Даже самый грубый эгоист с кем-то бывает ласковым.

— Эй, парень? Закурить не найдётся?! Именно так звучала точка невозврата. Точка, когда уже ничего нельзя было изменить. Слова, при которых Цой, обернувшись, молниеносно принял решение, поняв, что не станет бежать. Поняв, что поступил правильно и пути назад уже нет. И не будет. Всё могло бы сложиться иначе. Он мог бы отменить гастроли в Москве. Мог бы, выступив, сесть на первый же поезд, и, дремая в забитом битком плацкарте, мчаться в родной Питер, даже не глядя в окно, на бегущие мимо, заснеженные деревья. Мог бы. Но почему-то остался. Выступив во Владивостоке, полетел в Москву. Задержался в Москве, и лишь теперь, холодным, зимним вечером, понял, что поступил правильно. Цой обернулся. В руке держал зажигалку. Молча, протянул худощавому парнишке пачку сигарет, и, когда тот, нагло ухмыльнувшись, зажал меж жёлтых зубов сигарету, дал ему прикурить, продолжая сверлить взглядом. — А я тебя сразу узнал. — Сказал парень. — Ты этот… Как там тебя?! Цой! — Голос звучал слишком нагло, слишком самоуверенно. Парень хлопнул артиста по плечу, продолжая улыбаться как идиот, во все свои двадцать два или того меньше. — Тебя щас все знают. Может, и мне чё-то споёшь, а? Они стояли у входа в забытое Богом, пустое кафе, где по-прежнему горел тусклый свет из-за двух-трёх алконавтов, пришёдших скрасить вечер. Из-за них бармен не мог уйти домой. Но так даже лучше, подумал Цой. Не будет свидетелей. — Спою. — Сказал кореец, делая последнюю затяжку. — Если скуришь со мной еще одну. Парнишка пожал плечами. Мол, почему нет? Ему было явно нечего делать. А Цой знал, что просто некуда деваться. Дав прикурить снова, молодой кореец усмехнулся, глядя куда-то вдаль. Из кафе раздавалась не самая лучшая музыка, которую исполнял какой-то пьяный музыкант, умудряясь даже перебить фонограмму своим тонким голосом. — Третью? — Глядя в глаза, спросил Цой. — Не, брат. — Ответил пацан. — Извини. — Не хочешь? — Цой окинул парня оценивающим взглядом. А после, фальшивая ухмылка озарила смуглое лицо. — Или есть что получше? — Ты чё? — Не переживай, деньги есть. На дурь хватит. — Убедил Цой. — Ты принимаешь? Серьёзно? Сколько дашь? — А сколько стоит твоя жизнь? — Хмыкнул он, резко посмотрев пареньку в глаза. Щуплый, худой, нескладный, высокий, он удивлённо покосился на Цоя. Тот, так же молча, достал из рукава нож и, прежде чем парень успел хоть что-то понять, прижал холодную сталь к горлу, схватив парнишку за немытые, сальные волосы, заставляя посмотреть на себя. — Ты… Ты чего?! Шутка какая-то?! — Ты уже дошутился. — Хмыкнул он. — Сашку Смирнова помнишь, нет?! А я могу напомнить. Мой друг. Молодой парень. Никогда не болел, спортсмен. Никому не делал зла. Сколько вас было в тот день?! — Не знаю такого! Отпусти! — Завопил он. — Я позову своих, тебе мало не покажется! Только тронь меня! Вместо ответа, Цой его ударил, держа за волосы, головой об столб, а затем, не ослабляя хватки, полоснул ножом по лицу, продолжая смотреть в глаза. Не было страха в тот день. Не было сомнений. Не было ничего, кроме желания отомстить, пусть даже Сашку бы это не вернуло. Пусть он мёртв, и ему плевать. Не плевать было Вите. Не плевать было Кате, у которой отняли любимого брата, ни за что, просто так, просто потому, что смогли. Это была нелепая случайность, Сашка мог бы жить. Мог бы. Если бы на его месте оказался другой. — Я убью тебя, сука! — Прошипел Цой. — Если не скажешь, кто был с тобой в тот вечер. — Я не трогал его! — Завопил парень. — Просто смотрел! Отпусти! Клянусь! — Имена. — Процедил сквозь зубы Цой. — Мне нужны имена. Адреса. — Алик! Володя! Всё! — Едва не плача от боли и страха за свою жизнь, произнёс он. Цой, усмехнувшись, сжал его челюсть со всей силы, заставляя открыть рот. И, достав несколько сигарет из пачки затолкал едва ли не в горло, и дал пощечину. Он ударил парня по лицу, слабо, так, как бьют женщину, желая успокоить, наверное, посчитав, что это унизительно. Цой предпочёл бы, что бы его избили, чем если бы ударили так, по щеке, ладошкой. Этого он никогда бы не смог простить. — А теперь, кушай. — Добавил он. — Жри давай! Или тебе мало?! Слышишь, урод?! — Цой плюнул парню в лицо. — Мой друг Сашка, должен был жить! А вы, три урода, убили его! Лучше бы вы все трое подохли, чем умер один Сашка. И вы подохните, обещаю. Все до одного. И адское пламя преисподни покажется вам лишь ласковыми, весенними лучами солнышка после того, что я сделаю с вами. Вкусно?! — Дав парню еще одну пощечину, спросил он. Торчок едва стоял на ногах, истекая кровью. Он давился, побледнев, покраснели глаза с суженными зрачками, но продолжал, боясь сказать «нет», жевать сигареты, дрожа, скорее, от холода, чем от страха. — А так? Вкуснее? — Поджигая фильтр, спросил Цой. Парень попытался выплюнуть сигареты, но не успел. Пламя обжигало его лицо, его язык и щеки. Цой, сжимая нож в руках, смотрел на устроенное им, шоу, первое, должно быть, файр-шоу за его жизнь, наблюдая за происходящим с некой, садисткой улыбкой. Завтра был день рождения Катеньки. Завтра Катенька его ждала. И Цой приедет. Купит ей самые дорогие цветы. Умолчит, однако, о самом главном подарке — о смерти одного из тех, кто убил её брата. Умолчит, что бы уберечь. Что бы не посчитала монстром. Умолчит, что бы читать в холодных, серых глазах, любовь, которую видел, должно быть, всегда. И которую хотел подарить ей настолько, насколько мог это сделать, защищая ото всех и вся. Даже от себя самого.