Портрет

      Острый нож вонзается в тонкую клеенку. Разрываясь по склеенным швам, её едва ли уловимый треск, как в первый раз, будоражит его уши. Открытие нового холста всегда остаётся торжественным и ответственным моментом. Даже та оболочка, что когда-то укрывала его от грязи и чужих рук, казалась до жути обязательным предметом, но до того момента, пока её не снимут. Когда холст был гол, ничего не имело значение, кроме него. Это та неприкосновенность и завораживающая пустота, которая затягивала в бескрайний мир - мир без неба и земли, где только тихий ветер завывал: "теперь он твой". Каждая секунда была на счету. Кажется, что за этот краткий миг из десяти ударов на часах, холст мог загрязниться: на него упадут витающие в воздухе пылинки, а короткие идеи и навязчивые мысли испортят представления о грядущих на холсте истоков смысла. И вот, в укромной мастерской пропадают те самые секунды, потом минуты, а может, и полноценный час на большой, но все ещё пустой и белый холст. Стэнли Урис ставит его на штатив и отходит на пару шагов назад; смотрит на него, вглядывается, убеждаясь в том, что в нем нет никаких дыр и изъянов. Его глаза очертают белый холст на фоне темных стен и развешанных на них картин. Он уловил этот пробел и, в какой-то мере, белая пустота становилось ещё одной проблемой. В комнате, где все картины – одна вопиющая проблема, чистый холст становился новой мыслью. И её всегда можно испортить. В руки словно передался импульс. Все, что только было в мыслях, тут же превратилось в энергетическое топливо и завело тело. Стэн менял кисти с толстых на тонкие, с жёстких на мягкие и наконец, переходил на испачканные губки и собственные пальцы. Когда топливо только больше разогревало тело, оно, как на зло, не успевало за бурей, что разрасталась в голове. Пару тюбиков краски слетели с табуретки на пол от размаха руки. Акварельные листы не выдерживали веса влаги, но Стэн молил их ещё немного потерпеть. Он смотрел на холст, на обстановку рядом – кругом был хаос и беспорядок, однако сейчас он не имел ни единого значения. Голова слишком легка, чтобы об этом думать – проносилось в его мыслях до поры до времени. Стэн был почти на финише: стуча по своей костяшке кистью, та небрежно сбрасывала на неостывшие мазки краску, составив последние штрихи. И это все. На сегодня все. Он снова отошел назад и посмотрел на новую картину. Вдруг, замок входной двери щелкнул от ключей. Тот, кто хотел зайти, сначала стукнул дверью стопку стареньких холстов и только потом, опомнившись, решил тихонько постучаться в дверь. В проёме появились сглаженные волосы. — Прости, осталась привычка входить сюда, как к себе домой... — виновато продрожал посторонний голос. Билл Денбро дружил со Стэном с детства. В их тихом и затюханном от мира городишке было слишком мало места, чтобы найти себе подобных, однако оба остались исключением, и наверное, единственными, кто смог эти подобности, благо, сохранить. — Я думал, ты уже не носишь ключи с собой, — вместо приветствия ответил Стэнли. — Да, это тоже... — сквозь тонкие губы едва молвились несерьезные слова. Билл положил связку ключей на стул и закрыл дверь, подходя ближе. — Сегодня они мне пригодились... Стэн как будто понял, к чему он клонит, уловив внимательный взгляд Денбро. Он рассматривал картины – те, что ещё не видел, но узнавал в них прошлое. Спокойные под тёмными бровями глаза бегали по стенам и, наконец, остановились на свежей краске, нанесённой на холст. Если не углубляться в обыденность каждого дня, можно с трудом поверить, как Билл не находился в этой мастерской уже три года (по крайней мере на постоянной основе). Одной осенью он полностью углубился в силу слов, и больше не вернулся к белому холсту. Краски, что он использовал когда-то, оказались не нужны – он красил словом. Стэн не успел и глазом моргнуть, как на соседнем рабочем месте засыхали кисти и пустел мольберт. День за днем он появлялся в мастерской все реже, а на языке крутилось одно слово: "глава, глава, глава..." и несчитанные нумерования. Его искусство превратилось в прелестную работу, а мастерская могла стать целым миром. — Как вторая книга? — поинтересовался Стэнли, пока оттирал от кистей краску. — Неплохо, десять глав я отдал редактору. Он сказал, что было бы неплохо добавить интриги, затронув острые моменты первого романа. — И ты собираешься что-то менять? — Может быть, но я здесь не за советом, — по длинной шее перекатился кадык. Билл высунул из кармана телефон и показал Стэну семь попыток дозвониться одному и тому же номеру: — Я звонил тебе перед тем как зайти сегодня, но ты не отвечал. — Наверное, здорово увлёкся, — отрезал Стэн, но Билл на этом не закончил. На его плече висела коричневая сумка, и в самом глубоком потайном кармашке он достал ещё один старый телефон. — В обед мне позвонили на него. Сказали, что хотят заказать картину. Стэн замер. Для того, кто полжизни убегал от собственного прошлого, эти слова прозвучали как фраза из ночного кошмара, после которого нет желания проснуться. Хотелось тут же бросить все, что было под рукой, и вскочить на ноги, но пристальный взгляд Билла подсказал, что драпать поздно. Уже как пять лет поздно. — Как ты нашёл его? — Он всегда был у меня, — растерянно ответил Билл. — Никто с ним не расправился с последнего заказа. — Нет, зачем ты брал трубку? — Потому что это часть твоей работы? — Но я больше не рисую, — вырвалось у Стэна. — Они сразу поставили сумму и дату, Стэнли... — В таком случае, я плевать хотел на их ставки, — Стэн выпрямил лопатки. — Я не работаю на два фронта, и ты тоже. Все в прошлом, как и твои "таланты", Билл. Надо отпустить их и жить немного по-другому. Ты и без меня об этом догадался. — Тогда почему не изменил её ты? — Я изменил. Не отвечаю тем, кто знает этот номер телефона. Он бросил взгляд на руки Билла: дрожащие от собственных слов и веса старого мобильника. На его экране было немало маленьких царапин, некоторые кнопки стёрлись, а от обрамленного уголка откололось качественное стекло. Смотря на него, Стэну все так же казалось, что прямо сейчас, оттуда, номер из одной цифры... У Билла перекосились губы. Две тонких линии, сложившиеся с какой-то волнительной надеждой, тут же слиплись в одну бледную полоску, и язык пробежался по его сухим краям. Он слегка подрагивал: приготовился начать без запинок и пауз, но переполненные сожалением и обидой одновременно глаза сказали за себя: — Наверное, я допустил ошибку, оставив это у себя, — пробормотал он и положил мобильник на высокий табурет. — Я тоже не хотел в этом участвовать, но теперь это только твоё дело, Стэн, и тебе следует хорошо н-над ним подумать... Билл поправил лямку сумки, отступил два шага назад, а дальше от него не было слышно ни звука. Он снова ушёл, оставил только прошлое. Мерзкое прошлое в форме старого телефона.

***

      Стэн убирал вымытые палитры и кисти на место. В вечернее время убираться намного приятнее, когда лучи яркого заката отчаянно пробирались сквозь закрытые жалюзи; пускали по одной золотистой полоске на пол, медленно окрашивая комнату из серого в медовый и малиновый цвет. Он накинул на свитер тёмное пальто, в последний раз осмотрел студию и направился к табуретке – там лежали ключи и старый телефон. Билл оставил все, что связывало его с этим местом. Даже частичку собственной души. Картины. Они отличались от тех, что писал Стэн. Если бы не он, эта комната могла забыть, что такое свет, потому что холсты Билла были им – светлые, как силуэт мраморного лица, вычерченный на бумаге. Он любил оранжевый, нет, почти красный, словно языки пламени, окутывающие осенний лес и землю. Потом голубой, невиннее пышного облачка на небе, выражающий чьи-то яркие глаза. Или его душу. Ни одно произведение Билла не было вынесено с этой студии просто так. Только если бы он сам этого захотел и перенес пару "личных" к себе в квартиру. Осознание утерянного - подающееся с лёгким уколом вины чувство. Глядя на то, как в мастерской не остаётся места для Билла, Стэн подошёл к холсту. Не снимая пальто, он взял белый, оранжевый и голубой, чтобы нанести на часть новой картины. Это была часть маленького пазла, разрастающаяся на холсте пятном – один из сосудов, дающий приток к жизни. Важный и бренный, именуется как "Билл". Зазвонил телефон. Стэн интуитивно прильнул к карману, но звук шел не оттуда. Он обернулся. Спутать мерзкий гул было невозможно. Приглушенный от собственной конструкции мобильник гудел на табурете. Он слегка подрагивал, перекачивался в разные стороны, передавая чёткие и громкие вибрации по дереву к полу. А пол разносил их по ногам, будто каждый шаг к нему – сокращение расстояния от мины. Стэн стоял неподвижно, мучаясь от звука. Гудки резали уши и разрывали голову, как рев заводящейся турбины. Нарастающие и утихающие волны щекотали скрытые под рукавом пальто сомкнутые пальцы. Даже когда время протекало очень медленно, стоило подумать, что все когда-нибудь кончается. Стэн с горьким осознанием поджал губы, поднимая голову вверх. Хотелось неистово кричать сильнее этого гудка, чтобы он исчез, чтобы он никогда не вытягивал изнутри привязанные струны и не резал зажившие надежды. Он набрал смелости. Сглотнул накативший ком и направился к тому самому телефону. Уже близко, шаги к взрыву сокращались, воздух со звериной скоростью набирался в грудь, но... все прекратилось. Все прекратилось, как только Стэнли взял телефон в руки, и перед ним оказался тот же устрашающий бездействием старенький мобильник. Вибрация, от которой дрогнуло все тело, оповестила о пропущенном звонке и закрепленном к нему сообщении – длинном от непрерывных строк из точек перед текстом. Стэнли нажал "открыть", нахмурив брови: "..Сегодня в 23:30 у "Vell's". Я жду одного тебя, Стэнли..." Множество точек размылись в глазах. Голова резко закружилась.