Даже самый грубый эгоист с кем-то бывает ласковым.

Катюша. Катенька. Котёнок. Именно так её называли в семье, но почему-то никогда так не называл Витенька. Сероглазая, русоволосая. Теперь, она смеялась со своей наивности, поражаясь ей, не понимая, как хватило самоуверенности и наглости задать вопрос, глядя в глаза, как хватило наглости попросить её взять с собой. В Москву. — В Москву? — Едва не поперхнувшись табачным дымом, спросил Витенька, с трудом сдерживая фальшивую ухмылку, такую свойственную ему, ведь, казалось, он совершенно не умеет искренне улыбаться, а почти всегда играет роль. А затем, посмотрел в глаза девушке с явным раздражением, с упрёком, с непониманием. — Тебя? Катенька скрестила руки на груди, пытаясь закрыться, закрыться от его холодного взгляда, от саркастичной ухмылки, от него самого, желая провалиться сквозь землю или же отмотать время на несколько секунд назад. Тёплый, немного хрипловатый баритон парня, сейчас не грел, а, скорее, травил душу, заставляя ощущать себя не на своём месте. — В качестве кого? — Всё еще продолжая ухмыляться, добил он, и Катенька пожалела, что вообще подпустила его к себе так близко, что доверилась, что дарила свои поцелуи и ночи. Брат был прав. Сашка был прав — ничего хорошего от Цоя не жди. Звёздная болезнь затмила ему разум, закрыла на несколько замков сердце, а может, он всегда был таким. Может, Витенька сразу родился таким — колким, колючим, прямолинейным, воспринимавшим свой талант и славу, любовь миллионов к нему, как должное и совершенно не ценящим это! Он во всём искал выгоду, и не слишком церемонился, часто задевая чувства других. — В качестве… В качестве твоей… Девушки. — Испуганно и прерывисто пробормотала Катенька совершенно неуверенным, немного писклявым голосом, и Цой снова посмотрел на неё как на идиотку, да почему же, как? Для него, в этом была полностью теперь уверена Катенька, она и была самой настоящей идиоткой без чувства гордости и собственного достоинства! Как же ей стало стыдно, щеки загорелись огнём, а глаза невольно опустила в пол, лишь бы не встречаться с холодным взглядом тёмно-карих, почти чёрных глаз звезды. — Девушки? — Цой усмехнулся, а после окинул оценивающим взглядом Катеньку, что стояла перед ним в его клетчатой рубашке, которая, скорее, смотрелась на ней как платье из-за невысокого роста и хрупкого телосложения. Маленькая, бледная, блондинка, тоненькая и неуверенная, можно сказать, дитя. Она совсем недавно начала красить ресницы тушью и на первую зарплату купила себе белую краску для волос, что бы соответствовать моде, но на девушку с обложки журнала похожей от этого не стала — нет. Скорее, она была похожей на Фрейю, со своей холодной, нордической красотой. Её мать, кажется, имела финнские корни. Или отец… Да какая к чёрту разница, если даже она и была бы самой Фрейей?! Цой ни капли не любил её, хоть и считал довольно привлекательной и красивой. Но он недавно развёлся и хотел свободы, и им, кажется, было не по пути. — Послушай, Катя. — Тихо, но уверенно, спокойно произнёс он. — Нас ничего не связывает. Кроме нескольких ночей. Ты славная девушка, эффектная, добрая, но я не готов к отношениям. Да и если честно, я давно думал над тем, что бы сказать тебе это. Мы разные. Ты домашняя, спокойная, а я взрывной, не сижу на месте. Будет лучше всё это прекратить, слышишь? — Он сделал еще одну, губительную затяжку, вдыхая дым в лёгкие, а после, заметив слёзы в глазах «Фрейи», открыл окно, не желая извиняться за честность. Он никогда не извинялся перед ней. А Катюша так ждала этих, заветных, слов. *** Они познакомились еще в детстве. Кате было четырнадцать или около того. Цою — около двадцати. Восходящая звезда, красавец. Стильный, высокий, стройный, к тому же, почти иностранец, да еще и талантливый. Он быстро вскружил девчонкам голову, а парни желали походить хоть немного на него, выпрашивая у родителей деньги на кожанку или импортные джинсы. И лишь немногие помнили его другим. Настоящим Витенькой, а не Цоем. Парнишкой с соседнего двора, который прятался от отца за гаражами, что бы покурить. Зинаида Витальевна хорошо помнила Витеньку, и уже тогда считала заносчивым, дерзким, слишком обнаглевшим или же попросту бесстрашным, ужасно упёртым и немного циничным. Она когда-то читала геометрию и алгебру в его школе, куда теперь ходила её дочь, Катенька. А её сын был хорошим другом Вити. Сашка. Он и пригласил его переночевать у себя, зная, что утром поезд. И Катенька, войдя в квартиру, сразу же услышала запах стойких, мужских духов вперемешку с запахом табака. Маленькая, шустрая девочка с двумя русыми косичками по плечи и нелепыми бантами, в школьной форме, зашла в зал и заметила «того самого» Цоя, что сидел, развалившись на диване, о чём-то беседуя с братом Сашкой и попутно куря. Его растрёпанные, чёрные волосы, смуглая кожа, раскосые глаза, и запах мускатного ореха надолго останутся в памяти, как и его первый, устремлённый в сторону девчонки, взгляд. — Это моя сестра. Катенька. — Произнёс Сашка, улыбаясь другу. — Привет, Катенька. — Безинициативно бросил Цой. — А можно я с вами посижу? — Набралась смелости она, кидая ранец с книгами на пол. Сашка не посмел сказать «нет», а Витя просто промолчал, потому что ему было всё равно. Ему было всё равно на Катеньку, она была малолеткой, к тому же, очень худой и немного доставала его глупыми вопросами, на которые нехотя приходилось отвечать. А, может, делр в том, что тогда Витенька влюбился. По-настоящему влюбился, не замечая других. Девушка, как позже вспоминал Сашка, была чуть старше, тёмненькая. Марианна. Сашка не видел в ней ничего особенного — слишком нестандартной и далёкой от общепринятого идеала была её внешность. Длинный нос, неправильные черты лица… Но всё же, было в ней что-то, что цепляло. Видимо, её умение добиваться своего и принципиальность. Позже именно эта принципиальность сыграет с ней злую шутку, и Цой бросит её, потому что «достала». Он так и скажет своему другу спустя пару лет, мол, вытрепала все нервы, вечно выносила мозг, ни во что ни ставила. Вечно придиралась, к тому же, её родители от корейского зятя были не в восторге, называя за глаза «чучелом» — Цой выглядел слишком вызывающе и нестандартно в глазах старшего поколения. Растрёпанные волосы до плеч, узкие глаза, чёлка, что едва не лезла в эти самые, узкие глаза, следы пост-акне на смуглом лице и импортные, заграничные шмотки вроде длинного, чёрного пальто из кожи и джинс. К тому же, не стремился искать «нормальную» работу — вместо этого вечно колесил по стране, точно цыган и родители Марианны считали его не ровней своей дочери, впрочем, видя такого отношение к сыну, и родители Витеньки были не в восторге, но уже тогда Цой носил на безымянном пальце кольцо. Позже он будет считать этот брак ошибкой молодости, а Сашка не единожды станет свидетелем ссоров, криков и ругани Марианны и Витеньки, когда обоим срывало крышу и они едва не дрались на кухне в тесной квартирке, выясняя отношения громко и при всех, не стесняясь друзей и соседей. Позже. Всё это будет позже, но тогда Цой едва не сиял от счастья, что скоро женится и даже позвал Сашку с семьёй на свадьбу, но друг не смог прийти, потому что слёг с воспалением. Спустя пару месяцев, Катенька увидела фото счастливых молодожёнов в журнале и фыркнула. — Что он в ней нашёл?! — Спросила она, скорее, сама себя, а после, наткнувшись на своё отражение в зеркале школьного туалета, едва не заплакала. Нелепые, белые банты на коротких косичках, школьная форма, что висела на ней, как мешок. Дурацкие, слишком тёплые и плотные, белые колкотки и сменная обувь, как у куклы. Она была худой, некрасивой, несуразной, и не замечала в упор своих плюсов. Пока подруги дружно сидели на диетах, ей не приходилось голодать, заводя ежедневники. Пока они страдали от прыщей, она даже не замечала своей, чистой кожи. Пока они красили тушью «самоплюйкой» глаза и рисовали маминым карандашом чёрные стрелки, что бы сделать глаза хоть чуточку выразительнее, Катя получала комплименты от близких о том, какие же у неё глубокие и проникновенные, серо-голубые глаза и пока подруга Ануш комплексовала из-за носа горбинкой, Катя в упор не замечала того, как же ей повезло с небольшим, слегка вздёрнутым носиком. Ей всего-то надо было повзрослеть, научиться женственности, но она не видела в этом никакого смысла, считая, что никогда не станет такой же красивой как девушки с обложек журнала или маникенщицы. — Слышала новость? Цой женился. — Едва выйдя из уборной, услышала мужской, еще писклявый голос одноклассника — детский, но наглый. — Эй, Смирнова! Под ноги смотри! — Пробормотал он, рассмеявшись. Девчонка резко обернулась, пытаясь не показать того, что расстроенна, иначе точно засмеют. Она не входила в число популярных, красивых девчонок, и не была отличницей. Что еще хуже, была дочерью «мента», а это уже повод для травли. — Чё надо, Соколов? По башке давно портфелем не получал?! — Прошипела она, волком глядя на мальчишку — такая маленькая и злая, с глазёнками на мокром месте. — О, а у нашей кошечки есть зубки! Ты смотри, какая! Чё так рассердилась?! Или тоже влюблена в этого китайца или кто он там?! — Он кореец! — В сердцах прокричала она. — И, между прочим, хороший человек! Тебе до него плыть и плыть! — А тебе откуда знать-то, что он за человек?! — Я знаю! Я его знаю! Он друг нашей семьи! — Уверенно заявила Катя, но тут же услышала за спиной смех одноклассников. — Друг семьи! Вы слышали?! — Угорая, продолжал издеваться Соколов. — У тебя случайно температуры нету?! — И слова «нету» тоже «нету», прикинь? Книжки читать надо, Соколов! — Я смотрю, ты уже перечитала книжек, и своих дурацких фильмов насмотрелась! Говорю, придурочная! С такой фантазией тебе самой бы сценарии писать, Цой друг семьи! Вот дура! Девочка развернулась и ушла. Взяв сумку, с трудом сдерживая обиду, пока ей вслед смеялись одноклассники и обвиняли во лжи, хотя она говорила правду! Она всегда говорила правду, а ей не верили, и она никак не могла доказать, что не врёт, ни сейчас, ни потом, потому что её одноклассники были, по сути, стадом. Ополчившимся стадом баранов без критического мышления, что дружно травили слабых, превращая их существование и школьные годы в ад. Она не была в числе изгоев, но общаться с ней мало кто рвался, и это обижало, ведь Катенька была ничем не хуже остальных. Но её всё равно доставали, смеялись, обзывали и иногда пытались затравить, когда кто-то из изгоев болел. «Я докажу! Докажу, что знаю Цоя!» — Поклялась себе она, выходя на мороз. Через неделю ей должно было исполниться пятнадцать, а он уже несколько месяцев не приезжал в родной Питер. Да и с Сашкой они поссорились, что-то не поделив, но она, трясущимися руками, решила написать письмо, на которое не последовало ответа. Цой прочитал его, но был слишком занят. Марианна тогда впервые вынесла ему мозг на почве ревности, а он впервые ушёл в ночь из дома, сжимая сигарету в руке и не нашёл времени, что бы ответить малолетке. Да и желания, тоже. А Катя ждала. Ждала его письма с подписью, но так и не дождалась. И день рождения праздновала одна, без торта и без свеч. Отец уехал в коммандировку, мать купила ей джинсы. А брат… Он и вовсе забыл, не придя домой и Катенька жутко на него обиделась, проплакав всю ночь. Так прошло её пятнадцатилетие. Но желание, глядя на первую звезду, вышёдшую на морозное небо, всё же, загадала — загадала, что бы Цой помирился с Сашкой. Что бы приехал. И что бы увидеть его, хоть мельком. Ничего уже не хотелось доказывать, лишь бы встретиться с ним, таким недостижимым, точно эта звезда, хоть одним-единственным взглядом своих стальных, морозных и холодных, серых, выразительных глаз. Ты солнце моё, взгляни на меня. «Моя ладонь превратилась в кулак. И, если есть порох — дай огня. Вот так.» Витенька перебирал струны гитары, сидя в своей небольшой квартирке, по которой плакал, да нет же, рыдал ремонт — старые, в некоторых местах обшарпанные стены с трещинами, которые едва прикрывали унылые ковры, которые так ненавидел, и считал старьём, но всё же, они согревали в холодные, зимние дни от непогоды, когда уже таил снег, но ветер всё еще проникал сквозь дурацкие, непрочные стёкла своей однушки. Марианна стояла на кухне, сжимая в руках тест на беременность, не зная, что делать теперь и как быть дальше. Её руки дрожали, ведь Витенька после свадьбы уже спустя некоторое время медленно, но уверенно, стал превращаться в Цоя. Раньше он не был таким. Он был другим. С ней, был другим — не заносчивым, мягким, почти добрым. Почему «почти»? Добрый человек в пьяном угаре не станет крушить мебель в доме родителей новоиспечённой жены, вызывая отца «поговорить» на улицу, ибо тот в очередной раз довёл Витеньку, а Витеньке это в край осточертело — то, что его за человека не считают. Надоело выслушивать претензии в свою сторону, надоело слушать то, что всё делает не так. И что дочь достойна лучшего, но никак не музыканта-малолетку, который выглядел как «чучело». Чучело. Обидно. Цой хмыкнул, бросая на пол окурок, а после поднял чёрные, как угольки, глаза, на молодую женщину, что стояла, испепеляя его холодным взглядом, сжимая этот чёртов тест в руках. Словно говорила — на, полюбуйся! Доигрались мы! Цой действительно доигрался, ему надоели ссоры и он снял небольшую квартирку на окраине города, что бы жить вдали от толп поклонниц, что бы новоиспечённая жёнушка не ревновала и что бы её «шибанутые» родители, как он не раз выражался, наконец, оставили их в покое. Но слишком быстро пришло осознание того, что проблема была совсем не в них и не в их неприязни, а в том, что Марианночка не имела собственного мнение, зато имела Наполоеоновские планы, принципы и амбиции и хотела «всё, как у людей», только Цоя не устраивала подобная, скучная жизнь в «человейнике». Он был другим. Он был совершенно другим, только этого никто почему-то не хотел замечать, пытаясь его прогнуть под себя, даже его родной отец. — Ты когда уберёшься? Когда сделаешь ремонт?! У нас снова нет денег. И у нас будет ребёнок. Твой ребёнок! — Обессиленно промямлила Марианна, укоризненно глядя Цою в глаза. — Нет денег. Будут завтра. — Бросил он, поджигая еще одну и посмотрел женщине в глаза, в женщине, что медленно, но верно превращалась в дурнушку, и дело даже не в халате и тапках, не в отсутствии укладки или маникюра. Дело в её вечном токсикозе, плохом настроении, нежелании его понимать. Ему с ней было скучно, её огонь куда-то пропал, а вместе с ним и начала угасать страсть. — Будут! — Вспыхнула она. — Конечно, будут! Когда?! Нам нужно купить коляску, мебель, люльку, пелёнки! — Нужно — значит, купим. — Вдыхая дым бросил Цой, и, ничего не объясняя, сорвался, накинув поверх рубашки свой дурацкий, кожаный, длинный плащ. — Ты бы хоть причесался, что-ли! — Крикнула вслед она, а после покачала головой. — Кто убирать-то, твои окурки будет?! Но Витенька ушёл, хлопнув дверью, ушёл заработать, взяв в руки гитару, потому что до концерта оставалось еще несколько дней, а есть хотелось уже сейчас. Морозный ветер дул в лицо, а ноги промокли. Но разве его было остановить? Высокий, стройный, широкоплечий, столь инородный, он чувствовал себя не в своей тарелке даже в своём родном городе, на улицах, где вырос. Да что уж там? Даже дома, с женой, чувствовал себя узником бетонных джунглей и её истерик, а свежий воздух хоть немного успокаивал, как и этот чёртов табачный дым, который вдыхал в лёгкие, губя себя. Ему было плевать. Сейчас, было плевать. На здоровье, на свою репутацию, на свой имидж в глазах семьи жены и друзей. Что он, такая звезда, стоит с гитарой холодным, лунным вечером посреди главной площади, перебирая струны гитары, и поёт низким, тёплым, немного хрипловатым от курения и простуды баритоном свои песни, развлекая толпу. Развлекая девчонок, что окружили его, подпевая этому уличному, импровизированному концерту и кидали деньги в его чехол от гитары, напевая знакомые хиты. Цой стоял, король ночного города, впервые за несколько месяцев ощутив себя не столь ничтожным, скорее, нужным. Эйфория, чувство значимости и лёгкости, накрыли его с головой, он пел свои песни, не обращая внимания ни на холод, ни на усталость, отрываясь от гитары лишь на пару минут, что бы покурить. В толпе, конечно же, Цой не заметил Катеньку. Девочку с дурацкими бантиками на голове, которой не хотелось идти домой. Она стояла, завороженно, затаив дыхание, смотря на то, как красив этот парень. Как умело владеет струнами гитары, словно слившись с ней воедино. Его хрипловатый голос, запах табачного дыма, растрёпанные, чёрные волосы и свой собственный стиль, свой собственный вкус и понимание жизни… Они так манили её, что она, затаив дыхание, слушала, всё стояла и слушала, не отводя глаз, в надежде, что посмотрит, что хоть раз улыбнётся ей, но всё тщётно. Около двух, Цой устало сложил гитару. На площади не осталось почти никого. Только пара зевак и людей без определённого места жительства, пришедших на «концерт», и Катенька, что, в своём пуховике, едва держась на ногах от пронизывающего холода и усталости, подошла к звезде, набравшись смелости. — Витя? Витенька? — Знакомы? — Окинув оценивающим взглядом школьницу, спросил Цой, попутно доставая очередную сигарету, которую поджёг и прикурил, выдыхая дым в сторону. — Я сестра Сашки. Катя. Ты меня не помнишь? — Слегка разочарованно и тихо, неуверенно, спросила она, отвечая вопросом на вопрос. — Смирнова? Припоминаю. — Буркнул он, а после снова посмотрел на девочку. — Чего не спится? Ночь уже. Мамка ругать не будет? — Я сказала, что ночую у подруги. И это так, она в соседнем доме. Просто… Услышала, как ты поёшь и решила прийти. — Угу. Услышала? — Парень ухмыльнулся, продолжая пилить девочку взглядом. — Да… Мне очень понравилось! Правда! — Да? Ну, я рад. Ты сама как? Как брат? Живой? Я слышал, было воспаление… Оклемался? — Витя приподнял бровь, надеясь, что хотя бы ночь обойдётся без сюрпризов. — Живой. Девушку нашёл. Свету. Ты заходи к нам, если что. Он по тебе скучает. — Катенька искренне улыбнулась кумиру, столь близкому и далёкому в одночасье, до которого, кажется, нельзя было дотянуться, ведь он бы расстворился, точно иллюзия. А, может, она просто слишком мечтала и идеализировала его, желая хоть на долю секунды коснуться его стройного, юного тела? Хоть на секунду прижаться к нему, а о большем разве смела мечтать? — Свету, говоришь? — Цой посмотрел в серые, холодные, как зима, глаза девочки. — Ты это. Брату передай, что бы долг вернул. Тогда и зайду. — Долг? Сколько? — Напуганно спросила она. — Сашка знает, сколько. Так и скажи ему, ага. А мне домой сейчас надо, прости. Проводить тебя к подружке? — Да не надо! — А я провожу. — Настоял он. — Мало ли, кто здесь ошивается… Недетское время уже. Как брату потом в глаза смотреть буду? Нехорошо же. Но Катенька не слушала. Не слышала его. И шла рядом с ним, как можно медленнее, не веря своему счастью! Её до дома подруги провожал сам Цой! И плевать, что провожал не из симпатии и чувств к ней, а потому, что знал её брата, плевать на то, что ей было всего пятнадцать и она была в его глазах глупой малолеткой, а в глазах одноклассников серой мышью, которая возомнила себе, что знает Цоя! Сейчас он был рядом и оба знали это, а потому и старалась продлить эти минуты, эти несколько минут до подъезда коммуналки, где жила подруга, а Цой, заметив это, бесцеремонно взял девочку за локоть, придерживая и не давая упасть, подскользнувшись… Как быстро забилось сердце в её груди. Её глупое, влюблённое в кумира сердце, готово было выпрыгнуть, заплясав, отбивая бешенный ритм «Калинки» и не желая верить своему счастью. За руку её вёл сам Цой! И она, вся раскрасневшаяся, так и не набралась смелости попросить у него подписаться хоть на ладошке, хоть на руке… В доказательство своих слов. Не хотелось никому уже ничего доказывать. Хотелось лишь одного. Что бы ей не приснилось. Что бы всё это не было глупым сном. Что бы Витя запомнил этот вечер, их встречу и прогулку. И то, как смотрел на неё, прощаясь, окинув коротким, мягким взглядом тёмно-карих, раскосых, глаз. — Где ты был? — Раздался голос Марианны, стоило Витеньке зайти в квартиру. Парень, сняв промокшие от сырости ботинки, лишь окинул жёнушку уставшим взглядом. Она, кажется, успела его обвинить и в измене, и во всех смертных грехах. Молча, он прошёл на кухню коммуналки, где так же, молча, положил заработанные им ночью деньги, на стол, за что тут же получил звонкую пощечину. Первую в его жизни. — Дура, что ли? — Вспыхнул он, хватая женщину за руки и посмотрел в глаза, полные обиды. Да как она посмела?! Он же для неё старался, для ребёнка! — Родители были правы, мне не стоило выходить за тебя! — Прошипела она, волком глядя на парнишку. — Отпусти меня, ты делаешь мне больно! — Больно?! — Цой усилил хватку, вцепившись ей в запястья от бессилия. — А мне не больно?! Мне не больно выслушивать твои истерики, нет?! Слушать твоего отца?! Я устал! Хватит, Марианна, хватит! Я не тряпка, не твой ручной пёсик! — Нормальные мужья ночуют дома! И приносят деньги в семью, а не тратят их на курево и шмотки! Не тратят на фальшивых друзей! — Фальшивых?! — Цой ухмыльнулся, медленно отпуская её. — Ты знала, за кого выходишь замуж, а теперь хочешь, что бы я под тебя прогнулся! Думаешь, я стану это терпеть?! Не стану! — Витя! У нас ребёнок! У нас будет ребёнок! — И я пытаюсь заработать на этого ребёнка, не мешай мне, слышишь?! — Прокричал он, после чего отошёл, как ему казалось, на безопасное расстояние и посмотрел в зеркало, что висело над раковиной. Почти ржавое, грязное, совсем ненужное. В этом дурацком, ржавом и грязном зеркале лишь с трудом удалось рассмотреть себя. Его покрасневшую от удара щеку, на которой, помимо следа от рук Марианны, было акне. «Чучело». — Пробормотал, фальшиво усмехнувшись. Затем, снова посмотрел в глаза жене с упрёком и покачал головой. Кажется, поспешили. Кажется, нужно было подождать, но так хотелось жить здесь и сейчас, будто знал, что ему отведено слишком мало времени, так хотелось гореть, любить, пылать, что совершенно не думал о будущем, не думал на перёд, живя одним-единственным днём. Потянувшись за сигаретой, Витя вышёл на балкон, что бы не накалять обстановку, но всё еще слышал крики жены и её упрёки. «Дура. Дура. Дура.» — Бормотал он, не представляя, как проживёт с ней всю жизнь, если уже сейчас у них были такие проблемы. Перепутал, быть может, влюблённость и любовь. Или же пытался заглушить боль прошлых отношений с замужней женщиной, построив новые, с нуля. С чистого листа. Наташа так и не решилась уйти из семьи, как в будущем и не решится официально развестись Цой, но пока он был Витенькой. Парнишкой по имени Витенька, который не понимал, почему самые близкие люди не доверяли, ополчившись против него. «Стадо». Не раз будет называть жену, её семью и своих, «фальшивых» друзей, «стадом», утратив доверие к людям, наверное, навсегда. А пока, он стоял на балконе, губя себя дымом сигарет и попутно напевал свои песни, в которых не видел ничего особенного, но от чего-то они утешали, став родными, нужными, важными. «Но если есть в кармане пачка… Сигарет, значит, всё не так уж плохо на сегодняшний день». — Бормотал он, записывая слова в тетрадь. Вскоре он уедет на съемки фильма, лишь бы вдохнуть хоть немного свободы, лишь бы не слышать упрёки жены и родных и лишь бы не находиться в заложником бетонных джунглей Питера, живя в «человейнике», которые возненавидит всей своей душой.