Оживающий синий экран

      — Кто бы мог подумать, что простой тулуп сломает тебя как тонкую ветку.       Леон резко поворачивает голову, и Джек Краузер думает, до чего же тот обжигающе хорош. В его представлении чинная стерильность больничной палаты нисколько не умаляет привлекательности пациента, а уж как своенравно поджимаются тонкие губы, м-м. Леон скашивает взгляд на левую руку Джека, которую последний прячет за спиной, привалившись плечом к дверному косяку. Но нет, так сразу разбрасываться козырями никто не станет. Кажется, Кеннеди это улавливает, поскольку далее фырчит уж очень обидчиво.       — Это был не тулуп, а тройной лутц. Ты если решаешь строить из себя умного, выучи определения правильно, не позорься.       — Перед тобой позориться не стыдно.       — Стендап-клуб прямо за углом, — за ехидством Леон явно скрывает нечто большее. Однако не Джеку сейчас разрушать его нарочитое бесстрастие, тем более, что оно ему нравится. — С твоей-то харизмой тебя примут на сцену без всякой очереди.       — Я очень стеснительный, bellus. Да и мне предпочтительнее наблюдать со стороны, как рождаются звёзды.       — «Bellus»? Латинский или мальтийский?       — А как тебе больше нравится.       Кажется, сердце красавчика это задевает — уж до чего картинно, по-голливудски он демонстрирует ухмылку. Солнечные лучи коварно подчёркивают изысканность мимики, и тогда Краузер едва не срывается, чтобы торжественно вручить таинственный презент.       Оба затем смотрят на окна, как за ними проплывают облака и остаточная ночная сырость. В палате разительно теплее, буквально обволакивает и укрывает ватой благоприятный градус. Может, даже слишком, поскольку уже давно Кеннеди лежит, отбросив одеяло в сторону и чуть ли не с гордостью демонстрируя растянутый по всей правой ноге ортез. Не самое жуткое зрелище, есть и похуже, тем более в сфере фигурного катания; да только Краузер знает, чует, что здесь его близкий знакомый оказался по довольно-таки серьёзной причине. Он хочет её раскрыть, однако пока не торопится с наступательными вопросами.       — Это оказалась грыжа позвоночного отдела. У меня идёт восстановление после операции.       …пожелав не торопиться, он опоздал.       — За одним потянулось второе? То есть грыжа дала о себе знать как-то во время катания, что ты навернулся, повредив, — Джек указывает на ногу, на что получает не слишком утвердительный кивок.       — Что-то вроде того. Можешь не задаваться вопросами, почему тогда только нога упакована — бандаж на мне, просто не буду же я его носить как корсет поверх больничной рубахи.       А Джек бы на это взглянул, определённо! И Леон опять считывает его мысли, фырчит, но после приглашающим жестом зазывает внутрь. При первом шаге гостя слышно характерное шуршание упаковочной бумаги. Леон сощуривает глаза, но прямо не интересуется о сюрпризе.       — От фанаток? — за усмешкой следует кивок в сторону целой кучи пакетов, спрятавшихся между койкой и раскладным креслом, на котором в первую очередь посапывали встревоженные мать и близкая подружка Кеннеди, Ада Вонг. Не интимно близкая. Слава Богу, не интимно.       — Ну да, так и есть. Я попросил пока не увозить ничего, чтобы всё посмотреть, как только мне разрешат сидеть. Дома, боюсь, не до этого будет.       — Ну да, ну да, большая эмпатичность, сентиментальность…       — Благодарность. То, что тебе мало знакомо, Краузер.       — Джек, — голос вдруг становится ещё ниже по тону, пронизывающе стальным, как будто только что по лицу Краузера зарядили знатной пощёчиной. Леон опять поворачивает к нему голову, поначалу изумлённо округлив глаза, однако затем с понимаем извинившись. Он не хотел. Этого оказывается достаточно.       Джек замирает возле койки, не стремясь сесть на близстоящий стул, на что Леон изгибает брови до забавного скептично. Ему говорят, поскорее бы встать на лёд, раз уж все столь нетерпеливо ждут возвращения «золотого принца»; Кеннеди негромко смеётся, замечая, что до сих пор так и не понял, с чего вдруг он стал золотым.       — Ага, то есть прозвище «принц» тебя не смущает?       — Ну так скромных не любят, — звучит ответ, а за ним тянется ещё порция смеха, куда более красочная, восхищающая. Приходится осечь красавчика, поскольку тому скоро… ну вот, да — становится нехорошо, больно, будто проволочный скрежет беспокоит слух, покуда место проведённой операции обжигает и режет. Ощущение распространяется до живота и в нём уже быстро затухает. «Господи, тебе ни в коем случае нельзя смотреть Джимми Киммела».       — Ты старше меня, latro, поэтому сам его смотри.       — Всего лишь на год! — Джек едва не всплёскивает обеими руками, и тогда Леон уже не выдерживает — требует показать, что за спиной. — Думаешь, я прячу что-то очень-очень важное? Может, мне стоит ценник поднять, чтобы не остаться ни с чем по итогу?       — Ты останешься без меня по итогу, поскольку я накажу медсёстрам больше не пускать вон того огромного восхитительно атлетичного парня с причёской Драко Малфоя.       — Драко Малфоя? Ох ты ж… теперь мы выяснили, что разница в один год действительно огромна.       Прежде чем Леон успевает хоть что-то ответить, его заставляют оторопеть. И ещё более удивлённо воззриться на Краузера, когда половина лица того прячется за букетом из пепельно-розовых дельфиниумов, белых гладиолусов и тоже белых лилий. Всё это обёрнуто в серую упаковочную бумагу и сетку; «ну надо же, latro, да у тебя есть вкус!» Наверно, об этом думает Кеннеди, пока рассматривает цветы, хотя по итогу невозможно сказать, о чём на самом деле его мысли, что находится за пытливым проникновенным взором. Может, сам Джек чересчур сильно волнуется в эти секунды, принимает чужую реакцию как испытание. Вот и теряет каплю за каплей проницательность. Прямо как голову однажды, когда увидел вытворяемые на льду трюки.       Молчание длится долго, пока Джек, прикусив нижнюю губу ради подавления шумного выдоха, не начинает искать хоть какую-нибудь вазу. Та обнаруживается на подоконнике, только не совсем подходит — букет-то вон какой высокий. И ещё хочется, чтобы его хорошо было видно, поэтому вазу лучше бы достать прозрачную.       — Ужасный сервис. Как буду на ресепшне, оставлю жалобу. — Теперь прикроватную тумбочку украшают не только мобильник Леона и выданная ему прорва таблеток, но и цветы. От них веет запахом утончённо-элегантным, так что пациент удовлетворённо прикрывает глаза.       — Спасибо, Джек. Это приятный подарок.       Тот делает паузу, прежде чем спросить:       — И не будет шуточек по поводу того, что мужчинам букеты не дарят? Что это всё происки содомитских сект и им подобных извращенцев?       — Я фигурист, а не пастырь, — усмехается Леон, — да даже если бы и… В общем, от цветов мой член, и так встающий на кого попало, не отвалится, а вот из-за долгой лежачки в больнице — очень даже. Поэтому, думаю, твой подарок должен благоприятно повлиять на выздоровление и скорость моей выписки.       — Надеюсь на это, bellus, надеюсь. Только помни о том, что каждое произнесённое тобой здесь слово я буду с удовольствием озвучивать, пока ты меня не заткнёшь чем-нибудь крепким.       Леон улыбается и снова сощуривается так, что ясно сразу — он точно найдёт на Джека Краузера эффективную управу.