Оживающий синий экран

      Плевать на цвета ночного города, плевать на его жизнь. Маркер жалобно скоблит по стене, рисунок за рисунком продолжают наноситься рукой, объятой тремором. Взгляд, едва ли не заплывший от лихорадочного гипнотического экстаза окрылённости, постоянно мечется, смещается к главной наскальной композиции. А сердце не поспевает стучать в такт коротким замыканиям кибербиотических систем, встроенным в мозг, пока потрескавшиеся и доведённые до желтизны губы двигаются без пауз.       Йозеф Северн не творит историю. Он мажется маркерными чернилами и высчитывает всё более хитроумные формулы, пока поднимается его давление, сухость во рту, температура. Он полоумным аборигеном пляшет перед изображением Собирателя, пока за стеной, в соседней комнате треск нескольких телеэкранов верещит: «Талос Рукер умер!» А за ним мигают встревоженно люминесцентные лампы: «Мы все умрём, мы не вознесёмся!..» Схема за схемой, выстраивание новых полей и вычерчивание строения кабеля, который помог бы удерживать мощность в нужном диапазоне. Плачущий скрежет, быстрая замена канцелярского инструмента и увеличение скорости киберпротеза руки, так что двигается он торпедой и рвёт рукав пиджака; почему столько же идей не было раньше? Или где пропадала вся та энергия, что не позволила бы рухнуть?!       Йозеф Северн не творит историю, но позади него волнуются свечи. Из-за стены доносится голос всем известной черноволосой дьяволицы из службы новостей; на улице происходят драки и погромы. Хриплый голос Йозефа — лишь имитация былой человечности. Он выдавленный, вся ротовая полость словно была перемолота перед тем, как спальню наполнило: «Мать должна услышать меня, теперь точно должна услышать». Во всём доме сгущается темнота, она накатывает медленно, но целеустремлённо. Вероломно захватывает каждый участок пола смрад — смесь будто бы чего-то болотистого с проволочно-электрическим. В нынешние времена у электричества даже есть свой особый вкус.       Происходит короткое замыкание. Тухнет одна из многих свеч в круглом низком канделябре.       — Кто здесь?! — выплеск жгучего адреналина порождает новые сбои, и целых три секунды резво развернувшийся Йозеф не видит даже окон, обращённых ко внутреннему двору «Зелен». Он замирает, но его настолько мощно потряхивает, что колени подкашиваются и заставляют упасть прямо в кучу исписанных бумаг, везде перечёркнутых либо знаком бесконечности, либо Новым Крестом. Маркер выпадает и катится, когда искусственная рука и настоящая упираются в пол. Теней вокруг становится всё больше, и часть из них пожирает дивный белоснежный протез с рекламного плаката «Шариф Индастриз».       — К-кто… — раздаётся до позорного дрожаще. Подступившая тошнота едва не подталкивает к выблёвыванию вчерашнего завтрака. Маркер катится за один из двух обосанных — орошённых несчастьем Искателей, так следует говорить, — матрасов, и Йозеф чуть ли не захлёбывается, забываясь. Он просит злосчастный маркер вернуться, иначе ему придётся писать кровью. А затем едва не вскрикивает, хватаясь за голову. ПИШИ       Йозеф Северн врезается лбом в стену, стремясь вернуться к безопасным схемам, рисункам, планам, в которых ясно читаема его поступь к высшему. Он хочет было испугаться сильнее, однако на сей раз лицо морщится от искреннего удивления — каждая нанесённая десятками маркеров линия будто бы светится, из-под каждой исходят золотые лучики, не имеющие естественного происхождения. Сдавленный выдох сменяется хриплым блеющим говором: «…бог… бог, бог, бог… Это Бог!» Бог-Машина заговорил с Йозефом, обратился ко Строителю в его самый чёрный час, и теперь хочет видеть его личное движение к Вознесению! Как Строитель спасает всех от ошибки, как он обеспечивает правильную сингулярность…       — Ты здесь, и ты со мной! — вопит Йозеф, что наверняка слышно за пределами квартиры. Вместо маркера он отыскивает какой-то обкусанный и будто побывавший в канализации карандаш, встаёт с ним, чтобы продолжить вести линии. Всё бы ничего: лучи усиливаются, неожиданное сверхъестественное сияние красочно подавляет блеклую белёсость стены, рисунок Собирателя отдельно переливается золотом, каждая указанная в нём ячейка для перебрасывания концентрации электронапряжения. Вот только темнота позади становится гуще, серая стена в ренессансных узорах уходит в чёрный. Северн почти лижет собственные рисунки, но вовремя себя уводит от блуда ради самозабвенного касания рукой. И в этот момент он опять впадает в замешательство, только перемешанное с более ранним первородным страхом — Строитель чувствует под пальцами нечто тёплое, мягкое, вязкое. Нечто, стремящееся растечься и таки растекающееся, как только рука оказывается отведена.       Кровь. ТАК ГОВОРИТ СОЗДАТЕЛЬ       Кровь…       — Эт-то н-не… — Паническое округление глаз, отражение в оптических имплантах блестящих красных пальцев живой кисти. — Это н-не то… это… не т-твой голос! — Живая кисть, а не трясётся, трясётся та аугментическая, из-под которой вылетали идеи; часть из них украдена, а часть остаётся не у дел. Йозеф обращает взор вперёд и видит, что хотя нанесённые им линии продолжают окружать световые ореолы, из-под них же вытекает всё больше крови. Тонкие бордово-бурые струи одна за одной и сближаясь друг с другом, чтобы у плинтуса скапливаться в лужи.       — Это не твой голос, Бог-Машина! Ты не можешь говорить со Строителем так!.. — ор, едва не подскакивающий до свиного верещания. После Северн пулей мечется из комнаты, выбивает собой дверь, кубарем летит до стенного выступа, отделяющего кухонную зону от прихожей. Его погружает в развернувшуюся демоническую вакханалию: работают абсолютно все устройства, беспорядочно растянутые по квартире кабели испускают искры, все источники света мигают, даже свечи не из электронной плоти то затухают, то их огоньки вытягиваются чересчур выше фитилей. Стены трясёт — от крикливых, гаркающих искусственных звуков, от бросающих в дрожь битов. Холодильник гудит как адронный коллайдер, и все остальные кухонные устройства режут, кромсают воздух до молниевых лучей. Они все тянутся, тянутся к Северну!..       Компьютер. Его полупрозрачный оранжевый монитор исходит на трещины, получая всё больше изображений забивающих электронную почту писем. Йозеф подлетает к нему и, продолжая орать, пытается выбить команду отбоя, но тщетно. Он начинает голосисто рыдать и смотрит вперёд — впереди им же собранный Новый Иисус, Новый Крест и предмет искусства. Манекен, пригвождённый к стене, увитый светодиодными шнурами. Мохнатый абажур вместо головы, провода и дрели, изображающие ореол и лучи Первопричины.       Крылья! — огромные крылья из клавиатур, материнских плат, джойстиков, деталей телевизоров, разобранных корпусов компьютеров и вырезок из научных журналов. Из-под всего этого сейчас тоже течёт кровь, тоже она стелется вдоль стены, перекрывая собой облупленную штукатурку, остатки ошкуренных обоев. Йозеф верещит ещё громче, ударяет себя кулаками с двух сторон, киберпротезом нанося рваную рану на виске, скуле и щеке. Но болью прорезает всё тело не поэтому. Строителя будто выворачивает наизнанку и вскрывает изнутри не потому, что он не осторожен.       — Уходи-и-и! Оставь меня!       Рёвом преследуется движение вперёд, снова падение. Компьютер подаёт сигналы, встроенный голос о пропущенных уведомлениях безлико складывает буквы в слова. Стоит Йозефу пробежать мимо зеркал, как те падают и разбиваются в дребезги. Находящийся в пиджаке, прямо у сердца, карманный секретарь пронзает оповещением до мучительных колик. Следом Йозеф блюёт, вызывая замыкание у пострадавшего мини-принтера.       — У-у… а-а… Уходи! Прочь! Прочь, про-очь!..

ТАК ГОВОРИТ СОЗДАТЕЛЬ

говорит, но не с ним, он перепутал, он должен был найти не Йозефа, Йозеф сам запутался. Весь в рвоте, изошедший на пот и поскальзывающийся на новых лужах крови, которой теперь плюются розетки и удлинители, он ищет что-то, что сумело бы заглушить нескончаемый барабанный марш в его голове. Повторяющиеся набатом слова — это камень, который не разломать, но всегда есть средство! Вскоре уже в обеих дрожащих руках оказывается пистолет Зингер, под завязку заряженный. С него заранее снят предохранитель. Кто-то заранее снял. По-за-бо-тил-ся.       — ЙЯ-Я-Я-А!..       Бам! — Йозеф Северн навзничь падает у ног созданного им идола.       Приходит ещё одно сообщение. На компьютер. Единственное. Успокаивается свет. Холодильник прекращает гудеть, вывалившаяся из него еда — быстрая пища для тараканов. Становится очень тихо — квартиру поглощает голос ночного города, краски ночного города, его жизнь. Прага, в которой не место аугментированным, снова повелевает. Однако едва ли ей справиться с тем, чтобы придать дому одинокого, брошенного всеми человека умиротворения.       Это делает за неё нечто иное; кровь не исчезает, но уползает обратно под манекен на стене и крылья, под рисунки и математические вычисления в спальне. Поднимаются чистые зеркала. Восстанавливается совершенно чистый от ярого цунами писем компьютер. На электронной почте висит лишь одно письмо, то последнее.       За пределами «Зелена» происходит попытка вознестись. Бог-Машина, уже насытившийся, спит.