Кот с зелёными глазами

Иногда бывают моменты, когда хочется сердце из груди вырвать, перестать дышать, а заодно желательно и чувствовать. Однако избавиться от пульса кажется наиболее притягательным. Антон так бы взял, вынул сердце из груди да положил на прикроватную тумбу. Пыльную, с одной почти оторванной шатающейся ножкой, но таких трюков провернуть не удастся. Ведьмак всё же существо вполне живое, а вместе с тем по своей биологической конструкции, несмотря ни на что, довольно хрупкое. Убери одну мышцу, качающую по телу кровь, и всё, конец телу настанет, а у того ещё слишком много важных дел. Как раз они и не дают уснуть. «Да сколько можно», — переворачивается Шастун с одного бока на другой, чувствуя под собой каждую соломинку, пробивающуюся через конский волос и мешковину матраса. Бывает так, что перенапряжёшься настолько, что забудешь, как это вообще спать. Не скоротать время медитацией, что уже кажется неплохой идеей, а именно что дать организму передохнуть. Может быть, Антон последние недели и не гнался денно и ночно за временем или же столь же иллюзорной целью, но спокойными их точно назвать нельзя. От Оксаны, оставшейся в домике Арсения, он уехал без особых проблем. Отправился в противоположную от деревни сторону, сделав немалый крюк, зато никаких охотников на колдуний, белок, солдат. Тишь и благодать, если не считать вечного колющего в спину одиночества. От такого не воешь, а лишь тяжко вздыхаешь, доставая из внутреннего нагрудного кармана штопанной-перештопанной куртки свёрток размером с ладонь. Холстяной мешочек с крепко завязанным горлышком, внутри которого, обвязанная в несколько слоёв шёлковыми поясами от халатов, лежит нефритовая фигурка. Сердце колотится не часто, но мощно, так, что на левом боку просто так лежать невозможно, да к тому же пульс в руку отдаёт. Ещё чуть-чуть, и будет казаться, что мышца не у него в груди, а он сам ею стал. Сейчас бы транквилизатор выпить, к которому он так давно не прикасался, что эликсир мог и вовсе испортиться, но этого ведьмак не делает. Антон будто бы лира или лютня, которая сама себе колки крутит, натягивая струны нервов так, что вот-вот лопнут. Но иначе не может. На нужные ноты только так и настраиваешься — мучительно и многострадально. Ведьмак ответственен, а оттого в его голове шальное подсознание гремит барабанами, бьющейся глиняной посудой и колоколом ратуши. Всё для того, чтобы бдительности не потерял. В итоге, сбив тонкое одеяло в жалкую тряпку, укрывающую тело комьями, он в который раз за вечер и ночь открывает глаза, упирая свой взор в сторону прикроватной тумбы. В ней самой нет ничего ценного, зато в самом центре на поверхности, с которой он рукавом рубахи пыль стёр, стоит та самая нефритовая фигурка, смотрящая в никуда, в пустоту и тьму помещения, где нет ничего интересного или привлекательного. Даже света, ведь окна закрыты плотно, пропуская лишь бледные отголоски света растущей луны и бледных реданских звёзд. Однако она сама ведьмаку видна прекрасно, хотя её тончайшие черты и цвет в первую очередь дорисовывает воображение: голова покрыта капюшоном, это они решили для безопасности «уплотнить» область шеи, чтобы ни в коем случае голову не оторвало, однако лицо всё равно прекрасно видно: скулы буквально теперь точёные, а глаза небесно-голубые. Нефрит подобного оттенка редок, но не удивительно, что именно таким стал Арсений, — он ведь тот ещё экспонат. А вот и укол в спину, под лопатками, в грудь под рёбрами, отдающий злосчастным одиночеством, что кажется непривычным, оттого особенно болезненным. Не видеть Арсения, но знать, что тот где-то с кем-то разговаривает, путешествует и в общем «живёт», совершенно не то же самое, что иметь его рядом с собой «существующего» в виде холодного, но самого драгоценного в мире камня. По крайней мере, для Антона, который даже уснуть не может нормально, боясь, как бы с тем что ни случилось. Вероятно, Шастун за последние несколько недель стал уникальным ведьмаком — заказов никаких не ищет, людей остерегается, крупные города объезжает стороной, как только может, хотя и старается держаться крупных дорог, пусть не самых известных. Всё же Лутонский тракт идёт вдоль моря, а тратить столько времени просто для того, чтобы до него добраться, позволить себе нельзя. Всё же Велен в самом разгаре. Скоро заморозки, снега, вьюги, что занесут дороги Севера, делая многие из них совершенно непригодными для проезда. В былое, мирное время самые знатные, но что ещё важнее — богатые рода предпочитали собирать вещи, грузить кареты и экипажи и отправляться в Туссент или Цидарис, где ещё можно застать остатки ушедшего лета. Но самому ведьмаку не впервой поступать именно так: уверенно идти на северные границы в поисках приюта до весны. Правда на сей раз Ямурлак не является конечной точкой, да и навряд ли всё закончится к весне. К сожалению, всё слишком сложно. Однако, по крайней мере, в Нароке Антон надеется вернуть толику утраченного покоя. С середины лета его вечно обуревают эмоции, почти каждую секунду, и, к сожалению, из всех этих месяцев счастливой выдалась лишь неделя. А теперь вот, у него, считай, заказ, только не от абы кого, а от Арсения. «Интересно, как долго мы с тобой сможем просидеть на одном месте?» — смотрит он на нефритовую фигурку, чувствуя, как руки чуть ли не чешутся сгрести её и к груди прижать. Это же ведь Попов, правда верится с трудом. Ни усмешек, ни фырканья, из лисьего в нём сейчас только лишь трость, кажущаяся по сравнению с лицом чародея куда более грубо сделанной. В том ни эмоций, ни тепла, даже любимых родинок не видно, только лишь отстранённый взгляд полностью голубых глаз, в которых не видно и следа зрачков. Антон сам смотрит в них, губы поджимая от неприятного образа, навеянного ими. Ибо так у слепцов бывает. И чародей слеп, глух, нем, обездвижен и даже сам его разум заморожен. Страшное состояние, на которое он сам себя обрёк, считая, что ведьмак со всем справится и сделает не иначе, как оговорено. «И почему ты так в меня веришь?» — руки в итоге к фигурке не тянутся, разумом пригвождаясь к кровати, где они в очередной раз мнут опостылевшую тонкую подушку уже со всех сторон тёплую. За окном точно уже минуло за полночь, и идея с медитацией начинает казаться не такой уж и плохой. Может быть и не отдохнёт, так дождётся утра, чтобы продолжить путь по тракту в относительной безопасности, не нарываясь на неприятности. Обидно, конечно, что деньги, считай, последние потратил на комнату, надеясь, что тут-то, в отличие от лесных стоянок, тело и разум наконец расслабятся, но, к сожалению, чуда не произошло. Зато ясно теперь, что в следующем городе на это можно будет и не раскошеливаться. Хотя… точно, потряси кошель, и отчётливо будет слышно, как в нём будут биться всего две несчастные монетки и, к сожалению, то не кроны и не флорены. «Тяжела жизнь простого ведьмака», — вздыхает про себя Антон, намереваясь вновь крепко закрыть глаза до ало-чёрных, всепоглощающих, бурлящих звёздочек. Однако вместо этого ему приходится вновь отвлечься. Только уже не на собственное раздражающее непрерывной работой тело и полную мыслей голову, а на второй предмет, лежащий на прикроватной тумбе. Медальон, которому рядом с фигуркой следовало бы оставаться просто лишь тёплым, ощущая магию и не чувствуя никакой опасности, сейчас вибрирует, разнося по комнате неприятный звук дребезжания, крохотного постукивания его острых металлических граней о дерево тумбы. «Какого чёрта?» Самое странное, что он с каждой секундой реагирует всё ярче, заставляя Антона тут же встать, быстро и резво, ибо сна и так не было ни в одном глазу, но вместе с тем тихо и аккуратно, не издав ни единого звука. Что бы ни было здесь рядом, к себе привлекать внимание его не стоит. Если, конечно, он сам не цель. Комнатка маленькая, и стоило встать, как небольшой столик, на котором свалена часть пожитков, оказывается совсем рядом, буквально под рукой, что тут же интуитивно стремится взять в руки кинжал, да только голова решает, что серебро лучше, безопаснее. Потому спустя мгновение Антон держит меч с недобро скалящейся кошачьей головой. Но вместо того, чтобы рассматривать знакомое навершие, он лишь вновь прислушивается: ушами и своим чутьем охотника на монстров. Кажется, будто бы всё спокойно настолько, что не слышно даже игр сверчков. Все они остались в тёплых летних ночах. Сейчас разве что сквозняк от щелей окна по полу до двери стелется. Холодный, промёрзлый, такой, что оголённые стопы ноют, желая найти тепло, и пальцами, точно вибриссами, шевелят в его поисках. Это ненормально. Слишком силён сквозняк для закрытых окон и дверей, какими бы крупными щелями те не были бы одарены, да и нет от него типичного свиста, такого, что уши режет непрерывно, будто по безгранично длинному лезвию ведут точильным камнем, доводя то до совершенства. Зато спустя одно лишь сердцебиение за тонкой дверью без замков слышен иной звук. Тихое ненавязчивое шуршание, точно от тканей юбок неудачливой гадалки с рынка, успевшей промокнуть под нежданным кратким дождём, что заставляет её теперь мёрзнуть. Сиплое дыхание, такое, словно у заядлого курильщика, чьи лёгкие полнятся смолой. А ещё шаги. Антон подкрадывается к двери, высвобождая меч из ножен. Тот едва заметно лязгает, заставляя владельца поморщиться перед тем, как продолжить внимать всему тому, что гложет ему слух. Шаг. Тот раздаётся со стороны лестницы, совсем недалеко. Глухой, уверенный, его владелец не заботится о том, чтобы передвигаться тихо, вероятно то получается само собой. Как минимум потому, что на ногах нет обуви, одни лишь голые стопы… а может быть и не стопы, а что-то другое. Медальон продолжает вибрировать, заставляя Антона жалеть, что не скинул его хотя бы на кровать. Шаг. Поступь тяжёлая, но не как у бочкообразного отъевшегося аристократа или богатого не знающего физических нагрузок купца, даже не как у воина, одетого в полный доспех или же состоящего из одних лишь мышц. Она тяжела настолько, что кажется неминуемой. Как идущая на таран горгулья, как медведь, встретивший чужака на своей территории, как несущаяся через Континент война. Антон знает: убийцы и воры так не ходят. Те не идут с парадного входа, не шагают так, словно бы им нет ни до чего и ни до кого дела, кроме своей цели. Что, похоже, совсем не эфемерна. Звук шагов стихает прямо перед его дверью вместе с шелестом тряпок. Остаётся лишь сиплое дыхание, напоминающее: там кто-то есть. Простой человек, вероятно, бежал бы от ужаса, чувствуя всем своим существом то, что сейчас приходится ведьмаку. Дело не в холоде или мраке, даже не в незнании того, что именно скрывается за тонкой дверью, являющейся лишь иллюзией безопасности, а в том, что вместе со всем тем, что с собой несёт эта самая «неизвестность», облачённая во влажное тряпьё. Уныние и горе. Они расползаются незаметно, незримо, точно запахи, проникающие в нос, только впитываются всем существом. От такого нужно бежать сломя голову, но вместо этого в воздух заносится серебро, что без света солнца или луны напоминает скорее игрушку, смертельную игрушку, которая даже в неумелых руках способна отбирать жизни. В ведьмачьих же меч готов рубить и кромсать, дай только повод. Именно его Антон и ждёт, чувствуя, как напряжена каждая его мышца, готовая из стойки тут же разить, стоит двери приоткрыться. Тишина. Собственное дыхание, сердцебиение и нечто там, за стеной, дышащее, застывшее, без пульса. Кажется, вот-вот можно будет утолить интерес, сойдясь в схватке с чем-то, что бездумно решило заинтересоваться ведьмаком. У Шастуна дыхание замирает, стоит вновь раздаться тихому трепету тканей. Он стоит сбоку от двери, готов рубить голову с плеч непрошенному гостю. Скрип. Тоненький, тихий, принадлежит петлям, что никто никогда в этой таверне не смазывает. Но, несмотря на свою, казалось бы, незначительность, тот воздух пронзает, заставляя ведьмачьи мышцы вздрогнуть в желании сталь на чью-то плоть опустить. Да только дверь остаётся запертой, недвижимой. Никто не спешит нарушать его покой, «нечто» в нём не интересуется. Ему не нужен ведьмак. Осознание приходит спустя пару мгновений. Напротив есть вторая комната. Теперь уже думать не приходится. Антон не заботится о том, чтобы самому остаться незаметным. Дверь распахивает резко, лихо ударяя той о стену с обратной стороны, разнося по таверне громкий стук дерева о дерево, такой громкий, что, кажется, ещё немного, и жалкие доски разлетелись бы в щепки. Возможно, то было лишним и следовало оставаться тихим, но что сделано, то сделано, а перед глазами теперь клубится темнота. Неестественная, будто бы напускная, как морок туманников в низинах, как чернила кальмаров, разносящиеся в воде. Неестественно. И в этой темноте есть что-то, что взвизгивает побитой собакой от испуга. Только в голосе столько хрипа, что даже с животным мало что этот звук имеет. Меч обрушивается во тьму в надежде задеть в ней виновника происходящего, но проходит сквозь. Только лишь густую тьму надвое рассекая серебром. В ней удаётся увидеть лишь очертания кого-то огромного, под потолок, но до жути быстрого. Даже не ясно, имеет ли оно человеческие формы или является зверем: стоит уже спустя секунду, как ведьмак выходит из своей случайной засады, стараясь поразить неизвестное мечом, как слышатся глухие удары где-то на уровне пола и коленей. Как ни странно, Антона ничего не ранит. Похоже, монстр сам его испугался и теперь, отложив любые свои планы, спешит прочь. Лишь бы не быть увиденным, услышанным, пойманным и убитым. Тьма спустя пару мгновений перестаёт быть напускной, а на лестнице слышен грохот, будто бы кто-то, спотыкаясь, перелетает сразу через несколько ступеней. «Какого…» — проносится у Антона в голове перед тем, как он спешит туда же, пытаясь нагнать «нечто», что уже успело спуститься вниз в трапезную. На сей раз кошачьи глаза всё видят прекрасно, и Антон сам перелетает лестницу, перепрыгивая в один момент через перила, приземляясь на пол внизу. Здесь тоже морока нет, развеялся, но дверь в таверну прямо на глазах закрывается, а взгляд ловит у самого пола движение, крупную тень, являющуюся частью не менее крупного её хозяина, спешащего прочь. Только у ведьмака нет на то планов, потому, оказавшись на первом этаже, уставленном ветхими столами и скамьями, он и мгновения не проводит замерев. Спешит к двери, перепрыгивая парочку препятствий, не заботясь о том, что один из предметов интерьера, на который тот опирается, может подобного не выдержать. Рука тянет на себя так не кстати неподатливую дверь на ржавых петлях, дабы самому переступить порог, оказавшись на улице. Между тем, как каждый из них оказался на улице, прошло не больше двух секунд. Только Антон сейчас стоит голыми пятками на грязной, чутка липкой земле, видя перед собой только несколько домишек, идущих стройным рядом по одной из в лучшем случае пяти улиц этого селения. Ни костров, ни факелов, ни звёзд, ни «нечто», за чем он гнался эти недолгие несколько секунд. Пустота. Тишина. Покой. — Да блять! — рубит воздух перед собой Шастун не то от злости, не то от разочарования. — Что это ещё за херня была? Наверное, именно этот вопрос зажигает в нём новый фитиль эмоций. Потому что сейчас, вспоминая только что произошедшие события, ему в голову не идёт ни единой логичной мысли и догадки, что могла бы дать ему ответ на этот вопрос. — Хотел же обойтись без всякого дерьма по пути, — вздыхает тот, опуская меч остриём к земле и всматриваясь в ту в надежде увидеть нечто полезное, хотя шансов мало. Этот тоже раздражает. Как все бы сказали бы: чертовщина и бесовщина, да только для Антона это его жизнь, от которой отделаться никогда не удастся. Путь нагонит, как бы его ни избегал. Для обычного ведьмака, конечно, полезно не оставаться без работы, да и себя Шастун тоже к таковым причисляет, но сейчас это ему точно не нужно, но вот, здравствуйте. — И никакая это не бесовщина, — приседает тот на корточки, рассматривая землю, на которой множество самых разных следов. Каблуки, подошвы, копыта, повозки, подковы и всевозможные лапы домашних животных и скотины лежат друг на друге, путаясь и стирая остальные, да только поверх них есть нечто куда более специфичное. Такое среди прочих и опытный следопыт не разберёт, скажет лишь, что это нога человеческая. «Ага, голая и длиной полтора фута», — оглядывает Антон весьма примечательную картину. Да, заниматься подобным в темноте довольно неудобно, однако ждать до утра безрассудно. Проснутся кметы, а вместе с ними дороги наполнятся новыми следами, за которыми утонет этот и так едва видный, что весьма необычно. С учётом размера ступни и предполагаемого роста существа, то должно весить немало, но влажная грязь скорее словно бы задета, да ещё и одной лишь ступнёй. Будто бы «нечто» делало огромные беззвучные прыжки, скрывшись с ведьмачьих глаз даже не в считанные секунды, а мимолётные мгновения. Любопытство подталкивает идти вперёд, попытаться понять в чём дело, потому что это самое «дело» кажется со стороны весьма занимательным и интересным. Не какие-то накеры, не призраки, не трупоеды, а какой-то великан, пробравшийся в таверну, чтобы добраться до Антонова соседа, которого он в глаза не видел. Тут-то в голове одновременно пролетает несколько весьма важных мыслей, каждая из которых считает себя достойной стать лидером, и именно её нужно будет придерживаться. «Тебе это всё не сдалось, что бы то ни был за монстр, ты его не интересуешь, так что утром спокойно седлай Графа и отправляйся дальше в путь. До границы ещё недели две в резвом темпе». «Охота это всё же работа. А работа — это деньги, и они тебе точно понадобятся ещё. Тем более, раз она сама тебя нашла». «След, как у циклопа, только монстр точно был более лёгким. Кроме того, боится идти напролом, жертву собирался прикончить или вроде того, находясь с ней наедине. Кроме того, явно владеет магией. Не ясно насколько мощной, но всё же… медальон дребезжал нещадно». Вторая с третьей спеваются прекрасно. Интерес всё же вещь страшная. Умеет увлечь за собой, даже когда следовало бы на другом сосредоточиться. Потому, когда Антон встаёт, тот бросает взгляд обратно в сторону таверны, где в задней комнате наверняка уже успел проснуться трактирщик, решающий, стоит ли идти разбираться с уже успевшим прекратиться шумом, а после смотрит в ту же сторону, куда след направлен. Вдоль улочки, в сторону леса. «Если так подумать, — вспоминает он старые записи одного из бестиариев, что их в детстве заставляли заучивать наизусть, — на Континенте ведь не так много человекоподобных монстров подобных размеров, способных на магию, — идёт тот в сторону, куда пальцами смотрел отпечаток. — Это точно не туманник и не бес. Ни запаха серы, ни трупного гнилья. Ничего, — принюхивается ведьмак, чувствуя один лишь освежающий аромат ночи, а вместе с тем неприятную вонь, идущую от конюшен. В этих он Графа оставлять не смел, потому конь в лесу неподалёку. К сожалению, в противоположной стороне. — Но не призрак. Призрак не стал бы идти с парадного входа, хотя шелест тряпья был характерным. Что за херня». Антону хочется разобраться с происходящим как ведьмаку. Даже у них есть профессиональная гордость, которая прямо сейчас стоит под угрозой. Ладно в своей жизни никогда не встретить мантихору и не сразить её. Куда хуже в случае чего не понять, что именно это за монстр. А именно это сейчас и происходит. Кажется, что информации должно быть достаточно. Тем более что они встретились едва ли не нос к носу. Но идей всё равно пока никаких адекватных. Потому что «владеющий магией огр со Скеллиге» это не идея, это чистейший, дистиллированный бред. Огры, среди которых есть грозные великаны, тупые, но сговорчивые тролли, а также мелкая погань в виде накеров, которых словно клопов в старом матрасе задрызганной корчмы, по миру роет норы, все они обделены даже банальной хитростью, что уж говорить о скрытности и тем более магии. — Да не могло же оно просто так скрыться, — продолжает всматриваться в грязную дорогу ведьмак в надежде найти второй след, может быть, надломанную черепицу или хотя бы что-нибудь, что дало бы знать, куда дальше. Ничего нет, и это раздражает, заставляет пнуть попавшийся под ногу камень куда подальше, так, что тот летит в сторону одного из домишек, в котором его жители сочтут то проделкой мышей или крыс. Те здесь водиться обязаны, город не бедствует и живёт вдоволь. До поры до времени, конечно. Верить в лучшее сейчас сложно. По крайней мере, ни один из действующих ныне конфликтов ещё не достиг своего апогея, так что всё худшее ещё впереди. Сам же ведьмак решает вернуться в таверну. Последние полчаса в поисках чего-либо стоящего не увенчались успехом. Были обхожены крохотные ближайшие дворики, пара ближайших улиц, диаметр в сто шагов прочёсан вдоль и поперёк, а из интересного обнаружился лишь скулящий цепной пёс, жалостливо поглядевший на забравшегося к нему во двор чужака. Такому хоть бери и цепь обрубай, он, похоже, из своей корявенькой будки не выйдет. Судя по широкой морде, хозяева его голодом не морят. В таверне, как ни странно, тихо. Вероятно, все те немногие, кто мог проснуться от шума, также успешно легли обратно. Оно и немудрено: о произошедшем напоминают лишь слегка сдвинутые со своих мест столы и стулья и так не бывшие в идеальном порядке. Антон заходит внутрь, тяжко вздыхая и на этот раз грустно взмахивая мечом в воздухе лишь чтобы услышать звук того, как он его рассекает. И впрямь ведь ничего, казалось бы, закрытое помещение, а лишних запахов с монстра нет. Ни затхлости, ни мертвячинки, ни серы. Только застывшая и въевшаяся вместе с жиром в деревянную мебель лёгкая копоть, рыба и тушеные овощи. Следов тоже нет, будто бы грязь к ногам монстра не прилипала, а пол, тщательно вымощенный женой корчмаря, слишком чист, чтобы на нём оставить отпечаток. Лестница на благо хозяина заведения цела, несмотря на всю устроенную на ней беготню, но, к сожалению ведьмака, и даже на втором этаже вновь ничего примечательного. Дверь в комнату соседа сама собой закрылась, и за ней спокойно себе похрапывает какой-то незнакомец и не подозревающий о том, что к нему собиралось наведаться загадочное «нечто». Антон не больно хочет в чужую комнату посреди ночи врываться со словами: «Хули спишь, когда за тобой приходит неведомая хрень? Вставай!». Утро, как говорится, вечера мудренее, да и утром ты не будешь выглядеть сумасшедшим и тебя не погонят взашей. По крайней мере, не сразу. В своё же временное обиталище дверь открыта нараспашку, демонстрируя любому желающему своё одинокое содержимое, которое бери не хочу. Хотя ценного по-настоящему здесь немного. Умный вор позарился бы лишь на ведьмачий стальной меч, клинок, на вид неказистый, но с большой долей тёмной стали в составе, медальон кота, сейчас едва теплый, и нефритовую фигурку, стоящую всё на том же месте. Щелчком пальцев он зажигает до того уже подпалённую тростинку лучины, стоящую на тонком подоконнике, и думает уже забраться обратно на кровать, как чувствует очевидное: неприятную налипшую грязь, успевшую подсохнуть лишь сверху, а на ступнях всё ещё напоминающую кашу из всевозможных отходов улиц, смешанных воедино. — Твою ж мать, — стонет тот, усаживаясь на постель и жамкая пальцами по деревянному полу, пытаясь столь наглым способом убрать с них хоть что-то. — Конечно же надо было босиком. Почему у ведьмаков нет какого-нибудь знака, избавляющего от нужды купаться и стирать, а? — обращается он шутливо к безмолвному Арсению, которому дела до него никакого нет, тот упорно глядит в противоположную стену на огонёк лучины, не собираясь отвечать. Хотя, очевидно, они друг друга стоят. Оба неугомонные. — Медальон взбесился. Такое редко бывает рядом с обычными монстрами, — вопреки своим словам, он не берёт в руки названный предмет, а переворачивает в свою сторону фигурку, слегка нервничая из-за того, что со стороны глупо смотрится наверняка, но с Арсением, даже таким, хочется поделиться размышлениями. — Никогда раньше с таким не встречался, — признаётся тот, упираясь острыми локтями в собственные колени и голову в ладони опуская. — Испугался и сбежал, хотя владеет магией на каком-то уровне, и, судя по размерам под потолок, физической силой не должен быть обделён. Да и прыгает лихо, так, что смылся в ра… Антон резко замолкает, уперев взгляд на фигурку, которая на этот раз будто бы на самом деле пытается произнести одними лишь своими пустыми глазами: «Вот видишь, ты никакой не идиот и не надо мне сейчас доказывать обратное. Всё ты знаешь, просто нужно было подумать хорошенько». Напоследок остаётся лишь устало хмыкнуть собственным мыслям, потому что Шастун всё равно считает, что следовало додуматься раньше. — А к тому парню ночью собиралась наведаться дама весьма почтенных лет, — со смешинкой в голосе обращается напоследок к фигурке ведьмак, закидывая на кровать ноги так, чтобы ступни остались болтаться в воздухе. Да, будут мёрзнуть, но стоит даже подумать о том, как бы и их укрыть одеялом, как взгляд нефритовых глаз начинает казаться осуждающим. Лучина прогорает до конца, вновь погружая комнату во мрак. Вполне естественный, ночной и совсем не магический. Сейчас после беготни за монстром, после приятной догадки и монолога, Антон чувствует себя гораздо спокойнее. Когда ближайшими врагами становятся, вместо охотников на колдуний, чудовища, а голову забивают не мысли о том, как бы мчаться через весь Континент, сохранив в целости и сохранности самый важный в мире груз, жизнь кажется проще. Бесспорно, она всё ещё сурова, но куда более банальна. Это Шастуну нравится — простота, что заключается в той стороне мира, с которой он может справиться мечом и кинжалом. Сейчас, как ни странно, ему удаётся расслабить плечи и руки, ноги и любые другие части тела, себя к тому не принуждая. Удаётся отпустить назойливые заботы, сделав их наглую подмену, а после — уснуть, представляя, что у смотрящего на него Арсения не бесстрастное каменное лицо, а улыбка одними лишь уголками рта, которую просто не получается хорошенько разглядеть во мраке.

***

Утро начинается с не слишком приятных процедур в виде попыток отчистить пятки от грязи, оттирая их уголком сбившейся простыни, и попыток собраться как можно быстрее. Потому что стоит последнему крупному клочку грязи всё же отлипнуть, как приходит осознание: — Нет, я же не мог проспать до полудня? — пугается ведьмак и кидается к окну, дабы то широко распахнуть и взглянуть не на солнце, а на стену соседнего дома, скрывающего все возможные лучики света и создающие эффект сумрака ещё большего, нежели есть на самом деле на улице под покровом угрюмого серого неба, грозящегося вот-вот сорваться на землю тяжёлыми каплями осеннего дождя, под которым опадают остатки ещё держащейся за деревья мертвой листвы. Прислушавшись к своим ощущениям, становится ясно, что нет, сейчас не полдень, но даже десять утра являются временем довольно поздним, когда не хочешь упустить второго постояльца, разместившегося в таверне. Потому приходится воспользоваться всей имеющейся сноровкой, чтобы в мановение ока натянуть на себя что-то помимо рубашки и брюк, а именно куртку, что выглядит нынче весьма жалко, несмотря на все старания Антона её заштопать, швы, конечно, аккуратные, да только их слишком много, в её внутренний карман не летит, а аккуратно закутавшись и поместившись в мешочек, кладётся Арсений, на шею надевается медальон, а на ноги натягиваются сапоги, которыми он вчера пренебрёг, оставив те у изножья кровати. Всё остальное, даже мечи, крайне безрассудно остаются в комнате на столике, потому что ведьмак ещё собирается сюда вернуться. Всё же выгонять из комнаты начнут именно в полдень, так что ещё пара часов в запасе имеется. Из них ему потребуется в худшем случае полчаса, чтобы обнаружить соседа. Но если тот уже далеко… «Я за ним не поеду». Поразмыслив ночью, Антон всё же пришел к выводу, что даже если он и идиот по некоторым фронтам, но он не придурок, потому поступать нужно более или менее здраво. Потому сейчас он может быть и спешит, но дверью о стену коридора не бьёт и по лестнице идёт размеренно, наступая на каждую ступеньку поочерёдно, хотя звуков от того почти и нет. Зато в трапезной стоит тихий гомон парочки мужчин, сидящих за отдалённым столиком и что-то обсуждающих за кружками горячего, клубящегося паром варева. Похоже, какие-то местные ремесленники, взявшие отгул. За стойкой же корчмаря тоже идёт разговор. В отличие от первых, эти оба плечистые, высокие и как будто бы даже не местные. Потому что выделяются. Сам корчмарь своим чуть более тёмным, чем обычно у схожих ему по профессии людей, цветом кожи, зато его роскошные завитые усы в сочетании с блестящей лысиной могут дать фору любому войту или торгашу, встреченному ведьмаком когда-либо за всю свою жизнь. Особенно усы. На себе Антон их представить не может, в лучшем случае бороду, та ему иногда даже идёт, или же у него просто настроение такое, «для бороды». Но усы он бы точно не стал бы на себя примерять. Они бы на нём выглядели не роскошно, а как ободранная расчёска, из которой вся щетина выпала, а потом ею стали сковородки отчищать. Но, может быть, когда-нибудь в глубокой-глубокой старости, когда у него поедет крыша к годам пятистам, и только если доживет, это самое настроение «для усов» появится. Но вот напугать ими Арсения можно и раньше. С другой стороны от стойки с корчмарём разговаривает высокий, широкоплечий молодой человек, который мог бы в теории даже выглядеть угрожающе, если бы не типичный для провинциального торговца внешний вид: недорогой, но новый камзол, прилежно застёгнутый на все пуговицы, и свисающий за спиной капюшоном шаперон, который тот, кажется, и не собирается завязывать в причудливый тюрбан у себя на голове. Стоит Антону подойти ближе, как они оба смолкают, бросив пару заинтересованных взглядов в сторону ведьмака, что не удивительно. — Кажется, у меня было уплачено и за завтрак, — напоминает он, отодвигая себе высокий табурет, хотя в корчме ещё достаточно пустых столиков. — Да, конечно, — отзывается корчмарь перед тем, как угрюмо уйти в свою коморку. Откуда, к сожалению, почти ничем не пахнет. Значит ждать придётся даже не постную кашу, а склизкое, холодное хрючево. Шастун лишь грустно вздыхает, упираясь локтями о потрёпанное временем дерево стойки, и косит взгляд в сторону второго мужчины, как ни странно, разложившегося здесь не со своим скудным завтраком или больно ранней выпивкой, а широким листом бумаги, на котором уже успело появиться несколько аккуратных по своему виду слов, которые, однако, с такого ракурса не рассмотреть, хотя глаз они привлекают. — Объявление? — спрашивает Шастун недолго думая, потому что лист уж больно широк для письма, да и для вывешивания на доску перед таверной на самом деле тоже — слишком большой, такой тут же облепят поверх другие, от того выглядит нелепо и видно сразу, что человек редко подобным занимается. — Да, — кивает тот, откладывая перо в сторону прямо на бумагу, отчего на той появляется большая, вычурная клякса, грозящая тому в любой момент испачкать рукав. — У повозки пару дней назад колесо размотало, никто на объявление починить не откликнулся, вот думаю, может, слишком незаметное? «Такой бугай и не может сам справиться с колесом?» — удивляется Антон, но тут же надетая на него одежда напоминает, что, несмотря на внешний вид, тот, вероятно, руками почти не работает. — Тебе, похоже, люто не везёт, раз в подобном месте, — развернувшись вполоборота, тот окидывает взглядом таверну, но имеет в виду именно селение, в котором находятся, — никто не изъявляет буйного желания помочь за пару крон. Ты же ведь указал в объявлении, что это всё не бесплатно? — Не учи учёного, как дела обычно ведутся, — усмехается тот без обиды, — разумеется, указал. Но в последнее время одни проблемы. — Так, может, я чем смогу помочь? — предлагает свою может быть и не ведьмачью, но всё же довольно привычную по жизни услугу ведьмак. Парочка даже мелких монет в кармане не повредит, а дело-то должно быть плёвое, если, конечно, колесо именно что расшаталось и конструкция не повреждена. — Серьёзно? — удивляется тот, явно не ожидая, что раз никто из обычных работяг на подобное не откликнулся, это сделает незнакомец с необычными глазами, что тут же привлекают внимание, встреченный прямо в таверне. Хотя сними Антон сейчас куртку, то смог бы сойти за простого деревенского парня, если, конечно, ещё и зрачки поменять. — Серьёзно. Как по куртке видно, — указывает он на множество сшитых обратно воедино лоскутов, — для меня несколько крон лишними не будут. Наконец из задней комнатки показывается корчмарь, небрежно несущий в руках миску с весьма непривлекательной серой массой, которую всё же не пожалел, отчего сомнений в её съедобности становится ещё больше. Особенно когда та, совершенно не колеблясь своим содержимым, с громким стуком приземляется прямо перед носом, поблёскивая образовавшейся плёнкой, будто бы стояла и ожидала его долгое время на тарелке вне котелка. Грустное зрелище, его дополняет воткнутая ложка, которую Антон на пробу ставит перпендикулярно, и та остаётся в таком положении. «И впрямь хрючево, — вздыхает он, собираясь отправить себе первую порцию в рот, как наконец вспоминает, что именно заставило его остаться у стойки. — Точно». — Корчмарь, а не подскажешь, кто этой ночью занимал вторую комнату? Мне бы с ним переговорить, — с виду ведьмак остаётся всё таким же беззаботным, хотя внутри волнуется, как бы его с такими вопросами не послали. Всё же аксий использовать сейчас было бы весьма неудобно, а на подкуп ему раскошеливаться не с чего и незачем. В конце концов Шастун рассчитывает не только пополнить свой список встреченных и поверженных от его клинков тварей, но и заработать. Стоит задать вопрос, как тут же глаза трактирщика всего на мгновение переходят на сидящего рядом парня, который сразу напрягается, явно до того не рассчитывая, что его может искать ведьмак. Такое мало кому бы вообще понравилось, какие бы цели ни были. Со злыми намерениями и так всё понятно, а если в тех проскальзывает намёк на помощь, то жди беды по всем фронтам. Потому неудивительно, что собеседник мрачнеет прямо на глазах. — Какое у тебя может быть дело ко мне, ведьмак? — скрещивает тот руки на груди. Антон даже немного удивляется, что в нём так сразу распознали охотника на монстров. Нередко нужно быть в полной экипировке, с болтающимся на груди медальоном и мечами, потому что зачастую люди столь слепы или же просто глупы, что взгляд вертикальных зрачков им ни о чём не говорит. «Но так гораздо легче». — Я бы сказал, что рабочего характера, — разворачивается к нему Шастун, надеясь, что незнакомец воспримет информацию адекватно. — По крайней мере, тебе стоит сейчас писать объявление не для починки телеги, а в поисках ведьмака. — С чего бы? — у того во взгляде сочится недоверие, что вполне ожидаемо, всё же монстра тот ни разу не должен был видеть, если тот приходит только во время сна. — Думаю, ты должен был заметить, что тебе последнее время не везёт, и повозка точно далеко не первый случай. Спорим, куда бы ты сейчас ни направлялся, ты ужасно опаздываешь? Может, какие товары испортились или ещё что? — Неудачные дни бывают у всех, в этом нет ничего особенного, — начинает тот собирать со стола пишущие принадлежности, но баночка чернил, стоявшая на самом краю листа, осталась незамеченной, потому, когда торговец дёргает бумагу, та падает на столешницу, и её содержимое оказывается повсюду, включая и его самого, Антон же успевает в последнюю секунду вскочить с табурета, чтобы не попасть под вязкие чёрные капли, норовящие вот-вот упасть со стола на кожаные брюки. — Блять, — выругивается себе под нос собеседник, явно начиная сомневаться в том, что ведьмак просто пытается обвести его вокруг пальца. — Серьёзно?! — смотрит на развернувшееся зрелище трактирщик, которому теперь ближайший час предстоит провести с тряпкой и щёткой в надежде, что на столешнице не останется огромного въевшегося пятна. Заведение, конечно, не самое приличное, но всё же нужно отдать должное: на столах нет липких подтёков и пятен от еды и выпивки, значит корчмарь как-никак за чистотой следит. — Прости, тогда потом отдам, — вставая из-за стойки, обращается собеседник к недовольному мужчине, бурчащему что-то в ответ сквозь свои огромные усы. — И вот ещё одна неудача в твою копилку, — подходит Антон ближе и хлопает парня по плечу, тот оказывается почти на голову ниже. — Кстати, это ведь ещё не всё. Тебя каждую ночь должен мучить кошмар, один и тот же, я не прав? Конечно же Антон прав, это подтверждают резко напрягшиеся плечи, от одного из которых ведьмак одёргивает руку, участившееся сердцебиение и взгляд, из глубины которого сочится испуг. Такой бывает, когда попадаешь в точку, давишь на больное, заставляя человека почувствовать что-то помимо обычного недоверия к незнакомцу. — Пошли, поговорим, — осмотрев испачканный чернилами камзол, произносит парень, отправляясь к одному из нескольких пустующих столов. Антон, не теряя времени, следует за ним к самому дальнему в углу, сбоку от окна, через которое на спинки крайних стульев падают лучи света. В них отчётливо видны спокойно плывущие в воздухе крохотные пылинки, что тут же начинают виться буйным танцем, стоит мужчинам пройти мимо и занять выбранные места, с шумом отодвинув мощные, но крайне неудобные стулья. Стоит Шастуну сесть на один из них, как выпирающая щепка карябает кожу брюк. Хорошо, что они не тканные, а то оставить дыру подобным образом было бы особенно обидно. — Так как ты узнал? О кошмарах, — чуть помедлив, спрашивает парень, сплетая пальцы на столе. Тот явно нервничает, и можно сказать, что скрывает сей факт довольно неплохо, хотя чутьё надетой каменной маской не обманешь. — Сегодня ночью довелось увидеть их причину. Не знаю, как, но, похоже, ты очень сильно досадил какой-то ведьме, — откидывается на спинку Антон, чувствуя, что та довольно сильно расшатана. — И не отнекивайся, такое проклятье способны наслать только они. Привязывают к человеку лихо, заставляя его страдать от неудач и кошмаров, пока он не сойдёт с ума или не совершит самоубийство. Или всё сразу, честно сказать, штука редкая, так что конечного результата мне не доводилось встретить. «На самом деле вообще никакого, но это ему знать не обязательно». — Что? — переспрашивает собеседник, явно не выцепив из всего произнесённого ведьмаком нужной информации или же просто спутав её по смыслу с устойчивым выражением. — Лихо, так называемое «одноглазое». Твоё личное проклятье. Ты её не видел, мадам довольно пугливая, приходит лишь когда жертва спит, а вокруг никого нет, так что доказать её существование сложно, по крайней мере, пока не зарублю. Как тебе вариант? — Хочешь, чтобы я доверился тебе, когда даже не можешь предоставить доказательств наличия монстра? — Именно. Ведь — одно из самых важных — оно приходит к тебе каждую ночь. И, могу поспорить, ты хотел бы от него избавиться. Всё сказанное слегка походит на блеф, потому что за свою долгую жизнь Шастуну ни разу не доводилось встречаться с лихом. Все его догадки строятся лишь на том, что ему удалось увидеть этой ночью и сопоставлении их с текстами бестиариев, мельком просмотренных у Димы дома между выпивкой, созданием зелий и бездумным переписыванием неразборчивых дневников в новые переплёты в качестве помощи в бытовых делах, ибо друг устроился со своей женой вполне вольготно — ни готовит, ни стирает, ни убирает. Не зря в доме прислуга, в конце концов, Катя — советница наместника Цидариса. Должность из тех, за которыми молодые чародеи и чародейки гоняются десятилетиями, не брезгуя вонзать ножи в спины даже, казалось бы, близким друзьям и союзникам. «Он бы точно не отказался поучаствовать в этом деле, — с грустью размышляет Антон, прокручивая кольцо на большом пальце. — Не помню, чтобы он сам встречался с лихом. Иначе точно бы все мозги прожужжал». — Но это явно не жест доброй воли, я прав? — в голосе всё ещё слышно недоверие, но относящееся явно не к ситуации, а к самому Шастуну. — Я же ведьмак, — разводит тот руки в стороны, идеально балансируя на двух ножках и так раскаченного стула, — и таким, как я, нужно на что-то жить. Так что никакая это не благотворительность, а самый настоящий меркантилизм. Ещё несколько долгих секунд парень напротив сидит молча, внимательно рассматривая Антона и особенно вглядываясь в его глаза, будто бы они представляют особый интерес в данной ситуации, хотя, наверное, так и есть. В конце концов, только они сейчас и служат подтверждением личности, потому что от медальона можно рассмотреть разве что небольшой бугорок под тканью рубашки да одну из двух цепей, огибающих шею и уползающих в вырез. — Может быть хотя бы назовёшься, а то работать с человеком, чьего имени даже не знаешь, не входит в мои привычки. — Антон, — протягивает парень руку через стол, получая точно такой же ответный жест. — Просто Антон? — звучит почти привычное уточнение. — Можно Шастун, — жмут они друг другу руки в знак не только знакомства, но и подтверждения ещё не озвученной вслух сделки. — Понял, — кивает собеседник и добавляет, — я Дмитрий Масленников. Что-то внутри ведьмака хочет громко и звучно рассмеяться, чуть не плача от услышанного. «Похоже, что этот заказ всё же не пройдет без «Димы», как иронично».

***

За цену приходится хорошенько пободаться, неоднократно напоминая, что в неё войдет починка колеса, а также свеженький труп, который торговец точно увидит, как только ведьмак зарубит навязчивую проблему. С него, кроме того, при желании можно подобрать глаз лиха, что вообще-то в определённых кругах, в первую очередь магических, имеет немалую ценность. Правда сбыть его в текущих обстоятельствах вряд ли кому получится. Только если себе на память оставить, но Масленников от этой перспективы решительно отказывается. Зато в итоге приходят к компромиссу в виде восьмидесяти крон, что не то чтобы много, но Антон в итоге соглашается. Но только после того, как собеседник в итоге показывает наличие сей суммы в сундуке у себя в комнате наверху. Кажется, что Дмитрий даже пообжился здесь слегка после нескольких дней, проведённых в таверне без возможности покинуть пределы города. То ливень, то оказавшееся сломанным колесо, то банальное отсутствие желающих его починить. Всё играет против него притом, что ему, похоже, в срочном порядке нужно в Мальву, и он уже опаздывает на несколько дней. При таком невезении Антону остаётся лишь надеяться, что в процессе охоты на лихо оно не передастся ему самому. Не хотелось бы случайно наткнуться на собственный клинок. В скором времени вещи обоих уже собраны и постепенно перетаскиваются к обозу торговца, стоявшему в конюшне вместе с его серой лошадкой, покрытой белым яблоком. Похоже, тот о ней вполне неплохо заботится, раз она блестит и лоснится. В такие моменты хочется к себе Графа позвать и тому гриву причесать, да щёткой выскрести возможную застывшую в шерсти пыль. Однако вместо того, чтобы хвастаться своим чудом, ведьмак вешает сумку на бревно длинной, но пустующей коновязи, чтобы разобраться с осью колеса. Всё же без повозки они никуда не отправятся, а до заката им бы следовало отдалиться от города насколько возможно. Иначе ловить лихо будет куда сложнее. Одно дело, когда то приходит стоит проклятому уснуть, а совсем иное, когда выжидает, когда все люди в округе угомонятся и провалятся каждый в собственную страну грёз и кошмаров. Антону повезло остаться незамеченным скорее всего по одной причине — медленный пульс. Лихо не больно изучено в трудах ведьмаков, но похоже, что слух у него весьма хорош, если оно ориентируется в пространстве благодаря ему. По крайней мере, с уверенностью можно сказать, что на зрение сей монстр не больно опирается. Особенно с учётом собственноручно созданного непроглядного морока. Так что теперь он возится с расшатавшейся осью, которая, к превеликому счастью, нигде не треснула. А то не хватало ещё на день оставаться в городе в поисках замены. Вылавливать лихо в таверне, как показал опыт, довольно неудобно, а если дело дойдёт до схватки, что вообще-то и является целью, то оно примет довольно разрушительный оборот для заведения. Аард и игни с деревом не дружат. — Зачем лихо вообще насылает кошмары? Разве не удобнее просто убить во сне? — спрашивает парень, помогая тем, что придерживает повозку навесу, силы ему явно не занимать. — Так это ведь проклятье, — произносит куда-то в пол Антон, не отвлекаясь от дела. — Их суть не в том, чтобы убить, а в том, чтобы жертва мучилась как можно дольше. Тех же волколаков оно и вовсе одаривает нечеловеческой силой. Другие медленно и верно превращают в монстров, насылают неудачи, заставляют невольно совершать ужасные поступки, — голос становится тише от неприятных воспоминаний. — Но здесь к тебе привязали особого монстра, не хочешь рассказать, как это случилось? — становится и впрямь интересно, что мог совершить обычный торговец, что какая-то ведьма не поленилась наслать столь редкое явление. — Да так, ничего особенного, — отмахивается Масленников, на миг отпуская от повозки одну руку, из-за чего та чуть не падает, грозясь всё же надломить колёсные оси, но всё же, к счастью обоих, тот успевает вернуть руку на место. — Знаешь, — прокручивает Антон колесо, проверяя, чтобы то не вело в сторону, — говорят: «Не буди лихо, пока оно спит тихо». Так вот, разбудить его многого стоит, — встаёт он обратно во весь рост, всматриваясь в хмурое лицо заказчика. «Таким обычно занимаются те, кому больше нечего терять». Выехать в итоге им удается к двум часам дня, успев прикупить у трактирщика припасов так, чтобы не пришлось ещё несколько дней заезжать и останавливаться в ближайших городах. Хотя это высказывание верно для торговца, которому есть, куда всё сложить, — в его крайне своеобразную крытую повозку, набитую словно бы одним лишь хламом, как показалось на первый взгляд во время починки колеса. За пологом расположились и какие-то свёртки одежды, и дешёвые украшения из дерева и стекла, и какие-то режущие нос духи, явно из отбракованных южных масел и благовоний. Ничего особо ценного, по крайней мере, на первый взгляд и нюх. Рыться в чужих вещах он не собирается, хотя Масленникова это, кажется, беспокоит: тот явно её наедине с ведьмаком оставлять не собирается. Напоследок, перед тем, как выйти из заведения, Антон видит, как заказчик отдаёт трактирщику письмо на передержку. Это довольно частая практика для тех, кто вечно в походах: для странствующих менестрелей, ведьмаков и бродячих торговцев. Правда последнее, полученное подобным образом, имело в себе не самое приятное содержание, но сейчас оно значения больше не имеет. На выходе из города Шастун думает, не позвать ли обратно к себе Графа, всё же в этом есть смысл: продолжить путь верхом, однако запряжённая серая лошадка не спешит двигаться быстрее чем обычным бодрым шагом по довольно ухабистой дороге. На такой на самом деле немудрено повредить колесо, а если двинуться на галопе и вовсе все четыре, так что в итоге Антон решает лишь предупредить жеребца, чтобы тот следовал за ними чуть в отдалении. Дмитрий и так не больно расположен к появившемуся из ниоткуда ведьмаку, волшебный конь, сам по себе являющийся из леса, отношение явно не улучшит. Так что остаётся идти, шлёпая по разлетающейся во все стороны грязи, которая, как ни старайся, умудряется испачкать не только сапоги, но и брюки. Спасибо, что кожу не нужно застирывать в кипятке, а просто хорошенько пройтись по ней влажной тряпицей. Одно плохо в сложившейся ситуации. Нет, не то, что ведьмак к вечеру такими темпами устанет, это Шастуну не грозит, а то, что устроиться на ночлег нормально не получится. Везде сыро, влажно, спальник даже негде разложить, чтобы не замёрзнуть, а в его планы входит заставить Масленникова уснуть. Иначе лихо к нему не придёт, точнее, не придёт к Антону. План того, как всё должно пройти, уже успел сложиться в русой макушке. Тот продуман не до мелочей, всё же с ними никогда не подгадаешь, но основные положения в нём имеются. И то, что «жертва» должна уснуть, в нём ключевое. Потому остаётся попутно выглядывать на обочине нужные травы, чтобы сварить нечто помощнее обычного чая из ромашки, но не такого убойного, как ведьмачий транквилизатор, лежащий на дне сумки. Такого человеческое сердце и вовсе скорее всего не выдержит, и экспериментировать даже с малой дозой было бы рисково. Белладонна в его составе всё же смертельно ядовита. Торговцу нужно в Мальву, а ведьмака больше интересует дорога на Испаден, что продолжается до Ямурлака и уходит дальше на территорию вассального княжества Тальгар. Так что их путям не долго совпадать, хотя скорость повозки слегка раздражает. Если бы Антон путешествовал бы и дальше подобным образом — пешком, без Графа, — то ни о каком преодолении сотен миль за неделю не было бы и речи. От домика Оксаны до Нарока он бы шёл бы в лучшем случае полгода, и то в тёплое время года. Зима бы и вовсе растянула бы путь на девять, а то и все двенадцать месяцев, если задуматься о том, что ему придётся огибать заснеженные горные перевалы по заледенелым рекам, по которым не ходят суда, а лишь редкие обозы и одинокие странники натаптывают тропы. В Ковире короткое лето, и первый снег в лучшем случае выпадет через неделю, а в худшем — тот уже вовсю застилает дороги и покрывает собой не только горные пики, но и подножья. Раньше все бежали туда, где теплее. Нынче же огонь Редании столь испепеляющ, что каждый надеется укрыться от него в ледяной метели и вьюге, при виде которой сердце замирает от восхищения и ужаса. Но пока вокруг двух неразговорчивых путников вполне привычные смешанные леса, полные растёкшейся грязи, гниющих листьев, наполняющих воздух своим ароматом, и капель, что успели несколько раз упасть Антону прямиком за шиворот, заставляя того пожалеть, что плащ остался в одной из седельных сумок. Остаётся лишь ёжиться иногда и стряхивать воду с пушистых волос. Те вьются с троекратной силой из-за влажности, заодно прилипая ко лбу. Зато внутренний карман кожаной куртки остаётся сухим и слегка болезненно греет сердце, точно оледеневшую кожу обдали тёплой водой. Предвкушение встречи, а вместе с тем тяжесть безвольного нефрита. Более или менее подходящая поляна попадается им на пути лишь к шести часам вечера, когда они уже час как шли в потёмках, освещая себе путь светом закреплённого на повозке факела. Достаточно широкая, с успевшей слечь наземь травой, что не помешает в случае чего размахивать двуручником вдоволь. Кроме того, похоже, что она нередко становится пристанищем для различных путников: на земле чуть поодаль от самого её центра, с учётом диаметра шагов в двадцать, видны старые следы костра, а также три широких полусгнивших бревна, служащих вместо скамей. Вполне уютно, если не задумываться о грядущем вечере, к которому было бы неплохо ещё подготовиться. В первую очередь собственное снаряжение, а после и себя самого. Лихо должно явиться не раньше, чем через шесть часов, по крайней мере, Антон полагает, что так должно быть. Время до полуночи всегда чуть более безопасно, нежели позже. Стоит ему пересечь эту отметку, как призраки и иная буйная «неживность» и «живность», чувствуют себя куда вольготнее, а что хуже — сильнее. — Все дрова в округе должны быть сырыми, — осматривает остатки бывшего костра Масленников, явно раздумывая над тем, не забраться ли ему в повозку до поры до времени, потому что ещё не успевший успокоиться до конца ветер неприятно лезет под любые прорези и даже швы в плаще и камзоле. — Тащи, какие найдёшь, лишний свет пока не помешает. Разбойников в округе быть не должно, — блуждающий по окрестностям Граф таких не нашёл, а его эмоциям Шастун доверяет. — Остальная морока с ними на мне, — садится на одно из брёвен Антон, стягивая с плеча сумку и припоминая, что в той нет масел, потому было бы неплохо, если бы к нему сейчас по-тихому и незаметно пришёл голем, у которого всё с собой. Опять недоверчивый взгляд, которому не хватает разве что пары очков, чтобы те недовольно поправлять, пиля им собеседника. Хотя крохотные пенсне выглядели бы по крайней мере нелепо. Уж больно накаченная у того фигура, кажется, что будь Антон хоть сто раз ведьмак, у него, жилистого и поджарого, такой ни в жизни не могло быть. — Боги, не ломайся ты так и займись делом. Мне твой хлам нафиг не нужен, уж извини, — выдаёт Антон, вытаскивая из ножен серебряный меч. Скорее всего именно он сегодня и пойдёт в дело в первую очередь, так что его следует наточить. Не то чтобы тот успел стать тупым, но подобное скорее похоже на ритуал: заставить металл быть острее клыков и когтей, чтобы тот разил кончиком, подобно бритве, а к основанию никто кроме владельца не смел прикоснуться, разве только для того, чтобы быстрее отойти в мир иной. — Вот так говорят все перед тем, как оставить тебя без гроша, — усмехается парень, вынимая из крепления горящий факел. С дровами придётся управиться как-то одной рукой. — Тебе ведь нормально будет без света? — Да, об этом можешь не беспокоиться, — руки по памяти нащупывают в сумке точильный камень. — Удобно быть ведьмаком, — бросает тот напоследок, отправляясь в сторону леса. Далеко уходить в тот не требуется, валежник можно и на окраине найти, того будет вполне достаточно, чтобы не увидеть ничего, что происходит на покрытой мраком чёрного неба поляне. Антон это высказывание никак не комментирует, лишь тянет уголки губ в стороны, не поднимая, и наблюдает за тем, как огонёк уходит всё дальше, покачиваясь при каждом шаге. Зрелище довольно мирное, всё же в огне, рассеивающем ночь, есть своя привлекательность. Однако тот не должен превышать своих полномочий. Тому не стоит создавать пожарищ и пепелищ, от которых несёт обугленным мясом и прокопчённым жиром. Хотя то творит не огонь, а люди, в чьих руках он оказывается. Стоит факелу замереть на месте, иногда моргая меж стволов деревьев, как с противоположной стороны поляны появляется большая чёрная тень, что темнее всего остального: травы, деревьев, повозки, — она может сравниться разве что с таким же беспросветным небом, на котором не виднеется ни единой звёздочки. Даже лик луны спрятан за плотным слоем облаков, что завтра наверняка обратятся прохладным осенним дождём, от которого продрогнут все, кроме этой самой «тени», к которой подходит ведьмак, чтобы сперва привычно погладить по носу и услышать довольное глубинное фырчание, напоминающее гром. — Тише, Граф, — шепчет Антон, проводя рукой по мягкой шкуре вдоль шеи и плеча, а позже подходя к седельным сумкам, среди которых особо выделяется та, в которой болтается небольшой котелок вместе со сложенной в него ложкой и крохотным коробочком соли, которую тот наконец не забыл купить. — Сегодня закончим дела, а завтра рванём, не останавливаясь, прямо до Испадена, а может и дальше, как тебе идея? — спрашивает он, попутно роясь в сумке с маслами, которые пора бы начать подписывать, потому что с кошачьим зрением в темноте все они становятся одинаково серыми. Отчаявшись найти нужное просто так, ведьмак начинает откупоривать каждое, тщательно принюхиваясь к содержимому. И только потому конь не бодает того в плечо, дабы выразить своё глубокое недовольство отсутствия у хозяина нормальных передышек. Но Шастуну как-то плевать на то, он может выдохнуться и перегореть подобно лучине. Его заботит лишь содержимое внутреннего кармана и скорая зима, что доставит уйму проблем. А ведь ещё летом он надеялся провести эту также приятно, как и прошлую: вместе с Арсом в уютном поместье. «И какое?» — задумывается Антон, выудив из своих запасов две склянки, выглядящие почти одинаково, но на деле одна из них имеет яркий оранжево-рубиновый оттенок, помимо умопомрачительного аромата желудка пещерного тролля попахивает сладкой аренарией, а другая наполнена темно-зелёной, почти чёрной жижей, в которой лишь самые бывалые сомелье различат нотки плесени, хмеля и крови пожирателя. Последние, кстати, просто отвратительная погань. За заказы на них любой здравомыслящий ведьмак предпочёл бы брать втридорога, ибо у тех есть крайне неприятная привычка — взрываться, предчувствуя свой скорый конец, в попытке прихватить с собой и нападающего. Не только опасные противники, но и крайне мерзкие. Однако дилемма не в том, какое из масел ему дороже, всё же дороже всего Антону сейчас собственная жизнь, а в том, что он не может с точностью припомнить, к какому виду монстров относится лихо. Не всё в памяти осталось на своих местах, потому приходится самому справляться с прорехами, выстраивая логические цепочки. Из тех зарисовок в бестиариях и мелькавших прошлой ночью частей тела кажется, что одноглазая великанша должна принадлежать к ограм, как те же циклопы, например. Однако «тот самый» глаз у неё «лишний», прямо как у бесов, бук и чертей. Он по идее должен отвечать за кошмары. Но кроме того, она умеет творить магию и, по сути своей, проклятие невезения. Подобное не свойственно ни троллям, ни великанам, ни кому либо ещё из этих огромных туш мяса, своей парой ног и рук смахивающих на людей. Это куда больше сближает лихо с реликтами, хотя оно с виду и не похоже на родственника чертей и суккубов. Вообще, вспоминая рисунки, он точно не хотел бы, чтобы оно имело нечто общее с Ирой помимо класса. В итоге, хорошенько поразмыслив, Антон забирает ту бутылочку, от которой воняет особенно мерзко, а находящееся внутри неё чёрно-зелёное масло помогает при борьбе с реликтами. Остаётся надеяться, что выбор правильный, потому что если монстр, как и запланировано, в итоге нападёт физически и окажется далеко не слабаком, то было бы неплохо получить преимущество. Потому что даже в знаках не больно ясно, какие из них будут наиболее эффективны. Нет, конечно, раз существо из плоти и крови, то подойдёт аард для оглушения, но вот что насчёт игни и ирдена не стоит быть сильно оптимистичным. Хотя без последнего сегодня не обойтись. — Ладно, до завтра, прискакивай, как только я с этим расстанусь, — кивает Шастун назад в сторону всё ещё находящегося на приличном расстоянии огонька, после чего хлопает коня по крупу, и тот, разок обернувшись, уходит обратно во тьму леса, стараясь не сильно тревожить лежащую на поляне траву. Наверняка оттуда будет наблюдать за происходящим всю ночь, будучи готовым выскочить в любую секунду, если понадобится. Ему такое дозволительно, потому что он тоже не то чтобы подаёт признаки жизни. Антон успевает натереть меч маслом ещё даже до того, как Масленников возвращается с довольно приличной охапкой дров, на самом деле являющихся длинными палками толщиной до четырёх дюймов, часть из которых, кажется, успела и вовсе начать разлагаться, судя по сползающей с них липкой коре, что должна пачкать новый, но и так успевший повидать на себе банку чернил камзол. — И всё же повозка на месте. А я уже был готов с ней попрощаться и идти до Мальвы пешком, — произносит тот, скидывая на чёрную землю, покрытую редкими углями и размытым водой пеплом, груду бурелома, на которую Антон взирает с сожалением, откладывая меч в сторону, а если точнее, то обратно в ножны на спине. Это всё по одному сушить не пересушить, но раз пообещал, то отнекиваться нельзя. Потому приходится взять в руки одну из веток, предварительно сняв перчатку, и начать ту постепенно нагревать, пока из неё не идёт пар и слегка сладковатый древесный запах, наполняющий промозглую погоду толикой уюта. Правда в голову закрадываются мысли, что такими темпами он просидит до рассвета, потому стоит ей стать сухой и ломкой, как он пытается нагреть сразу всё. И хотя по массе это вполне было бы возможно освоить, но проблема в том, что ветки не являются единым целым, так что затея оказывается паршивой, и приходится мучиться в лучшем случае с тремя палками за раз. — Знавал я в своей жизни ведьмаков, но, знаешь, ты из них всех самый странный, — спустя какое-то время произносит Дмитрий, тщательно следящий за происходящим уже не с подозрением, а искренним интересом. — Потому что я не вечно хмурый старпёр, который отвечает на всё одним лишь «угу», и не огрызаюсь на всё подряд? Или потому что последний час страдаю хернёй с сушкой древесины? — демонстративно размахивает он палкой, разнося вокруг себя паровой полукруг. — Может быть, — кивает тот головой куда-то в сторону. — Но меня удивляет кое-что другое, — продолжает тот внимательно пилить взглядом, хотя в одном лишь свете факела рассматривать охотника на монстров не больно сподручно. — У всех тех, кто мне встречался раньше, глаза были жёлтые, почти ярко-рыжие. Все одного и того же оттенка, как под копирку. Зелёные мне не попадались ни разу. Антон не сразу понимает о чём речь, продолжая держать в руках уже сухие палки до тех пор, пока они не начинают жечь собственную кожу, внезапно вспыхнув крохотным огоньком, тут же стремящимся вниз на землю. — Оптическая иллюзия, наверно. Они жёлтые, как у всех, — отряхивает он руку о брюки, пытаясь избавиться от неприятного ощущения скорого волдыря на месте ожога. Этого ему ещё не хватало перед боем. — Можешь отрицать сколько хочешь, но они мне показались странными ещё в таверне. И за весь день, уж поверь мне, я избавился от всех сомнений насчёт падающего с определённого ракурса света и так далее. Они зелёные. А если хочешь это скрыть, то навел бы иллюзию у какого-нибудь чародея. Слова звучат вполне серьёзно, совсем не похоже на розыгрыш. Тем более о таком тупом никто бы в мире не додумался, потому что шутить с ведьмаком мало кто в здравом уме будет, да и сама шутка так себе. Будь Шастун зрителем творящегося здесь, среди трёх брёвен, подсвеченных разве что факелом и парой кошачьих глаз, спектакля, он бы даже не улыбнулся, хотя находит повод посмеяться там, где он есть. Всё же он далеко не безэмоциональная ледяная глыба, а человек, у которого эмоций всегда через край. И сейчас все они направлены в сторону очередного непонимания, что происходит. — Да ты гонишь, — произносит он, вставая с места и скидывая весь просушенный хворост в одну кучу, особо не волнуясь о том, что тот не сложен аккуратным «шалашиком», когда разом поджигает его, создавая более или менее крупный источник света. — Могу поспорить, у тебя есть зеркало. — И? — продолжает собеседник сидеть на месте. — Так доставай. Поверить, что глаза изменили цвет, не так-то просто, не увидев это собственными… глазами. Поверить в сказанное Масленниковым сложно по простой причине — цвет своей радужки ведьмак знает прекрасно, тот ярко-жёлтый, такой же, как у рыжих котов, почти янтарный и вместе с тем ничем не выделяющийся среди остальных коллег по цеху. Его спутать с каким-либо другим сложно, но его прямо сейчас убеждают в том, что он теперь, видите ли, зеленоглазый и зря от этого факта открещивается. Видя, как собеседник встаёт со своего места и идёт к стоящей в нескольких шагах повозке, всё, чего хочет Антон, так это чтобы в своём отражении он не увидел ничего нового, кроме щетины и слегка отросших волос. Под натянутым на каркас пологом активно гремят какие-то, вероятно латунные, безделушки, пару раз что-то тяжёлое падает на пол, после чего следует ругань с акцентом, присущим самым северным регионам, от которой становится ясно, что где-то там настигла очередная мелкая, но неприятная неудача, которой произойти было самое время, а то их с самого утра не было. — Как думаешь, мне теперь грозит ещё семь лет неудач? — показывается тот, горбившись на выходе и даже ещё не успев спрыгнуть на землю, демонстрирует небольшое женское зеркало с длинной деревянной ручкой, чью поверхность прорезает тоненький тёмный шрам — несколько секунд назад появившаяся трещина. — Это предрассудки. Люди боятся зеркал. Некоторые считают, что в них может застрять душа, хотя в таком случае не может обойтись без магии, а она, знаешь, распространяется далеко не только на отражающие поверхности, — подходит Антон к выпрыгнувшему парню и забирает довольно грубо сделанный предмет. Будь оно даже в целом состоянии, без надобности ведьмак его бы и за бесплатно не взял. Тяжёлая, грубая конструкция с привинченной к ней деревянной ручкой без каких-либо изысков, а основная часть и вовсе по-нелепому квадратная. Да и само напыление отвратительное, по краям идут чёрные облупившиеся прорехи, как будто бы грязь, которую ни в жизнь не смыть. Однако сейчас важно не само зеркало, а таящееся в нём отражение, в которое Антон наконец решается заглянуть, перевернув предмет лицевой стороной к себе. Сперва мелькает нос с родинкой на самом кончике, но не в самом центре, а чуть сбоку, что иногда раздражает подобно висящим чуть криво картинам и книгам, чья высота на дюйм разнится. Подобное настроение на ведьмака нападает редко, только в те зимовки у Макара или Димы, когда Шастун наводил порядок на выделенном ему пространстве. Сразу после носа в квадрат попадает скула, на которой виден тёмный грязный след от масла, оставленный им самим с десяток минут назад, когда поправлял лезшую в глаза челку, держа притом в руке намоченную тряпицу. Было бы неплохо умыться, хотя бы просто чтобы не вонять. И наконец очередь, длившаяся всего пару мгновений, доходит до глаз. И вроде бы ничего особенного. Чёрные щёлочки слегка пульсируют из-за переменчивых всполохов огня спереди, а сама поверхность отражает свет, напоминая пару крохотных светочей, маячащих друг рядом с другом во тьме, только ничего вокруг не озаряют. Типичные кошачьи глаза, такие у многих фелидов бывают, из всех в мире наверняка у половины тех юрких и ловких созданий. Только вот какое дело… — Да ну нафиг, — начинает крутить тот зеркало под разными углами, подходя к костру в надежде, что ему это просто кажется и у него нет никаких новых поводов для беспокойства. Однако сколько бликов ни лови, сколько ни подстраивайся под золотистый свет костра, ничего кроме оттенка не меняется. Глаза в отражении определённо кошачьи, да только они по логике не должны принадлежать ведьмаку. — Зелёные… — пальцы тянутся к тёмной коже, к счастью, не обременённой в дополнение неприятными бессонными мешками, и чутка оттягивают нижнее веко, силясь понять — не шутка ли это всё, не какая-то магия иллюзии или зелье, меняющее на время внешность, что могло как-то попасть в еду. Только для чего бы кому-то менять цвет глаз ведьмаку? Попытаться сделать изгоя общества, отчуждённым даже от своих? Бред. Побочное действие какого-то заклинания? Антон ничего такого не чувствует, и даже медальон молчит, лишь слегка теплясь от далёкого присутствия Графа. — Без шуток не знаешь, что с тобой случилось? — спрашивает наконец Масленников, садясь на бревно и раскрывая прихваченный из телеги свёрток с тёмным хлебом, сыром и кровяной колбасой, попутно предлагая те Шастуну, но тому сложно перестать смотреть на себя. Как будто бы враз превратился в щегла, да только взгляд удивлённый, брови так высоко, что далеко за чёлкой скрываются так, что в жизни не найдёшь, и даже морщинки вокруг исчезли вместе с шансом на улыбку. Потому что если не знаешь, что происходит с самим собой, то пора бы бить тревогу и в скорейшем времени начать это выяснять. — Так я думал, ты меня разыгрываешь, — признаётся ведьмак, всё же опуская зеркало и садясь на бревно напротив, прихватив из свёртка первое, что попалось под руку, — кровяную колбасу. Её солёный, железистый привкус тут же напоминает о том, что сегодня ночью нельзя быть зацикленным на собственной паре глаз, ибо куда важнее владелица одного-единственного. — И что, не можешь даже предположить, когда это произошло? Ты в зеркало-то вообще смотришь? — спрашивает тот, кивая в сторону лежащего у ведьмака на коленях предмета. — Как видишь, сейчас да, — язвит Антон, пытаясь понять, когда в его внешности появилось это заметное лишь со стороны изменение. Задача эта не из простых, потому что припомнить последнее встреченное в его жизни зеркало или хотя бы что-то достаточно крупное, в чём можно увидеть собственное отражение, никак не получается. Шастун не то чтобы часто ищет повод полюбоваться собой, а зеркала по сути своей вещь не частая. Бывают не в каждой таверне, их просто так не вешают в городах, а в лесах есть разве что спокойные пруды, в которых видно небо и деревья, но в них себя не порассматриваешь, даже мысль подобная в голову не взбредёт. По крайней мере Антону, которому вечно нужно куда-то бежать. Так что последний раз, когда приходилось смотреть в отражение, кажется, и вовсе был на Скеллиге. Там туалетный столик стоял прямо у самой кровати и его миновать было, считай, невозможно, в отличие от того, что стоял в его домике. В комнате именно рабочий стол занимал большую часть пространства, помимо широкой кровати. «Арс ничего не говорил, — косится Антон на отражающий лишь пламя костерка квадрат, желая вновь проверить, не показалось ли ему самому и не вернутся ли обратно жёлтые радужки. — Не заметил? Или тогда ещё не было?» Первый вариант вполне возможен. Люди часто не зацикливаются на цвете глаз собственных родных и близких. Особенно если те не карие, а имеют любой другой окрас. Спроси, и велик шанс, что не ответят какие радужки у сестры, матери или жены. Хотя он сам помнит какие у Арсения — голубые. Но их оттенки меняются часто, как будто следуя за настроением чародея, хотя, возможно, это всё ведьмачьи фантазии и углы преломления света. Однако наверняка должно появиться чувство, будто бы что-то не так. Крошечные изменения всегда заставляют мозг взбунтоваться в попытках понять, что именно. Было ли такое у Арса при взгляде на него? Хочется достать фигурку из нагрудного кармана и задать вопрос, ожидая, что нефрит всё же даст ответ. — Кажется, мои неудачи и тебя задели, как думаешь? Ну или мне просто самому не повезло встретить ведьмака, у которого прорва своих проблем, — закидывает в рот очередной кусок сыра собеседник, которому особо нечего делать, кроме как ждать ночи и надеяться, что на утро его будет ждать остывший труп лиха и не обязательно живой Антон. Решение собственных проблем, как известно, для многих в приоритете, а альтруизм к ним не в паритете. — Дерьмо у меня в жизни случается нередко, а вот возможность подзаработать наоборот — один лишь плюс. Так что пока лихо всё ещё приклеено только к тебе. Доедай, будем это дело исправлять, — произносит Антон, скидывая со спины пару клинков и желая как можно скорее отвлечься от новоявленного фактора, что может оказаться проблемой. Но проблемы, если их игнорировать, либо как-то сами исчезают, либо в итоге взрываются в самый неподходящий момент жизни, и пока ничего с этим поделать нельзя, остаётся надеяться на первый вариант, оставив внезапно позеленевшие глаза на потом. — Ты чего? — удивляется парень рядом, когда Антон заодно скидывает свою куртку и выжидающе смотрит на чужой плащ. — Нужно, чтобы лихо спутало нас обоих. Каким бы магическим оно ни было, запах зачастую играет важную роль в слежке. Так что извини, но мне нужна твоя одежда. И да, не то чтобы мне самому было приятно выряжаться в это, — кивает он на камзол, который точно в жизни бы не надел. Нет, в теории он не против примерить какую-нибудь дворянскую одежду, только вот шутом выглядеть не хочется. А костюм торговца точно не то, что подойдёт ведьмаку. Он даже на владельце весьма нелеп. — Серьёзно? — Я думал, мы с тобой уже определились, что здесь не шутки шутим. Можешь, конечно, вырядиться во что-нибудь своё, если есть стиранное, и заодно улиться какими-нибудь благовониями, которыми от твоей повозки несёт, но так надёжнее. У нас осталось примерно часа три, но ещё нужно будет найти куда тебя спать пристроить, пока я останусь тут, — снимает с себя рубашку Антон, кидая ту рядом с Масленниковым, который от происходящего не в восторге, но всё же нехотя начинает стягивать с себя плащ и расстёгивать пуговицы камзола. Не то чтобы зрелище увлекательное, однако когда тот остаётся с голым торсом и передаёт ведьмаку свои пожитки, нельзя не заметить вереницу тёмных рваных шрамов, идущих вдоль пояса по прессу. Будто бы цепью, каждое звено из которой похоже на коготь, по телу провели. А ведь помимо них есть и более мелкие, и бледные, как из-под ударов ножом. Конечно, подобные отметины не сравнятся с тем, что на самом Антоне: укусы, ожоги, порезы, «сороконожки» швов, огромные бледные пятна, по которым идут тёмные шрамы, и конечно же целый браслет величиной почти с целое предплечье, тянущийся от запястья дальше, — прощальный «подарок» баюна. Из-за всего этого Дмитрий, для которого подобное оказывается весьма удивительным с учётом чистоты ведьмачьего лица, не замечает, что и Шастун его шрамы внимательно рассматривает. Потому что увидеть подобное на простом торговце весьма необычно. Да и зачастую те либо щуплые, либо наоборот раскабаневшие и разжиревшие. Об этом же теперь точно можно сказать, что у него пресс и мышцы в целом поболее, чем ведьмачьи. Хотя сила она на самом деле не в них, потому Антон всё равно уверен, что он бы его в борьбе на руках сделал. По итогу со стороны они оба выглядят весьма необычно. Камзол Антону велик в плечах, но вместе с тем одежда короче, чем его собственная, а рубашка на Масленникове натянута до предела, зато куртка сидит как влитая и придаёт тому вид бывалого рубайлы, если бы не штаны слишком лихо обтягивающие ноги, хотя на ведьмаке те чуть ли не свисают свободно. Но, по крайней мере, половина дела сделана. Больнее всего в этой ситуации, как ни странно, обливать того парфюмом, чтобы точно по максимуму отбить собственный запах. Шастуну ведь потом это всё носить, вонять будет на сотню миль вокруг по ощущениям. Потому что нос сейчас жутко щиплет спиртом, но ладно бы им, сей аромат, считай, родной для любого ведьмака, но вот дешёвые масла и благовония буквально душат. Даже сам торговец, кажется, вот-вот откинется от подобного. — Знаешь, это всё похоже на какой-то крайне изощрённый способ чьей-нибудь мести. Может, тебя для того кто-то нанял, а? — осматривает тот себя как может, периодически скрипя брючинами. — У позора, конечно, тоже есть цена, но за такой я бы взял слишком много. И не смешно, и сам страдаю, — произносит Антон, оглядываясь по сторонам. — Ладно, хватай спальник, подыщем тебе местечко поуютней в этой глуши. Надеюсь, тебя не сильно смущает одиночество и абсолютный мрак, когда знаешь, что в это время за тобой охотится монстр, желающий заставить твою крышу съехать куда-нибудь подальше. — Говоришь так, будто бы в этом всём всё же есть что-то весёлое. — Знаешь, в любой ситуации главное не унывать, — усмехается Антон, решая, что те деревья, что находятся на отдалённой части поляны, совсем недалеко от Графа, выглядят весьма привлекательно и достойно, чтобы разместить у их корней торговца на всю эту ночь. Всё же тот должен находиться недалеко, чтобы лихо умудрилось их спутать, придя сюда по наитию. — Слушал проповеди последователей пророка Лебеды? — спрашивает Масленников, явно припоминая догмы его учения. — Нет, ведьмачья мудрость, — отвечает Антон, шагая по поляне в выбранном направлении. Притворяться беззаботным в компании незнакомца всегда легче. Похоже, что от этой встречи определённо есть свои плюсы, даже помимо грядущего заработка. Один из них в том, что Шастун умудряется быстро отложить все свои загоны на тему глаз и текущего сквозь пальцы времени на потом. На ближайшее утро. А до него ещё следует дожить. С этим, он надеется, справится. Иначе никак. Место оказывается вполне уютным: куча иголок, сквозь которые успела уйти в землю вода, выбивающиеся полукругом корни, будто бы подлокотники старого кресла в добротном трактире, да ещё и вид на поляну — красота! Правда только для привыкших к подобным ночёвкам. Масленников особым желанием не горит, когда кидает под ноги спальник и небрежно тот расстилает по земле под чутким надзором ведьмака, держащего факел. — Как-то засыпать, зная, что совсем скоро рядом появится монстр, не больно комфортно, — садится торговец, опираясь спиной на сосновый ствол, покрытый жёстким лишайником. — На это есть свои методы решения, — однако вместо них решает спросить кое-что крайне важное, то, без чего в случае провала текущего плана Антона, вполне возможно, ждёт судьба с не самым приятным и крайне стремительным исходом. — Лучше скажи, как ты прекращал свой сон? Антон совершенно серьёзен, молчит, глядя в глаза, смотрящие снизу вверх, но с несгибаемой сталью, которая отчаянно хочет хранить свои секреты при себе. Проверять выдержку взора друг друга можно долго, тем более Шастуну доводилось видеть лезвия в глазах Арсения, так что это больше похоже на неотёсанную дубину, которая готова однажды просто вдарить, нежели ловко кольнуть. — Не будь бараном, а? — конечно, продолжать можно и дальше, но такими темпами, кажется, скоро просто масло в факеле прогорит, и в темноте только два зелёных огонька останутся болтаться в нескольких футах над землёй. Однако, если подумать, такая картина наверняка оказалось бы ещё более давящей. — Мне и так понятно, что ты совершил нечто крайне херовое, убийство или насилие. И, если честно, я не хочу знать подробностей, они обязаны быть весьма мерзкими, потому что лихо за простую измену не насылают. Всё, что мне нужно знать, так это то, что ты делал перед тем, как проснуться. Только факел в тишине с превеликим удовольствием обгладывает попавший в его щупы кислород да сердцебиения отбивают барабанами, каждый со своей мелодией, в аккомпанемент дыханиям. Одному медленному и размеренному, глубокому, но уставшему, и другому, в котором всё сбилось к чертям и работает кое-как. — Каждый раз приходится убивать любого, кто появляется рядом. Без разбора, — произносит тот, хотя и недоговаривая, но правду, с которой можно работать. — Больше ничего. Доволен? — кажется, Дмитрий сейчас предпочёл бы эти самые кошмары лично проживать, нежели рассказывать о них кому-то. Антон этого не понимает, но всё, что сейчас может сделать, так это, распрямившись, кивнуть утвердительно, потому что теперь у него есть более или менее точное представление о том, как не дать лиху сожрать свои душу и мозги за один присест. — Более чем, — поглядывает ведьмак в сторону костра и повозки. Нужно ещё подготовить собственное спальное место. — Так что, не собираешься поить меня каким-нибудь подозрительным отваром, чтобы я сразу отключился? — усмехается этой идее парень, который точно не стал бы тянуть в рот что-то, в чём не уверен, особенно из чужих рук. — Я думал над этим по дороге, — вспоминает полысевшие обочины дорог Шастун, на которых не было найдено ничего полезного, — но знаешь, в итоге куда легче просто сделать так. Не успевает Масленников спросить, что за «так», как перед ним складывается знак сомн, мигом туманящий сознание и увлекающий в непроглядную тьму без сновидений, заставляя безвольное тело грохнуться на землю в раскоряченной позе, от которой потом будут и шея, и спина, и даже руки болеть. Этот способ сейчас точно гораздо удобнее сразу по двум причинам: эликсиры не требуются и разум парня уже находится как минимум под его влиянием. Конечно, лихо при желании его сможет перекрыть, но для того оно должно с точностью осознавать, кто именно его жертва. Сейчас же воняющий парфюмом Дмитрий в ведьмачьей одежде с закрытым для постороннего влияния разумом на таковую слабо похож. Особенно когда рядом есть некто весьма похожий. Может быть, не визуально и даже не ментально, но хотя бы по запаху. До наступления полуночи ещё достаточно, но приходится напоследок позаботиться собственным поддельным спальным местом, в котором он на самом деле точно уснуть не сможет, хотя бы потому, что забыл снять с Графа спальник и теперь в его распоряжении только лишь плащ торговца и его повозка, в которую Шастун всё же смеет заглянуть без спроса, надеясь найти какой ещё ткани, чтобы ею посильнее закутаться. Не ради тепла и уюта, только лишь для маскировки. Под пологом оказывается много стопок разных вещей, часть из которых предсказуемо просто валяется на полу. Какие-то подсвечники и свечи к ним, потрёпанные тканые куклы, пустые баночки, мотки лески и бечёвки, скинутые в ящики без жалости и волнения, что этот мусор может повредиться. Глядя на товары остаётся гадать, как этот торговец продолжает быть на плаву и даже способен отдать восемьдесят крон ведьмаку. Кажется, что с подобным ассортиментом тот в лучшем случае должен перебиваться водой с хлебом, продав напоследок единственное ценное, что у него есть, — лошадь. «Нет, серьёзно?» — поверх одной из коробок всё же находится желанный предмет, да только стоит стянуть серую парусину, как оказывается, что под ней лежит уйма подтёкших скляночек, источающих тот самый аромат, которым разит теперь от Масленникова. Палёные духи и масла сложены небрежно, так, что на какой-нибудь особо ухабистой дороге все к чертям перебьются. Хотя, возможно, с теми, что лежат на самом дне, это уже успело произойти, ибо нос разит нещадно. Этим же запахом пропитана ткань, и Антон тут же бросает её на пол и выпрыгивает обратно на свежий воздух чуть ли не спотыкаясь. Причина не в том, что находиться там неприятно до головокружения, — просто ему нельзя перенимать тот запах, что был использован для отвлечения внимания. Не хватало им ещё день вместе пробыть. — Ладно, теперь твоя очередь, — подходит он к грустно стоящей рядом с повозкой лошади, которая судя по поникшей голове и так дремлет, но Антон заставляет ту провалиться в куда более глубокий сон, что будет точно длиться до рассвета, из-за чего ноги у кобылы подкашиваются, и та ложится на влажную траву, зарывшись в неё носом, из-за чего кончики седой гривы и тем более хвост в мгновение намокают. На самом деле она правда красивая, хотя по размерам будто бы как треть Графа, но он-то неповторим. Напоследок потрепав ту между ушей, Антон отходит к костерку, с которым жутко долго маялся, и гасит тот вместе с факелом, погружая поляну в абсолютную тьму. Однако мир для самого ведьмака всё ещё существует, только рассмотреть его можно лишь через серую размытую призму, а добавляют неведомых для людей красок в неё слух, обоняние и чутьё. Первое чётко указывает на спящую неподалёку лошадь, на собственные шаги, заставляющие землю чавкать, а траву шуршать. Второе даёт чуть больше. Оно может рассказать о каждой травинке в округе, о том, где находится Дмитрий, и какой путь они проделали днём. Шестое же чувство — одно из многих отличий ведьмака от человека — даёт понять — Граф совсем недалеко, наблюдает за ним из-за деревьев, а опасность, которую они оба так ждут, всё ещё не подступила достаточно близко. Пока что все в безопасности, но она продлится уже недолго. Земля, а точнее трава ею покрытая, холодная и влажная. Плащ даже нельзя использовать как подстилку, потому что тем приходится укрыться с головой, скукожившись под ним как можно сильнее, чтобы ни стопы, ни макушка не торчали, даже носа высунуть нельзя. Серебряный меч под спиной неприятно упирается своим колючим навершием в шею, не давая ту нормально повернуть, зато рука, лежащая на рукояти, заменяет подушку. Была идея полулежать у одного из брёвен, но трава там повытоптана, так что совсем неудобно. В итоге он прокарячился в паре шагов от повозки и теперь лежит, замерев, проматывая в голове ещё не случившиеся события из раза в раз, коротая время до нужного момента. Спать нельзя, а медитировать нет смысла. Сердце бьётся медленно, а дыхание спокойно. Даже разум лишь ожидает. Антон бывал в разных передрягах, так что нет смысла сейчас беспокоиться о новой авантюре, которую до того никогда не пробовал. Тем более вокруг спокойствие и тишина. Будь он в таком месте не на охоте, а сам по себе, то мог бы даже отдохнуть. Разложить спальник и улечься под холодным, но мягким боком Графа, надеясь набраться сил до рассвета. Ни сверчки, ни разбойники, ни монстры не потревожили бы спокойный сон, в котором, может быть, даже видения были бы не лишними, а болезненно приятными. К примеру — встреча с Арсением, ненастоящая, но всё такая же случайная. Хотя, как ни странно, он никогда не видел чародея во снах, даже когда голова была им полна до отказа. Наверное оттого, что настоящий всегда будет лучше. Тьма и тишина. До того едва тёплый медальон на груди начинает колоться, привлекая к себе внимание. Не клыкастыми гранями, а как будто бы крошечными разрядами тока, что искрят в ночи, когда снимаешь с кровати шерстяной плед. Магия, опасная и вредоносная, где-то поблизости, заставляет мир замереть, и только голова кота кусает своего хозяина, чтобы не отвлекался и следил, не видя и не слыша ту, но чувствуя всем существом, что что-то грядёт. Его разбудили без спроса, насильно вытянули из вечной спячки, и только чужой вечный сон поможет вернуться обратно туда, где нет света солнца и луны, мерцания звёзд и пламени огня, где не будет жизни и смерти, туда, где созданию не из этого мира вновь будет хорошо, как в доме, утраченном более тысячи лет назад. Тишина. Два дыхания, два сердцебиения, шелест травы и тряпок, шаги одной пары ног. Лёгкие, но медленные, далёкие и уверенные в своей цели. Не то крадутся, не то гордо ступают, хотя никто не видит. Они только-только вышли на поляну, но уже можно вести отсчёт без цифр. Вместо них дребезжащий на груди медальон, что не сможет успокоиться до тех пор, пока монстр не исчезнет. Кажется, он бы и сам порвал его в клочья, да только это дело другого кота, того, что лежит серебряным клыком в огрубевших руках ведьмака и ждёт той секунды, когда можно будет диким хищником выпрыгнуть из убежища, только дайте шанс. Антон чувствует, как вокруг воздух замирает. Становится недвижим. Даже едва слетающее с уст дыхание больше похоже на тягучую пасту, твердеющую, стоит ей покинуть лёгкие. Нет ни дуновения ветра снаружи, ни колыханий под пологом плаща, через ткань которого более невозможно при всём желании разглядеть ничего кроме густой, всепоглощающей черноты, точно ледяной смолой залитой в каждую грань мира. В такой можно сойти с ума, потеряться в пространстве и в себе самом, пока со стороны будет подгонять страх быть пойманным владельцем тихих шагов, едва приминающих собой землю. А потом наступает момент, от которого даже по телу ведьмака начинают ползти вереницы мурашек, убегающих от нежданного прикосновения. Медальон беснуется, а у колена ткань собирается, сползая слегка, обнаруживая русые волосы. Что-то аккуратно потянуло за плащ, комкая тот в огромной ручище. И теперь отпускает. Прикосновение пропадает, расплывается во тьме, но ведьмак чувствует, что ещё через мгновение оно вернётся, где-то у груди, чтобы обнажить лицо. Едва касание чувствуется, ощущается всем естеством, как Антон резко откатывается вбок, плащ остаётся позади, а рука упирается в землю, которую не видно, однако не только затем, чтобы в мгновение подняться на ноги, чувствуя в правой руке увесистый меч, обнаженный, готовый уже нестись в бой, оставляя за собой кровавый шлейф, но и для того, чтобы замереть в ирдене. Похожую на непроглядную копоть тьму прорезает тоненький фиолетовый кант, светящийся по окружности со всех сторон в радиусе пяти шагов. «Нечто» практически перед самым носом издаёт хрипливый испуганный вой, мечась в сторону от стремящегося к нему рубящего удара. Хочет трусливо сбежать, чтобы вернуться следующей ночью. Но ведьмак не может тому позволить случиться. С руки срывается волна пламени. Она пожирает тьму, будто бы та легковоспламеняющийся газ, остаются лишь крохотные фрагменты морока, больше похожие на дымок от потушенной только что свечи. Теперь огромная фигура монстра, стремящегося к сиреневому краю, предстаёт наиболее ясно. Человекоподобная, со множеством юбок, тряпками свисающих с осиной, изголодавшейся талии, вокруг покрытых грязью и струпьями ног множество обвязок из лоскутов, скреплённых шнурами и бечёвками. Со спины видны обнажённые торчащие рёбра и гнилые бока, а всё, что выше лопаток, скрывает изодранный худ. Она успела сделать широкий прыжок, но так просто ловушка ирдена никого не выпустит. Даже самого Шастуна. Они здесь один на один, и, не теряя времени, парень посылает той под ноги мощный заряд аарда. Колени великанши подкашиваются, но она не падает, а лишь пытается напоследок пробить невидимую стену мощным ударом огромной ладони, на которой словно бы есть пара лишних фаланг и в придачу длинные когти, каждый из которых напоминает тонкий, но крепкий деревянный кол. Однако её удар таков, что не только бьёт по барьеру, но и обращён в сторону ведьмака, с которым та заперта. Уклониться от него удаётся легко — даже в полуприседе та в полтора раза выше, потому лапы пролетают над головой, рассекая со свистом лишь воздух. Всё, чего он хочет, так это подобраться ближе, чтобы полоснуть сперва по ногам, подрезав связки, а после, когда та наклонится ближе к земле, сперва воткнуть меч ей в оголённое брюхо, а после провести его вверх, деля тушу надвое. Он вновь использует аард, заставляя лихо покачнуться, только вот ей хватает сил и ума тут же сделать быстрый и резвый прыжок на другой край, подальше от ведьмака, оттягивая время. Всё, что Антон успевает сделать, так это подставить клинок параллельно её движению и тем самым нанести неглубокую рану на внешней стороне сухого бедра. В крике, озлобленном, а вместе с тем и изнеможённом, слышны не одни лишь дикие звериные хрипы и вопли. Тот режет уши точно женский вскрик, от которого хочется зажмуриться на секунду. Только вместо этого, Антон разве что жалеет, что у него с собой сейчас нет арбалета — когда вместо поединка с чудовищем ты и впрямь оказываешься на охоте, убегающую жертву гораздо легче подстреливать, нежели разить ближним оружием. Потому, в этом небольшом закрытом пространстве, ведьмак решается, наложить на себя квен и выпустить в сторону монстра новую волну пламени. То переливается ало-жёлтыми клубами, пока ноги вместе с ним спешат навстречу сгорбившемуся существу, уставившемуся в землю. Из-под худа видны лишь косматые седые волосы, запутанные, в колтунах, с застрявшими в них ветвями и сгнившими листьями. Становится ясно, что надежда на пламя — ошибка, лишь тогда, когда Шастун всего в полушаге от лиха, а то спокойно, не шевелится, а кинжал собирается сделать задуманное — вспороть брюхо. Кажется, что противник умеет только убегать и, находясь в клетке, сдаётся, не зная, что ему делать, когда позади стена, а спереди испепеляющее пламя, внутри которого соколом летит его создатель. Остриё почти достигает цели, но в тот же момент корявые пальцы отбивают его в сторону, а другая рука в мгновение отбрасывает Шастуна в сторону, заставляя удерживать баланс, чтобы не повалиться мешком, подставив себя под удар. Тот приземляется на ноги и одну руку, ту, что хочет тут же восстановить пробитый квен, однако скорость лиха куда выше его собственной. Просто до безумия. Потому что всего один миг, пока парень отвлекается на сложение знака, как монстр оказывается рядом. И вместо того, чтобы ударить, получив обратный урон, великанша поступает мудрее — её огромные когтистые руки успевают аккуратно, даже боли никакой не причиняя, подхватить ведьмака в воздух и протянуть его в два раза менее высокую тушу перед собой. У Антона ноги в воздухе повисают почти безвольно, можно разве только бесполезно ими поразмахивать, ни до чего и ни до кого не дотягиваясь. Потому вместо этого он хватает рукоять в обе ладони, занося ту над собой, собираясь отсечь голову безрассудному лиху. А ведь в ней всё и дело — в голове, с которой наконец спадает изодранный худ, наконец обнажая уродливый лик, который, вполне возможно, изувечен тысячью и ещё тремя с лишним сотнями лет страданий. Жёлтые зубы, каждый из которых на месте, не прикрыты губами. Те иссохли и больше напоминают древесную кору, расположившуюся на окраинах пасти. Скулы высокие и острые, потому что щёки впалые настолько, что, кажется, под кожей нет ни жира, ни мышц. От носа лишь дырка с остатком перегородки. Было ли на её месте нечто иное — неизвестно, но выглядит так, словно всё срубили на корню или же тот просто сгнил. Но картину, что видна Антону всего секунду, завершают конечно же глаза. Все слышали присказку о «лихе одноглазом». И ни у кого нет сомнений, сколько у него должно быть очей. Однако не спроста существует слово «лишний». То, чего быть не должно, но оно продолжает существовать так же, как и глаза лиха. От двух из них ничего не осталось, только сомкнутые человекоподобные веки на впалых глазницах. Даже у слепых те не лезут столь глубоко в черепушку, как происходит с представшими перед Шастуном. Он же сам на них внимания не обращает. Не только потому, что не успевает. Всё дело в огромном глазе в центре лба, будто бы вспоровшем черепушку вместе с костями и кожей, как то делают со скорлупой вылупляющиеся цыплята. Белок в нём залит алым, а радужка, огромная, размером в половину мужской ладони, искрится изумрудно-зелёным цветом мха на болотах. Чёрному расширенному зрачку, в котором ничего не отражается, достаточно лишь раз пересечься с ведьмачими, как Антон чувствует — занесённый клинок не может сдвинуться с места и даже пальцы не способны от него отцепиться, чтобы использовать знак. «Нет…» — успевает пронестись в сознании перед тем, как всё онемевшее тело перестаёт чувствовать на себе прикосновения когтистых рук, а голова начинает идти кругом, будто бы после хорошей пьянки. Зрение темнеет, покрывается пульсирующей бесцветной дымкой, голова идёт кругом и появляется ощущение полёта, подобное сделанному с высокой скалы двойному сальто с приземлением в бушующие пучины океана меж острых скал. Холодные волны укрывают с головой, лишая воздуха, ориентации и собственного сознания. Только тьма и скрученный в узел живот, пока всё остальное тело ломит, переворачивая внутренности кверху дном, пока всё существование не превращается в хаос, из которого, по заветам мироздания, рождается нечто иное, но не обязательно новое.

***

Яркое жёлтое солнце слепит глаза, глядя вниз с чистейшего синего неба, на котором ни облачка. Поразительно хорошая погода для середины сентября, когда в большинстве городов севера свинец заполняет собой всё пространство над головой, готовясь сорваться вниз ещё тёплыми каплями дождя, после которых в лесах можно найти всё от опят и белых до причудливых гириция и вороночника. Начало осени одаривает некоторые края золотой листвой, которая может разве что глаз порадовать, а также хорошими урожаями на радость кметам и городским, которым придётся в скором времени закупаться на последних в году крупных ярмарках, собирающих в больших поселениях народ со всей широкой округи. Потому что только так и можно развеять скуку и отвлечься от тяжких будней, в которых слишком много забот. Однако этот городок точно не из таких, хотя и выглядит прилично — деревянные перекрытия, стены в белой извёстке и острые чешуйчатые крыши приносят ощущение свежести, хотя воздух вокруг таковым назвать сложно. Что-то где-то гниёт, кто-то пережарил на огне рыбу, на что все прохожие недовольно морщат носы, и даже тонкий аромат свежей выпечки из пекарни на соседней улице не может скрасить эту вонь, от которой можно разве что сбежать дальше, всё равно Антону незачем задерживаться в рабочем районе. Ему бы в таверну, сбросить тяготящий доспех, сумку и меч, отдохнуть, проспав до вечера, зная, что никакая непогода или бандиты на дороге не прервут сон, а потом, может, пропустить пару кружечек пива, выуживая из корчмаря все здешние новости и слухи, или наведаться в купальни, может быть даже с какой симпатичной банщицей. Идея кажется прекрасной, потому что борделя в этом городе может и не оказаться, но, как известно, девушки в подобных заведениях за дополнительную плату не просто тебе спинку потрут, а предоставят куда более широкий спектр услуг. Однако неизвестно откуда взявшийся укол совести заставляет стечь с губ предвкушающую улыбку. Ладно бы ведьмака жаба душила отдать монеты за проститутку, но с чего вообще хочется себе за подобные желания в лицо прописать? Он ведь уже понял, что попытки добиться Оксану ни к чему не приведут кроме как к моментам, заставляющим чувствовать себя неловко, хотя девушке будто бы и вовсе наплевать. Лучше уж оставаться друзьями и двигаться дальше, никакой целибат не соблюдая. Он же ведь, в отличие от Позова и Лазаря, свободный во всех смыслах ведьмак, которому бы, однако, не помешало на самом деле обзавестись работёнкой. «На кого я вообще в последний раз брал заказ?» — силится припомнить Шастун, шагая по довольно оживлённой улочке, которую облюбовало немало лавок торговцев. Добрый знак, что совсем скоро появится одно из важнейших местных поселений к которому, как известно, ведут все дороги. Ответ на свой вопрос найти так и не удаётся, зато ноги наконец выводят к небольшой, лучше даже сказать крохотной площади, на которой разместилось двое лотков продавцов овощей и фруктов, один может похвастаться большим урожаем картофеля, у другого же нет практически ничего кроме мелких яблок и корявых груш. Оттого оба продавца лишь грустно оглядываются на людей, большая часть которых стремится пройти мимо, не обратив на тех никакого внимания. Даже сам ведьмак относится к таковым, потому что его привлекают две вещи, без которых жить и зарабатывать на жизнь было бы гораздо сложнее, — таверна, у входа в которую висит табличка с корявым изображением ухмыляющегося кабана, вышедшая из-под руки явно не самого умелого художника, а также находящаяся почти под ней доска объявлений, на которой, к превеликому счастью, даже издали видно достаточно бумаги, чтобы вселить надежду на получение заказа, возможно даже двух или трёх. В общем, чем больше, тем лучше. Однако стоит подойти ближе, как всё становится на свои привычные места, не предусматривающие большого заработка для ведьмака. «Похороны мясника, продажа старых сапог, «долой нелюдей!», копают новый колодец, пьяница потерялся в лесу… а нет, не интересно, уже вернулся. Что ещё… «лучшее пиво Каэдвена», ага конечно. Воруют кур в пригороде, обворовывают карманы в городе. «У прачки Тины из предместий все мужики «стираются», об этом каждый знает». А вот, похоже, уже и обвинения в изменах и шлюшничестве подошли. Как всегда — ничего путного, один трёп, — вздыхает Антон, читая всевозможные листы и просто обрывки, прикреплённые, судя по неприятному запашку, яичным клеем. — И так всегда», — начинает тот ковырять ногтями кроя тех записей, под которыми точно что-то ещё есть и которые точно не жалко, на самом деле к последним относятся все прочитанные, а вот к первым — всего несколько, и спустя минуту варварское отношение к трудам, за часть которых вполне возможно было даже уплачено умеющим писать и читать, окупает себя, потому что перед глазами появляется широкий, хороший лист бумаги, видимо завешанный неделю назад или около того. На том крупными буквами разборчивым почерком написано:

«Ищу ведьмака, мага, ворожея или же иного человека в чародейских вещах сведущего для решения вопроса крайне деликатного и важного не только для меня лично, но и для всего нашего города. Обращаться в лавку шляпника, что на третьей улице, дом спутать невозможно. Вознаграждение по договору, выдаётся градоначальником, но он человек важный, а поскольку я здесь живу, то и наблюдаю тоже».

Чуть сбоку, ещё более крупными буквами видна явно выведенная в чувствах приписка:

«ХВАТИТ УЖЕ СДИРАТЬ И ЗАКЛЕИВАТЬ!»

— Вы меня извините, конечно, — бубнит себе под нос Антон, делая как раз то, чего не просили, — но я ради дела. И где искать третью улицу? — оглядывается тот по сторонам, не видя вокруг никаких более указателей. Похоже, что городок не стремится угодить путешественникам в желании понять, где что здесь находится, но спасибо, что в центре не ратуша, а таверна. Последняя на поверку всегда куда полезнее оказывается, однако поход в весьма скромные чертоги откладывается. Проспаться в кровати можно и потом, а вот заработать на хороший ужин и комнату получше стоит сейчас. По крайней мере, хотя бы разведать обстановку и понять, что именно такого могло произойти у шляпника, да ещё «важного для города». Это же шляпник. Их дело создавать самые бесполезные предметы гардероба, в которых в первую очередь нуждаются разве что вельможи и барды, чтобы казаться как можно ярче. Так кажется ведьмаку, у которого голову покрывает разве что худ иногда или же застревающие в завитушках сучки и ошмётки монстров. Рука оттого сама гребнем проходится по скальпу, чувствуя, что к цирюльнику наведываться ещё не скоро нужно будет — волосы при такой длине даже завиться нормально не могут. Поиск третьей улицы занимает около пятнадцати минут — каждый из прохожих при обращении «извините» и «простите» стремится как можно скорее ретироваться в любом направлении, в котором отсутствует ведьмак, что приводит к тому, что Антону приходится купить фунт яблок, среди которых точно есть и червивые, в обмен на то, что потрёпанная, седая и лохматая старуха ехидно указывает пальцем на узкую улочку у себя за спиной. На такое хочется выразить всё своё негодование, используя принудительную покупку в качестве метательных ядер, однако в итоге он лишь раздражённо откусывает целую половину, стараясь не думать о том, что в имевшейся там червоточинке был какой-либо житель. Да и вообще ничего страшного, если яблоко получилось с мясом. Не хватает себя только ещё и за проглоченные косточки обругать. Потому что больше некому. Улочка кажется ещё более узкой, стоит пройти чутка вглубь — кажется, расставь руки в стороны, и ладонями упрёшься в холодные стены с обеих сторон. Только Шастун этого сделать не пытается — в забитую сумку фрукты не поместились, так что приходится нести горсть в одной руке, раздумывая над тем, что будь у него лошадь, он бы ей это всё с радостью бы скормил. Да и вообще скинуть на ту половину своего багажа было бы неплохо. Тот же доспех далеко не всегда в боях нужен, но приходится на себе таскать на всякий редкий случай, когда требуется повысить броню в обмен на скорость. Людей здесь совсем нет и понять почему довольно просто: из-за окружающих стен даже днём при чистом небе здесь всё съедает темень, двоим в проходе не развернуться, сверху иногда появляются протянутые верёвки с сушащимся на них бельём, а лавок никаких и нет, так что лучше обойти по широкой параллельной улице, где не будет снедать страх быть ограбленным и заодно прирезанным или ещё чего. Её, между прочим, можно заметить чуть ли не через щель между двумя домами, шириной меньше чем полный Антонов шаг. В её конце светло, иногда мелькают люди, слышны споры, разговоры и передаваемые из уст в уста слухи, что обязательно достигнут каждого в этом городке тем или иным способом. А ещё едва-едва на груди медальон теплится, чувствуя недалеко источник магии. Та явно не стремится разрушать и убивать, просто существует, возможно даже угасает, не стремясь быть замеченной кем-либо. Однако, похоже, именно с ней и придётся иметь дело, потому что над головой висит небольшая круглая вывеска с изображенным на ней малиновым беретом со вставленным в него крашенным в жёлтый, пушистым фазаньим пером. — Да, не спутаешь, потому что больше не с чем, — задрав голову, произносит Антон, который не может удержаться от шалости дотянуться ладонью до таблички и толкнуть ту, заставляя издать скрип и звон цепей, на которые та подвешена. Теперь уже с чувством выполненного долга можно подняться по трём небольшим ступеням и открыть дверь, скрип которой заменяет звон колокольчика. Внутри оказывается довольно темно, то окно, что выходит на покрытую сумраком улочку, не приносит практически никакой пользы, кроме попытки проветривания стоячего воздуха. Буквально в трёх шагах от входа уже находится идущая наверх лестница и небольшая стойка, на которой стоит подсвечник. Экономный владелец предусмотрительно его погасил, явно не ожидая клиентов в ближайшее время, несмотря на то, что товары у того вроде как имеются: на полках сбоку лежат уже готовые цветастые береты и шапероны, на тех же, что напротив, видны белые стопки барбеттов, рядом с которыми расположились нелепые шляпки филле, в которых можно разве что перед зеркалом кривляться. Всё там же расположились ткани, скорее на показ, нежели для работы, хотя, заглянув за стойку, Антон обнаруживает сваленную шерсть, готовую стать чем-то, но чем именно ещё не ясно. Мода от ведьмака далека, а подобная и вовсе недосягаема. Всякие дорогущие тряпки разных мастей он последний раз видел, наверное, у Иры и понял лишь одно — это не дело охотника на чудовищ, так что можно не волноваться, чем зерриканский хлопок отличается от обычного льна, а атлас от шёлка. Всё равно особо не покрасуешься, будучи всегда в дороге с риском заляпаться грязью и кровью, да и просто истерзать всё в клочья. Хотя сейчас почему-то разница в тканях абсолютно ясна и понятна. Он даже навскидку может предположить, какая из какой ценовой категории, что довольно странно. Были бы это доспехи — одно дело, они с тряпками мало схожего имеют, а понимать в них — дело жизненно необходимое. Кроме того, на самой столешнице разместилось небольшое зеркальце, предназначенное для посетителей, примеряющих свои порой изрядно вычурные головные уборы, которые не факт, правда, что здесь создаются. Также, как руки тянулись ударить по вывеске, так теперь он наклоняет его к себе так, чтобы видеть лицо, которое тут же по-детски морщит, щурясь и фыркая носом. Правда видно в нём всё равно лучше всего только часть себя, а именно — жёлтые глаза, к которым за десятки лет так привык, что на их яркость даже не обращает внимания, и просто отставляет зеркало в сторону. То может ещё показать разве что коротко стриженные волосы, что никак уши не прикрывают. — Есть кто? — кричит он в глухое пространство, через несколько секунд слыша, а ногами даже чувствуя, как наверху кто-то будто бы вскакивает с места и спешит в противоположную сторону здания. Ещё через пару мгновений со стороны лестницы издаётся звук открывающейся двери, а на ступени проливается кусочек света, что тут же пропадает. — Да-да-да, сейчас! — сперва в поле зрения обнаруживаются ноги в туфлях и лосинах, после видна тонкая зелёная туника, в которой на улицу точно не выйдешь, но внутри здания вполне подходящая для неё температура, и в итоге можно увидеть мужчину целиком. У того внешность весьма примечательная: прямые тёмные волосы спадают чуть ниже плеч, достаточно густые брови и внушительные усы с бородкой, стриженные, однако, достаточно коротко. За подобным их состоянием явно требуется активный уход, так что, похоже, он не просто так находится в мастерской, явно следит за модой. — Оу, а вы по какому вопросу? — останавливается тот на последней ступени, видя, что явившийся к нему на порог точно не за новеньким эннемом пришёл. — Я по объявлению, — пытается достать бумажку из-под кучи яблок Антон, из-за чего парочка из них падает на пол, и самый край в итоге просто остаётся торчать, потому что собирать потом по всему полу злосчастные фрукты не больно хочется. — Вам требовался ведьмак, разве нет? Стоит это произнести, как мужчина вмиг приободряется и спешит за стойку, точно увидел важного покупателя, которого ни в коем случае нельзя упустить, несмотря на то, что ситуация ровным счётом наоборот. Такое поведение предвещает возможность заработать в этом городишке, в котором, похоже, всё слишком спокойно, и проблемы нашлись у самого неожиданного человека. — А я уже думал, что никто уже и не появится, почти отчаялся, знаешь, — тут же переходит тот на фамильярный тон, что Шастуна вполне устраивает, работать постоянно «выкая» жутко неудобно, ибо оговориться — дело секунды и парочки прямых извилин, а смотреть после будут косо. — Юра, — протягивает мужчина руку через стойку, ожидая, что её примут, и это случается под стук очередного падающего яблока. — Антон. — Принято, — кивает тот, обращая внимание на занятую левую руку. — Что, старуха Агафья всунула? Ты это кидай, — кивает тот на стол, а ведьмак и рад избавиться от ноши. — Так что случилось? Призраки в доме или какой страшный тоннель в подвале? — в арсенале пока лишь самые очевидные предположения, потому что, судя по всему, вопрос не то чтобы личного характера должен быть. — Ни то и ни другое, — устало выдыхает мужчина, упираясь руками о стол, на котором лежит крашенная в оранжевый сваленная шерсть. — Ты у градоначальника был? — В объявлении написано, что нужно обратиться сюда, а лезть с непрошенными инициативами бывает делом лишним, мне главное, чтобы, как только всё решу, на руки было выдано вознаграждение, а от кого оно будет — не суть дела. — Будет, не волнуйся, — заверяет тот, кивая, — только говоришь слишком уверенно. Тут, понимаешь… не знаю, к кому обратиться даже. У нас поблизости никаких чародеев нет, а дело как раз такое, махать мечом, наверное, не придётся. Шляпник мнётся на месте, потирает рукой шею и говорит чуть неуверенно, заставляя Антона подумать, что ему всё же здесь не совсем рады и рассчитывали на какого-нибудь более учёного. Однако не гонят, и на том спасибо, сперва самому следует с произошедшим ознакомиться, а потом можно будет решать: для него этот заказ или нет. — Думаешь, ведьмаки только мечами махать горазды? — Есть у вас такая слава, — в усмешке слышится ехидная нотка, из-за которой непонятно, просто ли смешит его этот стереотип или же доводилось уже встречать кого-то раньше. — Но да ладно. Значит, хочешь с этим разобраться, мне же лучше. Тем более никто и не пытался до этого, как я уже сказал, некому, а мне с такой хернёй под боком жутковато бывает. — Так дело-то в чём? — брожения вокруг да около темы зачастую имеют мало смысла. — Лучше показать, — выходит тот из-за стойки, но направляется не к лестнице наверх, как ожидалось, а на выход, жестом прося следовать за ним. Как только они переступают порог, не заботясь закрыть за собой дверь, всё равно никто в этих местах не ходит, Антон понимает, что все те несколько минут они простояли со шляпником в темноте, для человеческого глаза весьма неудобно, а тот даже на свечи не взглянул и не подумал их зажечь. «Не покупатель, можно не переводить воск, да?» — размышляет ведьмак, заворачивая за тот самый угол дома, по которому идти даже неудобно, на улочку, в конце которой видна широкая дорога. Сам дом довольно длинный, похоже, что мастерская шляпника и его жильё занимают меньшую часть здания, и на той стороне находится либо иной арендатор, либо и вовсе владелец. Похоже, что это занятие не приносит особого заработка. Всё же в маленьком городке шляпы не являются самым популярным и необходимым каждому товаром. — Знаешь, я вообще этим путём редко хожу, — произносит мужчина, перепрыгивая пустой короб, словно бы нарочно оставленный на узком проходе, — узкие пространства не больно комфортные. — И поэтому твоя мастерская именно в таком месте, — следует дальше за ним ведьмак, видя, что в самом конце прохода таких ящиков свалено ещё больше. — Выбор не велик, — пожимают в ответ плечами. — Но из двух зол всегда выбирается меньшее, так вроде говорят твои коллеги по цеху. Но суть в другом. Медальон на груди становится ещё теплее, а из подозрительных вещей можно заметить разве что странные выступы на стене, за несколько шагов до которых Юра замедлился и вовсе остановился в нерешительности. Тому явно не хочется находиться рядом с той штукой, хотя судить возможно разве что по напряжённым плечам. — Так что произошло? — складывает на груди руки Антон, стараясь рассмотреть странное явление, однако с такого ракурса всё просто похоже на немаленькие камни, умудрившиеся закрепиться в конструкции здания под известью. — В общем, недели две назад меня дёрнуло пройти по этому закоулку. Ничего лично со мной не произошло, но я уверяю, что вот этого вот, — кивает тот в сторону выступов, — раньше и в помине не было. Я чуть на месте не пересрался, потому что… ну потому что ссыкотно, когда такое в доме, в котором живёшь. Градоначальнику рассказал, но никто не горит желанием браться за кувалду и стесать. Не знаю даже, что от этого может произойти, так что решили положиться на профессионала. Ты же профессионал? — напоследок спрашивает шляпник, оборачиваясь в сторону Шастуна и вглядываясь тому в лицо только лишь с превеликим интересом, хотя до того казалось, что мужчина должен быть напуган тем, к чему они направляются. Наверное, целых две недели нахождения вблизи этого источника магии в итоге заставили свыкнуться, хотя сам ведьмак не понимает, как так можно, потому что постепенно в голове появляются идеи, что это может быть. И лучше бы то был чей-то розыгрыш, только пульсирующий медальон отрицает возможность такового. Это явно не глина, прилепленная на стену и для правдоподобности покрытая сверху кипелем. — Да, насчёт этого можешь не волноваться, — Антон кладёт руку собеседнику на плечо, чутка подталкивая вбок. — Дай-ка взглянуть поближе. — А можно я не… — прижимается Юра к стене, освобождая как может проход дальше. — Можно, — только лишь отвечает ведьмак, протиснувшись и направляясь медленным шагом к предмету, из-за которого на доску объявлений был вывешен «деликатный» заказ. Правда ещё две недели назад это был вовсе не предмет и даже не часть здания. Подойдя вплотную, Антон едва ли не нос к носу сталкивается, в прямом смысле. «Блять, — однако вслух вырывается лишь разочарованное цыканье, выбитое осознанием того, что худшее предположение оказалось верным. — Главное после этого дела не начать побаиваться порталов». Фигура застыла на пару дюймов выше него самого, однако в стене имеются далеко не все её части. Только лишь лицо, искаженное гримасой страха и боли, и правая рука, пытающаяся за что-нибудь уцепиться, на безымянном пальце которой видна тоненькая полосочка, такая же белая, как и всё остальное. Его кожа всегда была аристократически бледной, но живой и куда более тёплой, чем у ведьмака, на запястьях просвечивались морозные ветви голубых вен, хотя скулы порой алели от смущения и розовели от пары бокалов фьёрано или глёга, выпитого у камина. Волосы, что были чернее вороного крыла, теперь полная тем противоположность. Белые, похожие на сахарные волокна, что за целое состояние продают офирские купцы во время главных празднеств Севера на самых больших и шумных ярмарках, прикоснуться страшно. Раньше собой напоминали шёлк, который он так часто носил на голое тело, покрытое очаровательными родинками. На белой извёстке их тоже нет. Пропали и растворились в пустоте, что наполняет некогда живые глаза, в которых мерцали звёзды и леденели миры. Всё рушится, как по щелчку пальцев. Весь мир теперь выглядит по-другому. Хотя… нет, он точно такой же, каким и был мгновение назад, и только Антон видит себя в нём иначе. Потому что сейчас далеко не сентябрь, за спиной только один меч, как и на шее только одна цепь. Некоторых колец на пальцах у него не должно быть, а одно из важнейших — чёрное, связывающее с Графом, отсутствует. Всё, что он теперь носит в седельных сумках, сейчас набито в той, что через плечо перекинута. Волосы слишком короткие, а предплечье не «украшено» браслетом ужасающих шрамов, оставленных баюном. — Жутковато, да? — слышится со стороны, выводя из транса, в котором застыл ведьмак, глядя на свой кошмар. — Не то слово, — шепчет ведьмак, всё ещё блуждая взглядом по безжизненной скульптуре, бывшей когда-то человеком. — Можешь, пожалуйста, пока что оставить меня одного? Слова как-то сами вылетают изо рта, мозгом даже не контролируемые, потому что тот целиком и полностью обращён в попытки осознать, что именно происходит. Даже бояться или страшиться не получается в полную силу, потому что Антон ощущает себя человеком, во время ужасного сна думающим, что в реальности подобного произойти не может. Только мир вокруг не перестаёт существовать, а продолжает гнать дальше, мучить своими видениями, фантомность которых сможешь осознать лишь поутру. — То холодный кусок нефрита, то мёртвая штукатурка, — подносит ведьмак руку к слегка шероховатой щеке, не чувствуя от неё ничего, кроме лёгкой грусти, потому что это тело больше никогда не сможет пошевелиться, в отличие от куска камня, носимого в настоящем теле у самого сердца, это мертво. — Почему даже за недвижимым тобой я всё никак не поспеваю? Ответа ожидаемо нет, только гомон улицы сбоку и взгляд белых пустых, но испуганных глаз, направленный выше ведьмака. Каждую секунду нужно напоминать себе, что это не настоящий Арсений, что это всё кошмар, насланный лихом. Только жутко реалистичный. На кончиках пальцев ощущается прохлада, нервы пробирает дрожь, на руках по пять пальцев и кольца на них считаются с лёгкостью. На лице Попова видна каждая морщинка, в воздухе, правда, витает аромат гнилья и краски, а вкус того яблока не был простым воспоминанием о том, каково их есть. — Это всё куда более реалистичное, чем сон с Песочником, — продолжает он разговаривать не то сам с собой, не то с замеревшим ликом. — Тогда стоило задуматься о реальности, как я начал вылетать из сна. Сейчас же я всё помню и понимаю, но не просыпаюсь. В трезвом уме помогает оставаться абсолютная осознанность, в которой нет больше места туману в голове. Лихо не могло изменить историю, хотя не исключено, что окружающий мир можно назвать по-своему настоящим. Такое вполне возможно. Некоторые чародеи способны создавать нечто навроде декораций, внутри которых живут созданные магией существа. Потому, чтобы окончательно убедиться в своей истории, Антон достаёт висящий на поясе кинжал, тот всё такой же острый, только ножны другие. Арс для него прикупил новенькие, дорогие, но не вычурные, правда не носит с собой больше. Глубокой раны не требуется, потому Антон проводит лишь бритвенно острым кончиком по коже со внутренней стороны ладони, оставляя ранку длиной не более дюйма. Было бы куда логичнее использовать для подобного внешнюю сторону предплечья, чтобы ни в коем случае хват не ослабевал, только возиться с наручами не хочется. Кровь течёт как надо — алыми потоками по линиям и пальцам, на чьих кончиках она собирается в алые капли, а после капает бесшумно наземь. Боль тоже вполне отчётливая, не воспоминания, а повреждённые нервы, трубящие об опасности. Все шесть чувств прекрасно работают без иллюзий и тумана, что мог бы отвлечь внимание от каких-либо несостыковок. — Кажется, это весьма необычный сон, — вздыхает Антон, пережимая царапину правой рукой, чтобы кровь уже через несколько секунд остановилась. — Может быть, видение или карманная реальность. Правда, не всё так гладко. Этот дом явно должен быть короче раза в три, — смотрит он в разные стороны переулка, — а ещё городок слишком хорош для того, где нет ни реки, ни каких-либо ещё торговых путей. Хотя я даже не знаю, что находится вокруг. Может, если попытаюсь выбраться таким образом, то проснусь, а, Арс? — улыбается он безмолвной фигуре всего секунду, но, видя её выражение лица, не может сам в итоге губы не поджать и брови отчаянно на лбу не свести. Потому что как бы ни понимал, что где-то там с Поповым, сжатым артефактной компрессией, всё хорошо, на этого смотреть всё равно больно. — Лихо сильно ошиблось, решив показать именно такого тебя. Когда всё успело завершиться. Мне повезло, что мы не в том моменте, когда ты прыгал в свой портал. «Повезло, что не видел, как ты мучаешься от боли, сливаясь телом со стеной, чувствуя, как каждый клочок твоего тела куда-то исчезает, а голова и рука становятся известью», — собственная левая, окровавленная поднимается наверх и «ловит» пытающегося ухватиться за что угодно Арсения, оставляя на том розовый цвет, разбавляющий мёртвую бледность. — В народе говорят, что лихо — само воплощение судьбы. Бред, да и только, но в этот раз оно, похоже, решило продемонстрировать то, что ждало бы тебя, никогда мы не встреться. Мне этот расклад совсем не нравится, — шепчет он, продолжая рассматривать знакомые черты, не задумываясь, что кто-то может увидеть или услышать, это его кошмар, в котором действующих лиц максимум двое. — Ты должен быть живым, показывать, как очередной кусок металла, вылитый в печи, становится живым, искать новые книжки, хотя у тебя их и так тысячи, красоваться перед всеми в лучших нарядах, и, знаешь, я хотел бы увидеть тебя на балу. Ради подобного я бы и сам принарядился, только вот костюм пришлось бы полностью доверить тебе. Правда, танцевать я не умею, но ведь это не обязательно, да? А ещё я хотел бы выпить с тобою вина, где-нибудь в Туссенте, глядя на воды Сид Ллигада, похожие на твои глаза, или же в Цидарисе, познакомил бы тебя с Катей, а потом можно было бы весь день пугать тебя рыбой, потому что она там везде, клянусь, нет ни одной таверны, в которой бы ею не пахло, хотя, как по мне, весьма сносно. Так что, наверное, всё же Туссент, да? И мы его ещё увидим, когда всё закончим, потому что ты живой, как бы меня ни хотело напугать лихо, — напоследок он проводит второй рукой по щеке, чувствуя разве что прохладу и бархатистую шероховатость вместо той кожи, которую так приятно целовать, и в итоге отпускает, отходя вплотную к противоположной стене. Смысла оставаться в этом переулке нет. Потому что ради себя и настоящего Арса из этого кошмара нужно как-то выбираться, даже несмотря на то, что пугает он пока не так сильно, как мог бы. Главное, чтобы ситуация не успела потом измениться в худшую сторону. «Масленников говорил, что просыпался только после убийств. Не знаю, скольких он прирезал, но в моём случае точно не вариант, — бросает он последний взгляд на леденящий душу барельеф и делает шаг в сторону широкой улицы, с которой слышны звуки привычного города, — я не видел стражников, но вполне возможно, что в городе таковые есть, управиться со всеми будет сложновато. Лихо создало очень солидный городок, даже дороги всюду мощёные, так что вполне возможно, что экипировка у них будет соответствующая. Да и жителей здесь немало, около тысячи. Вырезать каждого как-то… не по-людски, что ли. Мир может быть и из декораций…» Но Антон не хочет представлять, как врывался бы в каждый дом, чтобы вырезать каждого в нём живущего от стариков до детей в слабой надежде, что, сотворив этот мерзкий поступок, свидетелем которого будет разве что его ревущая совесть, наконец найдётся выход в реальность. Может оказаться даже так, что выходом будет не убийство, а что-то ещё. Для начала нужно разобраться со всем, а стоя всё время рядом с неживым Арсением, можно разве что впасть в апатию, потому сейчас ведьмак перелазит через очередные коробы, скинутые горой в проходе, и выходит на светлую улицу, с которой отчётливо видно яркое солнце, пекущее голову и синее безоблачное небо. Такого этой осенью и в помине не было. Да и жизнь в целом здесь слишком спокойная. Люди снуют так, будто бы и заняться больше им нечем. Все лавки, встречающиеся по пути, открыты, но в них никогда не заходят посетители. И ощущается нечто странное, чутьё подсказывает — в реальности такого быть не может. Не ясно только почему. Вроде бы дома напоминают зажиточные районы где-нибудь в Темерии, мощёные дороги прямиком из центра Новиграда, вывески и лавки можно найти где угодно, но всё равно, проходя дальше, мозг старается прицепиться к каждой детали, попадающей в поле зрения. Будь то яблоки и груши, картофель и морковь, свёкла и репа, древесина домов и грязь на обочине. Всё вроде бы обыденно, как и людская одежда: мужские брюки и лосины, женские платья унылых цветов. Причёски, среди которых женские косы и стриженные коротко парни. И лица у всех не выражают особой озабоченности: идут дальше, не заботясь о торговцах, среди которых унылые мужчины, глядящие вслед, и растрёпанные старухи, приглядывающие за фруктами. «Одинаковые», — вдруг останавливается у прилавка Антон, не моргая глядя на седую женщину в тряпках. Точно такая же совсем недавно продала ему на центральной площади целый фунт, который деть было некуда. — Что, милок, яблочек захотел, иль может груш? Подходи, не стесняйся, — подзывает та, маня скрюченными узловатыми пальцами с пожелтевшими ногтями. — Выберем тебе симпатичных наливных, вот, гляди какие, — подбирает та одно и крутит в руках, показывая Антону проходящую в желтизне и зелени тёмную червоточину, от которой становится мерзко. Не потому, что, вполне возможно, одно такое он проглотил, почти не глядя, а потому, что теперь отчётливо виден последний изъян этого мира. «Они все повторяются». За одними и теми же лотками с овощами и фруктами сидят одинаковые лохматые старухи и мужчины в шаперонах, по улицам, глядя в пустоту, бредут одинаковые девушки, в которых меняется лишь одежда и число кос. Рядом мужчины, на которых почти всегда либо коричневые туники, либо белые рубашки. Здесь нет детей и глубоких стариков, меняется одежда и волосы, но не лица. На прохожих редко обращаешь внимание, а стараясь вспомнить лица из толпы, думаешь зачастую о ком-то смутно знакомом или же представляешь образ, с которым у тебя ассоциируются люди того или иного возраста и пола. И вот оно — олицетворение безличности безымянных людей, возникающих у Антона в голове, когда требуется представить толпу. И если здания и вывески на них просто похожи, как если бы каждая следующая создавалась на основе нескольких предыдущих, то все прохожие под копирку. — Извините, но как вас зовут? — спрашивает ведьмак, стоя всё так же в паре шагов от лотка. Ближе подходить не хочется. — Что прости? — переспрашивает та, кривясь. — Скажите, пожалуйста, ваше имя! — кричит он сильнее, как если бы старуха и вовсе была глухой, но та лишь морщится, не понимая вопроса. — Лучше купи яблок, смотри какие… Но Антон уже не слушает, а разворачивается обратно, быстро шагая туда, откуда пришёл. Вся улица мало чем менялась и шансов обнаружить на ней нечто новое крайне мало, кроме того, она почти такая же, как та, по которой довелось добраться до центральной площади. Прямые линии, состоящие из повторов бессмысленных переходов одних и тех же людей, не приносящих ничему пользы, потому что их единственная задача — быть декорациями для неудачного кошмара. Похоже, что одного лишь проникновенного взгляда лиха не хватает для того, чтобы всё пошло чётко. Шастун не в ужасе и не чувствует приближение должного безумия. Хотя если бы он остался здесь на долгие годы, то оно настигло бы, как и любого человека, живущего подобно призраку в зацикленном мире. Только он не мёртв, и Арсений тоже, а кроме того, что наиболее важно — ведьмак помнит, что ему говорил Дмитрий. И, если убийство — выход, то с появившимся осознанием происходящего у него теперь есть цель, горящая ярко и отчётливо. Потому что в мире, где каждый имеет свою реплику, только этого человека не довелось повстречать за последний час, а может быть и три. Времяощущение потеряно. Вот, что ещё отличается от реальности — можно считать секунды, можно считать шаги, но стоит отвлечься, как сложно сказать, сколько пройдено расстояния и времени. Солнце замерло в зените и никуда не двигается, нельзя понять, где север и юг, а по улицам не стоит табличек с названием улиц и их протяжённостью. Вот от чего голова слегка идёт кругом, пока мысли собирают воедино паутину, сквозь прорехи которой в небытие утекает реальность. Сложно сказать, с которой из старух Антон говорил не то несколько секунд назад, не то десятков минут, но уже через несколько шагов по левую руку появляется проход в тот самый переулок, заставленный сломанными ящиками, в котором видна искривлённая фигура Арсения с потёками крови на руке. Ведьмак уже собирается сделать туда шаг, как передумывает. Кажется, по улице он шёл гораздо дольше, несмотря даже на тот факт, что люди, конечно, привыкли воспринимать обратную дорогу короче, но это слишком. Потому он делает не шаг в сторону, а дальше по прямой, под палящим солнцем, вместе с шумом толпы, не открывающей ртов. Игрушечный мир продолжает разваливаться на кусочки. Бежать и паниковать нет смысла, Антон уверенным шагом проходит мимо торговцев, пекарни, портного и вот, перед ним вновь возникает переулок, внутри которого всё так же темно и неприятно из-за давящей атмосферы. И вновь не останавливается. Дальше его ожидают торговцы, жилой дом, кузня, бакалея и вновь, ожидаемо, переулок. Всё тот же неизменный. — И впрямь ни с чем не спутаешь, — вспоминает объявление ведьмак, всё же решая перестать играть с пространством, больше похожим на лабиринт наоборот. Всё сделано так, чтобы не потеряться. Потому что Антон обязан был увидеть вмурованного в стену Арсения, чтобы в тёмном переулке, в котором даже небо едва видно, почувствовал обречённость. Только сейчас он проходит мимо своего неудачного кошмара, главная ошибка которого заключается в знании. Оно не только сила, но и щит против фокусов и иллюзий. Режет их нити, обнаруживая, что перед ним не волшебство, а одна лишь ловкость рук. Для нужного результата лихо должно преследовать долго, вводя безумие по крупицам, сейчас всё, на что оно способно, так это тянуть время, следуя своим же правилам. Потому его укрытие в этом мире уже является клеткой, из которой невозможно далеко сбежать без главного героя проигрываемой пьесы. В начале проход не кажется таким длинным, каким становится стоит сделать в нём несколько шагов. Зато он ещё более узкий, и небо над головой не синее, а бледное и сумеречное, солнца на нём не видно. Вот так и прячутся здесь сутки. Только в нужном месте они отличаются от всех остальных. Но вместо того, чтобы задерживаться в переходе, Антон пролетает его широкими шагами, сбивая попутно ящики и выходя обратно к дому шляпника, в этот раз уже не обращая внимания на вывеску, а распахивая дверь, ту совершенно не жалея, тут же создавая кучу шума. — Ты чего? Там всё совсем хреново, что ли? — спрашивает вынырнувший из-за стойки Юра, будто бы до того спавший на столе. — Не то чтобы, — произносит ведьмак, подходя ближе. — Скажем так, можешь передать градоначальнику, что стесать можно без проблем. Правда не думаю, что вообще кто-то кроме тебя ходит этими путями, да? — облокачивается он рукой на стойку, на которой больше не лежит никаких яблок. Только две свечки стоят незажжённые. — Наверное, — пожимает тот плечами, — а чего им здесь сейчас делать-то, верно? Градоначальник сказал, что у нас тут в районе зараза всякая, так что и не суются. Но вообще, конечно, лучше, если бы ты этим занялся. А то по факту пришёл, только сказал мне, что всё нормально, и ушёл, награду без каких-либо доказательств получить не получится, а то ко мне самому вопросы будут. — Понимаю, — кивает Антон, пристально рассматривая мужчину, — думаю, займусь этим завтра. — Ну вот и отлично! А пока, знаешь, можешь у меня вообще-то и заночевать, тем более вечер уже близко. Или предпочтёшь в таверне? Но предупреждаю, у них там точно не лучшее Темерское пиво, а вот у меня припрятана бутылочка цидарийского полусладкого, можем её того, — подмигивает шляпник, распрямившись, и готовый если что идти. — Бесплатная ночёвка и выпивка? Ещё спрашиваешь! — ухмыляется Антон, тоже отталкиваясь от стойки. — У меня спальня только одна, но в гостиной тоже можно разместиться, — направляется тот к лестнице, и Шастун того пропускает вперёд, предпочитая следовать за хозяином мастерской. — Такое огромное здание, и только две комнаты? — спрашивает он, занося ногу на первую ступеньку крутой лестницы, на которой, если бы не кошачье зрение, он бы точно навернулся. — Да, там у большей части другой владелец, так что приходится вот так ютиться, — отвечает тот, продолжая идти, преграждая спиной и головой обзор так, что разница в росте никак не помогает. — Тогда почему застрявшим чародеем он не озаботится, если всё произошло в его части здания? — спрашивает Антон совершенно обыденно, хотя рука уже занесена чуть сбоку и обхватывает собою прохладную рукоять. — Можно сказать, что на мне это сказывается куда си… Договорить тот не успевает. Острое лезвие проходится по шее, полосуя гортань и разделяя ту на две части, обе из которых истекают густой кровью, в темноте кажущейся чёрной, несмотря на вполне обычный сладкий железистый запах, к которому Антон давно привык. Также, как и к убийству тех, кого нужно, особенно, если это монстр. Тело с грохотом падает на ступени, и Шастун даёт тому проехаться вниз, ударяясь о каждый выступ, пока нога не подгибается так, что тормозит весь процесс почти у самых первых ступеней. За ним идёт целая дорожка из абстрактных мазков и капель, липнущих к подошвам, пока те ступают по скрипучему дереву, приближаясь к трупу аккуратно, пока рядом слышится свист рассекающего воздух острия, с которого густую жидкость стараются не вытереть, а лишь стряхнуть по привычке. Если ключ — это убийство, то в мире, где всё одинаково, только самый яркий человек, имеющий имя и дающий их другим, должен оказаться нужным. Не звучат фанфары, реальность не облетает золой и ничего особенного не происходит. Только ведьмак носком своего сапога поддевает заляпанную кровью голову, опущенную лицом вниз, чтобы попытаться убедиться хоть в чём-то, потому что даже чутьё сейчас отказывается что-либо воспринимать. Антон не помнит, было ли у шляпника раньше дыхание и сердцебиение и ощущал ли медальон, всё ещё пульсирующий магией, его или был сосредоточен лишь на Арсении. Сейчас самое время, чтобы убедиться, идиот он или всё-таки нет. — Ведьмак так и не разобрался с делом. Шастун чуть не вздрагивает, когда голова под ногами сама собой шевелится, хихикая, разворачивается на сто восемьдесят градусов, что для человека, а тем более трупа не должно быть нормальным, потому вместо стального кинжала, рука теперь тянется назад, за надёжным серебром. — А ведь заказ заключался в другом. Та проворачивается до конца, говоря скрипучим женским голосом, кажущимся лишним на мужском усатом и бородатом лице, правда, он идеально подходит появившемуся вместо двух закрывшихся навсегда карих глаз одному прорезавшемуся изо лба кроваво-красному оку, внимательно глядящему едва ли не в душу. Заставляя сердце биться быстрее, только разум на месте и заставляет руки действовать молниеносно. Замах — и остриё двуручника проходит сквозь окровавленный белок, вплоть до мозга, если таковой вообще не заменяет полностью глаз, и достает с той стороны до деревянных ступеней, после чего Антон безжалостно тот проворачивает, смешивая ткани в единое склизкое месиво, от которого остаётся мало похожего на человеческое лицо. — Фу блять, — первое, что удаётся произнести Антону, у которого по телу словно бы не мурашки бегут, а полчища испуганных тараканов, крыс и иной неприятной живности спешат с тонущего корабля. Всего пару секунд он стоит в исступлении, теперь уже над стопроцентным трупом, который лежит, не дыша, не шевелясь, но, что самое неприятное — не отдавая магией. Она ощущается всё так же — одной лишь мягкой пульсацией, пока… Всё пространство вмиг сотрясается, заставляя опереться о стену, которая тоже идёт мелкой вибрацией, отдающейся и в медальоне. Будто бы только что он разбудил целый ураган, которому предстоит смести всё на своем пути. — Я же убил его, так почему, — перепрыгивает через труп Антон, оглядываясь на тот в нерешительности, потому что происходит какая-то чертовщина, но оставаться внутри помещения слишком опасно для жизни, — сука, да как так?! Сбоку слышится отчаянный скрип дерева и скрип стены, по которой молнией простираются крошечные трещины, становящиеся с каждым мгновением всё больше и больше, вынуждая наконец Антона выбежать на улицу с отвратительным ощущением вездесущей опасности, а вместе с тем с загадкой, что именно он сделал не так. Снаружи всё так же трясётся, кажется, что останься он на узкой улочке меж домов, его просто завалит кусками зданий, что совсем скоро начнут обрушаться, но бежать некуда. Особенно, если взглянуть на небо, то будто бы начинает расслаиваться, рассыпаться подобно дешёвой старой краске с холста, в котором был выстроен этот мир. — Я же должен был проснуться! — мечется тот взглядом вдоль улицы, силясь понять, что делать дальше. — Масленников же говорил, что убивал без разбору. Так почему?! — уже собирается бежать он в сторону известной центральной площади с таверной, как взгляд цепляется за тот самый переулок, кажущийся сейчас именно таким, каким ощущается внутри: безумно длинным и мрачным, только света в его конце не видать. «Ключ не в смерти, — понимает Антон, — а в кошмаре». Он тут же срывается с места, бегом перепрыгивая все ящики и хлам, не обращая внимания на гром в разлетающемся небе и возникающие в обоих стенах чёрные пустоты, в которые наверняка лучше никогда не попадать. Теперь всё встало на свои места вместе со смертью создателя, ехидно посмеявшегося ему в лицо напоследок. Масленников убивал, но наверняка среди его жертв не было лиха, а ведь именно оно и поддерживало игрушечный мир кошмара, было его источником силы, было всем, с сердцем в виде одного-единственного человека, заставлявшего сделать то, чего не хотел бы, то, чего боишься. Антон боится не только смерти Арсения. Есть другая, даже более страшная сторона, за которую он бы себя ненавидел — причинение тому вреда собственными руками. Даже если тот уже мёртв. На месте мощёной дороги в один момент тоже появляется тёмное пространство, похожее на обломившийся лёд зимой, и Шастун едва успевает то перепрыгнуть, оттолкнувшись уже даже не от земли, а от тоненькой её полоски на самом краю, больше напоминающем яичную скорлупу, что тут же осыпалась дальше, но ему повезло, что этого не произошло с другой стороны, на которую ведьмак кувырком приземляется, шипя от боли в вечно подводящем колене. Только времени нет даже за него схватиться, только лишь подняться немедля, и ещё через несколько секунд, под давящим ощущением того, будто бы стены начинают не только исчезать, но ещё и съезжаться, желая быстрее засосать в себя, он наконец оказывается напротив Арсения. Всё ещё смотрящего чуть выше с испуганным взглядом, полным боли, так сильно подходящим происходящему вокруг. Несмотря на происходящий вокруг хаос, Антон задерживается на несколько секунд, просто рассматривая Арсения — вот так, не представляя ничего нового, не мечтая, лишь запоминая текущую картинку, гравируя ею сердце, чтобы подобного никогда не случилось там, куда он должен сейчас вернуться, потому что, по кметскому поверью, кошмары существуют для того, чтобы обезопасить нас в реальности. Бред, да и только. Антон заносит меч высоко над головой, не смотря по сторонам, где концы переулка уже пожраны небытием. Свист воздуха и металла. Удар. Расколота белая известь. Разрублено гниющее мясо. Мир вокруг разрушается, но сознание ведьмака пропадает, уносится далеко отсюда, в должное ему место, время, ко всему тому, что и кого он любит и, к счастью, не потерял.

***

Воздух прорезает свист опускающегося вниз занесённого меча, и прежде чем Антон в полной мере осознаёт произошедшее, серебро пронзает алый глаз лиха, что брызжет кровью, слезами и вытекающим белком, из-за чего монстр с хриплым, безумным воплем расцепляет хватку своих когтистых рук, тут же пытаясь сбежать, держась за лицо, хотя кажется, что так сможет разве что навредить себе ещё сильнее. Антон летит на землю, всё ещё сжимая в руках рукоять, не в силах подняться из-за одолевшего головокружения, столь сильного, что стоит попытаться выпрямить ноги, как те тут же теряют опору. Однако сейчас нельзя отступать, иначе монстр всё же сбежит сквозь практически спавший ирден. Остаётся пойти на крайнюю неприятную меру. Лихо мечется, бьётся о барьер, что уже едва-едва горит, но тут же падает на колени, истошно крича режущим уши криком, когда под ноги тому отправляется мощный заряд аарда, только страдать от боли ему остаётся недолго. Вместо того, чтобы попытаться сократить дистанцию, Антон делает то, за что наставники всегда жёстко наказывают своих учеников — он заносит меч, но вместо удара, отправляет тот в полёт, прямиком в ослепшую голову лиха. Треск расколотой пополам черепушки, падение тяжёлого тела великанши на примятую в бою траву. Тишина. Только ведьмак, силящийся отдышаться от произошедшего, и спящая неподалёку лошадь, которую не задело. Этот мир точно правильный, полный, каждая травинка индивидуальна, на руке красуются зажившие шрамы, голова гудит, ноги тянет, медальон продолжает дребезжать в присутствии трупа, но во всей произошедшей только что вакханалии Шастун счастлив и сам валится на мягкую траву от усталости и согревающей радости вперемешку с выброшенным в кровь адреналином, подгоняющим сердце разгонять прохладную кровь по всему телу. Убийство монстра хорошо, но ощущающаяся всем существом разница заставляет меланхолично улыбаться, глядя на едва прояснившееся небо, на котором можно разглядеть несколько едва мерцающих звёздочек, застенчиво выглядывающих из-за прорезей в облаках. Они напоминают кое о ком, кого хочется видеть вовсе не застывшей фигурой, но, к сожалению, не сейчас, по крайней мере, здешний Арсений не нырял в сломанный портал, а стал небольшой нефритовой фигуркой. Рука рефлекторно лезет за пуговицы, под ткань, только ничего не обнаруживает, из-за чего только что обуявший прилив эйфории схлынывает, тут же заставляя сесть и начать копаться по внутренней стороне одежды, хотя и так понятно, что свёртка там нет и в помине. Хотя бы потому, что это не ведьмачья куртка, а камзол торговца. Но и он не без секретов, хотя им бы он предпочёл именно то, что требует его сердце и разум, в которые закрадывается паника. Нащупавшие «что-то» в секретном кармане руки, наконец умудряются это что-то вытащить. К сожалению, не заветный свёрток, а небольшая серебряная печатка с весьма примечательным рисунком: рука, сжатая в кулаке на фоне герба, только от привычной всё равно как-то неуловимо отличается, только так сразу понять не получается как, потому что в геральдике ведьмак не силён, хотя только слепой не понял бы, какому королевству он принадлежит. — Да ладно, — шепчет себе под нос Антон, стараясь рассмотреть все детали в свете звёзд, потому что если это то, о чём он думает, то встреченный им торговец вовсе не неудачник с плохим вкусом на товары. Однако так продолжаться долго не может, таящееся в груди волнение продолжает снедать и съедать лёгкие изнутри, потому кольцо зажимается в кулак левой руки, пока ведьмак встаёт обратно на ноги. Те держат не больно хорошо, но достаточно, чтобы дойти до лиха и с чваканьем вытащить у того из головы оружие. — И нет больше никакого глаза, за который могли бы отвалить нескольких сотен крон, — вздыхает он скорее от усталости, нежели от обиды. Потому что в этой весьма неблагодарной работе зачастую самое главное — выжить. А сейчас и вовсе внутренний голос требует одного — забрать Арсения, что должен всегда находиться у его сердца, обратно. — Хотя, наверное, так даже лучше, что забыл его в куртке перед боем, а то ведь мог бы и повредиться, а Масленников должен до утра беспробудно продрыхнуть. Сомн был наложен внезапно и достаточно близко, чтобы всё прошло именно так, без сучка и задоринки, но чем ближе Антон проходит, периодически опираясь на меч, которым землю протыкает, тем яснее становится, что здесь присутствуют они оба, ибо чужое сердцебиение слышится, и оно далеко не принадлежит спящему человеку, как и дыхание. А ещё спальник пуст, и его владелец сидит уже у другого дерева, мирно покручивая в руках нефритовую фигурку, отблёскивающую в свете звёзд. — Лихо валяется на поле с размозженной головой, но перед тем, как пойдёшь проверять, я бы предпочёл, чтобы ты вернул мне это, — стоя в трёх шагах от мужчины, мечом указывает Антон на предмет в его руках. И, честно сказать, он бы их с радостью бы пообрубал, если бы не найденная печатка. — Артефактная компрессия, — произносит тот, даже глаз не поднимая на угрожающе выглядящего ведьмака, который может вот-вот сорваться. — Слышал, так порой перевозят особо опасных пленников. — Думаю, ты не просто слышал, — поднимает тот кольцо в воздух, понимая, что Масленников, если его вообще правда так зовут, точно обратит на него внимание, даже если не рассмотрит в темноте. И не прогадал, потому что уже через пару мгновений тот смотрит весьма выразительно, давая понять, что беспокоиться по поводу нефрита не стоит, а насчёт всего остального — по ситуации. — Твой секрет в обмен на мой вышло значит, — бросает мужчина в сторону ведьмака фигурку, которую второй ловит, отбрасывая в сторону меч, а после глядя недобро за такие выходки. Спасибо ещё нужно сказать, что этот самый меч в живот не прилетел. — Мне-то не стыдно, это секрет от охотников за колдуньями, а вот тебе, как агенту ковирской разведки, должно быть очень даже, — так же небрежно кидает в ответ он кольцо, однако Дмитрий всё-таки ловит перед тем, как надеть себе на палец, проверяет на возможность подделки. Шастуну остаётся лишь усмехнуться, потому что он при всём желании не сумел бы в полевых условиях такое повторить за несколько минут. — Да, но, знаешь, перед ведьмаком не так уж и сильно. Некоторые твои коллеги по цеху, бывало, мешали куда сильнее. Я, честно сказать, до последнего думал, что ты наёмный убийца. — А я считал тебя херовым торговцем, ибо у тебя там правда один только мусор свален, — чутка расслабляется Антон, решая поднять меч с земли и опереться на дерево спиной. После путешествий не то по снам, не то по мирам на удивление сильно хочется спать, так что изо рта начинают вырываться глубокие зевки. — Пришлось урвать, что мог, и притвориться купцом-бакалейщиком. — Эмгыром ван Эмрейсом? От этой шутки оба прыскают смехом, несмотря на всю её заезженность. Наверное, за эти уже сутки, они впервые говорят без присущего напряжения, которым сквозили все прошлые короткие диалоги после того момента, как ведьмак предложил свои услуги. — Нет, Дмитрием Масленниковым, который продаёт самые худшие масла и благовония, которые только найти. Всё для того, чтобы замести следы от охотников на колдуний. Сперва хочется спросить, а как вообще тот может быть с ними связан, будучи ковирским разведчиком, а после до ведьмака доходит. — Лихо мучало тебя воспоминаниями об участии в зачистке ведьм? В ответ слышен глубокий вдох, полный неприязни к тому прошлому, о котором было бы приятно просто забыть и никогда больше не вспоминать, только подобное невозможно, если работа предписывает обратное. — Мне тогда казалось, что они и вовсе были общиной травниц или друидок. С виду они не занимались ничем особенным, так, мухоморы собирали и коноплю курили, но, как думаю, и сам знаешь, охотников это не волнует. Моя же цель — наблюдать и докладывать руководству, без конфликтов и разоблачений. Так что… Антон не хочет дослушивать, а его собеседник договаривать. Грязная история и, как многие ей подобные, довольно тяжёлая. Стоит признаться кому-то в том, что совершил, и на тебя будут глядеть иначе, по крайней мере, тебе самому будет так казаться. Потому для разведчиков совесть и сердце как таковые не просто бесполезны, а вредны. Должны быть выжжены в юности и не подавать признаков в деле. У Масленникова же, похоже, один из пунктов пошёл не так. Наверняка сожалеет о том, что приказ переквалифицироваться из охотника в торговца из-за текущей политики Ковира по чародеям не пришёл раньше. До того, как сделал вещи, что не в силах исправить даже могучая магия. — Ну что, на рассвете расстаёмся, позабыв обо всём? — спрашивает Дмитрий, вставая с места, чтобы собрать спальник обратно в рулон. — Обо всём, кроме оплаты, это святое! — напоминает тому Антон, рассматривая перстень на чужой руке до тех пор, пока ему в голову не приходит одна из самых здравых идей, как ему кажется, за последние несколько дней. — Кстати, не одолжишь печать, мне бы одно письмо в Нарок отправить, когда туда прибуду, но я не уверен, что с текущей печатью его пропустят придворной чародейке. Всё же старая печать утеряна, а ещё более старая, чей силуэт был наложен магией Арсения, наверняка всем давно позабылась, а ему нужно добиться аудиенции. Но если поставить клеймо разведки, то его ценность резко поднимется. Хотя оно наверняка проверится в итоге не только Варнавой, но и несколькими десятками коллег Масленникова. Только особо секретной информации в нём нет, как и реальной ценности для страны. Только для одного ведьмака и чародея, которого нужно расколдовать. — Ты же понимаешь, что это не безделушка и я не собираюсь ею скреплять непонятно что? — Более чем, — понимающе кивает ведьмак, забирая предложенную обратно куртку и возвращая ту на положенное место — собственные плечи, а также кладя нефритовую фигурку обратно в карман у сердца, где она тяготит и греет одновременно. Этого чувства сильно не хватало, как и бредущего в их сторону обеспокоенного Графа. — Я готов при тебе написать. Всё, что мне требуется, так это встреча с Екатериной Варнавой, чтобы чародейка расколдовала того, кого ты только что мне вернул.