Портрет

      Когда выставка не на шутку наскучила, Беверли присела на скамейку. Люди, нахлынувшие одной большой волной за гидом, показались ей слишком фальшивыми и, ко всему прочему, назойливыми: когда она делала шаг к другой картине, ещё пару стареньких мужчин поступали так же, засыпая комплиментами её внимательность и независимость от золотой толпы. Бевви вовсе не рассчитывала удержать высокий статус, однако, когда смерть отца все же наступила, ей пришлось с этим смириться. Один взмах бледной руки притягивал к ней сотни, как рой жуков, бросавшийся на сахар, незнакомых лиц. За каждым словом сожаления Беверли старалась строить грустную гримасу. И люди продолжали верить: эта бедняжка так страдает без него. Её голубые глаза тут же заливались солёными слезами, а волосы прятали в лице попытку фальши и стараний выдавить рыдание. Во всем спектакле Беверли успокаивало лишь то, что с каждым годом трагедия отплывала от неё дальше, подобно течению толпы за гидом; и чем сильнее притуплялись воспоминания, тем меньше она будет об этом горевать. Спешно оглянувшись нет ли рядом никого, она закинула ногу на ногу в неудобном платье и полезла в сумку за пачкой сигарет. Перед ней оказалась небольшая репродукция: "Поклонение Агнцу". Папа любил рассказывать интересные истории, однако Беверли запоминала их хуже, чем боль разодранных коленей и локтей. В его словах все время появлялись новые подробности, словно он забывал, о чем уже успел рассказать. Однажды папа добавил: "Великие люди на этой картине будут править миром", но, кто именно, никогда не уточнял. Беверли тогда была слишком мала, чтобы понять, как различать великих людей из толпы: должны ли они быть высокими, потому что "великие"; с серьёзным лицом, другой одеждой и длинными до колен волосами. Папу раздражало то, что она перебивала его слова вопросами, поэтому всякий раз она слушала эту историю молча. Сейчас Беверли жалела, что не могла изменить прошлое так, чтобы папа смог ответить на все её вопросы, но это не значило, что она не может выдумать ответ. Картина была размером в стену, как будто нарисованная на деревянных панелях, в которых был свой эпизод – маленькая история, конец и начало которой можно всегда додумать самому. В каждом квадрате умещалась фигура: богато украшенная разноцветными полотнами и мебелью, а местами её оставляли обнажённой и полностью пустой. Папа всегда обращал внимание только на нижнюю крайнюю панель: он говорил, что она была украдена и с ехидной улыбкой добавлял, что не зря. Название полотна вгоняло в ступор: "справедливые судьи". Беверли смотрела на отца кукольными глазами, и от скрежета в голове у неё хмурилось лицо. "Разве судьи могут быть несправедливыми?" – все же спросила, Беверли, но очень робко. Папа тоже сделал паузу. За это время в её детской голове могло промелькнуть сразу несколько сюжетов: как папа столкнет её с дивана, потушит об кожу сигарету или схватит за волосы. Маленькая Беверли даже успевала придумать, как она будет извиняться, но, на этот раз, папа ничего не сказал, на её же удивление. Сморщенная и сухая рука медленно коснулась её рыжих волос и прижала Бевви к телу: она снова почувствовала знакомый запах спирта и сухой земли, незаметно прикусив язык. Папа и тогда уже выглядел не по годам старее. Суровое небо и летящие вниз бомбы оставили его лицо запыленным грязным воздухом на уголках морщин. Глаза от взрывов и снарядов посветлели на ровню с белыми, как снег, глазными яблоками, сливаясь с ними в целое. Ходил бы он в свободной одежде чаще, чем в мундире, Беверли бы поверила, что папа давно умер, и его призрак вечно ходит за её спиной. Орлиный нос врезался в макушку и вдохнул аромат – где-то в мечтах, Бевви представляла себя в этот момент за рыхлой, но все же каменной стеной. — Ты ещё так мала и глупа для это мира, — хриплый смех папы и посаженный от сигарет голос ввёл Беверли в мимолетное спокойствие: скоро ему станет плохо и он заснёт. Так и не объяснив, когда Беверли будет готова выйти в свет, уже взрослой и умной, он рассказал ей, что справедливости не существует, как и этих нарисованных "справедливых судей". Мир тоже, как и Бев, не был готов к тому, чтобы красивая картинка стала реальностью. Сама Беверли не видела в этом проблемы. У неё все равно была своя реальность, где есть судьи, добро и справедливость. В этом маленьком мирке она бы с радостью осталась жить и, может, даже обрела свое спокойствие и смысл, ведь на тот момент, папа говорил, что в Беверли не было никакого, даже крошечного "смысла". Теперь эта картина вновь оказалась перед её глазами: выцветшая ещё сильнее под защитным стеклом и с перерисованной в качестве примерной полноты композиции панель с судьями. Даже она, будучи совсем свежей, успела срастись и сгнить с одной большой картиной. Ни одна из панелей не отвечала сама за себя, а держалась с соседними вместе – возможно, именно поэтому картина осталась такой единственной, поистине древней и прекрасной. Беверли же до сих пор не откидывала мысль: это живое полотно могло остаться чистым, но оно сгнило. — Простите, мэм, но курить в помещениях такого рода строго запрещено... Бев могла обернуться на голос намного резче, если бы в конце короткой фразы не услышала приглушенный серьезным тоном голос и сдержанный от смеха хрип – иногда Ричи мог играть более правдоподобно. На её лице тут же появилась слабая, нарастающая с каждой секундой, нежная улыбка, украсившая угол коридора ярче повешенных на стены картин. — Как ты понял, что я здесь? — Мне казалось, ты сама просила меня прийти во вторник, — он присел на край скамьи и упёрся на колени. Тоненькая связь между полотном порвалась как только появился ветер. — Правда? Я не очень помню... — Беверли отдала сигарету Ричи в надежде, что он её потушит, однако тот лишь покрутил её в руках, разглядев след алой помады. — Как ты думаешь, мы правильно сделали, отпустив его? — Бояться – это нормально. Но когда ты сам вызвал страх у человека, делать такую же отдачу – глупо. — Я не хотел пугать, — возразил Рич. — Но ты это сделал... Беверли почувствовала со его стороны вздох. Ричи с тяжестью всех своих проблем драматично опустился на скамейку и, вытянувшись во весь рост, коснулся макушкой её бедра; Бевви оставалось с улыбкой опустить голову к нему. Иногда ей казалось, что присутствие Ричи сложно не заметить, его тепло всегда было везде: в виде улыбки, рук и слабых веснушек на лице. — Я переиграл, да? — взволнованно спросил он, в надежде получить утешительный ответ на фоне правды. Бев вздохнула: — Мы оба переиграли. Пробовать систему плохого-хорошего полицейского была и вправду ужасной затеей. Теперь он борется с мыслью, что ему придётся работать с неприятными ему людьми. — Думаю, на него давит не только твоё очарование, — Ричи заморгал длинными ресницами и улыбнулся, — тот кент помог надавить нам на больное. — Ты про Билли? — Да, — Ричи сглотнул, — Билл большая шишка, если все решает за него. Раньше Беверли не приходила в голову эта мысль. Был ли Стэнли вообще в курсе о сделке, до заключения контракта? По его лицу, назло вселенной, нельзя угадать: он был непреклонен ни к одной эмоции, кроме презрения и гнева, словно мышцы рта были сжаты от улыбки, а глаза всегда сухие, как пески Сахары. Будь бы Бев настолько доверчива людям, не рванула бы с места ещё перед началом обсуждения работы, тем более, когда за ней не было хвоста на улице, а за столом всего лишь один, вполне приятно разговаривающий человек. Порой, папины слова были староваты для неё, но он был прав: в этом мире все еще остались люди, которые к нему так и не готовы. Чем больше она пыталась поставить себя на место Стэнли, тем абсурднее ей казалась случившаяся между ними ситуация. Кто теперь после этого Билли? Советуется ли с ним Стэн насчёт честной работы по контракту, и для чего ему нужны большие деньги? Потеряв последнюю дорожку мыслей, она снова прильнула к сигарете. — Нам стоило приберечь этот козырь на потом, милый... — Потом, — также непреклонно повторил Ричи, — это "потом" наступило, Бев. Нам некогда откладывать работу. Я уже и не говорю о том, что мы дали единственному художнику в этом городе выбор, даже когда контракт подписан. — Это иллюзия выбора, — напомнила Беверли, — он обязан работать на нас, и, если он не явится в четверг, нам придется названивать и выслеживать его по адресам. Кажется, что он может обратиться в полицию, но если он это сделает, сдаст свой пятилетний опыт работы за паленкой. — Зависимость, — ответил Ричи и Беверли покачала головой. Теперь ей показалось, что он успокоился: голос стал чуть тише обычного. Лицо Ричи наконец расслабилось от эмоций и поддалось приложенной ко лбу руке Беверли. На своих ладонях она почувствовала, как его кудряшки нежно защекотали кожу. Сколько бы Ричи не обгонял её по росту, ей казалось, что он не вырос. От Ричи все так же приятно пахло мятной жвачкой, быстро билось сердце и по-детски расплывалась улыбка на бледнеющем лице. Беверли казалось, что после вхождения в тот добрый мир закрывались ворота, отделяющие от них несправедливых судей и глупость. — Тебе не кажется, что сидеть здесь вот так, небезопасно? — тихо спросила его Беверли, наклонившись ближе. Ричи только пожал плечами. — Уже не раз проходили и пройдём, — ответил он и продолжил разглядывать, как от дыма сигареты красиво разлетаются силуэты дыма. Когда Ричи впервые вывели в свет, все начали гадать, какие же выгодные брачные связи он сможет обрести, и будут ли они выгодными вообще. С Беверли он общался достаточно часто в детстве, но родители не придавали особого значения тёплым отношениям младших Тозиер и Марш. Когда же глава семейства умерла, а Беверли перестала быть девчушкой в объективе камер, она почувствовала напряжение. Каждое новое знакомство значило нечто большое в обществе, которое успел передать отец. Она стала богатой и молодой и, на удивление для всех, Беверли не смела подпускать к себе никого, кроме Ричи, но и это при людях она делала с особой осторожностью. Многое что перенеслось с совместного детства во взрослую жизнь, не потеряло свой символизм и порядочность, но Беверли уверяла себя, что будет легче, если она забудет что такое высокие требования и лишняя замкнутость. С этим у них с Ричи не было проблем, и ей льстило, что с каждым годом старые рейтинги богатств журналисты стали забывать. — Вы подрываете репутацию одинокого самца, мистер Тозиер... — Мне же будет лучше, если всем будет казаться, что у нас с тобой довольно милые отношения. — Милые и любовные отношения это разные вещи, Рич. Так про нас могли писать, когда мы были детьми. — Но мы можем постараться ими притвориться. Беверли усмехнулась и покачала головой: — Мне жаль, Рич... — А мне нет. Почувствовав движение Беверли отодвинулась от Ричи: он резко поднялся на ноги и не говоря ни слова протянул ей руки. "Не доверять" – те слова, которые Беверли твердила каждый день, с момента смерти отца. И, чем больше она их предавала, тем больше ощущала насыщение. Она давалась в руки Ричи, никогда не претендуя получить разумные объяснения; не оставалось ничего, кроме как бросить все: гробовую тишину, картины и изысканное поведение. Он тянул её, оставил тлеющую сигарету на полу с отпечатком женских губ и продолжал бежать. Наконец в томную толпу влилось дерзкое движение. Люди, как маленькие муравьи, разбегались в стороны от зажженного среди них заразного огня. Под его руками Беверли чувствовала, что она точно спасена. Даже когда кто-то успеет заснять её развивающиеся волосы и широкую улыбку, та стена, что её оберегала не казалась шаткой. Сердце внутри приятно щекотало горло. Она чувствовала, как укладка медленно стирает свой прилежный вид, и волосы снова завиваются в мелкие кудряшки. Облегающее платье покрылось складками и дотянулось до бедра. Ничто не придавало такого чувства, как этот вид и эти стены. Беверли Марш понимала, какой шок и неприятное презрение она вызвала у многовековых картин – зависть свободы и дерзкого движения, не передаваемые ни на какой большой мольберт. На улице они преодолели широкие ступени и мосты: Беверли грозилась лишиться каблуков. — Куда на этот раз? — на бегу спросила она. — Я думал, ты предложишь что-то круче галереи, — вдруг выразился Рич. — Там бы никто не заподозрил наши разговоры о заказе. Так они смешаются с толпой. — Бред, — вспыхнул он в темном переулке, — если мы будем светиться в таких крутых местах, то получим лишнее внимание. — Ты нелогичен... — Неправда. Просто не боюсь рискованных решений. Беверли остановилась у припаркованной в узком переулке машины, и без замешек выбрала место за рулём. Она знала, в салоне Ричи не было определённых правил, в отличие от дел, касаемых её имущества: за руль могла сесть лишь одна Бев и никто более, вне зависимости от обстоятельств. Однажды ей пришлось выруливать по шоссе с вывернутой на педалях ноге лишь потому, что она не уступала место Роджеру – на то время её парню. Как бы он не пытался себя ставить выше перед ней – сломленной от предложений помощи, Бев крепко удержала руль до конца поездки. — Куда мы едем? — спросила она, придвинув кресло под свой рост. — На Уолтер-Стрит, там у меня кое-что есть. — Что интересного в спальном районе? — То, что, возможно, не интересно нам, но в будущем заинтересует нашего партнёра. Беверли пыталась вытянуть из Ричи как можно больше слов, но он так ничего и не сказал. Дав по газам, она вырулила с узкой тропы на главную дорогу, тут же подводя машину к лучам солнца. Чёрная отделка бампера нагревалась сильно, а побледневший при свете дня салон ещё быстрее. С каждой новой поездкой, руль в руках казался ей роднее. Беверли начала запоминать, на какой части у него затиралась кожа, и могла предугадать царапины, не глядя на само кольцо перед собой. Она была честна: лучше этого салона не будет ни один другой, и не потому, что его качество не соответствовало ужасным ожиданиям, а из-за самого Ричи. Некоторые изменения в машине казались целыми перестановками в квартире: он таскал сюда все, что можно и нельзя – начиная с маленьких брелков и заканчивая молотком где-то под сидением. Если бы Беверли напрягла память, она могла бы вспомнить все те вещи, что она находила здесь случайно, но даже после всех черных кладов язык не повернулся назвать Ричи заурядным ценителем "прекрасного". Они находят себе цель и делает для неё шажки, а Ричи ничего не имел, к тому же, топал настолько далеко, что часто путал направление. В какой-то момент она почувствовала его взгляд на себе: — Всё нормально? — Да, — голос Ричи прозвучали слегка сипло и навязчиво. Тонкие пальцы играли на разделяющей места панели, пока с досадой не нашли место в корнях отросших до плеч волос. В голове Бев проскользнуло, как он все ещё переживал насчёт следов на шее после Джеймса, или она просто себя в этом накручивала. Ричи вел слишком быстрый и непрерывный поток, чтобы ставить точные диагнозы его настроению. Он был звездой в пространстве темноты: ярко загорался и сразу угасал, не давая ни намека, где вспыхнет в другой раз. Даже сейчас Рич не осмелился больше говорить, поэтому Бев, пока была возможность, поправила волосы к нужной стороне, чтобы прикрыть следы. Разговор о плане так и не завязался. На Уолтер-Стрит Бев ждал дом: не особо примечательный снаружи, и вызывающий жалость внутри. Чтобы добраться на пятый этаж пришлось делить пространство в шатком лифте, разглядывая то, как кто-то изрисовал все стены в браной речи и залепил все возможные углы пеплом и жвачкой. На выходе Рич радостно затряс ключами с зелененьким брелком и сунул его в дверь: самую дальнюю, и, как показалось Бев, приличную из всех тех, что были здесь. — Пришлось немного попотеть, чтобы найти такое место без шума, но тебе понравится. Он толкнул дверь и впустил Бев первой. В нос сразу же ударил запах мокрого бетона и впитавшей влагу штукатурки. Бев сделала тяжёлый вдох, прилипший к горлу, и отпустила его вместе с головой. Квартира-студия располагалась в самом угловатом крыле дома и имела только два окна. Пол шаркал под ногами от уложенной на него плиты, а потолок, ещё не высохший от чистки, казался комом прилипшей равномерно грязи. Бледные стены оказались голыми, так же и окна, очертающие в себе скудность панелей домов напротив. Картина перед собой не вызвала ничего, кроме нагнетающей с каждым кругом по квартире пустоты. Кроме висящей черным нимбом лампы, в ней практически не присутствовало мебели. На плиту едва ли падал лучик солнца, чтобы очертить золотом стоящий посередине старый табурет и обтянутый дешёвой кожей темненький диван. Бев уже хотела задать несколько прилетевших в голову вопросов, но Ричи вывел их одним своим: — Ну как? — Даже не знаю, что сказать, — голос упал на тон вниз, вместе со взглядом на старый табурет. Сесть на него Бев так и не решилась, — зачем тебе это? — Не для меня, — гордо заявил Ричи, — здесь будет проводиться процесс написания картины: чем скрытнее, тем лучше. Бев оторвалась от окна и вопросительно взглянула на Ричи: — Ты уверен, что нам нужна такая необходимость? — Учитывая, что у него есть, как минимум, один человек, который за него все решает, будет лучше, если он абстрагируется от лишнего влияния. — Это не так просто, — усмехнулась Бев, — Думаешь, он не сказал Биллу о встрече в среду? — Наверное, сказал, — подметил Рич, — но даже если так, я написал ему другой адрес: заберём его машиной оттуда сюда, и никто не будет знать, где он на самом деле. В голове все складывалось гораздо красивее, однако Беверли оставалось реалисткой: если обхватывать вокруг Стэнли столько шуму, ничего хорошо из этого не выйдет. Тем более, если у него есть стоящий над ситуацией путеводитель. Она слегка недовольно скосила голову на Ричи, чтобы с упреком взглянуть на его блестящее лицо – уверенное, как с обложки глянцевых журналов, и как всегда занимающее в её сердце самое терзающее место: Бев не могла расстроить Ричарда. — Не забывай, что он всего лишь пишет картину... — Скандальную картину, — поправил Рич, — Если хотим, чтобы у нас не было свидетелей это лучший вариант. Она улыбнулась. Видимо, настроить Ричи в другое русло так и не получится. — Что насчёт "доисторических" материалов? — решила сменить тему Бев. — У меня есть тот, кто поможет с этим, но пока что нужно время... Бев догадалась, на что намекает Рич, но на этот раз, решила не скрывать своей внимательности: — Вам уже разрешают видеться с Эдди? — Сейчас нет, — ответил Рич, — но на днях я получу на него попечительство, и... — не договорив, он улыбнулся, тут же бросив взгляд в другую сторону от Бев: нервничал, когда хотел об этом говорить, впрочем, как и всегда. На самом деле, в отношениях с Эдди, Бев было сложнее понять Ричи, чем в прошлые разы. Он много говорил о нем, но вся информация в итоге стала однородной и скомканной, как узнаваемые слоги песен. Если бы Беверли не увидела, как Эдди выглядит вживую, она бы, не смотря на Ричи, так и не смогла нарисовать его портрет. У неё он слишком водный, словно все те качества, что Рич пытался перечислить были у всего процента населения. Эдди был простой, и, в то же время, идеальный: он подходил под параметры и числа, не выражался непристойными чертами или резким недостатком. Сглаженный до мозга костей светился в дневном свете, как фарфоровая чаша. И тем не менее, так просто Ричи привязался к поводку. Беверли могла вспомнить много историй, где он занимал стоящее место, но, когда пыталась опровергнуть их цену, Ричи тут же находил ей оправдание. Ричи был слишком зациклен на том, чтобы порой увидеть очевидное, и именно это бросало Беви в дрожь. Его сметенные в одно месиво идеи и до боли яркие мысли пресневели – гнили, как полотно картины. Смотреть на это оказалось больнее, чем участвовать. — Ты скучаешь по нему? — спросила Бев, на что получила резкий, незадумчивый кивок. По глазам Ричи стало видно, как он вот-вот перестроит разговор: с картины на материалы, с материалов на Эдди. Все же в концентрации Тозиер не исправим. — Суд сказал, что я вполне сойду под попечителя, — продолжил он спокойно, — так я смогу видеться с ним в любое время и поддерживать связь. Да, это будет немного опасно, но лучше, чем ничего... Он улыбнулся, и Беверли последовала его примеру. Чувствуя, как меняется вокруг настроение, она не могла сделать ничего более, чем настроиться на ту же, уносящую тревогу, блуждающую волну. Хоть и эти стены тонкие, а потолок ужасен, она ощущала, как маленькое пространство впервые на неё не давит. Каждое слово и мысль будто проходили сквозь тонкую преграду, и, обойдя весь дом, возвращались с шумом за дверьми. В этих стенах был осадок их перемещений: пустота и бедность точно здесь не навсегда; Бев уверяла себя в этом до последнего, глядя на то, как после диалогов углы стен впитали в себе пыль с парадной улицы. Она тихо прошептала: — Просто обещай не сделать глупость... — Клянусь единственной головой, мисс, — Рич скорчил рожу, спародировав голос старого советника, и, опустившись в медленный поклон, снял невидимую шляпу. Беверли смеялась, но понимала, как это бесполезно: Ричи влипнет, и наверное, не раз. Через час, Бевви была дома. Джеймс обещал приехать домой с минуты на минуту, но он так и не появлялся. Она знала, что названивать так часто ему не стоит, но все же не смогла сидеть на месте: Джеймс не любил, когда в ванне было душно после водных процедур, и она частенько включала кондиционер. Ближе к девяти, Беверли нашла место на кухне, чтобы разогреть вчерашнюю лазанью; уже через полчаса, не сильно празднично накрыв стол, всматривалась, не осталось ли на столе какой-то засохшей капли. Беверли была уверена, что сделала все до тошноты просто и банально, однако, когда Джеймс пришёл домой, она увидела в его лице усталость и сомнительную доброту. Они почти не поздоровалась и обменялись выжидающими взглядами, сжёгшими покой. Джеймс оказался доволен тем, что в ванне висели мокрые полотенца, вчерашняя лазанья была уже невкусной, а сама Бев снова загулялась до самого вечера, чтобы не сообразить хотя бы заказать ужин на двоих. — Прости меня, — виновато процедила она, когда он рухнул головой к ней на колени, — мы с Ричи смотрели его новую квартиру, чтобы он смог её сдавать и задержались. — А при чём здесь ты, если это только его квартира, — с досадой выразился Джеймс. Беверли почувствовала, как холод и щекотка начинают вытеснять воздух из её груди. Не подавая виду, она не прекращала улыбаться и держать руки у него на голове: даже когда видела, как он так же задержал дыхание, а потом снова задышал; подолгу молчал и, когда Беверли тянула с ответом, снова бросал взгляды на неё. — Ему важно моё мнение... — Сначала им важно, какое у тебя мнение, а потом уже до лампочки количество партнеров. Ты думаешь я совсем тупой? Слова, как лезвия, прошлись по горлу, но не ранили, чтобы продолжить говорить: — Джеймс, у Ричи есть любимый человек. Его семья помогла мне в детстве, когда я была мала. Я не могу просто так отвернуться от него. — То есть, он мне ровня? Беверли замешкалась. Внутри себя она всегда продолжала и видоизменяла свой ответ, однако, каждый раз, когда у Джеймса был этот вопрос, она отвечала ровно и тепло: — Нет, милый...