Даже самый грубый эгоист с кем-то бывает ласковым.

Марианна снова ждала. Она ждала, несмотря на их спор, несмотря на то, что с каждым часом надежда на то, что Витя вернётся, погасала в её сердце, как и надежда на то, что они снова станут семьёй. Обхватывала руками живот, что-то шёптала, пытаясь успокоить сына. Странно. Цой с первого дня заявлял, что у него родится именно сын. Мальчик, несмотря на то, что Марианна хотела дочь. Будто он чувствовал, будто мог знать. К вечеру боль стала нестерпимой. Женщина схватилась за телефон, судорожно набирая номер родителей. Она закричала в трубку о том, что начались схватки, просила, что бы приехал Витя… Витя приехал. Несмотря ни на что. Он купил огромный букет ромашек и ждал под дверью роддома, что бы встретить всё еще, жену. А когда она ему крикнула с окна «у тебя мальчик», Цой лучезарно улыбнулся, подпрыгнув несколько раз от счастья. Он обнял жену, поцеловал в щеку, обжигая этим прикосновением губ, и женщина подняла свои, светлые глаза, на него, передав на руки сына. — Сашка. — Сказал Цой. Ему показалось, будто у мальчика были его глаза. Глаза его друга, такие же выразительные, добрые, мудрые. Он прижал мальчика к груди, и, приобняв жену, поцеловал тыльную сторону её ладони. — Что теперь, Витя? — Спросила женщина, глядя на певца. В глазах всё еще полыхала надежды, красовался её призрачный след. Она спросила тихо, ненавязчиво, без претензии — так, словно и не было между ними никаких ссор. — Я не знаю. — Признался Цой. А после, взглянув на сына еще раз, горько усмехнулся, не став озвучивать свои мысли и догадки. Как и не стал разбивать сердце молодой матери своими подозрениями о том, что Сашка на Витю совсем-совсем не похож… Они вернулись вместе, в квартиру. Катенька знала это, потому что однажды видела их, гуляющих вместе по осеннему парку. Было еще тепло, несмотря на ветер, а Цой выглядел счастливым — он шёл, толкая вперёд коляску, заслоняя от порывов осеннего, обманчивого ветра, свою жену. Марианна что-то говорила, не умолкая. Кажется, вновь строила свои, Наполеоновские, планы на жизнь и творчество Цоя, решая за него его судьбу, а Катенька застыла. Болью отдало в сердце. Девушка замерла, спрятавшись за высоким дубом, что сбрасывал уже сухие, жёлтые листья. Предательски заныло в душе. Она едва сдержала слёзы. Как он мог?! Как мог так поступать?! Неужели и поцелуй их ничего не значил?! Его взгляд, блуждающий по её юному телу, его смелые прикосновения, крепкая хватка, его, почти чёрные, глаза, в которых пылал жар июньской ночи, в которых видела себя!.. А теперь, Витенька шёл с женой, будто и не было между ними ничего. Будто не целовал её, прижав к себе, будто не давал обещаний и не было тех красивых слов… Развернувшись, стоило Цою очутиться рядом, Катенька бросилась прочь. Побежала с такой силой, что слетели туфли. Босоножки на каблуке, белые. 37-й размер. Она побежала, едва не сбив с ног и Цоя, и Марианну, и коляску, побежала так быстро, что едва не споткнулась… И только длинные, густые косички с белым бантом развивались на ветру. — Девушка! Девушка, стой! — Крикнул Цой вслед, поднимая туфлю из кожи. Кореец хотел броситься вслед, но Марианна коснулась груди мужа, не позволив побежать за девчонкой. — Оставь. Захочет — вернётся. — Решила она. — Ты же не собираешься бегать по парку за малолеткой?! Не собираешься же, да?! Это же смешно! Сам Цой с босоножкой в руках носится как угорелый за девкой, как в той глупой сказке про «Золушку»! Не смеши народ… Ты и без того заработал себе дурную славу. Вместо того, что бы давать концерт, просиживал штаны на похоронах! Если так пойдёт и дальше, тебя перестанут спонсировать. Ты ненадёжный. Так вот, о чём я говорила?! Не смей ударить в грязь лицом перед моими родственниками на крестинах! И не пей много! Хватит того, что дымишь, как паровоз… Она говорила и говорила. Говорила без умолку. А Цой, точно идиот стоял, сжимая в руке туфлю Кати не зная, что с ней делать теперь. За этот недолгий брак с Марианной, он успел научиться пропускать её слова мимо ушей, в какой-то момент просто отключая звук. Это раньше он был дерзким. Теперь, его дерзость и наглость, Марианна принимала за хамство, за высокомерие, вечно отчитывая за каждое не так сказанное слово или жест. Цой терпел её раньше потому, что забеременнела. Теперь, терпел ради сына, желая дать этим отношениям еще один, последний, шанс. Но и его терпению однажды пришёл конец. Именно на крестинах сына, когда вся родня была в сборе, когда новоиспечённые крёстные родители сидели, собравшись, в тесной комнатушке, поднимая бесконечные тосты за здоровье Сашеньки, Марианна что-то сказала. Что-то, что ей не стоило говорить. Самым ужасным было то, что Цой в последствии не мог ничего вспомнить, хоть и не был пьян. Он просто вскипел, и Марьянна начала кричать. Он подлетел к ней, и кто знает, что бы натворил еще, если бы между ними не встал родственник Цоя. Марианна закричала, потом заплакала от бессилия, но Витя вышёл из квартиры, полной гостей. В этот раз, навсегда. Он брёл по улицам Питера, в дождливый, ноябрьский день. Серый дождь падал на его кожанку, он потянулся за пачкой сигарет — единственное, что успел схватить перед тем, как уйти, и, присев на деревянную скамейку, прикурил, глядя на реку, по которой шли корабли. С ним были лишь его любимые, красные «lucky strike», потрёпанная жизнью, гитара и его стихи, которые сочинял у себя в голове, редко записывая на листок бумаги. Цой горько усмехнулся, от чего-то вспомнив Катеньку. Интересно, как она? Белокурая, сероглазая девушка, так похорошевшая за последний год. Цой сделал затяжку, вспоминая их один-единственный поцелуй. Её неумелые, но сладкие, пухлые губы, страх и одновременно вожделение в глазах. В глазах, в которых пылал в ту ночь огонь. Он запомнил как обнял её, как прижал к себе, как услышал ритм её юного сердца, и как решился на тот поцелуй. " Ты любишь своих кукол и воздушные шары, Но в десять ровно мама ждёт тебя домой.» — Пропел он, пытаясь подобрать на слух аккорды, а затем добавил: «М-м, восьмиклассница…» Несмелая, робкая, в чём-то наивная, но красивая. Красивая и влюблённая в него, в чём Цой был уверен. А, может, была влюблённой, но теперь нашла себе какого-нибудь старшеклассника-хулигана, который ей дарит сорванные с клумб пенсионеров, цветы… Эта мысль показалась забавной, однако почему-то в одночасье причинила лёгкую боль на сердце. Он вспомнил о том, как провожал её домой к подруге, когда она терпеливо ждала окончания его, импровизированного им же, концерта, как взял её под руку, что бы не упала, и какими холодными показались ему её руки… Их хотелось тогда согреть. Если и не поцелуями, то хотя бы дыханием. А теперь, от неё у Цоя осталась лишь туфелька, которую так и не вернул, оставив себе, должно быть, как трофей (если Марианна до сих пор не выкинула). И воспоминания, которые не стирало от чего-то время. Они не сгорели, как их поцелуй. Их не сумели испепелить прикосновения и обещания Цоя. Они были неподвластны времени. «Ты думаешь, я всё забыл?» — Обратившись к ней, спросил самого себя. А после, улыбнулся. « А я всё помню. И своё обещание, тоже, помню. Они ответят, Катя. Ответят за твои слёзы. За всё.»