Бусины

Забавно, но я уже перестал врать самому себе, что не помню эту дату. Что это просто один из 365 дней в году, такой же обыкновенный и ничего не значащий. Но, сколько бы не прошло лет… Это всегда будет чем-то странным, непонятным до конца, и не имеющим названия. Для такого его не придумали. А, может, и придумали, но настолько тайно, что мне об этом не узнать никогда. И никому не узнать от меня. Всегда так было. И, наверное, будет. В конце концов, именно его губы произнесли то пророческое «это всего лишь время…». Это были слова Брайана, отпечатавшиеся в моем подсознании. Во всем, что определялось одной буквой «я». Но при этом я видел глаза Гейла… И это был охуенный диссонанс! Гейл… Четыре буквы. Один слог. И миллионы нюансов, смыслов, моментов и мгновений. Иногда они проносились так, что казалось, их и не было. А иногда — задерживали мое дыхание стоп-кадром. И тогда замирал весь мир… Для того, чтобы я, стараясь оставаться невозмутимым, ловил смешинку в его глазах, цвет которых не поддавался определению. И, когда Гейл не видел, падал в каждый его жест и движение. В то, как поворачивал голову, заставляя волосы развеваться в момент, когда он, сфокусировавшись на том, что привлекло его внимание, словно зависал в пространстве. Хотя, скорее останавливал его. Чтобы то, что ему было нужно, тоже там зависло. И остались только он и объект — живой или неживой. Хочется думать, что он так же зависал, когда в его взгляд-объектив попадался я. Чувствовавший себя так, словно попал под рентгеновские лучи. Которые препарируют все — и мое странное смущение вне съемочной площадки, и какую-то протяжную и звенящую тоску внутри. И полный хаос на том месте, где раньше все было разложено по полочкам. Есть работа, которую я должен делать хорошо — потому, что мне это нравится, и есть (или нет) другая, интимная, скрытая ото всех жизнь. Так было до того, как в этой самой жизни появился Гейл Морган Харольд! Наверное, в том числе и для того, чтобы перевернуть все устоявшееся, все, во что я верил, вверх ногами. И так и оставить. Ни слова при этом не говоря… Нет, конечно, Брайан их говорил. И сам Гейл — после того, как звучало «снято». Что-то обычное, простое и банальное, приветственно-прощательное, на-вечеринку-прогулку-собирательное… Только смотрел ли он еще на кого-то так, как на меня? Или же просто больше никто не воспринимал его взгляды так как я? Еще одна правда, которую я не знаю до сих пор. Но, может быть, поэтому мне в какой-то момент стало так легко играть Джастина? Когда совпали две неопределенности — его с Брайаном и моя… Нет, я не скажу, что с Гейлом. Мне кажется, он был в стороне от всего этого. Просто моя. И она помогла вознести историю на ту высоту, на которой ее рассматривают многие впечатлившиеся тем, что мы сделали. Гейл молча загадочно улыбался, слыша, что Брайан и Джастин находятся рядом с Ромео и Джульеттой, Тристаном и Изольдой и кем-то там еще. Я не улыбался. Я избегал подозрительного и встревоженного взгляда Теа, мягкой полуусмешки Питера, в которой явственно читал: «малыш Рэнди, я все понимаю, но…» И не отдавал отчета в том, что со мной происходит. Со мной происходил Гейл. И только это было альфой и омегой, краеугольным камнем, точкой отсчета, центром Вселенной и началом бесконечного падения в пропасть. В глаза, губы и поцелуи… Джастина с Брайаном. Это было похоже на то, как двоится в глазах. Только у меня двоилось в сердце. Или четверилось. Потому что кроме Джастина и Брайана были еще и Рэнди и Гейл. Или не были… Просто существовали в другом измерении. Возможно, нарисованным моим воображением. А, невозможно, и нет… Время — адская и гадская… Увы, не штука, как сначала подумалось. Скорее, эфемерность и отсутствие. Нельзя потрогать, поставить на стол, спрятать от собственных глаз в шкафу, уронить. Вот только упустить и потерять — вполне можно. А еще — помнить. Запах кожи, ощущение волос под ладонью, голос, вкус, желание. Страсть… Иногда все это возвращается. Так, словно издеваясь, мимо пробежали не два с чем-то десятилетия, а всего лишь пара минут. И ты снова тот Рэнди Харрисон, который еще и Джастин Тейлор. И которые несется с разбега в любимые (он — да, ему — можно) объятия, чтобы послать к черту весь мир. А ты (или не ты?) не можешь… И остается только… Да ладно, будь уж честным с собой… не остается. Точнее, не осталось. Ничего, кроме воспоминаний… Которые никогда не позволят мне четко, ясно и конкретно ответить на вопрос «было или не было?» Хороший, кстати, простор для маневра, если присмотреться к этим буквам и вслушаться в эти звуки. Что может там, за ними, прятаться? Секс с Гейлом? Встречались ли мы? Были ли парой? А если были, то почему не афишировали? И перестали ли быть? А если перестали, то почему? В эти «было - не было» можно вложить миллионы подразумеваний и смыслов. Но, как у Джастина Тейлора всегда было его искусство, чтобы спрятаться и почувствовать себя в безопасности, у Рэндольфа Кларка Харрисона всегда будет его молчание. Как и у Гейла Моргана Харольда… И оно сегодня со мной. Я сижу на террасе нашего дома, в то время как Джастин и Руди готовят ужин, поглядывая, как Феликс смеется перед телевизором. Они не знают, что каждый год десятого июля временнАя петля отбрасывает меня назад. В Торонто. В бешеное биение сердца. В перехваченное дыхание. В уже упомянутую (хотелось бы сказать «трижды проклятую», но нет…) пропасть. А я вроде как читаю три пьесы, присланные агентом для изучения — ожидается, что соглашусь сыграть в одной из них. Или в двух. Или во всех трех. И листы правда у меня на коленях. Просто поверх лежит телефон, а я гипнотизирую одну строчку в адресной книге и известный наизусть набор цифр. Кнопка «вызов» дразнит, ничего не обещая… Как и всегда. Или как никогда. Поэтому я просто быстро пишу «С днем рождения!». Как и год назад. Два. Три. И даже дольше. А потом нажимаю кнопку «отправить». Чтобы после этого вернуться домой.