, разнося по помещению горьковато-сладкий запах. Антону он не больно нравится, но тот всё равно наливает в него воду из кувшина и, вместо того, чтобы пытаться самому для начала её подогреть, ставит её на вечно горящий очаг. Ждать закипания придётся чуть дольше, однако сейчас это не проблема. Время, которого так раньше не хватало, теперь тянется подобно древесной смоле, которую многие дети едят вместо дорогих и недоступных леденцов и патоки, пока та ещё не успела обратиться в камень. — Уж поверь, я не меньше, — наблюдает за его действиями девушка, опершись спиной о край столика, к которому ведьмаку приходилось практически склоняться. — И как это вообще случилось? — Он нанял меня для задания около… полутора лет назад, а потом мы встречались снова и снова и вот как-то вышло вот так, — мнётся Антон, посматривая в сторону двери, за которой слышно разве что нервное топтание на месте и бурчание Графа, явно залезшего мордой в узкое окно. — Я расскажу, если захочешь, — от Оксаны, кажется, нет никакого смысла что-либо скрывать. Она надёжна, как скала, хотя на вид и напоминает скорее тушканчика. — Вот как, — бровки той слегка хмурятся, а взгляд устремляется в пол, вспоминая моменты прошлого. — Помнишь тот раз, когда ты, балбес, приехал ко мне чуть ли не с отваливающейся ногой, погрызенной ликантропом? — Как такое забыть, колено до сих пор даёт о себе знать, — вертит тот ногой, приподняв её в воздух так, будто бы упомянутое ранение не более чем шутка, однако Оксана тогда еле-еле привела её в порядок, будучи неуверенной, что в скором времени не начнётся некроз. Даже то, что случилось с чародеем, в её глазах было менее жутким, нежели представшая перед ней двенадцать лет назад картина. — Потому что не нужно было надеяться именно на меня, можно было бы найти лекарей и ближе, — вздыхает девушка, пряча ладони под накинутую на плечи шаль и подходя ближе к ведьмаку, а вместе с тем и очагу, — я тогда предлагала тебе сходить со мной, познакомить с жившими неподалёку чародеем и его ученицей. Это был Арсений, — с грустью произносит та, видя, как до ведьмака не сразу доходит смысл сказанного. Вместо этого его глаза постепенно расширяются в осознании, и даже рот приоткрывается, пока в голове всё крутится, пытаясь уложиться в должный витраж, собираемый из крохотных кусочков, которых становится всё больше и больше. «Никогда не должны были встретиться», — вспоминает Антон слова незнакомца, понимая, что Арсений всегда был где-то рядом. Может быть, они не шли параллельно, но тропы едва не пересекались в прошлом не один раз. И кто знает, когда ещё существовали иллюзорные шансы наткнуться друг на друга, отвергнутые самим Предназначением, потому что их встреча означала неминуемый излом в гибкой линии времени. Удивление не проходит быстро, заставляя ведьмака не то радоваться, не то грустить из-за того, что однажды не согласился идти к какому-то чародею, живущему в чаще леса. Думал, что Оксана хотела познакомить с каким нудным стариком со скверным характером. Иными отшельников представить было трудно. Да и наличие ученицы смущало… — Подожди, — тут же сухой ореховой скорлупкой щёлкает в голове мысль, которой там никогда не было места, — у Арса… была ученица? Информация никак не вяжется со всем тем, что он слышал раннее от Попова. Казалось, что тот последние несколько лет занимается тем самым заклинанием, связанным со временем, а до того почти безвылазно существовал в поместье, выезжая разве что на балы да ради встреч с заказчиками. Чародей никогда не упоминал, что жил в реданской глуши, и даже о смысле его поисков рассказал не он сам, а Выграновский. «Арс много о чём не говорил», — неприятно, но будто бы вполне объяснимо. Им обоим немало лет и знать всё друг о друге в подробностях сложно. Только вот это кажется чем-то особенным, важным. На память приходит разговор с самим Эдом, сглаженный густым табачным дымом. Тогда ведьмак пропустил мимо ушей, местоимение казалось оговоркой или незначительной ошибкой, но сейчас в памяти всплывает крохотная вырезка из монолога знакомого, навязчиво звеня в голове. «Её нет, а значит, что бы ни произошло, всё было зря», — повторяет тот про себя, вновь бросая взгляд в сторону двери. Ту хочется открыть и убедиться, что с Арсением всё в порядке. Потому что похоже, что раньше было далеко не так, и последствия какого-то события эхом преследуют того до сих пор, заставляя не просто оглядываться в былое, а желая в него вернуться даже не образно. По крайней мере, так было до недавних пор. — Он тебе не рассказывал? Оксану этот факт искренне поражает, это со стороны видно. И может быть та не раскрывает от удивления рта, но начинает чувствовать себя чуть менее удобно, напоминая собой всё того же Эда, но не поведением, а самой ситуацией. Антон, вглядываясь в её отведённый в сторону взгляд и слыша ускорившееся сердце, понимает: кем бы ни была та «ученица», она была важна. Эду, Оксане, но больше них всех вместе взятых — именно Арсению. Остаётся лишь хмуро покачать головой, скрестив руки на груди. — Но ты ведь в курсе того, чем он занимается? — аккуратно спрашивает та, замечая, что котелок с травами бурлит последние пару минут и запах ромашки в комнате становится приторно сильным, буквально пропитывая собой каждый дюйм деревянных поверхностей и тканей, безуспешно борясь за первенство в том, чтобы остаться в них навсегда, только вот пытаться заменить собой единственным сотни других ароматов масел и вытяжек — гиблое дело. — Ты о големах? — в ответ девушка кивает перед тем, как решить снять котёл с огня, что замечает ведьмак, спешащий ей помочь, забрав его первым и поставив на столик подальше от луба, который следовало бы измельчить до конца, пока ещё не настало время ужина, а то не видать и сегодня ничего похожего на обед. — Более чем. Хотел бы я сказать, что видел всевозможные их варианты, но у Арса хватает фантазии делать их все уникальными, даже удивительными, — хвалить чародея кажется само собой разумеющимся, даже сами слова, его талант восхваляющие, может быть и без особого на то умения, вылетают изо рта с удовольствием, заставляя Антона, улыбаясь, отпустить котёл и вернуться к ступе, разбивая лубяные пластинки на этот раз с куда меньшей нервозностью, а вместе с тем и шумом. — Граф ведь тоже не из плоти и крови. Хотя… мышцы у него есть, но вот крови, насколько я понял, нет. В общем, его создал Арс. Правда же он потрясающий? К кому именно относилась последняя фраза даже сам Шастун с точностью сказать не может, ведь и создатель, и его творение вызывают в нём искреннее восхищение, стоит лишь слегка напомнить себе о том, что в какой-то степени Арсений не иначе как художник, а Граф его рукотворное произведение искусства. Он же, стоя спиной, не замечает, что у разливающей по кружкам Оксаны руки подрагивают, разнося от ковша крохотные капли по столу. — Вот как, — в голосе почти нет изменений, помогло, наверное, то, что глубокий вдох горло прочистил, — может быть, тогда расскажешь подробнее, что да как? А то я его не видела уже много лет. И Антон с толикой гордости и наивной детской радости, позабыв в итоге в присутствии травницы и о большей части своих неприятных дум, рассказывает всё в подробностях, начиная с отравления эндриагой, за что получает добрую горсть упрёков и укоризненных взглядов, от которых приходится отбиваться одним лишь заверением: «Но с того момента я всегда ношу с собой как минимум «Ласточку», правда! У тебя, кстати, есть ласточкина трава, а то у меня кончилась?» За последнее остаётся помилован только потому, что находится в процессе готовки. А далее последовала и встреча, и история с призраками без утаек, и ужин в Новиграде, когда Арс выглядел ещё красивее, чем при первой встрече, и прогулки у берега моря с разговорами о прошлом ведьмака, и обида за прощание через письмо, и случайное нахождение в поместье, в котором его рисковала убить парочка чародейских магических созданий. У Антона слова изо рта водопадом льются в уши Оксане, а та и не против. Она отказалась от собственных историй. Со стороны может показаться, что будучи пленником своих обстоятельств, но девушка считает, что добровольно. Потому что могла бы найти в себе силы сопротивляться миру, идя по нему далее в качестве странствующей жрицы, но не захотела. Ведьмак всё продолжал и продолжал свой рассказ, со стороны порой выглядя таким умиротворённо-счастливым, что поверить сложно, что этот же человек совсем недавно убил не один десяток людей, терзался страхами, а сегодня пытался вложить свою нервную энергию хоть во что-то. Да и если брать в расчёт все прошлые годы, Антон всё равно теперь ощущается слегка иначе. Наверное, потому что нашёл именно то, что ему нужно, точнее «того». Проходит около часа, когда параллельно длинному монологу, которому внимает единственная, но крайне внимательная слушательница, весь берёзовый луб становится порошком, пахнущим слегка чуть горьковато, чуть сладковато, отдалённо и впрямь напоминая древесину. В неурожайные годы люди частенько ищут любую возможную альтернативу пшенице и ржи, надеясь продержаться до следующей весны, когда проснётся благостная почва, готовая принимать в себя новые посевы, взращиваемые водой, солнцем и человеческим, по большей части, трудом. Такая альтернатива имеется — древесная кора, точнее, тот самый тоненький её зелёный и молодой слой, что облепляет древесину изнутри. Дубовый порошок можно использовать в лечебных целях, а берёзовой — в еду. Правда, замешивая тесто, приходится добавить и обычной пшеничной муки. Антон знает, что иначе полученное изделие будет напрочь лишено приятной на зуб текстуры, начиная рассыпаться ещё в руках. Тесто имеет коричневатый оттенок, будто бы из ржаной муки, и, если часть смеси из воды, муки и закваски в итоге откладывается в сторону, а именно в квашню поближе, но не слишком к очагу, то из второй решено сделать не хлеб, а лепёшки. И так слишком долго ждать приходится, Оксана успела выпить за это время пару кружек ромашкового отвара, а сам же котелок уже остыл. «Надо бы добавить ещё муки», — пока рассказывает о келпи на Скеллиге, месит тесто руками ведьмак. То неприятно липнет к рукам, и Антон понимает, что самую малость идиот, потому что все кольца теперь грязные. Особенно обидно, что не снял те самые резные. Между вязью рун застревает клейкая субстанция, которой стоит засохнуть и кольца придётся оставлять замачиваться в воде точно не на пару минут. А ведь сейчас расставаться с ними рискованно даже при условии наличия более слабого по всем параметрам варианта в виду своей особенности. — Чёрт, — прерывает рассказ ведьмак, пытаясь отскрести с пальцев как можно больше теста, параллельно осматривая кухоньку на предмет наличия в ней таза с водой, в котором можно было бы промыть руки. Однако не успевает тот обратиться за помощью к Оксане, наблюдающей за картиной слегка растерянного парня, бегающего взглядом по помещению, пока его ладони подняты в воздух жестом «сдаюсь», или же самому выйти во двор, как совершенно неожиданно из комнаты за дверью, а если ещё точнее, то скорее из окна, выходящего на улицу, что в ней находится, слышится довольно громкое лошадиное ржание. Несмотря на тот факт, что оно ни разу не кажется испуганным, даже если не понимать чувств Графа, ведьмак и полуэльфка дёргаются, тут же забывая обо всех делах. — Чего это он? — задаётся девушка вопросом за миг до того, как Антон срывается с места чуть ли не бегом. Всё потому, что лошадиное ржание было совершенно точно радостным. Толкая плечом дверь, он обнаруживает картину, отдалённо похожую на ту, что вырисовывал мозг, отчаянно желая воссоединиться с чародеем по-настоящему. Чтобы глаза видели жемчужную улыбку, голубые бездонные озёра любимых очей, а уши слышали его живой голос. Может быть, всё далеко не так, но, будь у ведьмака возможность, у того пара-тройка слёз покатилась бы из уголков глаз, одна из которых по неудачному стечению обстоятельств точно бы решила выбрать не типичный путь по щекам, а попала бы на кончик носа и смешно на нём повисла, пока тот её бы не смахнул рукавом, потому что негоже его щекотать. Однако сейчас у него разве что губы дрожат, не зная, расплыться ли в улыбке, либо ещё чего. Может быть, дать глотнуть побольше воздуха замеревшим лёгким, или дать их владельцу во всю глотку выкрикнуть имя, что на язык всегда ложится с особой нежностью и довольством, а потом прямо так побежать и обнять, зацеловать, лопатки его стиснуть, каждую косточку и мышцу под пальцами прочувствовав, пока из всё того же рта нёсся бы бессвязный бред, в котором было бы очень много «люблю». — Граф? — звучит низкий, хрипящий, почти как у больного простудой, удивлённый голос чародея, едва разлепившего свои глаза и смотрящего на торчащую из окна перевозбуждённую лошадиную морду, которая всё фыркает и фыркает, иногда переходя на тихое и аккуратное ржание. Конь всё пытается дотянуться до мужчины, наверняка носом об того потереться и на эмоциях слегка боднуть, приветствуя, однако расстояние не позволяет. Спасибо на том уже, что Оксана тому разрешила весь день вот так вот в наглую и провести. — Не только он, — у самого ведьмака от переизбытка эмоций голос слегка скрипит и петушит, когда тот делает пару неловких шагов в комнату, боясь быть слишком громким, слишком назойливым, слишком надоедливым, боится, что его в принципе будет «слишком» для человека, только-только пришедшего в сознание. Только вот Антону самому жизненно необходимо быть рядом с Арсом. С живым Арсом, Арсом, перед которым чувствуется капля стыда, но влечение куда сильнее. Физическое, но совсем не в том смысле. Просто быть дальше, чем в дюйме, тяжело до дрожащих коленей и завязывающегося в морской узел желудка. Плывущий, но вполне осознанный взгляд отрывается от Графа, и теперь Шастун видит полную картинку, хотя считает её настолько же прекрасной, насколько и ужасной. Всё потому, что у Арса нескрытые синяки под глазами, незажившие на нём ссадины, смертельно усталый внешний вид. Увидь тот себя в зеркало, наверняка бы попросил оставить его одного, чтобы как-то привести себя в порядок, потому что внешностью своей всё же дорожит, да и гордости в нём столько, что стоит отобрать половину, как оставшейся хватило бы на все династии Севера с учётом их многочисленных потомков. Да только не несовершенства заставляют сердце сжиматься, а чужая усталость и боль. На свои плевать, он бы сколько угодно ещё бы без сна и отдыха шатался бы по северу в поисках Попова, потому что чародей слишком дорог. Жаль только, боль что тела, что души на себя переложить нельзя. Антон бы хотел высосать её из Арса до последней капли, даже если бы сам утонул по уши и глубже, так, что, даже захлебнувшись, дна было бы не достать. — Есть ли шанс, что это не бред, раз я вообще задумываюсь над реальностью происходящего? — хрипит Арсений, безуспешно пытаясь приподняться на подушке, но вместо этого лишь щурясь и шипя от пронзающей боли в лодыжке. — Хотя похоже на то. — Тише ты, неугомонный, — спешит подойти ближе Шастун, садясь в итоге не на скрипучий стул, а прямо на пол, только в этот раз не в изножье, а ближе к изголовью, находясь теперь почти на одном уровне с Арсом, наблюдающим за тем заинтересованным, но слегка расфокусированным взглядом. Хочется тут же обхватить его укрытое лишь одеялом тело руками и не отпускать ещё целую бесконечность, однако стоит ведьмаку вознамериться это сделать, как на ладонях тут же ощущается липкое тесто, с которым он так долго сегодня возился. Остаётся лишь уткнуться Арсу носом в грудь и несчастно застонать, с долей облегчения понимая, что одеяло глушит непритязательный звук. — Ты чего? — тут же раздаётся со стороны, и Антон всё так же, лёжа одной лишь головой, поворачивает ту в сторону удивлённого лица Арса, которому, кажется, становится чуть легче. Вероятно, появление ведьмака сумело прогнать сонливость, но, к сожалению, не усталость. — Хочу тебя обнять, — смотрит он чуть ли не щенячьими глазками, отчего чёрные брови взлетают к покрытому растрёпанной чёлкой лбу. — А что мешает? — Тесто на руках, — признаётся Антон, шевеля своими длинными конечностями где-то почти под кроватью, где их никто, кроме ножек мебели, и не увидит. — И как так получилось? — Если говорить о последних событиях, то я хотел приготовить берёзовый хлеб, но ты очнулся, Граф поднял тревогу, и вот я тут, — Арсению, кажется, пока не хочется ничего в этом мире понимать, просто ощущать, пускай даже через одеяло, что Антон рядом и что тот настоящий. Шевелит ртом, дышит, елозит в процессе слегка, и всё это телом ощущается по-настоящему. Со сном ни в жизни не спутать. Однако хлеб из дерева всё равно кажется каким-то отголоском бреда горячки. — Не смотри на меня, как на идиота. Ты, может быть, не знал, но ту же кугу тоже можно есть. Только прикорневую часть, но всё же. Из неё же, кстати, можно сделать леску для рыбалки, если своя потерялась или кончилась. — Вот не надо об этом, — морщится Арсений, но скорее всего даже не от представления склизкой водной живности, а из-за своих подвижек вытянуть руку из-под покрывала, что венчаются успехом, обдавая ту лёгкой прохладой, наполняющей помещение. — Если ты не можешь, то это сделаю я. Немного резко, с непривычки организма двигаться, рука чародея ложится на русую макушку, начиная нежно перебирать вьющиеся волосы, от которых сегодня пахнет разве что мылом и полынью — не зря Антон потратил время утром на то, чтобы вымыть из них всё, что только можно. Теперь же разве только не мурлычет, подобно настоящему коту, да глаз не закрывает — упускать взгляд Арса кощунственно. Как и его всего, а ведь это происходило слишком много раз. «Не надо об этом думать сейчас», — пытается он гнать дурные мысли из головы, потому что на ней сейчас рука Попова играет с начавшими отрастать кудряшками, пуская по телу ведьмака волны приятных мурашек. Всё ведь хорошо, вроде как. Арс жив, они рядом, вместе, как говорил Песочник — «склеенные». Не предназначенные друг другу, но любящие, однако… Антон упирается тому лбом в грудь, будто бы хочет и впрямь с Арсением срастись навсегда, но на самом деле… — Как я рад, что ты здесь, — голос едва слышно дрожит, отчего прохладная рука на затылке прижимает к себе с невероятной теплотой. … На самом деле он хочет рыдать взахлёб. Не так, чтобы из глаз подобно соку берёзовому слёзы солёные катились, а чтобы град и буря, что наводнением несут его чувства наружу. Так, чтобы задыхаться от болящего и ноющего горла, в котором бушует немой крик. Чтобы хлюпать носом и иногда жалко хныкать в одеяло, цепляясь за Арсения. Настоящего, живого, не горячего от болезни и находящегося в беспамятстве. За того, кого мог потерять. — Прости, Арс, прости… — голос скомканный, но до чародея слова вполне долетают, но не смысл, насчёт которого остаётся теряться в догадках и пытаться успокоить ведьмака, что нещадно винит себя. Потому что перед ним был выбор, сложный просто неописуемо. Друг и возлюбленный. Тогда он не знал, что оба находятся в одном месте, но что, если бы не обошлось? Может быть, Песочный Человек просил его торопиться, чтобы успеть до начала болезни? Или он имел в виду не ждать, подобно эльфам, у моря погоды, а действовать именно так, как в итоге получилось? Или же просто гнать Графа, не давая себе ни секунды передышки? Антон не знает, но ему больно. Больно и стыдно за то, что шансы были «пятьдесят на пятьдесят», и он рискнул жизнью того, кого любит. Искренне, от всего сердца, и не важно, что при первой встрече его зацепила именно красота. Сейчас он любит именно что Арсения, без уточнений почему. Потому что это Арс, которого невозможно не любить. — Всё хорошо, Антош, хорошо, — заверяет тот нежно, стараясь привести голос в порядок, чтобы ведьмаку не было от того ещё больнее. Чародей не понимает, почему тот себя винит, но сейчас не до разбирательств. Всё, что ему хочется, это чтобы Антон улыбался, чтобы каким бы ни было бремя на его душе, оно растаяло. Жаль только, слезами вытечь из глаз не может. «Если ему так плохо с кольцами, то что было бы без?» — мысли о себе то ли уже исчезли, толи всё ещё не настигли чародея. Всё, что он может и хочет сейчас, так это гладить того по голове правой рукой и высвободить левую из-под пут покрывала, чтобы ту положить ему на спину, сделанную вовсе не из камня, как может многим показаться. Антон мутант, ведьмак, охотник на чудовищ, по мнению многих людей, всё равно что нелюдь. Однако Арс знает — сердце у него большое, доброе, чувственное, а что самое главное — человечное. Последний пункт может показаться, что относится к большей части населения Континента, но нет. Чудовищами являются далеко не только монстры. Последние порой бывают куда благороднее многих людей. Арс всегда это знал, но последняя неделя показала ему это во всей своей убогой красе. — Значит, твоё появление в лагере охотников не бред, — произносит он, стоит Антону начать дышать чуть легче, и получает в ответ кивок неподнятой головой со сжёванным одеялом «угу». — И то, что Граф меня куда-то вёз тоже, — теперь уже очередь Графа одобрительно фыркнуть, продолжая тянуться к ним обоим за тем, чтобы и ему перепала доля ласк, а то одного лишь ведьмака последние минут двадцать чухают, чешут и гладят, — прости, я с кровати не дотянусь, — извиняюще улыбаясь, произносит Попов, обращаясь к коню. Тот фыркает ещё разок, но в итоге слегка отступает, надеясь, что и ему в скором времени уделят внимание. — Так где мы сейчас? Теперь же настаёт момент Антону отстраниться и вновь взирать на чародея, навёрстывая последние упущенные для того минуты. Ведьмачьи глаза не выдают ни разу того, что их владелец совсем недавно рыдал надрывно у себя в душе. Вокруг них небольшие усталые мешки, но ни единого тона розовизны или красноты. И влаги нет, ничего. Разве только губы искусаны практически в кровь — выдают тоненькие трещинки и чешуйки кожи. Но даже так чародей их бы с радостью поцеловал, если бы не раздражающий мусорный привкус во рту — от самого себя мерзко. — Не узнаёшь? — удивляется тот, смотря своими яркими янтарными глазами с тоненькими щёлочками, от которых на душе хорошо, да только в чародее помимо этого ещё и интрига просыпается, заставляющая поёрзать в кровати, оглядеться, приподнявшись на локтях, что выходит просто ужасно, тело кажется не иначе как каменным. Ничего примечательного, даже более, чем ничего. Потому что окажись он в комнате без кровати, стула и тумбы, можно было бы выстроить хотя-бы какую-то теорию. Тут же хочется ещё раз спросить Антона, ибо, может быть, он чего путает, однако глаза скользят к приоткрытой двери. За ней же достаточно предметов, выходящих за рамки привычных вещей, как для кметов, так и для таверн, заброшенных зданий и иже с ними мест, звёзд с неба не хватающих. Баночки и мешочки на полках, связки трав под потолком, отсвет очага на узком, но высоком и длинном столике у стены, спинка и подлокотник старого, дышащего на ладан кресла, уголок идеально застеленной кровати… Очень знакомо, но что ещё важнее — уютно, тепло, безопасно, но вместе с тем слегка грустно. Такой меланхоличный укол ностальгии, о которой он никогда не просил. Стоит в голове практически по буквам собраться предложению, как из-за угла показывается девушка, которой себя обнаруживать весьма неловко, потому сперва появляется её ручка, хватающаяся за косяк, а после и она вся, кутающаяся в шаль сейчас уже даже не от холода. — Целую неделю ночевал на этой самой кровати, а теперь её не признаешь, эх, Арсений, — пытается она пошутить, переступая порог. Сперва хочется воскликнуть очень ёмкое и многозначительное «Что?!», но стоит перевести взгляд на успевшего просветлеть в предвкушении ведьмака, как на ум приходит горькое, но вместе с тем счастливое воспоминание двенадцати лет назад. Он, Оксана и Кьяра. Травяной напиток, грибной пирог и рассказ о мальчике-одуванчике, слушаемый со слезами на глазах и комом в горле, что мешал жевать и проглатывать выпечку, но он всё равно это делал, вспоминая об Антоне, которого… «Он здесь, он живой». «Больше не потеряю». — Прости, что не наведывался, — отзывается чародей, вновь без сил падая на подушку, однако преждевременно, потому что через пару мгновений почти под носом у того возникает кружка с водой, по крайней мере, так кажется, потому что жидкость ничем не пахнет. — Зато вот как-то враз нас здесь очень много, — что абсолютная правда для крошечной комнаты, где трое, не считая конской головы, которая может и отступила с желанием быть поглаженной, но деваться пока никуда не собирается. Стоит влаге коснуться иссохших губ, как становится ясно, насколько сильно организму хочется даже не пить — отвары в него кое-как всё же вливались, оставаясь в последствии неприятным привкусом на языке, — а в первую очередь есть. Для человека, который слишком редко испытывает чувство голода, даже не по причине доступности пищи, а банальной привычки есть мало и редко, это, можно сказать, ново. Ощущение, что можешь проглотить всё что угодно, даже ненавистную рыбу, притом сырую, наплевав на запах, слизь и кости. Пустовавший целую неделю желудок требует в себя чего-нибудь, что можно будет переваривать, насыщая тем самым измученный организм. Однако вместе с голодом приходит и лёгкая раздражённость, которую выплеснуть не на что и не на кого, кроме разве что себя самого. Мириться с тем, что оказался слаб — слишком сложно. — Не слишком утешает, что ты вновь мой пациент, — вздыхает та, тянясь приложить руку к его лбу. — Температура пришла в норму, спасибо магии в теле, но лодыжка так же быстро в норму не придёт. Ты, видимо, пытался просто вывихнуть, но явно перестарался. — Да, Арс… — Антон сидит рядом на полу в небольшой растерянности, явно не зная, что сказать, а если точнее, стоит ли вообще что-то спрашивать у Арсения, которому положен отдых и по возможности какой-то комфорт. — Давайте не сейчас, — голос строгий, но не потому что Арс зол или просто огрызается, нет, дело в простом нежелании самому об этом сейчас думать. Пускай нога болит, тело ноет, а голова слегка гудит, но вокруг него реальность, а не лихорадочный бред, и в последний раз она была такой приятной аж на Скеллиге. Пока сам не совершил ошибку, на эмоциях создав портал, что увёл ближе к тому месту, что из головы сложно было выкинуть. — Ладно, — кивает та, слегка отойдя и переведя взгляд на сидящего ведьмака, — я понимаю, что вам обоим наверняка хочется поговорить ещё, а может и не только поговорить, но, Антон, давай, подымайся, отмывайся, завари ему шиповника с кипреем и отложи свои кулинарные изыскания на потом. Лучше сделай суп, овощи там же, где и всегда. — А, чёрт, оно теперь ещё и присохло, — жалуется ведьмак, показывая окружающим свои руки, покрытые коркой теста, ставшего похожим на неудачный эксперимент ученика, решившего самостоятельно додумать, как нужно обжигать глину. Однако его тон, наигранно несчастный, вытягивает из Арсения смешок. — Иди давай и не кроши, — подталкивает того из комнаты Оксана, после закрывая дверь, из-за которой в помещении был сквозняк. — Будем приводить тебя в порядок дальше. Как нога, болит? Девушка не спрашивает больше о том, как именно случилась травма, что ей предшествовало и так далее. Арс за это благодарен. Ему остаётся лишь только отвечать на вопросы: как себя чувствуешь, как именно болит и не врёт ли он. Возможно, чародей лукавит самую малость, заверяя, что «всё хорошо», потому что априори подобного быть не может. Зато честно описывает острую боль в суставе, то, что шевелиться вообще не хочется, а зрение всё ещё чутка хуже привычного. Ещё не восстановилось после отобранной двимеритом постоянной улучшенной регенерации, распространяющейся на все органы, но действующей довольно медленно. — Н-да, в ближайшие пару недель у меня будет жить целых две хромоножки, — делает выводы девушка, как можно аккуратнее разматывая чужую ногу, что Арсений стоически терпит. На голеностопе красуется разрез, внутрь которого был пропихнут дренаж, что сейчас неприятно задевает припухшие стенки раны на поверхности. Стоит убрать бинт, как рана начинает больше напоминать обычную дыру, только вот белые сгустки остатков гноя и лимфы на краях заставили бы кисейных барышень ужаснуться. Те бы посчитали это ужасным ранением, из-за которого можно чуть ли не ноги лишиться. Оксана же видела ту жуткую огромную опухоль, которую пришлось вручную облегчать, не дожидаясь того момента, когда ослабевший организм сам её рассосёт. Однако если со сделанным лично ею порезом всё ясно, то на лодыжку в целом, а не только сустав, остаётся лишь молиться Мелитэле, что она сделала всё правильно. Может быть, в своё время Антоново колено и вовсе напоминало дроблёные кости, держащиеся между несколькими натянутыми мышцами, на которых местами ещё можно было рассмотреть кожу, то Арсений иной случай. Собирать ведьмачьи по местам можно не боясь сломать уже успевшие срастаться. Их регенерация под эликсирами просто феноменальна, а вот с Арсом пришлось действовать куда более аккуратно, чтобы наоборот не навредить. — Ладно, если не считать перелома, то ты точно идёшь на поправку, сейчас обратно тебя упакуем, только принесу настойку чистотела для обработки, — оставляет она голой ногу, уходя за дверь, где периодически слышен шум. Антон в спешке точно пару раз успел уронить котёл и, видимо, потому отвар кипрея с шиповником до чародея всё ещё не добрался. Смотря на оголённую мёрзнущую ступню, в голове не может не проскользнуть мысль: зря я это сделал. Только вот, что именно зря, не совсем ясно. Зря пытался сбежать, пока сидел на цепи, зря доверился подобравшим его кметам, после болезненного перемещения с островов на Континент. Зря хотел сперва привести мысли в порядок, перед тем, как рассказать в чём дело, почему его разум пробивал озноб, казалось бы, после прекрасного вечера, ибо всё пошло совсем не по плану, из-за вившихся в голове мыслей о доме, к которому тянуло так, что портал открылся не на скалистом одиноком мысе близь Каэр Трольде, а в Редании. Точно, «рассказать». «Нужно объясниться перед Антоном, он ведь не знает. Не знает и делает для меня всё, что может. Не знает самого важного, но любит». Здравый смысл подсказывает: расскажи всё сразу и не бойся, это ведь Антон, кажущийся относительно самого Арсения буквально всепрощающим, будто бы если того не больно волнуют ошибки чародея, за которые тот не извиняется, но в душе порой кается. Всё потому, что слово «извини» зачастую даётся слишком сложно. Всего шесть звуков, идущих друг за другом, но они со рта никогда не желают слетать. И не потому что Попов слишком горд, чтобы признавать свои ошибки, нет, не без этого, конечно, но первопричина в другом — это всего лишь шесть звуков. Их слишком мало и кажется, что нужно нечто куда большее. Оплошности задевали не только их виновника, но и ведьмака, абсолютно незаслуженно к тому же. Странно, что Антон просил прощения, уткнувшись ему в грудь. С чего бы? Он ни в чём не виноват, и именно чародей творит порой невесть что, так за что ведьмаку чувствовать вину? Арс не понимает, надеется лишь, что сейчас всё будет лучше. К примеру, как тогда, в поместье, когда они оба жили в спокойствии, наслаждаясь днями, ночами и обществом друг друга. Только… здесь подобного сделать не получится. Стены домика Оксаны напоминают о прошлом, приятном, красивом, почти идеальном, да только вместе с теплом они приносят и холод. Не тот, что заставляет оголённую ногу иногда нервно дергаться, желая вновь спрятаться полностью под одеяло, а душевный. От него, кстати, тоже хочется укрыться, да только не под тёплым полотном, а в объятиях Антона. Однако ему нужно всё рассказать. А рассказывать страшно. «Почему именно из-за этого?» — вздыхает чародей, понимая всю свою глупость. У охотников за колдуньями, когда те неделю держали на цепи, моря голодом, издеваясь, давая разве что глоток воды раз в несколько дней, было не иначе как мерзко. От тех, к кому успел проникнуться глубокой ненавистью, от себя, слабого из-за двимеритовых оков, от всего, что окружало. Но ему не было страшно сдохнуть прямо там, гордость не позволяла бояться тех, кто в своей сути куда более ничтожен. И пускай несколько раз в лицо прилетали подошвы грязных во всех смыслах сапог, пускай отвешивались пощёчины, а дыхание прерывалось из-за ударов тяжёлыми кулаками в живот, ему не было страшно. А потом и вовсе всё закончилось, расплылось в жаровне его собственного тела, смешалось с бредом, в котором было много образов: хромающая Кьяра, держащаяся за стену, Антон, оставшийся без поцелуя у реки, разгневанный его решениями Паша, расстроенная Катя и Эд, оставляющий на прощание лишь одно назидание: «Главное, не просри своё счастье». Только потом всё стало иным, впервые за последние дни, проведённые в беспамятстве, а именно — осязаемым. В голове словно искры появились, напоминающие огни в туманной ночи. Блеклые и невзрачные, мало что освещающие, но становящиеся ориентиром для сбившегося спутника, чем и пользуются зачастую трупоеды. Но эти же наоборот — не сожрали с потрохами, а заставили увидеть мир. Настоящий мир, что упорно пытался куда-то убежать, оставив чародея вновь со своим личным бредом и горячкой, но важной точкой, благодаря которой он держался, стал не иначе, как Антон, похожий на мутное видение, попытку мозга напоследок показать что-то хорошее, обнадёжить тело, которому наверняка оставалось не так долго до сепсиса и следующей за ним скорой смерти. Арс не знал, был ли то настоящий Шастун, Граф, какие-то краснолюд и эльф на заднем плане, сражавшиеся с охотниками на колдуний. Но верить отчаянно хотелось, а даже если и нет, то сбежать хотя бы в мечтах было бы неплохо. «И вот мы здесь», — поворачивая голову в сторону увлечённо смотрящего на него Графа. Заинтересованная пара глаз глядит внимательно, кажется, даже слегка обеспокоенно, тем самым кое-кого напоминая, хотя что цвет, что форма диаметрально противоположные. Тёмно-тёмно синий сапфир никак не должен иметь сходства с янтарём, но всё же оно есть. Потому что иначе быть не может. Потому что создавал его наподобие Кьяры, только учтя все свои прошлые ошибки. Граф более простой, изъясняющийся и понимающий в первую очередь эмоции. Он остаётся в своей сути конём, очень умным, очень быстрым, а ещё — практически бессмертным. Потому что у магических контуров из-за отсутствия человеческого сложного сознания не наступит перегрузка. Граф не сгниёт заживо, он будет помогать Антону до самого конца. — Ладно, давай, иди сюда, — кряхтя и игнорируя ногу изо всех сил, Арс старается приподняться к грядушке и под довольное, радостное фырканье коня у того это получается, хотя постельное бельё выбивается из-под матраса, создавая неприятные неровности, из-за которых самому хочется побурчать, да только некогда, ведь лошадиная голова и шея активно тянутся к нему, ударяясь о ставни и разнося по комнате грохот. До этого момента он и не замечал, как сильно ноет его спина и поясница, желая хоть как-то размяться даже в присутствии сил, так что придётся в ближайшие дни поработать над собой, прежде чем встать с кровати полноценно, повторения того самого самочувствия, что и двенадцать лет назад, очень не хочется, а пока он тянется левой рукой, слыша, как неприятно щёлкают суставы, будто бы напоминая: «Ты уже вообще-то далеко не молодой человек, заботься о нас с большим усердием!» «Предатели, стоит оставить их без магической подпитки, и те уже на следующий день организуют бунт. Даже собственному телу нельзя доверять, какой кошмар», — усмехается чародей, наконец одними лишь кончиками пальцев, дотянувшись до приятного бархатистого носа, которому явно хочется ещё его и боднуть, но на такие трюки пока ни один из них не готов. По крайней мере, Арсений, хотя выйти на улицу было бы неплохо. Просто чтобы увидеть открывающийся вокруг простор. Его последнее время слишком сильно не хватает, а маленькая комнатушка совсем не помогает. — И что это мы делаем, а? — внезапно вторгается в комнату Оксана, из-за чего Граф дёргается и стыдливо опускает голову, тряся гривой. — Зарядку, — тут же отзывается Арс, складывая руки на одеяле замком, однако кажется, будто бы что-то не то, и дело даже не в том, что он без одежды, с этим всё и так понятно. — Успеешь ещё, — произносит та, складывая на краю кровати чистые бинты и флакончики, что принесла в одной руке, после чего наступает очередь отдать знакомую, большую, деревянную кружку чародею. Над ней клубится щупами бледный пар, исчезая в никуда. — Только умоляю, не пролей, а то нам ещё не хватало ожоги лечить. Антон слишком перестарался, делая его в третий раз, — улыбается та, когда рука чародея наконец принимает ароматный напиток, имеющий в себе красный оттенок. — Спасибо, — произносит тот, всматриваясь в кружащиеся и стремящиеся ко дну крохотные кусочки трав, пока Оксана начинает вновь возиться с его ногой, обрабатывая спиртовой настойкой чистотела края раны, отчего можно было бы от боли взвыть, только Арсу не до того: взгляд с отвара падает на правую руку, его держащую и наконец становится ясно, чего ему не хватает. Безымянный палец, годами окольцованный серебряным ободом, ныне преступно гол. На том месте, где раньше всегда красовалась печатка-воспоминание, остался лишь бледный призрак, что вскоре исчезнет с молочной кожи навсегда.

***

У Антона прилив бодрости и сил заново, потому из-за своего неуёмного энтузиазма он дважды всё уронил, разлил и рассыпал из-за чего процесс одного лишь приготовления отвара затянулся, но затем последовала чистка овощей для супа, которая прошла более чем успешно. Орудовать ножом на кухне он умеет не хуже, чем клинком в бою, потому этот процесс происходит довольно быстро, правда во время чистки моркови и картошки он успевает укорить себя за то, что не решил сегодня утром сразу заняться нормальным обедом. А то сейчас бы Арс уже мог бы поесть, вместо того, чтобы травки цедить. Стоит же всем нужным овощам попасть в котёл и залиться водой, как нападает безжалостное осознание, что суп с мясом всяко лучше супа без него, так что принимается решение этим вечером или же грядущим утром сходить на охоту. Да, в округе обычно только зайцы и фазанов никаких нет, но есть шанс, что на ерике пока ещё можно встретить уток. Главное будет подстрелить из арбалета не в воде. Плыть будет не очень приятно. Осень словно бы слишком ранняя в этом году. И не важно, что по календарю та уже пару недель как успела начаться. — Он всю ночь у твоей кровати провёл… — слышится голос из-за двери, когда туда собирается зайти ведьмак, которому кольца потщательнее сейчас бы поотчищать, да только в стороне не хочется оставаться. Может быть энергии у него сейчас и предостаточно, но хочется выплёскивать её всю рядом с Арсом и ради него же. И если во втором случае ему сейчас заняться нечем, то в первом всё к тому располагает, если не считать небольшой неловкости от того, как он совсем недавно расклеился в его присутствии. Опять плакался тому в жилетку, хотя нет ни слов, ни этой самой жилетки. Арс таковую за их знакомство только в Новиграде и надевал. — Болтаете обо мне за спиной, значит, — открывает он дверь, видя, что осмотр и обработка раны, из-за которой травница на несколько минут выходила из комнаты, передав тому грязные бинты, чтобы потом прокипятил, закончились, только чародей теперь на кровати сидит с полупустой кружкой, иногда разминая правую руку, будто бы та затекла: всё пальцы подминает, кулак сжимает и разжимает. — Думаю, куда тебя деть сегодня вечером, а то кровать в этой комнате на этот раз Арсением оккупирована по справедливости, — подмечает девушка, оглядывая довольно небольшое лежбище, которое не шире её собственной кровати, рассчитанной для одного среднестатистического человека. — Пол, стол, стул, мне не принципиально, — отвечает тот, подходя ближе к окну, чтобы погладить Графа, чтобы тот вновь сделал пару шагов назад. Это у ведьмака прекрасно получается на удивление всем присутствующим, ведь тот в итоге впервые за целый день решает высунуть свою шею из оконного проёма и просто встать рядом, словно бы незаметно подслушивая чужие разговоры. Как бы Арсений и Антон ни любили его, места всё же тот занимал довольно много. — Ага, ты ещё скажи, что в роще с Графом заночуешь, — бурчит чародей, у которого больше сна ни в одном из его уставших глаз, отставляя напиток на хлипкую тумбу. — Иди сюда, — хлопает тот по краю изголовья рядом с собой. — А я могу, — идти и не нужно, так, треть шага сделать, но намёк на то, что Арс хочет, чтобы ведьмак сел рядом с ним, принят, что Шастун и делает, аккуратно примостившись на самом краю, боясь, что всё же может как-то помешать своей угловатой фигурой. — Обнимать меня хотел? — кладёт чародей голову тому на плечо, заставляя травницу смущённо отвести взгляд. — Да! — чуть ли не вскакивает тот от подступающей радости, но вовремя вспоминает, что таким образом точно помешает Арсу. — Так давай, — с наигранной обидой в голосе произносит тот, перед тем, как длинные ручища Антона не сгребают его в охапку, но обнимают крепко, надёжно, но вместе с тем и трепетно, любя. В этих прохладных по одной лишь температуре объятиях столько тепла, что Арс готов таять и таять, пока не растворится полностью. Идея кажется даже привлекательной — остаться вот так вот чуть ли не навсегда. — Я, пожалуй, пойду посмотрю, что Антон решил состряпать, — старается как можно незаметнее ретироваться девушка, что, в общем-то, невозможно в подобных обстоятельствах. — Угу, — летят ей два голоса вслед, наблюдая за тем, как захлопывается дверь с осторожностью, чтобы не шуметь, но плотно, будто бы хозяйка домика и вовсе предпочла её ещё по всем щелям тряпьём обложить. А то стены тонкие — стоит прислушаться, и будет слышно всё, вплоть до шёпота. — Ты спугнул Оксану, — елозит по сбитой простыни Антон, чтобы сесть чуть удобнее, готовясь так хоть весь грядущий вечер провести, Арс же не против, хотя мурашками идёт от контраста температур. «Нужно будет попросить чего-нибудь из одежды», — мелькает на подкорке, однако вместо этого вслух произносится лишь: — Мы спугнули Оксану, — утверждает чародей, подтягивая одеяло выше к груди, потому что холодно, но от ведьмака он сейчас точно не собирается отстраняться. Следовало бы, наверное, попросить прикрыть окно, но не хочется, чтобы Антон уходил. Весь мир сейчас сужается до размеров этой самой комнатушки с дощатыми стенами, хлипкой тумбой и дверью, жёстким, неудобным матрасом, тонкой перьевой подушкой, пропахшим травами покрывалом, а ещё тем, кого постоянно после первого, неудачного из-за дурацкого письма, расставания он всегда хотел встречать вновь и вновь. И вот, вновь вместе. Так хорошо, что многое забывается, да и на своё собственное состояние потихоньку становится плевать, потому что чувства направлены во вне: впитывает в себя то, как Антон, дорвавшись, сжимает его в объятиях, как одними лишь губами скользит по шее, а после макушкой в её сгиб утыкается. Тот ластится, точно самый настоящий кот, который хозяина давно не видел. Его бы и за ушком почесать, и шею и погладить, и потискать, но у Арса нет стольких сил, а Шастун и так в полной мере наслаждается моментом. Чародей прекрасно помнит, как должно звучать правильно ведьмачье сердце. Гулко, мощно, но редко, словно перерывы между раскатами грома в грозу, и сейчас они таковые, только вот буря не где-то далеко, а они в её эпицентре. Потому что мышца у того в груди заходится радостью, такой искренней и блестящей, что чувствуется даже в немых прикосновениях, дыхании и пульсе. Арсово тоже колотится, подобно ударам молота умелого кузнеца, выбивающего искры и создающего из простого куска металла. Он знает — Антон не только чувствует, но и слышит. Оттого ещё более жадно оставляет поцелуй за ухом, почти невесомый, но от такого хочется и самому что-то сделать, но, к несчастью, оба понимают — это самое «что-то» нужно оставить на потом. А пока довольствоваться простым уютом, которого так сильно обоим не хватало. — Предлагаешь спать прямо так? — спрашивает ведьмак, кладя подбородок на его оголённое плечо, покрытое родинками. Пухлые губы почти щиплет от того, как хочется пройтись по каждой, будто бы в себя тем самым впитав частичку чародея. Потому Антон не может удержать себя от того, чтобы не пройтись по нескольким бархатистыми поцелуями, чувствуя, как от каждой мышцы слегка подрагивают, а вдохи Попова выходят рваными. Чародей не видит, но чувствует, как у того на лице растягивается улыбка, вместе с которой вокруг глаз появляются знакомые, любимые морщинки-лучики, обрамляющие янтарные глаза. «Ну точно солнце». — А есть варианты? — фыркает тот, поворачиваясь слегка вбок, из-за чего отрастающие русые волосы щекочут лицо. Похоже, времени и впрямь прошло достаточно, раз любимые кудряшки, к которым вот уже руки вновь тянутся потрогать, вернулись на положенное им место. — Я их уже перечислил, фантазия, правда, ограничилась только самыми очевидными, — не расцепляя объятий, мурчит Шастун, пока в его шевелюру закапывается чародейская рука, не то гладя, не то массируя. — Издеваешься, — констатирует Попов факт, чувствуя, что от ведьмака пахнет мылом и травами, отчего самому кажется, что он слишком липкий и голова у него должна быть жутко сальной, хотя на теле должной грязи нет. Наверняка Оксана обтирала перед тем, как закинуть его тушку в чистую кровать. И вот вроде он ей благодарен, тем более не в первый раз такое происходит, но вот всё равно от подобного неуютно. Спасает лишь осознание, что та всё же жрица Мелитэле, хотя, как сама про себя говорит, и бывшая. — Может быть, совсем немного, — в макушку приходится короткий поцелуй, будто бы Антон себе задачу поставил: всюду, куда только возможно сейчас, своими губами дотянуться. — Значит тебе так нужно, чтобы я просто попросил тебя остаться, потому что хочу? — Ага, — приваливается ведьмак к плоской, неудобной и более прохладной, чем он сам, стене, укладывая у себя на груди чародея. Второму так явно будет удобнее, потому Арс и не возражает. Хотя сейчас он, наверное, и не способен сказать чёткое и внятное «нет» на любое его действие. Просто потому что каждое — не иначе как маленькое и приятное проявление безграничной заботы. — Хотя эта кровать правда крошечная, даже тогда в доме войта и то была больше. — В тесноте да в не в обиде? — предлагает Арс подходящую поговорку. — Ну или «с милым рай и в шалаше», но Оксана тогда обидится, домик-то хороший, хотя и покосился слегка. Они могли бы лежать так долго, прямо до ночи, то молча, то перешептываясь, то шутя или же просто чувствуя друг друга. И не важно, что сердца физически в унисон звучать не могут, важно то, что у Арса в голове зреет мысль, что никогда там раньше и не появлялась, хотя на то и были предпосылки, только осознать удаётся лишь сейчас. Долгие годы он не называл поместье своим домом. И тот таковым стал лишь с появлением в нём ведьмака, принёсшего в его одинокую обитель труда и самосовершенствования необходимый уют и тепло. И вот, казалось бы, они оба в чужом доме, таком, что Арс никогда бы для себя не выбрал постоянным местом жительства, но те самые ощущения вновь с ним. И если бы нога позволяла, он вышел прогуляться к деревне или по ближайшим лугам вместе с Антоном, то сказал бы ему: «Пойдём домой». Глупости, да и только, но такие приятные, что забивают голову периной, заставляя глаза невольно смыкаться, желая окунуться в мир грёз, на этот раз приятных, спокойных, пропитанных запахом орехов и хлеба. Однако из этого состояния его вырывают раздающиеся специально громко шаги, что неумолимо приближаются к комнате, после чего ожидаемо открывается дверь, впуская Оксану. А вместе с ней тонкий, едва заметный сладковато-овощной запах супа, заставляющий желудок скрутиться в предвкушении. — Наобжимались? Зажгите свет, а то сидите в потёмках. Тебе-то, конечно, нормально, а Арсу ещё уснуть не хватает сейчас, когда надо бы режим восстанавливать, — произносит та, подходя ближе и ставя на тумбу, вместо полупустой кружки с остатками отвара, овощной бульон с небольшими цветными кусочками, которые можно рассмотреть, как только ведьмак щелчком пальцев высекает искру, поджигающую фитиль. На вкус он не должен быть по всей логике особенным: лук, морковь, картошка, квашеная капуста, придающая кисловатый привкус, может быть, немного соли, а так всё, даже мяса самого голодного и измученного, как сам чародей, петуха нет, но пьётся охотнее многих придворных блюд, а ведь он ни разу не любитель отварной жижи. Не то он пьёт из кружки горячий бульон чуть ли не взахлёб потому, что голоден смертельно, не то потому, что туда к овощам и воде был добавлен легендарный секретный ингредиент, в который никто не верит — душа. Даже целых две. — Да, кстати, думаю, это тебе не помешает, — кидает девушка ему в ноги аккуратно сложенный, но всё же ворох шелковистых тряпок, отражающих поверх своего бело-изумрудного рисунка огонёк свечи. Сразу понять сложно, что именно это такое, потому даже сам чародей пару секунд на них смотрит не больно понимающе, будучи увлечённым скорее содержимым кружки, а вот Антон, видавший шелка с подобными узорами только в случае одного единственного человека, понимает, что только что перед ними появилось. — Арс, ты везде, где случайно однажды ещё можешь оказаться, заранее оставляешь свои халаты? Только после этого обращения маг наконец отставляет горячее пойло в сторону и берёт в руки приятную, но всё же скользкую и холодную ткань, которую он и впрямь зачастую носит по поместью, но ведь не только там. Двенадцать лет назад несколько комплектов были засунуты в один из сундуков на ножках, а потом так и оставлены здесь, хотя до того места нужно было ещё дойти. — Я же говорила, что Арс жил здесь недалеко? Пыль я, конечно, иногда ходила протирать, но тебе повезло, что одежду не пожрала моль, и та не залежалась. Судя по всему, какая-то твоя магия. И впрямь, будто бы двенадцати лет не прошло, Арс даже удивлён, что его зачарование до сих пор не спало, однако чему он удивлён ещё больше, так это самому факту — столько времени прошло, он ни разу здесь вновь не появлялся, но та всё ещё не забыла его брошенную напоследок просьбу приглядывать за домом. В итоге чародей не без помощи ведьмака облачается в привычную для себя одежду, параллельно жалуясь на то, что ему бы сейчас нормально искупаться и вымыть голову, потому что даже самые изворотливые заклинания не могут дать тот же эффект, что мыло и горячая ванна с эфирными маслами. Однако даже перестань голова кружиться словно в лабораторной центрифуге, а нога болеть, стоит слегка согнуть стопу, подобной «роскоши» всё равно не нашлось бы, по крайней мере, большой бадьи, в которую можно было бы улечься или хотя бы усесться. — Сейчас бы книгу, — зевает разморённый Арсений, всё же отлипнув слегка от Антона, чтобы пододвинуться ближе к прохладной деревянной стене, чтобы пожалеть чужую спину хотя бы ненадолго, да и своей очень даже хочется порой менять положение, даже если разница — лишь угол в несколько градусов. Даже матрац не то чтобы мягче мышц и костей, покрытых грубоватой тканью. — Ага, у «Морибунды» же наверняка ещё и продолжение есть, — фыркает полусидящий рядом Шастун, который комнаты этой последние несколько часов не покидал. На улице успел пройти мелкий дождик, вновь выглянуть солнце, наступить вечер, потом ночь, а он всё здесь — каждую секунду ловит, боясь пропустить. — Если так, то нужно будет найти, — хотелось дальше пошутить про тяжкий выбор неведомо от кого беременной героини, только улыбка медленно с лица сползает. И пусть в комнате потушена даже та единственная свеча, ведьмаку и света звёзд хватает, чтобы это увидеть. — Только боюсь, сейчас в книжные лавки не удастся попасть. «Да и вообще куда-либо, куда успела добраться чума Вечного Огня». Блестящие рыжие глаза смотрят понимающе, пробиваясь сквозь мрак. Те круглые-круглые, почти человеческие, разве только хрусталик у людей так сильно не расплывается даже под фисштехом, так, что почти всю радужку съедает. Арс знает, что у всех ведьмаков они точно такие же, даже цветом редко когда отличаются, по рассказам и научным работам тех, кто их описывал, однако чародей верит, что именно Антоновы для него особенные. Не из-за крохотных прожилок-лучиков и крапинок внутри, не из-за того, что порой на пол-лица в удивлении раскрываются, а всё из-за того, почему же рядом с ними чувствуешь себя дома, простой овощной суп внезапно становится вкусней, почему в объятиях именно этих рук так хорошо. Потому что в них понимание, сопереживание, искренность, и все они идут от одного чувства, что Антона наполняет так, что любой, кто его знает дольше пяти минут, скажет: любит. Не просто влюблён, и этот факт помогает не унывать, потому что рядом с ним живой Антон, и эти самые моменты он сам проживает в первый раз. — Ну, могу предложить лишь альтернативу в виде моряцких баек, пересказа того, как Эд отправил тролля драться на арену, а потом вызвал гнев Лазаря, испортив ему лиру. Как Вам такое, месьё Поповский? — Судя по услышанному, будет достойной заменой. — Что же, тогда слушайте, что было на следующее утро после Вашего загадочного исчезновения в довольно подозрительном портале… Многие реплики звучат весело и шутливо, даже притом, что Шастун превратился в Шептуна, чтобы поменьше мешать спящей в соседней комнате Оксане. Однако Арсений не тешит себя надеждами на то, что всё тому далось легко и просто, хотя так и может показаться со стороны. Приехал в одну точку, там узнал, куда идти дальше и так далее раз за разом. Как будто бы легко, даже увлекательно! До тех пор, пока не перекладываешь всё на себя. Арсу пришлось несладко, да только жалеть себя не получается, когда понимаешь: Антон на его поиски угробил столько сил, что отдыхать и восстанавливаться от всего должен он. И это становится ясно где-то посреди, как ни странно, бессонной ночи, когда голос ведьмака постепенно стихает на моменте открытия портала над морем, превращаясь в бубнёж, и в итоге смолкает. У Арса в голове мысли роятся, не давая уставшему телу тоже отойти в мир беззаботных грёз, и в итоге, тот смиряется с сим фактом. Старается как можно аккуратнее на бок повернуться, чтобы шепнуть в сторону свечи слово, вновь заставив ту плавить собой воск. Тихий рваный звук, и пламя уже лижет неосязаемый воздух, горя ровно и плавно, без всполохов и танцев, только лишь блики разнося по крохотной комнате, в которой даже двоим, кажется, должно быть тесно, но один умудрился уснуть, второй же смотрит на его умиротворённое лицо, на которое падает пара завитых локонов с чёлки. Тени от ресниц падают на щёки длинными тенями, прикрывая собой усталые тёмные круги, которые не так-то легко было сегодня заметить. Он лежит на самом краю, едва укрывшись одеялом, что прикрывает разве только голые ступни. Кажется, что вот-вот упадёт, но нет, коты и на ветвях деревьев при нужде уснут, так что разбиться ему точно не грозит. Да и замёрзнуть тоже. Только на глаза бросаются тонкие, длинные, покрытые ржавой корочкой царапины, выглядывающие из-под рукавов и воротника рубахи. Они совсем недавние и не похожи на размашистые порезы и царапины от когтей монстров. Всё это не иначе, как следы множества мечей, что едва-едва не настигли ведьмака. «Сражался», — проводит он по одной из тех, что уходят глубже в вырез, стремясь к груди, вспоминая свой полубред, оказавшийся реальностью. В момент парень дёргается, по рукам проходит импульс, а брови почти незаметно хмурятся. Каким бы ни был сон, тот не из приятных, и Арсений может разве что успокаивающе провести ладонью по русым волосам, по плечу и ладони. Но стоит дойти до пальцев, как ведьмак сам его руку крепко сжимает, не то ища поддержки, не то просто самого Арса. Шастун сильный во всех смыслах человек, лучший, кого встречал в своей жизни чародей, но он устал, в первую очередь морально. И может быть весь прошедший день именно он поддерживал Попова, теперь же Антон за него цепляется, словно за единственный уступ на обрыве. Теперь же роли незримо сменяются, и уже русую макушку прижимают к себе, надеясь, что ближайшие часы её не побеспокоит ничего как изнутри, так и извне.

***

На таком расстоянии петухов из деревни абсолютно не слышно, стоит лишь тишина, прерываемая шуршанием листьев за окном. Ничего, кроме солнца, не может разбудить по такой погоде, да только и оно скрыто тонкой бледной поволокой облаков, из-за чего весь мир ощущается иначе. Более размеренным, сонным, не нуждающимся в спешке. Однако внутренние часы ведьмака иного о том мнения — заставляют его разлепить глаза, как если бы вылили ушат ледяной воды, смыв всю негу. Да только есть большое различие — пробуждение, несмотря на свою резкость, приятное. Всё потому, что он сам дышит, уткнувшись в тёплую шею, на которой с такого ракурса родинок и не разглядеть, и обхватывает руку чародея, едва не сваливаясь с кровати, хотя уже как минимум на полпути к тому, ведь левая нога незнамо сколько часов уже упирается о пол и чувствует себя не ахти как без должного притока крови. Уметь засыпать в любой позе довольно удобный навык, только зачастую нещадно карается. Вчера болью в шее, что ещё весь день преследовала, сегодня же нужно будет постараться сделать первые шаги, не грохнувшись на пол, попутно расшибая и себя, и тумбу, и дверь. Но это чуть позже. Пока у него есть возможность ещё пару минут полежать всё в том же положении, будто бы он к кровати прирос. Сие предположение, естественно, ошибочно, потому что прирос он совершенно точно к Попову. Которому следовало бы приготовить завтрак, наконец впервые за столько времени покинув комнату. Несмотря на ощущение миллионов игл в своей икре, голени, ступне и в принципе всём, что находится ниже колена, тот успешно доходит до двери и проскальзывает через неё, так же тихо и незаметно покидая одну комнату и оказываясь в другой. Где теплее, горит очаг, а Оксана уже успела навести свой нехитрый утренний марафет и выйти из дома либо в лес, на чьи дары она в большей степени и живёт, либо в деревню, где можно приобрести всё необходимое для нового, насыщенного дня. Антона же ждёт незаконченное вчера дело, которое, однако, именно сейчас можно довести до совершенства. Потому к тому моменту, когда Оксана возвращается на порог своего дома, её встречает запах свежего хлеба, отдающего слегка кислинкой из-за закваски и долгих часов, проведённых, как положено, в тепле. У неё с собой десяток яиц в корзине, что в скорейшем времени перекочёвывают, будучи разбитыми, сперва в глубокую миску, где смешиваются с солью и остатками вчерашнего овощного бульона. В итоге, пока на сковороде медленно, но верно готовится омлет, в печи темнеет, запекаясь, берёзовый хлеб. Буквально идеальное утро, если бы всё это время Антон не рассказывал полуэльфке о том, как обстоят дела в остальной Редании. К счастью или нет, до сюда ещё не добрался Вечный Огонь ни в каком своём виде, даже местные кметы предпочитают ему Мелитэле, что вполне естественно. Для тех, кто живёт землёй, именно богини плодородия становятся на первое место. Даже в тех случаях, когда преследуют неурожаи, а поклонение ни к чему так и не приводит. Арсений же спит буквально до обеда, и никто его не тревожит до тех пор, пока Оксана не решает, что пора бы уже и бинты поменять, так что пробуждение у того получается не из приятных, потому что попытки сделать всё безболезненно остаются тщетными. Зато прогноз довольно хорош: из разреза можно убрать дренаж, позволив тому спокойно заживать дальше, только вот лодыжке, чтобы на ту начать нормально опираться, потребуется не меньше месяца, даже с условием того, что организм вовсю работает над тем, чтобы ту привести в порядок как можно быстрее. Будь здесь кто из чародеев вроде Варнавы, кто знает, как устроено именно что человеческое тело с огромной точностью, и умеет работать именно с такими живыми материями, то встать на ноги удалось бы за неделю. В своём случае Арс мог бы разве что настоящую отрубить и приделать протез от неё не отличающийся, но оно того не стоит. Остаётся лишь ждать, порой раздумывая, не начать ли эксперименты прямо сейчас, ибо быть практически пригвождённым к одному месту просто отвратительно. И если в первый день никуда идти и ничем заниматься не хотелось, то теперь достаточно, чтобы мучиться, не имея возможности её куда-либо выплеснуть. К счастью, Антон рядом, развлекает разговорами, шутками, любые возможные темы обходя за несколько миль, а если и спотыкается в разговоре, то тут же от них бежит, переводя тему. Получается у него не так профессионально, как у Арсения, но с кем поведёшься, у того и наберёшься. Однако каждый раз, когда такое случается, чародей и сам понимает, что поговорить не просто стоит, а необходимо. Притом им обоим. Потому что у ведьмака иногда глаза горят интересом, который тот в себе старается постоянно тушить, а Арсу просто тяжело. И начать разговор, и держать всё в себе.

***

— Я сам! — Ты и так опираешься на моё плечо, ничего страшного, если бы я тебя понёс, — вновь предлагает ведьмак, слегка горбатясь, чтобы Арсу было легче перекинуть через него руку и, почти что прыгая на одной ноге, передвигаться в сторону выхода из дома. — Это не одно и то же, тем более до двери осталось шага три. — В данном случае, могу поспорить, получатся все девять, но как скажешь, — отвечает Антон, стараясь вместе с Поповым протиснуться между большим столом в центре первой комнаты и теми тоненькими, что вдоль стен стоят и постоянно углами цепляются за брюки их обоих. Потому что нормально двум взрослым мужчинам в этом проходе не протиснуться, но приходится стараться. — Вот пройдет пара месяцев, и я сам схвачу тебя и унесу куда захочу, — покрепче хватается он за плечо, чувствуя, что всё равно случайно переносит слишком много собственного веса на ногу, чего делать не стоит, если не задать своей целью пустить все недельные труды Оксаны насмарку. — Это должно звучать как угроза? Если честно, то я жду не дождусь, — ухмыляется ведьмак, наконец распахивая дверь, за которой перед входом их уже ждёт осёдланный Граф, в ожидании присевший на землю, подобрав под себя ноги, чтобы на него было легче залезть. К своим фееричным прыжкам Арсений, к сожалению, всё ещё не готов. На дворе практически конец сентября, среди кметов довольно скромно успело пройти празднование Велена, потому по коже идёт неприятный холод, пробирающийся всюду, где ткань зачарованных брюк и халата не прикрывает участков тела. Терпимо, но, забираясь в седло, Арс вздрагивает от случайного дуновения ветерка, попавшего словно бы за шиворот даже через накинутый сверху плащ, потерявший не только магические свойства, но и свой прежний прекрасный внешний вид. — На тебя смотреть холодно, может, ещё одеяло прихватим? — предлагает Антон, тщательно рассматривая чародея так, словно бы тот в любую секунду может начать чихать, кашлять и шмыгать, простудясь за считанные секунды вне дома впервые за последние дни. По крайней мере, дальше окна он носа не высовывал. Сегодня же Арс настоял на прогулке, заверяя, что больше не может сидеть на месте и ему нужен простор. — И так нормально, Оксана за такое спасибо не скажет, — держится тот за седло крепче, когда Граф встаёт на ноги, готовясь идти, куда бы ему ни сказали, ибо по привычке на том нет недоуздка. — И куда мы? — Думаю, можно прогуляться по роще, давно там не был, — чуть погодя, произносит чародей, заранее зная и понимая, куда хочет наконец направиться. Куда ему следует вернуться. «Сегодня значит», — понимает Антон, ступая в сторону берёзовой рощицы, которая, если ту иногда не подрубать, лет через двадцать поглотит небольшой домик, стоящий прямо на самом её краю. За последнюю неделю нередко хотелось задать вопросы, на которые его постоянно подбивала Оксана, порой упоминая то тут, то там события минувших дней. Только стоило самому случайно нечто подобное задеть в разговоре, как у чародея выражение лица менялось. Едва-едва, но сразу становилось ясно — не хочет. Значит нужно ждать. И вот, похоже, что дождался. Потому что, зная местные ландшафты, пройтись к ерику было бы гораздо интереснее. Места там живописные. Почему-то человеческий глаз очень любит взирать на водные глади, даже если те совсем малы и ничем не примечательны. Да, кроны деревьев отражаются в поверхности, да, зеленовато-коричневая вода кажется голубой из-за неба, но разве это всё и так не существует? Разве есть смысл радоваться наличию всего-то какого-то дубликата, до которого дотронься, и он пойдёт рябью? Нет. Но почему-то радость, детская и наивная, а вместе с ней и покой рождаются из взгляда на такие простые картины. Однако вместо этого Арсений выбрал рощу, симпатичную, красивую, как из какой-то сказки, но для Антона она никогда не была особенной. Таких мест в мире предостаточно, хотя, конечно же, каждое из них уникально. Конкретно по этому ему не раз доводилось бродить, но не так глубоко, как они направляются сейчас, шагая по вороху жёлто-золотых листьев, успевших облететь со всё ещё полных зеленью крон. — Как ты в первый раз попал сюда? — раздаётся в тишине, прерываемой лишь шелестом да шагами, вопрос, вполне невинный, но Шастун задает его с такой осторожностью, что не может не тронуть чародея. — Встречался с заказчиком в Третогоре, не помню уже, какого для него голема делал, но на обратном пути умудрился попасть сюда. — Дай угадаю, деревенские погнали искать ночёвки у полуэльфки из-за их традиции? — на последнем слове тот краем глаза видит вдали небольшую шуршащую груду листьев, внутри которой слышится ежиное фырканье. Мелким млекопитающим ещё не настала пора для спячки, но те, чувствуя уходящее тепло, стараются не пропустить возможность съесть что-нибудь или кого-нибудь, чтобы набрать веса. — Да, а когда пришёл, думал, заночую и пойду дальше, но как-то задержался… — продолжает неспешно свой рассказ Арсений, смотря почти всегда вперёд и по сторонам, едва ли оглядываясь, лишь иногда Графа по плечам хлопая, чтобы тот немного изменил свой курс то вправо, то влево. Путь мало как изменился за последние двенадцать лет. Лишь только иногда оказывается так, что некогда высокие и дивные берёзы теперь стали буреломом, преграждающим дорогу, а на их местах успели возникнуть и укорениться новые. Времени прошло так много, что деревья, виднеющиеся широким и едва заметным полотном впереди, сейчас либо не узнать, либо не найти. — На самом деле, в то время передо мной стоял важный выбор, и, когда я попал в это место, то смог его наконец сделать, — останавливает Арс Графа, всматриваясь будто бы дальше в лес, но взгляд со стороны кажется невидящим. Будто бы до этих самых берёзок и кустов ему нет никакого дела. Антону не требуется больше много времени, чтобы понять почему. Ведь за всё его знакомство с чародеем иллюзии так и не перестают появляться в его жизни с завидной регулярностью. Эта же, которую давно не обновляли, исчерпавшая сама себя, кажется одной из худших, хотя когда-то наверняка представляла собой чуть ли не произведение искусства, которому нынче требуется реставрация. Дребезжат подобно жару от пламени не только самые края, стелящиеся по земле, но и само полотно повсеместно. Картинка всё ещё цельная, но вблизи столь неестественная, что кто угодно бы заметил разницу. — Арсений Попов — мастер големов и иллюзий, — проводит ведьмак рукой по изображению, что словно бы начинает плыть от этого действия, но спустя пару секунд приходит в относительную норму. — Некоторые с помощью иллюзий могут менять внешность. Способ не слишком практичный, но преступные элементы нередко им пользуются. «Так вот как ты обычно родинки скрываешь». — Нам туда? — скорее подталкивает Антон сделать вовнутрь последний шаг, потому что сам чародей словно бы не может заставить себя, а вместе с тем и Графа, наконец его сделать. — Арс? — в итоге кладёт он свою руку поверх бледной, сжимающей луку излишне сильно, явно не просто для того, чтобы банально удержаться в седле. Та прохладная, даже розовая сетка капилляров проступила, заставляя ведьмака жалеть, что всё же не прихватил с собой покрывало и не закутал Арса в него на манер огромного вареника-арсеника. Но тот ведь хочет выглядеть идеально, даже если плащ потрёпан, а под ним едва ли не ночнушка, как ни странно, придающие ему элегантности, несмотря на то, что на ногах лишь один сапог надет, а на другом целая пара шерстяных носков, чтобы лодыжку не тревожить. — Да, давай, — кивает тот едва-едва и никакого знака Графу не даёт, лишь дыхание прекращает на полувдохе, выглядя взволнованным, завороженным, а между тем и напуганным, как зверёк, решающий, куда ему деться в момент надвигающейся опасности. Самому ли прыгнуть в пасть змее или же пытаться сбежать как можно дальше? Только вот перед Арсом не змея, а он сам не кролик. То, что скрыто за завесой, с ним едино и не желает его сожрать. Оно и так в груди, камнем тяготит, шипами колется, желает быть раскрытым и признанным не только своим владельцем. Антон делает шаг вместе с Графом синхронно, так, что они оба вместе разом видят открывающуюся взору картину, а через мгновение и сам чародей, наконец видя то, на что именно смотрел, будто бы начиная с того момента, как в рощу попал. Широкая поляна. Чистое небо. Небольшой домик. Антон никогда раньше не видел этого места, по крайней мере, за последние двенадцать лет ни разу не натыкался, ибо не помнит ничего точь-в-точь выглядящего идентично представленному. Может быть, просто так не заходил вглубь рощи, или же дурманящая магия искривляла путь. — Это твой? — спрашивает ведьмак, аккуратно ступая по земле, стараясь как можно меньше придавливать подошвами оставшиеся по осени крошечные жёлтые, голубые и белые соцветия, стелящиеся по земле подобно каплям краски по бумаге. — Да, — кивает Арсений, медленно, но верно на Графе направляясь к постройке, которую сейчас сложно соотнести с чародейским жильём — поместье, гордое, обширное, загадочное и величественное, впечаталось в сознание Антона, как нечто идеально подходящее его благородному образу, — не думал, что когда-либо ещё сюда вернусь. Как ни странно, вместо того, чтобы подъехать к домику, добротному, изнутри явно просторному, но снаружи выглядящему слишком одиноким без валящего из трубы дыма или какого-нибудь хозяйства вокруг, навроде огорода или живности, они его минуют. На «заднем дворе», не ограждённом ни заборчиком, ни ветошью, ни чем-либо ещё, посреди дикого луга возникает дивное зрелище. Если до этого цветы казались лишь случайными каплями и брызгами, то теперь неведомый художник словно бы пролил целую банку индиго, что никак больше не соберёшь с холста. — Незабудки после Велена, кто бы мог подумать, — присаживается Антон на корточки, чтобы провести ладонью по цветам. Идти дальше не хочется, иначе точно какие-то из них сломаются, листья оборвутся, и некогда удивительная картина будет испорчена, как ни старайся её сохранить. Правда местами некоторые стебли примяты, а земля слегка взъерошена, словно бы кто-то не поленился выдернуть всевозможные сорняки, потому что ни одного и не видно. — Граф, будь добр, — пару раз слегка хлопает мужчина по черному меховому плечу, после чего конь услужливо нагибается и подгибает ноги, чтобы дать возможность всаднику беспроблемно слезть. — Арс, ты чего? Нога… — тут же подхватывает его Антон, непонимающий, с чего бы чародею захотелось прогуляться пешком именно сейчас. — Всё с ней будет нормально, — отмахивается тот, явно недовольный напоминанием о своей проблеме, с которой ещё долго придётся мириться. — Пойдём, и не бойся за цветы, они должны цвести даже зимой, не думаю, что ты десятком шагов умудришься всё здесь испортить, — произносит Арсений, которому тяжело не только физически, но сейчас, уже будучи на этом самом месте, поступить иначе невозможно, нужно пройти чуть дальше. Как ни странно, если путь до самой поляны слегка позабылся, то она сама осталась в памяти в точности до дюйма. Потому, хотя больше и не увидишь даже намёка на холмик или какую-либо неровность земли, да и незабудок стало раз в десять больше, он точно знает, до куда следует идти. Чародей останавливается в самом центре голубого цветочного пятна, но на удивление не продолжает стоять, любуясь зрелищем, как поступил бы Антон, если бы не следовал немой просьбе сделать то же самое, быть рядом и держать за руку, на которой… кольца больше нет. — Я посадил эти незабудки здесь двенадцать лет назад, — приподнимает он головку одного из цветов, рассматривая крохотные жёлтые сердцевинки, будто бы отвечающие ему таким же нежным, но грустным взглядом. — На память. — Gleym-mér-ei, — припоминает Антон название на Старшей речи. — Эд и Оксана упоминали какую-то девушку, вроде как твою ученицу, — решает приблизиться к теме разговора, чувствуя, как Арсений в этот момент нервничает, как руку его сжимает крепче, а сердце бьётся с большей отдачей, будто бы каждый его удар даётся тяжелее и оттого по всему телу раздаётся ударом молота о наковальню. — Похоже, они не рассказали тебе всей истории, — качает тот головой, не отрывая взгляда от крохотных бархатистых нежных лепестков. — Только оговаривались. Эд настаивал на том, что именно ты должен обо всём рассказать. Я сам не настаиваю, это всё же твоё дело, но, если позволишь, я бы выслушал, хотя и не думаю, что в итоге смог бы помочь. По чародею не видно, хорошо ли это или плохо, тот выглядит меланхоличным, как никогда раньше. Такого Арсения узнать сложно, будто бы и сам вот-вот в одну из незабудок превратится. — Кьяра не была моей ученицей, — вздыхает тот, наконец переводя взгляд на Антона. Глаза у того вновь почти невидящие, смотрящие сквозь, отчего хочется встряхнуть, позвать, проверить на осознанность, но уже следующая фраза даёт понять, почему чародей кажется слегка не в себе. — Она была моей дочерью. Здесь её могила, — голос подрагивает слегка, а руки сминают что попало: одна ведьмачью ладонь, другая хрупкие стебли и землю, на которой те растут. — Но как… — найти подходящие слова слишком сложно, их будто бы все засунули на дно тяжёлого сундука и выбросили в морскую пучину, потому что и сам Шастун чувствует себя похоже. Потому что то, что ему сейчас говорит Арс, словно бы не подходит ни к одной из рассказанных до того историй из прошлого. Слишком значительный факт, который чародей всегда стороной обходил, не затрагивал, в разговорах не упоминал, не давал намёков. У Антона никогда не было детей и не будет, но он сам прекрасно понимает, что семья важна. Да и по опустошенному лицу напротив видно — «Кьяра» была для того важна настолько, что спустя годы с её смертью мириться сложно. Но кроме того… — Я думал, ты стал чародеем ещё в молодости, — слегка погодя и сглотнув пухнущий в горле ком, спрашивает Антон, стараясь быть как можно деликатнее, — получается, она была некровной? — хотя звучит наверняка не очень. Однако ведьмаку это знать необходимо. Потому что в этот самый момент голова кругом идёт не в переносном смысле, а самом прямом. Арсений делится с ним сокровенным, такое невозможно не уважать, за это можно преисполниться чувством благодарности, потому что доверяет. Потому что с ним хочет разделить терзающую боль. От того Антону стыдно, что в глубине души рождается вязкая безосновательная ревность. «Он любил кого-то другого? Кого-то, от кого у него был ребёнок?» Шастун и сам не подозревал, что всё же способен на ревность. До этого любые взгляды, брошенные в сторону Попова и отосланные им самим в ответ, его тон и манера речи, что могут кого угодно соблазнить, казались шалостью, за которой самому приятно наблюдать, потому что было очевидно: ничего серьёзного в них нет и быть не может. Но ребёнок… это должно быть сокровенным. Даже притом, что большая часть детей на Континенте нежеланны и нелюбимы, появились из таких же навязанных союзов, в случае Арсения подобного быть не могло. — Нет, — кидает взгляд туда, откуда они оба пришли, на край поляны, где продолжает чинно сидеть конь, — она была такой же, как Граф, — големом. Только человеком. Настоящим человеком с куском моей собственной души, — после опуская на руку, точнее на пустеющий безымянный палец. — Тогда она была всем для меня. По спине идут мурашки, поднимаясь по загривку к волосам. Хочется спросить: «Всё ли в порядке?», — да только и так понятно, что нет. Даже сам ведьмак в смятении, хочет поддержать словами, действиями, а ещё вломить себе хорошую оплеуху, за возникшую бессмысленную и беспочвенную ревность к несуществующей фигуре. Только вот остаётся лишь выслушивать Арсения дальше, надеясь, что его монолог, дойдя до конца, не вызовет никакой катастрофы. Для ведьмака эта поляна не имеет большого значения, не цепляет за душу, но вместе с рассказом чародея по ней словно бы начинают блуждать фантомы дней минувших, в которых по началу много радости и счастья, о которых тот сейчас рассказывает с ностальгией и меланхолией. Постаравшись, можно представить, как девочка и Арсений, жизнерадостный, счастливый, светящийся от радости, блуждают по роще, навещают Оксану, как они празднуют кметские праздники, как их навещает Выграновский, как жизнь не кипит, а тянется сладкой патокой бесконечно долго. На первый взгляд. Потому что потом всё оборвалось. И у Антона, слушающего речь о делах прошлого, тоже, под рёбрами, но чуть ниже сердца, при взгляде на Арса, будто бы отстранившегося от самого себя, от его пустого голоса, в котором эмоций нет, когда тот начинает говорить об остановке регенерации, о гниении тканей. Терпеть подобное самому сложно, больно, невыносимо. Не потому что так жаль девочку, если честно, не видя и не зная её саму, переживать за неё сложно, а вот происходящее и происходившее с чародеем само его существо разбивает на крошечные острые осколки, каждый дюйм изнутри царапающие. — Боги, Арс, — шепчет тот, наконец прижимая чародея к себе. Тот, кажется, успел в статую полую обратиться, но теперь начинает подавать признаки жизни, помимо голоса. В том, подобно подснежникам по весне, эмоции пробиваться начинают. Антон может быть и не грелка, но точно лучик, без которого сложно мириться с тем, что было раньше, чем жил последние годы, что хотел вернуть. — Когда она умерла, — слегка глотает тот слова, чтобы прямо здесь и сейчас не проронить ни слезинки, когда рано ещё слишком разговор завершать, — я не мог смириться с этим. В груди было пусто, — сжимает тот рубашку на теле Антона, ютящуюся под его походным плащом, — как если бы часть меня самого убили, потому что ведь так и было. Кольца соединяли разрубленное подсознание воедино. Невольно ведьмак переводит взгляд на одно из своих — чёрное, выделяющееся своей однотонностью, а вместе с тем и неким минимализмом среди остальных. Именно оно и пробудило Графа, стоило надеть его на палец. Однако, судя по тому, что рассказывает чародей, связи значительно отличаются. Потому что, как бы Антон ни любил коня, к нему отношение именно как у владельца к любимому, может быть даже обожаемому, но питомцу. Арсения, кажется, будто бы пополам разделили, хотя понять, каково это, просто невозможно. И если бы Шастуну подобное предложили бы, он бы отказался, не желая испытывать подобную боль, с которой довелось встретиться Попову и прожить с ней будто бы до этого самого момента. Не факт даже, что нанесённая рана по-настоящему когда-либо заживёт. — Твоё кольцо… — обращает вслух он наконец внимание на отсутствие серебряной печатки, что оставалась на месте всегда, при любых обстоятельствах, но теперь от неё нет даже бледного следа, который отстранившийся от груди ведьмака чародей тщетно надеется найти. — Его забрали охотники на колдуний, как и всё ценное, что было при себе. — Вот ублюдки, если бы я знал, — шипит Антон, приходясь пальцем по бледным худым костяшкам, что не могут растерять красоты в его глазах, что бы с ними ни случилось. — Ты бы всё равно не нашёл, — вздыхает тот, вновь разминая руку, что чувствует себя неуютно без должного давления, — это была память. Важная, но вместе с тем… тяготящая. И она в итоге не привела ни к чему хорошему, — отодвигается тот слегка лишь для того, чтобы сесть плечом к плечу с ведьмаком, щекой упираясь на его острое. — Эд говорил, что то заклинание, над которым ты работал, было связано с изменением времени. Ты хотел её вернуть? Антону самому не по себе спрашивать о столь необычных вещах даже для чародеев, находящихся на грани разумного. Потому что никто, кроме старшей крови, не может быть на подобное способен, а кроме того, самому интересно узнать, изменилось ли что-либо, по крайней мере, в его личной истории, ведь будущее Арсения уже переписано, если верить сказанному Песочником. — Хотел, — кивает тот, заворачиваясь сильнее в плащ, стараясь разве что ногу не тревожить особо, — но не смог. Только лишь натворил то, за что простить себя не могу. «Вновь этот взгляд», — тот же, что на Скеллиге. Сочащиеся из озёрных глаз вина и стыд, взявшиеся не пойми откуда. — Арс, посмотри на меня, пожалуйста, — просит тот, потому что иначе поймать и не получается, а так чародей сопротивляется лишь несколько секунд, собираясь с мыслями, и потом вновь смотрит в добрые, тёплые, но обеспокоенные очи, ярче солнца, пробивающегося сквозь янтарь. — За что ты не можешь себя простить? Что произошло в ту ночь перед тем, как ты ушёл через портал? Молчание тяжёлое, тучей нависающее над ними обоими, только ведьмак надеется, что зазвучит грохот молний и прольются первые капли-предвестники бури. — Мне не удалось спасти Кьяру, но я был в прошлом. Дважды. И оба раза оказывались непрошенными, и каждый раз меня настигала неудача. — То есть ты всегда всё знал? — в этот момент становится не по себе. Будто бы если всё так, каждое действие чародея должно было быть рассчитанным, ненастоящим, а если так, то и его собственные чувства тоже могли… — Нет! — тут же прерывает его Арс, видящий, как ведьмак меняется в лице, становясь с каждым мгновением прорастания в его голове семени смуты более хмурым. — Я забывал обо всём сразу после смерти Кьяры. Впадал в горячку, из которой меня вытягивала Оксана, а потом история повторялась точь-в-точь до мелочей. «Время не так хрупко, как нам кажется, оно умеет само себя восстанавливать», — вспоминается разговор с Песочником, без которого поверить было бы гораздо сложнее, даже при всём доверии к чародею. Сейчас же Антона слегка отпускает, что тут же становится заметно, потому Попов перестаёт нервно тараторить, хотя всё ещё держится за него крепко, словно бы боится, что Антон может прямо сейчас взять и уйти. Или же что он сам куда-то денется, к примеру, низвергнется в пучины Ада, где Вечный Огонь карает грешников. — Я вспомнил обо всём лишь тогда, в ту ночь, — уточнять, какую именно, сейчас точно не имеет смысла, потому что мысли обоих вертятся по разным орбитам, но вокруг одного и того же. — Вспомнил, что вот этими самыми руками, — отпускает он ладонь Антона и смотрит на собственные, бьющиеся мелкой дрожью, — убивал тебя дважды. До ведьмака смысл сказанного не сразу доходит. Ладно путешествия во времени, но ведь не мог Арс его убить. Вот же он, живой, здоровый и даже выспавшийся, чувствует, как сердце в пятки уходит, что с мертвецом быть не может. Тем более пульс есть, и он сам не призрак: люди бы кричали в ужасе, разбегаясь кто куда, да и последняя неделя жизни совсем не похожа на худшие из худших воспоминаний. Тем более люди не умирают дважды. Одного остановленного сердца вполне хватает. — Да ладно тебе, Арс, — надеется, что всё сведётся в шутку, но вместо этого сидящий рядом чародей словно бы с каждой секундой всё меньше и меньше становится, — я ведь жив. — Сейчас да, — тот нервно проводит большим пальцем по указательному, явно пытаясь кольцо нащупать, перенял-таки привычку ведьмака, да только там пусто. — Потому что каждый раз, когда это случалось, срабатывало заклинание, и я вновь оказывался в прошлом. Переживал смерть Кьяры, забывал обо всём, и так дважды. Пока однажды тебя не оставил в живых, проснувшись во всё той же кровати на Скеллиге, а не в этом доме с умирающей Кьярой. — Но ведь ты рассчитывал, что в итоге сможешь спасти и её, и меня, верно? — у Антона в голосе проскальзывает страх, что режет чародею душу по больному. Страх быть брошенным, преданным, обманутым, покинутым. Рассказывать не хотелось именно из-за него. Если бы Антон не знал, то никогда бы не усомнился, не отяготил себя думами, что могут ночами преследовать. Арсений по себе судит, потому сам боится, едва ли не трепещет. Потому что потерять Шастуна сейчас было бы последней каплей. — Изначально я вообще не рассчитывал, что встречу тебя, ведь начал собирать заклинание впервые за десять лет до знакомства, хотя и безуспешно, пока не встретил одну подозрительную личность в Офире. Его подсказка казалась бесполезной, но после неё я понял, как нужно действовать правильно. И встретил тебя случайно. Я не рассчитывал, что привяжусь, — голос у него на мгновение спотыкается, потому что вслух произносить эти слова всегда сложно, — что полюблю тебя, — стыдливо поглядывает тот в янтарные глаза, в которых волна страха стала постепенно отступать, оставаясь там подобно влажному песку после очередного вала. — После того, как я впервые поцеловал тебя, то понял, что не смогу обменять настоящее на прошлое, как бы того ни желал изначально. Но… — Что «но», Арс? — в голосе нет злости, но тот твёрд, возможно, даже излишне. Всё ради того, чтобы случайно не сломаться. — Ты посчитаешь это бредом, дешёвой отговоркой, которой пользуются лишь полные увальни перед смертной казнью, — тушуется Арсений, однако, к его удивлению, Антон вновь сцепляет их руки, надеясь передать хотя бы каплю из той немногой уверенности, что осталась в нём самом. — Помнишь, ты мне говорил про глупости? Если это бред, то я попытаюсь пропустить его мимо ушей и забыть, как ни в чём ни бывало, если нет, то это к лучшему. Тем более чего я сам в жизни только не повидал, верно? — старается тот приободряюще улыбнуться, поднося сжатую в кулак ладонь чародея к губам и шепча уже в него, опаляя своим дыханием замёрзшие обескровленные косточки. — В ту ночь, в первую из тех самых ночей, — спешит он уточнить, — мне во сне явился тот самый незнакомец из Офира. Ещё тогда он мне казался странным. Будто бы всё знал, но на Базаре мне он в итоге показался проходимцем, какими бывают гадалки в подворотнях, — брови ведьмака с каждым словом после «сна» всё сильнее стремятся к переносице, а взгляд становится серьёзным. — Тогда я плохо понимал, что происходит, где должен находиться в тот момент, «я» был просто собой, хотя и не помнил ничего, кроме: «Я привык доводить дела до конца, несмотря ни на что и какой бы ни была цена». Потому, когда он предложил помощь, я согласился, не понимая, на что иду. А когда проснулся… то держал окровавленный кинжал, которым проткнул тебе грудь, и невольно договаривал слова заклинания, — Арсений не верит, что подобное можно принять за чистую монету, хотя в его словах ни капли лжи. — Клянусь, я не хотел тебя терять, клянусь, — опять чёртов голос подводит, то хрипит, то на шёпот откровенный переходит, борясь с нещадно колющими глаза слёзными железами. — Утверждать, что был одержим демоном, станет либо безнадёжный лжец, либо сумасшедший, — однако капля влаги всё же просачивается через край глаза, и тот спешит её как можно быстрее стереть, будто бы и не было ничего, а блеск, от неё оставшийся, лишь причудливая игра света от кривящегося на запад солнца. Только стоит убрать собственный рукав, как на его место с другой стороны приходит ведьмачий, заботливо и успокаивающе стирающий вторую слезу-предательницу. От этого Арсений грозит растаять и кончиться прямо здесь, если исходить из того, что весь он большой ледник, каким он надеялся когда-то быть. Но не для Антона уж точно. — Тот незнакомец, ты помнишь его имя, или как он выглядел? — куда более мягким голосом спрашивает ведьмак, всё так же чародея не отпуская. — Ничего особенного, лысый, в жёлтом камзоле, нос крючком. Называл себя торговцем зеркалами, но почему-то… В памяти отложилось «Господин Зеркало», — на последнем слове Антон брови вздёргивает, потому что это прозвище идёт вразрез с тем описанием, в котором лишнее разве что «жёлтый камзол». — Я не скажу, что это бред, Арс. Думаю, демон или нет, но мы оба их встречали. Теперь уже приходит время чародею встрепенуться и обеспокоенно осмотреть ведьмака, будто бы тот мог совершить ужасную и непоправимую ошибку, что могла обречь его на муки хуже смерти. — Ты ведь не поверил ему, да? Не стал полагаться на его советы?! — Стал, — от одного этого слова Арса одолевает ужас, — но благодаря ему я всё же смог тебя найти. — Да ты, верно, шутишь, Шастун! — тому хочется вскочить в порыве злости, но нога шпарит болью, что тут же опрокидывает чародея назад на поляну, на которой будто бы каждая незабудка безустанно подслушивает их разговор. — Ты понимаешь, какие могут быть последствия?! Я на себе их испытал, и такого разве что худшему врагу пожелаешь! — всё же натура у Попова достаточно мстительная. — Тише, Арс, — пытается его успокоить ведьмак, говоря так мирно, что у чародея в голове не складывается, как подобное возможно. Почему он в тот момент, когда Попов готов на себе волосы рвать, стараясь понять, как всё исправить, будто бы наоборот развязал все концы и больше не обременён ни страхом, ни волнением, ни недоверием. «Почему?!» — Того, кого я встретил, звали Песочный Человек. Ты ведь тоже, наверное, слышал о нём? Живёт во снах и якобы ниспосылает пророчества. — Это бред, — рявкает Арсений, злясь не то на беззаботного Антона, не то на себя самого. — А если нет? — настаивает на своём ведьмак, потому что всё, что ему рассказал тот мужчина, оказалось правдой, а кроме того, он смог спасти Макара и Арсения. И со вторым всё более или менее хорошо сейчас, разве что стоит на грани истерики, но это ничто в сравнении с тем, что случилось бы, реши ведьмак задержаться в ожидании отъезда обоза. — Ничего не может быть даром! «Даже если сперва так кажется». — Может быть, я это и сам ему предъявил, — пожимает ведьмак плечами, — он же сказал, что причина нашей встречи именно ты, Арс, — на этих словах чародей слегка подутихает, понимая, что выслушать нужно в любом случае, тем более раз из-за него и к ведьмаку явился демон. — Из-за того, что мы никогда не должны были встретиться, — в голосе у того скользит небольшая нотка печали, которая всё же перекрывается заразительной уверенностью, — и если бы мы не встретились, ты бы погиб, Арс, из-за своих экспериментов. Создал бы портал якобы в прошлое, что разнёс бы тебя на кусочки. И это, видимо, должно было случиться неделю назад. Теперь становится ясно, почему Антон не в ужасе и не боится никаких последствий от знакомства с предположительным Песочником. Потому что иначе мог умереть чародей. И это звучит вполне обоснованно. Если бы не торговец зеркалами, Арс бы продолжал развивать свои исследования именно в этом направлении, что могли бы привести в итоге к весьма трагичным последствиям. — Но это не точно, — всё равно не сбавляет тот скептицизма, оставаясь начеку. — Верить из-за одной лишь возможности… — Песочник сказал, что если я не потороплюсь, то ты умрёшь, Арс. Что сломанная Судьба не знает, как правильно с тобой, с нами поступить, потому отправила меня к нему. Чтобы сам дал напутствия, если захочет. Я так боялся не успеть, но всё равно задержался, — теперь уже его очередь стыдливо отводить взгляд, чего не понимает чародей. Спас ведь, привёз к Оксане. Кажется, будто бы и вовсе безгрешен. — За это я хочу извиниться, Арс, я ведь мог прибыть раньше, может быть, ты тогда бы не дошёл до горячки, если бы я не ждал ночи. Не окажись ты в том лагере, я бы ведь мог случайно променять тебя на Макара… Хотя какой там случайно, если мне сказали не останавливаться… Блять, — зарывается тот руками в отрастающую чёлку. — Антон, — пододвигается вновь к тому вплотную Арс, цепляясь рукой за его плечо, надеясь ободрить, потому что, кажется, они оба умудрились влезть в болото вины, из которого вылезть можно разве что вместе, — думаю, я тебя понял, и, кто бы там на самом деле ни был, он помог? — неуверенно обращается он, надеясь, что они друг друга в итоге поняли. — И если будут последствия, я надеюсь, что мы разберёмся вместе. Потому что у меня не осталось секретов, о которых я, по крайней мере, сам знаю, — слегка усмехается он, видя, что ведьмак вновь покачивается в его сторону, всматриваясь прямо в глаза, которые на этот раз никто не отводит. — Потому, прости? — на манер Графа бодает он Антона головой в грудь, ловя тихий смешок, вылетающий у того из лёгких перед тем, как его ещё и в охапку схватить, потому что отпускать Шастуна нельзя. Тот слишком дорог. Может быть, и не часть его самого, как однажды была Кьяра, может быть, и дыру ту в сердце всё же заполняет не идеально, потому что имеет другие формы, свои шероховатости и вообще предназначен не для шпаклёвки незаживших ран, а чтобы полностью сердце захватить и сидеть в нём надёжно и крепко, так, что и выгнать никогда не захочется и не сможется. — Вот так значит, — Антон понимает, почему Арс извиняется. То, что чародей рассказал про смерти, кажется глупостью, но ему не лгали. Слово Арсения относительно него стоит много, а клятва и вовсе бесценна, даже если та была брошена в пылу доказательств своей, как ни странно, виновности. — И ты тогда тоже, — принимает он объятия, в которых всё правильно. В которых плавиться можно, несмотря на прохладную погоду, прохладную землю, ведьмака, чародея. Важно то, что атмосфера и отношения таковыми не являются. — Ты поступил правильно, что решил спасти друга. Арс не уверен, что сам бы так поступил, что смог бы кого-то променять на Антона. Он может клеймить себя отвратительным человеком, потому что чувствует: между Антоном и Эдом, между ведьмаком и наставником, между любовником и подругой он бы в любом случае выбрал бы первого. Потому что без Антона Шастуна теперь смысл существовать снизошёл бы вновь к тому же, что и в прошлом: найти путь назад, вернуть былые времена, чего бы они ни стоили. И уж лучше было бы ненавидеть себя, нежели снова оказаться пустым и изнывающим от жажды по любимому человеку, с которым более никогда не встретишься. Однако Антон поступил правильно. Так, как от него ожидалось, так, как поступил бы именно он. Арсений любит своё солнце, в лучах которого мир оживает, как и он сам. — Ты сказал, — звучит за ухом ведьмачий голос, — что я умирал дважды, — специально выбирает он именно такую постановку предложения, без «убил», — второй раз тоже случился по воле Торговца Зеркалами? — Нет, — собирается мужчина с силами в последний раз, — я возненавидел себя за содеянное настолько, что проклял себя, чтобы никогда не достичь счастья. — Никогда, пожалуйста, больше так не делай, — прикрыв глаза, Антон прижимает к себе Арсения ещё ближе, хотя это кажется и так невозможным. Он дорожит им столь сильно, что и так сердце переполнено «Арсом», которого хочется нежно звать по имени каждую секунду, будто бы умалишенный. — Она тоже так говорила.

***

В доме горит очаг, большой, яркий, горячий, разносящий тепло по всему домику, в котором много хороших и три ужасных воспоминания, слепленных воедино. Три сапога стоят у входной двери, и там же разместились плащи, похожие на пару огромных летучих мышей, решивших затаиться в чародейском доме, в котором, однако, нет на первый взгляд ничего необычного. Кровати, столы, шкафы, некоторая утварь, правда не из дешёвых, а взятая явно из сервизов поместья, а вместе с тем дорогие ткани, резные сундуки и иная мелочь, что куда больше вписывается в образ Попова, нежели простой, хотя и добротный деревенский домик. Они не стали возвращаться назад к Оксане. Не потому, что поздно или же устали. Просто Арсений предложил зайти вовнутрь, и успела дверь за их спинами захлопнуться, как никто не захотел его покидать. Одного воспоминания держат такие, что хочется вдоволь насытиться, пережить и дальше идти, другого интерес и привязанность. Куда ему вообще идти без Арсения? Чушь ведь. Тем более стоило ведьмаку заметить довольно просторную кровать, как его спина и шея тут же радостно затрещали, напоминая о том, как со спальным местом дела обстоят у Оксаны. Здесь их, конечно, три, но важно не количество, а именно что размер и качество, с которыми здесь всё более чем прекрасно. Потому стоило Антону, затопив камин в гостиной и сняв верхнюю одежду, нырнуть вечером под одеяло, как тот буквально застонал от удовольствия оказаться на мягком матрасе с пуховым одеялом вместе с Арсением, читающим какую-то не то книгу, не то дневник, так, что они не похожи на два срощенных друг с другом эмбриона. — Боги, я никогда не думал, что можно испытать такой кайф просто приняв горизонтальное положение, — на самом деле, Антон уже практически две недели не спал нормально. Не полусидя, не полулёжа, не на твёрдом матрасе, не под землёй, не на корнях, а в подобной роскоши, что, кажется, стоит укрыться с головой, и он тут же отключится. Можно сказать, что подобное было разве что в «Семи котах», ибо то была последняя его единоличная кровать, но там матрацы были такие, что Лазареву стоило бы раз десять подумать, нет ли в тех клопов. Антон-то с живностью уживаться привык. Но судя по тому, что бард на утро не чертыхался и не чесался, им повезло. — Как мало тебе надо для счастья, — откладывает чародей книгу обратно на тумбу, чувствуя, что, несмотря на размеры кровати, ведьмак всё равно в наглую ползёт ближе, чтобы своими загребущими руками точно остановить какие-либо поползновения Попова к тому, чтобы не спать оставшуюся часть ночи, проводя её за чтением или даже какими-нибудь магическими работами, ибо с того станется. Мало ли что у того припрятано в сундуках помимо чистой одежды. — Не, Арсений, ты — это совсем не мало, ты — это довольно много, как минимум по весу и росту уж точно, — фырчит тот в ухо перед тем, как щелчком потушить горящие в стоящем на тумбе в подсвечнике свечи. — За такое можно и получить, — возмущается чародей, пытаясь сперва выпутаться из Шастунячих объятий, лишь чтобы показать всю степень своего недовольства, ибо беспокоится, как бы случайно веса не набрать, ведя столь неподвижный образ жизни. — Да ладно, это всё мышцы, — прислоняется тот губами к виску, — спи давай. Антон правда мог бы уснуть на раз-два, потому что за прошедший день он устал достаточно, но вместе с тем сумел расставить всё по местам. Секретов нет, недомолвок тоже. Всё хорошо, хотя и не слишком ладно. Прошлое штука порой дрянная — лезет неумолимо в настоящее, даже когда о том не просят. Потому он сопереживает Арсению, хотя тот и сам предпочёл бы, судя по разговору, наконец оставить дела минувших дней, что успели его доконать, повторяясь из раза в раз. «Это на самом деле жутко», — не может тот избавиться от небольшой назойливой мысли, проносящейся в сознании роем чёрных мух. Однако настоящая причина, почему уснуть не удаётся, так это вертящийся каждые полторы минуты Арсений, на которого, судя по всему, напала настоящая бессонница, связанная со всеми событиями прошедшего дня. В итоге ведьмак отставляет собственные попытки уснуть и наблюдает за тем, как чародей то хмурится, то жмурится слишком сильно, явно до алых пятен под веками, а когда тот не выдерживает и сам обхватывает Антона большой ложкой, пытаясь понять, удастся ли наконец уснуть раньше трёх ночи, ведьмак всё же шепчет: — Эй, Арс. — Чего тебе, — недовольно бубнит тот, стискивая прохладные плечи посильнее. — Не можешь уснуть? — И как ты только догадался, — настроение у него, видать, не слишком приподнятое. Антон и сам знает, что порой от безуспешных попыток заставить свой организм отдохнуть в итоге накатывает раздражение. — Знаю пару способов, как помочь с этим делом. — Пойдём собирать ромашку во дворе? Сейчас она уже отцвела, а столкновения с трухой, которой уже двенадцать лет, я бы предпочёл избежать, — валится тот в итоге на подушку, рассматривая незамысловатый потолок, который человеческим взглядом особо не разберёшь, зато ведьмак ещё перед сном заметил в самом уголке небольшую паутинку с пауком-сенокосцем. Благо первый её не заметил, а то ещё кучу времени ворчал бы, строя планы на завтрашнюю грандиозную уборку. Антон, конечно, не против, но лучше пока Арсению побыть в блаженном неведении. В конце концов, этих крошечных, хотя и неприятных тварей никто из них не боится. — Я тоже, — фыркает тот, приподнимаясь на локте, из-за чего ловит взгляд голубых глаз, всё же кошачьи очень зазывающе поблескивают во мраке. — Во-первых, могу использовать сомн, если позволишь, то проспишь до полудня, правда не могу гарантировать, что следующим днём не захочешь дальше просто так валяться в кровати, хотя твоей ноге и не повредит. Сразу видно, как этот вариант чародея не прельщает, из-за чего тот с недовольным видом закатывает глаза. — Не люблю, когда лезут в голову, — слышится ожидаемый ответ, но Антон, похоже, только на него и рассчитывал, потому пододвигается ближе и совершенно неожиданно проходится губами по оголённым ключицам, иногда задевая косточки зубами, заставляя Арса вздохнуть глубже обычного. Этот вариант ему нравится гораздо больше. Не то чтобы Антон планировал это, даже когда ложился в кровать, не имел ни одной пошлой мысли относительно грядущей ночи, но стоит дать волю своим губам, зубам и языку, чтобы те вылизывали, кусали и оставляли засосы на Арсовой шее и груди, как становится ясно, что этого ему сильно не хватало. Арса, у которого дыхание становится постепенно более глубоким и от того рваным, предвкушающим. А когда тот зарывается в волосы, приятно сжимая те в кулаке, то из него самого выходит тихий стон, что тонет, стоит чародею притянуть его к себе, чтобы слиться в поцелуе. Ленивом, медленном, степенном, но глубоком. Язык у Антона длинный и не только, чтобы им болтать. Целовать Арсения вот так откровенно, нежно, но вместе с тем и твёрдо, напористо, ни с чем не может сравниться. Когда тот сам к себе притягивает и отвечает, то сам срываясь на трепетные звуки, то заставляя Антона почувствовать дрожь по всему телу, прикосновений, звуков, чувств, рук, тянущихся к завязкам брюк, неприятно давящим на наливающийся кровью член. — Блять, Антон, давай ты как-нибудь сам, а то я нихрена не вижу, и, мне кажется, ещё движение, и я сделаю узел, — ругается тот, явно ненавидя в этот самый момент и собственный пояс, к которому тянет руки, хотя его широкие шёлковые штаны явно доставляют меньше неудобств, хотя и мешают получить в перспективе наслаждение в полной степени. — А ведь все время такой сдержанный, — слегка смеётся ведьмак, разбираясь с собственными портками, стягивая их так, что кровать начинает ходить ходуном. Чародей предпочитает оставить это без комментариев. И впрямь ведь всегда старается держать благородный образ, позабыв о старом уделе мальчишки из цирка. — Но знаешь, — возвращается к нему Антон и произносит тому на ухо низким голосом, — я обожаю, когда ты срываешься. Когда кричишь от злости и стонешь от удовольствия, это возбуждает, — ошпаривает он мочку уха, а после тянется вновь получить долю их поцелуя. Влажного и мокрого. С обкусанными губами и щекотно пробегающим по нёбу языком. Так зарождается густая страсть, которую обоим хочется излить в большее. Потому Арсений не отказывает себе в удовольствии пройтись по шероховатому от щетины подбородку ниже, прикусить того слегка за кадык и услышать в награду сладостный, но приглушенный стон. Антону нравится, как тот не боится показать зубы, как вновь расцепляет их поцелуй, оттягивая за волосы, держась у самых корней на затылке. Не больно, аккуратно, но вместе с тем властно. От такого дух захватывает, а вместе с тем узел в животе становится напряжённее, а кровь к члену приливается практически болезненно, заставляя тереться о скользкие шёлковые простыни, на которых остаётся немного незримой влаги от сочащейся смазки. Антон хочет Арсения как бы ни получилось, чьими бы стонами ни заполнилась эта комната. И когда он отчётливо чувствует, как его член упирается в ногу, то слюна, вязкая и густая наполняет рот так, что приходится её громко сглатывать, чтобы не заляпать всю молочную кожу с удивительными родинками, каждую из которых стоит запомнить наизусть, считая перед сном вместо воображаемых овец. Только сейчас остаётся лишь дышать тяжело да тянуться рукой к рельефному прессу чародея, и ниже, к члену, чтобы обхватить тот рукой, ощущая его нарастающий жар. — Если так, можешь поработать и ртом, — возбуждённым хриплым голосом произносит Арс, направляя кучерявую макушку вниз, отчего у Антона голову сносит. Слышать и видеть такого чародея — преступное блаженство, от которого, кажется, можно кончить, к себе и не прикасаясь. Какая к чёрту «ведьмачья выносливость», когда перед тобой раздвигает ноги и требует отсосать сам Арсений мать его Попов, которому он готов ноги целовать, однако, вместо этого, проводит по внутренней стороне бедра, до коленки, подхватывая элегантную, совсем не женскую ногу, чувствуя, как под кожей перекатываются крепкие мышцы, и сперва нежно касается губами, целует ту часть, что с обратной стороны колена, такую чувствительную, что тут же выбивает из Арсения, точно из музыкального инструмента, стонущую ноту. Антон правда в музыке не силён, но нота звучит не иначе как «б-ля» и оканчивается тихим шипением. Эту реакцию хочется повторить, потому что каждый стон с губ Арсения оборачивается волнами возбуждённых мурашек, одолевающих ведьмака, с которыми не хочется бороться, а лишь отдаться полностью и подчиниться. Потому по скользкой дорожке, оставляемой его широким, влажным языком, он не забывает слегка прикусить внутреннюю сторону бедра несколько раз, так, что синяков потом не останется, но реакция выгибающегося Попова напрямую говорит: происходящее тому нравится не меньше. Второму же бедру достается чуть меньше, всего лишь парочка поцелуев, влажных, с придыханием, таких, после которых обычно потом алые засосы прячут, да только не в их случае. — Блять, Антон, — просит тот умоляюще, когда дыхание ведьмака замирает в дюйме от алеющей красной головки, при взгляде на которую рот сам собой вновь предвкушающе наполняется вязкой слюной, которую спустя несколько мгновений тот пускает на ждущий ласк ствол. Рука ложится удобно, растирая и смешивая смазку со слюной, наполняя комнату пошлым хлюпаньем, которое лишь усиливается, стоит Антону сперва не спеша, на пробу взять головку в рот, пряча зубы и нагло втягивая в себя щёки, чувствуя на языке, как из уретры выходят солоноватые остатки смазки. Арсений шипит от такого буйного начала, отчего ведьмак с громким чваканьем выпускает на секунду член изо рта, но на прошлые действия нет никакого недовольства, и Попов лишь слегка толкается бёдрами в воздух, жадно требуя продолжения, которое не заставляет себя долго ждать, потому что Антон сам стонать готов от того, как член в его рту проходится по губам, ворсинкам языка, по чувствительному нёбу, а попадая на корень, не вызывает спазмов. На прожженных эликсирами ведьмаках простейший метод «два пальца в рот» совершенно недейственен, что в данном случае хорошо: ему ничего не мешает пытаться заглотить глубже, чем он изначально способен. Антон редко спал с мужчинами, обычно то бывали мальчики из публичных домов, приходя к которым была единственная цель — потрахаться без чувств и обязательств, а затем уйти, попрощавшись, вероятнее всего, навсегда. Им не хотелось ни отсосать, ни тем более самому подставиться. Шлюх ебут и берут с них, особо не отдаваясь в процесс. Арсения же можно лишь любить, обожать, боготворить, дарить всё, что у себя есть и принимать, что бы он ни давал с радостью, воодушевлением, а сейчас и похотью, что не застилает глаза, но окрашивает всё в тёмные краски. Она шепчет Антону, что каждый вздох и стон чародея куда приятнее, чем возможность прикоснуться к себе. Говорит, что отсасывать ему, помогая себе руками, переминая его поджатые яйца в руке — всё равно что дышать распылённым фисштехом. У Антона широкий язык, шершавый слегка, и тот будто бы половину ствола им может обхватить, проводя вдоль члена, а когда тот его вытаскивает и игриво заводит под крайнюю плоть, щекочет уздечку, толкается в уретру, то Арсений стонет, выгибается в спине и бёдра подкидывает вверх, желая ещё, желая толкнуться тому в горло, только одного не хватает для того, чтобы довести происходящее до совершенства. — Ты чего? — отвлекается Антон, шумно хлюпая, когда выпускает член изо рта и тот ударяется о живот чародея, а тот, к слову, прошептал крохотное заклинание, зажигая все свечи в комнате. Теперь его можно рассмотреть не в чёрно-белых тонах, отчего ведьмак едва ли не скулит: раскрасневшийся, запыханный, растрёпанный, с обкусанными опухшими губами, он сам наверняка не сильно лучше, да и челюсть слегка побаливает, но Антон вновь сглатывает слюну, которой так много, что та ползёт струйкой по подбородку и мажет по груди, а член Арсения и вовсе выглядит как апогей разврата, хотя как вообще иначе может быть?! — Тоже хочу тебя видеть, — голос низкий с хрипотцой, такой, что никакие пения брукс и сирен не смогли бы отвлечь ведьмака, прозвучи они одновременно. Арс вновь обхватывает того за волосы, начиная не просто направлять, а насаживать Антона на свой член, упираясь тому в глотку, горячую, скользкую, влажную, внутрь которой хочется проникнуть. И это удаётся, так как Антон старается расслабиться, насколько это вообще возможно в этой ситуации. Дышать становится сложно, но это того стоит, потому что, глядя глаза в глаза, с уплывающим за пределы разумного Поповым он испытывает блаженство от одного лишь факта: «Он такой именно со мной», «Арсу хорошо», «Он сейчас кончит». Предупреждением выступает лишь дергающийся в глотке член и полустон-полувскрик Попова, притягивающего ведьмака к себе настолько, что тот всё же упирается носом в лобок, давясь, но терпя, когда горячая сперма выстреливает в горло, заставляя зайтись кашлем, только бывшая парой секунд назад властной рука беспокойно того отпускает. — Антон, ты как, нормально? — спустя пару секунд уже старается прийти в себя разомлевший Арсений, которому всё же слегка стыдно из-за уж больно распущенных рук, хотя тот точно не смог бы заставить делать ведьмака без его на то воли. — Да, не волнуйся, я слегка увлёкся, — вытирает тот рукой скользящую по губе слюну и сперму, смешанные в единое беловатое склизкое нечто, которое тот, на удивление чародея, проглатывает, даже не поморщившись. — Точно? — неуверенно осматривает того Арсений, ловя себя на мысли, что такой Антон, податливый, желающий ему угодить, страстный, распалённый и раскрепощённый, щекочет в нём все самые далёкие фантазии и желания, о которых он раньше и не мог подумать. — Разве я похож на человека, которому не понравилось? — спрашивает тот, поднося к губам его руку, но замирая всего на расстоянии вдоха. — Тебе не будет противно, если я тебя поцелую? В прошлый раз всё было слегка иначе, потому сейчас он замирает всего в дюйме от манящей кожи. Его желание всё ещё не удовлетворено, а просто дрочить, сидя на краю кровати, было бы не больно интересно. Куда лучше было бы продолжить ласкать Арса, как того просит всё естество, но он не уверен, не посчитает ли чародей, час назад возмущавшийся о небольших пыльных участках, приемлемым быть зацелованным и обляпанным с риском всему перепачкаться в сперме и слюне, которые размазались по подбородку, шее и груди, а пачкать шёлковое бельё кажется кощунством, потому взгляд падает на собственную рубашку, которую не жалко. — Шастун, ты идиот, — не успевает ничего сделать Антон, как чародей уже оказывается очень близко и обхватывает кольцом его шею, притягивая к себе, — разве я похож на человека, которому противно? — задаёт он практически такой же вопрос перед тем, как поцеловать того в губы. Не глубоко, но чувственно, буквально слегка друг друга покусывая, проводя лишь самым кончиком языка, не углубляясь. «Естественно, это же Арсений», — мелькает в голове перед тем, как чародей обхватывает рукой его член, начиная водить медленно, слегка подкручивая к головке, по стволу, тем самым добиваясь стона, заглушаемого поцелуем. — Антон, — шепчет тот на ухо, губами касаясь мочки, — хочу кончить вместе с тобой. Ведьмак никогда бы не подумал, что чародей может выглядеть так развратно: раскрасневшийся, пахнущий возбуждением, спермой, смазкой, потом, с горящими глазами, в которых это самое «хочу» горит так ярко, что сомневаться в его намерениях не приходится, несмотря на то, что он только что излился ведьмаку в горло, в итоге своих действий засмущавшись. Арсений развратен, а вместе с тем прекрасен настолько, что одним своим видом или даже голосом способен был бы любого совратить, возжелай того. Но нет, он не с «любым», он с Антоном. Принимает его любовь и его самого и желает большего. Они целуются вязко, с дыханием, случайно соскальзывающим друг другу в губы, с чутка приоткрытыми глазами, потому что друг на друга смотреть интересно, что взгляд не оторвать. Потому что у Арса глаза тёмно-синие, обрамлённые длинными ресницами, щекочущими порой кожу. Потому что у Антона глаза тёмно-зелёные, почти карие, а кудряшки с чёлки заставляют улыбаться, щекоча собственный вспревший лоб. У чародея от этого член полувставший, у ведьмака стояк почти болезненно каменный, но в равной степени удовольствие по телу разлетается от того, как Арсений ему дрочит то медленно, то быстро, давая почувствовать контраст, от которого колени бы подкосились, стой они на твёрдой земле, так что спасибо мягкой, успевшей стать слегка влажной кровати за то, что она даёт без проблем аккуратно повалить разнеженного мужчину на подушки, не прерывая ничего из происходящего. Только Антон теперь считает родинки, отмечая те влажными следами от поцелуев. Раз, два, три, четыре — ползут всё ниже к шее, по щеке, мимо уха, за ним. Пять, шесть, семь, восемь, — плечи, их здесь много, и Арсений не даёт сосредоточиться: вновь начинает постанывать, выгибаться, не то убегая, не то прося ещё. … Четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, — ключицы нежные, красивые, птичьи, с небольшими алеющими следами, оставленными аккуратными, жаждущими зубами. … Двадцать, двадцать один, … — считать нет сил, на груди созвездия, карты которых можно рисовать масляными красками по дорогому холсту, да только Антон рисовать не умеет, зато прекрасные звуки выуживает из Арсения, когда заводит руку чуть ниже поднимающегося члена, задевая ладонью яички и дотрагиваясь до места чуть ниже них, находя спустя несколько секунд нужную точку. Рваный вдох пронзает пространство комнаты, лаская чуткие ведьмачьи уши, ожидавшие подобного от внешней стимуляции простаты. Теперь уже Арсу сложно придерживаться своей схемы с разным темпом, так что тот дрочит уже просто как может, чувствуя, как рука затекает, но тело током пронзает, отчего член до конца вновь кровью наливается, начиная желать внимания и к себе, но в текущем ритме у того не удаётся обхватить два сразу, отчего чародей недовольно стонет, пытаясь довольствоваться тем, как он зажат между их двух фигур, с желанием льнущих друг к другу, словно бы пытаясь кожей срастить, сцепиться друг с другом и никогда более не расставаться. — Арс, ты такой красивый, сейчас и всегда, — голос ведьмака низкий, будто бы даже слегка вибрирует, приходясь разом по всему телу. — Ты ведь знаешь, что самый потрясающий? — проходится Антон алеющими губами по сонной артерии, чувствуя её бешеный пульс, и тогда оставляет простату под возмущенное мычание Арса, но тут же ловит его одобрительный стон, когда рукой обхватывает оба члена сразу, начиная двигать запястьем в такт чародейскому пульсу, резко, быстро, грубо. — Арс, знаешь, я ведь никогда не подставлялся под мужчин, ни разу за все эти десятилетия, только сам, использовал собственные пальцы, — у Попова даже стопы горят, поджимаясь, а из груди не могут перестать вырываться стоны, больше похожие на скулёж из последних сил. — Давай, когда всё закончится, ты трахнешь меня, возьмёшь, как сам того захочешь, — Арс сжимает руки на его шее, цепляется ногтями и жмурится до ало-золотых звёзд. — Представляешь, как это может быть? Как бы кончил в меня? — Антон и сам дышит прерывисто, давя словами стоны, пробуждающиеся от скорого оргазма. — Арс, кончай, для меня. Последние слова доводят до пика, заставляя тело чародея трястись до самых пят. В этот момент он выглядит потрясающе: бьющийся в экстазе, с немым стоном на приоткрытых устах, до которых ведьмак всё же позволяет себе дотронуться, аккуратно, почти целомудренно, невзирая на происходящее и то, что спустя несколько мгновений он сам изливается на живот Арсу, а заодно себе, смешивая свою сперму с крохотными каплями, оставшимися после второго оргазма Попова, от которого того ещё секунд десять потрясывает новым импульсом каждый раз, когда Шастун аккуратно, завершающе проводит рукой по их опадающим членам. Арсений — произведение искусства, сотворённое самой природой и им же самим. На него можно смотреть вечно, особенно сейчас, пока не успел прийти в себя, пока разгорячённый, разнеженный и растраханный кажется самым пошлым, а вместе с тем и чистым созданием в мире. И Антон бы продолжал смотреть, если бы не видел подтёки спермы на их животах и то, что чародея перестаёт бить оргазменный ток, а после него и проходит опустошающая голову нега. Всё же льняная рубашка идёт в ход вместо полотенца, которого поблизости взять негде, а привести Арса хотя бы в какой-то порядок нужно. По крайней мере, сперва можно обойтись рубашкой, а после побегать с голым задом, поискать полотенца и воду, чтобы обтереться. Однако стоит кинуть перепачканную вещь на пол, намереваясь заняться словно бы вполне логичными вещами, как чародей медленно поворачивается в его сторону и смотрит вполне осознанным взглядом. — И куда ты собираешься? — голос словно бы умудрился сесть за всё это время, но он столь привлекателен сам по себе, что остаётся лишь замереть на краю кровати в поисках сбившегося уголка одеяла, чтобы накрыть тем Арсения. Пусть ему сейчас жарко, потно и, вполне вероятно, мерзко, но Шастун не может не беспокоиться, как бы тот случайно не простудился. — Ты не захочешь завтра просыпаться грязным и в засохшей сперме, — всё же находит он нужный край покрывала и расправляет его, накидывая поверх мужчины. — Это проблемы завтрашнего Арсения и Антона, — берёт в обхват запястье, и ведьмак даёт тому утянуть себя обратно на кровать. — Ты мне обещал сон, а без тебя не то, — жалуется тот, пытаясь обхватить Антона руками и ногами прямо через одеяло, тем самым его ещё и накрывая, хотя и лишь частично, да к тому же крайне неудобно. «Какой ты сговорчивый после секса», — улыбается он, всё же позволяя себе расслабиться, предчувствуя утренний скандал на тему того, что они замучаются отмываться, к тому же, Арс, небось, и вовсе решит несчастную рубашку просто выкинуть и найти ему чего-нибудь из собственного гардероба, пролежавшего здесь долгое время. Однако Антон таков, что предпочитает оставить все свои пугающие мысли в прошлом дне, даже если те приглушены приятными эмоциями и приятным чувством опустошения. — Арс, — зовёт тот, вновь уже в темноте, когда все свечи погашены и только ведьмачий взгляд умудряется видеть мир в чёрно-белом свете. — М-м-м? — мычит сбоку чародей, явно постепенно проваливаясь в дрёму, что предшествует хорошему сну, однако ведьмака этот факт не останавливает. Ему лишь нужно выговориться. — Знаешь, то, как ты путешествовал в прошлое, — жмётся к нему ближе ведьмак, заползая под одеяло, — это ведь по-настоящему страшно. — Антон не шутит и говорит субъективную правду, которая заставляет его сердце леденеть. — Призраки застревают в своих самых худших кошмарах и видят их вновь и вновь, — подстраивается ведьмак ему под бок, где его по привычке тут же, не задумываясь, обнимают, обхватывая тёплыми руками, слегка липкими, но и Антон сейчас не воплощение чистоты. «Ты ведь тоже был заключён в худших своих воспоминаниях. Целых тридцать шесть лет, если суммировать. Ты был словно фантомом. Хорошо, что это кончилось», — засыпает тот в обнимку, слыша тихое пожелание спокойной ночи, что в итоге исполняется.

***

Прошлым вечером они закрывали все окна, дабы дать помещению хорошенько прогреться, однако первое, от чего Антон просыпается, как ни странно — солнечный свет, яркий, заливающий глаза, обращая некогда чёрную пелену в неприятный оранжевый цвет, заставляющий поднять веки раньше, чем на то рассчитывал организм, да и сам ведьмак. Время, может быть, всего лишь около восьми утра, однако встать в районе обеда было бы логично. Только вот пустующее рядом место удивляет. Потому что слишком редки те дни, когда бы чародей проснулся раньше ведьмака. Его половина кровати холодная, но не вызывает никакого беспокойства. Нет ощущения, что тот мог уйти куда-то далеко, потому, кряхтя, перемещается в вертикальное положение, с грустью посматривая на задубиневшую рубашку, скомканную на полу. Однако на стуле рядом виднеется вполне сносная чёрная, к счастью, не шёлковая, а сделанная, похоже, из качественного зерриканского хлопка, плотного, покрытого ярким пигментом, будто бы сжирающим попадающий на него свет. Не стоит гадать, кто оставил его напоследок перед тем, как куда-то деться. Та сидит неидеально, но грех жаловаться, тем более что скорее всего и вовсе покрыта зачарованием, спасшим её от залежавшегося запаха и пыли, чтобы избавиться от которой, судя по всему, и открыли окна. Похоже, что Арсений, несмотря ни на что, особенно на свою собственную многострадальную лодыжку, решил начать утро с уборки, пока ведьмак спал мертвецким сном. — Арсе-е-ений, — вздыхает вслух Шастун намеренно громко, надеясь, что тот отзовётся, но нет. В доме тишина. Зато, как ни странно, его привлекают лежащие на стоящем рядом со стулом с рубашкой записи, которых довольно много, но одна из них кажется особенной. Потому что выведена не каллиграфичным почерком, а таким, что Антон едва ли может понять, что на ней написано. «Скорее всего, ты… в полнейшем… из-за смерти… Возможно, … не захочешь …эту бумагу, потому что похожих на … сотни…» Стоит ещё немного повозиться с чтением текста, в котором многие слова изначально были написаны неразборчиво, как становится предельно ясно, чьему перу они принадлежат и для кого они были написаны. Арсением для Арсения. Тем, кто помнил, тому, кто забыл. Только история не хотела помогать тому преодолевать трудности. Намеренно оставила бумагу незамеченной. Даже сейчас её силится разобрать ведьмак отчасти из-за банального интереса, преследующего любого человека на протяжении всей его жизни, благодаря которому тот может встревать во всевозможные передряги, а от другой из-за желания понять, всё также присущего людям, дабы избежать надвигающихся проблем. Единственное, что важно сейчас, это то, что Арс правда старался оставить прошлое в прошлом, несмотря на всю полученную боль. Он не хотел говорить «да», он лишь хотел быть счастливым вместе с ведьмаком. «А ещё у него просто ужасный почерк, когда тот о нём не заботится», — откладывает тот записку в сторону. Та ему не больно нужна для подтверждения всего сказанного вчера. Потому что верил ещё тогда и не перестанет, что бы ни произошло. В доме Арсения не оказывается, потому остаётся единственное верное решение, накинув на себя плащ и обув сапоги, так и не обнаружив здесь Арсов экземпляр в количестве одной штуки, выйти на улицу, где его встречает слепящее утреннее солнце, морозящая всё тело прохлада, а также чёрный лошадиный силуэт в компании человеческого на самом краю поляны, занимающегося чем-то довольно необычным. Арса даже издали невозможно не узнать, у Антона именно на него из всех людей в мире глаз намётан так, что и во тьме ночной, и при свете дня отпечатанные чуть ли не на сетчатки образы складываются с увиденным. Того, если честно, хочется осудить за лишние телодвижения по утру, но стоит ближе подойти, и язык не поворачивается. Чародей свеж, причёсан, без единого намёка на синяки под глазами, в идеально сидящем на нём костюме, отличающемся от уже привычных широких халатов, хотя штаны и остаются такими же просторными, как и из прошлых комплектов, только сделаны не из шёлка, а из кожи, хотя и походные не напоминают, скорее своими расширяющимися брючинами похожи на парочку рыбьих хвостов, хотя о подобном сравнении ему лучше не говорить. В общем, сравнивая себя, довольно потрёпанного, немытого и нечёсаного, любые претензии сами собой отваливаются, даже если те имеют под собой основание. — Мог бы ещё поспать, сейчас ещё рано, — произносит тот, отвлекаясь от, как ни странно, резки по дереву, только при себе инструментов у него естественно нет никаких. Только лишь магия и искусный навык обращения с хаосом. — Никогда не надеялся услышать от тебя эту фразу, — отзывается ведьмак, подходя ещё ближе, чтобы рассмотреть работу мужчины более тщательно. — Клюка? — Сам ты «клюка», это трость, — фыркает Арсений, стряхивая рукой стружку с вырисовывающейся животной морды, очень похожей формами на лису. — Получается отлично, не знал, что ты умеешь обращаться не только с металлами, — однако, несмотря на похвалу, Арсений не выглядит счастливым. Будто бы эта самая лиса, ещё не появившись на белый свет, успела доставить ему немало проблем. — Не умею, — отвечает чародей, всё также сидя на земле, прислонившись к боку Графа, судя по всему, сюда его и довёзшего, — просто создаю её в третий раз. Только уже под себя. «Под себя?» — сперва не понимает ведьмак, продолжая наблюдать за филигранной работой, что могла бы поразить таких мастеров, как Щербаков. Один взмах рукой — и кусок древесины отлетает в сторону без станков, ножей и напильников. Быстро и как будто бы просто. Только спустя минуту ему на ум приходит вчерашний разговор и причина, почему Арсений сейчас столь сосредоточенно работает над своей будущей тростью. «Его дочь сперва потеряла подвижность одной ноги, а потом уже произошло всё остальное. Тем более в третий раз… Всё совпадает». — Всё ещё дрянь, — вздыхает тот спустя около получаса, вертя в руках получившееся изделие. На вид его можно назвать вполне достойным: искусная резьба, вполне реалистичное навершие с хитро смотрящим лисом. Техника отличная, только вот загвоздка в том, что создано оно из берёзы и даже лаком не покрыто. От того больше похоже на работу деревенского мастера, с которой не походишь на знатные пиры и не покрасуешься перед всеми. Простая вещь со сложной историей. — Дрянь, это если я сейчас попытаюсь за тобой повторить нечто вот такое вот, — кивает ведьмак на лежащую в руках у чародея трость. — А это в худшем случае безделушка. Но, если бы ты сделал подобную из металла у себя в мастерской, то она бы точно выглядела бы лучше, — убеждать чародея в её идеальности нет смысла, но вот приободрить вполне возможно. — Ладно, на первое время сойдёт, — пытается тот сам подняться, опираясь на неё, стараясь быть как можно более самостоятельным, однако Антону его лодыжка слишком дорога, как и сам Попов, потому вместо того, чтобы использовать в качестве поддержки трость, его уже под боком плечом подпирает ведьмак, смотрящий на того не без укора. — Первое время, Арс, настанет в лучшем случае недели через три, так что не стоит. — Я не калека! — пытается возразить чародей, но через секунду с удивлением смотрит в сторону леса, откуда к ним спешит знакомая женская фигура, несущая с собой через плечо ведьмачью походную сумку, оставленную у той дома. Стоит Оксане переступить через границу завесы, как та с удивлением и беспокойством взирает на двух мужчин, будто бы беззаботно расположившихся на краю поляны. Одного взгляда на девушку хватает, чтобы понять: что-то не так. Потому что, собирая в этом лесу припасы, травы и даже просто гуляя или навещая Арса, она никогда не бежала, никогда не позволяла себе за пределами дома выглядеть растрёпанной. Потому что, не дайте боги, её так увидят кметы и растеряют должное уважение, за счёт которого она долгие годы обеспечивала себе мирную жизнь. — Оксан? — тут же окрикивает девушку Антон, у которого дурное предчувствие срабатывает именно сейчас при виде запыхавшейся травницы. — Хорошо, что вы здесь, а не где-нибудь в деревне, — подходит та ближе, скептично рассматривая положение Арсения стоя, хотя ещё один дурной знак заключается в том, что её эта дурацкая поза на одной ноге, с клюкой и заодно опорой на ведьмака мало беспокоит. — Что случилось? — подаёт голос Арсений, явно позабыв об их прошлом споре. Та собирается с духом, смотря именно на него. — То, чего никто из нас троих не хотел бы. В деревню нагрянули охотники на колдуний. Антон почувствовал, как стоило этим словам покинуть рот полуэльфки, как чародей невольно вздрогнул. Слишком уж близко опасность, которую они так хотели избежать. Хотя Арсению внутри Редании бежать некуда без страха быть вновь пойманным, осуждённым, приговорённым. — Ты их видела? — первым отмирает Антон, судорожно пытаясь понять, не стоит ли бежать прямо сейчас или всё же попытаться продумать план действий. В прошлый раз, по крайней мере, не помешало, но сейчас. — К счастью, нет, кметы предупредили. Так что захватила твои вещи и тут же рванула сюда. С этими ублюдками не больно хочется оставаться один на один, — с отвращением плюётся та словами, поглядывая туда, откуда только что явилась. Там лес, тихий, спокойный, всё такой же красивый, только чувство безопасности напрочь пропало, сменившись едкой, ненавистной тревогой. Не за себя, а, в первую очередь, за чародея, во вторую — за полукровку. — Верное решение, — в итоге кивает Арсений, опускаясь боком в седло. — Зачарование местности старое, как и иллюзия, но так просто, если что, они не найдут сюда дорогу, даже если будут при двимеритовых артефактах, в чём я очень сомневаюсь. Однако стоит его обновить. После первичного потрясения чародей кажется излишне спокойным, даже сердце бьётся в пределах нормы, что Антона слегка пугает и не зря, потому что к вечеру, после установки барьера, их ждёт серьёзный разговор.

***

— Твою мать, Арс, в отношениях с тобой, похоже, нужно давать монашеский обет, иначе как не потрахаемся, тебя настигают идеи, от которых, как по мне, лучше бежать подальше! — настаивает на своём ведьмак, сидя вечером за небольшим столиком на кухне домика, который он так и не успел не просто обжить, по-хорошему даже не познакомился. — Я уже раздумывал над этим, и это единственно верное решение, чтобы не только пересечь Реданию, но и границу с Ковиром, — заявляет чародей, поглядывая на Оксану, что невольно присоединилась к их скромному кругу тех, в чьи задачи входит лишь одно — не быть пойманными, а вместе с тем и убитыми. Это всегда было сложно, но теперь кажется сравни невозможному. По крайней мере, так заверяет чародей, обосновывая тем самым актуальность своего плана, в котором безумия не меньше, чем в попытках изменить прошлое. По крайней мере, все, где Антон не сможет разговаривать и взаимодействовать с ним каждый день, кажутся неприемлемыми. — Я понимаю, почему ты хочешь отказаться, Антон, но ведь Арс прав: ты ведьмак. Тебя не станут пытаться убить охотники на колдуний без повода, и границы для таких, как ты, почти всегда открыты. Это почти что курьерская миссия. — С поправкой на то, что вы предлагаете, нет, ты предлагаешь мне протащить тебя практически через всю Реданию, и чтобы твоя подруга из Ковира в итоге тебя расколдовала, Арс! Ты хотя бы понимаешь риски?! Антону успокоиться сложно. Он готов хоть в одиночку против всех охотников на колдуний идти, чтобы не делать задуманного Арсом. Слишком большая ответственность, а вместе с тем страх потерять его буквально, в физическом виде. — Антон, — вздыхает тот устало, глядя в зелёные глаза, кажущиеся в бледноватом свете свечи отголосками далекого Беллэтейна, когда можно было веселиться, не волнуясь ни об охотниках, ни о войне, ни о чем. Следовало принять ведьмака в свою жизнь ещё тогда, чтобы сейчас времени было больше. Не крохотные урывки, а целые страницы книг, как в тех отравительных романах, что он надеется ещё докупить. — Я ведь тоже не хочу этого. Это ведь страшно: использовать на себе самом артефактную компрессию. Стать крохотной, ни на что неспособной фигуркой, ждущей часа, когда её расколдуют. Бывают случаи, когда люди проводят в подобном состоянии десятки лет. — Именно! — вскликивает Шастун, не замечая, как Оксана сбоку рефлекторно втягивает шею, будучи на нервах от происходящего. Как, в общем-то, и они все. Только Арсений кажется спокойным, как удав, потому что, видите ли, давно задумывался о том, как в случае чего легче будет сбежать. И вот, придумал безумный план, который скорее самого ведьмака в могилу с сердечным приступом сведёт. — А теперь подумай и представь. Мы с тобой вдвоём набредаем на охотников на колдуний. Что дальше? Что, если при них амулеты, способные зафиксировать наличие магии? — Я вырезал больше половины лагеря в одного, — заверяет тот, хмуро скрестя руки на груди. — Ты молодец, что смог это провернуть. Вместе с краснолюдом и эльфом, — спешит он напомнить спокойным и уверенным голосом, начинающим ведьмака потихоньку раздражать, ведь ситуация ни разу не походит на таковую. — Но вот мы вдвоём. Меня уже успели обезвредить или убить. Что дальше? Антону не хочется думать о подобном, как и о варианте с артефактной компрессией. — Не схватили бы, — не произносит он болезненное «убили». — Не будь ребёнком, — вздыхает Арсений, нагибаясь к нему через стол. — Мне могут угрожать, и из-за меня погибнешь ты. Думаешь, я буду рад такому исходу? — А если я разобью эту проклятую фигурку, которой ты станешь, или потеряю, или меня пристрелят где-нибудь по пути? — кричит Антон, вскакивая с места. Защитная реакция на бурлящий внутри страх. — Не потеряешь, — уверенно смотрит Арсений своими глазами-кинжалами, неминуемо выигрывая в битве взглядов. — Ты носишь свой ведьмачий медальон последние пятьдесят лет, ты не теряешь колец… — У меня их крали, — напоминает он о неприятном случае, о котором в иной другой ситуации предпочёл бы забыть или, по крайней мере, не показывать на всеобщее обозрение, даже если из публики только Оксана и сам Попов. — Но ты их не потерял. Ты прекрасно хранишь вещи, ты можешь быть неаккуратен, но ты бережлив. Эликсиры не теряются из карманов, а твой швейный набор, кажется, едва ли не помнит времена Сопряжения Сфер, — улыбается тот успокаивающе и берёт Антона за руку. — Всё будет хорошо. Просто делай всё, как всегда. Если ты будешь один, то сможешь на Графе добраться до Нарока до наступления зимы. Если же я останусь в этой форме, то нам потребуется зимовка в Редании: сам же постоянно напоминаешь о ноге. Последний фактор бьёт прямо в грудину, лёгкие ломая и воздух вышибая. Потому что с ним спорить невозможно. Из-за сломанной лодыжки тому будет сложно ездить на лошади. Даже на Графе им потребуются частые перерывы. И не просто на сорок минут в лесу, а полноценные: с ванной, кипячёными бинтами, свежим завтраком, обедом и ужином. Всем тем, чем одинокий ведьмак может пренебречь также, как и крохотная нефритовая фигурка, в которую так отчаянно желает превратиться чародей. — Антон, я ведь доверяю тебе самого себя не просто так. Не просто потому что люблю тебя, а потому что знаю: ты справишься. И даже без «но», — тут же предупреждает он всевозможные отговорки, что возникают у Шастуна в голове. Всё, что он может в итоге сделать, так это нехотя согласиться, принимая в итоге благодарный взгляд любимых голубых глаз.

***

— Уверен? — спрашивает Антон чародея, рассматривая того в центре нарисованного мелом по полу гостиной круга с расставленными на том элементами. Выглядит это всё максимально подозрительно, но Арс читает про себя заготовленное заклинание с такой уверенностью, что даже ведьмаку становится чуть спокойнее. Хотя под рёбрами всё ещё недовольно чешется, бунтуя, внутреннее «я», для которого происходящее неприемлемо. Расставаться вновь было бы страшно, оставлять его беспомощным ещё хуже. Потому то, что они собираются сделать, должно Шастуна по идее обнадёживать, ведь Арсений, обездвиженный, крохотный и безвольный, будет вместе с ним всё это время и даже не заметит всего проделанного пути. Словно бы заснёт в своём старом домике, а проснётся уже в холодном Ковире, пробуждённый по инструкции, написанной им для некой Екатерины Варнавы из Нарока и скреплённой в конверте магической печатью, что невозможно подделать. «Но хера с два». Пока Арсений готовится к наложению на себя артефактной компрессии, у Антона поджилки трясутся, и всё, что ему хочется в данный момент времени, так это стереть к чёрту круги, пентаграммы, какие-то слова на Старшей Речи. Но нельзя. Он пообещал. Потому что Попов привёл достаточно аргументов, почему именно так, а не иначе. Теперь остаётся лишь мириться с их общим, якобы, решением. — Всё запомнил? — спрашивает Арсений, ковыляя к нему на трости с максимальной осторожностью, чтобы ничего нигде не разрушить. За последние сутки они успели обсудить предстоящее раз двадцать: со спорами, недовольством, постоянным ведьмачим раздражением на тему того, что это опасно. Что на Антона полагаться так сильно не стоит. В прошлый раз Арса сдали деревенские, к которым тот попал после мучительного переноса за сотни миль, от которого тот чувствовал себя не лучше, чем всего лишь неделю назад, сейчас бы он замаскировался, они бы никому не сказали, что тот чародей, и всё наверняка бы прошло успешно. По крайней мере, в розовых мечтах, мало имеющих общего с жестокой реальностью. Шастун дал своё согласие лишь в тот момент, когда за поразительным деланным спокойствием Попова промелькнул страх. Тот ведь рискует многим в любом случае, но ради них обоих придумал, как избежать проблем и решить всё наиболее тихо, с минимальными шансами быть схваченными и убитыми. Даже если самому придётся стать таким, каким он быть ненавидит — беспомощным. Да к тому же с шансами слечь где-нибудь в лесу вместе с трупом ведьмака. Однако между страхом смерти и беспомощностью тот выбрал второй, более безопасный для них обоих. Разве только возлагающий на Антона такую ответственность, что и ему вновь становится беспокойно. Одно дело рваться вперед, чтобы спасти, а совсем иное — уберечь. Но ради них обоих этим туманным, мокрым и промозглым утром он стоит в комнате, наблюдая за тем, как его любимый человек, с которым они встретились вновь совсем недавно, готовится к новому расставанию, хотя оно формально и не будет таковым. Просто перестанет думать, двигаться, дышать... Станет неживым предметом с заключённой внутри того душой. Арсением, но не Арсением, почти также, как в коме, но ещё менее напоминая себя. Антону больно думать о том, что произойдёт через несколько слишком коротких минут, но останавливать мужчину он не собирается, как бы сильно ни хотело его бьющееся в истерике нутро. — Нет, — язвит ведьмак, хмуро оглядывая всё, что перед ним сейчас находится. — Тогда мне придётся целую вечность провести в качестве куска нефрита, — театрально вздыхает тот, из-за чего у Антона начинают желваки ходить. — Не шути так. — Ты тоже, — следует такой же строгий ответ, — так что? — Не бить, не терять, не ломать, к сердцу прижать и не отпускать, — усмехается он грустно, после чего добавляет по существу: — отправить Варнаве в Нароке письмо и дождаться, когда она обратно тебя превратит в прекрасного принца. — Именно, — улыбается тот уголком губ перед тем, как упасть в распростёртые Антоновы объятия. Последние для ведьмака на долгое время. Для чародея же они обязаны повториться очень скоро. В пределах пяти минут, как тот сказал, «и заскучать толком не успею». Антон же уже скучает, потому крепко целует в чёрную макушку, щекочущую лицо, но вместе с тем мягкую, приятную, родную и самую ценную во всем мире, ту, что отпускать не хочется ни под каким предлогом. Однако смерть всё же является достаточно веским. — Я постараюсь сделать всё как можно быстрее, — произносит парень, стискивая его ещё крепче перед тем, как отпустить. Глаза, синие, красивые, глубокие, искрящиеся, смотрят с таким доверием, какое сам бы ведьмак себе никогда в жизни не предоставил бы. Однако Арсения нельзя подвести, ни в коем случае. Слишком мало они ещё вместе провели закатов, рассветов, ночей, совместных обедов и ужинов, мало книг прочитано, мало мира увидено вместе, будто бы одними глазами. Им обоим всегда будет мало… Только времена сейчас не те. Они такие, что чародей начинает читать длинное заклинание на Старшей Речи, больше похожее на монолог какого-нибудь древнего эльфского короля, возвышающего себя за счёт принижения остальных, только вот действие имеется обратное: стоит последним строчкам, от которых медальон на груди обезумевши дребезжит, прогреметь, как в гостиной начинается крохотная буря, кружащаяся зелёным ураганом вокруг Арсения. С тем, как у Антона в груди сердце сжимается, уменьшается и Арсений, всего за пару мгновений из рослого мужчины став крохотной фигуркой голубого нефрита, точь-в-точь оттенка его глаз, стоящих дороже любых сокровищ Континента и не только. Любых Сфер и миров. Ведьмак не решается сделать первый шаг, всё кажется сном, из которого было бы лучше сбежать как можно скорее, да только щипать, колоть и резать себя он уже пробовал, а той крохотной статуэтке, выглядящей точь-в-точь как чуть грубоватая крохотная копия мага, в плаще и с тростью с непонятным теперь навершием, он нужен живым и здоровым. Чтобы в итоге смог расколдовать своего сумасшедшего принца, столь любящего проклинать самого себя. — Пойдём, попрощаемся с Оксаной, — поднимает он его бережно с пола, боясь как-либо повредить. Мало ли, когда расколдуют, останется не без клюки, а без головы? Потом вот покажет полуэльфке, решившей остаться в заколдованном доме, до которого никто не доберётся, если дорогу не знает, завернёт в шёлковые тряпицы в несколько слоёв и впрямь к груди прижмёт, сложив в самый надёжный внутренний карман. В этот раз он в прямом смысле несёт на себе ответственность за чужую жизнь.